В эту ночь и Нестан переживала большое горе. Шах снова оставляет ее на год в Исфахане в залог верности Зураба. Нестан вспомнила мудрый совет Георгия, данный ей полгода назад: «Если хочешь скоро увидеть Картли, убеди шаха в своем спокойствии к Зурабу. Скажи о желании стать женой Даутбека, прими магометанство. Даутбек для нашей Нестан тоже пойдет на это. Конечно, все сделаем для виду. Шах забудет о тебе, а в Картли снова станешь христианкой и женой Зураба».

– Почему я тогда высмеяла Георгия? – рыдала Нестан.

Зураб гладил золотистые волосы, целовал теплые губы. Зурабу жаль Нестан, но острой боли он не чувствовал. «Неужели разлюбил? – удивлялся он. – Может, отвык? Почти три года не видел. Нет, если бы любил, десять лет можно не видеть, сердце не устанет помнить». Он постарался скрыть свою холодность под щитом нежности и утешения. Он уверял, не более трех месяцев пройдет, и они снова будут вместе и навсегда забудут горечь расставанья.

«Барсы» возбужденно готовились к походу. Они бесконечными хлопотами торопили время. В кайсерие закуплены дорогие подарки для всех друзей и родных. Даже Папуна, третий день ходивший сумрачным, набил хурджини разными лентами и игрушками. "Для новых «ящериц», – говорил он, вздыхая. И Паата вместе с Хорешани усердно выбирал подарки для матери, братьев и сестер. Только Эрасти не покидал порога грузинской комнаты. Он никому не сказал о странном состоянии Саакадзе, но не отходил от него, стараясь угадать малейшее желание. Георгий продолжал молчать, не желая мешать друзьям насладиться сборами в дорогую Картли.

– Эрасти, а ты почему не идешь на майдан? Или решил своей жене и сыну кислое лицо привезти в подарок? – спросил Георгий. – Завтра выступаем.

– Батоно! – мог только выговорить Эрасти.

– Папуна, прошу, пойди с Эрасти и купи для Русудан красивую шаль, а для детей…

Голос Георгия дрогнул.

– Э, Георгий, что ты последние дни глаза прячешь? Лицо на шафран похоже, а виски сединой занесло, – укоризненно покачал головой Папуна.

Георгий схватился за виски. Он круто повернулся к зеркалу, с тревожным вниманием разглядывая свое лицо.

– Друг Папуна, купи и мне подарок – черную краску, ибо даже я не доверяю полководцам, седеющим в ночь перед походом!

Когда все ушли, Георгий обнял Паата и запер на засов дверь. Паата удивленно следил за отцом.

– Мой сын, мой любимый сын, я хочу поговорить с тобой об очень большом…

– Мой отец, я слушаю, как слушает воин звуки боевой трубы.

– Я хотел говорить с тобою о родине, мой сын. Ты вырос здесь, вдали от нашего солнца, вдали от грузинского народа, чувствуешь ли ты связанным себя с Грузией? Ведь тебе пришлось даже принять магометанство.

– Отец, я согласился сделать это ради родины, ради тебя. Этого требовал шах, я не противился тебе. Да, я вырос в Иране, но я рос у тебя, мой отец, у тебя, чье сердце наполнено большой болью за родину. Я грузин, мой отец!

– И если придется доказать это, мой сын?

– Я не задумаюсь отдать свою жизнь за нашу Картли.

– Паата, ты уже раз обещал мне это… Мой Паата, у тебя благородное сердце Русудан, твоей матери… Многое может произойти… Мне тяжело говорить, но знай, настало время доказать родине, что все мои помыслы – о ней.

– Не надо, мой отец, не говори, я все понял… Помнишь, отец, раз на пасху в Носте я упал с дерева. Мать старалась скрыть испуг, а ты сказал: «Хорошо, что не с коня, этого я бы тебе не простил…»

– Шах требует мое сердце в залог верности… Мой мальчик, я вынужден оставить тебя… будь мужествен… О пережитом мною в эти дни никто, кроме тебя, пусть не знает… Но у меня теплится надежда…

– Да, мой отец. Ты не думай больше об этом. И матери скажи, пусть радуется другим сыновьям… Я с гордостью буду думать о твоем решении.

– Наша жизнь, Паата, короткая, но дела наши переживают нас. Не умею утешать… Сыновей своих я всегда учил смотреть опасности в глаза. Но знай, тебя люблю, как жизнь, как солнце… И если бог тебя сбережет, клянусь до последнего часа помнить сегодняшний день и все твои желания выполнять как раб.

– Если бог меня сбережет, я клянусь не измениться и снова отдать свою жизнь моему повелителю, Георгию Саакадзе.

Георгий обнял Паата, и они крепко поцеловались. Больше не говорили. Они урвали у жизни три часа молчаливого страдания.

Георгий встал, плечи его разогнулись, глаза снова вспыхнули. Паата поразило, с какой твердостью легла тяжелая рука Саакадзе на эфес меча. Он содрогнулся: «Сколько жизней за мою отнимет у шаха мой большой отец!»

Когда «барсы», Папуна и Эрасти вернулись, слуги сказали: батоно Георгий и Паата уехали прощаться с Эреб-ханом.

Эрасти вскочил на коня и ускакал искать Саакадзе.

– Что-то скрывает от нас Георгий, – заметил Даутбек.

– Наверно, плохое: хорошим сразу делится, – пробурчал Папуна.

Ночью Саакадзе перед зеркалом тщательно закрашивал виски.

– Шах не любит серебра, – с усмешкой сказал Георгий.

– А что любит шах?

– Ценности.

И Саакадзе рассказал Папуна о предстоящей временной разлуке с Паата.

– Временной? Кого ты утешаешь, Георгий?! Или собираешься обратно вернуться? – Папуна встал, сделал несколько шагов и, пошатываясь, направился к дверям.

– Куда, мой Папуна?

– Пойду успокою Эрасти, он три ночи не спит: думает, что несчастье случилось с нашей Русудан.

Георгий с необыкновенной теплотой взглянул на друга. Папуна утешает меня… Что, если бы еще худшее обрушила на нас судьба? Шах мог потребовать приезда Русудан с детьми. Вот у Теймураза уничтожил семью, – думал Георгий. – А потом – еще неизвестно… Нет, все известно".

Иранские войска ждали сардаров за стенами Исфахана: сто тысяч сарбазов, готовые ринуться на окончательное уничтожение Кахети и усмирение Картли.

Симон с царскими почестями ехал в середине войска. Зураб Эристави рядом с Саакадзе.

Окруженные минбашами, юзбашами и онбашами, Карчи-хан и Вердибег наконец выехали из своего дворца.

«Барсы» пережили вчера ужас расставания с Паата. Сегодня они веселы, ибо подозрительный перс в последнюю минуту мог задержать их в Исфахане, но не задержал.

Паата и Сефи-мирза провожали уходящих из Исфахана до загородного дворца. Паата ехал рядом с отцом и Папуна, думал, какое счастье ехать так рядом до самой Картли. Внутреннее пламя не отражалось на лице Георгия Саакадзе. Он, улыбаясь, смотрел на Паата, давая ему советы.

– Береги коня, тот не воин, кто не умеет беречь коня!

В загородном дворце первый привал.

Ночь Саакадзе провел без сна. Паата, положив голову на могучую грудь отца, молчал. Да и о чем говорить? Все равно все предопределено.

Георгий гладил волнистые волосы сына и осторожно прикоснулся к его шее. Пальцы Георгия похолодели, он сдавленно вскрикнул и прижал к себе Паата.

Ранний свет. Как спешит иногда неумолимое время. Уже утро… еще минуту, мгновение удержать!

Трубит труба! Все в движении. Войско с минбашами уже выстроено. Все на конях. На верблюдах тянется бесконечной вереницей обоз с шатрами, одеждой и едой.

Вышел Георгий из дворца последним. В окне стоял безмолвный Паата. Георгий вскочил на Джамбаза, задержал горячившегося коня. Последний раз встретился глазами с сыном. Резко повернул коня и, не оглядываясь, поскакал.

Взметнулась пыль, обволакивая дорогу.

Восемнадцать дней пути. Пройдены пески, долины, плоскогорья. Весенние дороги среди зеленеющих лесов. Бурно несущиеся реки. Водопады, сбрасывающие каскады пенистых вод. Призывные песни птиц. Но войско ничего не замечает. Оно тяжело поглощает пространство. Уже позади остался Ширван.

И каждый день Саакадзе считает: «Мой Паата сегодня жив… Да пребудет над ним щит Георгия Победоносца».

В пути Симон пробовал сблизиться с Саакадзе, но он был занят. На «Копье Ирана» шах возложил всю заботу о войске. Надо кормить сарбазов, кормить ханов, их многочисленные свиты.

О грузинах заботился Папуна.

На военном совете Саакадзе говорил:

– Надежнее, храбрый из храбрых Карчи-хан, на обратном пути разделаться с Кахети. Много возьмем добычи и выполним волю шах-ин-шаха. Если сейчас начнем разрушать Кахети, картлийцы не успокоятся. Войско у них, мне лазутчики в деревнях говорили, наготове стоит. Говорят, у одних Мухран-батони и Ксанского Эристави больше двадцати тысяч отборных головорезов. Баадура Эристави тоже забывать не следует. Он за владения будет помогать князьям. Нет, сначала хитростью разобщим их, потом поодиночке перебьем. Раньше возведем на престол Симона, лотом он будет действовать по нашему желанию. И еще Зураба надо, по приказу «льва Ирана», утвердить владетелем, тогда Арагвское войско пойдет за нами.

Карчи-хан согласился с доводами Саакадзе. Также и с посылкой «барсов» вперед – одних в поисках запасов, других – уверить кахетинцев и картлийцев в доброжелательстве шаха.

Этими мерами Саакадзе решил насколько возможно уберечь народ от разграбления.

Но была и еще одна цель.

Элизбар, Матарс, Пануш и Папуна отправились вперед с хурджини, наполненными туманами и абазами.

Карчи-хан не одобрял расточительства: зачем платить, если можно даром брать. Саакадзе снова напомнил о возвращении. Сейчас лето. Если все насильно забирать, народ в лесах и горах укроется со скотом и хозяйством.

Карчи-хан смирился, прибавив: "На обратном пути камня на камне не оставим. Пусть трепещут грузины: идут львы грозного «льва Ирана».

Папуна с «барсами» поскакали "перед. Галопом въезжали в деревни. Звонили в колокола. Созывали народ.

Уговаривали не сопротивляться силе. Лучше отдать часть, чем лишиться всего. Но скоро наступит время, свободно вздохнет народ и еще больше разбогатеет.

Народ слушал, понимал необходимость, продавал и даром отдавал требуемое. Но Папуна тихо советовал не вводить персов в соблазн и половину скота прятать в лесах и далеких пастбищах. Крестьяне благодарили и отправляли в горы также красивых девушек и женщин.

Симона и ханов встречали лучшим вином и едой. Подносили подарки. Карчи-хан разделял с Симоном царскую еду и мало обращал внимания на недовольных сарбазов.

– Аллах! Так мы угощаемся в Иране, – говорили одни.

– Если пророк допустит уйти, как пришли, за что же рисковать жизнью?

– Непобедимый обещал большую добычу на обратном пути, – успокаивали другие.

Карчи-хан ежедневно по наказу шаха отправлял в Исфахан гонца с донесением о действиях верного сардара.

На стоянке у Какабети, уединившись в лощине, Саакадзе беседовал с Зурабом. Князь сначала ужаснулся, но затем поклялся памятью Нугзара в верности Георгию Саакадзе.

Потом Саакадзе долго совещался с «барсами».

На рассвете Дато и Ростом с десятью арагвинцами поехали в Картли. Даутбек и Димитрий с остальными на север Кахети, Гиви и Эрасти остались при Саакадзе.

Хорешани выехала с Дато, она собралась в Носте к Русудан.

В Греми кахетинцы встретили Даутбека и Димитрия сдержанно. Не слезая с коней, «барсы» проскакали разрушенный город и направились к епископу Цилканскому. Разговор длился несколько часов. Даутбек передал епископу от Георгия Саакадзе план спасения Кахети и просил тайно оповестить народ и быть готовым по первому зову Саакадзе поднять оружие против врагов. Арагвинцы рассеялись по деревням. С большой осторожностью они сообщали народу спасительную весть. На другой день, епископ вызвал священников и поручил незаметно подготовить народ. Для большей безопасности Даутбек и Димитрий просили епископа не осведомлять князей, ставленников шаха.

По Кахети пошел сдержанный гул. Шептались в деревнях, в городах, в монастырях, в церквах.

Охотно продавали Папуна скот, охотно облагали себя и тихо спрашивали: «Когда?»

– Скорее, чем облако перевалит через эту гору, – отвечал Папуна.

Дато спешно, минуя Тбилиси, поскакал в Кватахевский монастырь. Ростом остался в Тбилиси.

Амкары с нескрываемой радостью слушали Ростома. Конечно, они покорятся воле шаха и со знаменами встретят магометанина Симона… С сегодняшнего дня амкарства спешно начнут готовить подковы и точить шашки.

Вечером Ростом виделся с духанщиком Панушем, а наутро в Имерети поскакал верный человек к азнауру Квливидзе с письмом от Ростома.

«…Время пришло вернуться, Георгий тебя ждет. Мы, „барсы“, сейчас разъезжаем по Картли, подготовляем достойную встречу Карчи-хану и иранскому войску. Пора и тебе прославить имя шах-ин-шаха. Собери верных союзу азнауров и сообщи им: Георгий скоро позовет азнауров на славное дело. А если будут допытываться, говори смело – на азнаурское».

Арагвинцы-разведчики растекались по Картли подобно ручейкам.

Дато вернулся в Тбилиси вместе с Трифилием, но разными дорогами. Настоятель тотчас направился к католикосу. Дато – в духан «Золотой верблюд».

Сидя в потайной комнате духана, Дато и Ростом делились впечатлениями.

– Наш Гиви прав, персидский кремень вмиг разожжет пожар. Не успеваю бросить слово, как люди радостно хватаются за оружие, – говорил Ростом.

– Везде так… Хорошо, люди не совсем потеряли веру в Георгия. Только избегают вспоминать о нашествии шаха… – Дато вздохнул.

– Домой заезжал?

– Заезжал. Все здоровы, отец еще больше разбогател. Моим именем народ устрашает. Я не успел, а он настоящим князем стал.

– Нехорошо, Дато, ты всегда своим отцом недоволен.

– Сам знаю, нехорошо, только не согласен с ним. Времена для Картли тяжелые, дружнее грузины должны быть, иначе толстых и тощих, как говорит Папуна, одинаково проглотит перс. А отец такое не хочет понять… Твоих всех видел. Миранда как роза расцвела, дети как два яблока. Тебя ждут.

– В Носте был?

– Был… Хорешани отвез.

Помолчали.

– Как Русудан? – отрывисто спросил Ростом.

– Сначала побледнела, за сердце схватилась… Часа два без слов сидела… Потом посмотрела на меня невидящими глазами. Испугался, я думал, ум потеряла. Наконец заговорила. Ростом, как умеет говорить наша Русудан! «Ты, Дато, не беспокойся, я все сумею пережить. Не для себя с Георгием живем…» В этот день Трифилий привез ей Автандила и Бежана. Умный монах. Застывшее лицо Русудан порозовело. Год не видела сыновей, хотя рядом находились. Боялась, Шадиман за ней неотступно следит. Лазутчики каждый шаг Русудан знают. «Значит, скоро свершится желанное, раз ты, отец Трифилий, открыто мне сыновей привез?» – спросила Русудан. – «Уже свершилось, – ответил Трифилий, – Георгий вырвался из кровавых лап шаха, теперь вся страна во имя церкви обнажит меч…»

– Монах думает, Георгий старается только ради церкви?

– Э, Ростом, пусть думает, что хочет. Сейчас разбираться не время. Все должны объединиться, даже враждебных князей примем, если придут. А наша церковь, правду сказать, немало борется с персами.

– Выгодно, потому. Мусульмане раньше всего церкви уничтожают: не в мечети же священникам богатеть?

– Вот ты столько лет из одной чаши с Георгием яд пил, а дела церкви для тебя – темный лес.

– Я не такой сильный, как Георгий. Пусть мои дети, как хотят, живут, лишь бы целы были.

– Не продолжай, Ростом! Паата… За эту жертву, будь у меня две жизни, обе отдал бы Георгию.

– Я тоже жизнью не дорожу, но хочу распоряжаться только своей.

– Об этом у нас разные мысли.

– Мысли разные, а путь один. Думаю, и конец от бога одинаковый получим.

Дато махнул рукой и пошел посмотреть, не прислал ли за ним Трифилий. И точно, в «Золотом верблюде» сидел переодетый монах: завтра католикос будет тайно беседовать с посланниками Георгия Саакадзе, азнаурами Дато Кавтарадзе и Ростомом Гедеванишвили.