Песня! Брызнуть будь готова – вновь, и вновь,

и вновь, и снова!

Чашу пей, – в ней основ основа – вновь, и вновь,

и вновь, и снова!

Друг, с кумиром ты украдкой посиди в беседе

сладкой, –

Поджидай к лобзаньям зова, вновь, и вновь,

и вновь, и снова!

Насладимся ль жизнью нашей, коль не клонимся над чашей?

Пей же с той, что черноброва, – вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Не найти от вас защиты, взоры, брови и ланиты, –

Вы моим очам обнова – вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Ветер! Ты в воздушной ризе, мчась к любимой, о Хафизе

Ей бросай за словом слово – вновь, и вновь, и вновь, и снова!

Ветер нежный, окрыленный, благовестник красоты.

Отнеси привет мой страстный той одной, что знаешь ты.

Расскажи ей, что со света унесут меня мечты,

Если мне от ней не будет тех наград, что знаешь ты,

Потому что под запретом видеть райские цветы

Тяжело, – и сердце гложет та печаль, что знаешь ты.

И на что цветы эдема, если в душу пролиты

Ароматы той долины, тех цветов, что знаешь ты?

Не орлом я быть желаю, видеть землю с высоты:

Соловей-Хафиз ту розу будет петь, что знаешь ты.

Ты, чье сердце – гранит, чьих ушей серебро – колдовское

литье,

Унесла ты мой ум, унесла мой покой и терпенье мое!

Шаловливая пери, тюрчанка в атласной каба,

Ты, чей облик – луна, чье дыханье – порыв, чей язык –

лезвие!

От любимого горя, от страсти любовной к тебе –

Вечно я клокочу, как клокочет в котле огневое питье.

Должен я, что каба, всю тебя обхватить и обнять,

Должен я хоть на миг стать рубашкой твоей, чтоб вкусить

забытье.

Пусть сгниют мои кости, укрыты холодной землей, –

Вечным жаром любви одолею я смерть, удержу бытие.

Жизнь и веру мою, жизнь и веру мою унесли –

Грудь и плечи ее, грудь и плечи ее, грудь и плечи ее.

Только в сладких устах, только в сладких устах, о Хафиз, –

Исцеленье твое, исцеленье твое, исцеленье твое!

Аромат ее крова, ветерок, принеси мне

И покой, – я ведь болен, – хоть на срок принеси мне!

Для души изнуренной дай хоть малость бальзама,

С доброй вестью о друге хоть пять строк принеси мне.

Взор и сердце в бореньи. С тетивы ее взгляда

И от стрелки-ресницы хоть намек принеси мне.

На чужбине, в разлуке постарел я, – из чаши

Сладкой юности, ветер, ты глоток принеси мне.

Дай ту чашу пригубить всем понурым, но если

Этот будет напиток им не впрок, – принеси мне.

Брось о завтрашнем, кравчий, размышлять, – иль охранный

За печатями рока ты листок принеси мне.

В ночь над плачущим сердцем пел Хафиз неустанно:

«Аромат ее крова, ветерок, принеси мне!»

Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо, –

Бухару! В ответ индийской жажду родинки и взгляда.

Дай вина! До дна! О кравчий, ведь в раю уже не будет

Мусаллы с ее садами и потоков Рукнабада.

Из сердец умчал терпенье – так с добычей мчатся тюрки –

Рой причудниц, – тот, с которым больше нет ширазцам слада.

В нашем жалком восхищенье красоте твоей нет нужды.

Красоту ль твою украсят мушки, краски иль помада!

Красота Юсуфа, знаю, в Зулейхе зажгла желанья[125],

И была завесы скромной ею сброшена преграда.

Горькой речью я утешен, – да простит тебя создатель! –

Ведь в устах у сладкоустой речь несладкая – услада.

Слушай, жизнь моя, советы: ведь для юношей счастливых

Речи о дороге жизни – вразуменье, не досада.

О вине тверди, о пляске, тайну вечности не трогай!

Мудрецам не поддается эта темная шарада,

Нанизав газели жемчуг, прочитай ее, – и небом

В дар тебе, Хафиз, зажжется звезд полуночных плеяда.

Уж не мимо ли подруги ты пронесся, ветерок,

Что сладчайшим ароматом ты овеял мой порог?

Осторожен будь, дыханьем не коснись ее кудрей,

Что тебе до них? Не путай золотистый завиток.

Базилик, что ты в сравнены! с нежною ее щекой?

Разве есть на свете равный ей по свежести цветок?

О нарцисс, с ее глазами как сравнить тебя? Они

Обольстительны и пьяны, с ними спорить ты б не смог.

Разве с этим стройным станом ты сравнишься, кипарис?

Рядом с ним в саду тенистом ты бы взора не привлек.

Разум, скованный любовью, жалкий раб, что можешь ты?

Лишь в упорстве для Хафиза встречи радостный залог.

Свершая утром намаз, я вспомнил своды бровей –

И вопль восторга потряс михраб мечети моей.

Терпенья больше не жди, к рассудку впредь не взывай!

Развеял ветер полей терпенье тысячи дней.

Прозрачным стало вино, пьянеют птицы в саду,

Вернулось время любви, – вздохнуло сердце нежней.

Блаженный ветер полей цветы и радость принес.

Приди, невеста любви! Весь мир дыханьем согрей!

Укрась свой брачный покой, – жених ступил на порог.

И зелень, – радость сердец, – сверкает все зеленей.

Благоухает весь мир, – как будто счастьем дышу:

Любовь цветет красотой, что небо вверило ей.

Пускай деревья согнет тяжелый их урожай, –

Будь счастлив, мой кипарис, отвергший бремя скорбей!

Певец! На эти слова газель прекрасную спой!

О том, как счастлив Хафиз, пусть помнит память людей!

Одиночество мое! Как уйти мне от тоски!

Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.

Что ты сделала со мной? Одержим я! Исступлен!

Даже днем я вижу ночь. Впереди меня – ни зги.

О могучая моя! Снизойди ко мне: я слаб.

Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки…

Но, увы, я не один! Сто соперников грозят:

Сто весенних ветерков оплели твои виски.

Виночерпий! Подойди! Ороси пустынный дол.

Белый тополь! Поднимись! Осени мои пески.

Сердце бедное в крови от познания вещей…

Дай хмельного! Без вина мысли горькие низки.

Черным циркулем судьбы круг начертан вкруг меня.

В этом круге точка – я. Пешка шахматной доски.

Но донесся аромат приближенья твоего!

Надо мной опять луна, нет и не было тоски…

Лекарю часто нес я моленья, –

Все ж он скитальцу не дал исцеленья.

Вымолви розе, колющей пташку:

«Как не стыдишься ты преступленья!»

Другу поведай тайную муку

Иль в исцсленьи жди промедленья.

С ликом влюбленного лику любимой

Сблизиться, боже, дай повеленья!

Боже! Над яством лакомым, близким

Буду ль я вечно ждать утоленья?

В мир не неслись бы вопли Хафиза,

Если б он старцев чтил наставленья.

Блеск твой век непрестанным да будет!

Лик – цветущим тюльпаном да будет!

Жар любви в моем преданном сердце

День за днем постоянным да будет!

Кипарис, точно «нун» пред «алифом»,

Перед девственным станом да будет[126]!

Жемчуг слез твоих вызвавший недруг

Навсегда бездыханным да будет!

От печали занывшее сердце

Беспокойным и странным да будет!

Для влюбленных день встречи с тобою

Дальним, тщетно желанным да будет!

Рот рубиновый – радость Хафиза –

Для других ятаганом да будет!

Обо мне ты ей все, ветерок, расскажи!

Стоя зычною речью о тоске расскажи.

Но скажи осторожно, ты ее не печаль.

Лишь о том, что я там, вдалеке, расскажи.

Душа – лишь сосуд для вмещенья ее,

И в зеркале глаз – отраженье ее.

Вовек я главы ни пред кем не склонял, –

Ниц падаю в миг приближенья ее.

Вам – древо в раю, мне – возлюбленной стан,

Вам – небо, а мне – постиженье ее.

Был в мире Меджнун, – мой черед наступил,

Повторна судьба и круженье ее.

Сокровище нег – вот влюбленных страна,

Вся доблесть моя в достиженьи ее.

Не страшен душе сумрак небытия –

Не видеть бы лишь в униженьи ее!

Цветник, в цветнике распустившийся вдруг, –

Нежданное преображенье ее.

Пусть с виду Хафиз непригляден и нищ, –

В груди его – изображенье ее.

Ушла любимая моя, ушла, не известила нас.

Ушла из города в тот час, когда заря творит намаз.

Нет, либо счастие мое пренебрегло стезей любви,

Либо красавица не шла дорогой правды в этот раз.

Я поражен! Зачем она с моим соперником дружна!

Стекляшку на груди осла никто ж не примет за алмаз!

Я буду вечно ждать ее, как белый тополь ветерка…

Я буду оплывать свечой, покуда пламень не погас…

Но нет! Рыданьями, увы, я не склоню ее к любви:

Ведь капли камня не пробьют, слезами жалобно струясь

Кто поглядел в лицо ее, как бы лобзал глаза мои:

В очах моих отражено созвездие любимых глаз.

И вот безмолвствует теперь Хафиза стертое перо:

Не выдаст тайны никому его газели скорбный глас.

Томлюсь по сладостным устам в мечтах неясных я.

О боже мой, чего хочу для уст прекрасных я?

Любимая! напиток мой – желание тебя, –

И эту чашу сердца пью в ночах безгласных я.

Я от кудрей твоих вовек не оторвусь душой,

Запутался, как соловей, в сетях опасных я.

Какое имя носишь ты, пора бы мне узнать,

Чтоб мог любимую назвать в газелях страстных я.

Об осуждении толпы я мыслю… до любви ль?

С тобой и слушать бы не стал слов безучастных я.

Ты сеть сплела из роз ланит, сплела фиалки кос.

Хотела ты, чтоб век грустил о розах красных я.

Хафиз, ищи среди друзей возвышенных услад, –

Не страстью, – дружбой исцелюсь от мук ужасных я.

Дни весны наступили – и тюльпан, и шиповник, и роза

Из земли снова выйдут, – ты же в землю ушел, почему?

Встану я над могилой, как весеннее облако, плача,

Из земли чтоб ты вышел, чтоб оставил могильную тьму.

День отрадных встреч с друзьями вспоминай!

Все, что было теми днями, вспоминай!

Ныне верных не встречается друзей, –

Прежних, с верными сердцами, вспоминай!

И когда от горя горечь на устах,

Зов их: «Выпей-ка ты с нами!» – вспоминай!

Всех друзей, не ожидая, чтоб они

Вспоминали тебя сами, вспоминай!

О душа моя, в тенетах тяжких бед

Всех друзей ты с их скорбями вспоминай!

И, томясь в сетях настигнувшего зла,

Правды их назвав сынами, вспоминай!

И когда польются слезы в сто ручьев, –

Зандеруд с его ручьями вспоминай!

Тайн своих, Хафиз, не выдай, – и друзей,

Их скрывавших за замками, вспоминай!

В царство розы и вина – приди!

В эту рощу, в царство сна – приди!

Утиши ты песнь тоски моей:

Камням эта песнь слышна! – Приди!

Кротко слез моих уйми ручей:

Ими грудь моя полна! – Приди!

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,

Кубок счастия до дна! – Приди!

Чтоб любовь дотла моих костей

Не сожгла (она сильна!), – приди!

Но дождись, чтоб вечер стал темней!

Но тихонько и одна – приди!

Мне вечор музыкант, – да утешится он! –

Дух свирелью смутил, дух мой ввергнул в полон.

Всей чоскою людской тосковала свирель.

И на мир ниспадал ее трепетный стон.

Но предстал предо мной виночерпий, чей лик

Словно солнце сиял, мглой кудрей окаймлен.

Он восторг мой постиг, он подлил мне вина,

И я молвил, ища в чаше сладостный сок:

«Ты от зла бытия избавляешь меня, –

И да будет к тебе милосерд небосклон!»

Для Хафиза в хмелю Кеяниды – ничто[127]:

Ячменя не ценней жемчуга их корон.

Едва с востока пиалы солнце вина улыбнется, –

О кравчий, на твоих щеках сотня тюльпанов зажжется.

Порывы ветра расплетут снопик цветов благовонных:

В лугу весеннем в тот же миг свежесть его разольется.

Про ночь, что разлучила нас, речью людской и не расскажешь:

Начнешь ту повесть, – сотней книг свиток ее развернется.

На звездный клад, что с высоты манит тебя, не надейся:

Вез сотни мук, трудов, скорбей звездочка нам не дается.

Коль ветерок с твоих кудрей тронет могилу Хафиза,

Мой прах вздохнет сто тысяч раз прежде, чем в вечность

вернется.

Шепни той нежной газели, о ветер утренних рос, –

Что рок любовной разлуки меня в пустыню занес.

Не жаль тебе попугая, что любит сахар клевать, –

О ты, сластей продавщица, будь вечен блеск твоих кос!

Когда беседуешь с другом и чашу полнишь вином, –

Вздохни хоть раз о влюбленном, чей кубок солон от слез!

Ужель гордыня прекрасных мешает розе моей

Порой о бедном безумце задать небрежный вопрос?

В силок сердечности милой попасться может мудрец, –

Но птиц разумных не ловят сетями нежных волос!

Увы! зачем не нашел я участья кроткого в той,

Чей лик луной засветился, чей стан тростинкой возрос?

Других изъянов не знаю в живой твоей красоте,

Увы, неверность и черствость присущи лучшим из роз!

Хотя б в отплату за счастье, за милость щедрой судьбы, –

Вздохни хоть раз о далеком, чей дом – пустынный утес!

Слова любовные в небо метнул Хафиз. Мудрено ль,

Что там под пенье Венеры пустился в пляску Христос?

Долго ль пиршества нам править в коловратности годин?

Мы вступили в круг веселый. Что ж? Исход у всех один.

Брось небесное! На сердце буйно узел развяжи:

Ведь не мудрость богослова в этом сделает почин.

Не дивись делам превратным, колесо судеб земных

Помнит тысячи рассказов, полных тысячью кручин.

Глину чаш с почетом трогай, знай – крупинки черепов

И Джамшида и Кубада в древней смеси этих глин.

Кто узнал, когда все царство Джама ветер разметал[128]?

Где Кавус и Кей укрылись, средь каких они равнин?

И теперь еще я вижу: всходит пурпурный тюльпан –

Не из крови ли Фархада в страсти к сладостной Ширин?

Лишь тюльпан превратность понял: все он с чашею в руке,

В час рожденья, в час кончины! – нет прекраснее кончин.

Поспешай ко мне: мы скоро изнеможем от вина.

Мы с тобою клад поищем в этом городе руин.

Ведай, воды Рукнабада и прохлада Мусаллы

Говорят мне, что пускаться в путь далекий пет причин.

Как Хафиз, берись за кубок лишь при звуке нежных струн:

Струны сердца перевиты нежной вязью шелковин.

На сердце роза, на губах лозы душистый сок.

Владыка мира, в эту ночь ты раб у наших ног.

Гасите свечи! Ночь и так светла, как знойный день.

Здесь в полнолунии своем тот лик, что тьму отвлек.

Коран вино дозволил пить, но ни к чему оно,

Когда его не делишь с той, чье тело, как цветок.

Прикован взгляд к рубинам уст, к вращенью пенных чаш,

В ушах журчащий говор флейт и песни звонкий слог.

Ты благовоний на пиру хмельном не разливай,

Вдыхаю запах, что струит тяжелых кос поток.

Сластей ты мне не подноси: что сахар, пряный мед?

Сладка лишь сладость губ твоих, что хмель вина обжег.

Пока храню на дне души жемчужину тоски,

Мое убежище, мой дом – в притоне уголок.

Безумец – имя мне. Позор стал славою моей.

Так почему ж безумье вы мне ставите в упрек?

Зря мухтасибу шлют донос: и он, подобно нам,

Услады ищет на земле, обманывая рок.

Хафиз, ни мига без вина, ни часа без любви!

Пора жасминов, время роз пройдут. Недолог срок!

Аллах назначил долю мне причастника утех.

В вине, скажи мне, праведник, ужель ты видишь грех?

От века человечеству назначено вино.

Ужель в вину поставят мне в день судный винный мех?

Скажи святоше в рубище, что, засучив рукав,

Рукой к чужому тянется, а мне внушает смех:

«Чтоб сбить с пути всех истинных служителей творца,

Одел ты это рубище с узором из прорех».

Я раб гуляк, что в радости, не чуя рук и ног,

Не чтут ни тот, ни этот свет, – столь ценные для всех.

Мой мрачен дух меж суфиев и мрачен в медресе.

В притонах все желанное найду я без помех.

У нищих подаяния просить ли, о Хафиз?

Пошлется лишь создателем делам твоим успех.

Нет! Подобных мне безумцев я в трущобах не найду!

Дал в залог я рясу, бросил свой молитвенник в бреду.

А зарок виноторговцу дал я – более не пить,

Не увидя пред собою ясноликую звезду!

Услыхав мой стих удачный, музыкант-христианин

Молвил у дверей притона, где ютился он в саду:

«Коль значенье мусульманства в том, что высказал Хафиз,

Жаль, что следом за «сегодня» встанет «завтра» на беду».

Я в отчаяньи слезами всю одежду оросил,

Но желанной не добился: не сказала мне «приду».

Только ночь могла заставить развязаться мой язык.

Скрою ль тайну? С трезвой речью мотылек ведь не в ладу.

В одиночестве я слезы лью, как море-океан.

Принеси скорее флягу, сохраненную на льду!

Я исполнен обожанья, слова лишнего не трать:

Ни любовь свою, ни чашу не хочу предать суду.

В дни, когда луг наш покрыт райским цветущим ковром,

Кравчий с пурпурным вином, в светлое поле пойдем!

«Ржавчину горя с души снимет рубиновый хмель», –

Так говорил мне вчера друг, одаренный умом

Если твой винный сосуд камнем пробьет мухтасиб,