Теперь, о мудрец, подобает облечь

Достоинство разума в слово и речь.

Поведай, что мысли твои сберегли,

И внемлющим истине слух утоли.

Из высших даров, что дарует Изед,

Нет выше, чем разум, прекраснее нет.

Венец властелина державного он.

Краса повелителя славного он.

Бессмертно живущим его назови,

Единственно сущим его назови.

Он гонит от сердца унынье и страх,

Он за руку водит в обоих мирах.

От разума счастье твое и беда,

От разума прибыль твоя и нужда.

Он мрачен, и ясный душой человек

Веселым, как прежде, не будет вовек.

Так молвил разумный и доблестный муж,

Чья речь насыщенье для праведных душ:

«Кто разум не выбрал водителем, тот

Поступками сердце свое изорвет.

Разумный глупцом называет его.

И свой, как чужого, встречает его».

В обоих мирах драгоценен ты им.

Кто разум разбил, тот в колодках томим.

Он – око души; оглянися во мгле:

Без ока нерадостно жить на земле.

В творениях первым его напиши.

Хвала ему вечно – он сторож души.

Хвала языку, и глазам, и ушам,

Ведущим и злое и доброе к нам.

Кто разум и душу прославить дерзнет?

И если дерзну я, чье ухо поймет?

О мудрый, не надо поэтому слов.

Поведай нам лучше начало миров.

Верховным создателем ты сотворен

И в явном и в тайном равно умудрен.

Пусть разум твои направляет дела;

Он душу твою не допустит до зла.

По слову изведавших путь избери,

Ходи по вселенной, с людьми говори.

Какую б науку твой ум ни постиг,

Покоя в ученье не знай ни на миг.

Но, ветви увидев, поймешь все равно,

Что знанью до корня дойти не дано.

И молвил Заххок: «За такое старанье

Что хочешь проси, обещаю заране».

А повар ему: «Благосклоннейший царь,

Да будешь ты счастлив и ныне, как встарь!

К тебе мое сердце пылает любовью,

Твой лик мне приносит и жизнь и здоровье.

Скажу я по правде – желание есть,

Боюсь одного – велика будет честь.

Прости мне мои дерзновенные речи,

Хотел бы я облобызать твои плечи!»

Когда услыхал эту просьбу Заххок

(А умысла беса постичь он не мог),

Промолвил: «Твоя да исполнится воля!

Кто знает, какая дана тебе доля».

И, выслушав дэва хитрейшую речь,

Дозволил коснуться лобзанием плеч.

Мирволил он бесу, как близкому другу,

Ему благодарен он был за услугу.

И тотчас же бес под землею исчез,

Никто не запомнит подобных чудес!

О горе! Из плеч поднимаются змеи

И, черные, вьются вкруг царственной шеи.

Что делать Заххоку? Срезает он змей…

Но тут не конец еще сказке моей.

Вновь черные змеи, как ветви на ивах,

Растут на плечах, столь доселе спесивых.

Немало сходилось искусных врачей,

Немало велось многомудрых речей:

Какие заклятия будут полезней,

Как лечат царей от подобных болезней.

Эблису быть оборотнем нипочем,

И он обернулся ученым врачом.

И молвил царю: «Дело трудное, ясно!..

Что змей убивать и калечить напрасно?

Их нужно кормить, ублажая едой,

Иначе не справишься с лютой бедой.

А пища для змей – всем известно от века —

Одна лишь и есть: это мозг человека».

Скажите: чего же хотел сатана,

Зачинщик неправедных дел, – сатана?!

Быть может, он думал: «Заххоку внушу я,

Чтоб он обезлюдил всю землю большую».

Так думой о недруге, о Фаридуне,

Томился Заххок, ждал забвения втуне.

Уныло согнулся прямой его стан – Смертельной боязнью был царь обуян.

Однажды, воссевши в палатах на троне

Из кости слоновой, с алмазом в короне,

Созвал отовсюду он знатных вельмож

(На них не надеяться – так на кого ж?)

И рек, обращаясь к любимым мобедам:

«О вы, что привыкли к боям и победам!

Есть в мире противник один у меня,

Об этом все шепчут средь белого дня.

Врага я и слабого не презираю,

А с грозной судьбой никогда не играю.

Мне войско огромное нужно теперь.

Чтоб не было невозвратимых потерь,

Из пери и дэвов хочу я собрать

Несметное войско, великую рать.

И вы мне поможете в том, без сомненья.

Я долго терпел, но не стало терпенья.

Теперь же составить посланье пора

О том, что я сеял лишь зерна добра,

Что были мои справедливы законы,

Что я правосудью не ставил препоны».

Хоть были вельможи правдивы, но страх

Сковал слово правды на рабьих устах.

И нехотя все подписали посланье,

Покорно исполнив тирана желанье.

И вдруг во дворце прозвучал в этот миг

Молящий о помощи, жалобный крик.

Немедленно позван был к трону проситель,

Поставлен меж знатных. И молвил властитель,

Нахмурившись, словно о чем-то скорбя:

«Поведай нам, кто обижает тебя?»

Тот крикнул, земли под собою не чуя:

«Зовусь я Кова, правосудья ищу я!

Я с жалобой горькой к тебе прибежал,

Ты в сердце вонзаешь мне острый кинжал.

Когда ты неправды и зла избегаешь,

Зачем ты на гибель детей обрекаешь?

Шах, я восемнадцать имел сыновей, —

Один лишь остался под кровлей моей.

Оставь мне последнего, шах бессердечный,

Души не сжигай мне разлукою вечной.

Скажи: в чем виновен я, мрак разгони,

А если невинен – меня не вини.

О, сжалься над бедной моей головою,

Не дай мне поникнуть иссохшей травою!

Ты видишь, как старость согнула меня,

Ослаб и качаюсь, от горя стеня.

Прошла моя молодость. Где мои дети?

Ведь крепче, чем с ними, нет связи на свете.

Есть мера и край у обиды и лжи,

Причину насилья поведай, скажи,

Коль есть у тебя для злодейства причина.

Оставь мне, властитель, последнего сына.

Простой человек я, смиренный кузнец,

Не лей на меня раскаленный свинец!

Ты царь наш, хотя и в обличье дракона,

Нельзя же казнить без суда и закона!

Семи поясов ты земных господин –

Зачем же тебе и последний мой сын?

Настала пора посчитаться с тобою, –

Да будет весь мир нашим правым судьего!

Быть может, покажет наш праведный счет,

Зачем для меня наступил сей черед,

И я осужден был доставить покорно

Сынов моих мозг для змеиного корма».

Заххок изумленно смотрел на Кова,

Впервые такие он слышал слова…

Последнего сына отцу возвратили,

Осыпали ласками, всласть угостили.

А после изволил Заххок приказать,

Чтоб дали посланье Кове подписать.

Едва лишь прочел он, как в гневе великом

Старейшин смутил он неистовым криком:

«Вы – беса подножие! – крикнул кузнец. –

Вы совесть изгнали из ваших сердец!

Идете вы в пекло дорогой прямою,

Он души окутал вам ложью и тьмою.

Не дам я свидетельства, не подпишусь,

Тирана жестокого не устрашусь».

Так молвил он и, трепеща возмущенно,

Посланье порвав, растоптал исступленно

И с юношей-сыном ушел из дворца,

И долго звучал еще голос отца…

Тут льстиво к царю обратились вельможи:

«Властитель земли, ты, что всех нам дороже!

Не смеет над царской твоей головой

Дохнуть ветерок даже в день грозовой, –

Зачем же ты речи внимал своенравной?

Зачем же ушел он с почетом, как равный?!

Посланье – союз наш с тобой – разорвал.

Мятежник! Тираном тебя называл!

Ушел он, исполнен обиды и мести,

Душой – с Фаридуном-царевичем вместе.

Гнуснее безумства не видывал свет,

Подобного не было в мире и нет.

Неведеньем нас, повелитель, не мучай

И нам объясни сей неслыханный случай!»

«Послушайте, – царь отвечал им, – друзья,

Вам дивное диво поведаю я:

Едва появился кузнец на пороге

И крик услыхал я, в невольной тревоге,

Как тотчас в палате, где столько добра,

Железная встала меж нами гора.

Когда ж заломил он в отчаянье руки,

Удар ощутил я и вздрогнул от муки.

Не знаю, что ждет нас, мы – рока рабы,

Неведомы предначертанья судьбы».

Кузнец между тем у дворца, разъяренный,

Базарною шумной толпой окруженный,

Взывал к правосудью, народ поднимал,

И каждый горячим реченьям внимал.

Он кожаный фартук сорвал непокорно

(Тем фартуком он прикрывался у горна),

На пику надел и подъял его вверх,

Чем всех предстоящих в смятенье поверг,

Подъял, точно стяг, и пошел, восклицая:

«Эй, люди, как вы, почитаю творца я!

Внемлите же: кто Фаридуну не враг,

Кто хочет повергнуть насилье во прах,

Тот пусть, не страшась, поспешает за мною

Туда, где нет места палящему зною.

Бегите! Зачем вам дракон Ахриман?

Создателю мира враждебен тиран!

А бедный мой фартук сослужит вам службу,

Сказав, где найдете вражду или дружбу».

Был ведом Кове Фаридуна дворец,

И толпы повел справедливый кузнец.

И вот – из палат молодого владыки

Навстречу летят дружелюбные клики…

А кожаный фартук взял царь молодой,

Сочтя своей доброй, счастливой звездой,

Убрал его римской парчою на диво,

Узор из камней подбирая красиво,

И поднял, как лунный блистающий диск,

Как башню надежды, мечты обелиск.

Назвал его: «Знамя Ковы», и отныне

Все стали простой поклоняться святыне.

С тех пор каждый царь, восходящий на трон,

Наследник издревле носимых корой,

Кузнечному фартуку нес приношенья:

Алмазы и жемчуг, шелка, украшенья.

И знамя Ковы зацвело навсегда, –

Так ночью, как солнце, блистает звезда.

К звезде устремились усталые вежды,

Для мира она – воплощенье надежды.