Внизу среди частокола машущих рук стояла Джоун; четко выделялись следы наших машин. Вон там прошел большой грузовик. Вон по той дорожке мы ездили смотреть бегемотов. А та колея обозначает путь к огромному ржаво-красному термитнику и обратно. Наш лагерь быстро затерялся в просторах Африки. Могучее дерево, в тени которого лежали водородные баллоны, пропало вдали; палатки исчезли, и последним скрылся белый брезент, на котором во время наполнения лежал "Джамбо". Но задолго до этого мы главное внимание перенесли вперед. Простирающийся под нами мир был одинаково увлекательным в любом направлении, но, когда летишь на воздушном шаре, невольно смотришь вперед. То, что пройдено, интересно лишь постольку, поскольку фиксирует путь и позволяет судить о дальнейшем курсе.
      Аэростат уравновесился на высоте примерно триста метров, то есть начало было намного удачнее, чем на Занзибаре.
      Мы быстро достигли северной окраины озера и пошли над непролазными камышовыми зарослями. Ален первым узнал в каких-то пятнышках внизу буйволов, и это были первые животные, которых мы наблюдали с шара. Буйволов было около трех десятков, они ровным счетом ничего не делали, только дергали ушами, словно это помогало от зноя. Потом показались два бородавочника5, они громко фыркали. Наконец, сказал я себе, наконец я стою в гондоле воздушного шара и подо мной проплывает Африка. Этого было вполне достаточно, чтобы я широко улыбнулся своим друзьям, а потом от удовольствия громко рассмеялся.
      Так как приближалось озеро и нам предстояло пройти над ним изрядное расстояние, мы не могли стравить немного водорода, чтобы посмотреть, как животные станут реагировать на нас. Правда, я еще совсем не трогал наш балласт, наши шесть мешков песку, но уж очень озеро длинное... И вот, оставив буйволов позади, мы, все так же на высоте трехсот метров, пошли над водой. Теоретически в полдень шар должен потерять высоту над водоемом, но озеро было мелкое, а оттого и намного теплее обычных озер, и мы даже чуть поднялись. В итоге над Рифт-Валли мы проходили уже на высоте 450 метров. Шар отбрасывал приятную тень, мы чувствовали себя превосходно.
      Увы, нет розы без шипов. Вообще-то, когда стоишь в гондоле в полукилометре над землей, простительно и возомнить о себе, однако я как-то плохо представляю возомнившего аэронавта. Гондола достаточно прочна, пробить в ней каблуком дыру не так-то просто, даже если вы очень постараетесь, но примысли о том, что эти ивовые прутья - вся ваша опора, вы очень остро осознаете их уязвимость. Время от времени корзина скрипит. Скрипит всякий раз, когда кто-нибудь перемещается, но, кроме того, еще и по собственному почину. Что ни говори, три пассажира, балласт, снаряжение - тяжелое бремя для такой слабой вещи. А стропы? В полете восемь наскоро сплетенных на Занзибаре веревок, которые соединяли строповое кольцо с петлями на гондоле, подвергались серьезному испытанию. Мы не сомневались в том, что их прочность на разрыв вполне достаточна, но уж больно они тонкие на вид. А что тогда говорить о петлях из стального тросика? Их не восемь, а всего четыре. Правда, прочность петель тоже рассчитана с запасом и тросик вплетен в корзину так, что они соединяются попарно. С точки зрения теории все сделано безупречно, однако выглядели эти петли очень хлипкими. Диаметр тросика всего каких-нибудь четверть дюйма. Больше и не надо, этого вполне достаточно, но как-то уж все рассчитано в обрез...
      Теперь взять шар, эту бесшумно парящую над нами огромную оранжевую сферу. Казалось бы, никаких оснований для тревоги. Правда, ткань чрезвычайно тонкая и сеть сплетена скорее из бечевки, чем из веревки, но эти соображения совсем заслонялись несуразностью того факта, что нас удерживал в воздухе открытый сосуд с газом. Мое сознание до самого конца никак не могло свыкнуться с этой мыслью. Над отверстием патрубка находился газ - бесцветный, невидимый, лишенный запаха. Он один нес по воздуху весь груз. Мы, да гондола, да сеть, да оболочка - вместе получалось больше трех четвертей тонны, и все это газ шутя удерживал в воздухе над озером на высоте четырехсот пятидесяти метров. Удерживал 766 килограммов - таков был наш точный вес в тот день. Нет, не верю, чтобы кто-нибудь, имея дело с таким удивительным явлением, как аэростат, мог настроиться на беспечный лад.
      Но даже если отрешиться от благоговейного трепета, неизбежного при таком полете, оставался плотный осадок самого обыкновенного страха. Мы старались не думать о нем, но отделаться от него не могли. Ведь его нельзя было назвать беспочвенным. Куда нас несет? Выдержат ли стропы и гондола? Будет ли посадка удачной или нет? Как насчет облаков, внезапных шквалов и нисходящих потоков? Африка уже показала нам, что она способна вытворять на земле. Теперь, когда мы, так сказать, доверились широким объятиям воздушного океана, у нас гораздо меньше возможностей управлять своей судьбой. От этих объятий можно ждать всего чего угодно. Очень интересно стать чем-то вроде паутинки, но в этом состоянии есть и свои минусы.
      Первый час мы летели над озером курсом 200 - почти параллельно западной гряде. Направление и сила ветра те же, что были на Занзибаре. Гряда довольно точно выдерживает направление север - юг, так что мы мало-помалу приближались к ней и к берегу озера у ее подножия. Превосходно! Пока мы шли к берегу, меня ничуть не беспокоила постепенная потеря высоты, вызванная нормальной утечкой газа, и я не сбрасывал балласт, чтобы прекратить снижение. Вдоль берега, захватывая местами часть озера, розовели тысячные стаи фламинго. Время от времени какая-нибудь стая взлетала и устремлялась на другое место. Все это происходило где-то бесконечно далеко. Птицы искали корм, им было не до лесов, простершихся неподалеку, и не до просторных равнин, для них существовал только ил - источник пищи. И уж конечно, им было не до нас.
      До берега оставалось около полутора километров, когда мы заметили группу жирафов. Они отделились от леса и подошли к воде. Один жираф даже вошел в воду и ухитрился напиться, широко расставив ноги.
      Мы прошли над этими великолепными животными на высоте около двухсот метров, сознавая, что, будь на месте аэростата самолет, они бросились бы врассыпную. А теперь они никак не реагировали. Один жираф даже сел, аккуратно поджав ноги. Его двухметровая шея напоминала столб, который от толчка наклонился под углом около шестидесяти градусов к земле.
      Ветер пронес нас над береговой линией. В этом месте, известном под названием Эндабаш, горы расступаются, пропуская реку. Тысячелетиями поток точил камни, и получился треугольник, одну сторону которого образует озеро, две других - скалы. Сюда-то мы и вторглись, по-прежнему идя на высоте сто восемьдесят метров, а впереди высились шестисотметровые гребни. Пока что мы продолжали свои наблюдения. Внизу, помахивая огромными ушами, стоял слон. Вдруг мы различили еще трех слонов. Потом увидели у реки стадо буйволов, голов шестьдесят. И еще слоны, еще буйволы... Это было то самое, ради чего мы все затеяли.
      К сожалению, не успели мы заметить животных, как скалы оказались в опасной близости. А ведь мы не буревестники, чтобы день-деньской без опасности для себя носиться вдоль круч. Надо было что-то предпринимать. Я решил сбросить гайдроп - авось он поможет нам перевалить через гребни. Ведь воздушный поток переваливает, и мы пойдем с ним, а гайдроп - для страховки, чтобы мы не отстали. Как он коснется склона - при условии, что склон будет не слишком крут,- так шар сразу поднимется. И мы перерезали веревку, крепившую гайдроп к гондоле.
      С этой минуты безмятежный полет кончился. Гайдроп не расправился как следует, получилась петля. А это значило, что он не будет легко скользить по земле, по деревьям и так далее, что петля за что-нибудь зацепится и мы окажемся на привязи. При сильном ветре это чревато бедой. У нас был только один выход, и мы принялись втроем выбирать шестидесятиметровый гайдроп. Какой он тяжелый, какой непослушный. Если вам приходилось когда-нибудь распутывать веревочку, представьте себе, каково возиться с длинным канатом, стоя в тесной гондоле. Я сбросил две горсти песку, чтобы подняться повыше, и не сводил глаз с надвигающейся скалы. Дуглас и Ален распутывали тугие петли, остерегаясь, чтобы при этом не зацепить ими и не сбросить за борт кинокамеру или еще что-нибудь из снаряжения.
      Наконец гайдроп был распутан, мы взялись за него втроем и, держа каждый свою часть, перенесли через борт и бросили одновременно так, чтобы он не запутался снова. На этот раз обошлось без петель, но, расправившись рывком, конец гайдропа щелкнул, будто огромный бич. Звук отдался между скалами, и в воздухе повисло маленькое облачко пыли. Конец каната размочалился, с этим ничего нельзя было поделать, и теперь все внимание обратилось на приближающуюся гряду.
      Я говорил себе, что, если мы подойдем к ней примерно посередине, все будет в порядке. Ни к чему слишком уж бояться этих скал и забираться чересчур высоко, не то, чего доброго, как раз угодим в венчающее вершину кучевое облако. Кстати, это облако непрерывно росло с самого начала нашего перелета, вызывая у нас легкую тревогу, однако я надеялся перевалить, не задев его. От гребня до нижней кромки облака было около шестисот метров - не так уж много, но, глядишь, этого окажется достаточно. Теперь уже никто не шутил по поводу предписания выпустить газ при виде кучево-дождевого облака. Положение было таким, что не допускало шуток.
      Вдруг нас настиг порыв ветра, и гондола качнулась. Вымпел "Джамбо" расправился, мы покрепче ухватились за край корзины. По гайдропу, который до этого безжизненно свисал вниз, побежали длинные волны. Я поглядел на альтиметр и вариометр (он регистрирует подъем и спуск), но стрелки приборов стояли неподвижно. А в следующую секунду тень показала нам, куда мы идем. Ветер переменился на сто восемьдесят градусов, и мы летели прочь от Эндабаша, обратно к озеру.
      - Н-да,- сказал Дуглас, умеющий вложить глубокий смысл в такие коротенькие предложения.
      Мы с Аденом были с ним вполне согласны. Шар есть шар, поневоле приходится со всем мириться.
      Да, так и есть, тень скользнула через последние деревья в треугольнике, пересекла пятачок запекшегося на солнце ила и запрыгала по частым волнам. После старта прошло два часа, высота полета равнялась тремстам метрам, у нас оставалось пять мешков песку. Отойдя от берега километра на полтора, мы затем свернули на юг и пошли прежним курсом параллельно гряде. Но не все было по-прежнему. Во-первых, там, где нас застиг встречный ветер, теперь повисла пелена дождя. Во-вторых, мы шли вдвое быстрее, а большое облако над горой начало принимать угрожающие размеры. Правда, нам на нашей высоте оно было не страшно, но, разрастаясь, облако закрыло солнце. Некоторое время наша тень еще плясала по поверхности озера, однако вскоре ее поглотила куда более могучая тень.
      И почти сразу мы начали терять высоту. Когда шар освещен солнцем, газ нагревается и подъемная сила возрастает. С исчезновением солнца она стала убывать, и мы пошли вниз, к озеру. Я сбрасывал одну горсть балласта за другой. Целый мешок песку ушел на то, чтобы затормозить падение. К этому времени всего тридцать метров отделяло нас от воды, и гайдроп чертил глубокую борозду на поверхности озера. Со скоростью приблизительно тридцать километров в час мы шли прямо на южный берег. За ним простиралась возделанная земля - вполне можно садиться. У воды стояло несколько африканцев, тут и там были видны совершенно открытые площадки. Две выглядели особенно заманчиво, и нам хотелось, чтобы наш перелет закончился на одной из них.
      Но когда летишь на аэростате, бессмысленно на что-то настраиваться заранее. Только мы стали прикидывать, какой из площадок отдать предпочтение, как ветер вовсе стих. Одновременно похолодало. Могучее облако явно настраивалось на бурю. Я продолжал сбрасывать балласт, управился с третьим мешком с начала полета и принялся за четвертый. Горсть за горстью, шелестя, падали в воду. Расходящиеся круги задевали уныло повисший гайдроп. Отсутствие какой-либо кильватерной струи показывало, что мы не двигаемся с места. На воду около гайдропа по-прежнему, словно перец, сыпались песчинки; нельзя давать остывающему шару опускаться ниже тридцати метров.
      Здесь пора напомнить, что вода под нами была насыщена содой. Как другие бессточные озера накапливают соль, так это озеро веками накапливало соду; отсюда и дополнительный риск. Садиться на эту воду значит подвергнуть себя разъедающему действию соды. Правда, ливни разбавили раствор, но он достаточно крепок, чтобы повредить, скажем, глазам. Мы знали, что здешняя вода на ощупь кажется мыльной, однако не представляли себе, как наша кожа перенесет сколько-нибудь длительный заплыв в этом озере. Да и будет ли он таким уж длительным? Лично я, когда купаюсь, предпочитаю подражать плоту, а не моторной лодке, и мне еще никогда не доводилось проверять свои стайерские способности. В какую сторону ни погляди, расстояние изрядное... Доплыть даже до ближайшего берега будет делом нелегким.
      Минут двадцать мы пребывали в неподвижности в одной точке над озером. Туча принимала все более темный и зловещий вид. А запас песка был на исходе, оставалось чуть побольше одного мешка. Когда кончится весь балласт, шар либо пойдет вниз, либо не пойдет, если мы сбросим кое-что поценнее песка. У нас были остатки питьевой воды и немного провизии. Дальше надо будет расставаться с ботинками, камерами, пленкой. Я понял, что нужно принимать решительные меры, пока не поздно.
      - Сброшу-ка я сразу полмешка,- объявил я.- Может быть, вверху есть какое-нибудь воздушное течение. Надо нам убираться отсюда.
      Мои товарищи кивнули и проводили взглядом струю песка - все семь килограммов. Вскоре мы пошли вверх, и конец гайдропа выскочил из воды. Подошва облака находилась примерно в 1200 метрах над озером. Я хотел уравновесить шар где-то посередине между двумя опасностями. К сожалению, аэростат не остановился посередине. Стрелка альтиметра с ходу миновала деление, где, по моим расчетам, должна была остановиться. Никто не произносил ни слова, я и подавно. Я принял решение, но наскоро выполненные подсчеты, очевидно, оказались неверными. Мы продолжали идти вверх с той же нервирующей скоростью.
      Умеренными средствами такой подъем не остановишь. Таковы уж физические свойства шара - он все так же упорно будет подниматься, даже если выпустить немного газа. Этот парадокс объясняется тем, что поднимающийся шар, переходя в более разреженные слои, сам по себе теряет через патрубок часть газа, выравнивая давление. Вот почему сброс водорода означает всего лишь, что он вместо патрубка выходит через клапан. В обоих случаях результат один: аэростат продолжает подниматься. Чтобы прекратить подъем, можно выпустить много газа, настолько уменьшить подъемную силу шара, что он поневоле начнет терять высоту. Но это самая крайняя мера. Можно перевести подъем в падение, однако это падение уже ничто не остановит. Песка осталось слишком мало, так что, пожертвуй мы даже в придачу к нему камерами, ботинками и всем прочим, все равно стремительнее всякой морской птицы врезались бы в воду. Поэтому подъем нельзя было прекращать.
      На высоте 1800 метров над уровнем моря и 1200 метров над озером стрелка альтиметра наконец слегка замедлила свое движение. А туча - вот ведь чудо! - по-прежнему была выше нас метров на триста. Мы все еще видели треугольник Эндабаша с пересекающей его рекой, но теперь мы смотрели сверху на обрамляющие его гребни. Никогда столь замечательный вид не доставлял мне так мало радости.
      - Вон озеро Эяси,- бесцветным голосом прознес Ален:
      ситуация, в которой мы очутились, убила в нем весь энтузиазм.
      - Угу,- скупо отозвался Дуглас.
      Оба посмотрели на альтиметр в моей руке и убедились, что стрелка продолжает идти вверх. Они, конечно, заметили и то, как сильно дрожала моя рука, однако умолчали об этом. Я увидел, что моя вторая рука не дрожит, и переложил альтиметр в нее; тотчас дрожь передалась ей. Несколько раз я с тупым видом перекладывал прибор из руки в руку, проверяя автоматическую реакцию. Механизм работал безупречно. Рука с альтиметром дрожала, как осиновый лист. Другая рука оставалась спокойной. А стрелка знай себе ползла вверх.
      Издали очертания грозовой тучи кажутся четкими, ясными. Когда смотришь на нее вблизи, снизу, никаких определенных очертаний вообще нет. Просто мы, достигнув высоты 2200 метров над уровнем моря, или 1600 метров над озером, начали все больше погружаться в мрак. С одной стороны внизу еще ясно различались земля и скалы, но половину озера уже поглотил туман. Еще немного - и придется стравливать газ и пикировать в воду. Воздух, несомненно, был насыщен статическим электричеством, и я мог только гадать, что произойдет, если в это электрическое поле вдруг хлынет струя водорода. Одно из двух: либо водород вспыхнет (и шар вместе с ним), либо нет. Когда статическое электричество воздействует на огнеопасный газ, середины не бывает - или ничего не происходит, или происходит катастрофа. Лучший способ избежать катастрофы - не попадать в такое положение, когда она возможна. А катастрофа вполне возможна, если в нижней части грозовой тучи выпустить из шара 50-80 кубометров водорода. Я не собирался открывать клапан, пока в этом не будет крайней необходимости.
      Туча над нами непрерывно рокотала. Это были не отдельные раскаты грома, а ровный гул - так гремит лист железа при сильном ветре. Своего рода рычание, которое позволяло представить себе, о каких могучих силах идет речь. Если мы углубимся в тучу, нам конец. Никакие контрмеры, даже самые решительные, не помогут - нас бросит вверх на высоту 12 тысяч метров, а то и больше. И нас прикончит либо холод, либо недостаток кислорода, либо декомпрессия, либо пламя горящего водорода, того самого водорода, который поднял нас в поднебесье. Такие облака расправляются с мощными самолетами, разжевывают их на мелкие кусочки и разбрасывают по земле крошки, оставшиеся от людей и механизмов. У нас еще меньше шансов уцелеть, хотя меньше, казалось бы, некуда. Огромное черное чудовище грозно урчало, а мы стояли в гондоле, не зная, что делать.
      Альтиметр все еще показывал 2200 метров. Я постучал пальцем по прибору, проверяя, не заело ли стрелку. Она не сдвинулась. Я постучал сильнее. Стоит на месте. Неужели мы остановились? Или что-нибудь мудреное происходит с давлением воздуха? Я опять постучал. Если мы продолжаем набирать высоту, а стрелка не движется, значит, возросло давление. Но с чего бы ему возрастать?
      - По-моему, мы остановились,- очень тихо произнес я, боясь ошибиться.
      - Угу! - отозвался Дуглас.
      И тут невесть откуда под этим черным сводом подул ветерок. Мы поглядели друг на друга. Кажется, двигаемся - двигаемся горизонтально? Ей-богу! Стрелка альтиметра не трогалась с места, но мы, несомненно, стронулись. Точно! Идем как будто на восток, удаляясь от скал, от гряды и ущелья. Идем в пространство над озером. Ну и что? Главное, мы уходим, уходим от этой коварной тучи. Воздух кругом стал как будто легче. Честное слово. И мгла над нами, насколько хватает глаз, посветлела. Вдруг словно по волшебству сквозь нее пробилось солнце.
      После этого можно было и оглянуться назад, на тучу. Сейчас она выглядела уже не черной, а белой. Она больше не висела угрожающе над нами, мы смотрели на ее пухлые контуры со стороны. Солнце опять нагрело шар, и стрелка альтиметра перевалила через 2200 метров. Но теперь это не играло роли. Над нами чистое небо. Можно набирать любую высоту. Туча осталась на западе. Пусть выкидывает любые штуки. Мы вырвались на волю. Наш шар опять свободный аэростат, а не предмет, которому угрожает атмосферный "водоворот". Альтиметр показал 2400, 2700 метров, потом стрелка замедлила движение. У цифры "2900" она совсем остановилась, и я сел на дно гондолы, совершенно разбитый.
      Именно тогда у меня и родилась мысль написать эту книгу. Важная минута, потому-то с нее и начинается первая глава. Я уже рассказал, что было дальше, как мы висели над озером, пока вечерний ветерок не подхватил шар и не понес его к восточному берегу озера Маньяра. Полет окончился благополучно, мы прошли над районом к югу от реки Танангире на вполне удовлетворительной высоте - 45 метров. То ли из-за неприятных минут, которое мы пережили, то ли из-за выпавшей на нашу долю невероятной удачи и чудесного спасения, но я всегда буду с восторгом вспоминать последние полчаса этого полета. Воздух очистился, было тепло и тихо. Зной спал, и мы легко плыли над землей. Это было воздухоплавание в лучшем смысле слова. Это был верх совершенства.
      И посадка, когда гондола наконец ударилась о каменистый грунт, тоже прошла превосходно. Никто не ушибся, мы выкарабкались из гондолы и обменялись рукопожатиями. Наша туча, это чудовище, таяла на глазах в лучах вечернего солнца, и мы смотрели на нее чуть ли не с нежностью. Огромного озера не было видно, да и скалы начали пропадать, как только солнце ушло за них. Заканчивался сказочный день. Мы по очереди вскакивали на гондолу, чтобы полюбоваться видом. Потом, смеясь и говоря наперебой о том, что каждый сам еще отлично помнил, принялись складывать оболочку, не очень-то задумываясь над тем, как мы вернемся в лагерь.
      КРАТЕР НГОРОНГОРО
      Вы удивитесь, но мы провели эту ночь в нашем старом Маньярском лагере. С лужайки перед отелем на горе Джоун наблюдала весь наш стокилометровый полет и отправилась на машине за нами. Когда она часа через два после того, как бурый фон земли поглотил контуры аэростата, добралась до нас, мы стояли на шоссе и ждали, не появится ли кто-нибудь, хотя бы Джоун. Аэростат сел меньше чем в километре от Большой северной магистрали - в этом нам сильно повезло. К тому же в полутора километрах находился лагерь дорожников, и рабочие видели, как мы снижались. Так что все сложилось как нельзя лучше. Будь у меня чуть побольше терпения, мы, пожалуй, смогли бы сесть прямо на дорогу и уж во всяком случае ближе к лагерю, если бы заметили его. Но у нас, когда мы наконец коснулись земли, оставалось всего четверть мешка балласта, а этого маловато для страховки от несчастных случаев. Допустим, при посадке прямо по курсу возникло бы дерево; сбросив весь песок, мы бы, возможно, и проскочили над ним, однако после этого нечем было бы смягчить падение. Словом, мы приземлились вовремя. Нельзя же без конца испытывать фортуну; нам и так целый день везло.
      Трудно сразу уяснить, что какое-то дело удалось вам не на сто процентов, особенно когда оно чуть не кончилось катастрофой. Во всяком случае, возвращаясь вечером в лагерь, мы этого еще не уяснили. Как и тогда, когда дружно рассмеялись при виде удивленной физиономии Киари, огорошенного нашим внезапным появлением из ночного мрака. Зато наутро, укладывая в машины и прицепы наше имущество и томясь от небывалого зноя, мы уже испытывали некоторое недовольство. Ведь за весь полет, если не считать приземления, мы не подходили к животным ближе чем на двести метров. На таком расстоянии они не обращали на нас никакого внимания, но, чтобы проверить нашу идею о пригодности гондолы аэростата для наблюдений, нужно было опуститься ниже. К тому же сам воздушный шар требовал от нас чересчур большого внимания. Мы должны чувствовать себя вроде как бы на воздушном плоту, чтобы все касающееся передвижения происходило помимо нас. Но и мы подобно команде плота в шторм вынуждены считаться с прихотями природы.
      И мы решили отправиться в Нгоронгоро, этот кратер, который настолько богат всякой дичью, что мы при любом курсе непременно должны были пройти над тысячами животных (во всяком случае мы так думали). Наша задача проверить реакцию животных. У меня были свои соображения о недостатках обыкновенного, наполненного водородом, свободного, неуправляемого аэростата, но важнее всего было установить, как его воспримут животные. До появления автомобиля никто не мог ожидать, что он окажется таким удобным для наблюдения фауны. Я подразумеваю не то, что автомобиль позволяет наблюдателю охватывать большую площадь, а то, что звери подпускают его неожиданно близко. По разным причинам, одни из которых известны, другие еще не разгаданы, животные воспринимают человека в автомобиле как себе подобное создание, укрывшееся в своем логове. Но стоит приоткрыть дверцу и высунуть ногу, как звери стремглав убегают.
      Такую реакцию животных на автомобиль предусмотреть было невозможно, однако она оказалась чрезвычайно ценной. Никто не мог заранее сказать, как воспримут звери аэростат, но, прежде чем намечать что-то всерьез, кому-то надо было это выяснить. Если воздушный шар не будет им мешать, он может сослужить добрую службу. Например, очень мало известно о повадках льва, о том, как часто он ест, сколько съедает за раз. Его методы атаки тоже недостаточно изучены. Привязанный к земле заградительный аэростат, чьи аэродинамические свойства позволяли бы ему противостоять ветру, мог стать удобным пунктом для наблюдений над обширным участком дикого ландшафта. С него можно изучать обитающих на участке львов, так как с земли не изучишь. Или, скажем, вести круглосуточное наблюдение над источником, куда звери ходят на водопой. Или следить за миграцией животных через определенный район и подсчитывать поголовье. Но все это отпадет, если животные не приемлют бесшумно парящих над ними сферических предметов. Этот вопрос и предстояло первым делом исследовать.
      Ален, Джоун и Киари ехали впереди на лендровере, Мы с Дугласом следом на "джипси". В Мтувумбу мы заправились горючим, попрощались с наземной командой и потолковали с обоими лавочниками-индийцами, после чего двинулись по дороге, поднимающейся на гряду. Пересекли плато Карату, населенное каким-то земледельческим племенем, потом, сбавив ход, начали подниматься к самому кратеру. Район Москитной реки находится в шестистах метрах над уровнем моря. Высота кромки кратера - примерно 2150 метров, и наши машины с натугой поднимались по крутой, извилистой дороге; правда, покрытие было хорошее. Прочтя на дощечке название "Уилкиз-Пойнт", мы остановились. Отсюда открывался потрясающий вид на кратер Нгоронгоро.
      Первое впечатление всегда играет большую роль. Стоя на краю кратера, мы смотрели вниз на громадную чашу. Дуглас недоумевающе воскликнул (я вполне разделял его недоумение):
      - А где же животные?
      Ален и Джоун усмехнулись и показали где. Как будто наши зрачки сначала были неверно сфокусированы, потом наводку исправили, и внезапно сотни точек превратились в животных. Нас сбила с толку перспектива. Поперечник кратера - около двадцати километров; в нем разместилась бы большая часть Лондона, однако эти огромные размеры как-то не ощущались. Мы видели деревья, видели озеро и высокие кручи по краям чаши, но все равно не могли сразу охватить ее подлинные масштабы. Я и прежде сталкивался в Африке с этим явлением. Видишь широкие дали - и ничего, чем бы их можно было измерить: ни уходящей к горизонту дороги, ни домов, ни селений, ничего конкретного, позволяющего судить обо всем прочем. В Нгоронгоро это проявляется особенно остро. Мы с Дугласом оказались совсем беспомощными. Что это там на склоне - кусты или деревья? И какая высота вон у той кручи - пятьдесят, сто пятьдесят или пятьсот метров? Может быть, еще больше? Просто поразительно, как легко запутаться, когда нет определенной мерки.
      В таких случаях выручает бинокль. Он не только все приближает, но и устраняет недоразумения. Ну хотя бы вот эти антилопы гну: в первую минуту мы с Дугласом их не заметили, потому что нас не интересовали муравьи, и наш взгляд безучастно скользнул по ним. А когда вы смотрите в бинокль, ваши глаза ищут какой-то вполне определенный предмет и узнают его независимо от величины. Но все это не помешало Нгоронгоро произвести на нас сильнейшее впечатление.
      Это величайший кратер в мире. Его крутые стены вздымаются на высоту от шестисот до девятисот метров, огораживая территорию площадью от трехсот до трехсот пятидесяти километров, смотря по тому, где проводить границу между ними и дном. Никто не знает, как он возник: ведь обычные кратеры намного меньше. Есть довольно убедительная теория, по которой тут в прошлом возвышалась вулканическая гора с диаметром основания около двадцати километров. Что-то сместилось в недрах земли, гора провалилась, и образовалась вот такая чаша. Окружающий район и сейчас остается вулканическим; многие горы поблизости, такие, как Меру и Килиманджаро, представляют собой потухшие вулканы с многочисленными побочными кратерами. Есть и действующий вулкан Олдоньо Ленгаи. Его коническая вершина вздымается над Рифт-Валли к северо-востоку от Нгоронгоро и примерно раз в семь лет проявляет признаки жизни. Но если многие здешние вулканы были активными сравнительно недавно, то про Нгоронгоро этого никак не скажешь.
      Во всяком случае за последние несколько тысяч лет тут не было никаких извержений. Крутые склоны поросли деревьями; родники постоянно обеспечивают животных чистой питьевой водой. Дно чаши трещиноватое, поэтому вода не застаивается. В Европе о Нгоронгоро впервые узнали лет сто назад, когда сюда пробрался один немецкий путешественник. На рубеже нашего столетия два других немца, братья, поселились здесь, привлеченные плодородной землей. На дне кратера километрах в двенадцати-тринадцати друг от друга они построили себе дома и начали выращивать обычные для здешних мест культуры. Конечно, дикие животные и обитавшие здесь мирные пастушеские племена им мешали, и братья одинаково бесцеремонно расправлялись и с теми и с другими. Но ведь так ведут себя все колонисты - свои интересы ставят превыше всего.
      Братья Зидентопф вели борьбу с животными и с масаями, сражались с непокорной природой. Какой бы варварский характер ни носили их методы, наверное, им самим тоже приходилось не сладко, а когда началась первая Мировая война, они вынуждены были отступить.
      Танганьика была оккупирована немцами, но на севере она граничила с Кенией. И хотя небольшие немецкие отряды всю войну сковывали крупные силы англичан и южноафриканцев, тем не менее обстановка была явно не подходящей для того, чтобы выращивать сизаль и пшеницу в кратере Нгоронгоро. Даже когда немцы по сути дела были разбиты, они два года отказывались сдаться, пока из Европы не пришла весть о капитуляции.
      После заключения мира Танганьика перешла в руки англичан и появилась надежда, что удастся снова сделать кратер тем, чем он был прежде. Правда, одно время казалось, что из этого ничего не выйдет. Поскольку немцы заложили здесь фермы, нашлись сторонники того, чтобы английские фермеры продолжали это начинание, тем более что оба дома - один в Лераи, другой несколько севернее - были целы.