Был опечален, огорчен Гургсар,

Что поразил волков Исфандиар.

Вновь привели его к престолу шаха,

С лицом в поту, дрожащего от страха.

Три чаши царь велел ему подать.

Спросил: «Что можешь ты еще сказать?»

И отвечал Гургсар: «О многославный

Владыка с львиным сердцем, муж державный!

Здесь не бросай ты вызова судьбе!

Здесь лев и львица встретятся тебе.

При виде их кровь леденеет в жилах,

Сам Ахриман их поразить не в силах».

И рассмеялся царь, и молвил он:

«Эй, нечестивый, чем ты устрашен?

Услышишь завтра, что мечом скажу я!

Увидишь, как обоих уложу я!»

Когда сгустилась тьма и пал туман,

Исфандиар в поход свой поднял стан.

Повел войска, во тьму глубокой ночи

Вперяя налитые кровью очи.

Вот солнце, разгоняя облака,

Взошло, одето в желтые шелка.

Увидел муж долину меж холмами,

Усеянную белыми костями.

И там Исфандиар с войсками стал

И так Пшутану мудрому сказал:

«Пойду один. Войска с тобой оставлю.

А я в бою меча не обесславлю».

И он в долину львиную вступил

И мир для сердца львиного стеснил.

Вот перед ним явились лев и львица,

На мужа устремились лев и львица.

Разящий меч блеснул, самец упал,

И грива обагрилась, как коралл.

От черепа до задних лап могучих

Разрубленный – он пал в песках зыбучих.

Тогда рванулась в бой подруга льва,

И отлетела зверя голова,

Как мяч, от богатырского удара,

И кровь обрызгала Исфандиара.

Сошел к потоку; с тела и лица

Отмыл он кровь и восхвалил творца:

«О правосудный! Весь я пред тобою!

Ты хищников сразил моей рукою!..»

Войска в ту пору близко подошли.

Огромных видят львов – в крови, в пыла,

Полны восторга, мужа восхвалили,

«Поистине велик он!..» – говорили.

Вот, завершив молитву, Руинтан

К шатрам своим вернулся в царский стан.

И засияла скатерть золотая,

Чредою блюд и чашами блистая.

Вновь привели на пир Исфандиара

В цепях железных злобного Гургсара.

Три чаши царь налить ему велел.

Когда же Ахриман повеселел,

Спросил Гургсара пахлаван вселенной!

«Что завтра ждет меня? Скажи, презренный!»

Ответил тот: «О милосердный шах,

Пусть ненавистник твой падет во прах!

Не устрашась волков и львиной пасти,

Ты одолел великие напасти.

Но завтра ты предайся божьей власти,

Надейся на свою звезду и счастье.

Тебя беда такая завтра ждет,

Что все былые беды превзойдет.

Дракон дорогу дальше охраняет,

Он вдохом рыб из моря извлекает.

Огонь из пасти извергает он.

Скале подобен телом тот дракон.

И если ты отступишь, благодетель,

Позора в том не будет – бог свидетель.

Ведь если путь окружный изберешь,

Сам будешь цел и воинов спасешь!»

А шах: «Кругом ли, прямо ли пойду я,

Тебя в оковах всюду поведу я!

Увидишь сам – свирепый твой дракон

Моей десницей будет истреблен!»

Умелых плотников найти велел он,

К себе в шатер их привести велел он.

Повозку приказал соорудить,

На ней мечи и копья утвердить.

Сундук железный с крышкою добротной

К повозке той приколотили плотно.

Вот двух коней ретивых привели

И в тот возок диковинный впрягли.

Сел Руинтан в сундук, для испытанья,

Погнал коней, как по стезе ристанья,

И, радостный, он повернул назад,

Проверивши премудрый свой снаряд.

Меж тем померкло небо, ночь настала,

Вселенная чернее зинджа стала,

В созвездии Овна взошла луна,

Вступил завоеватель в стремена,

Повел полки… И утро с небосклона

Блеснуло, и поникли тьмы знамена.

Броню и шлем Исфандиар надел,

Блюсти войска Пшутану повелел.

Опять играющих могучегривых

В повозку запрягли коней ретивых.

Сел царь в сундук, тугие взял бразды,

Погнал упряжку, не страшась беды.

Колес тяжелых гром дракон услышал,

И ржание, и лязг, и звон услышал.

Он поднялся, как черная скала.

И от него на солнце тень легла.

Кровавый взор горел безумьем гнева,

Дым вылетал из огненного зева.

И это страх, и это ужас был,

Когда он, как пещеру, пасть раскрыл.

Не дрогнул дух могучий Руинтана,

Во всем он положился на Йездана.

Визжали кони, бились что есть сил.

Дракон коней могучих проглотил.

Он проглотил коней с повозкой вместе

И с сундуком, скрывавшим мужа чести.

И тут мечи дракону в пасть впились,

И волны черной крови полились.

Мечей из пасти изрыгнуть не мог он,

Теряя кровь, жестоко изнемог он.

И брюхом пал на землю он без сил.

Тут воин крышку сундука открыл,

Свод черепа дракону сокрушил он,

Мечом на волю выход прорубил он.

Мозг раскрошил ему Исфандиар.

Вставал от крови ядовитый пар,

Взор омрачая и тесня дыханье.

И пал могучий воин без сознанья.

Когда Исфандиар упал во прах,

Пшутана охватил смертельный страх.

Со стоном, обливался слезами,

Он поспешил к нему с богатырями.

Все к месту боя полетели вскачь,

В смятенье подымая вопль и плач.

На темя шаха розовую воду

Струил Пшутан, взывая к небосводу.

Исфандиар вздохнул, глаза открыв,

Сказал: «Не плачьте! Я здоров и жив,

Но, задохнувшись, рухнул, как убитый,

От испарений крови ядовитой!»

Как пьяный, будто предан забытью,

Он встал, шатаясь, и сошел к ручью.

В потоке с головы до ног омылся

И в чистые одежды облачился.

Долени пред Йезданом преклонил,

Создателя в слезах благодарил.

Он молвил: «Разве я убил дракона?

Ты мне помог, мой щит и оборона!»

И воинство в восторженном пылу

Творцу вселенной вознесло хвалу.

Но горем омрачился дух Гургсара,

Узнав, что спас творец Исфандиара.

Разбили близ реки на берегу

Шатры на зеленеющем лугу.

И царь созвал носителей кулаха.

И поднял чашу, славя шаханшаха.

Велел в цепях Гургсара привести,

Велел ему три чашн поднести.

Пил их Гургсар, сдержать не в силах стона.

И царь, смеясь, напомнил про дракона.

Сказал: «Эй ты, презренный! Где же он —

Вчерашний мной поверженный дракон?

Что завтра я страшней дракона встречу?

С какою злою силой выйду в сечу?»

Сказал Гургсар: «О царь, пускай всегда

Тебя хранит высокая звезда!

Войдешь ты завтра в некий край счастливый

И с ведьмой встретишься сладкоречивой.

Она сгубила сонмы ратных сил,

Но ей никто вреда не причинил.

Захочет – в море обратит пустыню,

Затмит над миром солнца благостышо.

Ту ведьму Гуль зовут, мой славный шах.

Страшись запутаться в ее сетях!

Ты не кичись пред небом благосклонным.

Довольно и победы над драконом».

Ответил царь: «Эй, наглый раб тщеты!

Что завтра будет, сам увидишь ты.

В петлю я эту ведьму взять сумею,

Хребет у ведьмы я сломать сумею!

Бог укрепит в моей деснице меч —

И голова слетит у Гули с плеч!»

…Вот красные надело одеянья

И закатилось солнце мирозданья.

Царь поднял войско, снарядил обоз,

Повел людей в поход при свете звезд.

Шли ночь… И вот уж над земной чертой

Блеснул им шлем рассвета золотой.

Когда Овен, как яхонт, засветился,

Дол, как весна, смеющийся открылся.

В поход Исфандиар сбираться стал.

Сосуд вина и золотой фиал,

Тамбур сереброструнный взял с собою,

Готовясь будто к пиру, а не к бою.

Сел на коня и въехал, словно в рай,

В благословенный и цветущий край.

Тюльпанами лужайки красовались,

Деревья над ручьями наклонялись.

В зеленой чаще он сошел с коня,

Где по камням родник бежал, звеня.

Он сел и чашу осушил сначала.

Когда же сердце в нем возликовало

И пламя потекло в его крови,

Под свой тамбур запел он о любви.

Так пел Исфандиар-мироискатель:

«Отрады мирной не дал мне создатель!

Всю жизнь в походе я, всю жизнь в боях.

Львы и драконы на моих путях.

Одни труды – ни радости, ни холи,

И от любви и счастья нет мне доли!

Пусть утолит мне сердце вечный свод,

Пусть мне подругу милую пошлет!»

Из чащи ведьма песню услыхала

И видом как цветок весенний стала.

Сказала: «В сети мне попался лев.

Желанье счастья в сердце, а не гнев».

Под чарами пленительной личины

Сокрыв свой облик мерзкий и морщины,

Она тюрчанкой стала, скажешь ты,

В сиянии волшебной красоты.

Стан – кипарис; как мускус, черен волос;

Лицо, как солнце; птичье пенье – голос.

Ланиты, грудь – цветущая весна.

Внезапно вышла к витязю она.

Увидев пери, шедшую из чащи,

Он громче заиграл, запел он слаще.

Он пел: «О вечный, правосудный бог!

Ты сам – в горах, в пустынях мне помог.

Я пел о пери, я взывал о милой,

О счастье в жизни трудной и унылой.

И ты открыл мне милосердья дверь,

Ты гурию мне въявь послал теперь».

Он чашу налил ей вином старинным,

И нежный лик ее зардел рубином.

Но у него, – что ведьма не ждала, —

С собою цепь заветная была.

Пророк Зардушт, Гуштаспа одаряя[17],

Цепь эту вынес из пределов рая.

Цепь из небесной стали, как аркан,

Стянул на шее ведьмы Руинтан.

Внезапно ведьма львом оборотилась.

За меч он взялся, помня божью милость,

И так сказал: «Хоть гору сокруши —

Ты безопасна для моей души.

Хоть тигром зарычи, хоть пой по-птичьи,

Вот меч – явись мне в подлинном обличье».

Глядит – старуха мерзкая в цепях,

С лицом, как сажа, в белых сединах.

Мечом взмахнул он, ведьму обезглавил,

Траву и меч кабульский окровавил.

Едва он ведьму замертво поверг,

Как в полночь ясный небосвод померк.

Завыла буря, туча навалила

И черной тенью ясный день затмила.

Сел муж в седло, на стременах привстал

И, словно гром ревущий, закричал.

Вновь посветлело, и Пшутан явился

И делу пахлавана удивился.

«О достославный шах! – воскликнул он. —

Что пред тобою – ведьма, лев иль слон?

Будь вечно счастлив, радуйся, живи!

Весь мир нуждается в твоей любви!»

Огонь рвался из темени Гургсара

При вести о делах Исфандиара.

И преклонился пред лицом творца

Носитель славный фарра и венца.

В той чаще он шатер велел разбить

И скатерть золотую расстелить.

И старшему из стражников суровых

Сказал: «Веди заложника в оковах!»

Угрюмого, с поникшей головой

Гургсара царь увидел пред собой.

Вина велел открыть источник красный.

Три чаши выпил вновь Гургсар злосчастный.

Сказал Исфандиар: «Ну, кознодей,

Взгляни, что стало с ведьмою твоей!

Ты видишь – голова ее чернеет

На дереве? А ведь она умеет, —

Ты говорил мне, – светлый день затмить,

Пустыню может в море превратить…

Скажи: какое завтра чудо встречу,

С каким врагом готовиться на сечу?»

И встал Гургсар, отдав царю поклон,

И отвечал: «Эй, ярый в битве слон!

Бой предстоит тебе – былых труднее,

Врага ты встретишь всех иных грознее.

Увидишь гору в тучах и во мгле

И чудо-птицу на крутой скале.

Симург та птица, а земной молвою

Наречена «Летающей горою».

Слона увидит – закогтит слона,

Акул берет из волн морских она;

Возьмет добычу – унесет за тучи.

Что ведьма перед птицею могучей?!

По воле всемогущего творца

Есть у Симурга сильных два птенца.

Когда они распахивают крылья,

Тускнеет солнце, мир лежит в бессилье.

Опомнись, царь! Помысли о добре!

И не стремись к Симургу и горе!»

А царь: «Своей стрелой копьеподобной

Крыло к крылу пришью у птицы злобной!

И завтра утром сам увидишь ты,

Как я Симурга сброшу с высоты».

Когда блистающее солнце скрылось

И ночь над миром темная сгустилась,

Исфандиар, раздумием объят,

Велел готовить боевой снаряд,

Повел войска в безвестные просторы.

А на рассвете показались горы

С вершиною заоблачной вдали.

И солнце обновило лик земли.

И царь Пшутану с войском быть велел,

А сам опять в сундук железный сел.

В повозке, ощетиненной мечами,

Лихими увлекаемый конями,

Вздымая тучу пыли, мчался он

Туда, где подымался горный склон.

Повозка стала под скалою дикой.

Единоборства воин ждал великий.

Когда Симург повозку увидал,

Карнаи, клики войска услыхал,

Он к небу взмыл, как туча грозовая,

Громадой крыльев солнце закрывая.

Как барс на олененка, скажешь ты,

Напал он на повозку с высоты.

И грудь Симурга те мечи пронзили,

И крови бурные ключи забили.

Изранил крылья исполин и стих,

Лишились мощи когти лап кривых.

Над склоном, от крови его багровым,

Птенцы взлетели с клекотом громовым.

Кружили с криком горестным, темня

Огромными крылами солнце дня.

Симург о те мечи себя изжалил,

Коней, сундук, повозку кровью залил.

Встал Руинтан, сидевший в сундуке,

Сверкающий булат в его руке.

С мечом на птицу дивную напал он,

И изрубил ее, и искромсал он.

И, отойдя, простерся на земле

Пред богом, что помог в добре и зле.

Он говорил: «О вечный, правосудный,

Ты дал мне мощь и доблесть в битве трудной!

Развеял злые чары на ветру,

Стезею правды вел меня к добру!»

И вот карнаи медные взревели,

Войска с Пшутаном к месту подоспели.

Широкий склон горы Симург покрыл

Громадой мертвой распростертых крыл.

Под перьями земли не видно было.

А кровь, струясь, долину обагрила…

И – весь в крови – предстал войскам своим

Могучий воин, цел и невредим.

И восхвалили подвиг Руйнтана

Вожди, князья и всадники Ирана.

Когда Гургсар услышал весть о том,

Что мертв Симург, изрубленный мечом,

Лицо от ненависти побледнело,

В груди его отчаянье кипело.

На отдых стать велел счастливый шах.

Всем войском сели пировать в шатрах.

Шелками, солнца утреннего краше,

Украсились, подать велели чаши.

И стражи царские в обоз пошли

И вновь к царю Гургсара привели.

Три чаши дать заложнику велел он.

И выпил их Гургсар, и осмелел он.

И царь сказал: «Эй, низкий, полный зла,

Взгляни на небо и его дела!

Где твой дракон с железными когтями?

Где волки, львы и где Симург с птенцами?»

И встал Гургсар, согнул в поклоне стан:

«О муж благословенный Руинтан,

Йездан – твой щит от вражеского гнева!

Плоды приносит царственное древо.

Но завтра не помогут меч и щит,

Неслыханное завтра предстоит.

И палицею не с кем будет биться,

И в бегство ты не сможешь обратиться.

Снег высотой в туранское копье

Завалит войско славное твое!

Вас всех такой глубокий снег покроет,

Что в нем никто дороги не пророет.

Вернись теперь с опасного пути!

Мне за слова правдивые не мсти.

Погибнут все, в снегах изнемогая,

Остерегись, дорога есть другая.

А здесь от стужи лютой и ветров

Утесы треснут и стволы дерев.

Но коль снега пройдешь ты невредимый,

Увидишь даль пустыни нелюдимой.

Там так палят полдневные лучи,

Что обгорают крылья саранчи.

На всем пути, в пустыне раскаленной,

Ни капли влаги, ни травы зеленой.

Лев по пескам пустыни не пройдет,

Над ней не правит коршун свой полет.

Там вьются смерчи, движутся пески,

Как купорос, горят солончаки.

На том степном безводном перегоне

Богатыри слабеют, гибнут кони.

Но коль преграду эту победишь,

Пройдя пески, увидишь Руиндиж.

Увидишь край цветущий, непочатый.

Уходит в небо верх стены зубчатой.

Пусть войск Иран сто тысяч ополчит,

И пусть Туран сто тысяч ополчит,

И пусть залягут на сто лет осады, —

Не взять им неприступной той преграды.

Ни худа, ни добра не обретут,

Отчаяются и прочь ни с чем уйдут».

Ловя слова Гургсара чутким ухом,

Богатыри Ирана пали духом.

И молвили: «О благородный шах,

Чего искать на гибельных путях?

Тебе не станет лгать Гургсар трусливый!

А если так – едва ль мы будем живы.

Нам всем придется головы сложить,

А не войска противника разить.

Какие сам ты перенес напасти!

Ты птицу-гору изрубил на части.

И слава всех былых богатырей

Со славой не сравняется твоей.

Всегда в бою, ты – первый неизменно,

Свидетель нам – Йездан, творец вселенной:

Великие ты подвиги свершил,

И честь у шаханшаха заслужил!

Ты нас веди окружною тропою,

И склонится Туран перед тобою.

Не ввергни в беды войско и себя!

Что делать будешь, войско погубя?

О муж! Греха на совесть не бери ты!

Пути судьбы от наших глаз сокрыты…

Мы победили, так чего искать?

Зачем на ветер жизнь свою бросать?»

Угрюмо царь Исфандиар внимал им.

Потом сказал сподвижникам бывалым:

«Зачем стращать себя? Стращать меня?

Кто дал вам волю поучать меня?

У вас к высокой славе нет стремленья!

Давайте дома ваши наставленья.

Но если ваши мысли таковы,

Зачем со мной в поход пускались вы?

Наслушались раба и от испуга

Дрожите, словно дерево под вьюгой!

Забыли вы, как царь вас одарил?

Забыли вы, что царь вам говорил?

Забыли клятву перед вечным богом

Идти за мной по боевым дорогам?

Знать, не хватило доблести в сердцах,

Мужами овладел постыдный страх!

Идите в ваши мирные владенья.

А мой удел – тревоги и сраженья.

Создатель мира – щит мой на войне,

Небесные светила служат мне!

Мне не нужны помощники другие.

Пойду в Туран – в пределы роковые,

Сражу врага иль голову сложу –

Я мужество и доблесть покажу!

И скоро долетят до вас известья,

Что нет на царском имени бесчестья.

Клянусь создавшим Солнце и Кейван,

Что этой дланью сокрушу Туран!»

Когда мужи на шаха посмотрели,

Презренье, гнев в глазах его узрели

И головы склонили перед ним:

«Прости нам – слугам преданным твоим!

Глава ты нашим и телам и душам.

Мы поклялись – и клятвы не нарушим.

В беде, в бою не устрашимся мы.

За жизнь твою, о царь, боимся мы.

Средь нас, пока мы живы, ни единый

В беде, в бою не бросит властелина!»

Услышав эти речи, славный шах

Раскаялся душой в своих словах.

Хвалу иранским воинам воздал он.

«Ничем не скроешь доблести! – сказал он.

И если рухнет вражеский оплот,

Вас всех награда царственная ждет.

Все тяготы вознаградятся ваши,

Дома у вас наполнятся, как чаши!»

Так, за беседой ночь на мир сошла,

Дыханьем гор прохладу принесла.

И под карнай, под грохот барабана

Все всколыхнулось воинство Ирана,

И тронулось в поход во тьме ночной,

Как пламя по сухой траве степной.

Когда заря нагорье осветила,

Ночь власяницей голову укрыла

И, погоняя черного коня,

Бежала от блистающего дня.

Вот подошли полки, шумя, как море,

К дневной стоянке на степном просторе.

Был день весенний, словно дар творца,

Отрадный и пленяющий сердца.

Шатры по всей долине забелели,

Наполнить чаши кравчие успели.

Вдруг леденящий ветер с гор подул,

Тревогой дух царя захолонул…

Весь мир затмила туча тенью черной,

Исчезли очертанья грани горной,

Из тучи повалил косматый снег,

Столбами закрутил косматый снег.

Три дня, три ночи не переставая,

Свирепствовала буря снеговая.

В шатрах промерзших люди полегли

И двигаться от стужи не могли.

Скажу: утком был воздух, снег – основой.

Царь стыл, беспомощен в беде суровой.

Сказал Пшутану: «О, как тяжело!

Какое злое горе к нам пришло!

Как мужественно шел я в пасть дракона,

А здесь ни меч, ни щит – не оборона!..

Молитесь же! Взывайте к небесам!

Да слышит вас творец великий сам!

И если он не сжалится над нами,

Мы все бесследно сгинем под снегами».

Наставник шаха на путях добра —

Пшутан молился в темноте шатра.

Все войско к небу простирало руки,

Моля об избавлении от муки.

И вдруг повеял теплый ветерок,

Очистил небо. Заалел восток.

Сердца надеждой утро озарило,

И войско бога возблагодарило.

И учредили пир богатыри.

Три дня вкушали мир богатыри.

Потом сошлись князья по зову шаха.

И он сказал носителям кулаха:

«Обоз оставим. Налегке пойдем —

С оружьем, в снаряженье боевом.

Чтоб не страдать от голода и жажды,

По сто верблюдов в полк возьмите каждый.

На них навьючьте бурдюки с водой,

Зерно коням, бойцам – мешки с едой.

В укрытье здесь оставьте груз излишний.

Врата удач откроет нам всевышний.

А кто не верит в помощь неба, тот

Ни счастья, ни добра не обретет.

Мы одолеем с помощью Йездана

Могущество язычников Турана!

И станет каждый всадник наш богат,

Когда оплот Арджаспа будет взят».

Когда в багрец вечерний облачилось

И на закат светило дня склонилось, —

Навьючили верблюдов и пошли

В неведомую даль чужой земли.

Когда в походе полночь миновала,

Протяжно в небе цапля закричала.

Услышав цаплю, гневом вспыхнул шах.

Велел Гургсара притащить в цепях.

Сказал: «Ты клялся мне, что край безводен,

Непроходим и к жизни непригоден?

Но цапли водяной я слышал крик.

Тебя погубит лживый твой язык!»

Гургсар ответил: «Здесь, в степи спаленной,

Есть где-то родники воды соленой.

И есть потоки ядовитых вод,

Но только зверь из них да птица пьет».

Царь молвил: «Этот пленник, чуждый чести,

Я вижу, помышляет лишь о мести».

И быстро он вперед повел войска.

Душа – отважна, вера в нем крепка.

Час миновал еще. Вдруг – что за чудо? –

В дали степной раздался крик верблюда.

Услышав, царь возликовал душой

И поскакал вперед, покинув строй.

Увидел под редеющею мглою

Широкую реку перед собою

И караван большой на берегу.

Вот первым нар-верблюд вошел в реку.

И стал тонуть он, и ревел протяжно.

Исфандиар шагнул в реку отважно,

На берег нара выволок тотчас

И с ним погонщика-беднягу спас.

К царю Гургсара стража притащила, —

Дрожал от страха тюрок из Чигила.

«Зачем ты лжешь, презренный? – царь спросил.

Ты, змей, мое терпенье истощил!

Ты разве нам не говорил негодный,

Что все мы здесь умрем в степи безводной?

Ты, знать, хотел по ложному пути

К погибели все войско привести?»

Гургсар ответил: «Гибель силы вашей

Дороже жизни мне и солнца краше!

Я в муках у тебя, в плену, в цепях,

Как не желать мне зла тебе, о шах?»

И рассмеялся Руинтан безгневно.

Судьба Гургсара впрямь была плачевна.

«Эй ты, Гургсар безмозглый, – молвил он. —

Как будет медный замок сокрушен

И пленникам возвращена свобода, —

Тебя я здесь поставлю воеводой.

Всю власть тебе я здесь хочу вручить,

Но ты мне должен правду говорить.

Тебя я возвеличу, не унижу.

Друзей твоих и кровных не обижу».

Услышав, что сказал Исфандиар,

Надеждой преисполнился Гургсар.

Повергнут царской речью в изумленье,

Он пал во прах и стал молить прощенья.

Царь молвил: «То прошло, что ты сказал.

От слов пустых поток песком не стал.

Ты нам укажешь брод в реке глубокой,

А там до Руиндижа недалеко».

Ответил пленник: «Цепи тяжелы.

Тот берег дальше, чем полет стрелы.

Лишь от оков моих освобожденный,

Брод я в пучине отыщу бездонной».

Исфандиар ответил: «Так и быть!»

И приказал с Гургсара цепи сбить.

Взял под уздцы коня Гургеар, и в воду

Вошел он по неведомому броду.

Шел осторожно он с конем своим,

И воины пошли вослед за ним.

Поспешно бурдюки опорожняли

И воздухом их туго надували,

Привязывали лошадям под грудь,

Чтоб невзначай в реке не потонуть.

Достигло войско берега другого

И ратным строем выстроилось снова.

Фарсангов десять ровного пути

До цели оставалось им пройти.

Сел царь, чтоб силы пищей подкрепить

И кубок, кравчим налитый, испить,

И встал. Надел кольчугу, шлем румийский,

Повесил на бедро свой меч индийский.

Опять к нему был приведен Гургсар,

И пленника спросил Исфандиар:

«Ты от беды спасен звездой счастливой.

Хочу услышать твой ответ правдивый:

Когда главу Арджаспа отрублю

И скорбный дух Лухраспа[18] просветлю,

Когда Кахрама[19] – хищного гепарда,

Убью в отмщение за Фаршидварда[20],

Как будет Андарман в петле моей,

Убийца тридцати восьми князей,

Когда я цвет Турана обезглавлю

И, мстя за деда, землю окровавлю,

Когда я их повергну в пасти львов,

На радость всех иранских храбрецов,