О вы, рабы прелестных жен! Я уж давно влюблен!

В любовный сон я погружен. Я уж давно влюблен.

Еще курилось бытие, еще слагался мир,

А я, друзья, уж был влюблен! Я уж давно влюблен.

Семь тысяч лет из года в год лепили облик мой —

И вот я ими закален: я уж давно влюблен.

Едва спросил аллах людей: «Не я ли ваш господь?» —

Я вмиг постиг его закон! Я уж давно влюблен.

О ангелы, на раменах держащие миры,

Вздымайте ввысь познанья трон! Я уж давно влюблен.

Скажите Солнцу моему: «Руми пришел в Тебриз!

Руми любовью опален!» Я уж давно влюблен.

Но кто же тот, кого зову «Тебризским Солнцем» я?

Не светоч истины ли он? Я уж давно влюблен.

Я видел милую мою: в тюрбане золотом

Она кружилась и неслась и обегала дом…

И выбивал ее смычок из лютни перезвон,

Как высекают огоньки из камешка кремнем.

Опьянена, охмелена, стихи поет она

И виночерпия зовет в своем напеве том.

А виночерпий тут как тут: в руках его кувшин,

И чашу наполняет он воинственным вином

(Видал ли ты когда-нибудь, чтобы в простой воде,

Змеясь, плясали языки таинственным огнем?).

А луноликий чашу ту поставил на крыльцо,

Поклон отвесил и порог поцеловал потом.

И ненаглядная моя ту чашу подняла

И вот уже припала к ней неутолимым ртом.

Мгновенно искры понеслись из золотых волос…

Она увидела себя в грядущем и былом:

«Я – солнце истины миров! Я вся – сама любовь!

Я очаровываю дух блаженным полусном».

Я – живописец. Образ твой творю я каждый миг!

Мне кажется, что я в него до глубины проник.

Я сотни обликов создал – и всем я душу дал,

Но всех бросаю я в огонь, лишьдвой увижу лик.

О, кто же ты, краса моя: хмельное ли вино?

Самум ли, против снов моих идущий напрямик?

Душа тобой напоена, пропитана тобой,

Пронизана, растворена и стала, как двойник.

И капля каждая в крови, гудящей о тебе,

Ревнует к праху, что легко к стопам твоим приник.

Все тело бренное мое – лишь глина да вода…

Но ты со мной – и я звеню, как сказочный родник!

В счастливый миг мы сидели с тобой – ты и я,

Мы были два существа с душою одной – ты и я.

Дерев полутень и пение птиц дарили бессмертием нас

В ту пору, как в сад мы спустились немой – ты и я.

Восходят на небо звезды, чтоб нас озирать;

Появимся мы им прекрасной луной – ты и я.

Нас двух уже нет, в восторге в тот миг мы слились

Вдали от молвы суеверной и злой – ты и я.

И птицы небесные кровью любви изойдут

Там, где мы в веселье ночною порой – ты и я.

Но вот что чудесно: в тот миг, как мы были вдвоем –

Мы были: в Ираке – один, в Хорасане – другой – ты и я.

«Друг, – молвила милая, – в смене годов

Ты видел немало чужих городов.

Который из них всех милее тебе?»

«Да тот, где искал я любимых следов.

Туда сквозь игольное мог бы ушко

Я к милой пройти на воркующий зов.

Везде, где блистает ее красота,

Колодезь – мой рай и теплица – меж льдов.

С тобою мне адовы муки милы,

Темница с тобой краше пышных садов;

Пустыня сухая – душистый цветник;

Без милой средь розовых плачу кустов.

С тобою назвал бы я светлым жильем

Могилу под сенью надгробных цветов.

Тот город я лучшим бы в мире считал,

Где жил бы с любимой средь мирных трудов».

Открой свой лик: садов, полных роз, я жажду.

Уста открой: меда сладостных рос я жажду.

Откинув чадру облаков, солнце, лик свой яви,

Чтоб радость мне блеск лучезарный принес, я жажду.

Призывный звук твой слышу и вновь лететь,

Как сокол в руке царя, к свершению грез я жажду.

Сказала ты мне с досадой: «Прочь от меня!»

Но голос твой слышать и в звуке угроз я жажду.

Сурово ты молвишь: «Зачем не прогнали его?»

Из уст твоих слышать и этот вопрос я жажду.

Из сада друга, о ветер, повей на меня,

Вдохнуть аромат тех утренних рос я жажду.

Та влага, что небо дает, – мгновенный поток;

Безбрежного моря лазури и гроз я жажду.

Мне без тебя этот шумный город – тюрьма;

Приютом избрать пустынный утес я жажду.

На площади с чашей, касаясь любимых кудрей,

Средь пляски вкусить сок сладостных лоз я жажду.

Я нищий, но мелким камням самоцветным не рад:

Таких, как пронизанный светом утес, я жажду.

Мне горько, что в грустном унынии люди вокруг;

Веселья, что дарит напиток из лоз, я жажду.

Мне черни бессмысленной брань замкнула уста,

И вместо песен лишь горестных слез я жажду.

Певец искусный, вот песни твоей конец,

Вложить лишь в нее страстный вопрос я жажду.

Шамс[89] – слава Тебриза, зажжешь ли любви нам зарю?

Как слов Сулеймана удод[90], аромата тех роз я жажду.

Не привязывайся сердцем к месту иль к душе

живой.

Не сочтешь людей на свете, не измеришь мир

земной.

Бьет собаку городскую деревенский псарь за то,

что

Не натаскана на птицу и на зверя нюх дурной.

Знай: цветок ланит прекрасных не единственный на свете,

Каждый сад обильным цветом покрывается весной.

Что ты квохчешь в загородке глупой курицей домашней?

Почему, как вольный голубь, не умчишься в край иной?

Вот запутался, как цапля, ты в сетях у птицелова,

А ведь мог порхать свободным соловьем в листве лесной!

Ведь земля копыт ослиных терпит грубые удары,

Потому что неподвижна, не вращается луной.

Встреть хоть тысячу красавиц, всех равно дари вниманьем,

Но удел твой будет жалок, коль привяжешься к одной.

Смейся и шути со всеми, беззаботный собеседник,

Только сердце от пристрастья огради стальной стеной.

Человек ли, в шелк одетый, привлечет тебя, ты вспомни –

Шелку много на базаре, и за деньги шьет портной.

Странник – словно конь ретивый, а не медленно бредущий,

Жом вращающий уныло, вол с повязкою глазной[91].

Лишь безумец доброй волей оковать себя позволит,

Совесть чистую захочет отягчить чужой виной.

Если служишь ты любимой, а она того не знает,

Для чего своей душою дорожишься, как скупой?

Тот блажен, кто обнимает, как и должно в ночь свиданья,

Милый стан, а на рассвете без тревог идет домой.

Сам виновен, коль заботой ты охвачен за другого

Или тяготы чужие искупил своей спиной.

И зачем лелеять корень, зная впредь, что будет горек

Плод его и что сладчайший плод возьмешь ты в миг любой?

Для чего ей быть веселой, а тебе печалить сердце?

Милой – спать, тебе ж о милой думать до света с тоской?

Так же скорбен злополучный, в рабство угнанный любовью,

Как за всадником бегущий заарканенный немой.

Нет, мне добрый друг потребен, на себе несущий ношу,

А не тот, кому служить я должен клячей ломовой.

Ты склонись на дружбу, если верного отыщешь друга,

Если ж нет – отдерни руку, то не друг, а недруг злой.

Что болеть мне о печалях малодушного, который

И не думает о бедах, приключившихся со мной!

Если друг обидой черной на любовь тебе ответил –

Где же разница меж дружбой и смертельною враждой?

Если даже целовать он станет след твоих сандалий,

Ты не верь – то плут коварный стал заигрывать с тобой.

Он воздаст тебе почтенье – это вор в карман твой метит,

Птицелов, что сыплет просо перед птичьей западней.

Если дом доверишь вору, жизнь, как золото, растратишь,

Быстро он тебя оставит с опустевшею мошной.

Не ввергай себя в геенну ради радости мгновенной,

Не забудь о злом похмелье за попойкою ночной.

Дело каждое вначале обстоятельно обдумай,

Чтоб не каяться напрасно за пройденною чертой.

Знай: повиноваться лживым, покоряться недостойным –

Значит идолам молиться, поругать закон святой.

Темному влеченью сердца не вручай бразды рассудка,

Не кружись над бездной страсти, словно мошка над свечой.

Сам все это испытал я, вынес муки, горше смерти.

Опасается веревки, кто ужален был змеей.

Если дашь ты волю сердцу – голос разума забудешь,

И тебя безумье скроет в бурных волнах с головой;

Будешь ты бежать и падать, словно пленник за арканом

Всадника, полузадушен беспощадною петлей!..»

Так однажды долгой ночью, погружен в свои раздумья,

Я лежал без сна и спорил до рассвета сам с собой.

Сколько душ людских на свете жаждут благ живого чувства,

Словно красок и картинок дети, чистые душой.

Я же сердцем отвратился от единственного друга…

Но меня схватила верность властно за полу рукой.

«О, как низко поступил ты! – гневно мне она сказала, –

Иль забыл ты малодушно клятвы, данные тобой?

Сам любви ты недостоин, коль отвергнул волю милой.

Верный друг не отвратится от души ему родной.

Пусть в разлуке сердце будет твердым камнем. Терпелив ли

Тот, кто сердце отрывает вмиг от сердца дорогой?

Ведь, избрав подругой розу, знал, что тысячи уколов

Перенесть ты должен будешь, – у любви закон такой.

Как сорвать ты смог бы розу, о шипы не уколовшись,

Не столкнувшись с клеветою и завистливой молвой?

Что вопросы веры, деньги, жизнь сама, все блага мира –

Если друг с тобой, когда он всей душой навечно твой!

Неужель твой ясный разум кривотолками отравлен?

Берегись доверья к лживым и общенья с клеветой!

Сам ты знаешь – невозможно обязать молчанью зависть,

Так стремись ко благу друга, прочих – из дому долой!

Не скажу я, что ты должен выносить обиды друга,

Но обиду недоверья сам сначала с сердца смой.

От любви не отпирайся. Запирательства любые,

Помни, приняты не будут проницательным судьей.

Мудрый истины не строит на одном предположеньи,

Света истины не скроешь никакою чернотой.

Если говорит старуха, что не ест плодов, – не верь ей,

Просто до ветвей с плодами не дотянется рукой.

Человек с душой широкой, но, увы, с пустой казною

И хотел бы, да не может сыпать золото рекой.

Ты же, Саади, владеешь морем сказочных сокровищ, –

Пусть же царственная щедрость вечно дружит с красотой!»

Так оставим словопренья, дай залог любви высокой:

Приходи, сладкоречивый, к нам с газелью золотой!