32

Это не одно и то же — гореть заживо привязанным к столбу и прорываться сквозь огонь к спасению. Беспомощность жертвенной овцы и борьба дикого зверя за жизнь — разные вещи. Даже когда боль одна и та же, нестерпимая и жуткая, срывающая на крик самых крепких мужчин.

Крепкие мужчины из отряда Гюрзы были отрезаны огнем в коридорах третьего этажа МГУ. Когда они решили, что лучше будет все-таки вернуться на четвертый и попытать счастья в прыжках с высоты, оказалось, что путь туда уже закрыт. В коридорах толпились люди — те самые, которые совсем недавно носились по этим коридорам с факелами и в исступлении зажигали все, что горит, не заботясь о путях к отступлению.

Теперь они не могли подняться наверх, потому что вниз бежали другие, которые забрались еще выше и там тоже баловались с огнем, а теперь со всех ног улепетывали от дела рук своих.

Ликвидировать помеху было для мастеров рукопашного боя делом считанных минут, но развеселившийся огонь бежал быстрее.

Казалось, будто сам сатана дунул из преисподней своим огненным дыханием или чересчур горячий джинн вырвался на волю.

А силы людей Гюрзы от жара и дыма начали сдавать, и им было уже не так просто разбрасывать по сторонам перегородивших проход дачников и фанатиков.

Они прорвались на лестницу, когда под ногами уже загорелся пол, и нескольких бойцов пришлось нести — они уже не могли идти сами. А это сильно замедляло движение.

Сам Гюрза задыхался, но тащил напарника пока не понял, что тот уже задохнулся совсем. Угарный газ не знал пощады и не делал различия между суперэлитой и слабосильными идиотами.

Но те, кого убил дым, еще легко отделались.

А Гюрза упал на четвертом этаже буквально в десяти метрах от окна, и был еще в сознании, когда волна огня настигла его.

В этот миг он вспомнил, что колдунью Радуницу в конце концов избавили от мучений и пристрелили раньше, чем огонь убил ее. Но Гюрза на это рассчитывать не мог. Стрелять было некому и нечем.

Его рев, переходящий в вой, услышали даже на улице, но не обратили особого внимания. Такие крики доносились из многих окон.

А толпа внизу ликовала. Гибнет черный храм сатаны, горит ясным пламенем логово проклятых очкариков. Будут знать безбожные ботаники, как выводить чумную саранчу на погибель посевам.

Но что удивительно — чуть поодаль ликовали и сатанисты. Они ясно видели — это сам Люцифер восстает из преисподней на месте своего храма в облачении из огня и дыма.

А демониады и вовсе решили, что настал их час. Нет лучшего средства истреблять все живое, чем огонь.

Они пытались поджигать траву и деревья, но деревьев вокруг университета практически не оставалось — ими топили котлы парогенератора, который снабжал высотку электричеством. А трава не хотела гореть, и тогда демониады выбрали другую цель.

Они стали поджигать дома, жилые и административные — все подряд. А здесь, возле университета, многие квартиры еще были заняты, и хотя жильцы в массе своей разбежались или попрятались, кое-где в квартирах еще оставались люди.

Но это не остановило поджигателей. Вслед за демониадами на окрестные улицы выплеснулись и фанатики, которых вел блаженный Василий. Теперь ему в голову ударила новая блажь — уничтожить все еретические книги, которые еще остались в городе.

В полном согласии со словом учителя его верные ученики поджигали только книги. но они не трудились выносить их из квартир, так что за книгами следом загоралось и все остальное.

А большая толпа, которая вообще уже не искала смысла в творимом разрушении, глядя на новые пожары, заполыхавшие вокруг, просто понеслась по городу, поджигая все подряд.

Тех, кто пытался вразумить толпу, били и топтали, как пособника врагов. Поэтому самые разумные старались просто оторваться от безумной массы и затеряться на просторах города.

Одни устремлялись к своим квартирам, в которых они жили до большого исхода, другие — к чужим жилищам, которые можно пограбить раньше, чем до них доберется огонь, а третьи уходили прочь из города, к своим дачам, ставшим за прошедшие месяцы более родными, чем городские дома.

Толпа редела и рассыпалась, но от этого не становилось лучше. Маленькие группы поджигателей даже опаснее большой лавины. Правда, звериный инстинкт толпы с ее распадом слабеет, и людям легче опомниться, однако в то время, когда десятки тысяч начинали приходить в себя, тысячи продолжали сметать все на своем пути и разливать по улицам огонь.

Это было страшнее, чем бомбежка Ковентри, и грозило перерасти в Хиросиму.

Воистину самое страшное оружие массового поражения — это человек, потерявший контроль над своими инстинктами. Недаром говорят некоторые ученые, что человек — это просто хищная обезьяна, свихнувшаяся на почве насилия.

В Москве давно не было регулярных пожарных частей, а через несколько часов бушевал уже такой пожар, что и они бы не справились.

Все шло к тому, что южная часть города выгорит дотла. На мостах через Москву-реку встали спецназовцы Аквариума, полные решимости не пропустить поджигателей на другой берег. У них были трудности с патронами, но еще оставалась взрывчатка из стратегических запасов. В крайнем случае мосты можно взорвать.

А начальник ГРУ все-таки перебрался в загаженный Кремль — не из символических побуждений, а по нужде. Все-таки рядом вода, каменные стены, широкие мостовые и под корень вырубленный парк, в котором нечему гореть.

По веткам метро и по радиоканалам сюда стекались сообщения о распространении пожара, которые то и дело перебивались другими — как правило, неважными, ненужными и бессмысленными.

Из всех этих докладов внимания боссов Аквариума удостоился только один — о том, что в тоннеле метро на перегоне «Университет» — «Спортивная» среди трупов сатанистов и спецназовцев тело президента Экумены Гарина не найдено.

33

Гонцы, которых таборный Триумвират отправил на поиски Жанны Девственницы, угодили к бедным баронам случайно. Сначала их занесло на Перынь, потому что Перынь большая и обойти ее трудно. А там их по обыкновению начал кружить леший.

Вернее, сперва они просто заблудились, и были очень рады, когда встретили посреди леса двух мужичков бомжеватого вида. И те проводили гонцов до тропинки.

Добрые оказались люди.

Только потом гонцам объяснили, что это были леший и водяной. А на вопрос, кто они такие, люди или нежить, никто вразумительного ответа так и не дал.

Но тропинка очень удачно вывела гонцов к озеру, в котором купалась нагая дама с пышными формами.

Дама представилась наядой, и это был бесспорный знак того, что путники покинули территорию славянских язычников и вступили во владения бедных баронов.

Впрочем, и сама наяда, выбравшись на берег и облачившись в платье, оказалась баронессой Жермон, матерью троих детей, из коих один родился еще до Катастрофы, а двое близнецов — уже после.

На вопрос, можно ли увидеть барона Жермона и где он сейчас, дама ответила:

— Барон ушел охотиться на зайцев.

Хотя на самом деле барон в это время провожал князя Олега Киевича, который без помощи местных обитателей вряд ли нашел бы дорогу на Русь.

Его проводили до самой Истры, которая в этих местах брала свое начало, и по пути разрешили наконец темный вопрос, который мучил Варяга с самого начала эпопеи — как он сюда попал?

Оказывается, в пьяном угаре Варяг вскочил на коня (хотя по-трезвому взбирался на него только с посторонней помощью) и галопом помчал в Перунов бор — кажется, разбираться с волхвами, которые поклялись обратить его в язычество.

Но то ли он не нашел волхвов, то ли волхвы решили, что он в таком состоянии к обращению не пригоден, только через несколько часов леший нашел Варяга в самой глубокой чаще почивающего под кустом. Усталый вороной скакун Шах неподалеку жадно пил воду из ручейка.

В другом месте со спящим врагом и его конем поступили бы просто — врага пристукнули, а коня забрали себе. Но язычники Перунова бора были не таковы и нечистая сила здесь вела себя им под стать.

Поэтому леший погрузил спящего поперек седла, взял коня под уздцы и вывел прямо к тому месту, где устроили привал люди Жанны Девственницы.

Тут не было ничего странного. К немцам вела одна тропинка, и Жанна направлялась как раз туда.

Не следует думать, что бедные бароны жили в совсем уж диком месте. Дальние истринские хутора начинались в нескольких километрах от их владений. А там рукой подать уже и до больших озер.

Но земля слухами полнится, и уже на дальних хуторах Варяг узнал, что его витязь Мечислав Кировец созывает на Истру всех былинников, чтобы отложиться от старого хозяина и самим править этой землей.

И пришлось Жанне продолжить путь до знакомых мест, чтобы завершить круг и встретиться с человеком, который сначала охотился за нею по приказу Варяга, а потом раздумал и был сильно удивлен, увидев Варяга рядом с нею.

Они встретились у озер, и Мечислав с первой минуты бросал на Жанну такие взгляды, что Григ о'Раш чуть не вызвал его на дуэль. Но это могло помешать большой политике, и он сдержался.

Зато Мечислав о большой политике даже не думал и был готов бросить к ногам Жанны все земли, на которые прежде претендовал.

Но Девственница не захотела принять такой опасный подарок. На Истре слишком много людей, которым может не понравиться образ жизни и правления Орлеанской королевы. На Истре слишком много священников, которым не нравится альбигойская вера. Ее никак не могут поделить архиереи, за каждым из которых — целая армия фанатиков. Зачем бедной девушке такая головная боль.

Куда как проще основать свое королевство на свободной земле и призвать к себе тех, кто будет рад по доброй воле жить под властью предводительницы валькирий и служить ей верой и правдой. А таких сыщется немало.

Экумена велика и обильна. Вот только порядка в ней нет.

А потому Жанна сказала Варягу и Мечиславу так:

— Вот вы двое пришли сюда из Москвы, чтобы разорить Нижнюю Истру. И я хочу услышать ваше слово — не я ли спасла ее от разорения?

И хотя на самом деле Нижнюю Истру спас от разорения приступ безумия среди дачников, недовольных низким урожаем и подхватившим блажь от блаженного Василия, Мечислав с готовностью подтвердил — да, именно Жанна внесла смуту в стройные ряды варяжских воинов и заставила верховного босса мафии разделить свой отряд, после чего не могло быть и речи о разорении мятежной земли.

А Варяг и вовсе промолчал. Он вообще плохо соображал, что происходит — муть в голове еще не прошла и не давала сосредоточиться. Но остальные восприняли молчание, как знак согласия.

И Жанна могла со спокойной совестью продолжать:

— А если так, значит, у меня есть право на доходы с этой земли. Мне безразлично, кто будет хозяином на Нижней Истре, но я хочу, чтобы этот хозяин платил моему королевству дань в половину той, которую получал с нее великий князь до мятежа.

При словах «великий князь» Жанна рукой показала на Варяга и уточнила во избежание разночтений:

— Дань я хочу получать едой, вещами и деньгами. Самогон владетель этой земли может оставить себе.

И когда истринские дачники тонкой струйкой потекли из опаленной Москвы обратно к своим домам и огородам, они узнали, что власть переменилась, и теперь на Нижней Истре с благословения протоиерея Евгения и законоучителя Нестора правит достойный богатырь Илья по прозванию Муромец, жених поповой дочки Веры свет Евгеньевны, мирный данник Орлеанской королевы Жанны.

Илья случайно подвернулся под руку. Он уже ехал к Мстиславу Кировцу на сбор былинников, когда ему навстречу прилетела весть, что Варяг на Истре больше не хозяин. И хотя сразу нашлись радикалы, которые решили, что истринцы теперь сами себе хозяева, у святых отцов была на этот счет иная точка зрения.

После всего, что истринские дачники натворили в Москве, доверять им самоуправление было самоубийственной глупостью. И пока основная масса еще не вернулась, на тихом семейном совете было решено поручить управление богатырю Илье, большому другу отца Евгения и жениху его дочери.

А чтобы покрепче привязать былинника к этой земле, его тут же и оженили, хотя он так и не исполнил обещания обратить Перынь в крестовую веру.

Против избрания Ильи на княжение тотчас же выступили мефодьевцы, арсеньевцы и филаретовцы, и церковная свара разгорелась с новой силой, но это была уже локальная проблема, которая меньше всего волновала Орлеанскую королеву. Ей было важно лишь то, что Илья согласился платить ей объявленную дань.

Он даже пригласил Жанну к себе на свадьбу, так что охота барона Жермона на зайцев сильно затянулась. На халяву и горчица сладкая, и в Молодоженово толпой отправились все бароны.

Ехал с ними и Варяг, который не рискнул двинуться прямо на Русь без своего войска. А войско осталось как раз в Молодоженове под командой юродивого Стихотворца.

По пути Жанна невольно вспомнила, что Варфоломеевская ночь тоже началась со свадьбы, так что надо быть начеку. И королева на всякий случай послала вперед сестрицу Аленушку — собирать юных разведчиков и самооборонщиков.

Напряженность росла по мере продвижения каравана к густонаселенным местам. В одном селении, где Жанна уже была проездом, ее обозвали разбойницей, в другом из скита набежали монахи, которым не понравилась одежда валькирий, и от них пришлось спасаться бегством.

А дальше инциденты со святыми отцами продолжались чуть ли не в каждом поселке, и при встрече с Муромцем Жанна начала разговор с того, что попросила в счет дани снабдить ее саму и ее свиту подобающей одеждой.

Но напряженность от этого не исчезла.

По тому, как суровеет лицо Варяга, можно было догадаться, что он постепенно приходит в себя, избавляясь от навязчивого дурмана, и как он дальше себя поведет, предсказать было трудно.

Но Жанна прекрасно понимала, что ничего хорошего ждать от него не приходится.

34

Первым редутом обороны новых хозяев Кремля стал Донской монастырь, у стен которого плечом к плечу встали спецназовцы Аквариума, гвардейцы патриарха Филарета и уцелевшие «казаки» — остатки кремлевской армии, перешедшие на сторону новой власти.

Дальше за монастырем был ЗиЛ — последний работоспособный завод в городе, и его тоже надо было отстоять во что бы то ни стало.

По Окружной железной дороге в район монастыря подогнали пожарный поезд. В Кремле уже знали, что по одним улицам в эту сторону несется огненная буря, которая распространяется уже без участия человека, а по другим специально к монастырю рвутся поджигатели-сатанисты.

Страшно было себе представить, что начнется, когда огонь доберется до узких улиц и тесных переулков, где дома стоят сплошняком, и пустые пространства дворов и скверов не мешают пламени перескакивать с одного дома на другой.

А поджигатели уже резвились неподалеку в ограде Канатчиковой дачи, и можно было подумать, что это ее обитатели вырвались на волю. Однако все психи разбежались уже давно. Ворота Кащенки открылись еще в дни большого голода, когда пациентов нечем стало кормить.

Но какие-то люди жили тут и теперь. Они даже пытались помешать поджигателям, но не преуспели.

В Кащенку тотчас же бросился отряд спецназа и всех поджигателей перебил, но пожар потушить не удалось.

А у стен монастыря сводный полк его защитников уже крошил демониадов.

Но другие сатанисты нанесли удар с тыла. Они подошли по тоннелям метро черт знает откуда, но точно не с Воробьевых гор. В тоннелях от «Университета» до «Спортивной» было полно спецназовцев, а Метромост охраняли так, что даже мышь не проскочит. Тут как раз сортировали на свежем воздухе трупы из тоннеля и вытащили все, но Гарина среди них так и не нашли.

И таинственное исчезновение президента Экумены, и не менее таинственное появление сатанистов на другом берегу уже после того, как все мосты были перекрыты, заставило вспомнить разговоры диггеров о секретных тоннелях, проложенных в том числе и под Москвой-рекой.

Спецы Аквариума сбивались с ног, обшаривая Лубянку в поисках планов этого «Метро-2», но так ничего и не нашли. И диггеров тоже не нашли, как ни старались — они все попрятались по своим катакомбам.

Когда поджигатели появились в арбатских переулках, стало ясно, что кошмар только начинается. Правда, их было мало, и поначалу очаги огня удавалось тушить, а самих поджигателей — вылавливать и истреблять.

Но потом началось движение на Кутузовском проспекте и у Бородинского моста. Новые толпы из глубин метро прорвались на Киевский вокзал и ринулись поджигать здания на прилегающих улицах.

Но их главная цель была не в этом.

Фанатики концентрировались у моста по обе стороны от него — с одной стороны сатанофобы, а с другой — сатанофилы. И когда они с обоих берегов рванулись на мост, охрана не устояла.

Казалось, обеими толпами управляет она рука — даже несмотря на то, что на мосту они схватились между собой не на жизнь, а на смерть.

Эта схватка дала возможность Аквариуму подтянуть силы от соседних объектов, но это было как в басне про Тришкин кафтан. На оставшийся без защиты Новодевичий монастырь тотчас обрушились сатанисты и под угрозой оказался Краснокалужский мост.

— Взорвать к черту! — приказал начальник ГРУ, и сразу два моста были подняты на воздух.

Впечатление, что Армагеддон наконец начался, было настолько реальным, что свидетели событий удивлялись только одному — отчего силы добра и зла выбрали местом своей последней битвы город, а не чистое поле, о котором сказано в Писании.

Тем временем у Аквариума появились первые пленные, и стала ясна конкретная цель сатанофобов, которые клялись, что выступают на стороне добра.

Чтобы добро победило, надо только сжечь все еретические писания, собранные в библиотеке имени Ленина, и перебить всех очкариков, которые из университета сбежали туда. А библиотека расположена на другом берегу — вот они и рвутся туда, сметая все преграды.

Довольны неизвестные отцы.

Вернее, отец-то был известен, и звали его Василием блаженным от слова «блажь». И по слухам, он мечтал дорваться не только до библиотеки, но и до храма имени своего тезки.

Кажется, он считал себя даже не тезкой того Василия, а его перерождением, впадая в ересь реинкарнации, о которой в Писании не сказано ни слова. А ведь по заявлениям самого проповедника, на свете есть только две книги, не зараженных ересью — Библия и «Молот ведьм».

Но когда проповедника не было рядом, его верные ученики порой забывали о главной своей задаче и вместо того, чтобы разрушать гнезда ереси, принимались их защищать.

Та часть сатанофобов, которая решила пробиваться через Крымский мост, не дойдя до него, застряла у Донского монастыря, помогая спецназу и казакам отбивать атаки сатанофилов. Хотя если точно следовать учению блаженного Василия, то это было занятие бессмысленное и даже вредное — ведь церковь тоже поражена проказой ереси и неверия.

Тут стоит упомянуть, что поначалу Василий пытался предложить свою доктрину новоизбранному патриарху Филарету и даже пробился к нему на прием, но тот, грозно стуча посохом по каменному полу, прогнал проповедника из храма, назвав его безумцем, которого обуяла гордыня.

Однако истринские дачники, подмосковные огородники и простые горожане ничего этого не знали и не хотели знать, а если бы и хотели, то все равно бы не поняли. Так что они, не щадя живота своего, обороняли дом Божий от врагов рода человеческого и достигли некоторого успеха.

Симпатии толпы меняются в одночасье, и когда у стен монастыря объявился новый пророк, вся эта масса людей переметнулась на его сторону. А он кричал с возвышения, зычным баритоном перекрывая многоголосый гул:

— Настал Армагеддон и Страшный суд грядет вскоре. Грехи вопиют к небу и пробил час искупления. Встанем стеной перед черным воинством, закроем путь всадникам Вельзевула.

Слушатели внимали восторженно и даже шум многолюдной толпы утих, как пламя, залитое водой, о которых, срывая голос, вещал молодой проповедник.

— Не погасить огонь преисподней водою, не залить слезами пламя адское. Но есть огонь, который нам подвластен. Он надвигается, чтобы поглотить храмы каменные и живую плоть, но есть Господь и святое воинство его. Там в огне сам сатана, но погаснет пламя — и отступит враг. Прольется дождь с небес и омоет пожарище, и очистит землю.

Не то он звал тушить пожары, не то молиться о ниспослании дождя, но только началось сразу и то и другое. Забыв о том, что они сами только что разносили огонь по улицам, сатанофобы ринулись гасить ближайшие очаги, а на небе тем временем собирались тучи.

Такое часто бывало по вечерам — в этих тропических краях чуть ли не каждая ночь дарила короткие, но бурные теплые ливни с грозами, однако на этот раз начавшийся на закате дождь был единогласно признан чудом.

Увы, даже ливень был не в силах погасить самые страшные очаги, где огненная буря выметала все подчистую и еще на подлете превращала воду в пар — но он остановил распространение пожара. А когда дождь кончился, о великом чуде знал уже весь город, и блаженный Василий даже своих ближайших подручных не мог заставить продолжать поджоги.

Только демониады никак не могли успокоиться, но их было мало, а новоявленных «белых воинов Армагеддона» — много.

К утру в Кремле ни минуты не спавшие в эту ночь генералы и офицеры ГРУ смогли наконец отереть пот со лба.

Угроза полного и бесповоротного уничтожения Москвы отступила.

А реальный ущерб еще предстояло подсчитать.

35

К тому времени, когда обрушилась центральная башня университета, в Кремле уже получили первые отчеты о трагических событиях.

Сообщалось, что в беспорядках возле МГУ участвовало более ста тысяч человек — считая скопом всех, сатанофилов и сатанофобов.

Дознались также, что среди первых преобладала городская молодежь и гости с востока, где при попустительстве Соломона Ксанадеви процветает сатанизм, тогда как среди вторых главенствовали истринские дачники и красногорские огородники, а также примкнувшие к ним московские люмпены.

Бандиты, хулиганы, мародеры и беспризорники охотно содействовали обеим сторонам.

Им было просто в кайф потусоваться и подраться.

Еще в беспорядках участвовали нацболы, которые были сами по себе и преследовали собственные цели, наиболее четко обозначенные третьим фюрером, досидевшим в Кремле аж до прихода спецназовцев.

Фюрер провозгласил ближайшей задачей установление нового порядка путем поголовного истребления врагов народа и жидомасонов и глубокого перевоспитания им сочувствующих.

Однако поскольку коричневые нацболы передрались с красными и белыми, истребляли и перевоспитывали они в основном друг друга. Да и то недолго, поскольку орудовали они по большей части в центре города, где спецназ быстро положил конец этому безобразию.

В результате сильно сократилось число фюреров, генеральных секретарей и государей императоров.

Из последних вообще остался один — Павел III — да и тот от греха подальше переквалифицировался в папы римские на том основании, что его достославный предок Павел I был одно время магистром Мальтийского ордена.

Заодно он наконец избавился от необходимости без конца отвечать на вопрос о Павле Втором, ибо не все верили, что так звали старшего сына чудесно спасшегося наследника императорского престола Алексея и родного деда императора Павла III.

А для римского папы нет ничего проще, поскольку он сам выбирает себе имя. Павел Третий колебался только в вопросе, что лучше: добавить к этому имени еще одно, чтобы стать Иоанном Павлом III, или же сменить номер на седьмой, дабы не нарушать принятую Ватиканом нумерацию римских понтификов.

Так и не сделав окончательного выбора, новоиспеченный понтифик отказался от мысли развязать этот гордиев узел и попросту разрубил его, приняв имя Петр Второй, разумея под первым, конечно же, не того Петра, который увековечен великим скульптором Церетели, а знаменитого апостола, который отмыкает двери рая.

Апостол, если кто не знает, был в свое время еще и папой римским — самым первым из всех.

Самозванец не учел лишь одного — что, по католическому преданию, папа, который решится взять себе имя Петр, будет последним римским понтификом перед концом света.

Но этим Иоанн Петропавел Тридцать Второй не ограничился. В первой же своей энциклике «Из града святого» он провозгласил Москву Четвертым Римом и тем кровно обидел сторонников Василия блаженного, не устающего твердить, что Москва — Третий Рим, а четвертому не бывать.

Понтифика арестовали на Малой Лубянке, в костеле, где он пытался утвердить свои права, но не встретил сочувствия у подлинных католиков. Самозванный папа был бит в кровь горячими польскими парнями и сдан проходящему военному патрулю.

Но когда его доставили для допроса в большой серый дом неподалеку, выяснилось вдруг, что римский папа — очень даже не лишняя фигура для нового правительства. Оно уже успело от имени Гарина провозгласить себя Правительством народного единства и первым делом постаралось привлечь на свою сторону духовных лидеров.

Но ладить с этими лидерами было трудно. Яблоком раздора между патриархией и старообрядцами лежали храмы, которые староверы силой отняли у никониан. В ответ патриарх провозгласил вечную анафему раскольникам. И когда новые правители вздумали пригласить староверческого предстоятеля Николая в Кремль, Филарет тотчас же пригрозил анафемой и им тоже.

А без Николая Аквариум даже думать не мог о подчинении загородных земель. Если городские храмы в большинстве своем подчинялись патриарху, то за пределами городской черты раскольники явно преобладали.

Так уж вышло, что расколоучители первыми пошли в народ с началом большого исхода. А трудящимся массам было все равно, какие догматы им проповедуют. Им лишь бы узнать, кому ставить свечку за здравие, а кому за упокой, и какие слова при этом говорить.

И староверы, которые воспринимают молитву, как заклинание, безотносительно к высоким духовным материям, были в этом отношении даже ближе к народу и что главное — понятнее.

Маршал Всея Руси Казаков сделал ставку на патриарха и проиграл. И для нового правительства было совершенно естественно выбрать другую сторону.

Так возник план перекрестить Москву в староверие и показать дачникам, что новая власть на их стороне.

А кто в староверие не захочет — тех заманить в католичество, выдвинув в качестве тяжелой артиллерии папу Петра Второго, который артачиться не будет.

За правительственную поддержку он душу продаст и ленточкой перевяжет. Это допрашивающие поняли с первых минут беседы. И, получив указания сверху, превратились из тюремщиков в переговорщиков.

Переговоры увенчались полным и безоговорочным успехом. Дело было за малым: примирить католиков со старообрядцами и провозгласить во всеуслышание, что в годину бедствий все христиане объединяются против общего противника — истинного врага рода человеческого.

Но тут случилась новая загвоздка. Митрополит Николай не захотел встречаться с самозванным папой. Даже в обмен на резиденцию в Кремле и все кремлевские соборы. Он упорно твердил, что все католики — еретики и схизматики, а папу римского Господь прибрал вместе с его обителью греха, и нового нам не надо.