Гиблое место - Властелин видений

Антон Грановский

Властелин видений

Пролог

Рыбалка – вещь хорошая, ежели ловить рыбу сетями или неводом. А ежели стоять в лодке с удой в руках и часами глядеть на воду – это уже получается не рыбалка, а какая-то глупость…

Мальчик вздохнул, вытер мокрую, пропахшую речной тиной руку о штаны и посмотрел на дно лодки. Прямо у его ног лежала большая берестяная сумка, а в ней – пять грузил в ивовой оплетке, запасная леса, железные сошила, ботало и распорки для сетей.

«Зачем деду сошила и распорки? – хмуро подумал мальчик. – У него и сетей-то с собой нет».

Он взглянул на старого Гореслава. Руки у деда были загорелые и сильные, совсем не такие, как у отца. Нанизывая червей на крюк, дед поучал своим сухим и трескучим голосом:

– Для жаберных сетей бери грузики из камня. Для волоковых – известняковые и глиняные.

– Да, деда, ты уже говорил, – кивнул мальчик и, незаметно для старого Гореслава, с тоскою поглядел в сторону берега.

Дед сдвинул брови:

– А ты не перебивай. Слушай да мотай на ус. Глядишь, и поумнеешь.

Старый Гореслав поправил на лесе поплавок, слаженный из большого куска сосновой коры, и хлестко забросил крючок с надетой на него гроздью дождевых червей в речную воду.

Мальчик посмотрел, как крючок и глиняный грузик уходят на дно, вздохнул и спросил:

– А почему мы ловим на уду, а не на сети?

Старый Гореслав облизнул обветренные губы, усмехнулся и сказал:

– Знаешь поговорку «Будет уда – будет и еда»?

– Мы тут уже полдня сидим, – хмуро напомнил мальчик.

Дед покосился на него насмешливыми глазами и назидательно проговорил:

– Запомни, внук: боги не прибавляют к счету времени жизни то время, которое ты провел на рыбалке.

Минуты две мальчик старательно таращился на поплавок. Сначала тот был неподвижен, а потом на него села большая разноцветная стрекоза и стала легонько раскачивать его из стороны в сторону. Мальчик зевнул. Нет, ловить рыбу удой – это всё-таки глупость. Куда веселее бить ее спицей.

Мальчик вспомнил, как на исходе прошлого лета охотился с дедом на прибрежную рыбу. Несколько вечеров подряд ходили они вдоль берега с факелом-жирником, выискивая спящих рыб. На маленьких рыб они внимания не обращали. Те приходили и уходили, порхая в рыбной полумгле, как бабочки. Об эту пору у берега всегда табунится разнорыбица. Но они с дедом искали больших брюхатых щук. «Нет на свете ничего вкуснее мяса со щучьего брюха!» – любил говаривать старик Гореслав.

Дед бил щук так ловко и метко, что любо-дорого было посмотреть. Резкий бросок – и спица хлестко вонзается в спину рыбы. После этого дед быстро и осторожно сматывает прожилину и подтягивает подбитую щуку к берегу.

«Вот это я понимаю – рыбалка!» – подумал мальчик, улыбаясь своим мыслям. Взгляд его снова упал на поплавок, и улыбка сошла с губ. Мальчик зевнул, перевел взгляд на деда и окликнул:

– Дед, а дед?

– Чего тебе? – отозвался старый Гореслав.

– А правда, что раньше ты был хорошим купцом?

– Был, – кивнул дед. – А теперь я хороший рыбак.

– А мамка с батькой говорят, что твоя рыбалка – это баловство.

Дед нахмурился и сердито проговорил:

– А ты их поменьше слушай. Батя твой – беспутный человек, проел да пропил всё, что я ему завещал.

Мальчик подумал и возразил:

– У него есть лавка на торжке.

– Есть, – согласился Гореслав. – А при мне было четыре!

Глядя на сухое морщинистое лицо деда, мальчик припомнил недавний разговор. Батя, думая, что он спит, бубнил мамке за шторкой, наминая ей живот:

– Этот старый леший Гореслав припрятал где-то золотишко. Сварогом клянусь, что припрятал!

– С чего ты взял? – постанывая, отозвалась мать.

– Он всегда меня терпеть не мог. Кабы Гордейка, мой старший брательник, не помер, всё бы ему оставил. Он и сейчас уверен, что это я Гордейку-то… того… ножичком в бок.

– Типун тебе на язык.

– А что – может, и правда я.

Батя тихо заржал.

– Типун тебе на язык… – повторила мамка хриплым голосом.

– А чего, думаешь, не смог бы? Думаешь, мне слабо?

– Тебе… о, боги, не останавливайся… нет… нет… не слабо… типун тебе…

Мамка застонала, а батя шумно вздохнул и сказал:

– Может, и впрямь зарезал. Но ты поди сперва докажи.

– Он же оставил тебе свои лавки и весь товар.

Батя зло проронил:

– А золото? Золото где?

– Да, может, и не было его – золота-то? – тихо возразила мать.

– Врешь. Было!

– Ну, и где ж оно теперь?

– А кто его знает? Может, в лесу зарыл. А может, в речке притопил.

– Так ведь стар Гореслав, скоро помрет. Пропадет тогда золото-то?

– Пропадет, – согласился батя.

– Так, может, поедешь к нему да порасспросишь?

– Скорей уж тебе расскажет. А чего – подластишься к нему, как кошка. Он хоть стар, да не немощен.

– Типун тебе на язык! Дурак!

Батя опять заржал.

– Вот разве что щенку нашему расскажет, – сказал он затем. – Они, кажись, спелись.

– Хочешь снова отправить его к Гореславу?

– А чего? И отправлю. Глядишь, и выведает.

Мальчик качнул головой, прогоняя воспоминания, затем снова взглянул на деда и негромко окликнул:

– Дед, а дед?

– Чего тебе?

– А ты правда золото зарыл?

– Какое еще золото?

– Батя, когда мамке живот мял, про золото говорил. Дескать, спрятал ты его. А еще говорил, что дядьку Гордея ножичком в бок кольнул и в овраг бросил.

Старый Гореслав дернул щекой.

– Дурак твоя батя, – сердито проговорил он. – Всегда был дураком, и помрет дураком. И ножичком он никого не колол. Кишка у твоего батьки тонка, чтобы Гордейку кольнуть.

– А за что тогда ты его не любишь? – поинтересовался мальчик.

– За дурость, – ответил дед. – И за алчность.

– А…

– Погодь. – Дед напряженно уставился на поплавок. – Кажись, клюнуло!

Поплавок взбултыхнулся, а потом резко ушел под воду. Леса натянулась.

«Крупная рыбина, – подумал мальчик взволнованно. – Ежели то не какая-нибудь коряга или недоеденная раками дохлятина, навроде утоплой собаки или кошки».

– Хватай сачок! – рявкнул дед.

Мальчик схватил сачок.

– Когда подведу к лодке – подцепляй!

Старый Гореслав стал помалу травить лесу, утомляя рыбу и заставляя ее выйти из глубины наверх. Мальчик, сжимая в руках сачок, в нетерпении подался вперед.

– Давай же, – взволнованно шептал он, глядя на серую речную воду, под толщей которой скрывалась огромная рыба. – Давай.

Что-то огромное и темное прошло под лодкой. Сачок задрожал в руках мальчика. Рыба и впрямь была огромная.

– Сейчас! – крикнул дед. – Готовсь!

И тут что-то ударило в борт лодку. Лодка сильно качнулась, и мальчик, выронив сачок, вцепился пальцами в борт лодки.

И снова рыба стукнулась в лодку – и на этот раз так сильно, что дед потерял равновесие, качнулся и перелетел через борт.

– Деда! – испуганно крикнул мальчик, сам едва не упав в воду.

Огромная черная тень снова пронеслась под водой. Старый Гореслав, мокрый, перепуганный, повернулся к мальчику и хотел что-то сказать и даже открыл для этого рот, но вдруг резко ушел под воду, будто кто-то дернул его за ноги.

– Деда! – Мальчик навалился животом на борт и протянул руку. – Деда!

Дед вынырнул из воды, рывком дернулся к лодке, схватился пальцами за борт и стал вытягивать свое тулово из реки. Мальчик схватил его за мокрую рубаху и изо всех сил потянул на себя. И снова огромная тень очернила воду. Сухопарое, мускулистое тело деда дернулось. Он вскрикнул, быстрым судорожным движением схватил со дна лодки нож-косарь и, проехав по борту тощим животом, снова ушел под воду.

– Деда… – испуганно зашептал мальчик, вцепившись в край борта и вглядываясь в воду расширившимися от ужаса и горя глазами. – Деда, не помирай. Только не помирай.

Вода забурлила и окрасилась кровью.

Дед снова вынырнул.

– Помоги мне забраться! – прохрипел он.

Мальчик схватил деда за рубаху, заметив, что теперь вся она покрыта вязкими пятнами крови и ещё чего-то – склизкого, темного, страшного.

– Тяни! – прохрипел старый Гореслав.

Мальчик потянул – дед, перевалившись через борт, упал на дно лодки и хрипло перевел дух. А потом дед задышал – тяжело, шумно. Он всё дышал и дышал и никак не мог надышаться. А когда надышался, сказал:

– Уф-ф… Вот это рыбица. – Потом разжал мокрый кулак и взглянул на ладонь. – Вот леший… – удивленно проговорил он. – Чего это, а?

Широкая, мозолистая ладонь деда была испачкана кровью, а в самой серёдке лежала какая-то штуковина, маленькая, не больше цветочного лепестка.

– Откуда это, деда? – испуганно спросил мальчик, всё ещё находясь под впечатлением схватки с рыбиной.

– Видать, вырвал у рыбины из брюха, вместе с кишками, – отозвался старый Гореслав, разглядывая мерцающую штуковину.

Вдруг штуковина засияла.

– Деда… – пробормотал, завороженно глядя на нее, мальчик.

А она разгоралась всё ярче и ярче. Свет охватывал всё вокруг. Дед уселся в лодке и уставился на штуковину расширившимися глазами. На губах его вдруг заиграла улыбка.

– О, боги… – зашептал он морщинистыми губами. – О, боги…

Он стал подниматься на ноги, не сводя глаз со сверкающей штуковины. А поднявшись, вскинул вдруг над головой руки и крикнул:

– Да прольется дождь!

И вдруг всё засверкало и заискрилось вокруг, а с неба прямо в лодку посыпались крошечные золотые монетки. Дед засмеялся. Потом оглядел кучу золота, лежащую в лодке, и весело сказал:

– Ну, пока хватит!

Дождь прекратился.

– Ну? – усмехнулся старый Гореслав, глядя на мальчика. – Каково?

– Здорово, деда! – восторженно откликнулся мальчик.

Он протянул руку к золоту, но дед вдруг хлопнул его ладонью по руке.

– Охолони! Не твоё – не лезь!

Он повернулся к золоту, отгораживая его от мальчика спиной, нагнулся и стал сгребать его пригоршнями в кучу, приговаривая:

– Моё золото-то… Моё…

Мальчика вдруг обуяли ярость и обида. За что вот так? Ведь золото упало с неба! А стало быть – оно общее и ничьё!

– Щенок… – продолжал бормотать старый Гореслав, всё сгребая и сгребая золото. – Весь в батьку… Козлиное племя… Всегда знал, что Лесана его от обувщика Мойши-жидовина прижила… Потаскуха…

Мальчик сам не заметил, как снял с уключины весло. Оно было тяжелое и мокрое.

– Деда, – позвал он, подрагивая от волнения, обиды и ярости. – Деда!

– Ась! – Дед повернулся, и в это мгновение широкая, мокрая лопасть весла врезалась ему в лицо.

Дед шатнулся в сторону, повалился через борт и рухнул в воду. Темная вода реки сомкнулась у него над головой.

Несколько секунд мальчик стоял неподвижно, сжимая в руках весло и изумленно глядя на воду. Потом швырнул весло в лодку и метнулся к борту.

– Деда! – в ужасе крикнул он. – Деда, нет!

Но звать было поздно – старый Гореслав отправился на дно кормить рыб, лишь легкое облачко крови из разбитой головы вспорхнуло на поверхность и расползлось по воде багровым, пузырчатым пятном.

Мальчик опустился в лодку, закрыл лицо ладонями и зарыдал. Он плакал долго и безутешно, всхлипывая и то и дело повторяя: «Деда, нет… Деда». Когда же, наконец, мальчик отнял ладони от лица и посмотрел на дно лодки, никакого золота там уже не было. Лишь лежала среди разбросанных крючков и грузиков оброненная дедом штуковина. Маленькая, мерцающая и переливающаяся всеми цветами радуга.

«Возьми меня! – будто бы говорила она. – Ну же – возьми!»

Мальчик вытер ладонью мокрые глаза, чуть-чуть поколебался, а затем, не в силах противиться тихому зову, протянул руку к штуковине…

Глава первая

В подземелье

1

Хорошее место спортбар. Даже днем. Народу мало, цены божеские, еда – тоже ничего себе. Бизнес-ланч – 190 рублей. Грибной суп-пюре, свиной шашлык, салатик. Красота!

«Не знаю, как кому, а мне нравится», – думал Глеб, с удовольствием уминая ароматное, хорошо прожаренное мясо.

Катя Королькова, похоже, была не в особом восторге от заведения. Не морщилась, конечно, но всем своим видом показывала, что, дескать, «это всё хорошо, но из другой оперы». Понтуется, ясное дело. А сама обожает загородные пикники – с одноразовыми тарелочками, подгоревшим на костре мясом и пакетным вином из пластиковых стаканчиков.

Проглотив мясо и запив его минералкой, Глеб откинулся на спинку стула и блаженно проговорил:

– Лепота… Как всё-таки хорошо быть дома.

– Дома? – Катя вскинула аккуратные бровки. – Орлов, ты что, сбрендил? Ты же в ресторане.

– Я имел в виду не квартиру, а…

– А что?

Глеб усмехнулся:

– Москва, начало двадцать первого века – вот мой дом.

Глаза Кати насмешливо заискрились.

– Большой у тебя дом, Орлуша. Продашь комнатку со скидкой?

– Легко! С видом на вечность. – Глеб посмотрел на Катю мягким взглядом и с улыбкой проговорил: – Ох, Катюха, как же я рад тебя видеть!

Катя усмехнулась, аккуратно промокнула уголки губ салфеткой и иронично заметила:

– Ты точно перегрелся в солярии.

Глеб покачал головой:

– Это не солярий. Это солнце надежд и ветер перемен. Они прокоптили и выдубили мою кожу.

– Бла-бла-бла. Кстати, прочитала твою статью про новый мультиплекс «Романов».

– И как?

– Честно, без обид?

Глеб кивнул:

– Угу.

– Жесть! Романов тебя теперь точно закопает.

– Кто кого закопает – это ещё вопрос. Романов сегодня есть, а завтра нет. А журналистика жива всегда.

Глеб нанизал на вилку последний кусочек шашлыка и с торжественным видом отправил его в рот. Катя посмотрела на его напыщенную физиономию и засмеялась.

– Когда накроешь поляну? – посмеиваясь, спросила она.

– Поляну? Это в честь чего же?

– Конкуренты Романова тебе наверняка отстегнули кучу зелени. Или я не права?

Глеб сделал возмущенное лицо.

– Что ты! Я честный парень.

– Кто спорит. Так когда банкет? Мы с Фенделем сегодня это уже обсуждали и решили, что ты должен сводить нас в «Причал».

Глеб засмеялся.

– Ну, вы и волки! О’кей, «Причал» так «Причал»!

Глеб допил минералку, поставил стакан на стол и слегка поежился от тепла и уюта. Господи, он так давно отвык от уюта. Хотя…

Он слегка тряхнул головой.

Что за глупые мысли? Когда это он успел отвыкнуть? Ах да! Он ведь был в аномальной зоне под названием «Гиблое место». Старик Бахтияр водил его в лес. Там Глеб выдул бутылку коньяка и… При воспоминании о том, что было дальше, Глеб слегка поморщился. Кажется, коньяк оказался палёным. Даром что «Кутузов». Чудо одноглазое!

Глеб снова взглянул на Катю. Темная челка, серые глаза, нежный овал лица, изящные руки. А ведь она ничего. Даже красивая. Как это он раньше не замечал?..

Глеб усмехнулся: да замечал, конечно. Но как-то так получилось, что они сразу стали друзьями. Как говорится, «минуя стадию постели».

А может, зря?

Глеб еще пристальнее вгляделся в лицо Кати. Встретившись с ним глазами, Катя нахмурилась и спросила:

– Ты чего, Орлуша?

– Ничего. Любуюсь.

– Издеваешься? – Катя тронула пальцами верхнюю губу. – У меня что-то на губе? Или на щеке? Ну, говори же, не томи!

– Да всё с тобой в порядке. Просто я подумал… – Глеб чуть прищурился. – Слушай, а может, ну его, этого Фенделя? Посидим вдвоем. Нет, правда: я уже давно собирался пригласить тебя куда-нибудь на ужин.

Несколько секунд Катя с удивлением смотрела на Глеба, потом хмыкнула и сказала:

– Говоришь, ветер перемен? А этот ветер перемен не выдул тебе последние мозги?

– А что такого-то? Ты привлекательна, я – чертовски привлекателен. Кое-кто считает, что мы с тобой неплохо смотримся вместе.

Глеб чуть нагнулся вперед, протянул руку и накрыл ладонью пальцы Кати. Она слегка покраснела и попыталась высвободить руку, но Глеб не дал.

– Так как ты на это смотришь? – спросил он, продолжая разглядывать Катю.

Она слегка поежилась под его взглядом и недовольно проговорила:

– Орлуша, такими вещами не шутят.

– А я и не шучу, – мягко возразил Глеб. – Я на полном серьёзе. Пошли куда-нибудь сходим вечером. Выбор заведения за тобой.

Катя взволнованно облизнула губы кончиком языка.

– А как же твоя новая пассия из бутика «Роз-Марин»? – тихо спросила она.

– Я уже отправил ее в отставку.

– За что это?

Глеб усмехнулся:

– За нарушение субординации. Она, видите ли, не любит, когда я курю в постели.

Катя тряхнула головой, словно прогоняла затмившую на мгновение глаза пелену, и снова взглянула на Глеба насмешливо.

– Дурак ты, Орлуша. Дурак и не лечишься.

– Почему?

– Когда приглашаешь девушку на свидание, нельзя говорить с ней о другой девушке. Тем более о той, которой ты «дал отставку».

Глеб нахмурился:

– Королькова, брось понтоваться. Мы же с тобой старые боевые товарищи.

– Вот как? Это в таком качестве ты приглашаешь меня в ресторан?

Глеб поморщился:

– Кать, опять ты.

Несколько секунд Катя вглядывалась в его лицо, потом вздохнула и сказала:

– Нет, Орлов. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ложиться с тобой в постель. Был бы ты приличный парень, а ты… – Она не закончила фразу и потянулась за соком.

– Ну, и кто же я? – прищурился Глеб. – Договаривай.

– Ты? – Катя пожала плечами. – Ты сукин сын.

Глеб усмехнулся.

– Не слишком-то лестно.

– Зато правда.

Некоторое время Глеб сидел молча, исподлобья поглядывая на Катю. Потом сдвинул брови и сердито проговорил:

– Нам принесут когда-нибудь кофе? Эй, официант! У вас там что, тихий час?

– Перестань, – зашипела на него Катя. – Ты чего такой бешеный?

– Да ничего. Просто не люблю нерасторопных официантов. Набирают по объявлениям…

От стойки отделился официант в желтой футболке с красным логотипом бара. В руке он нес поднос с двумя чашками кофе.

– Ну, наконец-то, – ухмыльнулся Глеб. – Дождется он у меня чаевых, как же.

Официант подошел к столику и уже хотел поставить белые чашки с кофе на стол, но вдруг обо что-то споткнулся. Одна из чашек повалилась набок, и горячий ароматный напиток выплеснулся Глебу прямо на рукав пиджака.

– Ш-ш-ш! – зашипел Глеб и затряс рукой. – О, боги! Какого хрена ты делаешь, приятель!

– Простите, – пролепетал официант. – Я всё вытру.

– Да уйди ты! – Глеб оттолкнул официанта локтем и задрал промокший рукав пиджака и водолазки, чтобы оценить масштаб разрушений. На предплечье красовалось красное пятно ожога. Но не это заставило сердце Глеба сжаться от испуга и внезапного приступа тоски. Чуть выше пятна от ожога на предплечье красовались узкие белесые шрамики. Их было шесть.

– О, боги… – прошептал Глеб и медленно поднял взгляд на официанта.

Сверху на него смотрела безобразная рожа упыря. Упырь отшвырнул поднос и, выставив желтые когти, бросился на Глеба.

– Нет! – закричал Орлов – и проснулся.

2

Вокруг был полумрак, лишь чуть-чуть подсвеченный бледным светом, льющимся в крохотный квадрат окна под потолком. Плотно утоптанный земляной пол, покрытый полусгнившей соломой, по углам – светлая наледь, прямо перед глазами – железные прутья клетки.

До боли знакомый интерьер. Перед клеткой в земле – черная воронка, что-то вроде сточной ямы.

Руки Глеба были скованы, а от оков к железному кольцу в стене вела цепочка. Всё ещё сонно моргая глазами, Глеб машинально подергал цепочку, проверяя кольцо на прочность.

– Исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня, – услышал он рядом негромкий старческий голос. – Не сплю я и сижу, словно одинокая птица на кровле. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами. Дни мои – будто уклоняющаяся тень…

Глеб повернул голову на голос и увидел за прутьями решетки узника. Это был длиннобородый старец-богомолец, одетый в сильно заношенный сермяжный кафтан.

Глеб приподнялся на соломе и потер ладонью затекшее плечо.

– Давно я тут? – спросил он у старика.

– С утра, – ответил тот.

– А сейчас что?

– Часа три пополудни.

Глеб поднялся на ноги и сделал несколько резких движений, разгоняя кровь по озябшему, окостеневшему телу. Рана от ядовитой стрелы чуть побаливала – впрочем, серьезной она не была. Сонное зелье. Его просто хотели усыпить. И, судя по всему, у них это получилось.

А кто такие эти «они»?…

Продолжая разогреваться, Глеб задумчиво нахмурился. Последнее, что он помнил, это лесную дорогу и перепутье… День был хороший, солнечный, и настроение у Глеба было приподнятое. Ну, конечно, приподнятое. Ведь он возвращался из Гиблого места. Целым и невредимым!

А потом? Что было потом? Кто пустил в него отравленную стрелу?

Глеб напряг память. Чёрт возьми, да откуда же он может знать, кто пустил в него стрелу?! Ублюдки напали сзади. Вероятней всего, засели в вересовых кустах – близ распутья этих кустов много, целые заросли.

Перед клетками кто-то зашевелился и засопел. Только сейчас Глеб увидел, что у темного прохода, в углу, сидит на лавке охоронец. В броне, в шеломе, с кинжалом на боку. Сидит, опершись руками и щекой на бердыш, и дремлет, пришлепывая толстыми губами.

Глеб вновь взглянул на клетку старика. Теперь он заметил еще двух узников. Один, крупный, чернобородый, лежал на соломе, кверху лицом, и негромко похрапывал во сне. Второй сидел в дальнем углу клетки, и лица его Глеб не разглядел.

– Кто твои соседи? – спросил Глеб у богомольца.

– Этот вот… – богомолец кивнул на человека, сидевшего в дальнем углу клетки, – …Толмач. А тот, что спит, разбойник.

– Разбойник? Не повезло тебе с соседством, старик.

Богомолец посмотрел на спящего чернобородого мужика и улыбнулся.

– Да нет, он добрый. Уставший только. Его уже два дня пытают. Зубы выбили, ногу перешибли. Крест вон на груди выжгли.

– Крест? – удивился Глеб. – Он что, христианин?

Богомолец качнул головой.

– Нет. Он из ваших, язычников.

– А зачем тогда крест?

– Готовили для меня. Да я, вишь, стар и немощен. А дрова на разогрев уже потратили. Вот и прижгли его – не пропадать же добру.

Глеб усмехнулся:

– Бережливые, гады. – Он снова поежился и принялся растирать ладонями цепенеющие от холода бока, тихонько напевая:

Нам разум дал

Стальные руки-крылья,

А вместо сердца —

Пламенный мотор…

– Эй, полонец! – пробасил из своего угла верзила в броне. – Заткни хавало, пока я тебе зубы не пересчитал.

Глеб глянул на него с недобрым прищуром и холодно поинтересовался:

– Ты считать-то умеешь, валенок?

– Чтоб тебе зубы пересчитать, у меня счета хватит, – отозвался верзила-охоронец. – Не высовывайся, Первоход. У меня приказ: ежели что – ломать тебе ноги и руки.

Богомолец взглянул на Глеба удивленно.

– Так ты тот самый Первоход? Слышал я, за твою голову назначена большая награда.

– Судя по тому, что я здесь, кто-то её уже получил, – мрачно проговорил Глеб.

– Ты заткнешься, смерд? – снова прорычал охоронец. – Или переломать тебе кости?

– Иди и попробуй, – сказал Глеб. – И бердыш свой не забудь. Будет что вбить тебе в глотку.

Охоронец, сжав в руках бердыш, стал угрожающе подниматься с лавки. Старик посмотрел на него и испуганно пробормотал:

– Первоход, не стоит тебе с ним пререка…

Вдруг невидимая во мраке дверь с лязгом открылась. Охоронец вскинул голову и грозно окликнул во тьму:

– Кто там еще?

– Чего раскукарекался, лапоть! – последовал жесткий ответ. – Это я, тетка Новожила. Меня княгиня прислала.

Из тьмы выплыла худенькая старушенция, закутанная в платы и телогрейки.

Охоронец поднялся с лавки и хотел встать у нее на пути, но старушенция, не церемонясь, отпихнула его тощей, сильной рукой и прошла к железным прутьям клетки.

– Куды?! – зарычал ей вслед охоронец.

– Отвар ему целебный принесла, куды. По княжьему указу. Он твою дурью башку от Голяди спас, а ты кукарекаешь. Будешь мешаться, всё расскажу княгине!

Только сейчас Глеб разглядел в руках у старушки глиняную крынку.

– Этого полонца не велено поить, – угрюмо проговорил охоронец.

– Да ну? – усмехнулась старуха. – А кто ж меня тогда сюды пустил?

Охоронец поскреб пятерней в затылке, сдвинув шелом на лоб и сказал:

– Я не знаю.

– Вот то-то и оно, что не знаешь. Ступай в свой угол и не путайся под ногами.

Старушка взяла лавочку и поставила ее у клетки. Затем уселась и протянула Глебу крынку.

– Пей, полонец.

Глеб взял крынку, аккуратно пронес ее меж прутьев решетки, поднес ко рту, отхлебнул отвар и поморщился.

– Что за дрянь!

Он протянул крынку обратно старухе.

– До дна пей, – строго сказала она.

– Тебе надо, ты и пей.

Старуха сдвинул брови.

– Выпьешь до дна – увидишь добра, а не выпьешь до дна – не видать тебе добра. Ну!

Глеб готов был поклясться, что старушка ему лукаво подмигнула. Что это значило, он не понял, но снова поднес крынку к губам.

Глоток… Еще глоток… И еще…

Что-то легонько стукнуло Глеба по губам. Он отнял крынку ото рта и, покосившись на охоронца, сердито грызущего ногти у кирпичной стены, запустил пальцы в крынку.

Старуха одобрительно кивнула и тоже быстро глянула на охоронца. Тот по-прежнему был занят своими ногтями.

Глеб достал из крынки кольцо с двумя ключикам и вопросительно посмотрел на старуху.

– Княгиня велела тебе передать… – проговорила та, сделав упор на слове «передать». – …Чтобы ты не сопротивлялся. Расскажи, где утопил громовые посохи, и ступай на все четыре стороны.

Глеб быстро сунул кольцо с ключами в карман охотничьей куртки. Старуха поднялась с лавки.

– Что княгине-то сказать? – спросила она. – Будешь говорить али нет?

– Скажи, что подумаю, – ответил Глеб. – А за отвар спасибо.

Старушка усмехнулась, снова – и на этот раз совершенно явно – подмигнула Глебу морщинистым веком, повернулась и засеменила прочь. Дождавшись, пока за ней с лязгом захлопнулась тяжелая дверь, Глеб окликнул охоронца:

– Эй, халдей, крынку забери!

Охоронец поднялся с лавки, подошел к клетке и молча забрал крынку. Потом вернулся на свою лавку, воткнул в землю бердыш и зевнул.

Дождавшись, пока охоронец снова задремлет, Глеб осторожно вынул ключи из кармана. Перво-наперво нужно было расстегнуть оковы. Тот ключик, что поменьше, должен подойти. Глеб извернулся, пытаясь дотянуться до замочной скважины на стыке железных оков… Вот так… Ещё чуть-чуть.

– Эй, Первоход! – окликнул его старик-богомолец.

Глеб вздрогнул и выронил ключи. Нагнулся, чтобы поднять, но ключей на полу не обнаружил. Зато обнаружил черную щель, из которой сквозило холодом. Вероятно, в ту щель ключи и улетели.

– Твою мать… – с досадой проронил Глеб.

Невидимая дверь снова скрипнула во мраке, и сиплый голос произнес:

– Хвач, тащи Первохода к дознавателю!

Дверь захлопнулась. Охоронец глянул на Глеба и ощерил зубы в усмешке.

– А вот и по твою душу пришли, Первоход. Ежели не расскажешь кату, где утопил огневые посохи, он тебе пятки на живом огне изжарит. То-то будет зрелище!

Поднявшись с лавки, охоронец направился к клетке. Сдвинул засов, откинул зарешеченное окошко и приказал:

– Просунь сюды руки.

Глеб просунул. Охоронец свинтил с оков гайку, вынул болт и сбросил цепочку на пол. В то же мгновение Глеб резко высунул руки вперед и схватил охоронца за мотню.

Охоронец вытянулся в струну. Глянув на Глеба налившимися кровью глазами, он сдавленно просипел:

– Ты чего… Чего делаешь-то?

– Одно резкое движение, и ты евнух, – сказал Глеб. – Знаешь, что такое евнух?

– Нет… – сипло выдохнул охоронец.

– Будешь дергаться – узнаешь. Сними с пояса ключи.

Охоронец, поскуливая от боли, подчинился.

– Вот так, – кивнул Глеб. – А теперь отопри клетку. И потише лязгай замком.

Охоронец сунул ключ в замочную скважину. Щелчок. Ещё один. Дверца приоткрылась. Глеб выпустил охоронца и быстро выскользнул из клетки.

Взревев от ярости, охоронец выхватил из ножен меч, но воспользоваться им не успел – Глеб резко ударил его кулаком в горло, и верзила рухнул на пол.

Глеб поднял с земли меч и зашагал к лестнице.

– Эй! – окликнул его из клетки хрипловатый голос.

Глеб обернулся. Чернобородый разбойник, обхватив ручищами железные прутья, приник к решетке и смотрел на Глеба.

– Может, и нас с собой прихватишь?

Глеб остановился и замер в нерешительности.

– Ну же! – поторопил его чернобородый.

Глеб подошел к клетке, нашел нужный ключ, отпер замок и распахнул скрипучую дверь.

– Да возблагодарят тебя боги, парень! – довольным голосом выдохнул чернобородый и вышел из клетки.

За ним последовал старик. А за стариком – третий узник. При свете факела стало видно, что на вид ему лет двадцать пять. Смуглая кожа, тонкий нос. Волосы – черные, как смоль, и вьющиеся, схваченные сзади лентой. Бородка и усы ухоженные. Одет парень в иноземный, сильно заношенный камзол. Поклонившись Глебу, он мягко проговорил:

– Благодарю вас, добрый сеньор.

– Сеньор? Ты иноземец?

– Да. Но живу в Хлынь-граде уже много лет.

Парень хотел еще что-то добавить, но Глеб перебил:

– Ладно, после поговорим.

Шагая к двери, Глеб заметил, что иноземец нагнулся и быстро вынул из-за пояса охоронца кинжал.

3

– Держитесь за мной, – обронил Глеб через плечо, крепко сжимая в руке меч. – Я выйду первым. Когда позову – выходите и вы.

Чернобородый разбойник, старик и иноземец кивнули.

Глеб резко распахнул дверь и вышел из подземелья. Ему хватило одного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Большая полутемная комната. Справа – глубокая ниша в стене, отгороженная железной вертикальной решеткой, острые концы которой отстоят от потолка примерно на полтора локтя.

Слева – небольшое тусклое окно. Рядом с ним – дубовый столик-крепыш, а за столом – тоже крепыш, но уже человек, мордатый, с клочковатой русой бородой, в кольчуге и в шеломе.

Еще один охоронец стоял у дальней двери, до которой было сажени четыре. Между крепышом и вторым охоронцем сидели на полу два черных пса, похожие на немецких овчарок. Цепочки вели от ошейников к кольцам, вмурованным в стену.

Всё это Глеб заметил за секунду, а в следующую секунду он уже ринулся вперед, сжимая в руке меч.

– Беглецы! – крикнул крепыш, выхватывая из ножен меч. – Драг, бежи к начальнику, подымай тревогу!

Второй охоронец кивнул и взялся за дверную ручку. Однако распахнуть дверь он не успел – Глеб взмахнул рукой, и меч, просвистев в воздухе, вонзился охоронцу в плечо, пробив его насквозь и пригвоздив охоронца к толстой дубовой верее. Тот вскрикнул и обвис на мече, потеряв сознание от боли.

Крепыш вскочил с лавки, ощерил в ухмылке большие белые зубы и торжествующе изрек:

– Теперь ты без меча, паря!

Псы за спиной крепыша-охоронца вскочили на лапы и угрожающе зарычали. Охоронец сделал вид, что нападает на Глеба, но вдруг резко развернулся, шагнул к псам и одним мощным ударом меча перерубил цепи.

– Вовк, Чича, куси! – хрипло крикнул он и быстро отошел в сторону, освобождая рассвирепевшим псам место для битвы.

Овчарки черными молниями ринулись на Первохода. Глеб шагнул навстречу первому псу и резко пнул его сапогом в грудь. В груди у пса что-то хрустнуло, и он, громко заскулив, грохнулся на пол.

Увернувшись от лязгнувших клыков второго пса, Глеб схватил его за шиворот, рывком поднял в воздух и, подцепив второй рукой за хвост, перебросил через острые железные прутья решетки. Пес брякнулся на пол ниши и с лаем бросился на решетку. Глеб повернулся к первому псу, который уже поднялся с пола, и ударом кулака отправил его в нокаут.

Крепыш-охоронец чуть повернул голову, оценивая расстояние до двери, затем снова взглянул на Глеба и с холодной усмешкой проронил:

– Ловко ты с ними.

Глеб, ни слова не говоря, ринулся на охоронца и поднырнул под клинок. Меч, тускло блеснув, со свистом рассек воздух у него над головой. Глеб схватил крепыша за ноги и резко дернул на себя. Охоронец с грохотом повалился на пол. Не позволяя охоронцу прийти в себя, Глеб прыгнул на него сверху, обхватил шею руками и сдавил сонную артерию, перекрывая доступ кислорода в мозг. Секунда-другая, и голова охоронца безжизненно свесилась набок.

Глеб поднялся на ноги и вытер рукою потный лоб.

Уцелевший пёс за решеткой надрывался от лая. Глеб погрозил ему кулаком, оборотился к приоткрытой двери и позвал:

– Выходите!

Богомолец, чернобородый разбойник и парень-иноземец вышли из подземелья. Чернобородый взглянул на поверженных охоронцев и изумленно спросил:

– Как это ты их?

– Молча, – ответил Глеб, поднимая с пола меч охоронца.

Острая боль пронзила поясницу Глеба, он выронил меч и уперся в пол руками.

– Ты чего, Первоход? – окликнул его чернобородый.

– Кажется… спину сорвал, – хрипло отозвался Глеб. – Когда швырял пса.

– Я подсоблю. – Чернобородый нагнулся, обхватил Глеба рукой за пояс и помог ему встать на ноги.

– Сможешь идти?

– Да… Наверное.

– Если что – держись за меня.

Пока чернобородый разбойник и парень-иноземец помогали Глебу подняться, старик стоял у двери с белым лицом и, крестясь на покойников, что-то тихо бормотал себе под нос.

Убедившись, что Глеб крепко стоит на ногах, чернобородый разбойник подошел ко второму охоронцу и вынул у него из ножен короткий меч отличной франкской работы. Парень-иноземец вооружился еще одним кинжалом.

«Коллекционирует он их, что ли?» – с хмурой усмешкой подумал Глеб. А вслух сказал:

– Меч был бы полезнее.

– Благодарю вас, но кинжалами я управляюсь лучше, – вежливо отозвался иноземец. – Из них легче составить животворящий крест.

– Крест? – насторожился старик.

– Да, крест. Символ страданий Спасителя нашего, Иисуса Христа, благодетеля и страстотерпца.

Парень перекрестился кинжалом, словно это было распятие.

«Везет мне на чудаков», – подумал Глеб. Сжимая меч в руке и поморщиваясь от боли, он двинулся вперед.

4

Не следовало этого делать. Конечно же, не следовало. Врываться в зал, полный охоронцев, было не просто глупо, но самоубийственно глупо. Но путь к свободе вёл через этот зал, и другого пути не было.

Глеб слегка приоткрыл дверь, глянул в зал и снова быстро прикрыл ее.

– Там полно охоронцев, – сказал он своим спутникам. – Если мы пойдем туда, то, скорее всего, погибнем.

– Если мы вернемся, мы тоже погибнем, – тихо возразил ему парень-иноземец.

– Ну, значит, и думать не о чем.

Глеб вновь взялся за железное кольцо и резко потянул его на себя.

Этот зал был больше первого раза в два. Никаких собак, никаких клеток. Только охоронцы. Много охоронцев. Здесь было что-то вроде «комнаты отдыха». Одни охоронцы играли в кости, другие дремали на лавках, третьи пили сбитень из толстых деревянных кружек и о чем-то яростно спорили. На одной из стен Глеб увидел свою кобуру с торчащим из нее деревянным прикладом.

Заслышав скрип двери, все обернулись и уставились на беглецов. Затем быстро вскочили на ноги и выхватили из ножен мечи.

Самый мощный и пожилой из охоронцев шагнул вперед и, свирепо усмехнувшись, осведомился:

– Далеко собрались, голубчики?

– Да вот, решили прогуляться, – ответил ему Глеб.

– Прогуляться? А чего ж нас не позвали? Мы бы тоже с вами прогулялись.

– Не хотели вас беспокоить.

Глеб окинул ратников цепким, оценивающим взглядом. Их было девятеро. Все в кольчугах и шеломах. В руках – мечи, у стены – двуострые бердыши. Бежать или звать на помощь они не собирались. Наоборот – стояли и ухмылялись. Должно быть, были рады представившейся возможности пустить узникам кровь.

– Уйдите с дороги, охоронцы, – сказал им Глеб. – Я не хочу вас убивать, но если вы не оставите мне выбора, я это сделаю.

Ратники заухмылялись ещё шире.

– Ты не в Гиблом месте, ходок, – с ледяной усмешкой возразил пожилой охоронец. – Здесь – наша вотчина. Если не хотите, чтоб мы выпустили вам кишки, бросайте мечи и топайте обратно в клетки.

– Простите, сеньор, но мы туда не вернемся, – сказал парень-иноземец, становясь рядом с Глебом и сжимая в руках кинжалы. – Холодные полы губительны для мужского здоровья, сударь. А я еще надеюсь когда-нибудь обзавестись семьей и детьми.

Пожилой ратник сделал знак другим охоронцам, и они быстро растянулись в каре, перекрывая беглецам дорогу к выходу.

Больше Глеб не медлил. Молниеносно бросившись вперед, он взмахнул мечом. Узкий клинок, полыхнув в свете смоляного факела, обрушился на голову ближайшему охоронцу. Тот успел лишь слегка приподнять свой меч и тут же рухнул на пол с разбитой головой. Глеб быстро повернулся к другому и скрестил с ним мечи.

Чернобородый разбойник и парень-иноземец бросились на подмогу Глебу.

Выбив из руки противника меч, Глеб врезал ему сапогом в пах. Второму точным, быстрым ударом клинка он перебил руку чуть повыше локтя и довершил дело, ударив охоронца гардой меча в лицо. Третьему разбил голоменью голову. Четвертому перебил ноги, а пятого сшиб с ног, ударив его мечом в грудь.

Глеб остановился и перевел дух. Битва была выиграна. Двоих охоронцев исполосовал своими кинжалами парень-иноземец. Еще одного зарубил мечом чернобородый разбойник.

Глеб вытер рукавом потный лоб, взглянул на иноземца и сухо осведомился:

– Где ты научился махать кинжалами?

Тот едва заметно усмехнулся и ответил:

– Нашлись учителя. Как ваша спина, сударь?

– Жить буду. – Глеб шагнул к стене, снял с гвоздя кобуру с ольстрой и закинул ее на плечо. Затем подхватил со стола свою бензиновую зажигалку, которую кто-то из охоронцев поставил на кон.

– Пора двигаться дальше, – сказал он и зашагал к выходу.

5

Когда четверо беглецов остановились в лесу, в пяти верстах от городской стены и в трех верстах от большака, небо уже выцвело и потемнело.

Укрывшись за деревьями, беглецы расположились на поваленных бревнах. Глеб сгреб сапогом в кучу хворост и сухие листья и разжег костерок. Затем откинулся спиной на ствол дерева и блаженно вытянул усталые ноги.

Смуглокожий парень-иноземец сидел чуть в стороне от всех, тихонько что-то насвистывая и тщательно протирая травой трофейные кинжалы.

Богомолец дышал часто и хрипло. Побег дался ему нелегко. Он то и дело начинал кашлять, и Глебу показалось, что с мокротой изо рта у него вылетают капельки крови.

– Старик, ты как? – тихо спросил он.

Богомолец немного помолчал, затем ответил – хрипло, сдавленно:

– Ты оставил за спиной много убитых, Первоход.

– Гораздо меньше, чем кажется, – сказал на это Глеб. – И гораздо меньше, чем мог бы.

Старик хрипло вздохнул:

– Много в тебе злобы, Первоход. Это потому что без Христа в душе живешь. Не веришь ни в богов, ни в людей. Только в свои силы веришь.

– И что же тут плохого?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.