История людей

      — Нет, я обезьяна, — тут же ответила жестами шимпанзе.
      И тут уже представляешь себе не собаку, которая радостным повизгиванием реагирует на слово «гулять», а скорее, маленького, но смышленого ребенка, который, услышав незнакомое слово в свой адрес, объясняет непонятливым взрослым, кто он такой на самом деле.
      А потом говорящая обезьяна окончательно повергла исследователей в шок. Во время прогулки она увидела на озере утку. Слова «утка» в ее знаковом словаре не было. И тогда Уошо, недолго думая, объединила два знака, назвав утку «водяной птицей».
      После этого исследователи уже ничему не удивлялись. Даже тому, что Уошо обучила языку глухонемых соседку по вольеру, а потом и собственного детеныша.
      А горилла Коко, тоже обученная амслену, однажды стала вдруг давать на все вопросы неправильные ответы.
      — Плохая горилла! — в сердцах сказал исследователь.
      — Смешная горилла, — смеясь поправила его обезьяна .
      Вот так.
      Если обезьяны способны свободно овладевать человеческой речью — значит, они разумны.
      Зачем искать инопланетян на планетах далеких звезд, если братья по разуму живут рядом с нами в африканских джунглях?
      Если человеческий разум появился в результате трудовой деятельности, то откуда, в таком случае, взялся обезьяний разум? Ведь обезьяны трудовой деятельностью не занимаются.
      И о какой исключительности людей на фоне остального животного царства можно говорить, если у обезьян тоже есть вторая сигнальная система?
      Но ведь чем-то человеческий разум все-таки отличается от обезьяньего. Шимпанзе не пишут книг и не запускают спутники в космос. И в этом смысле человек на само деле исключителен.
      Значит, дело не в наличии второй сигнальной системы, а в чем-то другом. Может быть, в степени ее развития. Или шире — в универсальности человеческого разума.
      Иногда разум отождествляют с абстрактным мышлением. Но это не совсем верно. Если обезьяна может назвать утку «водяной птицей», а тюльпан, розу и гладиолус объединить словом «цветок» — значит, у нее тоже есть абстрактное мышление.
      И проблема опять-таки в степени его развития.
      Возможно, шимпанзе и вправду можно уподобить человеческому ребенку в возрасте трех-четырех лет. Ребенку, который уже может разговаривать, но еще не умеет читать и писать.
      Поскольку четырехлетний ребенок уже может научиться читать, а все попытки обучить этому шимпанзе завершились неудачей, можно уверенно говорить о том, что граница обезьяньего разума проходит именно здесь.
      Шимпанзе может разговаривать на языке глухонемых, но она не в состоянии спроектировать космический корабль. Точно так же, как не может этого сделать четырехлетний ребенок. Но у ребенка впереди как минимум пятнадцать лет физического развития, и когда они пройдут, его мозг будет готов к чему угодно — в том числе и к проектированию космических кораблей.
      И вот что еще важно. Мозг кроманьонца ничем не отличается от мозга современного человека. И все, чего человечество добилось за последние сорок тысяч лет, достигнуто уже не за счет биологического развития, а путем совершенствования разума.
      Человек разумный отличается от животного не наличием мышления, а его неограниченностью. Именно неограниченное мышление и есть разум.
      А впрочем, п(лно! Так ли уж безграничен наш разум? А как же бытие Божие, которое мы со всем своим мышлением не можем ни доказать, ни опровергнуть? А как же световой барьер, преодолеть который не сумел гениальный разум Эйнштейна? А как же смерть, которую наш разум не в силах победить?
      Быть может, в будущем мозг, не претерпевший никаких изменений со времен кроманьонцев, сумеет решить и эти проблемы. А может, все-таки потребуется новый виток биологического развития, чтобы раздвинуть границы разума.
      И тогда окажется, что человек — вовсе не венец творения, а промежуточный этап — такой же, каким был в свое время австралопитек.

9. Страшнее Предка зверя нет

      Восемь миллионов лет назад всемирная засуха уничтожила леса на огромных пространствах Азии и Африки. Многие антропологи считают, что именно тогда предки человека вышли в саванны. Но Ян Линдблад убедительно оспаривает эту точку зрения — и я склонен с ним согласиться.
      Из всех обезьян наилучшим образом к условиям саванны приспособлен не двуногий человек и не двуногий австралопитек, а четвероногий павиан.
      Скорее, австралопитек произошел от той обезьяны, которая не вышла в саванну, а осталась в лесах, сохранившихся у водоемов. И пять миллионов лет эти обезьяны жили у воды и в воде, постепенно изменяя форму тела и образ жизни.
      Рамапитек питался плодами. Но гидропитеку, чтобы не замерзнуть в воде, требовалась более сытная и жирная пища.
      Первыми приходят на ум, конечно, моллюски и ракообразные. Если современный человек может собирать улиток и устриц и ловить руками раков и крабов, то почему гидропитек не мог этого делать?
      Ловить голыми руками рыбу труднее, но при хорошей координации движений и это возможно.
      Человеческие руки с очень чувствительными кончиками пальцев хорошо приспособлены для того, чтобы ощупывать дно в поисках моллюсков. А координация в системе «глаз — рука» — более высокая, чем у обезьян — позволяет при должной тренировке хватать руками даже быстро плывущую рыбу.
      А еще ведь есть водоплавающие птицы, которых можно убить палкой или камнем.
      Шимпанзе часто пользуются палками и камнями. Например, когда надо отогнать врага. Или убить и съесть детеныша павиана.
      Да-да! Растительноядные шимпанзе, любители бананов, при случае не прочь поохотиться и отведать мяса. Порой они даже устраивают загонную охоту на древесных обезьян колобусов — по всем правилам, с четким разделением обязанностей и превосходной координацией действий.
      Почему же гидропитеки должны были вести себя иначе?
      Пожалуй, они могли использовать камни даже чаще. Расколоть раковину моллюска или панцирь ракообразного, оглушить пойманную рыбу, подбить неосторожную птицу. Очень полезная это штука — камень.
      Гидропитеки жили, вероятнее всего, небольшими группами. Минимальная общественная единица — гарем: вожак-самец и несколько самок с детенышами.
      Но из детенышей со временем вырастают взрослые особи. И среди них самцы, которые тоже хотят жить полноценной жизнью.
      Природа предлагает им несколько вариантов выбора.
      1. Разделить самок по-братски или в соответствии с положением в иерархии — вожаку самые лучшие и числом побольше, а остальным — похуже и поменьше;
      2. Заниматься сексом с самыми благосклонными самками втайне от вожака и рискуя навлечь на себя его гнев;
      3. Отбить от группы одну или несколько самок и основать собственную семью;
      4. Прогнать или убить вожака.
 
      Стая шимпанзе, как правило, состоит из нескольких гаремов. Самый большой — у вожака, поменьше — у других доминирующих самцов, и совсем никакого — у молодых и слабых холостяков. Самки нередко переходят от одного партнера к другому, и отношения между полами довольно свободные — но совсем без конфликтов все-таки не обходится.
      Борьба в стае шимпанзе идет не столько за обладание самками, сколько за власть вообще. А вот у павианов сексуальный аспект играет более существенную роль. Доминирующий бабуин готов наказать любого, кто ниже его по рангу, даже если просто увидит у того эрекцию.
      А еще у высших обезьян часто случаются конфликты из-за еды. Пока шимпанзе уплетают обычную растительную пищу, в группе царит мир. Но стоит появиться еде более вкусной и питательной, как начинаются ссоры. Ведь, с одной стороны, на добычу претендует тот, кто ее добыл. А с другой — вожак убежден в своем праве отобрать добычу у любого члена группы и задать трепку всякому, кто с этим не согласен.
      Авторитет вожака непререкаем, пока вожак силен. Но стоит ему дать слабину, как остальные это сразу же почувствуют, и последствия могут быть для вожака очень неприятны.
      Однако самые большие неприятности начинаются, когда в «зоне улучшенного питания» сталкиваются две группы обезьян. Или если в тех же условиях от одной группы откалывается часть во главе с новым вожаком.
      Когда исследователи, наблюдающие за группой шимпанзе в естественных условиях, начали прикармливать обезьян бананами, в группе немедленно начались конфликты. Вскоре она распалась надвое, и две новые группы начали настоящую войну между собой. Дело дошло даже до убийства и поедания чужих детенышей.
      Но это — война из-за бананов, которых, кстати, было вдоволь. Чтобы приманить животных, ученые наваливали целые кучи вкусных плодов. И все равно — каждая из двух групп стремилась вытеснить другую из «зоны улучшенного питания».
      А теперь представим, какие драки могли бушевать среди гидропитеков из-за сытной и вкусной животной пищи, которой вряд ли хватало на всех в усыхающих водоемах и увядающих лесах. Наверняка одни ловили рыбу и убивали птиц и мелких зверьков лучше, чем другие. Однако вожаком становился не тот, кто лучше охотится, а тот, кто лучше дерется.
      Но и хороший охотник тоже не лыком шит. Он зарабатывает благосклонность самок тем, что приносит им много хорошей еды — и в конце концов может увести за собой целую компанию.
      Так возникают две группы, между которыми разгорается война. Дело уже не в утке, которую один убил, а другой отобрал. Дело в охотничьей территории, в «зоне улучшенного питания». В ней, может, и хватит еды на всех — но лучше подстраховаться и изгнать конкурента.
      Но такое поведение предполагает, что наши предки были жестокими существами. По крайней мере, не менее жестокими, чем шимпанзе, которые способны не только переломить палкой хребет леопарду, но и разорвать и сожрать детеныша такого же шимпанзе, если он принадлежит к «вражеской» стае.
      А между тем, упомянутый выше Ян Линдблад — один из авторов гипотезы о водных обезьянах — уверяет, что ни о какой жестокости в среде наших славных предков не могло быть и речи. Он рисует идиллическую картину мирной жизни водных обезьян и их прямых потомков австралопитеков. А то, что черепа многих австралопитеков проломлены, относит на счет хищников.
      Линдблад полагает, что люди изначально были добрыми и мирными, а жестокость в них пробудилась лишь тогда, когда людей на планете стало слишком много.
      В качестве примера он приводит индейцев акурио ( Линдблад, 18 и далее), живущих в джунглях Амазонии так, как жили наши предки десятки тысяч лет назад. Акурио ни с кем не воюют, они не знают ни жестокости, ни вражды. И очень соблазнительно поверить, что именно такими мирными и добрыми были наши предки.
      Но правомерно ли делать такие выводы на примере одного только первобытного племени. Линдблад сам упоминает о ближайших соседях акурио — жестоких индейцах яномама, в недавнем прошлом людоедах и охотниках за головами. И доказательства, которые он приводит в пользу того, что образ жизни акурио — это самый ранний этап человеческого общежития, а яномама — жертвы стрессов более позднего времени, не выглядят настолько убедительными, чтобы им можно было верить безоговорочно.
      А если так, то нам нужен третейский судья, который поможет разобраться, прав Линдблад или все-таки ошибается.
      На роль такого судьи как нельзя лучше подходит Лев Гумилев — создатель оригинальной теории этногенеза, то есть возникновения и развития народов.
      Смысл этой теории в том, что диалектика и метафизика природы распространяются также и на жизнь этносов, независимо от их величины и статуса — будь-то многомиллионный народ или первобытное племя из сорока человек.
      Точно так же, как люди, звезды или биологические виды, народы рождаются, развиваются и умирают. И этим диалектологическим развитием управляет метафизический вечный закон.
      Вряд ли имеет смысл вдаваться здесь в подробности этой гипотезы. Достаточно будет сказать, что индейцы-акурио по теории Гумилева в точности подходят под определение реликтового этноса ( Гумилев-1, 448).
      Реликтовый этнос — это этнос-старик, то есть народ или племя, полностью утратившее пассионарность, энергию развития, и вследствие этого потерявшее способность развиваться. Такой этнос может долго существовать, только если спрячется от остального мира глубоко в джунглях, высоко в горах или далеко в пустыне. Иначе реликтовый этнос будет уничтожен или поглощен другим, более активным народом.
      Все просто. В начале восьмидесятых Линдблад еще успел снять на видео, как акурио делают каменные топоры и рубят ими деревья. А в конце девяностых они, скорее всего, пользуются уже железными топорами.
      По этой причине акурио не могут служить доказательством извечного миролюбия людей. Они — тупиковая ветвь, реликт, сбежавший от борьбы в леса, прекративший развитие и мирно вымиравший на протяжении тысячелетий без друзей и без врагов.
      Первобытные хиппи, решившие однажды, что любовь лучше войны, так и остались первобытными, в то время как остальной мир в беспощадной борьбе двигался вперед.
      В этом, собственно, и состоит главный тезис той теории, которую я отстаиваю в этой книге.
      Предок вышел на дорогу, которая привела его к превращению в человека, в тот самый день, когда он впервые убил себе подобного, и ему понравилось.
      Или несколько иначе: Предок начал превращаться в человека, когда стал регулярно убивать себе подобных.
      Эта довольно слабая в физическом отношении обезьяна, умеющая ходить на двух ногах, сделалась самым жестоким зверем на планете.
      Но не следует думать, будто я проповедую мысль, что необузданная жестокость сама по себе могла привести к возникновению разума.
      Ничего подобного. Если бы действовал один этот фактор, то свирепые обезьяны просто перебили бы друг друга. Но природа не могла этого допустить.
      Беспощадной жестокости неизменно противостоит инстинкт самосохранения — как на уровне отдельной особи, так и в масштабах всего вида в целом.
      А значит, разум возник благодаря действию двух противоположных сил.
       Эти силы — необузданная жестокость и вечное стремление ее обуздать.

10. О весовых категориях

      Австралопитек афарский, судя по зубам, был всеяден, но чаще ел растительную пищу. И не исключено, что здесь имела место половая дифференциация — как у тех же шимпанзе, самки которых едят самые вкусные лакомства только в том случае, если что-то останется после пиршества самцов.
      Но вот что интересно. Самцы австралопитека афарского были в полтора раза крупнее самок.
      К чему бы это?
      Намекнем: поскольку у шимпанзе самки занимают приниженное положение, дерутся они редко. Этим занимаются самцы.
      Теперь проверим наше предположение насчет австралопитеков. Чем выше самец стоит в иерархии, тем больше число самок, с которыми он может спариваться. Чтобы подняться в иерархии, самец должен драться лучше других. Лучше дерется тот, кто сильнее. А сильнее тот, кто крупнее.
      Крупные самцы дают больше потомства, а мелкие вымирают, не оставив наследников. Они ведь не только лишаются доступа к самкам, но и чаще гибнут во внутренних и межгрупповых стычках.
      И наоборот, мелкую самку легче держать в подчинении. С мелкими самками сильный самец чаще занимается сексом.
      Ростом самцов и самок управляют не только разные гены, но даже разные хромосомы. В результате в женской X-хромосоме закрепляются гены миниатюрности, а в мужской Y-хромосоме — гены высокого роста. Что и требовалось доказать.
      Но может быть, эта разница в росте нужна для защиты от внешних врагов? От хищников, например.
      Нет. Тогда самки росли бы вместе с самцами. Что и проявилось позднее у австралопитеков африканских и особенно у австралопитеков массивных.
      В чем тут дело?
      На мой взгляд, дело в том, что у гидропитеков, водных обезьян, не было сильных врагов на воде. Большие кошки и гиены — основные хищники саванн — в воде не охотятся. Так что защищаться гидропитеку приходилось прежде всего от своих собратьев. А тут действовали определенные правила игры, первое из которых гласит:
       Самка — объект, а не субъект борьбы.
      То есть самцы отбивают самок друг у друга, спариваются с ними, иногда берут их силой — но, как правило, их не убивают. И сами эти самки обычно в борьбе не участвуют.
      Из этого следует, что австралопитек афарский по образу жизни оставался еще гидропитеком, полуводной обезьяной, хотя и совершающей дальние прогулки по суше между водоемами.
      Надо заметить, что вообще-то австралопитеки были не слишком крупными животными. Рост самок составлял около метра, рост самцов — до полутора, вес от 20 до 40 килограммов ( Семенов-2, 74). Но по некоторым данным, у австралопитеков африканских самки сближаются с самцами по росту и массе, хотя и не догоняют их.
      Очевидно, должно было произойти нечто такое, что заставило природу внести коррективы в соотношение размеров тела у самок и самцов.
      А что именно — об этом нам расскажут убитые павианы.

11. Главное открытие «южной обезьяны»

      Австралопитеки жили в Африке, и тот вид, чьи кости были найдены первыми, так и назвали: australopithecus africanus, то есть австралопитек африканский.
      Оказалось, однако, что хронологически этот вид вовсе не первый. Раньше него жил австралопитек афарский (a. afarensis), от которого Африканус, скорее всего, и произошел.
      Африканус появился в африканских саваннах примерно 3 миллиона лет назад — где-то на миллион лет позже Афаренсиса.
      В общем и целом они похожи, но есть одна очень существенная деталь. Во многих местах, где найдены кости Африкануса, рядом обнаруживаются многочисленные черепа павианов, пробитые палкой, тяжелой костью или камнем.
      Австралопитек афарский, как мы помним, соблюдал обезьянью диету — растительная пища и, возможно, моллюски, рыба и мелкие наземные животные. Но Африканус, похоже, пошел дальше и стал охотиться на павианов — свирепых собакоголовых обезьян.
      Детеныша павиана могут зашибить палкой и обычные шимпанзе. Но для Африкануса это занятие стало обычным промыслом ( Семенов-2, 55).
      Африканус охотился не только на павианов. В пещерах, где жили эти австралопитеки, найдены останки многих видов животных со следами насильственной смерти.
      Стоп! Выходит, австралопитеки жили в пещерах?
      Выходит, так. Именно в пещерах останки Африканусов находят чаще всего.
      Правда, Ян Линдблад считает, что в пещерах жили хищники, которые ловили австралопитеков у воды и тащили их к себе в логово, чтобы там сожрать ( Линдблад, 168). Он полагает также, что павианы и копытные тоже могли пасть жертвой этих хищников — пещерных львов, леопардов или каких-то других больших кошек.
      В своем стремлении представить человека и его предков мирными существами, Линдблад оспаривает мнение первооткрывателя австралопитеков Р. Дарта о высокой агрессивности Африканусов.
      Но мы уже нашли попод усомниться в правоте Линдблада. А кроме того, можем заподозрить его также и в небеспристрастности. Ведь Линдблад всю свою жизнь изучал именно больших кошек, а к вопросам антропогенеза обратился только на склоне лет. В отличие от того же Дарта, для которого ископаемые приматы были страстью всей его жизни.
      Дарт считал австралопитеков заядлыми охотниками — но с ним спорит не только Линдблад.
      В последнее время, когда трудовая теория антропогенеза перестала быть единственно верным учением, от которого нельзя отступать ни на шаг, большую популярность среди отечественных эволюционистов завоевала гипотеза советского ученого Б. Ф. Поршнева и его последователей.
      Глубинную суть этой теории вкратце можно обозначить так: «людоедство как главная движущая сила антропогенеза». И этот тезис сам по себе не вызывает серьезных возражений, особенно если признать каннибализм одним из частных проявлений перманентной войны. Но когда «поршневисты» начинают рассуждать о происхождении каннибализма , они впадают в грех неправомерного усложнения.
      В их трудах перед нами предстают троглодиты-падальщики, которые питались, якобы, по большей части костным мозгом животных, убитых другими хищниками и умерших от естественных причин.
      Именно для дробления костей они использовали камни, превратив их впоследствии в постоянные орудия труда.
      Со временем троглодиты стали поедать также костный мозг, а возможно, и мясо своих умерших собратьев, а затем стали убивать их специально, чтобы не зависеть от прихотей природы и от удачной охоты хищников.
      Именно тогда мирная обезьяна-падальщик и превратилась в жестокое и свирепое существо, которое двинулось вперед к вершинам разума, устилая свой путь трупами себе подобных.
      Но такая постановка вопроса предполагает, что собратья представлялись троглодитам более легкой добычей, чем дикие звери. А это более чем сомнительно.
      Убивать членов своей группы просто так, ради еды, ни в коем случае нельзя. Это чревато быстрым вымиранием, и группа, где закрепился подобный дикий обычай, просто исчезнет без следа, не оставив потомства.
      Значит, надо охотиться, на особей из чужой, враждебной группы. А они тоже знают о наличии врагов и всегда начеку.
      Убить человека непросто даже при неравенстве сил и средств. Например, когда у тебя есть ружье, а у противника нет. Умный противник может спрятаться, затаиться, «качать маятник» или выбить ружье приемом самбо.
      Куда как проще подстрелить глупую утку, которая ни о чем подобном понятия не имеет и просто пытается удрать от опасности по прямой.
      Справедливости ради заметим, что иногда человек все-таки может оказаться более удобной добычей — и это отчасти объясняет привлекательность людоедства.
      Но выводить происхождение каннибализма из поедания падали — это по меньшей мере странно.
      Не будем спорить — возможно, австралопитеки действительно ели падаль. С голодухи чего только не съешь. Но позволим себе усомниться в том, что это была их единственная или главная пища.
      Перейти к убийству себе подобных ради пропитания гораздо проще тому, кто привык убивать других, да и своих собратьев из враждебных групп убивает достаточно часто.
      Простое сочетание убийства зверей ради еды и убийства врагов в ходе войны напрямую приводит к людоедству и избавляет от поиска каких-то хитрых объяснений.
      А если добавить к этому, что шимпанзе уличены в убийстве и поедании детенышей своего вида, то все вопросы вообще снимаются.
      И поскольку те же шимпанзе с успехом устраивают загонную охоту на колобусов — обезьян другого вида, почему мы должны отказать австралопитекам в праве охотиться на павианов?
      Сорок два черепа павианов с одинаковыми и очень специфичными повреждениями с левой стороны — весьма убедительное доказательство того, что Африканусы были все-таки охотниками.
      Линдблад пишет, что прыткий павиан вряд ли подпустил бы к себе австралопитека с его дубинкой.
      Но ведь автралопитек был очень умной обезьяной. Никак не глупее шимпанзе, которая может разговаривать на языке глухонемых и загонять в заранее подстроенную ловушку колобусов и детенышей дикой свиньи.
      Африканусы были достаточно умны, чтобы напасть на стаю павианов неожиданно, отсечь от стаи одного, окружить его, заставить принять бой лицом к лицу и правой рукой шарахнуть дубиной по голове. Поэтому, кстати, и повреждения на черепах с левой стороны.
      Если павианы убегали, как предполагает Линдблад, то Африканусам надо было только спланировать свою охоту так, чтобы не дать убежать хотя бы одному.
      А если павианы все-таки принимали бой, то и тут у Африканусов было преимущество. Камни и дубинки — отличное оружие против клыков. Шимпанзе, навалившись скопом, запросто прогоняют леопарда.
      Скорее всего, пускать в ход палку и камень умели еще рамапитеки и тем более гидропитеки. Австралопитек афарский, очевидно, тем более не упускал случая поохотиться. А Африканус стал уже настоящим профессионалом в этом деле, и его добычей были не только павианы и всякая мелочь, но и крупные копытные.
      Дарт, кстати, подметил одну закономерность. В пещерах, где, по его мнению, жили австралопитеки, среди костей, оставшихся от их добычи, кое-чего не хватает. Например, явный недобор больших берцовых костей, рогов и лопаток.
      Если это кладбище костей устроил леопард или саблезубый тигр, то куда он дел берцовые кости и рога? И главное, зачем?
      А вот для Африкануса эти кости были очень полезны. Чужие рога — отличное оружие для того, кто не имеет своих. Из берцовой кости антилопы получается прекрасная дубинка. А если наточить край лопатки, то ее можно использовать вместо ножа.
      Африканус, плохо приспособленный к охоте физически, оказался достаточно умен, чтобы заменить свои жалкие когти и клыки чужими.
      А еще эти австралопитеки вне всякого сомнения пользовались камнями. Кидались ими в хищников, убивали ими дичь, кололи орехи, раковины моллюсков, да и те же кости с вкусным мозгом внутри. А возможно даже применяли камни с острыми краями для сдирания шкур с убитой дичи и разрезания мяса.
      Режущие края имеют только твердые и хрупкие камни. От сильного удара о твердую поверхность такие камни разлетаются вдребезги. И у получившихся осколков часто бывают очень острые края.
      Открытие назревало, оно носилось в воздухе. И наконец какой-то особенно умный австралопитек не только догадался, что хороший заменитель когтей и клыков можно получить, разбив на мелкие осколки подходящий булыжник, но и стал проделывать это регулярно.

12. Что умел человек умелый

      Здесь самое время вернуться к той грани, которая отделяет человека от животных. Обезьяны умеют и практикуют так много из того, что умеем и практикуем мы, что невольно возникает вопрос — а чем же все-таки мы от них отличаемся?
      Тут мы подходим к очень деликатному вопросу. Дело в том, что ученые дали существу, рядом с костями которого найдены первые примитивные каменные орудие, научное название Homo habilis — «человек умелый». И соответственно, отнесли его к роду людей, а не австралопитеков.
      Однако это породило некий таксономический абсурд, потому что биологически homo habilis ничем принципиально от австралопитеков не отличается. То есть он тоже обезьяна — но обезьяна, способная изготавливать простейшие орудия из камня.
      Таким образом, Хабилис отнесен к роду Homoне по биологическим, а по философским соображениям. Потому только, что он подходит под наиболее популярное среди антропологов определение раннего человека.
       Ранний человек — это высший примат, перешедший к изготовлению каменных орудий.
      Это важно. Шимпанзе тоже пользуются орудиями и даже изготавливают их — например, обдирая листья с ветки, чтобы извлекать ею муравьев из муравейника. Но каменных орудий они не делают.
      И Африканусы тоже не делали орудий из камня, довольствуясь тем, что им давала природа.
      А Хабилисы незаметно перешли грань, которая отделяет человека от мира животных. И то, что у них появились каменные рубила, свидетельствует о том, что Хабилисы были умнее прежних австралопитеков.
      Тут важно понять одну тонкость. Человеческие дети 5–6 лет уже могут играть, допустим, в войну — что сопоставимо по сложности с загонной охотой. Но вряд ли ребенок этого возраста сможет изготовить какую-то полезную вещь, даже самую элементарную. И причина не в руках, а в голове. Если кто-то более взрослый будет подсказывать, что надо делать дальше, когда ребенок зайдет в тупик, то руки его справятся с работой. Но без подсказок ничего не получится. Не хватит ума.
      Обезьяны умеют учиться — но это умение без развития абстрактного мышления помогает им только до определенного момента. Можно тупо научиться швырять булыганом в скалу, чтобы получить острые осколки. Но чтобы целенаправленно превратить такой осколок в рубило, нужен более развитый ум.
      Запомнить последовательность из двадцати четырех однотипных действий, превращающих булыжник в рубило, не так уж сложно. Не сложнее, чем запомнить сотню слов из языка глухонемых. Гораздо труднее эту последовательность изобрести. Но изобрести ее достаточно один раз, а потом передавать навыки из поколения в поколение.
      …………………………………………
      Примеры обучаемости обезьян. Макака, которая мыла пищу.
      …………………………………………
      Главная трудность в другом. Изготовление орудия — это не просто заученная последовательность действий. Ведь делать рубила приходится из разнокалиберного сырья, и чтобы работа привела к успеху, надо четко видеть цель и на ходу принимать решения, ясно осознавая, какое из них приведет к этой цели, а какое уведет в сторону.
      Есть некий объем энтропии, уровень неопределенности, с которым не может справиться обезьяна или пятилетний ребенок. А десятилетний уже умеет сопоставлять каждое конкретное действие с конечной целью — и для него изготовление тех или иных поделок не составляет непреодолимой проблемы.
      Обучение в этом случае сводится уже не к тупому заучиванию технологических процессов, а к запоминанию стандартных решений, которые могут быть подкорректированы в ходе работы в зависимости от обстоятельств.
      Но есть вещи, которые не может делать и десятилетний ребенок. Либо потому, что у него недостаточно информации для принятия решений, либо потому, что он просто не в состоянии усвоить эту информацию. Разум еще не готов.
      И если мы приравняем Хабилиса к такому ребенку — большой ошибки не будет.
      В этом смысле Хабилис — действительно человек. Он не просто умнее других австралопитеков — его разум перешел на качественно новый уровень.
      Это — как грань между школьным и дошкольным возрастом с небольшим допуском в ту или другую сторону. До этой грани ребенок по уровню сознания практически не отличается от обезьяны, хотя умеет говорить и может даже научиться читать. А после этой грани он уже вполне сформировавшийся человек, готовый усваивать все новые знания и навыки.
      Правда, в отличие от человека разумного, Хабилис на сотни тысяч лет застрял в «младшем школьном возрасте». Его недостаточно развитый мозг не позволял перейти через следующую грань.
      Но вернемся к главному тезису. Человек умелый был гораздо умнее австралопитеков. И сразу возникает вопрос — почему?
      Трудовая теория антропогенеза говорит, что деятельность по изготовлению орудий вела к развитию абстрактного мышления. Но ведь для того, чтобы начать изготавливать орудия, Предок уже должен был стать умнее, чем прочие австралопитеки. И речь не об одном гении-изобретателе, а о целой популяции, которая в противном случае не смогла бы ничему у гения научиться.