Кроме обычных для этого края препятствий нас задержало в пути львиное семейство. Старый, тощий лев ничем не привлекательнее других старых тощих самцов, зато львица в расцвете сил одно из самых совершенных творений природы. Когда она прохаживается, или затевает возню с озорным львенком, или вдруг ни с того ни с сего делает прыжок метров на пять, можно залюбоваться игрой ее мышц. Идеальное сложение, великолепная окраска, изящество - кто сравнится с ней? Возможно, гармоничная сила львицы особенно бросается в глаза потому, что в стае почти всегда есть один-два члена, уступающие остальным по физическим данным. В царстве хищников, особенно если они ведут стайный образ жизни, ослабевшие могут еще рассчитывать на долгий век в противоположность животным, составляющим их добычу. Больная гну или газель, если не произойдет чудесного исцеления, протянет от силы несколько часов. Престарелый лев может жить еще много лет, пока есть стая, которая о нем заботится.
      Вытащить лендровер из грязи было нелегко. Начищенные до блеска ботинки и новые носки, купленные в Найроби, я снял, как только прилетел в кратер, но мои роскошные брюки были еще на мне, когда я бродил по колено в воде. Как совместить два столь разных образа жизни?..
      Хотя у нас были две лебедки и грузовик, мы два часа барахтались в грязи, прежде чем одолели ее. В таких случаях здорово выручает танганьикский домкрат. Пусть вас не смущает название - это просто нехитрая конструкция из дерева и железа с одной-единственной функцией. С ее помощью можно поднять любую часть автомобиля, была бы опора в виде деревянной колоды. Поднял колесо и подкладывай в колею подручный материал, чтобы резина хотя бы на миг обрела опору. Не будь этого изобретения, количество рабочих часов, поглощаемых грязью, достигло бы астрономических размеров. И не будь у нас танганьикского домкрата, крылатые мучители высосали бы из нас всю кровь. В жизни не видел такого скопища шестиногих! Они лезли в рот, в глаза, в нос и утоляли хоботками жажду. К счастью, это было местное явление; стоило нам отъехать, как мы избавились от этой чумы.
      Зато нам встретились полчища долгоногов10, которых днем в этих местах не увидишь. Энергично отталкиваясь длинными задними ногами, они лихо плясали в свете фар. Когда глядишь на них, так и подмывает выскочить из машины и затеять облаву. Есть три причины не поддаваться этому соблазну. Во-первых, кратер изобилует львами и другими животными, присутствие которых не располагает к таким затеям. Во-вторых, долгоноги обычно пасутся возле своих нор, а норы глубокие, попадет нога - не скоро вытащишь. В-третьих, даже если ноги останутся целы, долгонога вам все равно не поймать. Во всяком случае мы, как ни старались, не поймали ни одного.
      Во время визита в Найроби я воспользовался случаем и отправил в Англию кучу отснятой пленки. А после моего возвращения мы в первый же день почему-то затеяли вечером дискуссию об операторской этике, в частности при съемке животных. Ален рассказал о той поре, когда на Африканском континенте впервые появился человек с кинокамерой. Дескать, тогда старались изображать Африку возможно более жестокой и дикой. Набьют мясом зебры одежду, втиснут это чучело в спальный мешок и положат его в палатку. И камера запечатлевает на пленке жуткое зрелище: лев пожирает человека... Все подобные трюки теперь запрещены властями, чтобы вид палаток и спальных мешков не ассоциировался у львов с пищей.
      У зрителя было свое понятие о "подлинной Африке", и продюсеры подлаживались под это понятие. Спрос на "подлинную Африку" существует до сих пор, говорил Ален. Но как ее показать?
      - Что за радость снимать европеизированных пигмеев, которые ходят в жилетах? Даже если вы их разденете, загар выдает, что они были одеты. Увидят человека с камерой и бегут к нему, клянчат денег, только что экспозицию не подсказывают.
      - Но ведь это тоже Африка, как бы они ни одевались!
      - Конечно,- согласился он.- Но это будет уже другой фильм. Не такой, какой нужен большинству зрителей. Если уж показывать пигмеев, то так, чтобы вся кожа была одного цвета. Животных снимай так, чтобы на заднем плане не было дорог и автомашин. Жилище в кадре допустимо только глинобитное, никаких кирпичей, не говоря уже о дорожке с гравием.
      - Но ведь может случиться так, что настоящий лев в настоящей Африке пройдет мимо машины?
      - Может,- ответил Ален,- но нежелательно. На то и организация. Зайди с другой стороны или еще что-нибудь придумай. Конечно, трудно провести границу. Одни буквально все организуют, даже привозят животных с собой в Африку. Является такой деятель со своей машиной в Найроби и заявляет, что отправляется в Северную пограничную область, чтобы искать редких зверей. Отъедет от Найроби километров на восемь - десять и в каком-нибудь глухом уголке выходит из машины - устал. Еще восемь-десять километров - совсем устал, терпение на исходе. Наконец тайком поместит привезенного зверя в уголок, смахивающий на логово, и начинает его выслеживать. Настоящая Африка! А точнее, настоящий обман.
      - Так ведь все кино - сплошное надувательство, разве нет? - возразил я.- Идет панорама, потом крупный план, потом все показано с другой стороны, в следующую секунду следует сверхкрупный план, а камеры в кадре не появляются. Спрашивается, кто же снимал? Разве не обман - создавать у зрителя впечатление, будто никакой камеры и не было вовсе? Так зачем же так ратовать за правдоподобие?
      - Правда, что хорошего,- вступил Дуглас,- если зрители начнут задумываться и сомневаться, как это оператор смог снять такой кадр?
      - Во всем, что снимаешь,- продолжал Ален,- стремись к правдоподобию. Как бы трудно оно ни давалось. Ты должен предвидеть, как поведет себя зверь в следующую минуту, и быть наготове. В том, что обычно делают животные, для нас ничего занимательного нет. Поэтому так важно не прозевать, когда происходит что-то интересное для камеры. Инсценировать действие не годится, но нет ничего худого в том, чтобы создать нужную обстановку. Скажем, лемуры любят кузнечиков. Что же предосудительного, если ты сведешь их вместе и снимешь результат? Одно плохо: лемур ночное животное, а снимать приходится днем. Но ведь ночного угощения не устроишь.
      Дискуссия затянулась; время от времени нас перебивал своими криками даман. Лично мне кажется, что большинство операторов-анималистов дорожат своей репутацией и работают терпеливо, со знанием дела, а не выезжают на трюках и ухищрениях. Хотя им, наверно, подчас хотелось бы, чтобы кодекс профессиональной чести был менее строг.
      ВОЗДУШНЫЕ ГОНКИ
      Шесть дней спустя мы покинули наш лагерь под фиговым деревом и отправились на воздушные гонки. До тех пор мы занимались съемками, все равно без водорода с шаром делать было нечего, а водород нам обещали поставить к началу перелета из Найроби. Мы побывали также на противоположной стороне кратера, поднялись по северной, мало наезженной дороге в глухое селение Наиноканока. Здесь много месяцев никто не ездил, и дорога оставляла желать лучшего, зато кругом был чудесный ландшафт с необычным для Африки мягким очарованием. В рестхаузе - удобной и теплой благодаря толстой соломенной крыше постройке - мы развели в очаге жаркий огонь. Выходя за дровами, любовались редкостно ясным ночным небом.
      Мы и вторую ночь провели в рестхаузе, а день потратили на поход к кратеру Эмбагаи. Я приметил его еще с самолета Хью и знал кое-что о его чудесах, но, естественно, не мог заранее представить себе, каким наслаждением будет бродить по кустистой траве под ржание зебр, обращая в бегство одиночных гну. Правда, я совсем забыл, что ходить на большой высоте бывает тяжело, а ведь гребень кратера расположен в трех тысячах метров над уровнем моря. Наш шар, легко преодолевающий расстояния и набирающий высоту, никак не помогал нам удержать в памяти истину, что, чем реже воздух, тем больше в нем нуждаются работающие мышцы. Карабкаясь на гору, я вдыхал и выдыхал его так порывисто, что легкие вряд ли поспевали поглощать драгоценный кислород.
      Кстати, только легкие и работали вовсю, в остальном тело было сковано вялостью. С трудом переставляя ноги, я размышлял над тем, что эволюция могла бы снабдить нас более совершенным дыхательным аппаратом. Возьмите рыб: у них сквозное устройство, не нужно выпускать воду обратно в то самое маленькое отверстие, через которое она только что поступила. А виноват во всем хитроумный стабилизатор - плавательный пузырь. Не стань он примитивным легким для рыбы, сменившей воду на ил, не помоги ей превратиться в первое наземное животное, из жабер, быть может, развилось бы что-нибудь получше. Но так вышло: ошибка, происшедшая в девоне, привела к тому, что четвероногие были оснащены системой с очевидными недостатками. Во всяком случае я считал ее такой, когда, борясь с одышкой, упрямо карабкался вверх, к гребню Эмбагаи.
      Как всегда, усилия, потраченные на восхождение, окупились сторицей. Правда, мы не спустились к кратерному озеру, просто полежали на гребне, на мягкой траве, жадно вдыхая легкий ветерок. Если судить по коршунам, тоже обратившим внимание на этот воздушный поток, птицы получают удовольствие от полета. Они парили совсем низко над нами, и только хвостовые перья иногда чуть шевелились. Скользнут в сторону - и опять неподвижно висят в воздухе.
      Мы еще были на горе, когда наступил вечер. В тропических широтах вечер отнюдь не отвлеченное понятие, с помощью которого человек делит сутки. Солнце как-то неожиданно тускнеет, и в ту же секунду, словно мир до тех пор был черно-белым, всюду проявляются краски. Горы становятся голубыми, темные озера переливаются серебром, а на пыльную, сухую землю ложатся сочные коричневые блики. Даже воздух как будто меняется, когда наступает вечер.
      На следующий день уже под вечер мы возвращались по дну Нгоронгоро обратно в наш лагерь. Вылазка затянулась, и у знакомого нам теперь Фигового холма я решил выйти из машины, размять ноги. И чуть их не протянул... Ничего не подозревая, я шагал через полуметровую траву под венчающими бугор тремя фиговыми деревьями. Вдруг на меня заворчал лев. Самец с великолепной гривой вскочил на ноги, и тут я его заметил. Книги и работники заповедников уверяют, что в таких случаях нужно замереть на месте и пристально глядеть на зверя. Я опозорился. Услышав ворчание, я оробел и отпрянул на два-три шага, прежде чем увидел льва; другими словами, не успев оценить обстановку, уже отступил. Пристально глядеть на зверя было поздно. Как потом рассказывали мои товарищи, лев подался в мою сторону, но увидел их и нырнул в траву. А я стремглав бросился в машину, где меня одолел дурацкий смех, причем я почему-то никак не мог повернуть ключ зажигания. Рассматривая льва в видоискатель, как-то не думаешь о могучей силе царя зверей. Вспомнить о ней совсем не вредно.
      Два дня спустя мы прибыли в Найроби. После Нгоронгоро здесь было куда как просто готовиться к полету. Машина строительного управления привезла песок, "Ист-Афри-кен индастриз" зарядил баллоны газом, Транспортное агентство доставило их. Отряд курсантов составил наземную команду, отдел диспетчера обеспечил нас всеми необходимыми синоптическими данными. Мы было встревожились, обнаружив, что пропала важная деталь распределительного крана. Случись это в кратере - беда. В Найроби, где Ален знал всех и все, проблема решилась в два счета. Питер Уокер, агент автомобильной компании, торгующий "ягуарами", помог привести кран в порядок. И все-таки, несмотря на то что мы могли рассчитывать на всяческую помощь, и нам ни в чем не было отказа, мне, когда я накануне полета расстилал оболочку на взлетном поле, почему-то было страшновато. Наши перелеты можно было назвать замечательными, удивительными, однако летать в Африке оказалось куда опаснее, чем я ожидал. Конечно, никого не ранило и не убило, но ведь нам все время неслыханно везло. В одном месте, словно по заказу, стояло сухое дерево, в другом месте мы неожиданно мягко сели - нельзя же без конца уповать на подобные чудеса. Так не может продолжаться вечно. Когда-нибудь чаша весов склонится в другую сторону.
      Пока я размышлял над этим, подъехали на велосипедах двое мальчишек; по их словам, они захотели нам помочь. "Помощь" заключалась в том, что мальчишки, не слезая с велосипедов, задавали мне вопросы. Оба были дети местных европейцев.
      - Это вы полетите на шаре?
      - Да, я и еще двое.
      - А это ваш шар?
      - Да.
      - А нас не возьмете?
      - Нет места.
      - Это опасно?
      - Бывает опасно.
      - А вы можете убиться насмерть?
      - Это не исключено.
      - Ух ты,- сказал тот, что побойчее,- тогда будет пятеро за два дня.
      - Это как надо понимать? А кто остальные двое? - спросил я, отрываясь от своего дела.
      - А вы не слышали? Один свалился с грузовика утром, когда был смотр. Второй сорвался с веревочной лестницы, которая была подвешена к самолету. Готовился к гонкам.
      - Где же это было? - Моя рука, державшая канат, как-то странно обмякла.
      - Да вон, за дорогой. Отсюда было бы видно. Мы-то не видели. Поздно приехали. Понимаете, он висел на этой своей лестнице, потом вдруг упал. На нем был пояс какой-то, для страховки, да оборвался, что ли. Вот он и упал и убился насмерть. А другой случай был в городе. Вывалился из грузовика, понимаете? И попал под другой грузовик. Его тоже убило.
      Они на минуту призадумались. Потом снова принялись расспрашивать.
      - Скажите, вы правда можете убиться завтра? Если шар лопнет или что-нибудь откажет, когда вы заберетесь высоко-высоко? Или вы из корзины вывалитесь, или еще что?
      Я ответил, что это вряд ли возможно, но, очевидно, не убедил мальчишек, они продолжали обсуждать вероятность еще одной или трех смертей. Вдруг оба сорвались с места.
      - Пока! Постарайтесь не разбиться.
      - Пока.
      По расписанию нам предстояло стартовать, когда участники гонок сделают перерыв на ленч. Это означало, что мы будем располагать временем,- весьма кстати, потому что старт аэростата не распишешь точно по часам, а во время перерыва мы причиним диспетчеру меньше хлопот. По правилам в воздушном океане все уступают дорогу аэростату, тем не менее лучше выпустить нас, когда в воздухе будет поменьше самолетов.
      В воскресенье - день гонок - в девять утра приступили к заправке. Погода сулила ветер, и я подумал, что хорошо бы стартовать пораньше, как только начнется перерыв. Быть на земле в разгар полуденного зноя - мало радости. Чтобы шар был хоть отчасти прикрыт от ветра, его наполняли за большим ангаром. Шар рос на глазах, но и скорость ветра росла. Курсанты, поминутно бегавшие к диспетчеру, приносили все более тревожные вести. Я решил, что стоит взлететь, не дожидаясь ленча, если это окажется возможно. "Ни в коем случае не вылетайте; если скорость ветра превышает 15 узлов",- учил меня Ян Бусман. Очередной гонец доложил, что ветер достигает 25 узлов.
      Дуглас - он стоял у баллонов - издал отчаянный вопль. Кончился газ. Кто-то основательно ошибся при зарядке. Я поглядел на оболочку. Не хватает по меньшей мере 85 кубометров. Надо действовать быстро, и чтобы все шло без сучка без задоринки. А это бывает крайне редко... Я растерянно огляделся по сторонам и увидел нашего поставщика,- начальника цеха электролиза. Он пришел проследить, все ли в порядке.
      - У вас есть на заводе еще газ в баллонах?
      - Есть, около восьмидесяти пяти кубометров.
      - Можно его получить?
      - Конечно, но у меня нет машин привезти его, сегодня воскресенье.
      Ален обратил наше внимание на грузовик, стоявший перед пивной "Дам Бастерз". Мы побежали туда. На дверце грузовика было написано: "Лесопильня Сикх". Мы ворвались в пивную. За столом сидело двое сикхов.
      - Можно одолжить ваш грузовик?
      - Можно, а для чего?
      По пути я объяснил, для чего. В кузов набилась куча людей, среди них был и начальник цеха.
      - Открывайте ворота! - крикнул он, едва мы подъехали к заводу.
      - Закрывайте ворота! - крикнул он через две минуты. Баллоны уже лежали в кузове, мы их пошвыряли так, словно они ничего не весили.
      Всего через полчаса после того, как была обнаружена недостача газа, мы въехали на аэродром. Что говорить, в Найроби проблема заправки решается проще, пусть даже над равниной кругом гуляют сильные ветры.
      - Скорость ветра достигает 30 узлов,- доложил прибежавший курсант.
      Доставленный водород живо перекочевал в оболочку, потом мы с предельной быстротой подвесили гондолу, никаких заторов не было. Однако с гондолой аэростат сразу поднялся метров на пять выше, ангар уже не мог его прикрыть, и началась мощная качка. Все-таки мы забрались в гондолу, хотя оранжевый шар над нами так и норовил удариться о землю. С трудом удерживая равновесие, мы занялись погрузкой.
      - Подайте мне, пожалуйста, эту камеру,- вежливо попросил Дуглас, и один из наших помощников поднял ее с асфальта, на который она шлепнулась.
      - Ветер достигает 35 узлов! - послышался чей-то звонкий голос.
      - Пора взлетать,- сказал я, и протянутые руки курсантов приняли несколько мешков с песком.
      Аэростат лег набок, люди бросились врассыпную. Опомнившись, наземная команда повисла на гондоле. Я сбросил полмешка песку, выждал, когда аэростат встал почти прямо, открыл патрубок и крикнул:
      - Отпускай!
      Курсанты отпустили, и мы пошли. Тотчас качка прекратилась. И мы больше не ощущали порывов ветра, нас объял покой свободного полета. Вот только высоту не набираем... Я сбросил еще полмешка песку, и мы с привычной легкостью взмыли над ближайшей виллой. Земные шумы быстро стихли вдали.
      - Так, взлетели,- как обычно, произнес Дуглас, но я уловил в его голосе необычный оттенок.
      Еще бы, при таком "взрывном" старте, когда стропы подвергаются очень сильной и неравномерной нагрузке, всякое может случиться. Резкий порыв ветра в неожиданном направлении мог вызвать катастрофу. Мне снова вспомнились Бусманы: "Самое надежное - воздух. Несчастья случаются на земле".
      Скорость, с какой мы шли над землей, подтверждала тревожные сигналы, полученные из диспетчерской. Мы набрали хорошую высоту - двести метров с лишним, но неслись со скоростью около 50 километров в час. Причем оказалось, что нас несет не точно на равнину Атхи. Если бы ветер отошел градусов на десять к северу, курс был бы верным. Теперь же мы от аэропорта Вильсон долетели до Карена, а оттуда пошли прямо на холмы Нгонг. Что ж, там тоже есть что посмотреть. Конечно, это не то, на что я рассчитывал, но как-никак заповедник, множество всякой дичи.
      В Карене находился дом Алена. Это значит, что он являлся туда раз в месяц, разбирал почту, проверял свой зверинец, принимал ванну и отправлялся в новое путешествие. Теперь он показал нам самые интересные точки района, который стремительно проносился под нами. Кончились предместья Найроби, дальше пошли примитивно возделанные участки. Мы окликали работавших в поле африканцев; они оглядывались в любую сторону, только не вверх. А вот и пологие склоны Нгонг. Большая часть холмов покрыта заповедным лесом. Между деревьями бродили буйволы, встречались и антилопы канны. Мы бесшумно скользили над ними на высоте каких-нибудь ста метров. Где-то стучал топор, потом мы вдруг увидели самого лесоруба. Забрался в гущу заповедника и заготавливает дрова!
      - Я тебя вижу! - крикнул Ален на суахили.- Кто тебе разрешил рубить здесь лес?
      В жизни не видел, чтобы человек так быстро улепетывал. Лесоруб стремглав юркнул в кусты.
      - Я тебя вижу под кустом,- не унимался Ален.- Лучше бросай это дело.
      Разумеется, долго стращать его мы не могли. При скорости пятьдесят километров в час мы быстро оставили позади прячущегося в кустах нарушителя. Так закончился первый лесной обход с применением аэростата.
      В отличие от нас склон упорно карабкался вверх, и, чтобы исправить это несоответствие, я высыпал немного песку. Шар не спешил реагировать; тогда я высыпал еще. Аэростат продолжал идти горизонтально. Сколько я ни сбрасывал балласт, нас несло прямо на стену. Было похоже, что воздушное течение, вместо того чтобы плавно огибать холм, упирается в него, потом делает скачок вверх. Следовало быть готовым к неприятностям. Я сбросил еще песка - никакого толку.
      - Кажется, нам предстоит так называемая промежуточная посадка,заметил я.
      Так и вышло. Внезапно мы увидели впереди небольшую ферму. Возле хижины, окруженной чахлой кукурузой, стояло пять человек. Вот уже наш гайдроп чертит концом полосу на земле почти рядом с ними...
      - Фантастический кадр - козы, вид сверху,- объявил Ален, запечатлевая на пленке редкостный эпизод.
      - Посмотрите на этих людей! - воскликнул Дуглас.- Они не двигаются с места. Эй, джамбо! Джамбо!
      В ту же секунду мы ударились о землю. Толчок был весьма ощутимый. На мгновение гондола остановилась, затем шар рванулся вверх и понес нас дальше.
      - Они даже шага не сделали,- сказал Дуглас, разбираясь в своих конечностях. - Ква хери! До свидания. Когда еще к вам следующий шар прилетит! Ква хери!
      Моя догадка насчет воздушного течения подтвердилась. И хотя мне не удалось предотвратить промежуточную посадку, зато потом мы подскочили до высоты около тысячи метров и с большим запасом прошли над макушками Нгонта. Словно быстрая река, встречающая огромный валун, воздушное течение круто перевалило через холмы, и мы с ним.
      Сразу за гребнем, как и надо было ожидать, мы начали снижаться. Это нас вполне устраивало, и я не вмешивался в ход событий. Оставив позади Нгонг, мы шли с комфортабельной скоростью - около ста метров в минуту. А отойдя от холмов километра на два, на три, идя на уровне их макушек, аэростат вдруг словно взбесился. Гондола качалась, будто маятник, взад-вперед, в то же время ее бросало из стороны в сторону, и мы отчаянно цеплялись за край корзины. Тот же бешеный вихрь, который помыкал нами, трепал оболочку вокруг патрубка. Мы чувствовали себя отвратительно.
      Неожиданно болтанка прекратилась, полет опять стал ровным и спокойным. Ничего подобного мне не приходилось встречать во время голландских уроков. Это явление характерно для гор; недаром даже пилоты тяжелых летательных аппаратов относятся к ним с великим почтением. Мы попали в ветровую волну, и действие ее оказалось весьма ощутимым. Вернемся к примеру с валуном. Если река плавно перекатывает через него, поверхность ниже по течению будет гладкой. Но если течение очень быстрое или валун очень велик, плавная струя будет смята. Это не беспорядочная турбулентность, у нее рисунок правильной волны. Вот с такой неладной штукой мы и столкнулись.
      - Боюсь, это еще не все,- сказал я.- Мы снова попадем в волну, когда пройдем двойное расстояние после первой.
      Совершенно верно: точно в указанное время опять началась эта отвратительная болтанка. До сих пор Дуглас все невзгоды переносил на зависть хладнокровно, но тут я впервые увидел настоящий испуг на его лице. Ален, судорожно держась за край качающейся во все стороны гондолы, заметил, что ему это "не нравится, очень не нравится". У меня тоже тряслись поджилки, однако на сей раз я, как ни странно, куда спокойнее воспринял эти пируэты. Уже то, что удалось их предсказать, сделало все не столь страшным. Больше всего я тревожился, как бы меня не укачало, если затянется болтанка.
      Третья волна оказалась куда слабее второй, а четвертой мы почти не ощутили. А затем, как это было перед холмами, нас снова увлекло вниз. И сколько я ни сбрасывал песок, шар продолжал терять высоту. Мы опять были во власти нисходящего воздушного течения. Как и в прошлый раз, можно было выбросить, скажем, сразу три мешка балласта, и мы пошли бы вверх вопреки течению, но, вырвавшись из него, шар устремился бы в поднебесье со скоростью ракеты. Лучше уж сбрасывать песок горстями, тормозить падение. Ударимся о землю, зато на малой скорости, никто не пострадает. Так состоялась вторая промежуточная посадка. Правда, мы стукнулись довольно крепко, но остались невредимы. Одно худо: аэростат не спешил набирать высоту, как после первого удара.
      Вместо этого он, все еще со скоростью около 50 километров в час, поволок гондолу сквозь колючие заросли. Мы непроизвольно съежились в корзине. Стоило высунуть руку, и с нее тотчас была бы содрана вся кожа, поэтому все держали руки при себе. Сжавшись в комок, мы слушали зловещий треск и с ужасом думали о том, что грозит стропам. Внезапно шар легко взмыл над царством колючек. Мы отделались благополучно - ни единой царапины. Наши занзибарские веревки из манильской пеньки тоже не пострадали.
      Итак, мы опять вознеслись вверх, опять обозреваем ландшафт из своего скрипучего гнезда в тысяче метров над землей. А впереди - новая гряда, высотой не меньше Нгонга, но если там склоны ложились мягкими складками, то здесь торчат острые скалы...
      - Ол Эгасети,- объяснил Ален.- На таких склонах не сядешь. И за грядой совсем нет дорог. Лучше уж сесть где-нибудь здесь, поближе к дороге на Олоргасаил.
      Я был с ним согласен. Этот перелет в любую минуту может навлечь на нас беду. Лучше поскорее кончать. Пройдя немного на тысячеметровой высоте, мы плавно пошли вниз, к колючим кустарникам на откосе, с которого начиналась следующая гряда. Чтобы спуск не превратился в неуправляемый процесс, я понемногу сбрасывал балласт. Теперь, говорил я себе, можно не скупиться на песок, ведь он нам больше в этом полете не понадобится. Мне удалось поддерживать скорость снижения на уровне шестидесяти метров в минуту, и мы пересекли дорогу на высоте около полутораста метров. После этого аэростат пошел вниз чуть быстрее;
      тогда я бросил еще две горсти песку.
      И тут же понял, что просчитался, слишком сильно притормозил спуск. Некоторое время сплошь поросшая несносными колючими кустами земля еще приближалась, но метрах в семи-восьми над зарослями снижение прекратилось, а затем мы пошли круто вверх. Из-за моей ошибки посадка не получилась, встреча гондолы с землей не состоялась. Я лихорадочно соображал, что делать. Потравить газ? Но теперь уже попросту негде садиться, на нас надвигается скала. Врежемся в нее - только и всего. Остается только продолжать подъем.
      - Виноват, простите,- сказал я.- Сбросил лишнюю горсть. Будем садиться где-нибудь еще.
      Мои товарищи с сожалением проводили взглядом дорогу, потом повернулись вперед: что нас там ожидает? Как это у нас повелось за последнее время, мы вскоре опять созерцали мир с большой высоты. Над скалами, грядами, обрывами и прочими прелестями, отличающими Рифт-Валли, нас швыряло, будто пробку. Могучий воздушный поток, рожденный над равнинами под Найроби, словно взбесился, и нам ничего не оставалось, кроме как участвовать в буйной свистопляске.
      Страх, который вы испытываете в гондоле,- совсем особенный страх. На вас обычная одежда, и стоите вы, небрежно опираясь на край корзины, и на вид все в полном порядке. Необозримый простор. Безоблачное небо. Яркое солнце. Все живы-здоровы, ни у кого нет даже малейшей царапины. На дне гондолы, подле ног, лежат продукты, канистры с водой... И однако нам было не до еды. Глотка пересохла и сжалась. Мы довольно много говорили, но разговор был какой-то однообразный.
      - В этих горах нельзя садиться,- сказал Ален.- Туда не взберется никакой грузовик.
      - И все-таки нам, похоже, придется сесть там,- ответил я.- Вряд ли можно рассчитывать еще на один прыжок. А будем снижаться, поневоле надо садиться.
      Дуглас отмалчивался, если не считать неодобрительных замечаний о ветровых волнах: болтанка произвела на него неизгладимое впечатление. Так уж действовали на нас столкновения с землей; после них нам требовалось какое-то время, чтобы, так сказать, прийти в норму. Сам я в ответственную минуту держал в руке альтиметр, сунув в карман второй прибор, отмечающий подъем и спуск. Остальные двое пеклись о съемочной аппаратуре и биноклях, что-то судорожно сжимали в руках, что-то висело на шее, что-то лежало в карманах. Удар о землю - да просто приготовления к нему, когда руки лихорадочно искали очередной мешок с песком, влекли за собой последствия, которые можно назвать полным беспорядком. Кто-нибудь видел футляр от объектива? Или пленку, которую я только что вынул из аппарата? А это чье? И так далее в том же духе. Если не считать самого толчка, больше всего нас раздражали мешки с балластом. Как бы осторожно их ни поднимали со дна корзины, они лишь усугубляли хаос. Принято представлять себе эти мешки висящими снаружи на гондоле, но колючие кусты вынудили нас внести изменения в эту картину. Мы быстро остались бы без песка, если бы придерживались так называемой обычной практики.
      У нас еще было три мешка, когда мы вскоре после неудавшейся попытки совершить посадку опять начали терять высоту. Из нашей корзины, подвешенной в тысяче метров над землей, очень уж отчетливо было видно, что воздушное течение несет нас прямо на гору, хотя мы предпочли бы перевалить через нее. Я сбросил немного балласта, притормаивая падение.
      - Разве ты не видишь,- твердил Ален, - что здесь никакой грузовик не пройдет?
      Похоже, что он прав. Не так-то просто будет спуститься с этой горы, даже без ноши на плечах. А ветер упорно нес шар на скалы, и я сбросил еще песок. Вот уже каких-нибудь полтораста метров отделяют нас от далеко не приветливого на вид нагромождения застывшей лавы. Целый мешок, четырнадцать-пятнадцать килограммов, израсходован; я протянул руку за следующим.
      Дальше все происходило с головокружительной быстротой. Я увидел впереди за площадкой обрыв. Садиться на площадке или следовать дальше? Я высыпал полмешка. Уж теперь-то мы должны подняться! Увы, этого не произошло, и над нами нависла угроза нового столкновения.
      - Ален, возьми-ка последний мешок. Бросай его, когда скажу. Нам надо постараться сесть здесь. Черт возьми, нелегкая задача! Постой, не сбрасывай еще. Я потяну разрывной строп. Держись, ребята, садимся. Поберегись!
      Мы с маху врезались в гору. Глядя на край огромной лавовой глыбы, я ловил рукой строп. Вдруг рядом с гондолой вырос куст, и я присел. Мои товарищи тоже присели. Сидя на дне корзины, я пытался в щели между прутьями различить, сколько осталось до земли. Да, не меньше пятнадцати метров, скала уже позади. Успел я дернуть разрывной строп?
      А если успел, почему мы идем так быстро вверх? Даже если полотнище сорвано только наполовину, теперь, когда скала пройдена, до земли достаточно далеко, мы успеем, падая, развить хорошую скорость... Однако мы не падаем, напротив, продолжаем подниматься, я видел это даже без альтиметра.
      - Кто-нибудь видел альтиметр?