- Сам... - растерялся Фиран. - Давно брата не видала и его сыновей и невестку-гречанку с ее двумя мальчиками-красавцами. И Магдану хотела повидать моя княгиня. А что?
      - Как? Как ты сказал? - зарычал Зураб. - Когда изволили прибыть?! Как в Марабду добрались?
      Словно подземный ключ забил. Все повскакали с места, зажестикулировали: "Где? Когда? Почему вернулись? Кто помог?"
      Внезапно на Фирана напало озорство, и он выкрикнул:
      - Саакадзе помог!
      Князья невольно сгрудились, готовые к круговой обороне. Воцарилось безмолвие, как и полагается перед атакой. Потом разом заговорили... нет, не заговорили, заголосили, наседая на Фирана. Он едва успевал отвечать тем, кто дергал его за рукав, за куладжу, за шарвари. Молчал только Липарит. Он был сторонником Моурави и сейчас обдумывал, что означает помощь Георгия его заклятому врагу Шадиману. Неужели собирается вернуться и задабривает противников Зураба? Ну, а Мухран-батони, Ксани-Эристави, Барата, все его друзья? Выходит, не против князей восстает, а против тех, кто подобен Зурабу Арагвскому и Квели Церетели.
      - А разве не прав?
      - Кто прав, благородный Липарит?
      - Неукротимый! И знай, владетель Арагви, я мысли вслух высказал.
      - Чем прав? Тем, что Картли до нищенства довел?
      - Если по такому руслу разговор пошел, скажу без притворства: не без твоей помощи. Ты и теперь помогаешь ему.
      - Я? Чем? Чем помогаю?
      - Разоряешь Картли, как можешь. Недаром тебя назначили кахетинцы над Тбилиси издеваться. Недавно ко мне прибежали купцы, как дети плакали. Я шелк заказал на каба Дареджан, а они привезли атлас, и не столько, сколько требовал. Клянутся: весь майдан разорили кахетинцы, от больших весов одна тень осталась, - а ты потворствуешь.
      Я, доблестные, открыто скажу: ни словом не упрекнул купцов, когда они хором воскликнули: "Когда же пресвятая влахернская божья матерь поможет вернуться нашему защитнику? Наступит ли еще время освежающего дождя?" Такую же мольбу прочел в глазах амкаров, когда привезли в мой замок заказанные новые чепраки для коней. И опять же не столько привезли, сколько требовал.
      С нарастающим беспокойством следил Зураб за хмурящимися князьями. "Пора дать бой".
      - Я не ослушник и выполняю волю царя. Это он требует дань с майдана и сейчас прислал гонца с повелением вновь обложить майдан двойным налогом: с товаров и денег. А кто недоволен, пусть на меня жалобу царю шлет... И потом, помните, князья: азнауры - наши враги. Наш недоброжелатель пострадал, но ни один княжеский замок не потерпел ущерба, ибо я за княжеское сословие всегда держу наготове меч и сердце.
      - Ваша! Ваша! - возликовал Церетели, разражаясь рукоплесканиями. - Ваша нашему Зурабу Арагвскому!
      - Ваша! Ваша! - вторили беснующемуся Квели многие владетели.
      - Победа дорогому князю Зурабу Эристави! - провозгласил Цицишвили. - Он неустанно печется о нашем величии. А до майдана нет нам дела! Пусть сами защищаются!
      - И амкары тоже! - злорадствовал Джавахишвили, вскочив на своего любимого конька. - Они оружие делают, а почему ради своего сословия не обнажают его?
      - На нас надеются, меднолобые! Привыкли, что мы их от персов и турок защищаем!..
      - Защищал волк кур от лисицы, - прыснул Палавандишвили, - а сам каждую ночь их в сациви превращал.
      - Как понять тебя, князь? А что ты предлагаешь?
      - Предлагаю, Зураб, вернуться к письму. Раз церковь нуждается в нашей защите, напишем царю Теймуразу о Тэкле...
      - О царице Тэкле, - холодно поправил Липарит. - Не теряйте, князья, присущее нам рыцарское уважение к женщине.
      - И еще к какой женщине! - встав, проговорил молодой Палавандишвили.
      - Говорят, царь Луарсаб, лучший из царей, называл ее "розовой птичкой". Восхищенный, я заказал себе розовую куладжу с изумрудной оторочкой, любимой царем Луарсабом.
      - Ваша царю Луарсабу!
      Одобрительный гул наполнил зал. Владетели поднялись, словно присутствовали на обряде коронования.
      "Теперь все щенки вырядятся в розовое и зеленое! - угадал Зураб. - Но я их заставлю носить одеяния моего любимого цвета - цвета крови... Терпение, терпение, Зураб Арагвский! Так учил еще в Исфахане Непобедимый. Однако примутся сегодня за послание эти тунеядцы?"
      - Итак, князья, напишем царю.
      - Не испросить ли раньше благословения церкови? - трусливо заметил Квели Церетели. - Дело католикоса касается.
      - Нечего, осторожный князь, церковь и не такое благословляет, когда ей это на пользу. И бог молчал, - значит, одобрял.
      Князья со смешанным чувством неудовольствия и радости принялись сочинять послание царю Теймуразу. Появились писцы в длинных черных чохах, с выражением торжественности на неподвижных лицах. Заскрипели тростниковые перья, выводя на вощеной бумаге ряды стройных фраз, полных благоговения перед короной. Послание получилось вдохновенное, ибо, хотя об азнаурах не писалось ни слова, а об опасности, связанной с возможностью воцарения Тэкле, слишком много, все думали лишь о том, чтобы добиться согласия царя на обложение азнауров, и потому цветисто доказывали, что только так справедливо наполнится с избытком "сундук щедрот" царя.
      От себя Зураб послал отдельный свиток, убеждая царя внять мольбе князей и его личной и пожаловать в Тбилиси, свет городов грузинских, вместе с царицей Натия и царевной Нестан-Дареджан хотя бы на срок пребывания его, венценосца, в Картли, верной "богоравному" и неотступной от его десницы. Он, Зураб, хотя бы издали будет любоваться своей царственной женой, неповторимой, как солнце, блеском с луной равной. Еще о многом написал Зураб: о своей любви и преданности...
      Отослав гонца с посланиями, скрепленными печатью княжеств, Зураб злобно подумал: "Лишь бы заманить сюда непокорную жену, по своевольству равную больному зубу и ненужную, как тяжелый сон, а там... Да, Миха, похитив ее, увезет в Ананури и запрячет в хевсурскую башню, самую высокую, до моего воцарения. Потом дам негоднице возмущаться вволю. - И, точно отвечая своим мыслям, усмехнулся: - Нет, не так я глуп, чтобы покушаться на жизнь царя: и потому, что это ни к чему, и потому, что такое небезопасно. Теймураз любим горцами. За него подымутся отомстить все тушины, пшавы, мтиульцы и с еще большим рвением хевсуры. Весь этот отчаянный горский народ может смести не только владение мое, Зураба Эристави, но и достать убийцу царя Теймураза даже в Метехи. Нет, неразумно злоумышлять против царя! Неразумно, ибо это ни к чему. Мне, усмирителю царя орлов Орби, важно отторгнуть от кахетинца жемчужину - Картли и воцариться самому, и я такого достигну. В том порукой мой меч! Что для шаирописца Картли? Не больше, чем "сундук щедрот". Княжескому сословию незачем уподобляться овце, которую можно стричь и днем и ночью..."
      Съезд картлийских князей, на редкость бесцветный, закончился основанием дружественного союза, направленного против венценосного покусителя на богатства князей Верхней, Средней и Нижней Картли. Зураб еще выше поднялся в глазах владетелей, ибо он, как никто, готов биться до последнего вздоха за сословие избранных.
      Так в Марабде и убеждал Фиран князя Шадимана, повествуя о съезде, где Зураб провозгласил себя ярым защитником знамен больших и малых фамилий.
      Если князья разъехались успокоенные и повеселевшие, то Зураб остался встревоженный и озабоченный. Он рассчитывал на большее, но для отчаяния пока нет причин. Владетели, несомненно, прониклись к нему доверием. Теперь надо всеми мерами разжечь в их сердцах ненависть к кахетинцам. И не одних владетелей натравить на них, но и азнауров, и купцов, и амкаров. Всех! Всех!
      К некоторым знатным азнаурам, которых считал саакадзевцами, Зураб послал особых гонцов с посланием, в котором извещал, что Кахети снова требует податей, а он, князь Зураб, обязан посоветовать им не сопротивляться. Послание не подкреплялось бранью или угрозой. И, конечно, получив его, азнауры поймут, что он, Зураб, не настаивает на выполнении воли царя, ибо азнауры тоже заплатили за год вперед. Распалившись, они направят Зурабу резкий отказ, который он немедля отошлет царю...
      Вскоре чернобровый арагвинец уже передавал Вардану приказ немедля явиться и князю, заинтересованному в торговле.
      Вардан прищелкнул языком: "Два полуцаря меня советником избрали! Пэх, пэх, молодец азнаур Лома! Привез из Телави ответ Зурабу и мою лавку не обошел. Я посулил ему сукно на шарвари в хорошую стоимость, и азнаур дал слово аршином памяти точно отмерить рассказ о возмущении царя Теймураза. В Марабду выеду после встречи с Зурабом, черту равным. Хочу и расход вернуть и доход получить; а самое главное - Нуца просит узнать у княжны Магданы, как семья Моурави живет, все ли - сохрани их пречистая дева Мария! - здоровы? Чем полна их чаша: шербетом или уксусом? И когда рассчитывают возвращением осчастливить... скажем, Носте?"
      Зураб встретил купца хмуро, даже с холодком:
      - Видишь, недоволен царь майданом, совсем перестали пошлины платить.
      - Какие, князь князей, пошлины, если ничего не ввозим и ничего не вывозим, ничего не покупаем и ничего не продаем?
      - Ничего там! - Зураб выразительно указал на сердце Вардана. - И ничего тут! - и постукал по его лбу. - Не являй притворство, Вардан! Как может майдан без торговли жить?
      - А кто тебе сказал, князь, что живем? - Вардан незаметно следил за подвижной рукой Зураба: "Не то что по башке, по железу хватит - сок брызнет".
      - А по-твоему, все с... - Зураб хотел сказать "сдохли", но обстоятельства требовали более мягкого слова, и он сказал: - околели?
      - Справедливый князь, время, когда купцы как люди умирали, исчезло вместе с освежающим дождем. Сейчас околевают, ибо так пользы больше хоронить дешевле.
      - Я тебя не для шуток позвал! - В голосе Зураба зазвучала угроза, он согнул палец для щелчка.
      - Тоже так думаю, князь князей, - Вардан на всякий случай отклонил голову, - время шуток прошло вместе с...
      - Освежающим дождем? - Зураб щелчком сбил пылинку с чохи. - Так вот, купец, если пошлины для царя не соберете, то ждите дождя цвета крови.
      - Выходит, телавский майдан лишь за наш счет богатеть намерен?
      - А вы что, бараны? Почему не защищаетесь? Сами избаловали, а теперь кахетинцы требуют непосильный сбор.
      - Э, князь князей, с голого рубашку труднее снять, чем кожу с призрака! Пусть грозят, уже сколько раз наглели.
      - Дело теперь другое. Мелик кахетинского майдана вместе с начальником нацвали и почетными купцами прибудет; если не дадите добровольно, ваши дома хотят забрать, семьи на улицу выбросить.
      Вардан усиленно заморгал, словно саманная пыль в глаза попала. Даже магометане никогда так не поступали. Куда гнет "защитник" майдана? Но, может, запугивает? Щелчок по воздуху? Пэх, пэх, надо пощупать, какая шерсть.
      - На твой совет уповаем, князь князей! Ведь мы твои подданные, картлийцы.
      Зураб почувствовал бальзамную сладость в груди. Впервые к нему так обращались: подданные! Он приказал внести лучшее вино, чаши. Так бы сделал Саакадзе. После того как Вардан, пожелав знамени Арагвских Эристави пылать, как заря на небе, выпил, Зураб сказал:
      - Приумножу милости. Я уже нашел выход: должны взбунтоваться! Кто ни пожалует из Кахети за пошлиной, говорите: "Сгинь!" Даже бейте, вот так...
      Вардан отпрыгнул и завопил:
      - Ради святого Кириака, не показывай, сам знаю!
      Осушив чашу, Зураб довольно крякнул и провел по усам:
      - Каждый из купцов пусть одним медяком ограничится. В лицо им кричите: "Отделяем картлийский майдан от кахетинского!" Если крик не поможет, вспомните о кинжале. Вынимайте из ножен так, а удар наносите вот так: в живот!
      Вардан заскочил за кресло, порывисто дыша: "Еще бы тумак - и совсем Базалетская битва!"
      - Оповестите все базары Картли о своем решении! Никаких уступок кахетинцам! Кинжал не поможет, - угощайте огнем! Так вот: сзади! спереди! сбоку! Ba-ax!
      Оторопев, Вардан уставился на владетеля, вошедшего в раж. Ноздри у Зураба вздрагивали, будто от запаха паленого мяса. "На что толкает шакал? недоумевал купец. - Или в самом деле за майдан заступиться хочет? Или сам решил пошлину присвоить? Надо смерить глубину подвоха".
      - Князь князей, большое и, правду скажу, хорошее дело ты задумал. Но... как же гзири? Молчать будут? Не искрошат ли шашками весь майдан?
      - Гзири остерегутся, майдан им будет не по пути. Начертаю повеление! Так вот, ты олицетворяешь майдан и можешь отвести от него большое несчастье.
      - Несчастье?! - Вардан насторожился и даже чуть приподнялся на носки, чтобы лучше слышать. - Может, Моурави приближается? Тогда, что могу, по твоему разумению, все сделаю, князь князей! - И про себя усмехнулся: вина не было, а дьяволы мехи раздували.
      - Обязан сделать! Ты обладаешь для этого главным свойством изворотливостью.
      - Почему я, князь князей?
      - А по-твоему, кто?
      - Мелик, он сажу за муку выдает, пепел - за масло, шиш - за грушу. А я давно, как пожелал ты, не мелик.
      - Как не мелик?! - Зураб опешил. - А кто ты?
      - Я купец Вардан, а мелика ты сам другого выбрал удачно: у него живот свиньи и ум жука.
      - Почему же сразу не сказал?
      - Думал, знаешь, что каурма не саман.
      - Ты что?.. - Зураб свирепел, силясь улыбнуться. Нет, не время за издевку, прикрытую почтительностью, швырнуть купца в башню. И он постарался смягчить голос. - Рассердился я тогда на тебя, а ты всерьез принял. Гони косого глупца к сатане под хвост! Все майданное дело испортил.
      - Как могу самолично распоряжаться хвостом сатаны, князь князей?! Раньше глашатай должен твое повеление обнародовать, целый день, по майдану слоняясь, выкрикивать: "Так возжелал князь князей Зураб Эристави, повелитель Арагви, достойный хранитель короны!" Потом купцы соберутся. Сначала косого низложат, - значит, радостный пир...
      Так деды еще поступали, нельзя менять. Потом выберут меня - и опять пир, ибо все делаем, как деды утвердили. Думаю, три воскресенья на соблюдение обычаев уйдет, а кахетинские нацвали с купцами через воскресенье пожалуют... Придется косому гостей встречать.
      - А ты? - Зураб нервно погладил эфес меча. - Совсем руки умываешь?
      - Князь князей, - невольно испытывая ужас, пролепетал Вардан. - Я за майдан сердцем болею, но для этого нужна голова. - И стал пятиться к выходу. - Что могу, сделаю. - Облегченно почувствовал, что перешагнул через порог. Так прислать косого? - И мгновенно исчез.
      Сжав губы, Зураб не оборачиваясь смотрел в окно. Он вынужден был отложить расправу с купцом, так подсказывало благоразумие. Заполучить корону, используя лишь средства грубой силы, нельзя, - он уже это ясно осознал. Надо было чурчхеле придать остроту клинка, а клинку - сладость чурчхелы. С таким девизом он готовился вступить на царскую стезю. И вдруг взор его просветлел: он наблюдал, как на стенах Метехи происходит смена стражи. Копьеносцы были в серо-бело-синих нарядах цвета его фамильного знамени, и на караульном флажке, трепетавшем в прозрачном весеннем воздухе, черная медвежья лапа сжимала золотой меч. Привыкший к высотам гор, он сейчас испытывал легкое головокружение, ибо и город, и ущелье, и горы казались уменьшенными во сто крат. Он как бы парил над ними, ласкаемый ярким блеском престола. Новый прилив сил омолодил его, мечта становилась явью, и ради этого стоило сокрушить последние преграды.
      Очутившись за Метехским мостом, Вардан не мог понять: откуда вышел он из замка или из бани? Впрочем, он достаточно был захлестнут грязью, чтобы долго сомневаться. Какой-то мальчишка юркнул за угол. Вардан кисло улыбнулся: "Беспокоятся купцы", - и направился прямо домой.
      Едва войдя в "комнату еды", он вполголоса проговорил:
      - Нуца, убери с комода товар, особенно далеко спрячь подарки Моурави, и сундук с одеждой завали в сарае хворостом. Да... еще в нише атласные одеяла простыми замени.
      - Вардан-джан, ты что меня за душу держишь? Как только позвал тебя шакал, сразу догадалась: не вином угостит.
      - И вином угощал, и слова слаще гозинаков подносил, и обещания аршином мерял.
      - Вай ме! Вардан-джан! Что задумал шакал?!
      Выслушав мужа, Нуца без промедления принялась за дело, и к вечеру богатый дом Вардана Мудрого походил на жилище бедного лавочника.
      С аппетитом пообедав, Вардан восстановил, наконец, душевное равновесие и уже спокойно направился на майдан.
      В рядах стояло затишье, необычное для торговой весны. Возле больших весов толкались дукандары, лениво обменивались новостями.
      Но у Гургена словно пятки горели, - он то и дело выбегал из лавки, вглядываясь в безлюдные затененные улички, выходящие на площадь майдана: не идет ли отец? И не он один, выжидали и другие состоятельные купцы, ибо с минуты, когда Зураб прислал гонца, их не переставал волновать вопрос: зачем?
      Вардан едва успел поговорить с сыном, как в лавку вошел сосед. Увидя Вардана за странной работой, он с нарочитым весельем спросил:
      - Ты что, Вардан, шаурной кисеей любуешься? Разве лучше товара не нашел?
      - Все отборное давно продал; думаю, и у тебя не осталось. Сейчас в Гори уезжаю, пэх-пэх! Там у двоюродного брата такое же состояние, как и у ангела, когда он взлетает на небо. Сразу купцом стал, длани сами к серебру тянутся. Подарки везу. Отдохну немного, устал. Думаю, и тебе следует отдохнуть, все равно торговать мечем.
      - Надолго едешь?
      - На неделю.
      - Как на неделю? А кахетинские купцы?
      - Не в гости жалуют, пусть мелик с ними разговор ведет о караванах и грузах. Я простой купец. Говорят, даже кисею начнут забирать. Чем убыток терпеть, решил лучше подарок поднести. Не все, конечно, три куска кисеи для торговли оставлю, еще три штуки миткаля на развод и на шесть пар шарвари грубого сукна с полок сниму.
      Посмотрев вслед торопливо вышедшему соседу, Вардан накинул крючок на дверь:
      - Гурген, заверни в кисею лучший товар и перенеси домой, оставишь только то, что я соседу пересчитал.
      - Когда выезжаешь, отец?
      - В Марабду? В пятницу.
      - Очень хорошо, в воскресенье купцы из Кахети прибудут. Значит, долго у князя гостить собираешься?
      - Пять дней, больше кахетинцы не выдержат.
      Майдан всполошился. Как по сигналу, весь следующий день купцы собирались в дорогу: у кого в деревне родственница замуж выходит - "красивая и больше на гирю похожа, чем на аршин"; кого на крестины пригласили: "После купели младенца обещают тамадой выбрать, такого еще не было!"; у кого бабушка клад нашла: два черепка, а в них золотые кочи.
      Через два дня лавки купцов походили на пустыню тринадцати сирийских отцов, а сами купцы уподобились богомольцам, спешащим выполнить данный обет.
      Узнав гораздо позже о тактике купцов, Кайхосро Мухран-батони сказал: "Это лучший способ выиграть битву даже у сильнейшего противника".
      Не только сам царь, но все, что было связано с его особою, почиталось в среде кахетинских вельмож священным. На фресках Гремского храма был изображен арочный дворец - резиденция кахетинских Багратиони, сами цари "богоравные" - в пышных одеяниях толпились на этих фресках вокруг престола творца. И понятно, почему царские советники, привыкшие к беспрекословному повиновению, растерялись, когда нацвали с купцами вернулись обратно в Телави ни с чем. Тбилисский майдан оказался пустым, даже в мелких лавках, кроме иголок и кевы, ничего не было. Хотели угрожать, но купцы и дукандары разбежались, как крысы из горящего амбара. Пошли жаловаться князю Зурабу, он крик поднял: "Почему не захватили с собою хоть сто дружинников для устрашения? Что, на свадьбу прибыли? Пошлину купцы за год вперед заплатили, а если царство нуждается и советники царя притворились, что забыли о полученных монетах, и вновь хотят муравья без седла оставить, значит и меры их должны быть похожи на гири и аршин".
      Когда же нацвали и мелик телавского майдана попросили сто дружинников для устрашения, князь окончательно рассердился: "В Телави обязаны были решать такое дело, а теперь, когда угли из жаровни выбросили, шашлык для царя жарить хотите? Что делать? Вызовите из Кахети отборных дружинников и выверните наизнанку весь майдан, а заодно и дома укрывшихся купцов. Неплохо некоторых и кинжалами пощекотать, - сразу покорность проявят, и монеты найдут, и товары на стойках разложат".
      Совет показался кахетинцам странным: если приступом брать майдан, почему картлийских дружинников не выставил? Значит, не хочет участвовать в схватке шашек и гирь! Или же для себя успел добавочные пошлины собрать? Обратились с просьбой к тбилели: "Помоги!".
      Смотрел митрополит задумчиво вдаль, лицо стало блаженным, словно серафимов услышал, трижды сочувственно кивнул головой - и... не помог. Заявил, взмахнув руками, как крыльями, что церковь в торговые дела не вмешивается. Потом назидательно поднял перст: "Бог да дарует вам долгую жизнь!" И войной не посоветовал идти, ибо если майдан пустой, то свистом шашек его не наполнить.
      Отправленные телавским меликом купцы вернулись из Мцхета и Гори также ни с чем: "Там даже лавки заколочены, как от врагов". На возмущенное послание князя Чолокашвили Зураб ответил, что и азнауры вышли из покорности, вооружили своих крестьян и на один локоть не подпускают сборщиков; говорят: то, что царству полагалось, уже за год вперед выплатили, больше и косточки от алычи не добавят.
      Отправив с азнауром Ломой письмо князю Чолокашвили и вновь подтвердив, какая опасность угрожает Кахети, в случае если воцарится Тэкле, Зураб, втайне мечтая об ослаблении обороны "виноградного царства", умолял Теймураза Первого поспешить с приездом.
      В Телави волнение. Приписывая Тэкле притязания на трон династии, перепуганные вельможи скрывали от кахетинцев любую весть, связанную с царицей, отрешившейся от земных страстей. В третий раз собирались советники, хмурились, покусывали усы, мрачно цедили слова сквозь зубы. Их пугало не воцарение Тэкле - об этом можно договориться с католикосом Картли... - а пугал их впервые полученный отказ картлийцев помочь Кахети. Неповиновение проявилось именно в тот час, когда царю как воздух были нужны и монеты, и кони, и скот. Опустошенная Кахети никак не могла оправиться. Дань тушины принесли в срок. Но где скот и продукты? Будто в дырявый мешок провалились. Ничем нельзя было насытить царя, князей и церковь. Битвы, разгул и моления не мыслились без золота. Оно одно способно было утвердить право сильного. О народе мало думали, - пусть сам о себе заботится. А как существовать, если майданы пустуют, амкары под навесами изнемогают от безделья? Крестьяне? Виноградники сожжены, тутовые рощи вырублены, поля одичали, скота почти нет. Одними лепешками пробавляется народ. Где тут о пошлинах думать, лишь бы с голоду не погибнуть и хоть рубище иметь на плечах.
      Обо всем этом знал царь Теймураз. Может, он и жалел народ, но помочь было трудно. Высокой стеной Сурами была отгорожена Восточная Грузия от Западной. Путь к морю был по-прежнему закрыт. Торговля из кипучего потока все больше превращалась в заводь, в которой, как в зеркале, отражалось состояние страны. И, забыв о стремлении Георгия Саакадзе пробить этот спасительный путь из гор к морю, Теймураз только сокрушался и сетовал в своих вдохновенных шаири на превратную судьбу.
      Одна надежда, говорили кахетинцы: еще год, два - оправится царство. А шах Аббас? Возможно ли забыть о постоянной угрозе? Временно можно забыть о нем, ибо Великий Моурави на чужой земле стремится обрить хвост "льву Ирана". Ну, а князья, которые не перестают скорбеть, что нечем хозяйство поднять? Не меч и щит Картли нужны кахетинским владетелям, а ее последние ценности плоды ее долин и изделия городов.
      Вот почему, получив приглашение княжества Картли, советники убеждали царя предпринять поездку, сулящую несомненную пользу, и покончить с притязаниями Тэкле. Ведь все придворные получат подарки, повеселятся. Картлийские замки богаты, пиры в Метехи, большие и малые охоты у князей... Потом, - с поднятым застольным рогом и красноречивым тостом легче убедить строптивцев помочь царю. Гостям не отказывают.
      Возможно, царь Теймураз и согласился бы на поездку. Одни преподношения могут наполнить "сундук щедрот". Затем царица Натия в нарядах нуждается, наверно, получит дары от княгинь, от горожан и особо от княгини Нато Эристави. Богат замок Ананури! И умно будет Нестан-Дареджан показаться в Тбилиси: Зураб драгоценностями ее засыплет... еще не знает о царевиче Александре Имеретинском, а если слухи доходят, все глух к ним: слишком самоуверен. Все эти рассуждения сводились к одному: "Да будет надо мной, царем Теймуразом, молитва! Находясь в великом стеснении и опасаясь, чтобы не обнищал царский род, предприму поездку, сулящую несомненную пользу".
      Но... как раз в это время гонец от Шадимана привез письмо и, проведенный в "комнату вестников", мгновенно исчез.
      Опасаясь подвоха, старший писец с предосторожностями развернул свиток, скрепленный печатью Сабаратиано.
      На вощеной бумаге цвета свежего лимона в строгом порядке застыли слова, будто воины на царском смотру. Шадиман не поскупился на подробности, описывая съезд князей, на котором присутствовал верный ему, Шадиману, владетель. Кощунство! Обсуждать способы, как заманить "богоравного" в Картли. И все ради чего? Ради стяжательства! Ради личного обогащения! И только ли ради обогащения? Измена! Святая богородица, защити и покровительствуй царю Кахети! Пусть венценосец всячески опасается охоты, ибо именно в лесу легко целиться в зверя, а попасть... Разве тому мало примеров? Почему "богоравные", чья жизнь особенно драгоценна, не остерегаются некоторых своих верноподданных? А проделка с майданом? Разве купцы без поощрения со стороны осмелились бы на такое своевольство? А кинжал, который некто, опоясанный владетельным мечом, собирается преподнести царю для резни азнауров? Или кто из наивных полагает, что эти гордецы покорно подставят головы? Вникнуть надо в дело и понять: весь народ восстанет на защиту своих азнауров, ибо они выученики Саакадзе и - с тайной целью - не слишком обижают своих крестьян, а с царскими глехи и мсахури в постоянной дружбе. Кто из азнауров не помнит летучую войну Георгия Саакадзе и ее первую заповедь: "Будь неуловимым". Пусть царь царей, любимый народом иверским и особо горцами, проявит предельную осторожность, ибо царство требует умелой и заботливой десницы, а если кто толкает "богоравного" на ссору с народом, тот враг царства...
      Встревожился Теймураз. В час, таящий угрозу для короны, мало было ему дела до Картлийского царства. Уж не замышляет ли "шакал" завладеть двумя царствами? Не покушается ли на жизнь царя? И, собрав придворных, Теймураз Первый сказал: "Мы возжелали оградить народ наш от опасности!"
      Запершись с Чолокашвили, Джандиери и Вачнадзе, Теймураз показал им письмо Шадимана. Ближайшие советники ужаснулись: "Недаром Зураб перестал посещать Кахети, недаром всеми мерами выманивает Нестан-Дареджан, недаром..."
      Решили скрыть от всех тревогу, охватившую царя и первых советников. Во дворце немало персидских ковров, они заглушали разговоры. Также разумно царю перед Зурабом притвориться несведущим. И поэтому ответ князьям, владетелям Картли, и отдельно Зурабу отразил то удовольствие, которое предвкушал царь от близящейся поездки в Тбилиси, куда сам давно собирался. И царицы прибудут под сень Метехи, твердыни царей и гордости народа. О дне выезда двор Телави сообщит в свой срок, тогда и снарядит скоростного гонца.
      И двор стал готовиться к отбытию в стольный город Картлийского царства. Засуетились в замках князья и Северной, и Южной Кахети, ибо царь предложил сопровождать его всем желающим.
      Обо всем том, что происходит в телавском дворце, Зурабу стало вскоре известно, и не только из послания к нему Теймураза, а больше от его лазутчиков.
      Не сомневаясь, что Зураб не обходится без услуг тайных осведомителей, придворные и непосредственно сам царь любым образом старались довести до шершавого уха "шакала" о лихорадочно протекающих сборах. Царь даже как-то резко заспорил с Нестан-Дареджан, настаивая на ее поездке в Тбилиси. Он, царь Теймураз, уже дал слово и нарушать его не намерен. От криков Нестан-Дареджан все слуги попрятались, даже поварята забрались в подвалы: как посмел отец за нее слово давать? Она все ковры собственноручно изрежет, все подарки Зураба в Иори выбросит, все розы в саду растопчет, все вино из марани собакам выльет! Она!.. Она!..
      Не меньше ее надрывался царь: он не позволит перечить ему, он сумеет наконец сломить упрямство своевольной дочери! Он!.. Он!..
      Но окончательно убедила лазутчиков Зураба царица Натия. Ничего не подозревая о хитрости царя, она испускала вопли и то и дело разражалась угрозами. Оказывается, ей надоело сидеть в Телави, однообразном в своем разнообразии, и беречь неблагодарную дочь. Она желает выехать в Тбилиси, многобашенный и сине-купольный, попировать с подругами своей юности, посетить замки князей, полюбоваться холодным, рожденным в Индии, огнем, которым обещает расцветить небо князь Зураб, ее зять. О пречистая дева! Откуда у ее дочери такой вздорный характер?! Но она!.. Она!..
      Ночью, когда в арочном дворце, утомленные бурей, продолжавшейся несколько дней, крепко уснули царедворцы, Теймураз тихо пробрался в опочивальню Нестан-Дареджан.
      Увидя отца, она отшвырнула ножкой мутаку и снова было принялась вопить, но Теймураз таинственно приложил палец к губам и смеющимися глазами посмотрел на дочь.
      На черных длинных ресницах Нестан сверкнула слеза: долго ли ей терпеть еще нелюбимого мужа?! Если церковь не расторгнет ненавистный ей брак с Зурабом Эристави, то она негласно уедет в Имерети, ибо жить не может без царевича Александра.
      Одобрительно кивнув головой, Теймураз склонился к ушку дочери, украшенному жемчужной подвеской, к зашептал:
      - Твое волнение понимаю не одним разумом, но и сердцем. Я даже начертал маджаму о стенании:
      Девы, на свет уповающей
      В призрачной мгле Алазани,
      Царство лозы орошающей
      Участи горькой слезами
      Вечность проходит, минута ли,
      Тяжки нам горести эти.
      Гордую душу опутали
      Дэви арагвского сети.
      Мы тоже желаем вызволить тебя из арагвских сетей и лицезреть женой наследника имеретинского престола.
      Нестан жарко обняла отца и покрыла его лицо поцелуями.
      - Говори, говори, отец! Что ты придумал?