- Я старый человек. Много повидал. Но такого дня, как сегодня, в моей жизни еще не было. Волшебный день.
      Он сделал ударение на прилагательном и в изумлении покачал косматой головой.
      - Ну, поехали, посмотрим еще одного льва,- позвали остальные, усадили его в машину и повезли к очередному льву.
      Но голова старика все еще покачивалась, он никак не мог прийти в себя от изумления.
      Я тоже, впервые увидев Серенгети, качал головой, не веря своим глазам. То одна, то другая машина отставала из-за прокола, и мы останавливались, чтобы подождать ее. Магадийские шипы продолжали нам докучать, но они же помогли продлить эту чудесную поездку. В одном месте Ален резко затормозил и, не дожидаясь полной остановки, выскочил из машины. На бегу он сорвал с себя рубашку, потом запрыгал, держа ее перед собой. Мы с Дугласом тоже нажали на тормоза, подбежали к нему и увидели кобру с раздувшейся шеей.
      - Она не плюющаяся,-запыхавшись, произнес Ален и продолжал свой танец.
      Змея не сводила с него глаз и время от времени делала выпад против рубашки. Дуглас тоже забегал кругом, стараясь поймать обоих в видоискатель. Полутораметровая кобра то подавалась вперед, занимая новый рубеж для атаки, то поднималась над землей, обороняя старую позицию, и я вспомнил рассказ Киплинга про кобру, которая, как стрела, бросалась на мангуста.
      - А вдруг она надумает атаковать и ринется прямо на нас? - Я с детства нерушимо верил каждому слову Киплинга.
      - Не ринется,- выдохнул Ален.- Разве ты не видишь - это и есть атака. Быстрее двигаться она не может.
      И сразу старая история утратила всю свою прелесть, а сама кобра вдруг юркнула в нору. Дуглас возмущенно глядел на опустевшую сцену. Как это так змея ушла, не дожидаясь конца съемок.
      На ночь мы остановились в Серонере, маленьком красивом поселке в центре национального парка, занимающего площадь около 12800 квадратных километров. По соседству с поселком можно увидеть характерные для Африки огромные гранитные плиты, стоят акации, дающие желанную тень. Большинство приезжих размещаются в очень практичных круглых домиках с крутыми конусами крыш.
      Утром мы раздобыли две стовосьмидесятилитровых бочки для воды, запасли также побольше бензина, сказали о наших планах дежурным инспекторам и отправились искать место для лагеря.
      Около Нааби, километрах в сорока пяти от Серонеры в сторону Нгоронгоро, мы облюбовали себе площадку. Нааби - маленький холмик, вершина которого возвышается всего на каких-нибудь тридцать метров над равниной; тем не менее с него открывается великолепный вид. Ландшафт кругом настолько плоский, что видно вдаль на много километров. Мы поставили палатки под деревьями с восточной стороны холма, затем приступили к рекогносцировке. Водород ожидался только через пять дней, и у нас было вдоволь времени, чтобы подготовить полет. Надо было установить, куда и с какой силой дует ветер, а кроме того, выяснить, где искать стада и когда они перемещаются.
      Впрочем, в первое утро некоторые животные сами решили познакомиться с нами. Я услышал сквозь сон какие-то звуки и окончательно проснулся, когда в палатку заглянул Ален.
      - Не шумите,- сказал он.- Лев пришел, в пяти метрах от нас ходит.
      Мы с Дугласом тихонько поднялись с кроватей и выглянули. В самом деле, молодая львица присвоила себе одно одеяло и играла с ним, почти как котенок с клубком шерсти. Затем из кустов беззвучно выскользнула вторая львица и ухватилась за другой конец одеяла. Сразу в нем появились большие дыры, и оно впрямь стало похоже на клубок шерсти. Его не стащили ни с чьей кровати, оно лежало и сушилось около палатки Киари. Когда мы собирались накануне, я проявил небрежность, в итоге вечером одно одеяло оказалось пропитанным бензином, а одна канистра - пустой. Мы расстелили одеяло на земле, чтобы выветрился запах, а оно чем-то привлекло львиц, и теперь оставалось его только выбросить.
      Пока львицы состязались, кто кого перетянет, с другой стороны появились два льва в лучшем возрасте, с великолепными гривами. Присмотревшись хорошенько, мы разглядели в кустарнике среди деревьев еще несколько львиных голов, а шуршание коры говорило, что один лев решил вскарабкаться на дерево. Лагерь оказался в центре львиной активности, но звери спокойно воспринимали наше присутствие. Все внимание львов было обращено на львиц, а львицы увлеклись расправой с одеялом. Любитель деревьев, очевидно, был вполне доволен своей позицией на суку, а те, которые затаились в траве, незримо наслаждались там утренним воздухом.
      К сожалению, мы не могли вечно пребывать в неподвижности, любуясь львами из своих палаток. Киари как ни в чем не бывало приступил к повседневным делам; мы начали одеваться. Львы наконец снизошли до того, чтобы заметить нас, и не спеша побрели прочь, захватив с собой остатки одеяла. Мы сели завтракать. Начался наш первый день в национальном парке Серенгети.
      Ландшафт национального парка - все эти 12 800 квадратных километров почти совершенно плоский, так как в прошлом всю область занимало озеро Виктория. Разрушенные склоны Олдовайского ущелья помогли палеонтологам установить, как озеро наступало и отступало, как тысячелетиями откладывало осадки, как кормились жившие по его берегам люди. Животные в ту далекую пору отличались от нынешних. Одних истребили, другие видоизменились, но ландшафт в общем остался тем же. Возраст древнейших останков человека, найденных в ущелье, определяется в 1 миллион 750 тысяч лет. Тогда здесь обитали охотники; они питались мясом животных, которых ловили хитростью или убивали на равнине.
      Теперь от ущелья до озера Виктория далеко. По берегу озера проходит западная гранида Серенгети, оттуда заповедная территория простирается на восток почти до самого Олдовая. Раньше ущелье тоже входило в национальный парк, но, когда выделили заповедник Нгоронгоро, ущелье отнесли к нему. Нынешняя граница между парком и заповедником не совпадает ни с какими естественными рубежами и вовсе не учитывает естественную миграцию животных. Стада свободно могут выходить из парка, что и происходит. В этом не было бы ничего плохого, но правила охраны, действующие в парке, соблюдаются далеко не так строго в заповеднике, не говоря уже про области, лежащие дальше на север или на юг, где животных никак не охраняют. Границу национального парка обозначают стоящие редкой цепочкой бочки с землей. В пределах этой границы инспектора ревностно применяют власть, которой они наделены. За ее пределами и там, где нет хотя бы заповедника, формально тоже действуют некоторые правила, охраняющие животных, но от них мало проку. Живущие вне границ парка африканцы справедливо видят в животных источник своего существования. Такая система, когда животные на свою погибель свободно уходят из-под опеки, приводит в отчаяние инспекторов. Впрочем, на огромной территории Серенгети им все равно хватает работы.
      На первых порах главной задачей инспекторов было истреблять опасных зверей. Они убивали львов, ставших людоедами, стреляли взбесившихся слонов. Сопровождали также очередных "охотников", которые приезжали, чтобы обратить кучу денег в кучу окровавленных трофеев. Потом наступила пора, когда первейшей заботой инспекторов стало не дать животным полностью вымереть. Сотрудники национального парка, как могли, боролись с заболеваниями, преследовали браконьеров и хватали их тысячами. Собирали и уничтожали ловушки и самострелы. Сражались с засухой, с наводнениями, с добытчиками слоновой кости и рога носорогов. Словом, всячески старались наладить охрану животного мира.
      Теперь все проблемы основательно изучены и никого уже не поражают. Старые трудности еще не изжиты, и ситуация остается угрожающей, но хоть планы позволяют на что-то надеяться. В конце концов всегда настает время, когда после многолетних лобовых атак начинают подумывать об обходных маневрах. Прежде инспектора боролись с браконьерами, не обладая надлежащими средствами для такой борьбы. Ныне предложены планы, как увеличить эти средства, как добиться того, чтобы национальный парк был, так сказать, источником не только красоты, но и белка, как превратить браконьеров в надсмотрщиков, с выгодой использовать избыточный прирост стад, принимать туристов и пускать в оборот их деньги, как сделать сокровищницей крупную дичь, кое-где ставшую тяжелой обузой.
      Все это будет нелегко осуществить. Попытки управлять природой наталкиваются на ожесточенное сопротивление самой природы. В Кении вымирающих от жажды слонов удалось обеспечить водой. Они быстро ожили и, освобожденные от необходимости постоянно искать источники, принялись опустошать возделанные районы. До сих пор какой-то непонятный импульс побуждает сотни слонов сдирать кору с баобабов, обрекая деревья на погибель. Они сами уничтожают среду, от которой зависит их жизнь.
      Незнание - великая беда. Чтобы придумать обходный маневр, надо проникнуть в суть проблемы. Почему слоны воюют с баобабами? Как часто можно лишать животных водопоя, принуждая их переходить на новое место? Чем вызваны миграции гну? Нередко они оставляют хорошие пастбища с водопоем и переходят в худшие районы. Почему? Сколько съедает за день лев, часто ли он испытывает потребность в пище и почему численность стаи колеблется, хотя мяса вдоволь? Большинству заболеваний животных присвоены немудреные названия, какими люди обозначали свои собственные недуги в ту пору, когда еще не знали причин, а только пагубные следствия. Наука и медицина должны помочь решить проблему крупных животных. Только в 1961 году в Серенгети приступил к работе первый научный сотрудник на штатной должности. Только в начале 1962 года появилась маленькая лаборатория. Перед ней - непочатый край работы. Незнание так велико, что научным сотрудникам - их теперь четверо,наверно, труднее всего решить, не как работать, а с чего начать.
      До сих пор не установлено даже, сколько именно крупных животных обитает в Серенгети. Ошибка в последних данных может достигать 100 тысяч и больше голов. Подсчеты проводились с маленьких самолетов, которые летали в намеченные районы и кружили над каждым стадом. Прибегали к аэрофотосъемке, забираясь повыше на более мощных машинах, а затем не спеша учитывали пятнышки и точки, зафиксированные камерой. Наконец учетчики просто объезжали всю область на автомашинах. Участники всех этих затей трудились очень прилежно, однако итог каждой очередной переписи заметно отличается от предыдущей.
      Например, "по грубым подсчетам" Пирселла, в 1956 году в Серенгети обитала 101 тысяча гну. В 1957 году Свиннертон "весьма приблизительно" определил их численность в 180-200 тысяч. Отец и сын Гржимеки в 1958 году насчитали с воздуха 99481 гну. Тремя годами позже Толбот и Стюарт, произведя аэрофотосъемку, сообщили цифру - 221 699 гну. Такой же разнобой видим в подсчете с воздуха поголовья зебр. У Гржимеков итог -57199, у других -151 006. Гржимеки видели 5172 антилопы топи13, Толбот и Стюарт -15766. Причин расхождения много, такие огромные стада трудно подсчитывать, тем не менее очень важно возможно точнее установить их истинную численность14.
      Нас особенно интересовали наблюдения над популяциями, так как в этом деле аэростат, сдавалось нам, мог бы сыграть важную роль. Казалось бы, привязной аэростат, запускаемый в воздух в любой точке и позволяющий пассажирам спокойно обозревать ландшафт с высоты, скажем, трехсот метров, сулит большие преимущества перед самолетами и автомашинами. Мы должны были проверить свою догадку на практике. Однако не это больше всего занимало наши мысли, когда мы возвращались из очередной вылазки. Незабываемые картины вызывали у нас одно пламенное желание - сделать все, чтобы помочь сохранить Серенгети. То это были тридцать тысяч спугнутых кем-то гну, которые с грохотом промчались мимо нас, то стая бегущих по следу гепардов, или детеныш зебры на фоне бездонного неба, или топи - одинокий сторож на бугорке. Куда бы мы ни поехали в Серенгети и что бы ни происходило, всегда в памяти на всю жизнь оставалось чудесное зрелище. Мы приезжали вечером в лагерь, опьяненные впечатлениями, а душа жаждала еще. Как и все, кто попадает в этот национальный парк, мы с первой минуты стали его поборниками. Серенгети наследство, которое нельзя расточать. Серенгети надо спасти, каких бы трудов это ни стоило; нельзя допустить мысли о его гибели. Если кто-нибудь думает иначе, пусть побывает там и приобщится к этой сокровищнице.
      ТАБУН
      К тому времени, как мы добрались до Серенгети, я успел довольно хорошо узнать своих товарищей. Я не уставал благодарить судьбу за таких спутников и с радостью отмечал, что нам удалось совсем обойтись без обычных для экспедиций споров и раздоров, настолько обычных, что я спрашивал сам себя, как это мы ухитрились их избежать. Очевидно, все дело в чередовании опасных переделок и напряженной работы. Мелочное раздражение, бич небольших замкнутых групп, копится постепенно. А что успело накопиться, сразу рассеивается после успешного поединка с грозной опасностью - такой, как восходящие воздушные течения над Рифт-Валли. Способность злиться по пустякам не выживает в такой обстановке, для нее просто нет места.
      А впрочем, не возвожу ли я напраслину на моих товарищей? Что-то подсказывает мне, что Дуглас в любой обстановке нашел бы способ не тратить своей энергии на пустые препирательства, Ален же предпочел бы заняться чем-нибудь другим. Проверить эту догадку мне не пришлось - не было случая. Флегматичность Дугласа была просто непостижима. Как-никак, мои трюки с шаром сплошь и рядом подвергали его жизнь опасности, однако он ни разу не вмешался в вопросы пилотирования, считая, что аэронавтика - мое дело, а его дело - съемки. Сверх того, он явно был не способен таить в душе обиду. Однажды я бросил его на дороге под палящим солнцем, чтобы съездить за каким-то болтом. Я обещал обернуться за пять минут, но в пути случился прокол, а запасная шина оказалась не накаченной. Как назло, и болт не сразу нашелся. В итоге прошло больше двух часов, прежде чем я вернулся к Дугласу, которому даже негде было укрыться от зноя. Насколько мне помнится, между нами развернулся такой диалог:
      Дуглас. Привет.
      Я. Надеюсь, тебя не очень мучила жажда. Вот, полей.
      Дуглас. Спасибо.
      Я. Извини, что я так долго.
      Дуглас. Ничего. Представляешь себе, тут недавно прошел один человек с двумя большими английскими булавками в ушах.
      Я. Что ж, можно их носить и в ушах.
      Дуглас. Пожалуй.
      Я. Слышишь, мне правда очень неловко, что я долго ездил.
      Дуглас. Пустяки. Хотелось бы мне знать, с какой стати он воткнул себе булавки в уши?
      Я. А тебе не хочется знать, почему меня так долго не было?
      Дуглас. Наверное, тебя что-нибудь задержало.
      Я. Вот именно.
      Дуглас. Ну вот.
      Ален совсем другой. Уж он-то не смог бы спокойно сидеть и размышлять, зачем человеку носить в ушах английские булавки. Он вообще не способен сидеть на одном месте. Рано расставшись со школой, которая рассчитана на долгое и упорное сидение, он сперва пошел работать на мясокомбинат, однако вскоре заключил, что ему больше по нраву зоология, и решил заняться ею. Неделями, месяцами Ален бродил в лесах Восточной Африки, исследуя и снимая на кинопленку животный мир. Все его лагерное снаряжение составлял спальный мешок - заслуженный и горячо любимый Аденом "ветеран", из которого без конца лезли перья и которому был запрещен доступ в Серенгети, ибо инспектора посчитали сей дряхлый предмет слишком антисанитарным для приличного национального парка. Ален купил новый мешок только после того, как старый лишился своего последнего пера.
      Мать Алена служит в банке, только бы не сидеть в зверинце, в который превращен ее дом. Антилопа бонго15, которая под конец достигла веса около ста семидесяти килограммов, была Алену настолько дорога, что он вместо загона одиннадцать месяцев держал ее в комнате, предназначенной для гостей. А бабуин, которого Ален привез совсем молодым, шесть лет жил в доме. На первых порах он ко всем относился почтительно. Потом, как это свойственно многим стайным животным, он захотел повелевать и живо подчинил себе мать и сестру Алена, однако сам Ален ему не покорился. Шесть лет Алену удавалось перекричать жильца, издавая характерный для бабуинов звук - низкое, гулкое "угу-гу", но затем бабуин окончательно вышел из повиновения и вообразил себя хозяином, причем в его понимании это - увы!- означало, что можно безобразничать, кусать кого попало и вторгаться во владения соседей. Зверь в нем взял верх, и это его погубило: с бабуином пришлось расстаться.
      Если не считать мясокомбинат, первый заработок Алену принесли змеи. Он наловил кучу рептилий и выставил их на каком-то местном празднике. Повесил вывеску "Рептилии Рута", назначил входную плату и принялся пожинать плоды своих трудов. Теперь, когда ему исполнилось двадцать четыре года, его дела идут еще лучше. Ален отснял большую часть материала для фильма Гржимека "Серенгети не должен умереть"16, и съемки животных остаются его главным занятием. За год до нашей экспедиции он женился на Джоун, отличной, работящей девушке, которой на вид дашь не больше восемнадцати и которая чувствует себя в лесу так же уверенно, как сам Ален. Родители Джоун сопровождали туристов в путешествиях по Восточной Африке, и, как только она подросла настолько, что могла держать в руках кухонное полотенце, они стали брать ее с собой.
      Следующий член экспедиции - кикуйю Киари, повар Алена. Крутые дуги бровей придавали ему вечно удивленный вид. Киари скверно чувствовал себя в родной среде львов и носорогов и явно предпочитал Найроби, но он был чрезвычайно старательным, приветливым и обязательным человеком. Один раз нам удалось заманить его в гондолу и на несколько минут поднять в воздух. Я уверен, что Киари чувствовал себя очень худо, однако он старался не показывать виду, потому что перед ним на шаре по очереди поднялись все члены наземной команды. Только брови его чуть не слились с курчавой шевелюрой.
      На Киари мы и закончим знакомство с нашим отрядом. Каждый день мы покидали лагерь и отправлялись в экскурсию по Серенгети. В парке всегда было на что посмотреть. Вот гепард крадется сквозь траву, а в следующую минуту он помчится, словно борзая, огромными прыжками. Вот леопард, прильнув к земле, ползет так, будто ноги его атрофированы и для передвижения, как у змеи, служат ребра. Однажды мы в сильный ливень наблюдали, как три львицы поочередно атаковали больную зебру. Все три потерпели неудачу, потому что бросались на нее, не успев подобраться достаточно близко к испуганному животному. Обычно львы подкрадываются к добыче вплотную, они плохие преследователи, что и доказала зебра, спасшаяся бегством.
      Наши наблюдения Ален дополнял рассказами. Больше всего мне понравилась история про бабуинов и леопарда. (Напомню, что бабуины любимая пища леопардов, и ничто не действует так устрашающе на этих обезьян, как запах их врага.) Однажды Ален увидел леопарда, который быстро пересек полянку и взобрался на дерево. Сразу после этого на полянке появилось с полсотни бабуинов - идут, покачиваются, гордые, важные, надменные, чрезвычайно довольные собой. Впереди, раскачиваясь особенно сильно, выступал бабуин покрупнее-вожак, король. Каждое его движение, каждый мускул обличал предводителя. Вдруг он почуял запах леопарда и с громким воплем подскочил высоко в воздух. Ноги его, совсем как у диснеевской собаки, побежали еще в воздухе, и, коснувшись земли, он ракетой пустился наутек. В одну секунду поляна опустела, виден был только свисающий с дерева длинный хвост леопарда.
      Леопарды разными способами добывают свое любимое блюдо. Один из самых простых - доконать жертву страхом. Завидев приближающегося хищника, перепуганные насмерть бабуины с визгом мчатся к ближайшему дереву. Леопард усаживается внизу ждать, нервное напряжение на дереве растет. Вот пятнистый зашипел, и сразу визг звучит громче, с новой силой разгорается драка за лучшее место. Через пять минут опять шипение. Страх переходит в панику, бабуины лихорадочно ищут места побезопаснее. Опять шипит. Опять слышен визг, опять идет возня. И вот уже чьи-то нервы не выдержали. Отчаянным прыжком один из бабуинов пытается достичь соседнего дерева, но леопард прыгает еще стремительнее - обед обеспечен. И тотчас напряжение спадает. Жизнь возвращается в обычную колею - до следующего раза.
      На огромных просторах Серенгети число особей тоже огромно. Не одна стрекоза порхает в вечернем воздухе, а сразу тысячи. Вокруг каждого дерева переливаются рои трепещущих крылышек, а со всех сторон летят еще и еще... Или взять турачей. Едем на машине, вдруг из-под самых колес взлетает пара турачей и тут же снова ныряет в траву. А за ними, будто по сигналу, и другие пары повторяют этот маневр. Подпустят машину вплотную, метнутся в сторону и снова садятся. Так продолжалось много километров. Можно было подумать, что перед нами одна и та же пара, пока спектакль неожиданно не прекратился. Сменилась трава, и фауна тоже изменилась.
      Когда ведешь машину в Серенгети, это чем-то напоминает пилотирование самолета: чтобы в кратчайший срок кратчайшим путем достичь намеченной точки, надо ехать по компасу или держать курс на какой-нибудь приметный ориентир вдалеке. Летчик, который сбился с курса, непроизвольно отклоняется в сторону солнца. Я поймал себя на том же в Серенгети. Приходилось все время следить за собой, чтобы ехать по прямой, а не по дуге.
      Удивительны вечера в Серенгети. Было грустно, когда угасал дневной свет, но обилие звуков возмещало утрату. Смотреть, как лев медленно шествует мимо вашего лагеря,- это здорово, однако нисколько не хуже внезапно услышать львиное рыканье в темноте, в полусотне метров от палатки. Сидя у костра и тихо переговариваясь, мы ловили каждый звук и пытались представить себе, что происходит в ночи. Иногда это было не трудно, как в тот раз, когда неподалеку от лагеря сначала долго ворчали львы, потом на смену их рыканью зазвучал истерический вой подходивших с разных концов гиен. Слышно было, как идет потасовка, время от времени кто-то взвизгивал от боли.
      - Похоже, из-за добычи дерутся,- сказал Ален. Мы сели в машину и поехали на шум.
      С помощью прожектора мы быстро установили, в чем дело. Наше появление заставило удалиться двух львов, но полтора десятка шакалов и десяток гиен не захотели расстаться с убитой гну. Подъехав поближе, мы выключили мотор и направили прожектор на наполовину съеденную антилопу. Безмолвная ночь придавала всей этой картине какую-то театральность. Мы чувствовали себя зрителями спектакля, разыгрываемого на подмостках. Вой прекратился, как только мы прибыли, и дальше все происходило без звука. Звери вбегали на сцену и убегали обратно, бесшумно ступая по земле. Мясо они рвали тоже почти беззвучно. В темноте все время загорались новые глаза одного цвета, когда они смотрели прямо на нас, другого, когда их что-то отвлекало. Мы сидели, будто завороженные, до тех пор пока кости гну не были обглоданы начисто. Спектакль кончился. Сцена - маленькая прогалина среди кустов - опустела, актеры разошлись и исчезли во мраке.
      На пятый день, как было условлено, прибыл газ из Найроби. Мы услышали на Серонерской дороге мощный гул двух тяжелых грузовиков и завернули их в наш лагерь. Пришел конец наземным съемкам и наземным наблюдениям. .Предстоял новый перелет. Но теперь рисковать не будем, стартуем только в урочный час, когда мы сами, ветер, прогнозы, животные - все будет, как говорится, в ажуре. Эти шестьдесят баллонов водорода не будут потрачены на воздушную акробатику. На этот раз мы добьемся своего, пролетим как можно ниже над наиболее многочисленными табунами.
      В день приезда грузовиков дул свежий северо-восточный ветер, и вообще все было слишком неопределенным, чтобы назначить старт на завтра. Поэтому мы предложили рабочим пока отдыхать, а сами приступили к последним приготовлениям. Я давно не занимался оболочкой; между тем беглый осмотр в Нааби показал, что она находится в скверном состоянии. Посадка около масайского стойбища обошлась нам дороже, чем я думал.
      Обычно оболочку латают, когда шар наполняется газом. Секция за секцией поднимаются до уровня ваших глаз, вы отыскиваете проколы и заклеиваете их. Давление внутри частично наполненной оболочки так мало, что утечка в поврежденных местах совершенно незначительна и можно успеть все починить по сути дела без потерь. Однако на сей раз я убедился, что речь идет не столько о маленьких проколах, сколько об изрядных дырах. Требовался основательный ремонт еще до наполнения.
      Дело это нехитрое, но утомительное. Я забрался внутрь оболочки и то на четвереньках, то стоя высматривал дырки, сквозь которые пробивался извне яркий свет. Джоун снаружи помечала их крестиком, за ней шел Дуглас с клеем и заплатами. Если вы хотите в несколько часов сбросить пятьдесять килограммов, возьмитесь искать дыры в оболочке аэростата. Внутри шара поту некуда испариться. Он липнет к коже. Он течет по ней струйками. Он ест глаза. Тем временем несчастный, попавший в душную ловушку, силится припомнить, был ли он уже в этом уголке лабиринта, осматривал или нет эту скользкую складку. В конце концов мы решили, что работа завершена, и жадно принялись поглощать напитки, чтобы возместить утраченную влагу.
      Пополудни, захватив мешки, мы отправились к барханам за песком. Удивительное явление эти серповидные холмы. Они образуются там, где на почве достаточно песка и ветер постоянно дует в одну сторону. Песок скапливается вокруг какого-нибудь камня, куча растет, превращается в изогнутый полумесяцем холм и наконец начинает перемещаться. Рога полумесяца вытянуты по ветру, и вся формация поразительно симметрична. Перемещаясь (на два-три сантиметра в день при сильном ветре), бархан стонет, так как сухие песчинки трутся друг о друга с жалобным звуком. Мы облюбовали себе один бархан и застряли на нем до вечера. Он был высокий и крутой, и мы скатывались с гребня вниз, как на санках. Покажите ребенку бархан, и он уже никогда не взглянет на обыкновенную песочницу. Их просто нельзя сравнивать. Во всяком случае такое ощущение было у нас, когда мы барахтались, кувыркались и прыгали по склонам певучего холма. Прошло часа два, прежде чем мы вспомнили про мешки.
      На следующий день Дуглас и Ален поехали проверить, как перемещается табун, над которым мы хотели пролететь. Нам требовалось возможно точнее предугадать его движение, а это было нелегко, потому что последние дни табун оставался на месте, а раньше проходил в день до тридцати километров.
      Ежегодная миграция здешних стад - капризный процесс. Никто не знает, чем она вызывается и почему идет так неровно. Вечером на горизонте сверкали молнии, днем в небе плыли свинцовые тучи, однако ни то ни другое не повлияло на животных. Наши наблюдения не подтверждали теории, будто стада трогаются с места перед дождем.
      Интересующий нас табун представлял собой огромное скопление животных - около двадцати пяти километров в длину; тем не менее на свободно парящем шаре вполне можно было промахнуться. Малейшее изменение ветра, внезапный импульс в стаде - и стартовая площадка нас подведет. Оставалось ждать с выбором до последней минуты. Конечно, это не застрахует от промахов, но постараемся свести риск до минимума.
      Наш план сводился к тому, что вечером все пять машин выедут за пределы Серенгети и сразу за границей парка, у дороги на Лолиондо, возле гряды, известной под названием Олдоньо-Гол, мы выберем для наполнения шара площадку километрах в пятнадцати от стада, с наветренной стороны. При этом надо учесть возможное передвижение животных за ночь. Рано утром мы стартуем с таким расчетом, чтобы пройти прямо над табуном. Для этого нужно наполнить оболочку в предрассветные часы. Делать это с вечера и на ночь поставить шар на якорь было бы безрассудством. Сколько раз мы просыпались в лагере от неожиданных шквалов, так что уж лучше сократить промежуток времени между заправкой и стартом. Буря в Маньяре проучила нас. Итак, в четыре утра мы пустим газ, на рассвете управимся с мудреной процедурой подвески гондолы и вылетим, едва подует первый утренний ветерок. А дальше... дальше перед нами будет вся обширная равнина Серенгети.
      Под вечер Ален и Дуглас вернулись из разведки, сильно озадаченные поведением животных. Табун быстро перемещался по саванне около озера Лагая. При этом тридцать тысяч животных сбились так плотно, что длина табуна стала намного меньше двадцати пяти километров. Конечно, летя над Серенгети, мы в любом случае увидели бы множество животных, но для нас очень важно было пройти именно над таким скоплением. Мы поели и, захватив необходимые припасы, покинули лагерь. Следом катили оба грузовика.
      Ален отделился от колонны, чтобы посмотреть, как двигается табун, и снова был немало озадачен. Животные совсем ушли от озера Лагая. Но они перемещались в прежнем направлении, и мы избрали для старта площадку в пятнадцати километрах к югу от гряды Олдоньо-Гол. Четыре льва не спеша покинули поляну, не захотев смотреть, как мы будем готовиться к полету. Мы расстелили оболочку на брезенте, расправили все складки и укрепили стропы. Потом надели сеть, равномерно натянули ее и прицепили по мешку с песком к каждой четвертой клетке. Сняли с грузовиков баллоны, отвинтили колпаки, соединили десять баллонов коллектором и подключили его через шланг к патрубку. Укрепили клапан, подготовили гондолу. Оставалось лишь - в последний раз - пустить водород.
      Все выглядело как нельзя лучше, но от этого мы только больше беспокоились. Малейшая перемена - и условия уже не будут идеальными, а тогда неизвестно, как обернется полет. Каждый порыв ветра пугал нас. Все заставляло настораживаться. Киари подал ужин. Мой строптивый желудок принял лишь малую часть. Потом он и ее исторг. Человеческий организм представляет собой комбинацию совершенно независимых частей, каждая из которых по-своему выражает недовольство или отвращение. Я решил, что сон во всяком случае необходим моим измученным нервам, и занял со своим спальным мешком место в ряду остальных коконов. Будильник, такой чужеродный в этом диком уголке, был заведен на четыре утра.
      ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕЛЕТ
      Будильник зазвонил в точно назначенное время. Я посмотрел на небо. Легкая пелена слоистых облаков стала поплотнее - и только, никаких зловещих признаков. Можно вылетать. Натянув влажную от росы одежду, мы молча принялись за работу. Машины стояли капотом к шару, и мы включили фары перед тем, как Ален пустил водород из первой батареи. В ночи раздался резкий вой вырвавшегося газа, и "Джамбо" начал обретать положенную форму.