«...Шенгелия, Шеманский, Шелагуров...» Нет! Не опечатка, не однофамилец. Именно его фамилию, не отдавая себе отчета, я искал и боялся найти все эти дни. Я увидел его таким, как в первый раз, в коридоре Севастопольского училища. Его блестящие черные глаза и крутой чуб. Белоснежный в голубизну китель. Его темные руки. «Шелагуров А. Н., капитан-лейтенант. Черноморский флот». И нет в начале строчки отметки «умер»! А на корешке переплета надпись: «Нойенгамме». Как же добыть его оттуда? Как сдержаться, не показать своего интереса именно к этой фамилии, к одному из тысяч и тысяч хефтлингов, которого я должен спасти.

На следующий день мы снова поехали с косым Францем на допрос. В машине он спросил:

— Все-таки будешь стрелять по рюмкам?

— Буду.

— Конечно, — загоготал он, изгибая шею, чтобы заглянуть мне в глаза, — если не будешь, гордость Готфрида пострадает.

Я подумал: пытать человека электрическим током, с их точки зрения, вполне достойное занятие. А не выполнить идиотский пьяный договор — бесчестие.

— Только тебе придется долго ждать, — продолжал Косой, — Готфрид уедет через две недели, а когда вернется — неизвестно.

Мы приехали в отделение службы безопасности района Бюлау. Подследственных обвиняли в сборе военной информации. Рабочего с завода «Пентакон»[106] допрашивали уже больше суток подряд. Следователь уступил место Косому. Я сел рядом.

Подследственный отрицал все: «Ничего не слышал ни о каких прицелах для танков, никому ничего не передавал». Он был уже настолько слаб, что взбадривающие уколы не помогали.

— Включайте ток! — приказал Косой.

Я шепнул ему:

— Погоди, меня тошнит от горелого мяса. В деле говорится, что подследственный передал пакет какому-то Пансимо, не подозревая, что он осведомитель гестапо. Где этот тип? Давай очную ставку, а то оптик подохнет, и мы вообще ничего не добьемся.

Ввели Пансимо. Чернявый красавчик уселся на стул против меня, подобрав маленькие ножки. Его масляный пробор блестел.

Оптика с «Пентакона» привели в чувство, и, когда этот человек, выдержавший всю программу пыток, увидел Пансимо, он понял, что его предали. Впервые на его глазах показались слезы.

Пансимо бойко перечислял фамилии и адреса, уже значившиеся в деле, добавляя новые детали.

— Это моя обязанность перед рейхом, герр следователь. Я надеюсь, человек, передавший мне чертежи, не выйдет отсюда?

Тихие, гладенькие фразы Пансимо сыпались, как блестящие шарики. А я думал о том, что послезавтра воскресенье. Бауэр должен привести своих детишек глядеться в кривые зеркала...

Пансимо сообщил, что оптики «Пентакона» связаны с рабочими завода пишущих машин «Эрика» и завода «Заксенверк». Солдат-стенограф записывал каждое слово провокатора. Но я и без стенограммы запомнил все, даже застенчивую улыбочку и скользящий взгляд этого тихого доносчика.

Вернулся я домой под утро, но Готфрида еще не было. Неужели уехал? А может быть, где-нибудь заночевал по пьянке?

В спальне я обнаружил новый белый костюм и панаму. Такие вещи не нужны в Германии в начале ноября. Осмотреть ящики и шкафы я не рискнул, тем более что такой опытный разведчик, как Динглингер, не стал бы хранить дома секретные документы. На столике у кровати лежала английская книжечка — вовсе не секретная — «Путеводитель по Тегерану с указанием достопримечательностей». Теперь не оставалось сомнений. Как же узнать, зачем он едет туда? Да еще в обществе Скорцени — этого знаменитого мастера убийств и диверсий? Не за коврами же, в самом деле! Передо мной открывается важнейший источник информации. Моя ли это заслуга? Отчасти. Удачное стечение обстоятельств и результат труда тех, кто готовил и направил меня. Но связи нет. Самое ужасное для разведчика — потерять связь. И все-таки я должен выжать из этой ситуации все, что возможно, даже если нет надежды на связь. Впрочем, есть единственная ниточка — Эрих. Придет ли он?

В воскресенье я не пошел смотреться в зеркала смеха. В этот день я был далеко от дрезденского парка Гроссер гартен. Накануне меня вызвал фон Ригер. Задание оказалось настолько срочным, что ни мне, ни косому Францу не удалось даже заехать домой. Прямо от шефа мы отправились на вокзал.

Курьерский поезд пересек всю Германию с востока на северо-запад: Лейпциг... Ганновер... Бремен... Ольденбург... В Вильгельмсхафене — с перрона — в машину. Косой пил в поезде коньяк. Теперь он приставал ко мне в пьяном раже:

— Это же твой родной город! Есть же тут веселые места?!

— Франц, ты сошел с ума! Девочки будут в Дрездене.

Пока машина мчалась по темному городу, я думал о коммерсанте по имени Хедвиг Ангстрем, который сейчас находится на борту шведского теплохода «Густав I», идущего из Канады рейсом Галифакс — Гётеборг. Там, в Гётеборге, мы должны встретить этого коммерсанта, доставить его через пролив Каттегат в Данию, а оттуда — на специальном самолете — в Берлин, прямехонько на Принц Альбрехтштрассе, в имперское управление безопасности. Только особо важные причины могли заставить Ангстрема предпринять опаснейшее путешествие через Атлантику, хотя бы и под флагом нейтральной страны. Я знал, что на «Густаве I» почти нет пассажиров. Рейс явно убыточный.

Проскочив под мостом, машина остановилась прямо на пирсе, у трапа эсминца. Матросы помогли Косому подняться на ют. Рыжебородый командир корабля встретил нас с иронической любезностью. Меня он явно принимал за переодетого эсэсовца.

— Не зацепитесь за трос, герр штурмфюрер! — Он вздернул свою бородку. — Мат! Проводите наших гостей в каюту.

— С вашего разрешения, у меня такое же звание, как у вас, герр корветен-капитан.

Не ожидая приглашения, я прошел по шкафуту, поднялся на ходовой мостик. Туман с дождем закрывал рейд, но я различил силуэты нескольких подводных лодок, отходивших от соседнего пирса. Через полчаса снялся со швартовых и наш эсминец. Матрос принес мне реглан. Командир больше не обращал на меня внимания.

Справа по борту остался остров Альте-Меллум. Потом прошли остров Вангероге — самый восточный из Фризских островов. Косого укачало. Он отлеживался в каюте, проклиная море и «болванов, которые разъезжают на шведских теплоходах».

Этот «болван», как я понимал, нужен позарез, если для его доставки предпринимается целая экспедиция. Кто он — швед или немец? Я знал только его позывной «Меркурий» и свой пароль «Морицбург».

Было уже совсем темно, когда прямо по курсу я различил желтые проблески маяка на острове Гельголанд. Командиру подали какую-то бумагу. Он долго читал ее при свете индикаторной лампочки у приборов, потом шепотом посоветовался со своим старпомом и протянул бумагу мне. Это был уже дешифрованный бланк радиограммы: «Секретно. Весьма срочно. Вегнеру и командиру корабля. Служба разведки Home Fleet[107] узнала о пребывании известного вам лица на борту «Густава I». Вероятна попытка перехвата судна англичанами». Далее следовало предписание встретить судно в море возможно раньше, принять Ангстрема на борт и доставить его в Вильгельмсхафен.

Около двенадцати часов следующего дня мы находилась на траверзе норвежского порта Ставангер, милях в сорока от берега. Плотный туман лежал над морем. По расчету, минут через десять мы должны были пересечь курс судна «Густав I», но из-за тумана могли, скорее всего, разминуться с ним. Этого не случилось. Вахтенный радист принял сигнал бедствия, переданный на английском, шведском и немецком языках: «Теплоход „Густав I“ торпедирован неизвестной подводной лодкой, — сообщал капитан, — продержимся на плаву не более сорока минут». Он находился где-то совсем рядом, не далее двух-трех миль. Ветер резко переменился. Теперь он дул с севера. Туман редел. Стоя на мостике, мы всматривались в даль с надеждой вот-вот увидеть гибнущее судно.

Косой Франц проклинал англичан, которые топят нейтральные суда, но виноваты были вовсе не англичане. Я слышал, как командиру доложили о перехваченном донесении немецкой подводной лодки. Она сообщала на свою базу, что потопила английский вспомогательный крейсер именно в той точке, откуда принят был нами сигнал бедствия. Можно было не сомневаться, что эта подводная лодка атаковала «Густава». Немецкие подводники не особенно разбирались в целях для своих торпед. Да и нелегко в таком тумане определить тип и национальную принадлежность судна.

Так или иначе, следовало немедленно идти на помощь «Густаву». Это понимал даже Франц:

— Если наш агент погибнет, шеф сделает из тебя и из меня...

Что сделает из нас шеф, я так и не узнал, потому что за кормой поднялись всплески разрывов. Они ложились с перелетом, но стреляли, конечно, по нашему эсминцу.

— Радар! — сказал командир. — Проклятая выдумка!

Я уже знал, что у англичан появилась эта новинка, позволяющая вести огонь по невидимой цели. Единственное возможное решение — идти вперед. Ветер сносит пелену тумана к югу. Через несколько минут англичане появятся в поле зрения наших приборов.

Косого била дрожь. В гестапо он был смелее.

— Макс, это крейсер! Сейчас они нас потопят...

По всплескам можно было предположить, что падают снаряды среднего калибра. Скорее всего, эсминец или фрегат[108].

— Герр командир, надо идти вперед!

Командир даже не обернулся.

— Много вы в этом понимаете! — процедил он, но сделал все-таки то, что следовало, — прибавил ходу.

Корабль шел теперь самым полным.

Через несколько минут обстрел прекратился. С севера донеслись мощные глухие взрывы. Внезапно туман исчез, вернее, остался за кормой. Мы вырвались из него, словно вынырнули из белого киселя, и сразу, насколько хватал глаз, открылось серо-зеленое море. Вершины волн были покрыты пеной. Низко над головой, почти касаясь мачт, стремительно неслись на юг клочковатые облака.

Я увидел тонущий четырехпалубный теплоход, а в нескольких кабельтовых[109] от него — английский фрегат. Два других фрегата — значительно севернее — сбрасывали глубинные бомбы. Вероятно, они обнаружили ту самую подводную лодку, которая торпедировала «Густава», и сейчас быстро уходили к горизонту. Но меня теперь интересовали только «Густав» и фрегат, идущий ему на помощь.

Все три башни нашего эсминца открыли огонь по англичанину. С правого борта выскочил из тумана немецкий эсминец, однотипный с нашим. Силы были не равны. Эсминцы взяли фрегат в перекрестный огонь. Пытаясь развернуться на другой курс, он подставил борт и тут же получил два прямых попадания. Два других английских корабля уже скрывались за горизонтом.

Сигнальщик на левом крыле мостика закричал:

— Вижу шлюпку! Слева — тридцать! Дистанция пятнадцать кабельтовых!

Я кинулся к визиру, навел его в направлении, указанном матросом, и тут же увидел моторный барказ примерно на полпути от теплохода к фрегату. Двигатель на нем, вероятно, заглох, и волны нещадно швыряли суденышко. Но чей это барказ? С «Густава» или, может быть, с английского корабля? А если так, то успели ли англичане снять часть людей с теплохода или только направлялись к нему?

Фрегат погружался. Задранная корма временами показывалась за гребнями волн. Рыжебородый влепил ему еще один залп.

— Хватит, командир!—сказал я. — Фрегат пойдет ко дну через несколько минут. Займитесь теплоходом. Готовьте шлюпку.

Он рассмеялся прямо мне в лицо:

— Во-первых, откуда вы знаете, когда он пойдет ко дну? А во-вторых, я спущу шлюпку при такой погоде, только если вы сами возьметесь командовать ею.

Он явно издевался, а я думал в этот момент уже не об агенте «Меркурий», а об экипаже теплохода и о тех англичанах, которые погибают, как положено настоящим морякам, не спуская своего флага.

Снаряд с тонущего корабля разорвался у нас под бортом. Каскад воды обрушился на мостик. Это привело рыжебородого в ярость. Он приказал снова открыть огонь. Англичанин был не далее чем в двадцати кабельтовых. Я видел, как там пытались спустить шлюпку, которая тут же перевернулась, едва коснувшись воды. Нам на «Ростове» приходилось спускать плавсредства и не в такую волну. Я снова подошел к командиру:

— Герр командир, если этот агент погибнет, пойдете рядовым на Восточный фронт. В пехоту! Становитесь лагом к волне, спускайте шлюпку с левого борта! Я буду ею командовать.

Шлюпочная команда уже занимала места. Косой Франц, стоя в дверях рубки, кричал мне:

— Покажи им, Макс, что такое настоящий моряк!

Сам он, конечно, не собирался лезть в шлюпку.

Меня охватило знакомое чувство схватки с морем на равных. Сбросив реглан на руки матросу, я прыгнул в шлюпку:

— Боцман, мат! На талях! Отдавать только по моей команде!

Корпус эсминца прикрывал нас от волн. Шлюпка висела почти над самой водой. Сейчас опаснее всего был удар борта корабля. Я выбрал момент. Левый борт наклонился над водой.

— Отдавать!

Шлюпка резко ударилась об воду, и тут же ее подхватила волна, а борт корабля начал выпрямляться, поднимаясь вертикально.

— Весла — на воду!

Матросы гребли изо всех сил. Они поверили в мое умение и знали, что от меня зависит их жизнь.

Фрегат погрузился. Скрылись под волнами верхушки мачт. И теперь я увидел тот самый барказ. Он не был уже таким беспомощным, потому что там сумели запустить двигатель. На корме можно было ясно различить британский военно-морской флаг. Барказ кружил на месте гибели фрегата и вылавливал из воды уцелевших.

Мы подошли к «Густаву»; Вся кормовая часть уже была под водой. В носовой части, поднявшейся высоко вверх, сгрудились, вцепившись в поручни, несколько человек. Я закричал им, чтобы они спустили штормтрап, и они не замедлили сделать это. Нижний конец штормтрапа повис на высоте трех метров над водой. Отталкивая друг друга, люди стремились спуститься вниз. Я кричал им по-английски и по-немецки, приказывал, просил, чтобы они спускались по очереди, но они не слушали меня. Они раскачивались на трапе, ударялись о борт, срывались и падали в воду. А в это время другие уже перелезали через фальшборт и тоже цеплялись за трап. В конце концов он оборвался и рухнул. Нам удалось втащить в шлюпку только семь человек. Некоторые были без сознания. Один разбил себе голову, вероятно, о борт.

Теперь нельзя было ни секунды оставаться у тонущего судна. Мы были уже метрах в ста от «Густава», когда он завалился на правый борт и тут же пошел ко дну. Не знаю, куда девались остальные члены экипажа и пассажиры. Многие, наверно, погибли при взрыве торпеды, а другие спаслись на том самом барказе, который теперь быстро уходил от нас на норд-ост. А что, если мой агент там? Я приказал передать семафором на корабль, чтобы они догнали и подняли на борт барказ. Сигнальщик разворачивал свои флажки, когда раздались два пушечных выстрела. Снаряды прошуршали над головой, и я увидел два всплеска, накрывшие английский барказ. Видно, командир решил, что я выполнил свое задание, и, вместо того чтобы попытаться спасти англичан, предпочел расправиться с ними без риска и без хлопот.

Моя шлюпка была перегружена. Матросы устали, и все труднее становилось бороться с волнами. И все-таки я не мог возвратиться на корабль, не попытавшись спасти тех, кто еще, может быть, держится на поверхности воды. Мне вдруг представилось очень ясно, как я сам лежу на скользкой доске, отворачивая лицо от захлестывающей меня констанцкой зыби.

Мы приближались к месту гибели барказа, и мне то и дело казалось, что я вижу головы, мелькающие среди волн. Но это были только обломки, доски, ящики, всплывшие, когда погрузился фрегат.

Двоих англичан мне все-таки удалось спасти. Один держался на плаву, схватившись за пустой бочонок, второго выручил надувной жилет.

Эсминец шел нам навстречу. На гафеле грот-мачты развевался гитлеровский военно-морской флаг. Я взглянул на шелагуровский хронометр. Около часа я провел в этой шлюпке. И весь этот час делал то, что должен был бы делать настоящий офицер кригсмарине, будь он на моем месте. Возможно, он не стал бы спасать этих англичан, но все остальное он, вероятно, сделал бы точно как я. И чем точнее я выполняю свои обязанности гитлеровского офицера, тем лучше выполняю тот долг, который принял на себя в прохладном коридоре училища, произнося слова военной присяги.

Прежде чем подойти к борту корабля, уже не надеясь на то, что задание фон Ригера выполнено, я спросил:

— Есть тут герр Хедвиг Ангстрем? Герр Ангстрем, вы меня слышите?

Один из лежавших на дне шлюпки, тот самый, который разбил себе голову, спускаясь по штормтрапу с борта «Густава», приподнялся на локтях.

— Это я — Ангстрем, — прохрипел он.

Когда нас подняли на борт, командир сказал мне:

— Прошу прощения, герр корветен-капитан. Вы — моряк.

— Очень благодарен. Однако вы поступили далеко не так, как полагается моряку. И ответите за это.

— За что?! — закричал он. — За эту вонючую английскую шлюпку?

— Но ведь герр Хедвиг Ангстрем мог находиться там?

Ко мне подошел один из спасенных англичан, судя по нашивкам на мокрой фланелевке — старшина.

— Никогда не поверил бы, — сказал он, — что немцы способны рисковать жизнью ради англичан.

Что ответить этому рослому парню со смелыми глазами? Через несколько дней он станет хефтлингом в концлагере.

Я протянул ему руку:

— Спасибо. Что бы с вами ни случилось, помните: немцы бывают разные.

Герр Хедвиг Ангстрем лежал на палубе без сознания. Я приказал отнести его в мою каюту. Косой Франц угрожал корабельному врачу:

— Если не придет в сознание, будете иметь дело с гестапо!

Когда агент открыл глаза, я наклонился над ним и четко произнес:

— Морицбург.

— Меркурий... — еле слышно ответил он. — Слушайте меня внимательно. Записывать не надо...

Мы оставили агента в госпитале в Вильгельмсхафене. Врач категорически запретил везти его в поезде. На следующий день я доложил фон Ригеру:

— Контейнер с документами пропал. Вот микрофотопленки. Агент «Меркурий» передал, что переговоры с американцами не состоятся. Рузвельт одержал верх. В последних числах этого месяца в Тегеране начнется конференция глав правительств Соединенных Штатов, Советского Союза и Англии.

Я не мог скрыть это от шефа, потому что косой Франц присутствовал при разговоре с агентом. Но теперь мне было известно, с какой целью Динглингер и Скорцени направляются в Тегеран.

Еще на корабле, по пути в Вильгельмсхафен, я мучительно думал о том, как сообщить нашим о готовящемся покушении на глав правительств. Никогда в моих руках не было такой жизненно важной информации. И никаких средств для передачи!

Только одна слабая надежда: Дрезден, Эрих Бауэр, антифашисты. Может быть, у них есть какая-нибудь связь с нашими?