Однажды в ярость некий старец впал,

Что все молитвы сын его проспал:

«Эй, сын, трудись, не спи, пока ты в силе!

Ты сана не достигнешь без усилий.

Когда бы Сулейман беспечно спал,

Он мудрецом великим бы не стал.

Стремись же к пользе, будь в трудах всечасно.

И знай – судьба бездельников несчастна».

Жил в Мерве врач, как нерп, светлоокий,

Как кипарис, и стройный и высокий,

Не думал он, леча своих больных,

О дивном обаяньи глаз своих.

И женщина одна мне рассказала:

«Когда я у него лечиться стала,

Сама хотела дольше я болеть,

Чтоб ежедневно на него смотреть».

Порою неожиданно бывает,

Умом могучим страсть овладевает.

А если страсть сумеет власть забрать,

То головы рассудку не поднять.

Железные перчатки раздобыл

Один борец и биться с львом решил.

Но лапа льва к земле его прижала,

И сила у борца в руках увяла.

А зрители: «Эй, муж! Ты что лежишь,

Как женщина? Что льва ты не разишь?»

А тот вздохнул, не в силах приподняться:

«Увы, со львом не кулаками драться!»

Как лев могучий был сильней борца,

Так страсть порой сильнее мудреца.

Кулак – будь он в железной рукавице,

В бою со львом свирепым не годится.

О пленник страсти, позабудь покой!

Ты – мяч, гонимый по полю клюкой.

Спросили раз Меджнуна: «Что с тобой?

Что ты семьи чуждаешься людской?

И что с Лейли, с твоей любовью сталось?

Ужель в тебе и чувства не осталось?»

Меджнун ответил, слез поток лия:

«Молю, отстаньте от меня, друзья,

Моя душа изнемогла от боли,

Не сыпьте же хоть вы на рану соли.

Да, друг от друга мы удалены,

Необходимости подчинены».

А те: «О светоч верности и чести,

Вели – Лейли передадим мы вести!»

А он им: «Обо мне – ни слова ей,

Чтобы не стало ей еще больней».

Махмуд, султан Газны, подслушал раз

Насмешку: «Очень некрасив Аяз.

А страстью соловей не воспылает

К той розе, что красой не обладает».

Насмешке той Махмуд угрюмый внял;

Но так, размыслив, он себе сказал:

«В Аязе нрав мне дорог благородный!..

Что мне до этой зависти негодной?»

Однажды был в пути султан Махмуд.

И вот в ущелье сорвался верблюд

И в пропасти застрял между камнями,

На нем сундук разбился с жемчугами.

Царь подобрать тот жемчуг приказал,

А сам поспешно дальше поскакал.

Все от султана всадники отстали,

Полезли жемчуг подбирать в провале.

Дорогой обернулся властелин

И видит – скачет с ним Аяз один.

Султан ему: «Ты что же не остался

И жемчуга собрать не попытался?»

Аяз в ответ: «Я у тебя служу

И долгом выше перлов дорожу».

Не забывай высокого служенья

Для благ земных и для обогащенья!

От Истины лишь Истины хотят

Те, перед кем открылся тарикат.

Не другом занят ты, а сам собой,

Коль в дружбе ищешь прибыли одной.

Пока ты дышишь алчностью презренной,

Ты не услышишь правды сокровенной.

Желанья – прах клубимый. А высок

И светел только Истины чертог.

Где буря тучи праха подымает,

Там зоркий глаз пути не различает.

Однажды Са’да ибн Занги[99] хвалили

(Благословение его могиле!).

Дервиш рассказывал, как принял встарь,

Как одарил его покойный царь.

Раз на монете царского даренья

«Нам все – аллах!» – он прочитал в волненьи.

И, царский с плеч своих сорвав халат,

Бежал он в степь, раскаяньем объят.

Его спросил пустынник: «Что случилось?

Зачем ты убежал, скажи на милость?

Ведь ты сперва царем был обольщен!..

Так что же вдруг тобой покинут он?»

Дервиш сказал: «Влеком надеждой лживой,

Я в ожиданьи трепетал, как ива.

И я прочел слова: «Нам все – аллах!»

И царь ничтожен стал в моих глазах».

Однажды в Шаме закипела смуте.

Дервиша взяли стражи почему-то.

И до сих пор звучат в моих ушах

Его слова, когда он брел в цепях:

«Меня не взял бы ваш султан надменный,

Когда б не допустил творец вселенной!»

Врага благословляйте своего,

Коль знаете, что друг послал его.

Возвысят вас или во тьму низводят –

Все благо, что от Истины исходит.

О мудрый, не страшись телесных мук!

Порой бальзамом горьким лечит друг.

Врач больше сведущ, – значит, без испуга

Ты должен снадобье принять от друга!

Был некто, как когда-то я, влюблен;

Терпел позор и унижепье он.

И слух, как барабан, молвой утроен,

Гремел о нем, что ум его расстроен,

Но ведь из рук возлюбленной и яд

Таит противоядье, говорят.

Обидам, оскорбленьям не внимал он.

Чело перед возлюбленной склонял он.

И так мечтаний пламень им владел,

Что мозг под крышкой черепа кипел.

Был как глухой он в хоре порицаний;

Что дождик тонущему в океане?

И что влюбленному позор и честь,

Он должен муку страсти перенесть!

В возлюбленную див оборотился

И ночью в дом к несчастному явился.

Объятиями дива осквернен,

С постели встав, не мог молиться он.

И вышел он в глубоком сокрушены!

К бассейну своему для омовенья.

Была зима в ту пору. Водоем

Покрылся за ночь льдистым хрусталем.

Сосед, увидев, крикнул: «Друг, постой!

Себя убьешь ты ледяной водой!»

Хозяин же ответил: «Замолчи ты,

И сердце и душа во мне убиты.

Что я сношу? Да легче умереть!

Поверь, я больше не могу терпеть…

Но пусть презренье на любовь ответ мне, –

Я жив надеждой… Хоть надежды нет мне!»

Аллахом я из праха сотворен,

Мой свет его могуществом зажжен,

Мне радостно внимать его веленью

И верить вечному благоволеныо.

О муж любви, иди своей тропой,

Чуждайся блеска роскоши людской!

Иди путем любви! Душой беспечен,

Пусть ты погибнешь – дух твой будет вечен.

Ведь из зерна и злак не прорастет,

Когда само зерно не пропадет.

Тогда лишь сможешь Истины добиться,

Коль от себя сумеешь отрешиться.

И знай – ты Истины не обретешь,

Пока в самозабвенье не впадешь.

Как музыка, поют шаги верблюда,

Когда тебе любви открыто чудо.

И тайну в крыльях мухи ты узришь,

Когда ты страстью чистою горишь.

И, изумленный, в просветленьи духа

За голову ты схватишься, как муха.

Влюбленный плачет, слыша пенье птиц.

И небо пасть пред ним готово ниц.

Да – истинный певец не умолкает,

Но не всегда, не всяк ему внимает.

Пусть к нам на пир влюбленные придут

И упоенью души предадут!

Пусть кружатся, как чаша круговая,

Главу у врат смиренья опуская!

Когда дервиш в самозабвенье впал,

Не смейся, пусть он ворот разодрал

И машет, словно крыльями, руками…

Он – в море, он объят любви волнами!

Где бубны, флейты ваши! – спросишь ты.

Откуда песня льется с высоты?

Не знаю я. Хоть песня мир объемлет,

Но ей лишь сердце избранного внемлет.

Коль птица с башни разума взлетит,

То ангелов небесных восхитит,

А низкий, в ком пристрастье к миру живо,

Готовит в сердце логово для дива.

Кто потакать готов своим страстям —

Не спутник он и не застолец нам.

Когда садами ветер пролетает,

Он не дрова, а розы рассыпает.

Мир, полный музыки, нам дал творец…

Но что увидит в зеркале слепец?

Ты не видал, как в пляс верблюд вступает,

Когда арабской песне он внимает?

Верблюда, знать, в восторг напев привел…

А тот, кто глух, тот хуже, чем осел.

Играть на флейте юноша учился

И совершенства в музыке добился.

Сердца сгорали, как сухой камыш,

Когда звучал его живой камыш.

Отец сердился, флейту отнимал он.

«Бездельник!» – сына гневно упрекал он.

Но, как-то ночью услыхав сквозь сон,

Игрою сына был он потрясен.

Сказал: «Не прав я был, его ругая,

Его искусства дивного не зная!»

Видал дервишей ты летящий круг?

Что означают эти взмахи рук?

Знай: в дверь они глядят иного мира,

Отмахиваясь от земного мира.

Тот видит Тайну, у кого жива

Душа в мельчайших складках рукава.

Так опытный пловец лишь обнаженный

В пучине не потонет разъяренной.

Намокнет грузный плащ, пловца губя, –

Ты скинь притворства рубище с себя!

Привязанный, в оковах ты плетешься,

Порвав все связи – с Истиной сольешься.

«Бедняга! – кто-то мотыльку сказал. –

Себе ты лучше б ровню поискал!

Горящая свеча тебя не любит.

Влечение твое тебя погубит.

Не саламандра ты, не рвись в огонь!

Надежная нужна для битвы бронь,

Как без нее с железноруким биться?

От солнца мышь летучая таится.

И тот, кто здравым наделен умом,

Не обольщается своим врагом.

Где разум твой? Свеча – твой враг смертельный,

Зачем ты рвешься к гибели бесцельно?

Бедняк, прося царевниной руки,

Получит в лучшем случае пинки.

Свеча султанам и царям сияет

И о любви твоей, поверь, не знает.

Она, блистая в обществе таком,

Прельстится ли ничтожным мотыльком?

Твоя любимая вельможам светит:

А ты сгоришь – она и не заметит!»

И мотылек ответил: «О глупец,

Пусть я сгорю, не страшен мне конец.

Влюблен я, сердце у меня пылает,

Свеча меня, как роза, привлекает.

Огонь свечи в груди моей живет,

Не я лечу, а страсть меня влечет.

Аркан захлестнут у меня на шее.

И мне не страшно, рад сгореть в огне я.

Сгорел я раньше, а не здесь – в огне,

Который обжигает крылья мне.

Она в такой красе, в таком сияньи,

Что глупо говорить о воздержаньи.

Пусть я на миг в огонь ее влечу

И смертью за блаженство заплачу!

Я в жажде смерти рвусь к живому чуду.

Она горит! И пусть я мертвым буду!..

А ты мне говоришь: «Во тьме кружи.

Ищи достойную и с ней дружи!»

Скажи ужаленному скорпионом:

«Не плачь!» – не станет вмиг он исцеленным.

Советы бесполезно расточать

Пред тем, кто не желает им внимать.

Не говорят: «Полегче, сделай милость!» —

Возничему, чья четверня взбесилась.

В «Синдбаде» также сказано о том:

«Сравни советы с ветром, страсть – с огнем».

Костер под ветром ярче пламенеет,

Тигр, если ранен, пуще свирепеет.

Я прежде думал: ты мне добрый друг,

Не ждал я от тебя дурных услуг.

Советуешь мне: «Ровню, мол, ищи ты,

Пусть будут сердце и душа убиты!..»

Не дорожишь душой, так не взыщи,

Ты сам иди и ровню поищи.

К себе подобным лишь самовлюбленный

Идет, как пьяный в мрак неозаренный.

Я сам решил – во тьме ль погибнуть мне,

Или сгореть в ее живом огне!

Тот, кто влюблен, тот смело в пламя мчится.

Трус, что влюблен в себя, всего боится.

От смерти кто себя убережет?

Пусть жар возлюбленной меня сожжет!

И если смерть для нас неотвратима,

Не лучше ли сгореть в огне любимой,

Вкусить блаженство, пасть у милых ног,

Как я – в свечу влюбленный мотылек!

Однажды темной ночью я не спал

И слышал – мотылек свече шептал:

«Пусть я сгорю! Ведь я люблю… Ты знаешь..

А ты что плачешь и о чем рыдаешь?»

Свеча ему: «О бедный мотылек!

Воск тает мой, уходит, как поток.

А помнишь, как ушла Ширин-услада,

Огонь ударил в голову Фархада».

И воск, подобный пламенным слезам,

Свеча струила по своим щекам.

«Любви искатель! Вспыхнув на мгновенье,

Сгорел ты. Где же стойкость? Где терпенье?

В единый миг ты здесь спалил крыла,

А я стою, пока сгорю дотла.

Ты лишь обжегся. Но, огнем пылая,

Вся – с головы до ног – сгореть должна я!»

Так, плача, говорила с мотыльком

Свеча, светя нам на пиру ночном.

Но стал чадить фитиль свечи. И пламя

Погасло вдруг под чьими-то перстами.

И в дыме вздох свечи услышал я:

«Вот видишь, друг, и смерть пришла моя!»

Ты, чтоб в любви достигнуть совершенства,

Учись в мученьях обретать блаженство.

Не плачь над обгоревшим мотыльком –

С любимой он слился, с ее огнем.

Под ливнем стрел, хоть смерть неотвратима,

Не выпускай из рук полу любимой.

Не рвись в моря – к безвестным берегам,

А раз поплыл, то жизнь вручи волнам!