Легкий ветер всколыхнул куладжи, зазвенели ожерелья. Джавахишвили в изысканных выражениях передал просьбу князей отсрочить на год упразднение проездных пошлин, иначе многим грозит разорение.

Услужливо предупрежденный Зурабом о решении князей, Моурави многозначительно переглянулся с Мухран-батони. Старый князь величаво провел рукой по усам и начал приводить доводы, которые накануне подсказал ему Георгий Саакадзе.

– Еще нигде не сказано, что веселая торговля кого-либо разорила. Потеряем на рогатках – найдем прибыль в свободном провозе. Если к слову пришлось, я сосчитаю, сколько мой управитель выплатил тебе, князь Качибадзе, за провоз через твои рогатки вина, посланного мною в подарок Метехскому замку. Я возмущался не потому, что обеднел, а из-за глупой жадности твоего мсахури, который отливал мухранский нектар, не ведя счет тунгам. По этой благородной причине похудевший бурдюк растряс вино, и на царский стол вместо янтарной радости поставили мутную скуку. Я, князь, к слову припомнил тебе обиду, ибо не остался в долгу: когда твой управитель проводил через мои рогатки караван с шерстью, я приказал увеличить пошлину и набить новый тюфяк в подарок моему огорченному управителю.

После такого вступления Мухран-батони перешел к доказательству, почему благотворно упразднение проездных пошлин.

Князья вновь настаивали на годичной отсрочке.

Спор затягивался, уже проглядывало неудовольствие. Саакадзе поднял руку, все смолкло:

– Если князья не согласны, никто не вправе лишить вас вековых преимуществ. Одни вы призваны вершить дела царства. Но и никто не вправе запрещать добровольные действия на благо родины. Вот, доблестный Мухран-батони, я, Георгий Саакадзе, и благородный Зураб Эристави Арагвский уже согласились и назад слова не возьмем. Отныне по нашим владениям пусть свободно течет торговая жизнь. Мы рогатки снимаем!

Зураб уставился на Моурави. У него и в мыслях не было снимать рогатки. Как раз вчера приезжал управитель Ананури, и они определили на зимние месяцы увеличить проездную дань, ибо необходим тройной запас вооружения и одежды для возможного в недалеком будущем похода в горы. Вот почему на княжеских беседах он протестовал сильнее остальных, утверждая, что это подорвет благополучие княжеств, лишив их важнейшего источника обогащения. Все понятно! Моурави решил наказать его, Зураба, за измену? Нет, к счастью, об измене не догадывается! Только за дерзкие желания? Пожалуй, еще дешево обошлось владетелю Арагви посещение Марабды.

А Саакадзе, словно не замечая замешательства князей, изумленно впившихся глазами в коварного Эристави, и красных пятен на его лице, продолжал:

– Конечно, справедливость требует возмещения убытков самоотверженным сынам Картли. Я уже изыскиваю способ… скоро в изобилии будут свободные земли, реки, лесистые горы…

Князья зашумели: они добиваются общего согласия, нельзя княжеские дела решать, как кто вздумает! Ради Картли они готовы на жертвы…

– Разве я с тобой не говорил, Моурави? – крикнул с места Ксанский Эристави. – Ты Арагви вспомнил, а Ксани забыл?

– И я готов, Моурави, – подхватил Квели Церетели.

– Князья правы, необходимо общее согласие… Может, так постановим: на год пусть будет, как сделано во владении Мухран-батони, – с лошадей и ароб сельчан, особенно глехи и месепе, проездная пошлина не будет взиматься, но с купеческих, азнаурских и княжеских караванов следует брать даже чуть больше. И с прогонного скота пошлина упраздняется лишь для деревень. Согласны с таким решением?

Князьям представилось, что они одержали огромную победу. Наперебой восклицали: «Все, все согласны!»

Дав время улечься восторгу, Моурави предложил начать разговор о постоянном войске.

Князья нестройно заговорили. Уже все вырешено, как пожелал Моурави: в его распоряжение от каждого дыма будет предоставлено по одному обязанному.

Зураб, сжав ладонью подбородок, как коршун из-за туч, поглядывал на Саакадзе, не в состоянии побороть робость и ярость.

Превозмогая себя, он предложил Саакадзе арагвинское войско, ибо блеск и славу несет царству обнаженный меч Моурави.

Дато Кавтарадзе мягко заметил, что никогда и никто не сомневался в благородстве князя Зураба Эристави, но владетели не должны ослаблять охрану своих земель, особенно примыкающих к беспокойным рубежам. Княжеские дружины остаются в распоряжении владетелей и в военное время образуют ратный запас, а постоянное войско является опорой всего царства и всецело подчинено военному управителю – Моурави. Начальники назначаются в царском войске не по родовитости фамилий, а по личным воинским качествам, проявленным на поле брани. Отныне, как трон Картли покоится на четырех знаменах воеводств, так постоянное войско – на четырех основах: самоотверженная преданность родине; войско – меч полководца; полководец – знамя войска; дружинник – витязь, а не раб.

Многие князья под вежливыми улыбками старались скрыть недоумение. Переждав, Дато продолжал:

– Через каждые сто восемьдесят дней обученные будут возвращаться к своим очагам, а на их место придут другие. Вот почему, когда враг вторгнется, будет не шестьдесят тысяч обученных, а в два-три раза больше. Но дабы обученные не забывали воинское дело, они должны каждую неделю собираться в деревнях, поселениях, монастырях под рукою царских, княжеских и церковных азнауров. А в год раз – общий сбор на Дигомском поле, где правитель Моурави и князья благосклонно проверят знания в примерном сражении, конном и пешем, подобно разыгранному на ристалище.

Не очень-то пришлось по душе князьям перечисление обязанностей господина перед семьей чередового, но грозное молчание Моурави не располагало к противоречию. И нехотя согласились. Писцы проворно записали и это решение.

– Не считаешь ли ты, князь, что мы сегодня достаточно попрыгали через горящие рогатки? – насмешливо шепнул Джавахишвили соседу.

Томились и другие князья. Приближался час еды и вина. И никто не мог предположить, что вот сейчас произойдет то огромное событие, которое долгие годы не перестанет волновать грузинскую землю.

Поднялся Саакадзе, поправил меч и заговорил о благоразумии и временном самопожертвовании князей. Временном! Ибо ни для кого не тайна – войско нужно для избавления Картли от угрозы Ирана. Но лишь минует угроза, пусть знают князья: первый обязанный перед родиной – Саакадзе из Носте – пойдет войной на извечных врагов царства. Богатые земли персидского Азербайджана должны принадлежать картлийцам. А море необходимо царству для торговых путей. Для прикрытия Кахети следует присоединить Джелал-оглы, Караклис, Кедабек. От Никопсы до Дербента должно простираться грузинское царство!..

Слушая Моурави, владетели ясно ощущали возможность достигнуть всего, о чем он говорил. Уже каждому хотелось сейчас же, без замедления, броситься в пучину войн, разрывать на части вражеские земли, оседлать хребты, придвинуть море… Маячила слава, обогащение замков, бурная жизнь.

Князья в горячих выражениях наперебой заверяли Моурави, что жаждут скорей претворить в жизнь его замыслы.

В пылу восторга Фиран Амилахвари поведал о предательских приготовлениях Шадимана. И хотя многие уже были осведомлены об этом, все же князья сочли нужным огласить зал негодующими возгласами. Каждый стремился громче другого выразить свое возмущение.

Моурави, положив ладонь на колено, стал спрашивать подробности:

– А на правом и левом крыле князь Шадиман выставил копейщиков для защиты первой линии?

– Да, Моурави, выставил…

– А рядом с клетками смертоносных змей поместил сетчатые ящики с муганскими скорпионами?

– Да, Моурави… – растерянно подтвердил Амилахвари.

– А гиен в клетках держит или в загонах?

– В… клетках.

– А котлы со смолой на стенах крепости круглые?

– Круглые! – вдруг выпалил Цицишвили, вытирая со лба холодные капли.

– Напрасно, это уже устарело… Много раз котлы опрокидывались на своих. Лучше длинные ящики с выдвижным дном. – Саакадзе знал излюбленные средства Исмаил-хана, перенятые Шадиманом, и спокойно спросил: – А скажи, князь, Шадиман наполнил бочки серой, разъедающей глаза?

– Наполнил… И потайной ход для персов вырыл.

Забыв чин и обряд, отцы церкви, взбешенные, размахивали кулаками, грозили оружием, карами. Тбилели выкрикивал:

– Проклясть! Проклясть!

– Убить за такое мало! – задыхался Квливидзе. – Не на врагов готовит свой змеиный навоз, а на защитников царства!

Приветливо оглядев зал, Саакадзе спокойно продолжал:

– А не забыл ли князь бычьи пузыри ядом наполнить?

– Не забыл! – с отчаянием выкрикнул Амилахвари.

– Все предусмотрел князь Бараташвили, только об одном не подумал: мне незачем за его угощением к стенам Марабды подходить. Я Шадимана, когда захочу, издали достану – огненным боем из пищалей…

«Барсы» затряслись от хохота. Им раскатисто вторили азнауры. Не выдержав, отцы церкви прикрыли рты шелковыми платками и тихо всхлипывали от накатившегося на них смеха.

Князья безмолвствовали. Они теперь поняли: недаром Моурави надел наряд побежденных им стран, недаром опоясался грозным оружием чужих земель. Что можно противопоставить ему?

Липарит с тоской, но невольно и с одобрением разглядывал «барсов». Так вот они какие?! Их настоящий облик страшнее, хотя и блещет красотой.

Среди общего шума поднялся Трифилий:

– Если враг под защитой гиен проберется в удел иверской богоматери – Кахети и Картли, мы на него «барсов» выпустим. Будет радость великая. Во славу церкви без остатка растерзают, яко львы грешника. И еще вымолвлю: церковь своему сыну Георгию во всем поможет. Так святой отец благословил утвердить.

– Аминь.

– Аминь! – повторили церковники.

Князья выразительно переглянулись. Эмирэджиби рванулся вперед:

– И наши знамена последуют за Моурави… уже порешили.

– И кахетинцы. Князья и азнауры согласны.

– В чем согласны? – Саакадзе удивленно оглядел кахетинцев.

– На постоянное войско.

– Сколько обязанных можете выставить? – сверкнул глазами Саакадзе.

– Моурави, не только обязанных, своего сына к тебе пришлю учиться.

– Что я тебе – амкар, что ты мне сына в ученье отдаешь!

– Хо… хо… хо!.. – покатился со смеху Зураб.

Хохотал и Газнели, вытирая глаза. Хохотали азнауры, нарочито громко, задористо.

– Я прямо спрашиваю, сколько очередных обязанных могут выставить кахетинские князья? Было с излишком времени сосчитать.

– Семь тысяч, Моурави, – не без гордости ответил Андроникашвили.

– Семь? А если шах Аббас пальцем шелохнет – сколько сарбазов в Кахети вторгнутся? Не знаете? А я знаю: сто тысяч!

Словно лес зашумел в палате.

– Моурави, сам знаешь, двести тысяч угнал проклятый шах в Иран.

– Мы от тебя помощи ждем, Моурави!

– Знаю. А чего ради я буду помогать? Что я – собираюсь в Алазани форель ловить? – и под дружный смех сурово продолжал: – Сейчас время меча и аршина. В моем разговоре с кахетинцами я применю аршин – дабы помочь мечом… Если сторгуемся, не страшны и двести тысяч сарбазов.

– Что пожелаешь, Моурави? – спросил Оманишвили.

– Временное объединение Кахети и Картли. Усиление двух царств общим войском, высшим Советом князей, малым Советом азнауров, торговым Советом купцов… Все дела решать совместно на пользу отечества.

Ни один шорох, ни одно слово не нарушили огромного молчания. Так перед грозою умолкают горы, перед битвой, на один неуловимый миг, замирает вскинутый меч.

Картлийцев охватил порыв воодушевления. Они повскакивали с мест, готовые к дружеским объятиям. Перемешались куладжи князей, азнауров, словно пронесся многоцветный поток. Липарит восторженно крикнул:

– Да живет Грузия!

Кахетинцы продолжали испуганно молчать. Это несколько охладило картлийцев. Палавандишвили смущенно опустился в кресло, за ним в замешательстве последовали остальные.

Оманишвили поднялся, оглядел зал. Он не мог сказать, показалось ли ему или нет, но кахетинские азнауры словно уже слились с картлийскими. Даже улыбались они одинаково, даже мех на куладжах ерошился одинаково, как их усы. Он перевел взгляд на кахетинских князей, но у них не нашел поддержки: лишь растерянность и недоумение.

Настороженный зал выжидательно молчал. Что сказать? Так бывает, когда едешь над пропастью, – конь начинает слезать со скользкой тропы, и одна мысль охватывает всадника – уцепиться за острый камень, за куст, за тропинку.

– Моурави, говоришь: «временно»? На какое время?

– Пока царь к вам не вернется.

Духовенство зашуршало рясами, глаза блестели из-под надвинутых клобуков и митр. Сбывалось давнишнее желание – подчинение кахетинской церкви картлийскому католикосу.

Кахетинцы продолжали изумленно взирать на Саакадзе: «Ца-арь?! Какой царь? Разве собирается вернуться? Может быть, полководец шутит? Непохоже, лицо неподвижно, как мрамор».

– Ведь временно, чего опасаются? – хитро прищурился Цицишвили.

– Одолжила сорока у орла клюв, а вернуть забыла! – насмешливо процедил Газнели.

Молчание длилось слишком долго, писцы покусывали перья. У дверей дежурный князь Тамаз Магаладзе сменил сабельщиков.

Саакадзе обратился к кахетинцам:

– Предполагал, князья, дружески примете протянутую руку помощи: одним вам не подняться из руин. Надо твердо решить – на коне или под конем? Что ж, подумайте, посовещайтесь… Может, два дня будет довольно? – И Саакадзе спокойным шагом направился к выходу.

Он хотел уйти один, в покоях Газнели его ждали Русудан и Хорешани. Но его тесно окружили не в меру взбудораженные картлийцы. Им хотелось говорить еще и еще. О чем? О расширении царства, о присоединении заброшенной Кахети, хотелось уже вымеривать, делить, подсчитывать и… Нет, пусть Георгий скажет – прочно ли? Временно? Это невозможно! Навсегда! На века! Князья то возбужденно жестикулировали, подкидывая слова, словно мячи, под самый потолок, то в упоении понижали голоса до хриплого шепота.

– Георгий, а что, если правда царь вернется? – спросил Липарит.

– Ты о ком, князь?

– О Теймуразе Кахетинском.

– Что ж, друзья, приветствовать советую – настоящий царь. Непримиримый враг шаха Аббаса. Сильный десницей, владеет мечом и пером, – медленно протянул: – Величие трона подымет, блеск царству вернет, потом – Багратид: не надо династию менять…

Князья замерли, как в столбняке. Через овальное стекло Охотничьего зала блеснуло уходящее солнце. Где-то жужжал шмель, ища выхода. За чинарой олененок настойчиво звал мать.

И сразу, точно сговорившись, князья бросились друг к другу. «Христос воскресе! Воистину! Воистину!» Лобызались троекратно. Лишь один Зураб продолжал, как приросший, стоять на месте. Цицишвили, задыхаясь, вцепился в него:

– Князья, ко мне! Ко мне пожалуйте! Возможно ли?! Не сон ли?! Князья, други! «Блеск царству вернет…»

На третьем дворе суматоха. Конюхи выводили фыркающих и отбрыкивающихся коней. Копейщики то и дело распахивали ворота. Вихрем вылетали без вина опьяненные всадники. Они мчались в новый дом Цицишвили. Два дня! Все решить! На все решиться! Моурави… Нет! Католикос!..

Когда Саакадзе вошел в покои Газнели, там уже сидел Трифилий. Он поспешил сюда – успокоить прекрасную Русудан. Чуть дрожащей рукой она протянула навстречу Георгию чашу холодного вина.

– Да не минует тебя чаша сия, Георгий! – благодушно засмеялся настоятель. А Бежан с обожанием смотрел, как отец большими жадными глотками осушал сосуд с живительной влагой.

В соседней комнате слуги осторожно звенели подносами, готовили стол.

Маленький Дато звонко шлепал по лбу большого Дато и заливисто смеялся над его выпученными глазами. Саакадзе опустился рядом с Трифилием.

– Решается судьба Кайхосро… Отец, как думаешь?

– Пророк Моисей сказал: «Не сотвори себе кумира». Глаголю и я: жертвуй, сын мой, кумиром во имя царства, церкви, трона. Аминь!

– Аминь! – вздохнул Георгий и, подхватив маленького хохочущего Дато, подбросил высоко и, поймав, звонко поцеловал в пухлые щечки.

Два дня! А может, два года прошло? Откуда столько слов? Страх, сомнения, вопли о помощи! Кто угрожает?.. Чем?.. Подумать надо! Что случилось?.. Кто хочет вырвать из-под ног царство?

Митрополит Никифор Кахетинский тоже встревожен: не сподобился лицезреть католикоса – до последнего дня съезда укрылся в своих палатах. Картлийская церковь наглухо закрыла двери от священнослужителей Кахети: страдала гордость. Где спасение? В чем?

Неожиданно ночью прискакал Вачнадзе.

– В чем? В вашем благоразумии. Неужели не постигли происходящего? Не вы рискуете, а картлийцы.

Князья пытались расспросить, потребовать совета, помощи от царя. Но Вачнадзе внезапно скрылся. Он догонял Джандиери, направляющегося в Гонио.

Оманишвили вдруг осенило: Вачнадзе и Джандиери в заговоре с Саакадзе. Но тогда и Теймураз – тоже?! Без сомнения так, иначе зачем придворные приезжали? Из Гонио дорога не легка. Виделись с людьми Моурави! Неужели сам Теймураз такое подсказал?.. Зачем?.. Для усиления Кахети?.. Или чтоб открыть дороги своему коню?.. А потом?.. Впрочем, разве не открыто сказал Моурави: «Пока вернется царь»…

Об этом кахетинцы спорили и на другой день – князья совместно с азнаурами. Мучились, ломали голову, как поступить? Не опасно ли согласиться?

– Не согласитесь, – прохрипел Сулханишвили, – Моурави сам возьмет. Слышали, как с кизилбашами намерен расправиться?

– Кому противоречите?!

– О другом надо думать: царя Теймураза умолять вернуться.

– Вачнадзе недаром ворвался и исчез, как дым. Может, к царю поскакал?

– Царя! Царя надо вернуть! – надрывались кахетинцы…

Католикос поднял крест.

Сионская площадь всколыхнулась. Кто-то рванулся вперед, его одернул дабахчи. Началась перебранка. На них зашикали. Цепь дружинников оттеснила любопытных.

– Согласны! – сказали кахетинцы, прикладываясь к холодному золоту…

Сулханишвили торжественно протянул князю Джорджадзе подставку, покрытую кахетинским знаменем. Азнаур Таниашвили подал Оманишвили серебряный кувшин.

Такую же подставку, накрытую картлийским знаменем, Квливидзе передал старому Мухран-батони. А Даутбек – серебряный кувшин Ксанскому Эристави.

Затрубили рога. Митрополит Никифор, священнодействуя, снял кахетинское знамя. На подставке чернела земля, привезенная из первопрестольной Мцхета, как проникновенно заявил настоятель.

Служки в облачениях, обходя ряды картлийцев и кахетинцев, раздавали зажженные свечи. Все обнажили головы.

Настоятель высоко держал трикирий, а митрополит поднял руки и как бы осенял ими собравшихся.

Одновременно Джорджадзе и Мухран-батони, соединив подставки, высыпали землю в кованый ларец и перемешали ее рукоятками мечей.

– Да будут положены мир и любовь между потомками Картлоса! – произнес Мухран-батони.

– Да будет земля грузин нераздельна! – ответил Джорджадзе.

– Да будет! – выкрикнули картлийцы и кахетинцы. Сближая горлышки кувшинов, Оманишвили и Эристави Ксанский благоговейно полили вином землю в ларце.

– Да скрепит кровью вино Алазанской долины братскую клятву!

– Да скрепит кровью вино Горийской долины братскую клятву!

– Да скрепит! – выкрикнули картлийцы и кахетинцы.

– Аминь! – заключил католикос.

Трижды ударил колокол Сиона. Первыми обнялись и облобызались Моурави и Андроникашвили. Азнауры, князья, купцы, амкары слились в общем ликовании.

– Вместе на бой! Вместе на пир! – кричал Квливидзе, сжимая в объятиях Сулханишвили.

Гремели горотото, гудели колокола тбилисских церквей.

После празднеств наступил последний день съезда. Уже прошло торговое совещание, уже скреплены подписью и печатью правителя и католикоса законы о постоянном войске, о высшем Совете, о малом Совете, о торговом Совете.

В высший Совет выбраны Георгий Саакадзе – главный, Мухран-батони, Зураб Эристави, Липарит, Цицишвили, царевич Вахтанг. От кахетинцев – Оманишвили, Андроникашвили, Джорджадзе и Мачабели. От церкви – митрополит Никифор и настоятель Трифилий.

В малый Совет азнауров: Даутбек Гогоришвили – главный, Квливидзе, Зумбулидзе. От кахетинцев – Сулханишвили, Таниашвили.

В торговый Совет: мелик Вардан Бебутов – главный, тбилисцы – Микадзе, Кобахидзе; от кахетинцев – Орагвелидзе, Якошвили. И амкары: уста-баши Гогиладзе и Сиуш Чинчаладзе.

Все дела каждый Совет решает в своем кругу, потом передает в высший Совет, куда посылает двух советников – будь то азнауры или купцы.

Все вырешенное высшим Советом утверждают правитель и католикос…

Тбилели благословил скрещенные шашки. Выборные поклялись действовать «на отраду и честь царств».

Впервые собирается высший Совет. Кахетинцы – Андроникашвили и Джорджадзе – встревожены сведениями, просачивающимися через теснины Упадари. Уже как равные требуют они ускорить отъезд посольства в Стамбул. Необходимо запугать шаха военным союзом с султаном.

Митрополит Никифор настойчиво напоминает о единоверной Русии. Свет, излучаемый крестом, освещает путь в Москву. Патриарх Филарет не одобрит дружбы с неверными турками.

Зураб Эристави дает волю неуемному гневу: а дружбу с давителем христиан шахом Аббасом не осуждает Филарет?!

Вспыхивает спор. Моурави молчит. Царевич Вахтанг за Русию. В единении веры сила против магометан. Его поддерживает Липарит. В Московию разумно отправить посольство. Просить в помощь войско с «огненным боем». Клятвенные заверения подтвердить кипами шелка. Мачабели растерянно озирается: он советует не брезгать и полумесяцем. Мирван Мухран-батони решительно против Никифора и Трифилия: не раз посылали в Русию, но все сводилось к щедрым посулам и требованию стать под высокую руку царя северных земель. Трифилий настаивает на своем: раньше тянулось смутное время, а сейчас усилилась Русия. Необходимо добиться спасительного союза. В Кремле московском с почетом встретят Георгия Саакадзе. Великий Моурави сумеет достичь всего.

Высший Совет большинством одобряет предложение Трифилия. Не сомневаются мдиванбеги, что Моурави искусством своего слова убедит царя Михаила в выгодности союза Русии с Грузией для совместного укрепления южного рубежа.

Саакадзе внимательно слушает: в доводах много разумного, но он хорошо знает шаха Аббаса:

– Если бы я верил в успех, не задумался бы. Но, высокочтимые мдиванбеги, у нас время горячее, нельзя охлаждать его далеким путешествием в неизвестность. Посольство в Русию отправим, но отправим и в Стамбул. Обсудите и наметьте послов… Времени на составление грамот, сбор караванов и приготовление даров для Русии и Турции достаточно. В трудный путь советую двинуться ранней весной.