ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Снова подъем к Метехи кишел вереницей разукрашенных ароб, шумными всадниками, толпами слуг и телохранителей. Первыми, по обыкновению, в замок примчались Нино Магаладзе и Астан с Ревазом. Князья Магаладзе были заняты междоусобной войной с Павнели. Приехали Джавахишвили, светлейшие Баграт, Симон, Амилахвари.

Шадиман угадал: Луарсаб был потрясен красотой Гульшари, которая не оставалась равнодушной к вниманию красивого наследника. Но не одного Луарсаба, а всех князей взволновала красавица. Даже светлейший Александр Одишский, недавно отвергнутый Русудан Эристави, совсем потерял голову. Молодежь с упоением распевала хвалебные посвящения. Андукапар насмешливо улыбался: надменная Гульшари не снизойдет до тайной любви, а для другого случая меч Андукапара хорошо отточен.

Последними приехали Ксанские и Арагвские Эристави. Но Русудан опять не было. Царь пришел в уныние и уже с отвращением думал о предстоящей охоте. Едва сдерживая досаду, он с нарочитой небрежностью спросил у Ксанского Эристави о причине упорного отсутствия Русудан. Шалва холодно посоветовал узнать об этом у царицы. Царь ужаснулся: неужели Мариам намекнула Русудан о своей ревности? Да, да, как он не догадался раньше? Всегда неприятности подлые Магаладзе приносят… Да, да, и к Баака я ради Шадимана, любимица царицы, несправедлив. Как странно случилось: никогда не доверял Шадиману, вдруг он первым в Метехи стал.

Шадиман сразу заметил холодность царя к Мариам и к нему. Чья хитрость? А главное, теперь особенно необходимо царское расположение…

Георгий X перед охотой собрал совет князей и настаивал силой или добром прекратить междоусобие князей Магаладзе и Павнели. И из-за чего подрались? Из-за свиньи, осмелившейся без пошлины пройтись по винограднику.

Князья, улыбаясь, вежливо ответили:

— Прекратить силой нельзя, а добром не поможет.

Только Андукапар, Баграт и Шадиман, из личных соображений, угождая царю, обещали к концу охоты прекратить войну.

Несмотря на мрачное настроение царя, охота в Китехских лесах была особенно шумной. Луарсаб, окруженный свитой сверстников из светлейших, возбужденных присутствием красавиц, щеголял ловкостью и неустрашимостью. Он распутывал сложные петли лисиц и следы раздвоенных копыт кабанов. Пожилые князья, не менее воспламененные, не уступали юнцам, поэтому звери никогда еще не подвергались такой большой опасности. Оглушенные ревом труб, ударами в медные диски, свистом стрел, звери в ужасе неслись через кусты, овраги, бугры, всюду натыкались на скачущих и гикающих охотников.

Охота не уменьшила мрачности царя. Только сообщение, что Магаладзе и Павнели под угрозами трех князей вложили сабли в ножны, торжественно разделив пополам провинившуюся свинью, вызвало радость.

«Одно междоусобие, — думал царь, — рождает другое. Уже дурак Реваз по настоянию Астан стал снаряжать дружины на помощь тестю. И у Павнели немало родных, вот начальник замка намекал о желании помочь племяннику, за ним другие князья потянутся, а кизилбаши только и ждут случая кинуться на ослабевшего царя…»

Царь, повеселев, любезно спросил, не имеют ли князья просьбы к нему.

— Наш царь, — степенно начал Баграт, — три князя — светлейший Баграт Картлосский, Андукапар Амилахвари и Шадиман Бараташвили — имеют общую просьбу, должественствующую принести большую пользу Картли… Мы просим незаселенную местность Агджа-Кала, место пастбища царских верблюдов… Мы поставим сильные укрепления для охраны картлийских границ…

Георгий X обомлел. Агджа-Кала — граница с Ираном, окруженная сочными пастбищами и обширными землями. Значит три хитрейших князя хотят распоряжаться границей?

— Боюсь, такое не понравится другим князьям.

— Кому, царь? Эристави? Их владения на другой стороне Картли лежат. Мухран-батони? Цицишвили? Еще дальше. А если найдутся завистники, то три могущественные фамилии сумеют дать надлежащий отпор…

Андукапар улыбнулся.

— Передать охрану границ вернейшим князьям — выгодное дело, — мягко сказал Шадиман, — воздвигнутые нами каменные башни будут угрозой дерзким соседям… И твоим стадам не вредно находиться под надежной охраной, кочевники постоянно неприятности доставляют…

— Большое войско всегда держим наготове, пусть завистники попробуют вмешиваться в наши дела… Без Агджа-Кала не обойдемся, слишком близко наши земли. Не следует отказывать нам в таком пустяке, — мрачно закончил Андукапар.

Георгий X оценил угрозу, но как поступить? Подвергнуть Картли интригам междоусобия? Откуда царь знает, кто с ним, кто против? Старая лиса Баграт, давно к трону подбирается, может, нарочно ссоры ищет? Значит, лишить народ пастбища? Но разве в таких случаях думают о народе? Его сколько ни урезывай, молчит, а князья сразу за оружие хватаются. Опять скрипит Баграт… Да, да, турки… Кто будет защищать, если три могущественных князя в замки уйдут, а за ними другие последуют? Придется уступить, придется временно зависеть от разбойников. Может, правда, азнауры сумеют защитить царя от своевольства князей? Так уверял Саакадзе…

Три князя вышли из покоев царя ликующими. Наконец судьба Картли в их руках, а владея границей, нетрудно склонить царя к союзу с Турцией.

Быстро мелькали золотые дастарханы с душистыми сладостями, звенела дайра, весело стучали косточки нард, и нежный голос Зугзы приглушал тихий смех.

Луарсабу с некоторых пор стало нравиться женское общество, и по вечерам Мариам собирала в малых покоях красавиц княжеских замков. Княгини увлекались нарядами и пересудами, а молодежь по обыкновению веселилась, устроившись на угловой тахте.

Луарсаб не особенно скромно выражал красавицам свое внимание. Восторженный взрыв смеха сопровождал отважные похождения наследника, на вольности «мальчика» красавицы снисходительно смеялись. Такой тон усвоили все, и молодежь шумно веселилась.

В дверях остановился Шадиман. Он, как воспитатель наследника, пользовался правом без приглашения посещать покои царицы. Шадиман опустился у ног Джавахишвили. Польщенная княгиня на мгновение забыла строгость и, улыбаясь, преподнесла интересному князю вазу с жареным миндалем.

Зугза, раскачивая бедрами, еле касаясь пола, кружилась на цветных разводах ковра.

Приоткрыв дверь, телохранитель, откашливаясь и низко кланяясь, повернулся к Луарсабу. Поймав устремленный на него взгляд, он поспешно доложил о настойчивой просьбе азнаура Георгия Саакадзе принять его. Луарсаб, нахмурившись, переглянулся с Шадиманом. Зугза, слабо вскрикнув, упала на ковер.

Наследник приказал явиться азнауру завтра.

Телохранитель, прошедший в замке науку догадливости, согнул спину:

— Высокий царевич, я убеждал упрямого азнаура пожаловать завтра, не желает… Настаивает сейчас принять от него обещанное.

— Обещанное?! — Вдруг Луарсаб громко расхохотался. — Шадиман, помнишь?

Шадиман, сообщнически подмигнув, посоветовал приказать дерзкому азнауру доставить обещанное сюда. Еле сдерживая смех, Луарсаб велел ввести Саакадзе.

Заинтересованные княжны умоляли посвятить их в тайну. Веселость Луарсаба увеличилась: ведь не посмеет дерзкий азнаур войти сюда с женщиной… Острота положения все больше распаляла Луарсаба, и он уговаривал Гульшари за поцелуй купить тайну. Гульшари ответила в тон: она, конечно, воспользовалась бы случаем прикоснуться к бархатным губам наследника, но опасается острых зубов Нестан, способной за такое удовольствие лишить ее необходимого украшения — носа.

Встреченный взрывом смеха, Саакадзе невозмутимо поправил на левой руке свернувшегося в клубок зверька, склонился перед царицей, затем поклонился всем присутствующим и застыл перед царевичем.

Луарсаб, слегка растерявшись, спросил, чем вызвана настойчивость азнаура.

— Мой царевич, по некоторым причинам я раньше не мог выполнить твое приказание.

— А теперь пришел в присутствии царицы и княгинь сообщить о выполнении? — холодно оборвал Луарсаб.

— Да, царевич. В царствование Тамар сложил Шота Руставели у ног царицы «Витязя в тигровой шкуре». Я не певец, я только охотник, но каждый поступает по своим склонностям, и потому прошу принять от меня прекрасную Дареджан.

Шадиман метнул бешеный взор на Саакадзе, но Георгий, словно не заметив, быстро сдернул покрывало, опустился на колени и преподнес ошеломленному Луарсабу подушку, на которой потягивалась выхоленная маленькая пантера. Княжны с визгом разбежались.

— Прими, царевич, красавицу от преданного тебе воина: «Силен в воинской науке, львов сражал я, как котят…»[12]

Луарсаб, покраснев, гладил изящно изгибающуюся хищницу.

— Дорогой Георгий, твой подарок послужил наследнику уроком требовать от каждого по его характеру…

Шадиман еле владел собой, его пальцы невольно тянулись к поясу, где обыкновенно висела шашка. Княгини растерянно переглядывались, опасливо придерживая шелковые юбки.

Саакадзе смело глядел на Луарсаба.

— Разреши, мой царевич, удалиться.

— Не разрешу, останься при мне на неделю празднества. Надеюсь, княжны, столь благосклонные к рыцарям, не поскупятся на внимание.

Луарсаб вдруг расхохотался: пантера, спрыгнув с тахты, плавно расхаживала, обнюхивая платье визжащих и мечущихся княжен.

Зугза на коленях умоляла Луарсаба поручить ей пантеру и, схватив хищницу, покрыла ее страстными поцелуями. Наследник взглянул на Зугзу и быстро перевел взгляд на смутившегося Саакадзе.

— Кажется, я знаю, почему однажды плакала Зугза, — сузив глаза, сказал Луарсаб и, взяв пантеру, стал бегать за визжавшими княжнами. Напрасно царица пыталась остановить расшалившегося Луарсаба, и, вероятно, шутки кончились бы обмороками, если бы вошедший князь Чиджавадзе не передал приглашения царя пожаловать к трапезе. Княжны радостно бросились в свои покои поправлять платья.

— Отдай, мой сын, пантеру Зугзе, а тебя, Георгий, за доставленное наследнику удовольствие жалую рыцарем моего двора на праздничную неделю.

Двухдневный пир сменился рыцарским турниром, на котором победитель на год венчался званием «непобедимый» и жаловался золоченым рогом для вина.

Накануне Баака рассказал Саакадзе и Дато о домогательстве трех князей и вынужденном согласии царя отдать Агджа-Калу. Саакадзе безошибочно угадал хитрый план князей. Неужели трем хищникам отдать судьбу Картли? Но как не видит царь опасности для себя? Ведь светлейший шакал Баграт имеет право на престол. Уж не подготовляется ли новая измена? Тогда первый удар падает на союз азнауров и народ.

Саакадзе вышел на конюшенный двор и громко, чтобы слышала придворная челядь, велел Эрасти седлать коня. Папуна придется сегодня же вернуться в Носте для проверки действий нового гзири.

И Георгий поспешил в помещение Арчила. Обдумывая каждое слово, стал писать тайное послание шаху Аббасу:

Передавая послание, Саакадзе предостерег:

— Папуна, день и ночь скачи в Исфахан, падет один конь, бери другого. Послание передай только шаху Аббасу, этому коварному персу, да наскочить ему к шайтану на шампур… Если в дороге поймают, послание проглоти и скажи: поехал искать свободных глехи для ускорения ностевских построек.

Папуна взял послание, завернул в платок и глубоко заложил в чоху:

— Хорошо, дорогой, скажу — это лаваш, и попрошу положить сверху сыр, а вино Папуна всегда имеет при себе и уложит даже десять непрошеных друзей…

Тбилисская аспарези заново посыпана свежим красным песком. Вокруг царской площадки выкрашенный в ярко-синюю краску амфитеатр переполнился зрителями. Около царя на покрытых коврами скамьях разместились князья с многочисленными семьями и высшее духовенство. За ними в первых рядах — почетные тбилисцы: мелики, кед-худы, уста-баши всех амкарств, позади них тесно сидели купцы большие и малые, иноземные купцы и нацвали. И, наконец, в последних рядах, почти друг на друге сидели амкари и мокалаке. Остальные горожане — «простой народ», — точно виноградные лозы, свешивались с ограды аспарези. Царскую площадку охраняла метехская стража, позади царских кресел Баака плотной стеной расставил телохранителей.

Пантера, устроившись на коленях Луарсаба, с любопытством оглядывалась и, мурлыкая, шарила за вырезом куладжи Луарсаба в поисках любимых лакомств. Около царя стоял начальник замка с жезлом, рядом с ним — Баака.

По четырем дорогам на аспарези стекались витязи в доспехах и кольчугах.

Турнир начался пышным выездом князей и оруженосцев. Начальник замка объявил имена состязающихся и порядок состязаний.

После джигитовки Андукапара, вызвавшего неистовый восторг ловкими прыжками через мчавшегося ураганом коня, Баака передал царю просьбу двадцати азнауров со своими дружинами представить военную игру под предводительством азнаура Саакадзе.

Царь быстро обменялся взглядом с Херхеулидзе и подал знак.

Первым через восточный въезд выехал Саакадзе, закованный в рыцарские доспехи, с тяжелым щитом, украшенным серебряным барсом, и мечом, отливающим стальной синевой. Под ним шахский конь, сверкая налитыми гневом глазами, нервно раздувал ноздри. За грозным всадником гарцевали двести дружинников в легких кольчугах, в малиновых одеждах, обшитых серебряными галунами, и в черных цаги с кистями.

Саакадзе осадил коня перед царем и склонил меч и щит, двести дружинников, одновременно опустив копья, растянули круг.

Через южный въезд выехали остальные азнауры. Подобно Саакадзе, девятнадцать из них, закованные в латы и кольчуги, склонили перед царем щит и меч.

Пятьдесят дружинников Дато в белых куладжах с золотыми галунами и синих цаги с кистями растянулись по восточной стороне круга. Квливидзе во главе двухсот дружинников, одетых в синее серебром, занял позицию напротив Саакадзе. Дружина Ростома — в оранжевом, Димитрия — в ярко-зеленом с желтыми цаги (по настоянию деда), Гиви — в бледно-голубом с коричневыми цаги, Пануша — в светло-сером, Матарса — в фиолетовом, Элизбара — в желтом, Даутбека — в лиловом с зелеными цаги и остальные в разнообразных одеждах занимали места в строгом порядке. «Дружина барсов» на восточной стороне развевала ярко-красное знамя с вышитым серебром барсом и серебряными кистями.

Полководцем ностевцев выехал Саакадзе, других — Квливидзе. Они торжественно провозгласили численность своего войска: Квливидзе — семьсот двадцать дружинников, Саакадзе — четыреста восемьдесят. Поломанная пика у дружинников означала ранение, выбитая — смерть, отнятая — плен. У азнауров: сломанный меч — отсеченная голова, выбитый — ранение и плен.

Изумленные зрители затаив дыхание следили за начавшимся сражением. Дружины, разбитые на десятки во главе с онбаши, выступали отдельно. Ностевцы стремились зайти в тыл противнику, но Квливидзе всюду поставил стражу, и флейта поминутно тревожно свистела.

Полководцы зорко наблюдали за ходом битвы, от них по аспарези метались юркие гонцы. «Убитые и раненые» отъезжали в тыл своего победителя. Грозно стучали мечи, крякали копья, аспарези потрясали воинственные крики, смешиваясь с бурными криками зрителей.

И если на княжеских скамьях завистливо роняли скупые замечания, внутренне возмущаясь, что азнауры осмелились перещеголять в своей интересной затее князей, то чем дальше от царской площадки, тем шумнее кипели страсти. Летели войлочные шапочки, папахи, взметнувшимся пламенем в воздухе кружились разноцветные платки, пронзительные крики сливались с восторженными восклицаниями.

Где-то держали пари, где-то клялись, где-то ругались, призывая в свидетели черта, где-то на ограде уже били друг друга. Кто-то с восторженным криком свалился с ворот, увлекая за собой проклинавших его соседей. Точно дуб, захваченный бурей, раскачивалась ограда под тяжестью навалившихся тел. И если бы не цепь гзири, то аспарези наполнилась бы новым войском, дравшимся в кровь за отстаивание той или иной азнаурской партии.

Через час, положенный на игру, Саакадзе объявил:

— Взято в плен пятьдесят, раненых и убитых — сто.

Квливидзе, в свою очередь, заявил:

— Взято в плен пять, раненых и убитых — пятьдесят.

Рукоплескания и неистовые крики охрипших зрителей покрыли слова полководцев. На предложение Саакадзе сдаться Квливидзе ответил, что не считает себя побежденным, пока рука сжимает меч.

Тогда Саакадзе предложил единоборство азнауров. Квливидзе весело согласился.

И, не выдержав, уста-баши амкарства оружейников, почтенный Баадур Гогиладзе, неистово закричал на всю аспарези:

— Азнауры! Руки крепче держите, оружие нашего амкарства не опозорьте.

И со всех сторон ограды яростно поддержали своего уста-баши амкары:

— Э, довольно играть! По-настоящему руби.

— Мы для вас лучшую сталь брали!

— Если друг друга не хотите, на врагов бросайтесь.

Поощрительные крики амкаров заставили князей с опаской оглянуться.

Когда восемь квливидзевцев, побежденные восемью ностевцами, отъехали в тыл, Саакадзе предложил Квливидзе, Гуния и Асламазу выступить против него одного. Квливидзе рассмеялся:

— Не слишком ли дерзок предводитель «Дружины барсов»?

— Состязание покажет, — ответил Саакадзе и, приподнявшись на стременах, стремительно бросился на Квливидзе.

Несколько минут — и трое азнауров лишились мечей. Квливидзе держался дольше всех, но вскоре и его меч лежал распластанным на песке.

Исступленные крики, рукоплескания, шапки, платки летели в сторону победителей.

Саакадзе, поправляя наплечники, спешился у царской площадки.

— Дозволь доложить, великий царь, все дружинники азнауров одинаково смелы и ловки, но ностевцы с детства овладели тайной непобедимости, а другим азнаурам, потерпевшим поражение из-за худшей закалки меча, придется к следующему разу вооружиться сильнее.

Царь похвалил необыкновенную удаль азнауров, достойных почетного звания, и добавил, что он с гордостью думает о будущей войне с врагами Картли.

— Я уверен, князья не будут в обиде, если рог первенства перейдет к Саакадзе в награду за… объединение для сегодняшнего празднества двадцати азнауров. Да, да, я весьма доволен, и усердие азнауров будет мной отмечено…

— Великий царь, наше единственное желание — служить тебе, — сказал Квливидзе.

Шадиман неожиданно выпрямился:

— Дозволь заметить, мудрый царь, рог предназначен для турнира князей. Конечно, Саакадзе хороший воин, и если бы азнауры не сговорились заранее, пришлось бы принять Саакадзе за великого полководца, не раз одерживавшего победу в прошлых войнах… Да, великий царь, сегодняшнее выступление поучительно, князья убедились, как втайне укрепляются против кого-то азнауры.

Саакадзе резко повернулся к Шадиману:

— Пусть правдивый князь Шадиман выступит с мечом против хитрого азнаура Саакадзе. Пусть все, кто думает так, обнажат меч! Один против всех поднимаю оружие!

Шадиман презрительно рассмеялся.

— Князь Шадиман может драться только с равным. Арба лобио всегда дешевле маленького алмаза.

Князья встретили остроту громким смехом. Саакадзе деловито подтянул цаги:

— Дозволь, великий царь, сказать. Я понимаю недоумение князя Шадимана, ведь ни один из его друзей не пропустил бы случая выпросить за военную доблесть царскую милость. Пусть он и его друзья примут мои слова за оскорбление и выйдут сюда с обнаженными мечами.

Гневные крики князей слились со свистом и подзадоривающими азнауров восклицаниями тбилисцев.

— Твое желание законно… да, да. Пусть поединок решит право каждого.

— Как?! Царь думает, что князья унизятся до драки с плебеями? Знай…

Свист и оглушительные крики покрыли слова Шадимана. Ограда аспарези стонала от напора: вот-вот рухнет и распаленная толпа хлынет на князей. Перепуганные гзири грозили обнажить шашки.

Азнауры выстроились в боевом порядке. Телохранители подняли пики, дружинники растянулись в цепь. Саакадзе с криком «Трус!» подскочил к Шадиману. Князья партии Шадимана схватились за оружие. Царь с тайным удовольствием наблюдал за «обменом любезностями». Шадиман поспешно обнажил шашку.