6

Сигнал тревоги загудел, когда исполнитель приговоров Данила Гарбенка поднял револьвер и тщательно прицелился в затылок Ланы Казариной. И почти сразу же резко зазвенел звонок у двери и кто-то заколотил по ней кулаками и ногами.

При первом звуке Гарбенка от неожиданности вздрогнул и обернулся. А когда застучали и затрезвонили в дверь, пришлось идти открывать.

В расстрельную камеру ввалился конвойный с криком:

— Тревога! Телефон! Срочно!

Непосредственно в камере телефона не было, зато в предбаннике на стене висело нечто, напоминающее уличный таксофон.

Гарбенка схватил трубку и услышал конец какой-то фразы, а потом тот же текст сначала:

— Общая тревога, код 18. Нападение неизвестных. Всем кроме часовых и старших контролеров немедленно собраться у оружейной комнаты. Младшим сотрудникам вызвать к телефону старших. Действовать без промедления. Общая тревога…

— А мне? — спросил Гарбенка, но тут же понял, что его никто не слышит. Голос вещал по односторонней аварийной линии связи, одновременно на несколько аппаратов.

По должности он был равен старшему контролеру, но не являлся им, и это ставило Гарбенку в тупик.

Колебания его прервал помощник дежурного по тюремному блоку в чине лейтенанта.

— Ты чего ждешь?! — крикнул он, пробегая мимо двери предбанника, которую конвойный открыл, чтобы поглядеть, что творится в коридоре. — Общая тревога, код 18. Бегом вниз, оружие к бою!

— А как же?.. — в недоумении промямлил Гарбенка, но помдеж прервал его, еще больше повысив голос:

— Я сказал — бегом! Быстро, быстро!

— Что случилось? — спросил Гарбенка, выкатываясь в коридор.

— Кто-то напал на управление, — пояснил на бегу помощник дежурного. — Они в дежурке и на узле связи. Всем быстро туда!

Какой-то охранник, устремляясь по коридору к лестнице, прокричал с панической ноткой в голосе:

— Это мариманы! Мариманы десант высадили!

Крики, спешка и надрывно воющий сигнал тревоги сбивали с мысли, и Гарбенка только на лестнице вспомнил, что у него в револьвере — всего один патрон.

Помощника дежурного рядом уже не было, зато старший контролер, который распоряжался на лестнице, сообразил вдруг, что в центральном коридоре первого этажа не осталось никого из персонала. Только часовой между блоками — если, конечно, и его не сняли.

— Оставайся в тамбуре! — скомандовал он Гарбенке. — Будешь контролировать лестницу и коридор.

Гарбенка метнулся назад с намерением прежде всего вернуться к себе на рабочее место и зарядить револьвер, а заодно прикончить все-таки эту зубастую сучку, которой он так невовремя выболтал особо секретную информацию.

Но решетка, отделявшая тамбур от коридора оказалась заперта, а ключей у Гарбенки не было. И он, пару раз тряхнув тяжелую решетку, разразился громкими проклятиями в адрес тех, кто придумал автоматические замки и кто установил их на все двери в этом здании.

Когда один из таких замков защелкнулся за тюремщиками, выбежавшими из расстрельной камеры, одна из юных смертниц, услышавших возгласы о мариманском десанте, взволнованно произнесла:

— Мариманы… Ой, что же теперь с нами будет?!

— Не расстреляют тебя — вот что будет, — отозвалась женщина постарше.

— Да что вы! Мариманы — они же хуже амурцев, — возразила третья, и все — кто с надеждой, а кто с испугом — принялись обсуждать новое обстоятельство.

А за следующей дверью с автоматическим замком Лана Казарина по-прежнему стояла в конце смертельного коридора лицом к стене. Сквозь надежную звукоизоляцию она не слышала ни криков из коридора, ни беседы подруг по несчастью, и уловила только два слова: «Нападение неизвестных».

И к ней снова вернулась совершенно иррациональная надежда — что Игар Иваноу все-таки амурский разведчик и это он из любви к ней организовал нападение на тюрьму.

Эта мысль вызвала в девушке странное возбуждение. В этом возрасте гиперсексуальность не дружит с разумом, и еще похотливые прикосновения палача, несмотря на отвращение к нему лично, вызвали в ней нечто вроде сладкой истомы — чувство, идущее от тела и неподвластное рассудку.

Оно было почти животным и пришло запоздало — когда схлынули другие, более сильные чувства: страх, отвращение, возмущение и гнев.

Нагота, стыд и близость смерти только усилили это ощущение. Наверное, именно в таком состоянии другие смертницы добровольно отдавались палачу.

Но палач ушел, и эта непредвиденная отсрочка еще больше распалила воображение Ланы. А мысль об Игаре Иваноу стала логичным венцом этого разгула фантазии.

Дрожа от возбуждения и одновременно сгорая от стыда даже в пустой камере, Лана присела в углу, положив одну руку на грудь, а другую на лоно — то ли чтобы прикрыть наготу от взгляда тех, кто войдет сюда, дабы убить ее или спасти, то ли чтобы ласкать себя осторожными прикосновениями — будто невзначай.

Но никто не входил, и двери были по-прежнему закрыты. В расстрельной камере стояла мертвая тишина.

7

Когда в славном городе Целинограде скончался отец Майской революции Василий Чайкин, его скорбящие последователи затеялись строить мавзолей и лишь некоторое время спустя сообразили, что толку от этого не будет. На планете тогда попросту не существовало технологии длительного бальзамирования.

Ученых, которые не смогли создать эту технологию в недельный срок, расстреляли за саботаж, а разные безумные идеи, вроде хранения тела отца Майской революции в саркофаге-холодильнике с прозрачной крышкой, признали бесперспективными.

В результате от мавзолея с публичной демонстрацией мумии народу пришлось отказаться и вместо него построили гробницу.

Даже в первом варианте гробница размерами и помпезностью далеко превосходила Мавзолей Ленина в Москве. А после того, как столицу перенесли в Центар и построили там Цитадель, чайкинцы, лопаясь от зависти, не только надстроили гробницу, но и соорудили рядом с нею еще два здания-монстра — Окружком и управление Органов, известное в народе, как Серый Дом.

Гробница с трибунами, раскинувшимися, как крылья чайки, смотрела фасадом на юг. Прямо от ее парадного входа уходила к морю длинная прямая стрела проспекта Майской революции.

С востока к площади Чайкина примыкал Серый Дом, а с запада — Окружком. Их южные окна выходили на проспект Чайкина, пересекавший весь город с запада на восток.

Десантный катер 108-й фаланги легиона маршала Тауберта завис в метре над мостовой на пересечении двух проспектов, позади памятника Бранивою, который назывался еще «памятником очередному вождю», поскольку персона на постаменте менялась уже семь раз. Но неизменно очередной вождь был обращен лицом к гробнице, перед которой на площади возвышался каменный Василий Чайкин с неизменной трубкой в руке.

Казалось, Бранивой и Чайкин играют друг с другом в гляделки.

Прячась за широкой спиной Бранивоя, катер выпустил из своего чрева человек двадцать, а потом заложил элегантный вираж и через считанные мгновения оказался прямо перед входом в гробницу. Офицеры почетного караула смотрели на него с открытыми ртами, хотя это и не предусматривалось уставной парадной стойкой.

Из катера посыпались спецназовцы, и часовые так и не успели закрыть рты.

Автоматы с глушителями стреляли почти беззвучно, но дверь в гробницу пришлось высаживать. Два подствольных гранатомета выстрелили залпом и тут же двое рейнджеров вкатились внутрь, стреляя по-македонски с двух рук — в одной пистолет, в другой автомат.

Гробницу Василия Чайкина охранял офицерский караул и спецохрана из Органов. Первый был для красоты, вторая — для действий в чрезвычайных ситуациях. Поэтому офицерский караул перебили без труда, а спецохрана, прежде чем героически погибнуть, успела дать сигнал тревоги.

Тревога в гробнице входила в расчеты коммандос. Тревожный сигнал отсюда шел прямо в Серый Дом, и группа, которая вышла у памятника, ожидала, когда из этого дома побежит к гробнице подмога.

Она не только побежала, но и поехала. Из подземного гаража в корме Серого Дома выкатывались все свободные машины. Тревога в гробнице — дело серьезное.

Тех кто бежал пешком, частью посекли по дороге, частью достойно встретили внутри. По машинам открыли огонь из гранатометов.

В дежурной части Серого Дома не успели опомниться, как на пульте зазвенел новый тревожный сигнал. Нападение на Окружком.

У дежурного по управлению голова шла кругом, и он не сразу позвонил наверх начальнику управления, который эту ночь проводил на рабочем месте, но как раз сейчас прикорнул у себя в комнате отдыха. Дежурному было как-то не до того — после сигнала о нападении на гробницу он и так говорил по трем телефонам сразу. А теперь все и вовсе запуталось.

По одному телефону докладывали о перестрелке на площади, по другому панический голос кричал, что всех убили, но кого «всех» — дежурный так и не понял, потому что надо было спасать окружком. А спасать его было некому, так как все силы быстрого реагирования дежурный уже бросил на гробницу.

В эту ночь в здании дежурила сокращенная смена. Начальник с вечера потребовал высвободить людей для массовых ночных арестов. Сверх обычных плановых мероприятий по задержанию участников «заговора родных и близких» на эту ночь по приказу из Центара был запланирован арест всех офицеров и солдат, проходящих по оперативным разработкам.

В Цитадели как-то недоучли, что по этим разработкам проходит чуть ли не каждый второй офицер. А на местах приказ восприняли буквально. Поэтому в Сером Доме на эту ночь осталось меньше народу, чем необходимо даже в обычный мирный день. И нападение на два объекта особой важности сразу немедленно повергло управление в панику и хаос.

Начальник управления, которого наконец догадались разбудить, спросонья только усугубил ситуацию. Он начал орать:

— Молчать! Смирно! Всех своей рукой шлепну! — и так далее в том же духе.

Понятно, что это отнюдь не способствовало принятию рациональных решений. Дежурный искренне обрадовался, когда начальник, запыхавшись, лично примчался в дежурку и принял руководство на себя.

Но радость была преждевременной. Уверенный в своих силах шеф даже не подумал о том, чтобы вызвать подмогу. Он пропустил мимо ушей слова подчиненных о том, что нападающие хорошо вооружены и очень серьезно настроены, и потребовал ввести в бой дежурные подразделения.

Ему пытались объяснить, что они уже введены в бой и, по некоторым данным, истреблены до последнего человека. Но начальник никак не мог в это поверить и накручивал телефонный диск в попытках дозвониться давно убитым командирам.

Генерал обзывал подчиненных паникерами и отдавал противоречивые и бессмысленные приказы, теряя на этом драгоценные минуты. Даже если бы он старался специально — и то ни за что не смог бы помочь рейнджерам легиона лучше, чем он это сделал сдуру.

Но вместо благодарности коммандос, ворвавшись в дежурную часть, просто пристрелили генерала вместе со всеми, кто был рядом с ним.

Рейнджеров было слишком мало, и они не хотели рисковать, а потому зачищали здание по жесткому варианту.

Они не стали забираться далеко вглубь Серого Дома и лезть на верхние этажи и заняли только дежурку и узел связи. Причем на коммутаторе не стали ничего мудрить, а просто взорвали все оборудование и перерезали провода. Так что когда старший из уцелевших офицеров управления — начальник ночной смены тюремного блока — решил-таки вызвать подмогу, телефоны в здании уже не работали.

От посыльных, которых он отправил через подземный гараж, не было никаких вестей. А в секретный эвакуатор — подземный ход, ведущий на станцию метро — проникнуть не удалось. Начальник смены не знал кода, а взорвать бронированную дверь было нечем.

Попытка выбить врага из дежурки и узла связи своими силами закончилась плачевно. Начальник смены собрал по всему зданию несколько десятков человек, снял контролеров и часть часовых с тюремного блока и бросил всю эту компанию в бой.

Но сабуровские рейнджеры были из тех крутых парней, которые могут выстоять в одиночку против роты. Всех этих следователей, оперов и вертухаев они перещелкали, как семечки и стали ждать следующей атаки.

В это время в Серый Дом возвращались автозаки и патрульные джипы со спецгруппами и арестантами. Подъезжали они не через площадь, а сзади, через подземный гараж. По ним откуда-то били снайперы, и казалось, что их много, что они везде — чуть ли не на каждом дереве, хотя на самом деле здание контролировали снаружи только два стрелка.

Весь этот кошмар усугублялся ночной темнотой, особенно если учесть, что у рейнджеров были ночные прицелы и бинокли, а у целинцев не было. Но все-таки начальник смены сумел сколотить из вернувшихся еще один отряд, на свой страх и риск включив в него свежеарестованных офицеров под тем соусом, что вот, мол, сейчас и посмотрим, предатели вы или нет.

На этот раз выбить врага даже не пытались и только блокировали все выходы из занятых рейнджерами помещений, рассчитывая продержать их там до подхода подмоги.

В том, что она скоро подойдет, никто в Сером Доме не сомневался. Даже коммандос, которые при этой мысли сильно нервничали.

Они прекрасно понимали, что забрались в мышеловку, которая рано или поздно захлопнется.

Пока еще они могли без проблем прорваться наружу и уйти — даже без катера, просто рассеяться по городским кварталам и добраться до берега, где уже работают десантники. Но Сабуров с орбиты реагировал на все запросы одинаково:

— Уходить запрещаю! Ждите смену.

А на вопрос, когда будет смена, отвечал так:

— Когда десант 13-й закончит с аэропортом.

8

В каждой боевой фаланге эрланского образца есть восемь десантных центурий для захвата плацдармов и других специальных операций. А также двенадцать специальных центурий, от внутренней полиции до спецназа и разведки.

Десанту 13-й фаланги досталась простейшая задача — занять гражданский аэропорт города Чайкина и подготовить его для приема самолетов легиона. Главным образом своих же — ведь в линейной фаланге целых 48 самолетов, включая 8 больших амфибий. Но городской аэропорт может принять и больше машин, так что десант 13-й работал не только на себя.

Амфибии одна за другой заходили на летное поле аэропорта, и парашютисты сыпались на головы перепуганным ночным пассажирам, не встречая никакого сопротивления. Вооруженная охрана даже не пыталась стрелять — в Целинской Народной Республике не было воздушного терроризма, и подразделения Органов на транспорте привыкли бороться больше с карманниками.

Пока другие десанты, неся потери, разбирались с батальонами охраны военных аэродромов, бравые ребята из 13-й оттачивали боевое мастерство на мирных гражданах, загоняя персонал аэропорта, летчиков и пассажиров в ангар и заранее намечая будущих жертв во исполнение приказа ставки о поголовном изнасиловании. Некоторые стюардессы и кассирши были очень даже ничего.

Беспокоило бравых ребят только одно. На 400 гектаров площади объекта и 7 километров периметра в наличии было всего 368 бойцов минус один убитый в перестрелке с каким-то героем из охраны, успевшим достать пистолет. И плюс восемь БМД, которые удалось сбросить с самолетов, но с учетом того, что две из них приземлились на крыши зданий, причем одна с крыши упала.

Остальная техника должна была подойти по суше в скором времени, если ей что-нибудь не помешает. А помешать могло что угодно — ведь до десанта уже дошли слухи, о каких-то целинских частях, поднятых по тревоге и вышедших форсированным маршем в неизвестном направлении. Какая-нибудь из них вполне могла дойди до аэропорта и разнести легковооруженных десантников в клочья.

Численно восемь неполных центурий равнялись примерно одному целинскому батальону, и страшно становилось от мысли, что сюда сдуру может нагрянуть целая дивизия. Тем более, что одна дивизия внутренних войск располагалась совсем неподалеку.

Первые самолеты легиона уже садились на летное поле, а наземные и тыловые подразделения еще не подошли. Десантникам приходилось работать и за диспетчеров, и за техников, и за охрану. И понятно, что никакой речи о том, чтобы взять десантников с этого объекта и перебросить их на какой-то другой, и быть не могло.

Глядя на все это с космической высоты, полковник Шубин на грани нервного срыва кричал по видеофону генералу Сабурову:

— Я не могу снять с аэропорта ни одного человека! У меня нет людей! Ищите где-нибудь еще!

Сабуров казался совершенно спокойным и отзывался невозмутимо:

— Площадь Чайкина — это ваш объект.

— Знаю, что мой! — выкрикивал Шубин. — Мои наземные части уже на пляже. До центра города им ехать полчаса. Твои люди продержатся еще полчаса?

— Не знаю. Мои дезинформаторы еще удерживают в казармах училища и академии. 1-я армия в ближайшие часы на город не пойдет. Там пока верят своему штабу, а в нем — мои люди. Но меня беспокоят внутренние войска. Мы их не контролируем. Не хватило времени и людей. Так что могут быть сюрпризы. Поэтому действуй быстрее. Времени у нас нет совсем.

9

Когда командирская машина 77-й центурии выехала на понтон, Игорь Иванов, сидевший в башне справа от командира, во весь голос распевал «Интернационал» по-украински.

Он не был ни коммунистом, ни украинцем, а даже совсем наоборот, но перед высадкой перекушал «озверина» и сначала просто затянул «Это есть наш последний и решительный бой», а потом почему-то перешел на язык далеких предков по материнской линии.

Его звонкий и чистый голос мелодично выводил по шлемофонной связи:

Канал шлемофонной связи соединял всех в центурии, и 36 человек в машинах плюс пять на орбите за компьютерами зачарованно слушали этот концертный номер и даже пытались подпевать, пока капитан Саблин не крикнул весело:

— Разговорчики в строю!

— Это не разговорчики, это песня, — поправил Иванов.

— Без разницы. Освободить эфир! — скомандовал Саблин, а когда все машины выбрались на твердую землю, вообще поменял схему связи.

Теперь по открытому каналу могли общаться только командиры машин. Остальные могли без вызова беседовать только в пределах своего экипажа, а при нажатой кнопке на шлеме — также в пределах группы из четырех машин. Нажатием той же кнопки к каналу подключался командир центурии и оперативник на орбите. Это называлось «экстренный вызов».

А вообще-то с любым легионером можно было переговорить с помощью «пейджера» или компьютера. У каждого в легионе был свой личный номер и набрав, к примеру, @000001, любой рядовой мог связаться с маршалом Таубертом. Правда, рядовым по этому номеру отвечал не Тауберт, а компьютер, который записывал сообщение в звуке и текстом, чтобы его потом могли послушать особисты и адъютанты маршала.

Зато номера дежурного оператора центурии и дежурного особиста стояли среди первых в «горячем списке» каждого пейджера. Хотя главной задачей оператора было все же не беседовать с бойцами по мобильной связи, а снабжать их ценной для боя информацией.

Когда машины 77-й центурии выезжали с пляжа на дорогу, в их компьютеры как раз закачивалась уточненная карта расположения целинских войск. Эту карту только что передали на орбиту сабуровские рейнджеры, засевшие в штабе округа.

А на экранах водителей в это время была другая карта — маршрутная. Она позволяла переключиться на автопилот и ехать от пляжа до объекта, как в трамвае, лишь чуть-чуть корректируя штурвалом мелкие ошибки вроде попыток выехать на встречную полосу или на тротуар.

Объект 77-й центурии назывался «площадь Чайкина». Но уже по дороге к нему с орбиты поступила уточненная информация. Семь центурий, нацеленных на этот объект, были сведены в отряд майора Царева, и он распределил свои силы по четырем меньшим объектам — «перекресток», «гробница», «Серый Дом» и «Окружком».

«Отрядом» в эрланских уставах, переведенных на русский язык, называлось временное объединение тактических единиц, включающее в себя менее 16 центурий. Временное объединение с большим числом центурий именовалось «бригадой».

Командовать отрядом мог один из центурионов либо офицер из полевого управления фаланги или даже оператор на орбите. На этот раз имел место как раз последний случай. Майор Царев сидел за компьютером на звездолете, а командир единственной тяжелой центурии в отряде, который трясся в своем танке на западной окраине от города, был объявлен его заместителем.

Когда машины отряда цепью выкатились на проспект Чайкина, капитану Саблину стало известно, что его центурии на троих с 7-й и 75-й и достался Серый Дом.

— Это управление Органов, — приватно пояснил Игорю Иванову капитан Саблин. — Что-то вроде местного НКВД.

Иванов кивнул. Он знал, что такое целинские Органы — не зря же он все свободные минуты на орбите посвящал изучению истории планеты и ее сегодняшнего дня.

— Центурион командирам машин. Слушай боевой приказ, — объявил Саблин по шлемофонной связи. — По прибытии на место в машинах остаются только командиры. В танках также водители. Остальные поступают в распоряжение старлея Данилова из седьмой. Это пехотная группа. Задача — зачистка здания. Передаю на экраны картинку. Сбор у входа.

Повернувшись к Иванову, он добавил:

— Тебя это не касается. Ты нужен мне тут.

Потом немного подумал и сказал то же самое водителю. А старлею Данилову сообщил:

— Даю тебе пятнадцать человек. Хватит на первый случай?

— Нет, конечно, — ответил Данилов, у которого из трех центурий набиралось для пехотной операции всего 49 бойцов — примерно столько же, сколько в тюремном блоке Серого Дома сидело в не самой перенаселенной камере.

Но деваться было некуда. Оставлять машины без присмотра тоже нельзя, тем более, что у них своя важная задача — оцепить здания и площадь и не подпускать к ним внешнего врага.

10

Начальник штаба легиона генерал-лейтенант Бессонов не спал уже трое суток и держался только на таблетках, которые, к чести эрланских фармакологов, были весьма эффективны.

Ему было совсем не до восточной операции, потому что голова трещала и шла кругом от западной, но пропустить селекторное совещание, которое затеял маршал Тауберт, он не мог просто по должности. Хорошо еще маршал не придумал вызвать всех к себе на корабль, а согласился говорить и слушать по видеофону.

Доклад Жукова звучал довольно оптимистично. Отдельная фаланга рейнджеров и силовая разведка полевого управления неплохо справились с начальной стадией операции. Правда, высокий профессионализм земных коммандос здорово контрастировал с идиотизмом наемников, которые чуть не загубили все, кинувшись грабить мирное население, не дожидаясь, пока будет подавлено сопротивление военных.

Хорошо еще, ошеломленные целинцы не оказали практически никакого сопротивления. Береговой плацдарм и город Устамурсак были захвачены с минимальными потерями. Зилинарецак дался труднее — причем целиком по вине милых сердцу маршала Тауберта наемников.

На шестом часу высадки Зилинарецак еще не взят, но полностью окружен и отрезан. Идут уличные бои.

Десанты полностью дезорганизовали управление 9-й армии и Порт-Амурского фронта целинцев. 9-я армия превратилась в бессмысленную толпу и уже перемолота передовыми частями легиона.

Соседней 34-й армии от имени штаба фронта передан приказ перейти в наступление и начать переправу через Амур, но он пока не выполнен. То ли целинцы не поверили, то ли не готовы к наступлению.

В устье Амура фаланги легиона расширяют плацдарм на морском берегу и продвигаются вглубь материка. Они уже вышли в тыл 34-й армии, и если она не отреагирует в ближайшие часы, то гибель ее предрешена.

Мобильные отряды, преодолев за два часа сто километров, дошли до города Майсака, где тремя часами раньше десант захватил штаб фронта. Какие-то тыловые и резервные части там еще сопротивляются, но на помощь передовым частям легиона уже идут главные силы.

На юго-востоке, в устье Зеленой реки, фаланги отстают от графика. Там еще не закончилась высадка. Но это ничего не значит — ведь не прошло еще и шести часов.

Это только в горячечных фантазиях приближенных маршала Тауберта за шесть часов можно пройти полпути до города Бранивоя, а к вечеру и взять его. А на самом деле то, что за это время удалось подойти хотя бы к Майсаку, который в десять раз ближе — уже фантастика.

Так говорил генерал Жуков, но маршал Тауберт был другого мнения. Он, правда, не требовал взять Бранивой к вечеру, но выразил скромную надежду, что передовые фаланги легиона подойдут к этому городу в недельный срок.

— Ничего не могу обещать, — ответил Жуков.

— Но ведь за это время до Бранивоя доберется даже пешеход, — выкрикнул кто-то из соратников Тауберта.

— Да. Пешеход, в которого никто не стреляет, — уточнил Жуков. — А мои люди уже повсеместно вступили в бой. И это при том, что им противостоят только отдельные герои и случайные части с инициативными командирами. А главные силы противника еще не сообразили, что происходит.

— Вы собираетесь ждать, пока они сообразят? — язвительно спросил Тауберт.

— По-вашему, это называется ждать?! Мои части за шесть часов прошли с боями больше ста километров. Если для вас этого мало, боюсь, у нас слишком разное представление о времени и пространстве!

Начиналась нешуточная перепалка, но ее остановил начштаба Бессонов.

— Шесть часов — чересчур малый срок, чтобы делать какие-то выводы, — сказал он. — Предлагаю подождать до вечера. К вечеру будет понятна реакция целинского командования, и с ее учетом мы сможем внести коррективы в свои планы.

Тауберт с недовольным видом согласился и спросил у Бессонова, как дела на его фронте.

— Западная операция длится всего три часа, — ответил начштаба легиона. — Высадка в самом разгаре. Боевые части в большинстве своем вышли на берег, тыловые еще высаживаются. Главное достижение на данный момент — то, что нет организованного сопротивления и утечки информации в столицу.

— Вы уверены?

— Если бы была утечка, то штаб Закатного округа уже получал бы из Центара какие-то запросы и указания. А там все спокойно, как в мирное время. И в управлении Органов точно такая же ситуация.

Бессонов умолчал о том, что при штурме Серого Дома в Чайкине рейнджеры Сабурова, не мудрствуя лукаво, угробили коммутатор. Их было слишком мало, чтобы заниматься радиоигрой, и они предпочли выполнить главную задачу более простым способом — разнесли вдребезги аппаратуру и перерезали все провода, до которых смогли дотянуться.

Их ведь было всего двадцать человек против нескольких сотен целинцев (рейнджеры в двух других зданиях на площади Чайкина не в счет). И все они хотели выжить.

Им просто не за что было умирать в этой чужой войне.

11

Тяжелая центурия вступила на площадь Чайкина первой. Девять танков и артмашина прогрохотали по мостовой, как на параде и, обогнув гробницу, выстроились на въезде в парк имени Майской революции, перекрыв подходы к площади с севера.

Большой ракетомет остался на площади, а четыре транспорта и вездеход укрылись под стенами зданий.

Землян порой удивляло, что эрланцы включали транспорта и заправщики в состав боевых подразделений. Но это была не глупость, а реализация принципа. Каждая центурия — это автономная тактическая единица, поэтому она постоянно возит с собой запас топлива и боеприпасов.

К тому же любой транспорт — это тоже боевая машина с пушкой, пулеметом и ракетницей. Она вполне способна постоять за себя и прикрыть людей.

Но стоять за себя пока не требовалось. На площади были только трупы. Да еще догорали патрульные машины у входа в Серый Дом.

Кто-то из органцов все же выбрался из здания и добежал до телефона, чтобы вызвать подмогу. Все-таки дело было ночью, и пять снайперов, засевших в разных точках вокруг зданий, даже с инфракрасными прицелами и индикаторами движения не могли за всем уследить.

Но поскольку краевое и городское управления находились в одном здании с окружным и даже дежурка у них была общая — хоть и три разных зала, но смежные — дорвавшийся до телефона гонец мог связаться только с райотделами да еще с транспортным управлением на центральном вокзале. Но на вокзал уже обрушились десантники, и оттуда вовсю названивали в Серый Дом, но по понятным причинам никак не могли дозвониться.

А вот из райотделов одна за другой подкатывали патрульные машины — серые джипы с золотой чайкой в красном круге на бортах.

Они продолжали подъезжать и когда на площадь ворвался отряд майора Царева.

77-я центурия как раз готовилась занять свое место позади Серого Дома, когда по проспекту Чайкина ей наперерез, завывая сиренами, вылетели два джипа.

Два танка — основной и маневренный — в унисон шарахнули по ним из пушек.

Зрелище было незабываемое. Круче, чем в голливудских боевиках. Машины просто подняло в воздух, и уже в полете они разлетелись на куски.

А по проспекту Майской революции тоже на предельной скорости и тоже под сиреной несся еще один джип.