– Ненавижу тебя! Ненавижу!..
      – Послушай, ты же понимаешь, мы с тобой совершенно разные… Ну вон сколько времени прошло, три года уже, а мы… Ты одно любишь, я другое…
      – Я тебя люблю!
      – И я тебя… Только это не то, понимаешь?
      – Я одно понимаю: эта сука заморочила тебе голову своими интеллигентскими штучками… Ах, ля-ля… у меня, кстати, тоже образование! И получше… А сама-то она на кого похожа? Рыло – краше в гроб кладут…
      – Заткнись!
      – И не подумаю! – Она вскочила на постели, встала во весь рост. – У меня, между прочим, ребенок будет.
      – Что?!
      Она нежно погладила себя по тугому подтянутому животу:
      – Да! Вчера у врача была. В январе ребеночка тебе рожу.
      Ученый напрягся, пристально посмотрел на Анастасию. Не врет! С таким счастливым лицом врать нельзя. Счастливым?..
      – Да ты с ума сошла! – заорал он. – Ты хоть чуть-чуть соображаешь? Последний год каждый день то обкуренная, то пьяная. Что ты рожать собралась? Лягушку?
      – Пошел вон. У меня молодой здоровый организм, хорошие гены…
      – Что ты несешь, дура! – Он вскочил и затряс ее, как куклу. – Опомнись! Пожалей этого несчастного ребенка! Он же уродом будет!
      Настя вырвалась, отбежала к окну. Прижалась разгоряченным лбом к прохладному стеклу. Невидящими глазами уставилась в темноту города.
      На улице тихо шелестели шины редких машин, в неровном свете фонарей сновали какие-то тени: то ли запоздавшие прохожие, то ли уставшие хозяева наскоро прогуливали своих собак, то отчаявшиеся неудачники-хулиганы выискивали легкую жертву…
      – Гад! – Она оторвалась от окна. – Какой же ты гад! Ты жениться не хочешь, вот и врешь все!
      – Настя, – как-то враз успокоившись, сказал он. – Я б на тебе ни при каком раскладе не женился, но ребенка не бросил бы никогда. Но не надо этого, поверь. Он будет мучиться, ты – страдать… Ты же не идиотка, не враг себе. Будут у тебя еще дети. Только сейчас не надо…
      – Но я хочу! Маленького такого… И тихо заплакала.
      Он подошел, осторожно прижал ее рыжую голову к груди, начал тихонько поглаживать:
      – Знаю я, как ты маленьких любишь. Сколько раз видел…
      Это было правдой. Эгоистичная, безбашенная Анастасия совершенно преображалась, увидев где угодно какого угодно малыша. Она забывала обо всем, полностью переключаясь на это маленькое чудо. Всегда находила с ним общий язык, непременно одаривала чем-нибудь – непонятно каким образом, но для любого ребенка, как будто специально, в каком-нибудь из карманов она находила конфету, игрушку, фенечку. И дети ее обожали. Даже странно, что она в архивный пошла, а не в педагогический… Вот бы вышла из нее воспитательница!
      – Настенька, – ласково успокаивал он ее. – Пожалуйста, будь умницей, послушай меня – а я не враг тебе, честное слово – сделай аборт.
      Она жалобно, совсем по-детски, всхлипнула:
      – Вдруг у меня больше никогда не будет?
      – Ну о чем ты говоришь? Сама же только что сказала: здоровый молодой организм и все такое… Главное, брось травку и не пей, и все будет хорошо.
      – А ну как плохо сделают? – Похоже, она уже была согласна.
      – Мы найдем тебе самого лучшего врача, самую лучшую клинику. Я за все заплачу.
      Настя отшатнулась, глаза стали злыми и жестокими.
      – Заплатишь, да? Откупиться решил? На все ради своей Леськи готов!
      – Не начинай, – устало сказал он. – Ищи врача. Любого, какого сочтешь нужным. Я заплачу…
      – Заплатишь, – согласилась она и добавила: – И она заплатит. Когда-нибудь…

      – Она, – кивнул Перстень.
      – Но они ж с Леськой лучшие подруги! Много лет уже. С тех пор как мы с ней разошлись, столько воды утекло, помирились…
      – Баба есть баба. Злопамятна, мстительна и коварна. Особенно эта. Такая же, как братец. -?!..
      – Ты ж не думаешь, что она одна все это провернула? Ну, с абортом-то понятно – она. А заводик – это по части Нанайца. Будто ты с ним первый день знаком.
      Нет, не первый.
      Да, Нанаец честно приносил долю, да вроде и был своим, но именно он подписал их под воров. Именно он убедил платить им. Сам и носил.
      Только этим и живут воры в законе – сосут ренту со своих фуфловых титулов. Балласт из красного совка. Правильно Отвертка зовет их коммунистами. Только тянуть, только жрать, сдирать с тех, кто способен заработать. Еще понтуются, блатари, со своей «романтикой» параши. Сколько бабок тогда им ушло? Миллионы!
      Ну ничего, дойдет и до этих гнид. Ферзей из себя ломят, когда пешки не стоят…
      Отвертка со своим невероятным журналистским и «классовым» чутьем убеждал, доказывал, что не все бабло ушло к ворам, что-то прилипло к рукам Антона. Но фактов не было. Не накопал.
      И все же…
      – Не может этого быть, – тихо произнес Михаил, уже понимая: может.
      – Ну, тебе, конечно, видней. Только я на твоем месте хотя бы проверил.
 

* * *

 
      Банковская ячейка была пуста.
      Он резко обернулся к клерку:
      – Что это значит?
      – Странно, Михаил Александрович, что вы не знаете. Три дня назад господин Рожкин приехал, закрыл счет, забрал документы.
      – Как три дня назад? – совсем ошалел Ученый. – Он же в Италии был… И где теперь документы?
      Менеджер развел руками и со странным выражением посмотрел на Михаила. Во взгляде банковского служащего читалась жалость, смешанная с презрением: что, лоханулся, кинули тебя? Эх, дурашка…
      Он медленно побрел к выходу.
      Как же так? Больше десяти лет вместе. Сколько всего было, сколько пройдено… Нет, не должно этого быть!
      Он быстро набрал номер Антона.
      – Ну и как там твое дельце? – как всегда насмешливо поинтересовался Рожкин.
      И по тому, как были произнесены эти слова, Ученому стало совсем тоскливо. Уже ясно понимая, что произошло неотвратимое, он прошипел:
      – Что ты задумал, гад?
      Нанаец ответил спокойно, будто давно ждал этого вопроса:
      – Что задумал, то и исполнил. Ты в банке побывал, а? Хорошо там пошарил?
      – Как ты успел? – тупо спросил Михаил. – Ты же летал в Болонью…
      – Ха, в Болонью!.. Я там два месяца назад был, когда ты, чмо, думал, что я на Канарах брюхо коптил. Тогда и подписал новый договор. На себя. А потом провел допэмиссию – ты же, козел, полностью мне доверял, а? Даже не удосужился проверить ни разу. А я всю эту неделю в Москве занимался переоформлением – право-то подписи есть. Так что, теперь сиди, придурок, с одной своей вшивой акцией. Потому как у меня после допэмиссии семьдесят шесть процентов, и двадцать три – у Насти!
      – И завод…
      – И завод мой!
      – Зачем? Тебе мало было? И Леся…
      – Я этой суке, своей сестрице, за Лесю еще ноги повыдергиваю. А вот «зачем», тебе, быдлу, никогда не понять! – неожиданно взвизгнул он. – Мало мне? Мало! Такие, как ты, у меня все отняли! Все! Забыл, кем я раньше был? Это ты, быдляцкая морда, из канавы вылез, сначала в демократию поиграл, потом в новых русских. У тебя теперь – жизнь! А я, значит, у тебя на подхвате? Я?!
      Не дослушав, Ученый сунул мобильник в карман.
      Да-а-а… интересное кино. Надо же, как глубоко это сидит. Никак не думал, что Нанаец о своем комсомольском прошлом ностальгирует, не представлял даже, что жалеет о нем. И о чем жалеть-то? Ну дослужился бы при Советах, как папаша, до второго секретаря, может даже и до первого… Хотя вряд ли, у первых секретарей свои дети имеются. Ну и что бы он получил в результате? Спецмагазины? Так теперь до этого и дослуживаться не надо. Спецбольницы? Да вон их – сколько угодно… Власть? Вроде и это у него есть.
      Нет, здесь другое. Ему недостает осознания принадлежности к касте избранных. Не может смириться с тем, что теперь любой Стерхов из Химок, любой Цыдыпжапов из Мухосранска, если есть воля, может стать элитой. С этим не поборешься, это в крови, как ни скрывай, как ни подавляй… И дело не в деньгах. Ему сколько ни дай – ничего не изменится, так и будет ненавидеть тех, кто из дерьма поднялся и рядом с ним на одной ступеньке или выше. Сколько таких? Наверно, еще много. Но реванша не будет. Нас больше, и мы уже никогда не отдадим то, что было завоевано. Не отдадим!
 

* * *

 
      – Не отдадим! – жестко сказала Леся.
      Они встретились на Арбате и сейчас сидели в нижнем зале уютного немецкого ресторанчика. Звучала тихая ненавязчивая музыка. По дороге он в общих чертах, избегая эмоций и комментариев, рассказал о поездке в банк и разговоре с Нанайцем.
      – Но сначала посмотрим, как ты превращаешься в толстую бюргершу, – улыбнулся Ученый.
      – Ну, это вряд ли.
      Пожалуй, согласился Михаил, корми не корми – а все тощая, как жердь. Он быстро перелистал меню, сделал заказ для себя и для Леси, дождался, пока принесут пиво. Она медленно отпила из своей кружки, открыла сумочку, выложила на стол сигареты.
      – Помнишь, мы с тобой говорили – давным-давно – про гражданское общество, которое должно уметь защищаться?.. Понимаешь, о чем я?
      Да, он понимал. И ужасался. Конечно, она знала о нем все, конечно, она любила его, понимала, но он был уверен, что никогда не услышит от нее таких слов. Честная, законопослушная, миролюбивая, прямо не от мира сего, и вдруг так…
      – Знаю, о чем ты думаешь, – кивнула она. – Только, видишь ли, я слегка переменилась, немного иначе на мир смотрю. Может, это плохо, а может, и к лучшему. И не из-за того, что со мной случилось, то есть в какой-то мере и из-за этого, но главное – другое. Понимаешь, это – наш мир, наш с тобой. Твой, потому что ты его с конца восьмидесятых еще создавать начал. А мой – потому что, во-первых, я твоя верная жена, а, во-вторых, тоже люблю именно этот мир и другого не хочу. Я очень счастлива и горда, что эти десять лет была рядом с тобой, помогая создавать эту новорусскую страну, и теперь готова ее защищать от таких, как Антон, до конца. Он же не на тебя даже наехал – на все, что создано за эти годы. Тобой, Перстнем, лабазниками…
      Она очень редко говорила так пылко и сейчас разволновалась и даже раскраснелась. В эту минуту Ученый поразился, насколько она привлекательна, – удивительный внутренний свет преображал ее, казалось бы, невыразительные черты так, что ни одна красавица мира не смогла бы достичь такого эффекта никакими уловками. И в который раз уже восхитился собственной проницательностью: с первой встречи смог разглядеть среди блеска алмазов этот самый яркий алмаз. Кто бы еще так понял его?
      И все же:
      – Да, милая, но только тебе придется уехать.
      – Нет!
      – Будет настоящая война, а они… Ты теперь знаешь: они ни перед чем не останавливаются.
      – Да, знаю. Днем мы с Настей ездили к очень хорошему гинекологу. Так вот он сказал, что детей у меня уже никогда не будет… Представляю, как она веселилась, когда я ей это рассказывала. – Леся опустила голову. – У меня, кроме тебя, никого нет, и если с тобой что-то случится…
      – Лесенька, родная моя… – Он протянул руку через стол, взял ее хрупкую изящную ручку, прижал к губам.
      Она медленно отняла руку, провела по его волосам, подняла голову. Глаза были сухие:
      – Ты уже решил, что делать?
      – Соберу старых бойцов. Леху, Эдика.
      – А я поеду в Питер. Если получится, сегодня.
      – За?..
      – За Джоном Джоновичем, – впервые улыбнулась она. – Мобильного его не знаю, позвонить не могу. А адрес все тот же, вряд ли за месяц переменился с тех пор, как он последнее письмо прислал. Не по мылу, заметь, а на хорошей бумаге и от руки.
      – А почему не говорила, я ж не ревнивый… Да ладно! Как он? Все бастует на своем «Форде»?
      – Ты совсем отстал от жизни. На «Форде» уже давно все в порядке. Профсоюз победил. А Джон сейчас собирается на «Тойоту» переходить. Он же теперь очень ценный работник, его специально чуть ли не сам хозяин этой «Тойоты» приезжал уговаривать. Знаешь, что ему Джон сказал? Я, говорит, перейду, если вы мне письменное обязательство дадите, что разрешаете создать на фирме профсоюз. И ты представляешь, тот ему написал!
      – О-о-о! Борец за справедливость хренов…
      – Брось! Это же настоящее гражданское общество. Ватага ушкуйников, защищающая свои права. Или казачий круг…
      – Это ты меня учить вздумала?
      – Ага! – Она схватила опустевшую кружку и хряснула ею о стол. – Помнишь Уленшпигеля? Время греметь бокалами! Пепел Клааса стучит в мое сердце! Не отдадим! …Снова к Трем вокзалам. Грязь, суета, какие-то подозрительные личности и отсутствие каких бы то ни было билетов на Питер.
      – Ну что вы раньше-то думали? – фыркнула кассирша.
      Леся растерянно смотрела на табло.
      – Может, я на машине поеду? Сама…
      – С ума сошла, – отмахнулся Михаил. – Тоже мне, брюнетка за рулем.
      Он вытащил мобильник, несколько секунд поколебался, потом решился, набрал Перстня. И через пять минут в депутатской кассе получил билет в СВ.
      А потом они долго искали, где бы отправить телеграмму Беседе, а потом долго не могли расстаться возле вагона, а потом он долго смотрел вслед уходящему поезду, будто прощаясь с любимой навсегда.

      Колокольчик, вернее, авторитетный бизнесмен Алексей Иванович Николин, хозяин известной на всю Москву охранной фирмы «Набат», во всем старался подражать горячо любимому шефу. Прежде всего в антураже. Как и Перстень, он вершил дела не в хорошо оборудованном офисе – там занимались какими-то непонятными делами прекрасно вымуштрованные очаровательные длинноногие девушки и изредка появлялись перекусить и поболтать полевые работники, – а в уютном ресторане небольшого речного суденышка, пришвартованного возле гранитной набережной Москвы-реки.
      Михаил с удовольствием оглядел владения приятеля.
      Комфортабельный двухпалубный теплоход класса «люкс» с просторной террасой на верхней палубе, крытой навесом, разумеется, назывался на редкость изысканно и замысловато – «Москва».
      Верхняя палуба со съемными окнами в оригинальном стиле хай-тек была сегодня переоборудована под летний вариант, оттуда раздавались радостные повизгивания и гортанный смех.
      Ученый легко пробежал по трапу, заглянул внутрь.
      В носовой части салона нижней палубы возвышался небольшой подиум, занятый весьма сомнительного удобства футуристическими креслами и стеклянным параллелепипедом, вмещавшим в себя живую голую девицу. Этот оригинальный стол, богато накрытый жратвой и выпивкой, а также слегка покрывшаяся от холода пупырышками красотка, были покинуты хозяином. Он расхаживал по салону между столиками, за которыми сидели молчаливые и понурые соратники.
      Аппаратура была выключена. Мертвую тишину нарушал лишь громовой рев хозяина и чье-то тоскливое голодное урчание в животе.
      – И ты вот, значит, каждому даешь свою мобилу и говоришь: на, звони, брателло?!.. – орал Колокольчик, облокотившись на барную стойку и потрясая своей трубкой в сторону огромного виновато потухшего плазменного экрана. – А потом какой-то козел звонит мне! Мне!!! Все! Если еще раз узнаю, что кто-то давал свой номер – уволю!
      Он шумно выдохнул, вытер пот и направился к своему столу, на середине дороги развернулся, грозно посмотрел на сидящих и махнул рукой:
      – Приступайте.
      В ответ раздалось дружное позвякивание вилок и тарелок, весело заработали челюсти, раскатисто заголосил Круг:
 
Прокурору зеленому слава!
Леха в городе в бесте сидит.
Есть у Лехи вино и есть лярвы
И покушать большой аппетит…
 
      – Ну, здравствуй, брат. – Колокольчик широким жестом пригласил его за стол. – С чем пожаловал? Быстрей давай, однако, – времени мало.
      Михаил понял, что пришел не вовремя, попал не под настроение. Он вспомнил заносы Колокольчика, способного «подорваться» на ровном месте из-за не туда брошенной монеты. Но не подстраиваться же под Колю, хотя бы и весьма приподнявшегося.
      – А ты молодцов-то своих за что трахаешь? – кивнул в сторону большого зала Ученый.
      Леха с некоторым недоумением посмотрел на своих пацанов и пожал плечами:
      – Да распустились… Ладно, чего хотел?
      – Куда гонишь? – Ученый почувствовал, что разговор с самого начала прет не в тот разрез, но нервяк мешал выправиться. – Деловой стал – охренеть!
      – Что-то не нравится? Ну не разговаривай со мной тогда.
      Словно в прыжке, Колокольчик поднялся с кресла. Ученый бросил на него отсутствующий взгляд:
      – Далеко собрался?
      – Так, – Леха медленно развернулся и пристально взглянул в лицо Михаилу, – Проблемы, значит? Еще бы, хрен ты иначе придешь. Ладно, даю шанс сказать. Кому должен?
      – Никому. Мне должны. Терку грамотно провести надо. Мы – на понятиях, клиент – на беспределе. Нельзя, чтобы инфа хоть на грамм утекла. Поэтому подтягиваю только кого знаю. На тебя рассчитывать?
      – Телись наконец – с кем сложность?
      – С Нанайцем.
      Колокольчик медленно опустился в кресло. В прищуренных глазах мелькнуло давно знакомое Михаилу выражение накрученной наглости, которой Леха обычно глушил чувство вины.
      – Раскрошился с Рожкиным, значит… Странно, что только сейчас. Раньше-то о чем думал? Понятно же было: не по тебе орех. Короче, как-то утром ты увидел, что все документы на него переписаны и завизированы, а к тебе только заява от него относится. Так? Я проснулся – нету ни сантима, так любовь всегда проходит мимо… Куда он тебя хоть слил – сразу в Генпрокуратуру?
      – Заявы нет. А документы и правда переписаны.
      – Нет заявы – значит, будет. Нанаец тот еще крендель, сам знаешь. Он со всех концов прикроется. А мне, прикинь, с погонами сейчас влом бодаться – миллионный проект ломится, а я в твой блудень полезу?.. А главное, вдумайся без понтов: Рожкин, что, неправ? Лоханулся перец – чего не обдолбать? Он ведь не кура-дура, чтоб от себя грести. Короче, пустой разговор, Миша. Лохи, знаешь, не мамонты – не переведутся. Твои проблемы. Пошел я, однако…
      В дверях большого зала возник двухметровой квадратный амбал с небритой рожей из Колокольчиковой секьюрити. Похоже, график Алексея Ивановича и впрямь расписан по минутам, время истекло. Но уже шагнув от стола, Колокольчик на ходу развернулся вполоборота:
      – Подожди, если нет заявы, на чем он тебя прессанул?..
      – На Лесе, – безразлично бросил Ученый, тоже поднимаясь уходить. – Ладно, забыли. Пустой разговор, ты прав.
      Леха шагнул навстречу и, пригнувшись, застыл в какой-то немыслимой при его комплекции стойке:
      – Если ты насвистел, Миша, сильно жалеть будешь!
      – Уже жалею. Оторвал занятого человека от серьезных дел. Может, лучше Лесю послушаешь? Вместе потрындим, как друган твой по-басаевски через беременных вопросы решает. Надумаешь – вечером звони.
      – Какой, на хрен, вечер?! – заорал Колокольчик так, что вся кодла в большом зале рванула к дверям, опрокидывая стулья. – Подъеду утром! Кого из вас рвать, на месте решать буду! А ну кончай жрать!..
      Последний выкрик касался парней, уже окончательно забивших болты на сегодняшний обед.

      – А ну кончай жрать! – гаркнул Ученый. – Чавкаешь над ухом, как свинья.
      – Это не чавканье, а хруст, – заспорил Беседа, но, со вздохом поглядев на недоеденное яблоко, все же приподнял задницу и вышвырнул огрызок в люк на крыше престарелого «Вольво-универсала». Рабочая лошадка уже давно служила им для перевозки небольших партий полиэтиленового гранулята, вот как раз сейчас и везли.
      Чпок!
      Огрызок со всего маху врезался в капот проносящегося мимо «Ауди». Водила нервно завертел головой, затормозил и начал съезжать к обочине.
      – Тормози!!!
      – Зачем? – не понял Михаил.
      – Он же остановился – думает, нас задел. Звук-то слышал.
      – Ой, не знаю, – признался Джон. – Нельзя же так вот запросто его отпускать…
      Он заерзал на сиденье.
      Тем временем водила выскочил из своей тачки и побежал к ним.
      – Что, задел? – взволнованно спросил он.
      Михаил пожал плечами, вышел.
      «Вольво» старый, прикинул он, наверняка есть какие-нибудь вмятины-царапины. А толку? У мужика-то машина целехонька…
      Он начал внимательно изучать крыло, дверцу.
      – Вот. – Хозяин «Ауди» сам обнаружил свежую царапину.
      Точно! Это ж Беседа и устроил: когда выезжал из узких ворот завода, как обычно, задел створку. Потому и ехал на заднем сиденье. Михаил разозлился, вышвырнул из-за руля, сам повел. Но уже успел забыть – думал совсем о другом…
      – А я и не заметил, – вздохнул водила. – Еду себе, тороплюсь на встречу.
      – Мы тоже торопимся, – понимающе кивнул Ученый.
      Да, привычка – вторая натура, ну никак от нее не избавиться. Видишь зайца – разводи. А зачем время тратить, все равно впустую.
      Но заяц, похоже, был совсем лох. Он даже не озаботился посмотреть на свою тачку, может, торопился очень, а, может, мозги совсем отшибло от страха.
      – Слушайте, мужики, – заискивающе посмотрел он на Михаила, – может, решим вопрос полюбовно? Времени на формальности нет.
      Он полез в карман:
      – Сколько?
      Ученый задумчиво почесал затылок:
      – Ну, если без формальностей…
      – Три сотни пойдет?
      – Пять! – решительно потребовал неожиданно нарисовавшийся рядом Беседа.
      Заяц пожал плечами и протянул Михаилу пачку купюр.
      – Разошлись? Без обид?
      – Без обид, – подтвердил Михаил и, резко развернувшись, скомандовал Беседе: – А ну, быстро на место, погнали!
      На следующий вечер сияющий Джон продемонстрировал им новые орудия производства – мешок картошки и хитроумную перчатку-наждачку.
      – Вот представьте, – начал он. – Едет по дороге заяц, перестраивается из ряда в ряд, вроде при этом никого не подрезает и не задевает. Я кидаю в его тачку картошку. Он, конечно, слышит удар. Рядом – мы, сигналим, типа, тормози. Если сам не останавливается, просто прижимаем, но, скорее всего, остановится. Звук-то непонятный был! А дальше фигня даже для дилетанта, мы сегодня с Коляном все уже проверили… Он вылезает из тачки, бежит к нам, а у нас, сами понимаете, уже все схвачено – бок потерт и все такое… Пока мы с ним мою ласточку осматриваем, Колян бежит к его тачке и вот этой самой наждачкой аккуратненько так трет ее и возвращается обратно. Я вот, говорит, посмотрел, там у тебя, заяц, царапина. Ну идем туда, смотрим. Дальше – все как всегда.
      – Да просто повезло тебе несколько раз! Видать, совсем зайцы были, – прикинул Нанаец. – А если б они про ОСАГО вспомнили? Машины-то нынче почти все страхуют – не дураки.
      Джон самодовольно ухмыльнулся. Оказывается, он предусмотрел и это.
      Да, действительно, многие пытались звонить страховщикам, только смысла в этом не было. Зайцу, обратившемуся в страховую компанию, популярно объясняли, что, поскольку ДТП произошло в другом месте, платить ему никто не будет. Он же виновник, к тому же скрылся с места аварии – он же проехал не меньше ста метров вперед, а это уже не страховой случай.
      – В общем, переходим на новые методы работы, – закончил рассказ Беседа. – Очень эффективные, кстати, и, между прочим, – абсолютно безопасные. Столкновения-то вообще никакого не происходит.

      В просторном холле было многолюдно, но подозрительно тихо. Перстня дожидаются, решил Ученый. Эдика еще не было.
      Михаил устроился в уютном кресле, заказал чай и огляделся. Увидел несколько медийных лиц: «раскрученный» до тошноты юный певун, хорошо узнаваемая актриса, крупный бизнесмен, популярный политик… Солидные, серьезные люди, чинно восседая в креслах и на диванах, вели тихие и с виду очень деловые беседы, то и дело исподтишка кося на входную дверь.
      За соседним столиком известный тележурналист, ведущий на центральном канале программу о мировом культурном наследии, заговорщицким шепотом сообщил своему соседу:
      – Я тут придумал, как опозорить человека. Берешь красный жгучий перец, засовываешь ему в жопу и выталкиваешь на улицу… Вот представь, как он побежит.
      – А зачем побежит? – удивился собеседник.
      – Ну как же?! Ты прикинь, там же жжет, а вынуть нельзя! Что люди подумают, если он на улице руку в штаны запустит и в жопе ковырять начнет…
      Ученый представил и хмыкнул.
      Дверь отворилась, и несколько человек, как по команде, вскочили с мест, вытянувшись в струнку. Певец приподнял задницу со стула и замер. Оставшиеся сидеть начали принимать какие-то неестественные позы, выражающие одновременно благолепие и повышенную деловую активность. Тревога, впрочем, оказалось ложной – прибыл всего лишь начальник охраны Перстня. Следом за ним шел Отвертка. Он приветливо помахал красавице-актрисе и подсел к Ученому.
      – Узнаешь картину? – кивнул он на холл. – Или забыл уже, как сам так высиживал?
      Ученый усмехнулся. Забудешь такое, как же…
      По холлу пронесся шорох. Ученый оглянулся. В дверях наконец появился сам Перстень.
      Михаил Николаевич неторопливо прошел к давно облюбованному и никогда – даже в самые жаркие и многолюдные дни – не занятому столу в дальнем углу большого, сияющего начищенной латунью зала. Кто-то вскочил навстречу с протянутой рукой – он пожал ее, кто-то полез обниматься – он обнялся. Взгляд его оставался спокойным и отстраненным, будто был направлен в никому не ведомую даль то ли российского, то ли личного Перстневого будущего. Что видел он за этим недостижимым горизонтом, не знал никто. Может быть, именно от этого неведения каждый, кто встречал Перстня, испытывал благоговейный трепет и потребность в ярком и искреннем его проявлении. Каждый – по собственному разумению и возможностям.
      Вот, например, как этот шустрый молодчик, которого краем глаза заметил Ученый, – тот подскочил к столику босса и протянул какую-то книжку в яркой обложке. Перстень с любопытством посмотрел сначала на нее, потом на молодого человека, начавшего торопливо что-то объяснять. Прошло несколько секунд. Он благосклонно кивнул, обернулся и сделал подзывающий жест. Ближние и дальние гурьбой повалили к его столику, расталкивая друг друга и окружив в почтительных позах, с неподдельным интересом уставились на книжку и молодого человека, одобрительно кивая в такт словам Перстня.
      – Что там?
      – Да один тут книгу стихов издал на свои средства. Во славу босса, разумеется. Всех задолбал, пока сочинял, даже у Севы-охранника совета спрашивал, можно ли рифмовать «алмазный Перстень» и «стальной стержень».
      – И что Сева посоветовал?
      – Не поверишь! Ко мне отправил…
      – А ты?
      Эдик тяжело вздохнул:
      – Давай лучше о твоих делах.
      Его рассказ не занял много времени и на этот раз вообще прозвучал как речь робота. Михаилу казалось, что он слышит не себя, а чужую диктофонную запись.
      С полминуты Отвертка молчал. Потом задумчиво крутанул колесико зажигалки, долго сосредоточенно прикуривал.
      – Он всегда был не тем. С нами, но не наш. Никогда нельзя было верить. Им вообще верить нельзя.
      – Кому «им»? – без интереса уточнил Ученый, прекрасно зная ответ.
      – Недорезанным. Червонному золоту. Из которых Рожкин.
      – Ты приедешь завтра? – Меньше всего Михаил был расположен к историософскому диспуту.
      – Странное что-то спрашиваешь. – Эдик глубоко затянулся, и Ученый автоматом отвел глаза.
      Его всегда раздражала эта манера курить. С шумным дыханием, дрожью и какой-то оглядкой – как приучился когда-то в школьном сортире, так и осталось на следующие двадцать лет. Пока двадцать.
      – Приеду, конечно, – продолжил Отвертка. – Только не это главное. Надо думать, как дальше. Ты как планируешь? Яйца ему выкрутить, переписать все обратно и валить на глушняк?
      – Завтра, Эдик, прокачаем. Пока не гони волну. На ходу ничего не вырулится.
      – Нет, а чего тянуть? Я про что не въезжаю: как ты его накрыть думаешь. Тему-то вы, типа, закрыли. А он без взвода теперь до сортира не сунется. Я так вижу: надо через Настю выцеплять, эта овца на любую мульку поведется…
      – Блин, я же сказал: не сейчас!!
      Но Отвертка уже не слышал. В его понимании тема была запущена, осталось докадрить кадку, просечь поляну и раздать команды. -…Или я с уродом стрелку забью. Скажу, с тобой проблема, пусть поможет – я ведь, типа, ничего не знаю. Подъезжаем все. Говорю: разговор для двоих, засаживаю в промежность, тут и входите, кляп в ельник, в тачку, дальше прокатит своим ходом… Стой-ка, может, мне пару-другую своих парней подтянуть?..
      Похоже, он мог развивать эту тему бесконечно, но тут раздался звон мобильника. Эдик взглянул на дисплей, и его лицо мгновенно преобразилось. Куда-то исчезло вечно озабоченное выражение близоруких глаз, стёрлись морщины на лбу, губы непроизвольно растянулись в какой-то удивительно детской и доброй улыбке.
      – Маря, – с нежностью выдохнул он, неопределённо махнул рукорй Стерхову, подожди, мол. Резко вскочил и торопливо двинулся в дальний угол холла.
      Михаил с неподдельным интересом посмотрел на друга, горячо шепчущего в трубку – явно что-то очень нежно-глупое, – с таким лицом о делах не говорят.
      Вообще-то об этом сентиментальнейшем романе было известно всем, тем более что длился он уже без малого семь лет, но, несмотря на это, об Эдиковой пассии знали в основном только по легендам, распространяемым его пацанами. И не то чтоб Отвертка ее скрывал – просто оберегал от чужих глаз, как самый драгоценный волшебный талисман счастья. Рассказывали, что эта Маря чуть не в одиночку разгромила какую-то ячейку молодых троцкистов, что ходила на стрелки с ворами, добывала такие сведения, какие и ФСБ добыть не всегда удается, вытаскивала бригаду из голимых блудняков, планировала акции, короче, российская мадам Вонг.