Глава седьмая

ВЕСНА СРЕДИ ЗИМЫ

Еще в середине января мы узнали о прорыве блокады Ленинграда, потом наши взяли Воронеж, и, наконец, грянул Сталинградский гром, возвещая всему свету — и врагам, и союзникам, и нам, солдатам в тылу врага, — что весна уже не за горами.

Лютовали февральские метели, заваливали хаты до стрехи сыпучим снегом, сравнивали овраги с дорогой, но уже виделся в просветленном цвете, неба конец зимы.

В эту самую пору ковылял от села к селу бедолага-нищий с клюкой. Где дадут гнилую картофелину, где угостят подзатыльником. Через полицейские кордоны, мимо закутанных до бровей немецких часовых шел он из полесских чащоб и дошел до самого Южнобугска, а там разыскал бакалейную лавчонку.

— Подайте калике перехожему христа ради! — снял с плеча залатанную торбу и еще что-то сказал хозяйке такое, что она быстро увела его в комнатку за лавкой.

Дарья Денисовна растолковала, как найти отряд Запашного, и хоть Сергий со своими хлопцами редко сидел больше суток на одном месте, бродяжка-нищий все-таки настиг нас в одном селе.

Я брился за ситцевой занавеской, Запашный и еще несколько человек отдыхали — кто на лавке, кто на печи. Один Голованов не знал покоя. Толком не отдохнув, он уже собирался в новый поиск. Тоска гнала его, и даже я, знающий Васю не первый год, поражался его ярости и неутолимой жажде боя.

— Ищешь пулю, Вася, так и скажи.

— Ты знай брейся, воспитатель! — буркнул он. — У каждого своя пуля.

Тут я услышал, как хозяин хаты кого-то выпроваживает:

— Иди ти під три чорти! Немає в мене ніяких гостей.

— Було б болото, а чорти напригають!

С намыленной щекой я выскочил из-за занавески.

— Пантелеймон!

Мгновенно бродяжка-нищий преобразился. Куда девались хилость и хромота? Откинул котомку, вытянулся по-солдатски:

— Связной разведцентра прибыл, товарищ Штурманок! Получите пакет! — И разлетелась надвое сломанная о колено клюка.

— Ну, теперь видно, что скоро весна, если распустился Лист-подорожник! — Впервые после гибели Кати Голованов улыбался... Он обнял бывшего своего разведчика: — Вот это в точку. Мы ж без связи с тех самых пор...

И снова помрачнел, ушел в свое горе, да и мне не захотелось больше шутить и смеяться. Еще не затянулись наши раны.

— Докладывай, Пантелеймон!

Из шифровки Веденеева мы узнали, что скоро начнется большой рейд конных партизанских соединений на юг — в украинские степи. Нам надлежит разведать маршрут на своем участке, выбрать места для привалов, а потом всем отрядом влиться в партизанскую лаву. И еще надо нам срочно указать точку для выброски парашютиста с рацией и оружия.

Я тут же засел за составление разведсводки, а Пантелеймон тем временем, водрузив свои валенки у печной трубы, будто каждый день сушил их здесь, занялся борщом и кашей.

Терпения не хватало дождаться, пока он кончит.

— Будешь рассказывать ты? — спросил кто-то из хлопцев.

Он вытер миску хлебом.

— Буду. Підійшов Гітлер до свого портрету та й каже: «Адольф, що станеця з нами, як більшовики переможуть?» З рами виставилась намальована морда та й каже: «Мене знімуть, а тебе повісять!»

Голованов хлопнул его что было силы по спине:

— Вот чертов Подорожник! Серьезно рассказывай!

— А разве я шучу? В Полесье, в Белоруссии — полная чудасия. Немцы снимают дивизии с фронта против нашего брата.

Пантелеймон проспал целый день, а к вечеру отправился в обратный путь. В назначенное время прилетел самолет. Радиста сбросили не очень точно, но мы быстро разыскали и его и груз, а в начале марта вошли в наши леса и села эскадроны партизанской конницы. Такого еще не бывало на Подолии за всю войну.

В эти дни мне пришлось еще раз встретиться с двумя хорошо знакомыми немецкими офицерами — Бальдуром Шоммером и Максом Вегнером. Связной подпольного горкома передал Запашному письмо от Черненко. Совещалось, что городской банк собирается эвакуировать ценности из отделения банка в местечке Королёвка. Поздней осенью это отделение открыли для расчетов с сахарными заводами и для выплаты жалованья сельским полицаям. Но когда под самым Южнобугском появилось конное соединение партизан, штадткомиссариат не решился оставить деньги в местечке, где не было никакой, охраны, кроме взвода перепуганных полицаев и двух унтеров. Запашному понравилась идея «помочь» немцам эвакуировать ценности из Королёвки.

— Людей здесь много не надо, — сказал он, — но без Алешки не обойтись. Правда, он мне не подчинен... Как, сынок?

Решение приняли сразу. Городские подпольщики достали бланк штадткомиссариата. На бланке напечатали предписание директору банка сдать все ценности предъявителю сего, гауптману Фогелю, под расписку для доставки в Южнобугск. Печать на документе мне не понравилась, зато удостоверение Фогеля — подлинное. Этот Фогель шел сорок седьмым номером в счете мести Голованова.

Ночью партизаны Запашного захватили в земхозе старенький «фольксваген». За руль сел Алешка Чижик. Не впервой он играл роль немца-шофера. Форма покойного Фогеля сидела на мне не очень ладно, но на подгонку не хватило времени. Голованов изображал фельдфебеля, а трое партизан — охрану.

В десять часов утра «фольксваген» лихо подкатил к особнячку с решетками на окнах. Полицай у входа отдал честь. Двое «солдат» остались у парадной двери. Я предупредил их:

— Если придет какой-нибудь посетитель — впускайте.

В конторе пахло кофе и сургучом. Директор банка, аккуратненький господинчик с розовыми щеками, прихлебывал кофе из чашечки. Двое писарей торопливо опечатывали папки. Директор был немало удивлен. Накануне он получил приказ подготовить ценности и бумаги к часу дня. Ввиду важности поручения их должен был принять лично помощник начальника городского СД Шоммер.

— Но сейчас только пять минут одиннадцатого, гepp хауптман, — суетился директор, расплескивая кофе.

— Положение изменилось. С минуты на минуту сюда может нагрянуть целый полк партизан.

— Но как же быть? Приказано сдать деньги герру Шоммеру.

Я наклонился к директору и доверительно шепнул на ухо:

— Шоммер выехал на рассвете и был убит по дороге.

— Боже мой, какой ужас! — Он допил кофе и засеменил к телефону. — Сейчас позвоню в городской банк.

— Бесполезно, связь нарушена. Мы не могли дозвониться.

Писаря поливали папки сургучом, хлопая печатью куда попало.

— К черту папки! Упаковывайте деньги!

У меня были все основания торопить их. Бальдур мог явиться и раньше часа дня, если обнаружится обрыв связи.

Когда пачки марок и карбованцев уложили в кожаные мешки с металлическими затворами, директор проставил сумму в расписке. Тут в контору вошел посетитель. Он был один, и мои ребята пропустили его. Голованов уже взялся за кобуру, но я мигнул ему и вскинул руку в фашистском приветствии:

— Хайль Гитлер! Чрезвычайно рад нашей встрече, герр Вегнер!

Он, несомненно, знал, что Пацько из ландвиртшафтс-комиссариата оказался не тем, кем его считали.

— Да, мы, кажется, знакомы, герр... — Вегнер запнулся. — Я, видите ли, хотел внести деньги на счет сахарного завода за поставки интендантскому управлению.

— Никаких платежей сейчас! — закричал директор. — Видите: деньги сданы. В любой момент тут могут появиться партизаны.

Вегнер, конечно, понимал, что он влип в опасную историю, и все-таки чувство юмора взяло верх. Он сказал директору:

— По-моему, они уже очень близко. Вряд ли вы успеете...

— Что за неуместные шутки! — возмутился директор, лихорадочно тыча в карман мою расписку.

Я согласился с директором:

— Шутки действительно неуместные, герр корветен-капитан, но вы мне нравитесь!

— Благодарю вас! — Он протянул руку. — Прощайте. Моя тыловая служба кончается.

Этот немец действительно был мне симпатичен, Знакомство со мной может дорого ему обойтись. Я сказал директору:

— Лихой офицер! Мы с ним здорово заправились коньяком, пока мне заправляли машину в имении его сестры.

Вегнер ушел, а еще через несколько минут мешки с деньгами и опечатанные папки были погружены в «фольксваген». В двенадцать часов без пяти минут мы выехали на Киевское шоссе. Солнце светило по-весеннему, комья мокрого снега взлетали из-под колес.

— Надо было все-таки подшить к делу этого фрицевского моряка и директора тоже, — с сожалением заметил Голованов.

— Директору дадут и без нас, Вася. А тот офицер, кажется, начинает кое-что понимать.

Борт о борт с нами, по направлению к Королёвке, промелькнула встречная машина. Я успел заметить сидящего рядом с шофером Бальдура.

— Он нас не видел, — сказал Чижик, сворачивая на крепкую лесную дорогу.

— Все равно бы не догнали, — сказал я, — да и в лес они сейчас не сунутся.

— А жаль! — Голованов закрыл глаза и откинулся на заднее сиденье.

— Не огорчайся, Вася! Мы еще встретимся с господином Шоммером.

Прогрохотал и ушел на юг партизанский рейд, оставляя за собой сожженные комендатуры, взорванные мосты и простреленные серые каски в непролазной грязи сельских дорог. Немцы вздохнули с облегчением, но скоро поняли, что они уже не хозяева в селах, потому что бикфордов шнур рейда бегучим огнем поджег весь горючий материал даже в тех местах, где и не слыхивали о партизанах. Теперь повсюду действовали местные группы патриотов, поднятые цоканьем копыт и звоном трензелей партизанской конницы.

Большая часть отряда Запашного ушла в степи, влившись в одну из партизанских бригад. Сам он остался с одним взводом. Скоро соберется вокруг этого ядра новый отряд.

Из письма Черненко я узнал о переменах в городе.

Велле убрали из ландвиртшафтскомиссариата, когда выяснилось, кем был его подчиненный Пацько. А директора Королёвского банка судили и расстреляли за связь с партизанами. Досталось и службе безопасности. Генерал Томас действительно приехал и привез с собой нового начальника городского СД. Прежнего послали на фронт. Бальдур тоже должен был уехать в действующую часть, но пока оставался, чтобы передать агентурную сеть новому сотруднику.

В конце мая меня вызвал к себе Веденеев. Надо было добираться километров за триста в село Позументное. Мы выехали верхами ясным утром вдвоем с Сергием, который решил проводить меня до соседнего партизанского отряда. На этот раз я изображал обер-лейтенанта немецкой кавалерии.

Кони шли неторопливой рысью по обочине дороги. Слева выблескивал под солнцем Королёвский пруд, а справа вставала стена акаций. Белые цветы охапками свешивались над нашими головами. Они пахли летом и детством.

Давно я не чувствовал себя так легко. Будто вернулся домой из дальней дали. Ловко и ладно мне в седле. Ноги обжимают упругие бока лошади, и чуть натягивается повод в руке. Конь просит хода. Полететь бы сейчас полевым галопом, пригнувшись к пахучей холке, поднять клубом пыль на улице и круто осадить у ворот домика с пятью тополями. Отец выходит за ворота, придирчиво сует палец под конскую подпругу: «Ну как, Сергий, наш кавалерист? Не набил спину Воронке?» А Сергий отвечает: «Порядок полный, товарищу командир. Тримаєця у сідлі як пришитий»[91]. А тут мать распахивает окно, и сладкий дух яблочного пирога доносится из дома. «Обедать, кавалерия! И вы, Сергий. Расседлывайте поскорей...»

Мой жеребец забрал повод, вскинул голову, заржал.

— Алеша! Кто-то едет! — предупредил Сергий, поправив непривычно висящий на животе шмайсер.

Но я уже и сам заметил кобылку, запряженную в канареечного цвета тильбюри. Рядом с кучером сидел корветен-капитан Вегнер в пиджачке и тирольской шляпе — ни дать ни взять прусский юнкер у себя в поместье.

Остановились. Я протянул ему руку с седла:

— Привет землевладельцу!

— Привет кавалерии! Вы меняете звания и роды служб как перчатки. Чиновник, пехотинец, кавалерист! — Он ничуть не боялся меня. — Не удивлюсь, если вы еще летчик или моряк.

— Возможно, гepp корветен-капитан. Или вы уже в отставке?

— Если бы! Наоборот. Отдыхаю от формы перед отъездом.

— А куда, если не секрет?

— Не удалось накормить рыб на Средиземном море, теперь ваши друзья помогут мне это сделать на Черном.

— У меня там действительно друзья... Что ж, желаю вам остаться живым, когда мои друзья будут топить ваших.

Он резко отрубил:

— У меня там нет друзей. И нет друзей вообще!

Длинное его лицо помрачнело. Он сказал кучеру:

— Ехайте! Мы имеем никакое время!

Тильбюри тронулось. Но мне не хотелось так расставаться.

— Герр корветен-капитан, вы правы. У немцев осталось мало времени в России, но у вас, лично у вас, еще могут быть друзья. Только надо решать быстро, по-морскому: «Рулевой, лево на борт! В машине — левая назад, правая — полный вперед!»[92]

Вегнер обернулся:

— Очень четкая команда, герр вахтенный офицер, и я о ней подумаю.

— Подумайте, Вегнер, и, может быть, когда-нибудь мы будем с вами на одном корабле!

До нового расположения штаба Веденеева я добирался четверо суток. Простившись с Сергием, сменил седло и немецкую форму на латаную свитку. В большом селе Позументном меня встретил старый знакомый, Пантелеймон. Мы пошли, как когда-то, ему одному известными лесными тропками. По пояс в воде перебрались через мочар[93], минуя немецкие патрули, которые ни за что на свете не сунулись бы в эти гиблые места. Сразу за мочаром, на луговине, окруженной березняком, стояли мазанки под соломой. Я вошел в хату и тут же рванулся назад. У телефонного аппарата сидел офицер в погонах. Двое других, тоже в погонах, склонились над картой.

Кто такие? Куда же ты привел меня, чертов Подорожник?! Отступать поздно. Лучше прикинуться дурачком. Я сорвал с головы каскетку и робко шагнул вперед:

— Дозвольте войти, господин начальник...

Все трое удивленно смотрели на меня. Тут за спиной раздался смех Пантелеймона:

— О-то, пішов вовк у вівчарню, а потрапив на псарню!

Из соседней комнаты вышла Паша, та самая девушка, которая год назад готовила для меня документы на имя Пацько.

— Товарищ Штурманок! — Она бросилась ко мне, как к старому другу. — Та заходьте ж мерщій! Зараз доповімо генералу![94]

Незнакомые командиры в незнакомой одежде жали мне руку. Никогда в жизни я не подумал бы, что они слышали обо мне. Мне казалось, я знаю все, что происходит на Большой земле, но о введении новых знаков различия я не знал. Многие партизанские командиры в тылу врага носили нашу форму. Это одно уже говорило о том, насколько уверенно они чувствуют себя здесь.

— Та скидайте ви цю свиту! — хлопотала Паша. Она побежала за горячей водой для бритья, но мне не терпелось скорей увидеть Веденеева. Он был в соседней хате.

— Товарищ генерал, старший лейтенант Штурманок по вашему вызову прибыл.

Веденеев вышел из-за стола, обнял меня:

— Здравствуй, Алеша!

— С производством вас, товарищ генерал!

Он поблагодарил, а потом здорово отчитал меня:

— Не ожидал! Взялся за «банковскую операцию». Голованову простительно, но ты — командир, опытный разведчик... У нас на тебя большая ставка. Мойся, отдыхай. Поговорим.

Через несколько часов я снова пришел к Веденееву с подробным докладом обо всех наших делах. Не утаил и того, что мы сняли с виселицы и похоронили казненных. Он долго молчал и вдруг сказал неожиданно:

— Есть для тебя новая работа, Штурманок. Будешь служить в армии.

С первой минуты плена меня жгло единственное стремление: к своим, на фронт, в регулярные части. Теперь я воспринял переход из разведки в войска как недоверие.

— За что в армию, товарищ генерал? За этот банк?