СЦЕНА СЕМНАДЦАТАЯ
      ЯРКО-ЛУННАЯ
      Силен приходит довольно поспешно. За поясом по-прежнему чаши, и за спиной снова полный мех, в руках кифара. Фамира, Нимфа, Силен, притаившийся хор. Фамира, увидев Силена, невольно вздрагивает.
      Силен
      Твой инструмент... в сохранности... прими
      И сберегай на память.
      Фамира
      (как-то не сразу берет лиру. Он всматривается в нее.)
      О подруга,
      Как мы давно не виделись! По мне
      Скучала ль ты или Силену пели
      Вы, чуткие?
      Силен
      (ворчливо)
      Да, только и заботы,
      Должно быть, у Силена, что пугать
      Ворон его кифарой знаменитой...
      Фамира берет лиру, но рассматривает ее с удивлением, жесты его странны; он не решается коснуться струн.
      Что ж ты глядишь? Подруги не узнал.
      Фамира опускает лиру.
      (Интимно и приближаясь к Фамире.)
      Ах, милый мой царевич... Будто счастье
      Все в музыке?.. Когда так гибок стан
      И солнце-то над головой кудрявой
      Полнеба не прошло. Неужто мир,
      Тот дивный мир, что на кифару веет,
      И мотыльком кружится, и горит,
      И красками играет, и дымится
      Над урной водомета, и поет,
      И перлами да розами смеется,
      Неужто ж он, Фамира, лишь затем
      Достоин жить, и петь, и нежно веять,
      И радовать, что черепахе ты
      Медлительной когда-то перервал
      Златую нить минут ее - и жилы
      Ей заменил телячьими?
      Фамира
      (который тем временем решился поднять кифару и берет на ней странно негармоничные по его настроению аккорды)
      Я слов
      Твоих понять не в силах... Я не знаю,
      Что сделалось со мной. Силен... Зачем
      Ты черепок мне отдал этот?
      Силен
      Отдал
      Не черепок тебе я - но тебя
      Неверная узнать не хочет...
      Фамира
      (встревоженно)
      Слушай
      Иль это уж не пальцы больше, или
      Под пальцами не струны? Разбуди
      Меня, старик... Игрушек нам не надо...
      О, возврати мне сердце, - так не шутят...
      Я ничего не помню, что играл.
      В начале речи Фамиры сатиры поднимаются: они собрались около корифея и с любопытством слушают Фамиру, разглядывая его лиру и следя за его неудачными попытками что-нибудь сыграть.
      Иль, может быть, оглох я?
      Нимфа, слышишь
      Мою игру? Играю я иль нет?
      Скажите же мне, люди... Слушай, сатир,
      Я знаю - вы искусники. Сыграй
      Мне что-нибудь на этой деревяшке.
      Силен берет из рук его кифару и играет. Сатиры аплодируют.
      Га... Слышишь ты, ты слышишь ли, старик?
      Иль музыка под пальцами твоими?
      Нет, - это мышь летучая в полночь
      Под своды залетела и крылами,
      Незрячая, по мшистым стенам бьется.
      Вы плещете, козлята? Ха-ха-ха!
      Тут даже ритма нет... И это даже
      Не бубен - о, теперь я убежден.
      Что ты меня дурачишь... Не довольно ль?
      Бери свою и мне отдай мою...
      Силен продолжает играть медленно и выразительно. Фамира точно разбирает музыку или припоминает что-то. Он закрыл лицо руками.
      Иль отведи дурман от сердца, сатир!
      (С жестом мольбы.)
      Я погибаю, сжалься!
      Музыка прекращается. Вокруг говор. Сатиры приветствуют Силена.
      Отчего ж
      Слова так ясно слышу я... а струны?..
      Где ж музыка, Силен?
      Силен
      (мягко, но серьезно)
      Ты не привык
      Еще к изменам, мальчик. Сами боги
      Страдают от измены. Только Ночь
      И День верны друг другу, да Полярной
      Ничто Звезды не сдвинет.
      Покорись
      Всеобщему закону. После счастья,
      Как после дня приходит ночь, а бог
      В решениях, как полюс мира, стоек.
      Нимфа
      (тихо)
      К чему же бог его приговорил?
      Силен
      (так же тихо)
      Чтоб музыки не помнил и не слышал.
      Нимфа и сатиры звуками и жалобными возгласами выражают охватившее их сочувствие; Фамира, наоборот, успокаивается и становится неподвижен, как человек, что-то обдумывающий. Воцаряется минута молчания.
      Силен
      О, боже мой! Уж будто не живут
      Без дудок и без струн на белом свете?
      Еще диви бы сатир!.. Танцевать
      Тому нельзя без музыки. А этот
      Мудрец - по струнам плачет.
      Фамира
      Нет, Силен,
      Не плачу я. Удар волны был мягок,
      И где ж она, волна? Лишь головой
      В песок ушел я глубже, да соленый
      Остался вкус во рту.
      Но тот же сон
      Владеет этим сердцем... Просыпаться
      Не думаю, старик, я.
      Силен
      Добрых снов,
      Почтеннейший Фамира. Лучше средства
      Не выдумать и Зевсу. Но и сон
      Отраден нам лишь сладострастьем мысли,
      Что это не конец, а только сон,
      Что захочу - и нет оцепененья...
      Вынь эту мысль из сердца, - что тебе
      Останется, коль не свинцовый обод
      На голове, иль ядовитый хмель,
      Иль колдуна дурачество, чтоб желтой
      Не вспоминать могилы? Плохо спишь
      Без женщины, Фамира, если молод,
      Иль доброго бокала... Хочешь: дам
      Натянемся по холодку винишки,
      Судья и подсудимый, а мешок
      Пожертвуем Фемиде - неказист,
      Да ведь она считается слепою.
      Фамира
      Оставь, Силен... На сердце без того
      Тяжелый хмель. Пускай осядет плесень.
      Силен
      Ты, Нимфа-мать, таилась так давно
      Меж этих бликов лунных и цветов,
      Что дашь совет какой-нибудь Фамире
      И моего полезней, верно. О, тебе
      Молчания иначе не прощу я...
      Вибрации серебряные нам
      Одни еще от вас перепадают...
      Нимфа
      Фамира, сын мой. Музыка идет
      В сердца людей - не только по дрожащим
      И серебристым струнам. Может быть,
      Там, на горах, дыханье бога флейты
      Тебе излечит душу.
      Хочешь: мы
      Пойдем в фиас. Я попрошу искусниц,
      Моих сестер. Мы уберем тебя
      Вакханкою. О, как пойдет небрида
      И виноград тебе, и тиса цвет,
      И плюща цвет, когда вовьются в локон!
      Ты сон зовешь - безводья слаще нет,
      Дитя мое, как в горных перелесках,
      Янтарною луною полных. Там
      Еще не спят.
      Подумай - ты отдашься
      Весь чьей-то страстной воле. А потом?
      Как знать, потом что будет.
      Диониса
      Я умолить сумею - спросишь, чем?
      Кошачьей лаской, цепкостью змеиной
      И трепетом голубки, а возьму
      У вышних счастье сына... Но сначала
      Пусть будет ночь, и день за ней, и ночь,
      И ночь опять со мною... О, не медли!
      Корифей
      (Нимфе)
      Тайной черной ночи длинны,
      Тайной розовой медвяны
      Но Фамира твой из глины,
      Если он не деревянный...
      Материнского призыва
      Он не слышит, он не хочет,
      Так в лесу дичает живо
      Из гнезда упавший кочет.
      Один из сатиров, который заслушался Нимфы, начинает сначала робко, потом сильнее и громче подыгрывать ей на флейте. Речь Нимфы переходит в мелодекламацию. Флейтисту и Нимфе под конец полюбилась одна фраза, и то флейта, то голос уступают друг другу, чтобы нежно поддерживать одна в другом общее желание.
      Нимфа
      Я разведу тебя с твоей обидой
      И утомлю безумием игры
      И будем спать мы под одной небридой,
      Как две сестры.
      Ты только днем, смотри, себя не выдай:
      Сердца горят, и зубы там остры...
      А ночью мы свободны под небридой,
      Как две сестры.
      Пусть небеса расцветятся Иридой,
      Или дождем туманят их пары...
      Что небо нам? Мы будем под небридой,
      Как две сестры.
      Фамира
      Как две сестры... Не слишком ли уж близко,
      И горячо, и тесно? Так не спят,
      Чтоб плесенью покрылось сердце - ночи,
      И месяцы, и годы...
      Этот план
      Не подойдет нам, женщина. Ты губы
      Замкнула нам минутой счастья, и
      Я не скажу ни слова ни с укором,
      Ни в похвалу тебе. Но не зови
      На мертвую дыханье флейты. Сердцу
      Оно нечисто. Кровью налились
      На лбу флейтиста жилы, и животным
      Его подобны губы - так же их
      Одушевить не может слово. Красны
      И, пухлые, противны.
      Если что
      Еще отдать хотел бы я - так тени,
      Которые все манят... а куда?..
      О, если б их не видеть, как не слышу
      Я музыки...
      Когда б еще черней
      И глубже вырыть яму ночи... Да...
      Эфир так беспокоен...
      Ты ж, о Нимфа,
      Ты красотой и трепетом теней
      На этом бледном лике, на цветах
      Жалка мне и страшна... Уйди отсюда.
      (Пауза, тише.)
      Иль ты судьба Фамиры? И тебе
      Нет больше места в мире?.. Так что солнце
      Зажжется и опять наступит ночь,
      А ты со мной все будешь... и придется
      Мне полюбить судьбу.
      Но ты ведь яд
      Через глаза мне в сердце льешь...
      Не видеть
      Не слышать - не любить.
      А вдруг любовь
      Не слышит и не видит?..
      Подходит к Нимфе и берет ее за руку, та следует за ним, как очарованная.
      О, последний,
      Чуть слышный луч от музыки! В глаза
      Мои спустись, там приютишься в сердце,
      Безмолвный, безнадежный. И вослед
      Я не впущу ни тени.
      Нимфа хочет прижаться к нему, хочет что-то сказать, но Фамира отстраняет ее.
      Розы... губы,
      Не открывайтесь больше. Мне ни слов,
      Ни вас самих от вас не надо... Косы
      Пушистые... рука...
      (Поднимает и оставляет упасть одну из бледных рук Нимфы.)
      ланиты... слез
      Недавние следы...
      (Отстраняется, видя, что Нимфа снова делает движение к нему.)
      Прикосновенья
      Не надо - нет. Лучей, одних лучей.
      Там музыка...
      (Убегает.)
      СЦЕНА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      БЕЛЕСОВАТАЯ
      Общее изумление. Минуту все молчат. Порыв ветра, за ним другой, третий. Из лесу летит пыль, и в ней кружатся листья, где-то скрипят ветки. В шуме ветра можно различить сначала смешанный, потом яснее не то вой, не то стон. Тем временем луна зашла за облако, и сцена остается освещенною лишь ее белесоватым отблеском. Между Силеном и Нимфою появляется тень Филаммона. На шее у него веревка. Лицо сохраняет синий оттенок и сразу без луны кажется почти черным.
      Тень поворачивается к Нимфе, скалит зубы, потом поднимает руку, точно хочет ослабить на шее веревку; но рука, прозрачная, с черной половиной затекших пальцев, падает как плеть; он несколько раз повторяет этот жест, приближаясь к Нимфе - точно ищет ее помощи. Сатиры пугливо сбились в кучу. Ни музыки, ни восклицаний. Тень издает с досады воющий стон, но тише тех, которые доносились с ветром. Теперь тихо - ветра нет.
      Тень Филаммона, Нимфа, Силен, хор сатиров.
      Нимфа
      Чьи это шутки?.. Сатиры... Силен?
      Силен
      (тихо, не сводя глаз с покойника)
      Не шутки - нет. К тебе какой-то призрак,
      Не знаю кто. А ты не узнаешь?
      Нимфа
      (тоже чуть слышно)
      Боюсь назвать... И ошибиться страшно...
      Фамира?
      (Приближается к тени - та отодвигается.)
      Нет... о нет - не может быть!
      Сатир с голубой ленточкой
      (с деловым видом подходит к тени, которая делает знаки)
      Я, господа, вам помогу... то есть по всей вероятности.
      (К призраку.)
      Что? не понимают тебя, ночной недовесок, бескрылая
      птица, "хочу и не могу". Ну, говори прежде всего: кто
      ты такой и зачем отбился от стада. Разве это порядок?
      (Оглядывается на сатиров, но никто не смеется.)
      Нимфа
      Папа-Силен... Он не морочит нас,
      Козленок твой? Откуда б научился
      Он понимать язык усопших? Этот
      Мираж... Он не подстроен?
      Силен
      Да и впрямь...
      Козлятки... вы... того... со скуки. Месяц,
      Хоть покажи нам гостя.
      Луна на минуту выкатилась из облаков и освещает призрак. Видно, что он дрожит мелкой дрожью, а теперь, подняв руку к глазам, точно защищается от света. Всем сразу же становится ясно, что это не маскарад.
      Силен
      (Нимфе)
      Он - старик.
      Тень отнимает руку от лица и делает знаки.
      Сатир
      Нимфа, этот человек - удавленник, и он царь, и он
      твой муж... был твоим мужем.
      Нимфа теперь не отрываясь смотрит и тем временем одной рукой срывает с головы хризантемы.
      Тень грозит ей. Потом со стоном обводит рукой вокруг себя.
      Сатир
      Скажи, мать, куда ты дела нашего сына, моего... моего
      сына?..
      Нимфа
      (распускает волосы, как в бреду)
      Филаммон... да, Филаммон... Как похож
      Он на Фамиру... Вот она - расплата.
      Сатир
      (бесстрастно)
      Ты не кормила его, а бросила, и он жил без тебя
      двадцать лет. И вот сегодня, шальная, ты налетела
      вороной и покончила с ним в один день. Преступница
      и злодейка! Нет тебе имени, но ты будешь наказана...
      да, ты будешь наказана. Собакой надо тебя сделать,
      похудевшей от желаний, которая на задворке светлой
      весенней ночью в толпе женихов не различает тех,
      которые когда-то оттягивали ей...
      Затрудняется; ему подсказывают: "грудь".
      Да, именно - ее грудь...
      Знаки изумления и ужаса в хоре. Призрак наступает на Нимфу. Силен держит ее, почти лишившуюся чувств, потом он дает знак сатирам, и они, окружив мертвого, поднимают дикую музыку, пляску, но это не может длиться долго. Мало-помалу стеклянные глаза, где отражаются две беглых луны, на синем лице расхолаживают напускное веселье. Общее молчание. Никто не знает, что и о чем говорить.
      Корифей
      Где ж ты учился этому искусству,
      Мой милый брат - козленок?..
      Сатир с голубой ленточкой
      Гермий нас,
      Троих козлят, когда-то на посылках
      Держал, и за толпой таких теней
      О, там куда страшнее были тени
      Я десять дней скитался. Понимать
      Из языка их тут и научился
      Я кое-что. Но этот сам недавно
      Еще дышал: не приловчился он
      Рассказывать.
      Гей, приятель! А веревка отчего на шее?
      (К хору)
      Говорит: удавился сам-сам-сам.
      Тень издает звуки, похожие на сам-сам-сам, и скверно улыбается одними губами.
      А по какой причине? - Скучно жить...
      А деньги где... деньги?
      Молчит.
      Другой Сатир, с розовой ленточкой
      П-позвольте же, н-но в этом суть. Он был
      И скряга, и богач...
      Т-теперь Фамира
      Т-таких ч-чудес н-наделает...
      А в-вы
      С-спросили бы у т-тени толком, С-сатир...
      Сатир с голубой ленточкой
      (несколько пикированный)
      Сделайте одолжение, братец. Спросите сами. А я отказываюсь...
      то есть я не отказываюсь, но не понимаю ни слога.
      Скрывает, должно быть. Это ведь с ними, господа,
      бывает. Заупрямится, да и все тут. Одного такого
      казнили. Сам без головы, а туда скрытничает:
      виноват или не виноват. Попробовать разве вот что.
      Филаммон! Ваше величество!
      А кровки! Или молочка с винцом?
      Нет - все-таки не скажет. Ну и не надо.
      Затвердил одно: спрятано - не ищите... Да где спрятано,
      бестолковый? Что-то сказал... Но спутанное какое-то
      слово: не то в воде, не то в лесу, не то в скале,
      не то в доме, может означать также и нигде.
      Словом, деньги... ау.
      Ну, вот... Теперь просит пить. Знаете - они, когда
      напьются, так говорят, иногда даже пророчат.
      Папа-Силен! Могу у вас просить
      Немножечко вина? Для жертвы мертвым.
      Я набожен - и сам вина не пью.
      Силен
      (в тон ему)
      Особенно поить его не надо,
      А дай ему два унца. Молоком
      Добавим остальное. Мне не жалко,
      Но опьянять усопших - тяжкий грех,
      А хоть Силен, всегда имел я совесть.
      Толпа сатиров набегает помогать Силену. Помогавшие, несмотря на зоркость Силена, заметно розовеют. К молоку идет один переводчик.
      Томный Сатир
      (тоже разрумянившийся, в хризантемах, брошенных Нимфой)
      Нет, молока я видеть не могу:
      Сицилию оно напоминает
      И страшный глаз чудовища. Так молод,
      А выстрадал-то сколько!
      (Хнычет. Потом воркующим голосом.)
      О Силен!
      Ты мне не дашь с наперсток этой влаги?
      Я не в себе, так сыро, что... тошнит...
      Силен молча грозит ему и берет себя за ухо. Хризантемы прячутся в толпу. Между тем тень припала к молоку с вином и жадно пьет.
      Силен
      (тихо, но выразительно)
      Скорей - пока он пьет - в фиас, малютки!
      Нимфа
      (приподнимаясь)
      Нет, нет, Силен... Пусть говорит еще...
      Силен
      Не стоит, душка...
      Тень поднимается, говорит, но губы шевелятся без звука.
      Сатир с голубой ленточкой
      Вот этого уж ни за что не передам, потому что неправда.
      За сценой крик Фамиры, и следом другой, тоже его, но, видимо, подавленный, дико оборванный усилием воли.
      Все
      (к сатиру, который стоит оторопев и приложив руку к часто стукающему сердцу)
      Что там такое? Секреты? От нас?
      Несколько тирсов взлетает над ним.
      Сатир с голубой ленточкой
      (дрожа)
      Проклятый мертвец. Он предсказал, что Фамира
      выжжет себе оба глаза углем из костра. Сатиры, кто это
      там кричал?
      Нимфа без слов, даже без звука, падает на руки Силена. Сатиры подготовляются бежать. Нимфу кладут на наскоро сделанные носилки. В это время сатир с голубой ленточкой кричит:
      Погодите... погодите... он говорит еще... Нимфа!
      Она открывает глаза.
      За то, что ты не любила кого надо, за то, что ты любила
      кого не надо, боги сейчас сделают тебя птицей с красной
      шейкой...
      Название неразборчиво.
      Шум. Смятение. Один из сатиров замахивается на призрак флейтой, другой бубном, третий тирсом. Его гонят, травят, он приседает, скользит и время от времени приподнимается над землею на четверть аршина, точно отяжелевшая курица. Между тем из этой сумятицы выпархивает небольшая птица, и вся толпа с Силеном в ужасе убегает.
      СЦЕНА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      После этого на сцене остаются только тень и птица. В течение нескольких минут тень гоняется за птицей и при этом страшно машет руками. Тем временем видно, как ощупью от камня к камню, изменившейся походкой слепого, спускается к дому Фамира. Иногда он отдыхает около камней. Лицо его окровавлено и выглядит страшно. Наконец Фамира спустился к самому дому. Он достиг последнего белого камня, похожего на голову быка, и, склонившись, молча его обнимает. Птица села к нему на плечо. Призрак, не смея подойти вплотную, остановился поодаль, он сложил руки, прижав их к груди, по темному лицу катятся слезы. Между тем уж поднимается утренний туман. Луна погасла. На светлеющем небе остались только редкие бледные звезды.
      Фамира
      Последняя ступенька...
      Скоро дом,
      И мир, и сон. Довольно на сегодня.
      Встает туман. Я чувствую: мои
      Одежды стали влажны. Белый камень,
      Товарищ одинокий! Как тебя
      Мне узнавать, когда ты уж не белый...
      А это что ж у ног моих?
      (Поднимает кифару)
      Любовь...
      Моя любовь, поди сюда. Слепому
      Ты дорога - не изменяла ты,
      И ворожбы ничьей на чутких струнах
      Не остается больше.
      Может быть,
      Хоть луч еще таится в сердце...
      Пробует играть, что-то силится припомнить, кровь, смешанная со слезами, струится по лицу. Призрак качает головой. Птичка затаилась на его плече. Фамира безнадежно опускает кифару.
      Вино ушло до капли - мех сносился.
      Пауза.
      Но голоса здесь были.
      Никого
      Я более не слышу. Только чье-то
      Так быстро бьется сердце... Возле... Точно
      Ребенок или птица... Вот теплом
      Мне на лицо повеяло... За ночью
      Белеет день, и уголь будто выжег
      Еще не все. О нежный, кто же ты?
      Со мною?.. На плече?
      (Осторожно снимает птицу, которая не противится.)
      Какой-то птенчик...
      Да он ручной совсем. Откуда ты?
      Откуда ж ты, пичужка? И кровавых
      Как не боишься ям?
      Га... Это что ж?
      Ледяная струя - откуда ж эта?!
      Так мертвецы на сердце веют... О...
      Коль это тень... То чья же? Заклинаю.
      Тень издает стон, но совсем слабый, рассветный, слышно хлюпающее сам-сам-сам.
      Фамира
      (движется по направлению голоса. На одной руке держит птицу. Другая спокойно и бессознательно касается Филаммона, который припадает к ногам Фамиры и целует их)
      О боги... Вам я отдал, что имел
      Уплачен долг, и с лихвой... Но на свет
      Не сам пришел Фамира. Если только
      Вы видите теперь его отца
      Иль мать его, молю вас в этот час
      Безрадостный и страшный: ради муки,
      Подъятой им свободно, не оставьте
      Фамиру одного - пускай отец
      Иль мать ему омоют, плача, раны.
      СЦЕНА ДВАДЦАТАЯ
      ЗАРЕВАЯ
      В глубине, на фоне розового сияния, показывается Гермес в ореоле божественной славы. Его слова падают ясно и мерно.
      Гермес
      С тобой они оба, Фамира...
      Фамира
      (настораживается)
      Я чувствую сиянье божества,
      И боль от ран затихла. Я не вижу
      Твоих ланит, но кланяюсь тебе.
      Прости слепому, вышний... Кто ты, боже?
      Гермес
      Сын Майи крылатой - Зарею
      Рожден я, - я грустного стада
      Пастух равнодушный - Гермес,
      С тобой они оба, Фамира
      И мать, и отец. Эта птица,
      Она - превращенная Нимфа,
      Тебе я оставлю ее...
      Отец же унылою тенью
      Все хочет обнять он Фамиру,
      Но холоден он и бессилен
      Меж розовых пальцев Зари.
      Тень Филаммона становится все меньше и наконец исчезает.
      А ты - ты жить, ты будешь долго жить,
      Хоть в нищете, Фамира, и возврата
      В отцовский дом не жди... Филаммон в море
      Спустил свои сокровища и умер
      От собственной руки.
      Рабыню я
      Пришлю к тебе, Фамира.
      (Указывает на дом.)
      Там рабыня,
      Кормившая тебя, объята сном
      Ее заколдовали, но словам
      Моим она внимает, и бегут
      По старческим морщинам слезы. Ты
      Пойдешь за ней в Афины, в Дельфы, в Аргос
      И к славному кремлю, где Посейдон
      Тебя венчал победой; а пичужке
      Утехой песен нежных добывать
      Тебе на хлеб придется.
      И кифару
      Возьми с собой. Мы жребиев туда
      Купцы гаданье любят - накидаем,
      И вынимать их клювом будет та же
      Из лиры мать. И пусть питает сына
      До старости, до смерти, много лет...
      Когда ж тебе глаза засыплют, Нимфа
      Вернется к нам, пленять. Я на груди
      Твоей, слепец, велю повесить доску
      С тремя словами: "Вот соперник муз".
      (Движением пальца птице.)
      Смой кровь с его лица... Он жалок, Нимфа...
      Птица летит и возвращается с мокрой губкой. Фамира освежает лицо. На нем яснее видны теперь глубокие, уже чернеющие ямы и редкий белый волос на бороде... Совсем светло... Заря слилась с небом. Гермес готов исчезнуть. Контуры его потускнели. Фамира ощупью отыскивает посох и берет кифару, уже не касаясь струн. Птица смирно сидит у него на плече. Теперь она хозяйка положения.
      Фамира
      Благословенны боги, что хранят
      Сознанье нам и в муках.
      Но паук
      Забвения на прошлом... он добрее.
      Гермес исчезает. Из дома выбегает кормилица и с плачем бросается к Фамире.
      Царское Село
      Лето 1906