Над деревьями взвился голубой дымок.
      Георгий свернул к аулу Паранга. Еще издали он услышал гул голосов. На холме тесным кругом стояли тушины: впереди старые, позади молодые. Бросив Эрасти поводья, Георгий приблизился к жертвеннику Хитано. Устроенный на развалинах церкви святого Георгия, Хитано считался важнейшим жертвенником горной Тушети.
      "Жертву приносит главный жрец, - решил Георгий, - значит, у тушин большое событие, а храбрецы не любят, когда нарушают торжество".
      Не выходя из-за огромного дерева, он наблюдал за праздничным обрядом.
      Вокруг жертвенника стояли деканозы со знаменами и священной утварью. Главный жрец держал пучок пылающих свечей и священное знамя. Жрец величественно обернулся к востоку и, потрясая знаменем, протяжно, нараспев читал молитву:
      "Боже великий, да восхвалится и прославится имя твое, ибо небо и земля суть царство твое! И пресвятая дева Мария, матерь божия! Прослави, боже, твоих святых, покровителей наших, через которых изливается на нас твоя милость. Святой Георгий Цоватиставский, святой Федор! Вам приносятся сии малые и скудные дары, примите их достойно и свято, требуйте их от нас и не лишайте нас своего покровительства и ходатайства у бога. Умножьте в люльках чада, хлебоедов, оруженосцев, родоначальников, кисти врагов на наших дверях. Пошлите обилие и богатство, умножьте скот и земные плоды наши. Взрастите родителям детей, не имеющим даруйте их. Удостойте нас лето встретить благополучно и с победою над врагами. Не передавайте в руки мусульманские, сопутствуйте нам вашей помощью при переходе из долин в горы и обратно. Врагов и злонамеренных людей, идущих на стада наши, совращайте с пагубного пути их, и призовем ли вас против врагов, не отказывайте в прославлении имен ваших. Пошлите успех в набегах и охоте. Преследуем ли врагов, помогайте в погоне, защищаемся ли от них, посылайте помощь. Даруйте избавление от усиливающегося врага, от всяких бед, зараз, проклятий, злого привидения, наводнения, разрушения гор, завалов, огня - с коленопреклонением молим вас! Аминь".
      - Аминь твоей благодати! - И народ поспешил приложиться к священным знаменам и реликвиям. Главный жрец поднял руки к небу. Тушины благоговейно пали на колени. Из рукавов главного жреца вылетели два белых голубя.
      Деканозы громко возвестили: божество в образе голубей присутствовало на торжестве и вдохновляло главного жреца.
      Белые пятна таяли в синеве.
      Народ восторженно приветствовал улетевших голубей.
      Деканоз взял горящий уголь и сжег клок шерсти на лбу каждой овцы, обреченной в жертву. Послышалось жалобное блеяние. Другой деканоз взмахнул священным кинжалом и оросил жертвенник кровью. Затем, обмакнув палец в теплую кровь, начертал у себя на лбу кровавый крест. Такой крест ставил деканоз поспешно подходившим тушинам.
      Георгий подошел к хевис-бери.
      - Марш-ихвало! - приветствовал Георгий главу народа. - Ходи невредимым!
      - Георгий Саакадзе! - пораженный, вскрикнул Анта Девдрис.
      Тушины на миг окаменели. Широко раскрытые глаза не мигая смотрели на виновника гибели тушинских витязей в Греми. Крестились: может, это наваждение? Может, это Мегой? Некоторые похолодевшими руками дотрагивались до жертвенника, другие невольно хватались за оружие.
      - Марш-ихвало! - громко повторил Георгий. - Я к вам в гости пришел.
      Тушины отдернули руки от оружия, словно прикоснулись к раскаленным углям.
      - Если в гости пришел, садись на почетное место, - сказал Анта Девдрис.
      Тушины молча расселись вокруг, и пир начался.
      Георгий взял щепотку соли и крестообразно посолил лепешку. Тушины исподлобья наблюдали за Саакадзе, удивляясь знанию тушинских обычаев.
      Громко восхищался Георгий скачкой джигитов, меткостью стрел и плясками.
      Анта Девдрис выбирал лучшие куски для гостя и до краев наполнял чашу.
      Молодые витязи, засучив рукава, метали кинжалы в кожаный щит, висевший на далеком дереве.
      Георгий взял у Мети, младшего сына Девдрис, лук и, натянув тетиву, метнул стрелу. Высоко парящая птица оборвала полет и, перевернувшись в воздухе, камнем упала на жертвенник.
      Деканозы встрепенулись. Они оживленно истолковали такое падение птицы как хорошее предзнаменование. Лица тушин посветлели.
      Нысытившись трапезой и увеселениями, деканозы поднялись и, оканчивая праздник, величаво обошли вокруг жертвенника и вернулись к народу.
      Поднялись и остальные. Торжество закончилось, народ расходился по саклям. За Анта Девдрис и Саакадзе на почтительном расстоянии следовали группы тушин. Эрасти на поводу вел коней.
      Только сейчас Георгий спросил - почему праздник в будничный день.
      Анта Девдрис сурово взглянул на Саакадзе:
      - Два года назад тушины хотели спуститься на помощь царю Теймуразу, но вероломный шамхал вторгся в Тушети. Давно хотели отомстить, все было некогда: четыре войны с негойцами и чарильцами и три набега закончили. Сейчас празднуем победу и над шамхалом. Передай шаху: большая дань и многочисленный скот достались тушинам в добычу.
      - Передам, если когда-нибудь встречусь. А много у вас убитых? переменил разговор Георгий.
      - Убит только один, остальные пали в честном бою. Бедный Ите, - вот идет, сын его бежал и убит врагом.
      - Убит сын? - Голос Георгия дрогнул. - Но Ите у жертвенника пел и веселился!
      - У нас не оплакивают трусов, - холодно сказал Анта, - и выражать сожаление родственников о смерти труса считается оскорблением.
      - И я бы оскорбился, - сказал Георгий, остановившись у дверей, на которых синели прибитые кисти человеческих рук. Георгий не скрывал восхищения.
      - Храбрец, добывший такие славные трофеи, достоин носить имя витязя!
      - Это дом хелхоя, сын его пал в бою. Вот отважные воины оказали честь родным павшего. Мой младший сын тоже убил пять шамхальцев, ему пятнадцать лет, а он уже трижды дрался с врагами. Сыновья наши дружили, потому мой сын восемь кистей прибил к дверям родителей храбреца, а к моим две кисти, но я не обеднел... Старшие сыновья пригвоздили двадцать шесть, вся дверь украшена вражескими кистями.
      - Ты счастливый, Анта... И мы любим нанизывать на плетни головы врагов.
      - Головы врагов тоже хорошее украшение, - вежливо заметил Анта, - а как, солите?
      - Просаливаем немного, лучше сохраняются.
      Георгий знал обычай тушин: о важном не беседуют на ходу. Надо покорно подчиниться закону гостеприимства.
      Каменная башня возвышалась над богатой саклей. Семья Анта Девдрис радушно встретила гостя. В честь Георгия зарезали корову. Задымился очаг. Спешно готовили разные кушанья.
      Молодые дочери Анта внесли подносы. В чашах краснело вино и пенился ячменный налиток. Девушки настойчиво угощали Георгия и Эрасти, просили выпить за их здоровье.
      Так тушинки встречают гостя. Георгий залюбовался. Длинное черное платье из тонкой шерстяной ткани резко оттеняло свежую белизну лица, оживленного румянцем и черными красивыми глазами.
      Георгий скользнул по пестрому поясу младшей, туго перетянутому на гибкой талии.
      Девушка, постукивая узорчатыми читами, обтягивающими стройные ноги, просила гостя еще выпить чашу вина.
      Георгий незаметно остановил взгляд на унизанном серебряными пластинками и разноцветным бисером нагруднике. Девушка, вспыхнув, отвела глаза. На белоснежной шее зазвенело ожерелье, в ушах беспокойно качнулись серьги.
      "Если в бою уцелею, непременно женю Даутбека и Элизбара на дочерях Анта, - подумал Георгий, - верность тушинок будет лучшей наградой для "барсов".
      Внесли кушанья. Анта поднялся и стоя стал угощать Георгия. Только после долгих просьб и уговоров Анта согласился сесть и разделить с гостями ужин.
      Георгий мысленно пожалел, что, уступая настойчивости хевис-бери, по горло насытился у жертвенника. Но ради успеха дела решил есть, насколько хватит мужества.
      Девушки с еще большей настойчивостью уговаривали гостей утолить голод и жажду.
      Старшая, отбросив с покатых плеч черные косы, придвинула поднос с медом и сыром. На руках зашумели браслеты. Эрасти едва сдержался, чтобы не поцеловать тонкие пальцы, унизанные перстнями, так шумело у него в голове от пива. Эрасти чувствовал, что пища у него уже лезет из ушей. Он умоляюще смотрел на Саакадзе. Но Георгий знаками приказал ему есть.
      Наконец мучительный ужин кончился и женщины удалились. Эрасти ушел к коням. Георгий начал разговор: несметные силы персов снова переступили порог Кахети. Что ждет кахетинцев? Но он, Георгий Саакадзе, поднял меч и призывает тушинское общество на помощь благородному делу. Наконец он добился, - шах Аббас доверил ему иранское войско. Час мести настал! Церковь с ним. И Георгий протянул грамоту.
      Анта долго вертел вощеную бумагу, увенчанную крестом, и наконец попросил Георгия "оживить слова".
      Георгий медленно прочел обращение к тушинам архиепископа Феодосия. Упомянув о власти бога над человеком, зверем и птицей и сравнив шаха Аббаса с сатаной, превращающим дерево в пепел, воду в песок, а человека в прах, Феодосий сулил земные и небесные блага всем сражающимся с собакой шахом Аббасом: "Выкажи ныне веру свою во Христа, храбрость, мужество и братскую любовь", - закончил Георгий.
      Внимательно выслушав, Анта сказал:
      - Если враги нашли дорогу, - не устанут играть шашкой, пока им кисти не отрубишь. Такой у шакалов характер. Но с тобой у нас не общая дорога. Ты с персом против грузин шел, значит, против тушин.
      Георгий согласился. Но ошибка воина во имя благородной цели не должна тревожить мудрого мужа. И Георгий, понизив голос, откровенно рассказал старому Анта о пережитой трагедии у теснин Упадари.
      Но сейчас не время копать прошлое, надо спасать Кахети и Картли. А разве Анта рассчитывает на доброту персов? Или шах, поработив Кахети, позволит тушинам пользоваться пастбищами? Алванское поле в опасности. А разве перс снова не поможет шамхалу? Что выиграют тушины, отказавшись от благородной и выгодной помощи?
      Анта указал Саакадзе на неприступность гор. Сейчас тушины разгромили шамхалат и, если надо будет, еще не раз выйдут на охоту за кистями. Без пастбищ тушины, конечно, не могут жить, поэтому всегда помогали кахетинцам и теперь помогут.
      Но Георгий уловил колебание Анта и поспешил привести еще больше доказательств. Он пошел на унижение и признался, что был обманут коварным шахом.
      Черная ночь опустилась на аул Паранга. Деревья словно надвинулись на угрюмые стены башен. Только в темном провале неба ярко горела большая звезда. За аулом выли волки, доносилось неясное бормотание медведя.
      В саклях мерцали непривычные поздние огоньки. Тушины не спали. За горящими очагами взволнованно говорили о Георгии Саакадзе. Старики удивлялись его спокойствию, молодые - отваге. Зачем пришел к ним непонятный гость? С нетерпением ждали рассвета.
      ...Анта долго молчал. Наконец он обещал Георгию утром поговорить со старейшими.
      - Э, Георгий, увяз ты в думе черной, как буйвол в тине болотной. Но не печалься, ложись, пусть будет мир под кровлей моей. Завтра народ на площади соберем. Наша молодежь любит лишний раз замахнуться шашкой.
      Георгий знал, общественные дела решал хевис-бери со старейшими аула, и хотя им беспрекословно повиновались, но обычай требовал все дела выносить на обсуждение народа. Георгия беспокоило решение старейших, и он готовился к разговору на площади.
      Одеяло, тюфяки из взбитой шерсти, мутаки, наваленные на тахту, - но напрасно Георгий пытается заснуть. "Добиться помощи тушин, значит, приблизить победу. Где теперь "барсы", мои бедные друзья? Скачут по всей Картли, по грузинским землям, выполняя мой замысел. Главное - объединить всех. Даже князьям кланяюсь. Но я добьюсь признания азнаурского дела. Сначала надо изгнать персов, потом... Нет, Шадиман, раньше буду думать только о персах".
      Ночью Георгию мерещились пролетающие всадники, дикое ржание коней, тревожный рокот рога. Он вскакивал, всматривался в темноту, зарывался в одеяло, но сон бежал от него. Саклю наполняли кровавые видения. Вот в пропасть скатываются кизилбаши. Вот на измятую долину упала последняя картлийская дружина. "Береги коня, береги коня!" - слышит Георгий. Он отбросил одеяло, вытер мутакой холодный пот и призывал утро.
      Наконец рассвет. Голубое небо на востоке подернуто розовой дымкой. Горный воздух наполнен ароматом лесов. За цепью черных гор серебрятся выси Кавказа. Журчит голубая вода, спадая в расселину.
      Здесь, у родника, на скале, охраняемой ангелом камней, совещался хевис-бери Анта со Старейшими.
      Георгий поспешил к главному деканозу. Надо задобрить священнослужителей, народ им верит. Когда Георгий за ужином осторожно заговорил с Анта о смешении языческих обрядов тушин с христианством, Анта ответил - "нам это удобно".
      У главного жреца совещались. Выгодна ли для тушин предстоящая война? Поддерживать ли деканозам хевис-бери, если старейшие решат оказать помощь Георгию Саакадзе.
      Георгий пришел вовремя.
      Деканозам понравилось почтительное обращение Саакадзе к ним за поддержкой. Георгий с большим уважением заговорил о значении деканозов в делах Тушети, говорил о выгоде для тушин военной помощи и обещал после победы большие вклады скотом и оружием священной семье деканозов.
      Главный деканоз, погладив на груди амулет, насмешливо сказал:
      - Когда земля задрожала и повалились камни и деревья, один слабоголовый тушин уверял, это не бык внутри земли чешет железную спину, а огонь рвется наружу. Не надо резать, - уговаривал он, - на перекрестке горных троп черного козленка и ставить у жертвенника зажженную свечу, а лучше поставить крепкие столбы в саклях. Поставили. Через год бык снова зачесал железную спину. Камни и деревья упали, столбы в саклях тоже. Над тушином много смеялись, но слабоголовый не успокаивался. Когда Мегой загородил луну, он посоветовал не отгонять Мегоя метанием в него множества стрел - это может разозлить Мегоя, и злой дух навсегда загородит луне путь, а лучше задобрить пением. Но ни хелхои, ни деканозы уже словам не поверили и заставили слабоголового поклясться.
      - А какую клятву надо произнести? - быстро спросил Георгий.
      - У нас две клятвы. Первая - когда человек клянется, он три раза обходит вокруг жертвенника, держа боевое знамя - Алами. Другая клятва человека ставят на колени около могилы его предков, перед ним кладут ослиное седло и сосуд, из которого кормят собак, и деканоз говорит: "Усопшие наши! Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над ним: отдайте его, кому хотите, в жертву и услужение и делайте с ним, что хотите, если он не скажет истины".
      - Я готов на обе клятвы. У меня здесь нет могилы предков. Поставьте ослиное седло и собачий сосуд перед могилой предков старого Датвиа. Он погиб от персов два года назад. Пусть я буду рабом всех мертвецов, если лживо уверяю в своих намерениях.
      - Хорошо, Георгий Саакадзе, ты со знаменем Алами произнесешь перед алтарем клятву.
      Под скалой на площади уже шумели тушины.
      Георгий стал около дерева, выставив вперед по-тушински правую ногу.
      Наконец появились хевис-бери и старейшие. Анта встал на пригорок. Отсюда все могут его видеть и слышать.
      - Тушины! Георгий Саакадзе, которому народ Картли за победу над турками в Сурамском бою дал почетное звание Великого Моурави, на благое дело зовет тушин, на войну с разорителем наших грузинских земель.
      Вперед выступил пожилой тушин.
      - Я Георгия Саакадзе хорошо знаю, победу над турками он одержал, персов тоже он привел. Прошло два года, а кто забыл, как в славном бою погибли мой отец Датвиа и мой сын Чуа... Погибли - это не беда, каждый тушин желает умереть не на тахте, а сражаясь с врагом... Но помните, тушины, как проклятые богом персы повесили в Греми тринадцать павших в битве храбрецов?! Кто забыл повешенных Датвиа и Чуа?!
      - Никто не забыл!
      - Никто, никто! - Ты будешь отомщен, Гулиа!
      - Отомстим, отомстим! - кричали тушины.
      - Отомстите? А слушаете Георгия Саакадзе, виновника нанесенного оскорбления, виновника гибели грузин. Забыли, кто указал дорогу заклятому врагу?
      Народ молчал.
      Вперед выступил Георгий. Он знал, как надо говорить, когда слушает площадь.
      - Отважные тушины! Я пришел к вам один, как воин, за воинской помощью! Не оправдывать себя пришел, а говорить о судьбе Картли и Кахети. Сейчас надо забыть все обиды и ошибки. Персидский ханжал навис над грузинской землей. Обрушимся на извечного врага. Я обещаю вам победить и еще обещаю - после победы я снова приду к вам один, и тогда судите меня.
      Георгий снял с себя шашку и протянул хевис-бери.
      По площади пронесся сдержанный гул. Эрасти вздрогнул, тревожно оглянулся и приблизился к Саакадзе.
      Анта, взяв у Георгия шашку, сурово посмотрел на горячившуюся молодежь.
      - Я всем пренебрег: дворцы, почести, богатства, - все бросил под ноги своему коню и пришел отомстить заклятому врагу, - продолжал Георгий. - Вы, тушины, - горцы, мы, картлийцы, тоже горцы. У вас один враг - шамхал, а мы окружены врагами, как озеро берегом. Ваш щит - горы, и путь ваш простой, наш щит - собственная грудь, и путь наш вокруг озера. Я хочу прорвать преграду, хочу объединить грузин, хочу превратить озеро в бурную реку. Кто скажет мои намерения вредны народу? Вот отважный Гулиа о своих витязях говорил. О Датвиа и Чуа помню и я, Георгий Саакадзе. Пусть у меня в бою конь ослепнет, если я скажу неправду. Старшего сына своего, Паата, я заложником оставил шаху Аббасу. Оставил, чтобы отомстить за тысячу тысяч Датвиа и Чуа...
      Тишина оборвалась. Голоса ударились в голоса. Так камень ударяется о камень.
      Заглушая гул, Георгий крикнул:
      - Я все сказал. Окажете нам помощь - слава вам, откажете в помощи - не остановимся мы. Поступайте, как подскажет вам народная совесть.
      На площади сквозь общий шум прорывались возбужденные голоса:
      - Послушаем хевис-бери! Послушаем!
      Анта выступил вперед. Площадь замерла.
      - Тушины! Вы слышали Георгия Саакадзе. Кто из тушин помнит, чтобы наши предки отказывали другу в отважном деле?!
      - Никто! - закричали тушинские витязи.
      - Нет, наши предки не опозорили нас, и мы не опозорим их память!
      - Лучше человеку надеть покрывало своей жены, чем оскорбить друга, отказавшись стать рядом с ним в битве!
      - Пусть я умру у тебя, хевис-бери, если мысли мои уже не на поле битвы!
      - Придется нам лишний раз замахнуться шашкой!
      - Пусть у того, кто изменит обычаям предков, переломится меч, занесенный над врагом.
      И тушины стали закладывать, как перед боем, полы чохи за широкий кожаный пояс.
      Анта Девдрис одел на Георгия его шашку и торжественно произнес:
      - Георгий Саакадзе, спасибо, что вспомнил о нас, и главе грузинской церкви спасибо! Тушины всегда готовы на отважное дело. Ни суровая непогода, ни голод, ни опасная тропа не остановят нас: опасность для нас наслаждение. Женщины наши при набеге врагов не прячутся и не стонут, а собираются вместе и поют веселыми голосами боевые песни, воспламеняя в мужчинах отвагу. Через три дня на рассвете под знаменем Алами тушины выступят на Баубан-билик. Твоих гонцов подождем внизу. Обещаем и мы тебе: победим или умрем!
      Анта махнул рукой, на высокой башне вспыхнуло пламя. На далеких башнях запылали ответные огни.
      И вмиг несколько тушин вскочили на коней и поскакали к тушинской тропе. Они спешили оповестить горную Тушети о решении хевис-бери.
      Деканозы вынесли священные знамена, обвешанные колокольчиками и пестрыми платками. Потрясая знаменами, деканозы напоминали тушинам обычай предков не брать в плен и самим не сдаваться.
      Гулиа высоко поднял знамя Алами. В глубокой тишине тушины торжественно склонились перед знаменем. Отныне нарушение обещания - клятвопреступление, позор для всего общества до седьмого поколения.
      Анта положил руку на знамя:
      - Да будет нам свидетелем ангел боя! Все за одного, один за всех!
      Витязи обнажили мечи:
      - Все за одного, один за всех!
      Вперед выскочил младший сын Анта, носящий имя отважного витязя Мети*. Он запел боевую песню, подхваченную витязями:
      ______________
      * Мети Сагиришвили, всю жизнь победоносно сражавшийся с мусульманами.
      В Бахтриони злы татары
      Темной ночью совещаются!
      Отобьем скота отары,
      С жизнью пусть тушин прощается.
      На Алванском поле станем
      И в Ахмети виноградники
      Жечь три ночи не устанем!
      Иль алла! На битву, всадники!
      Узнают о том тушины,
      Препоясывают весело
      Высоко мечи, с вершины
      Вниз ползут, их мгла завесила.
      Поздно звезды заиграли
      Над лесными исполинами,
      Прискакали к Накерали,
      Врезались в Папкасы клинами.
      Стали сил ряды несметны.
      Конь, по-нашему подкованный*,
      След оставит незаметный,
      Стрелы тоже уготованы.
      Рассечем рассвет набегом,
      Перервем шамхальцев линию,
      Завладеем - горе бекам
      Бахтрионскою твердынею!
      Выходи, султан, сначала
      Посмотри глазами пыльными.
      Сколько витязей примчалось,
      Или выведем насильно мы.
      Я, Сагиришвили Мети,
      Предводимый дуба ангелом,
      Проскочу сквозь башни эти,
      Семерых отмечу франгулой,
      Что освещена точилом,
      Знамя вскину гомецарское!
      А не то прощусь с светилом,
      Вмиг на девушку татарскую
      Обменяйте** Мети-волка,
      На чадру - отвагу львиную...
      Эй, тушины, ждать недолго,
      Мчитесь, витязи, лавиною!
      Кровь врагов бурлит рекою.
      Наши души не погублены.
      Сбит султан стальной рукою,
      И шамхальцы все изрублены.
      Эй, тушин, в бою бесстрашен!
      Пусть стада твои утроятся.
      На Алванском сорок башен
      Из костей татарских строятся.
      Поле отняли Алвани,
      В сочных травах, бесконечное,
      Не дремать шахмальцам в стане,
      Скот наш там на веки вечные.
      И ни царь, ни бог, ни ангел,
      Ни медведь, ни дуб, ни гром еще,
      Кто владеет силой франгул,
      Не окажет дерзким помощи.
      Меч тяжелый в пропасть кинет
      Пусть жена, кто сам откажется
      И Алванское покинет,
      В жаркой битве не покажется.
      Нет, трусливые мужчины
      Не в Тушетии рождаются.
      На коней! В огне вершины,
      Праздник битвы приближается!***
      ______________
      * Подковы повернуты назад, чтобы ввести в заблуждение врага.
      ** Тушины предпочитают умереть в плену, чем быть обмененными на пленницу.
      *** Вольный перевод с тушинского Бориса Черного.
      Саакадзе облегченно вздохнул. Он одержал необычайную победу на площади отваги.
      Главный жрец взял из рук Гулиа знамя Алами и передал Георгию. Деканозы выстроились в три ряда, стройно направились к Хитано. Саакадзе со знаменем Алами твердо шагал за жрецами. В торжественном молчании все тушины последовали к жертвеннику, где Георгий Саакадзе произнесет клятву. Потом пир и проводы мужественного воина до Баубан-билик.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      Цветистые ковры и пестрые ткани свешиваются с желтых и синих резных балконов. Всюду на мутаках лежат бубны, дайры или чонгури. Неподвижны чонгури, обвитые лентами. Турьи роги и азарпеши пусты. Деревянные подносы и чаши, наполненные сладостями, пылятся на узорчатых камках.
      Женщины, закрытые кружевными лечаками и покрывалами, безмолвно сидят на плоских крышах.
      Разодетый Тбилиси сумрачно смотрит на мутно-коричневые волны. Тысячи сарбазов вползают за Вердибегом в Сеид-Абадские ворота.
      - Танцуйте, черти! Пойте, собачьи дети! - кричат гзири, облетая площади и улички, размахивая нагайками.
      Пронзительно взвизгнула зурна. Качнулись знамена. За ними молча потянулись амкары. Идут певцы, вяло распевая унылые песни. Идут танцоры, еле передвигая ноги. Идут купцы, поздравляют друг друга с радостным днем и прибавляют крепкое слово.
      Царь Симон II въехал в Сеид-Абадские ворота.
      Навстречу Симону скачет Исмаил-хан с персидской знатью. Скачут князья с вооруженными дружинниками. Ударил колокол Сионского собора, и тбилисские церкви подхватили звон.
      Из ворот Метехского замка выехал Шадиман. Чуть позади следуют за ним Магаладзе, Церетели, Джавахишвили, Цицишвили и другие князья. Шадиман надменно восседает на окованном золотом седле. Он снова выезжает как везир Картли. Он едет навстречу Симону, царю, которого он вылепил из глины.
      Симон торжествующе оглядывался. Вот он, нарядный Тбилиси! Вот сейчас царь Симон взойдет на престол Картли. Довольно царствовал хитрый Георгий, изнеженный Луарсаб, скупой Баграт. Он, Симон, подымет знамя Багратидов до солнца.
      Рядом с Симоном скачут Зураб, Карчи-хан, Ага-хан и следом десять минбашей.
      Чуть позже показался Георгий Саакадзе. На нем блистал персидский наряд и меч шаха Аббаса. Навстречу Саакадзе приблизились Дато, Ростом и вооруженные азнауры.
      Визжит зурна. Расплываются звуки пандури. Но нет радостных возгласов, на крышах не танцуют женщины, нет праздничной толкотни и суеты, даже из духанов не несутся обычные пьяные песни.
      Спесивый Симон ничего не замечает, даже не замечает, что не встречен высшим духовенством. Это заметил Шадиман. Но Феодосий заявил: духовенство ждет Симона в Сионском соборе, где на царя возложат корону Багратидов.
      "В первопрестольный Мцхета не пускают, - магометанин и не желанный народу... Нехорошо", - подумал Шадиман.
      Симон ни о чем не думает. Он горделиво сидит на черном жеребце, красуясь на солнце дорогой царской одеждой и выкрашенным усом. Торжественная процессия приближается к Сионскому собору. И вдруг замешательство. Сутолока. Все топчутся на месте. Кони стучат копытами. С балкона свалился ковер. На соседней крыше громко захохотали.
      Симон привстал на стременах и повернул коня, небрежно бросив: "Раньше помолюсь в мечети".
      Исмаил-хан, Карчи-хан и вся персидская знать, выразив радость, последовали за Симоном.
      На строимом минарете блеснули голубые изразцы. К мечети хлынули с фанатичными выкриками кизилбаши в красных войлочных колпаках.
      В тревоге Шадиман приблизился к Симону. Но напрасно опытный князь хотел удержать от гибельного поступка неопытного царя. Шадиман вздрогнул, он заметил смеющиеся глаза Саакадзе. "Все пропало, Симон процарствует меньше, чем Баграт".
      Симон гордился своим решением, только что пришедшим ему на ум. "Царь должен сам думать. От шаха получил трон, за чалму "льва Ирана" буду держаться, кто свалит? Шадиман мудрец, его советы полезны, но пока пусть следит за майданом, пусть овец меняет на благовония, сыр на бархат. Говорят, торговля наполняет царские кисеты. Мой отец любил кисеты, но царскими делами я буду управлять не хуже Шадимана".
      Толпа странно затихла. Застыли амкарские знамена.
      Вдруг взвизгнула зурна, и народ стихийно повернул к Сионскому собору.
      Дато быстро переглянулся с Саакадзе и, пропустив более половины процессии, рассек воздух нагайкой. Азнауры на конях врезались в середину.
      - Куда?! - притворно закричал Дато. - Разве не знаете, царь магометанин, поэтому раньше в мечеть поехал?
      Толпа загудела.
      - Шахсей-вахсей хотите устроить? - тихо спросил Дато, перегнувшись через седло. - Тебя, Сиуш, прошу, не время еще.
      Азнауры, образовав цепь, направили, - "чтобы густо для собаки не было", - половину амкаров к мечети.
      Шадиман видел притворные усилия, но в душе оправдывал азнауров.
      По дороге в мечеть толпа таяла, ловко ныряя в закоулки, переваливаясь через заборчики. К мечети подошли почти одни персияне.
      Но после мечети Шадимана ждала еще большая неприятность. У Сионского собора выяснилось - католикос не выйдет навстречу царю. Церковь только для виду признала Симона, навязанного шахом Аббасом.
      Но Симону не до церкви.
      "Жаль, - думает он, - Шадиман не удержал ведьму Гульшари и ее бесхвостого черта, не видели они, как блестит на мне корона. Надо пир двухнедельный устроить с разноцветными огнями, подобно исфаханскому, невесту себе выберу. Жаль, я и шах Аббас враждуем с Теймуразом, говорят, у него дочь красивая, хотя слишком молодая. Может, к русийскому царю послать за царевной? Или к греческому? Луарсаб, кажется, хотел на греческой жениться".
      На остроконечной башне взвился стяг Багратидов.
      "Почти бежал, а сейчас царем возвращаюсь", - восхищался собою Симон, въезжая в Метехи.
      Саакадзе и "барсы" переступили порог замка. Они взволнованы. Где остроумный Луарсаб? Где красавица Тэкле? Где их бурная молодость?
      Звенят пандури. Бьют барабаны. Развевают шелка танцовщицы. Царский пир. Фонтан окрашен зеленовато-оранжевым огнем. Сереброгорлые кувшины стоят на пестрых коврах. В роги хлынуло вино времен Левана Кахетинского.
      Но Шадиман все больше тревожится: не прибыли Гуриели, Дадиани, Мухран-батони, Ксанский Эристави. Открытый вызов!
      Георгий Саакадзе оставался в Метехи только один день. Он, Папуна, Дато, Ростом, Гиви и Эрасти выехали из Тбилиси.
      Снова родные леса, долины, горы. Не заезжая в придорожные духаны, не останавливаясь в знакомых деревнях, гонят коней.
      А вот Носте, родная Ностури! Скорей, скорей к любимой Русудан!
      Навстречу Георгию неслись по лестнице сыновья - Автандил, Бежан и Иорам. Автандил, перескакивая ступеньки, подбежал первым.
      Саакадзе изумленно оглядывал Автандила, высокого, красивого, похожего на Русудан. Сердце Георгия забилось. Он схватил сына, но вспомнил другого: нет, я не изменю тебе, любимый Паата! И Георгий с нарочитой сдержанностью обнял сыновей:
      - А это кто? Сын Эрасти? Какой молодец! - Русудан навсегда взяла в свою семью Дареджан, жену Эрасти, с сыном.
      Три дня замок оглашался радостными криками. На всех площадях, во дворе, на лестницах, у ворот толпились ностевцы. Каждый хотел поближе увидеть Георгия, каждый хотел услышать - правда ли, Георгий совсем вернулся в Картли.
      Молодежь просилась в личную дружину, пожилые предлагали немедленно сесть на коней. Старики рвались строить новые укрепления, мальчики просились в факельщики.
      Носте, беспокойное Носте снова бурлило, снова дышало полной грудью.