Моя сестра живет на каминной полке

– Посылка для Джеймса Мэттьюза, – сказал он.

У меня даже руки дрожали, когда я брал посылку.

– Распишитесь здесь, – пробормотал почтальон таким скучным голосом, будто не понимал, какое чудо великое происходит.

А я чувствовал себя прямо как Уэйн Руни и украсил свою подпись всякими загогулинами, чтоб походило на автограф. И почтальон повернулся и пошел прочь, к моему большому облегчению. Потому что на какое-то мгновение я испугался – если желания вправду исполняются, он же мог надорваться.

Посылку я отнес к себе наверх, но еще целых десять минут не открывал. Адрес был написан четкими большими буквами. Я обвел пальцем каждую букву на коричневой бумаге, представляя, как мама старательно выводит мое имя. Вдруг терпение у меня лопнуло, я больше не мог ждать ни секунды. Я сорвал оберточную бумагу, скомкал и швырнул на пол. Внутри оказалась обыкновенная коробка, которая ни о чем мне не говорила. Роза обожала коробки, как-то раз сказал мне папа, она делала из них ракеты, замки, тоннели. Он сказал, что когда она была маленькой, то любила коробки больше, чем сами подарки.

Но я-то не Роза, поэтому я обрадовался, когда потряс коробку и в ней что-то зашуршало. Сердце у меня вело себя как дикий кролик на дороге в свете автомобильных фар. Поначалу оно вроде как застыло и боялось шевельнуться, а потом как сорвется с места! И помчалось вскачь как бешеное. В коробке лежало что-то из красно-синей материи. Я вытряхнул это на кровать, а у самого улыбка расползлась от уха до уха, как гамак между пальмами. Материя была мягкой, а вышитый паук – огромным, черным и зловещим. Я натянул через голову футболку Человека-паука и посмотрелся в зеркало. Джейми Мэттьюз исчез. Вместо него стоял супергерой. Вместо него стоял сам Человек-паук!

Если бы сегодня в парке на мне была эта новая футболка, я бы не испугался тех девчонок. Побежал бы за Джас, запрыгнул на качели одной ногой и встал бы твердо, как вкопанный. И раскачивался бы выше всех и сильнее всех, а потом прямо на лету спрыгнул бы и полетел, и те девчонки в один голос ахнули бы: «Вот это да!» А я бы тогда расхохотался, громко так. ХА-ХА-ХА-ХА! И может, даже чертыхнулся или еще что. Уж я бы не стоял в десяти метрах, весь красный, и не дрожал, как последний трус.

Открытка была с футболистом в форме «Арсенала». Должно быть, мама решила, что это «Манчестер Юнайтед» – обе же команды играют в красном. На открытке она написала: «Моему большому мальчику в день его десятилетия. С наилучшими пожеланиями, целую, мама». И три огромных поцелуя внизу. Я думал, счастливее уже и быть невозможно, а потом увидел постскриптум: «Надеюсь очень скоро увидеть тебя в новой футболке».

Я повторял, повторял про себя эти слова. Они до сих пор кружатся у меня в голове, как щенок, гоняющийся за своим хвостом. Я сижу на подушке у окна, рядом мурлычет Роджер. Знает, что день удался. Звезды сияют ярко как никогда. Точно сотни свечек на черном именинном пироге. Даже если бы я мог их задуть, мне нечего больше загадывать. День выдался суперский.

Интересно, мама уже заказала билет на поезд? Или, может, у Найджела есть машина и он одолжит ее маме, хотя не думаю, чтобы ей захотелось ехать в такую даль по скоростной магистрали. Она терпеть не может пробок и в Лондоне всегда ходит пешком. Но так или иначе, она приедет, ей же надо проводить меня в новую школу и сказать: «Ни пуха ни пера» и «Веди себя хорошо» и всякое такое. И уж конечно, ей захочется посмотреть на меня в новой футболке. Не буду снимать ее до тех пор, пока мама не приедет, на всякий случай. И спать в ней буду, потому что супергерои всегда на посту, а мама может приехать и поздно ночью, если поезд опоздает или затор приключится. Не сегодня ночью, и не завтра, и даже не послезавтра, но если мама сказала очень скоро, значит – очень скоро, и я должен быть готов к встрече в любую минуту.

4

Учительница посадила меня рядом с единственной мусульманкой во всей школе. Сказала: «Это Сунья» – и уставилась на меня, потому что я не сел. Глаза у миссис Фармер никакого цвета. Белесые какие-то. Как экран телика, который вдруг перестал показывать. На подбородке у нее бородавка, из которой торчат две волосины. Выдернуть их – пара пустяков. Может, она про них не знает? А может, они ей нравятся.

– В чем дело? – спросила миссис Фармер, и все в классе обернулись на меня.

Я хотел было крикнуть: «Мусульмане убили мою сестру!» – но подумал, что нельзя же начинать с этого. Обычно говорят: «Здравствуйте», или «Меня зовут Джейми», или «Мне десять лет». Поэтому я просто уселся за самый краешек стола, не глядя в сторону этой Суньи.

Папа взбесился бы, если б узнал. Больше всего его радует, что, уехав из Лондона, мы уехали от мусульман. «В Озерном крае никаких тебе чужеземцев, – говаривал он. – Только чистокровные британцы, которые не суют нос в чужие дела».

У нас на Фннсберн-парк было видимо-невидимо иностранцев. Женщины расхаживали с такими длинными тряпками на головах, будто нарядились привидениями на Хэллоуин. На нашей улице была мечеть, мы видели, как они идут туда молиться. Мне ужасно хотелось посмотреть, что там внутри, но папа запретил даже близко подходить.

Моя новая школа совсем маленькая. Стоит среди гор и деревьев, а сразу за воротами речка. На площадке только и слышно журчание, как в ванной, когда вода в дырку утекает. В Лондоне школа у самого шоссе, и мы могли сколько угодно слушать, видеть и нюхать проносящиеся мимо машины.

Я вытащил свой пенал, и миссис Фармер сказала:

– Добро пожаловать в нашу школу.

И все захлопали.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Я говорю:

– Джейми.

А она:

– Откуда ты приехал?

Кто-то прошептал:

– Из Лохляндии.

А я ответил:

– Из Лондона.

Миссис Фармер вздохнула и поведала, что с удовольствием посетила бы Лондон, не будь он так далеко. У меня живот просто свело, потому что вдруг показалось, будто мама на другом конце света.

– Твои документы еще не пришли. Может, ты нам что-нибудь о себе расскажешь? – сказала миссис Фармер.

В голове у меня ни одной, даже самой завалящей мысли. Стою и молчу. Тогда миссис Фармер спрашивает:

– Сколько у тебя братьев и сестер?

А я даже на это не мог ничего ответить, потому что не знал, считать Розу или нет? Все захихикали. Миссис Фармер прикрикнула: «Тихо, дети!» – и спрашивает:

– Ну а какие-нибудь домашние животные у тебя есть?

А я говорю:

– У меня есть кот. Его зовут Роджер.

Миссис Фармер улыбнулась:

– Крот Роджер – очень мило.

Сначала мы писали сочинение на тему «Как я провел лето». На двух страницах, обращая особое внимание на точки и заглавные буквы, чтоб стояли там, где надо. Это как раз было просто. Гораздо труднее оказалось припомнить самые интересные и радостные события, как велела миссис Фармер, которые произошли этим летом. У меня радостными летними событиями были только подарки от мамы и Джас и то, как мы смотрели кино про Человека-паука. Я про это и написал. Хватило на неполную страницу, и то потому что я старался писать ОЧЕНЬ крупными буквами. Потом я сидел, уставившись в тетрадь, и думал о том, как было бы здорово написать о мороженом, или о парке с аттракционами, или о поездке на море.

– Осталось пять минут, – объявила миссис Фармер, прихлебывая кофе и поглядывая на часы. – Каждый должен написать две страницы, а некоторые сумеют одолеть и все три.

Какой-то мальчик поднял голову. Миссис Фармер подмигнула ему. Тот напыжился как индюк, потом нагнулся, только что носом не водил по столу, и принялся строчить с бешеной скоростью. Тысячи слов про замечательные каникулы вылетали из-под его ручки.

– Осталось три минуты.

А моя ручка как прилипла к началу второй страницы, так семь минут и не двигалась с места, даже какая-то каляка под ней образовалась.

– Выдумай что-нибудь.

Эти слова прозвучали так тихо, я даже решил, что мне послышалось. Посмотрел на Сунью, глаза у нее искрились, как речка на солнце. Темнокарие, почти черные глаза. На голове у нее был белый платок, который закрывал абсолютно все волосы. Только у щеки выбивался один волосок – черный, прямой и блестящий, как лакричная нитка. Она была левшой, и, когда писала, на запястье у нее позвякивали шесть браслетов.

– Выдумай, – повторила она и улыбнулась. На фоне смуглой кожи ее зубы казались очень белыми.

Я не знал, как быть. Мусульмане убили мою сестру, но мне же не нужны неприятности в первый школьный день. Я закатил глаза – мол, что за ерунда этот ее совет, – но тут миссис Фармер воскликнула:

– Две минуты осталось!

И я бросился писать как сумасшедший про «американские горки», и про походы на пляж, и про крабов в соленых лужицах под скалами. Написал, как мама хохотала до упаду, когда чайка хотела утащить у нее рыбу с картошкой, и как папа построил мне громадный замок из песка. Я написал, что замок был такой огромный, что вся наша семья могла в нем поместиться, но это походило на вранье, поэтому последнее предложение я зачеркнул. Еще написал, что Джас обгорела на солнце, а Роза – нет. На этих словах я на одну секундочку замешкался. Все остальное тоже неправда, но это уж самое большое вранье.

– Осталось шестьдесят секунд! – рявкнула миссис Фармер.

Моя ручка сама собой заскакала по странице. Я и оглянуться не успел, как накатал целый абзац про Розу.

– Время! – Миссис Фармер пристукнула ладонью по столу. – Кто хочет рассказать классу о своих каникулах?

Сунья вскинула руку, и браслеты звякнули, как колокольчики на дверях магазина. Миссис Фармер указала на нее, потом на мальчишку с надутым лицом, еще на двух девочек и на меня, хотя я и не думал поднимать руку. Я хотел сказать: «Спасибо, нет», но слова застряли где-то в горле. Я все сидел, и тогда она сердито прикрикнула:

– Выходи же, Джеймс!

Ну, я встал и поплелся к доске. Ботинки вдруг стали тяжелыми-претяжелыми. Кто-то показал пальцем на пятно у меня на «паучьей» футболке. Шоколадные шарики превращают простое молоко в шоколадное; пить вкусно, но если прольешь – беда.

Первым свое сочинение читал тот пацан. Читал, читал…

– Сколько же у тебя страниц, Дэниел? – спросила миссис Фармер.

– Три с половиной! – ответил Дэниел, а у самого щеки чуть не лопались, так он раздулся от гордости.

Потом свои каникулы описывали девочка Александра и девочка Мейзи. Там было полным-полно всяких вечеринок, щенков и поездок в Париж. Затем настала очередь Суньи.

Она откашлялась. Глаза сузились в две искрящиеся щелки.

– «Каникулы должны были удаться на славу, – начала Сунья, сделала драматическую паузу и обвела взглядом класс. На улице прогрохотал грузовик. – На сайте отель выглядел чудесно. Он стоял в красивом лесу, и на многие километры вокруг не было ни одного дома. “Прекрасное место для отдыха”, – сказала мама. О, как она ошибалась! (Дэниел закатил глаза.) В первую ночь я не могла уснуть из-за шторма. Я услышала какой-то стук в окно и подумала, что это ветер качает ветку. Но стук не прекратился, даже когда ветер стих. Я встала с постели и открыла шторы…» – Сунья вдруг громко вскрикнула, миссис Фармер чуть не свалилась со стула. А Сунья затараторила: – «В стекло стучала не ветка, а костлявая рука. Потом показалась голова мертвеца, беззубая, с вылезшими волосами, и мертвец проговорил: “Впусти меня, девочка, впусти меня”. Тогда я…»

Миссис Фармер встала, держась рукой за грудь.

– Очень занимательно, Сунья. Как всегда. Спасибо.

По лицу Суньи было видно, как она недовольна, что ей не дали дочитать до конца. Потом подошел мой черед. Я одним духом выпалил свое сочинение, а куски про Розу по возможности скомкал. Совесть мучила – я тут всем рассказываю, как она веселилась на пляже, а на самом деле Роза лежит в урне на каминной полке.

– Сколько лет твоим сестрам? – заинтересовалась миссис Фармер.

– Пятнадцать, – промямлил я.

– Ах, так они близнецы? – почему-то обрадовалась она. И воскликнула, когда я кивнул: – Какая прелесть!

У меня щеки так и горели. Покраснел, наверное, как помидор. Сунья не сводила с меня глаз. Как пить дать, гадала, что я придумал, а что – нет. Мне это жутко действовало на нервы, и я злобно уставился на нее. Только вместо того, чтобы смутиться, она улыбнулась широкой белозубой улыбкой и подмигнула, как будто у нас общий секрет.

– Прекрасно, – сказала миссис Фармер. – Вы все на один шаг стали ближе к раю.

Дэниел так и просиял, а я подумал: что за глупость. Ну, написали хорошие сочинения, так что? Вряд ли они произведут какое-нибудь впечатление на Господа. Но тут миссис Фармер склонилась над столом, и я в первый раз заметил стенд у нее за спиной. На нем вверх по диагонали поднимались пятнадцать пушистых облачков. В правом верхнем углу красовалось слово РАЙ, вырезанное из золотого картона. В левом нижнем углу сгрудились тридцать ангелов, каждый с большими серебристыми крыльями, и у каждого на правом крыле написано имя. Ангелы выглядели бы вполне благочестиво, если бы не булавки, воткнутые им в головы, – это их так прикололи к стенду. Пухлой рукой миссис Фармер передвинула моего ангела на первое облако. То же самое она проделала с ангелами Александры и Мейзи, а вот ангела Дэниела перенесла через первое облако и водрузила на облако № 2.

На большой перемене я попытался завести друзей. Не хочу, чтобы здесь вышло как в Лондоне. В моей старой школе все меня дразнили девчонкой, потому что я люблю рисование, ботаником, потому что я умный, и чудиком, потому что мне трудно разговаривать с незнакомыми людьми. Сегодня утром Джас заявила:

– На этот раз надо обязательно завести себе друзей.

Я заволновался, потому что она так это сказала, как будто знала, что в Лондоне на большой перемене я бегал в библиотеку, а не на площадку.

Я кружил по школьному двору, выискивая, с кем бы заговорить. Только Сунья стояла сама по себе, все остальные мои одноклассники одной большой шайкой тусили на лужайке. Девочки плели венки из маргариток, мальчишки пинали мячик. Мне до смерти хотелось поиграть с ними, но духу не хватало попроситься. Тогда я улегся неподалеку на солнышке, вроде как загораю, а сам все ждал: может, кто из ребят меня позовет. Закрыл глаза и слушал, как журчит речка, как хохочут мальчишки и взвизгивают девочки, когда мяч подлетает слишком близко.

Вдруг мне на лицо упала тень. Облако, что ли? Я посмотрел вверх, но увидел только два блестящих глаза, смуглое лицо и чуть колышущийся на ветерке волос. Я сказал:

– Отвали.

Сунья фыркнула:

– Очень мило!

Шлепнулась рядом со мной и рассмеялась.

– Чего тебе? – буркнул я.

– Перекинуться словечком с Человеком-пауком, – ответила Сунья и протянула раскрытую ладошку, на удивление розовую. На ладошке лежало скрученное из изоленты колечко. – Я и сама такая же! – прошептала она, оглянувшись по сторонам – не подслушивает ли кто.

Я бы и рад был не обращать внимания, но меня разобрало любопытство.

– Ну и какая же ты? – И нарочно зевнул, будто до лампочки мне ее слова.

– Разве не ясно? – Сунья показала на платок, закрывавший ей голову и плечи.

Я рывком сел. С отвисшей челюстью, наверное, потому ко мне в рот и залетела муха, точнехонько села на язык. Я закашлялся, отплевываясь. Сунья расхохоталась.

– Мы с тобой одинаковые, – сказала она снова.

– Еще чего! – крикнул я.

Дэниел глянул в нашу сторону.

– Возьми. – Сунья с улыбкой протянула мне кольцо.

Я затряс головой и отполз на коленках подальше. Небось какой-нибудь мусульманский обычай. Хотя, когда мы в школе учили про Рамадан, нам ничего такого не говорили про ритуальные кольца из изоленты.

– Да бери же! – Сунья покачала у меня перед носом правой рукой. Средний палец был обмотан узкой полоской изоленты с приклеенным к ней коричневым камушком. Вместо бриллианта. – Никакого волшебства не получится, если у тебя не будет такого же, – сказала она.

– Мою сестру взорвали бомбой, – сказал я, вскочил и убежал.

По счастью, толстая тетка из столовой как раз свистнула в свисток, и я побежал в класс. Плюхнулся на свой стул. У меня просто ум за разум заходил, и пить очень хотелось. Ладони были мокрые, и на столе оставались отпечатки. Из коридора послышался смех, и в класс ввалилась толпа. У всех, ну буквально у каждого, на руке красовался веночек из маргариток. Даже у мальчишек. И хотя выглядели они полными дураками, я пожалел, что у меня нет такого цветочного браслета. Последней вошла Сунья, тоже без браслета. Подошла, усмехнулась и опять показала мне руку с кольцом из изоленты на среднем пальце.

Мы позанимались математикой, а под конец – географией. На Сунью я за оба урока ни разу не посмотрел. На душе было гнусно, как будто я предал папу. Как же так вышло? Кожа у меня белая, говорю я на чистом английском языке и знаю, что нельзя взрывать ничьих сестер. С какой стати эта Сунья решила, что мне нужны мусульманские украшения? Что я такого сделал?

– На сегодня все! – объявила учительница.

И я понес учебник географии в свой новый шкафчик. На дверце написано: Джеймс Мэттьюз, а рядом лев нарисован. Я сразу вспомнил серебряного льва в небе. Открываю шкафчик и вижу что-то маленькое, белое под учебником английского. Лепестки. Оглядываюсь, а за спиной Дэниел, стоит и улыбается. И кивает – мол, ты глянь, чего там. Я сдвинул учебник в сторону, и сердце как заколотится. Венок из маргариток! Снова оглянулся, Дэниел большие пальцы показывает. У меня даже руки дрожали, когда я тоже оттопырил большие пальцы. И так вдруг захотелось поскорее оказаться дома, рассказать обо всем Джас. Тут Сунья откуда-то взялась, оглядела браслет. А лицо у нее странное, непонятное. Завидует, наверное. Я взял осторожненько браслет (а внутри все замерло, до того не терпелось нацепить его на руку), а он раз – и рассыпался! Дэниел загоготал мне в самое ухо. Сердце со всего маху шлепнулось куда-то вниз, а в груди точно большущая черная дыра открылась, и все счастье вытекло из нее прямо на пол. Это был не браслет. Просто пучок измятых цветов. Сунья вовсе не завидовала. Она злилась. Уставилась на Дэниела, а глаза так и сверкают, как острые осколки стекла.

А Дэниел хлопнул по плечу пацана по имени Райан, шепнул что-то ему на ухо. Оба ухмыльнулись мне в лицо и оттопырили большие пальцы. Потом злорадно так хохотнули и выскочили из класса. А я пожалел, что тот серебряный лев не может спрыгнуть с неба на землю и отгрызть им головы.

– Кольцо защитит тебя, – прошептала Сунья, и я так и подскочил от неожиданности. В классе остались только мы вдвоем. – Оно все может.

– Не нужна мне никакая защита, – буркнул я.

Сунья усмехнулась:

– Даже Человеку-пауку нужна помощь.

Солнце лилось в окно, отсвечивало от платка на голове Суньи. Мне вдруг представились ангелы с сиянием вокруг головы, Иисус, белая сахарная глазурь, еще что-то такое же светлое и чистое. Но только на одну секундочку, а потом перед глазами встало папино лицо и вытеснило все другие мысли. Я видел сузившиеся глаза и тонкие губы, которые говорили: «Страну поразила болезнь, и имя ей – мусульмане». А как такое может быть? Мусульмане, они же не заразные, и от них не бывает красных пятен, как от ветрянки. По-моему, от мусульман даже температура не подскакивает.

Я сделал шаг назад, один, другой, и наткнулся на стул, потому что не сводил глаз с лица Суньи. Я был уже у двери, когда она спросила:

– Ты что, не понимаешь?

– Нет, – ответил я.

Она молчала, и я испугался, что разговор окончен. Испустил вздох, типа – ну ты и зануда, и повернулся, будто собираюсь уходить. Тогда Сунья заговорила:

– А следовало бы понимать, потому что мы с тобой одной породы.

Я остановился и отчеканил:

– Я не мусульманин!

Ее смех зазвенел, как браслеты у нее на руке.

– Не мусульманин, нет. Но ты супергерой.

У меня глаза полезли на лоб. Смуглым пальцем Сунья показала на ткань, которая закрывала ей волосы и спину:

– Человек-паук, я – Чудо-девушка!

Она подошла ко мне и коснулась моей руки. Я и отшатнуться не успел, как она вышла из класса. С пересохшим ртом, с вытаращенными глазами я смотрел вслед бегущей по коридору Сунье и в первый раз заметил, что платок у нее за спиной полощется в точности как плащ супергероя.

5

Сегодня ровно пять лет, как это случилось. По телевизору только об этом и говорят, передача за передачей про 9 сентября. Пятница, у нас школа, поэтому на море мы не можем поехать. Думаю, завтра поедем. Папа ничего не сказал, но я видел, как он искал в Интернете, где тут поблизости пляж, а вчера вечером гладил урну, будто прощался.

Очень может быть, что он этого не сделает, поэтому я пока прощаться не стану. Попрощаюсь, когда он по-настоящему возьмет и высыплет пепел Розы в море. Два года назад он заставил меня потрогать урну и прошептать прощальные слова. Я чувствовал себя круглым дураком – она же меня не слышит. А уж каким идиотом я себя почувствовал, когда буквально на следующий день она снова очутилась на каминной полке и мое прощание оказалось совершенно бессмысленным.

Джас отпросилась с уроков, потому что ей очень грустно. Я иногда забываю, что Роза была ее близняшкой и что они прожили вместе десять лет, даже десять лет и девять месяцев, если считать время у мамы в животе. Интересно, они смотрели друг на друга, когда там сидели? Джас точно подглядывала. Она ужасно любопытная. Позавчера застукал ее в своей комнате – рылась в моем портфеле.

– Просто проверяю, сделал ли ты уроки, – заявила она.

А раньше это делала мама.

Два ребенка в маме – вот, должно быть, теснотища-то. Думаю, поэтому они и не слишком ладили. Джас рассказывает, что Роза обожала командовать, ей всегда надо было быть в центре внимания, а чуть что не по ней – сразу в рев. В общем, доставала всех иногда.

– Хорошо, что это она умерла, а не ты, – сказал я и ласково улыбнулся, а Джас нахмурилась. – Ну, то есть, если одна из вас должна была умереть… (Нижняя губа у Джас задрожала.) Разве без нее не стало чуточку лучше?

Я даже немножко рассердился. Это ведь Джас назвала Розу доставучей, а не я.

– Представь себе тень без человека, – сказала Джас.

Я вспомнил Питера Пена. Его тени в комнате у Венди было гораздо веселее без него самого. Я хотел растолковать это Джас, но она расплакалась. Тогда я дал ей салфетку и включил телевизор.

Утром, когда я уплетал шоколадные шарики, Джас спросила, не хочу ли я тоже пропустить сегодня школу. Я замотал головой.

– Уверен? – Она, не отрываясь от ноутбука, продолжала изучать свой гороскоп. – Если тебе грустно, можешь не ходить.

Я сгреб с буфета сэндвичи, которые она для меня приготовила.

– По пятницам у нас рисование, мой любимый урок, – объяснил я. – И еще мы идем в буфет, сегодня очередь шестых классов. – И помчался наверх, за бабулиными деньгами.

На общем собрании учительница прочла молитву за все семьи, пострадавшие 9 сентября. У меня было такое ощущение, будто мне прямо в голову долбит луч прожектора. В Лондоне я терпеть не мог 9 сентября, потому что вся школа знала, что случилось. Весь год никому до меня дела не было, никто со мной не общался, а в этот день все вдруг начинали дружить со мной. Говорили: «Наверное, ты скучаешь по Розе» или «Думаю, ты скучаешь по Розе», а я должен был отвечать «да» и печально кивать. Здесь же никто ничего не знает, и мне не надо притворяться. Вот и хорошо.

Мы все сказали «Аминь», я поднял голову от молитвенника и только подумал про себя: «Пронесло», как заметил пару сверкающих глаз. Сунья сидела скрестив ноги, уложив подбородок на левую руку. Она покусывала мизинец и задумчиво поглядывала в мою сторону. Вот черт! Я же сам сказал ей: «Мою сестру взорвали бомбой». Судя по тому, как Сунья смотрела на меня, она тоже это вспомнила.

После того как выяснилось, что она супергерой, я с ней еще и словом не обмолвился. На языке вертятся сотни вопросов, но только открою рот, как перед глазами встает папино лицо, и тогда губы сами сжимаются и слова не идут. Если бы папа узнал, что я хочу поговорить с мусульманкой, он бы выгнал меня из дому. А податься мне некуда, потому что мама живет с Найджелом. Две недели прошло, как она прислала подарок, а сама пока так и не приехала. Я уже порядочно изгваздал футболку с пауком, но снять не могу, потому что это значило бы предать маму. А мама вообще не виновата, что застряла в Лондоне. Это все из-за мистера Уокера, маминого директора художественного колледжа. Гнус, каких свет не видывал. Хуже даже… даже Зеленого гоблина из фильма «Человек-паук»! Один раз не отпустил маму на свадьбу к подруге, а уж как она его упрашивала. А в другой раз не дал отгул на похороны миссис Бест. Мама сказала, что сами похороны ее мало волнуют, потому как миссис Бест была чокнутой сплетницей, но она специально купила черное платье в магазине «Next», а сдать его нельзя, потому что Роджер сжевал чек.

В одном документальном кино по телику кто-то рассказывал, как потерял племянницу 9 сентября. Скажет пару слов – и плачет. Маме и папе тоже без конца названивали репортеры. Они никаких интервью не давали. Я бы не возражал, если бы меня позвали на ТВ, только я ничего не помню про тот день. Разве что сильный грохот и как все рыдали.

Думаю, папа считает виноватой маму, поэтому они и возненавидели друг друга. Даже разговаривать перестали. Я ничего в этом странного не видел, пока однажды не пришел в гости к Люку Брэнстону (это когда мы с ним четыре дня дружили), а его родители держатся за руки, и смеются, и болтают без умолку. Наши мама с папой обменивались только самыми необходимыми словами. Ну, там: «Передай соль», или «Ты покормила Роджера?», или «Сними эти чертовы ботинки, я только что почистила ковер».

Джас помнит, как у нас было раньше, и эта игра в молчанку напрягает ее. А мне хоть бы хны, я другого-то и не знал. Один раз на Рождество мы с ней здорово поцапались из-за «Скрэббла». Я треснул ее доской по башке, а она хотела засунуть мне буквы за шиворот. А родители на нас и внимания не обратили. Просто сидели в гостиной и смотрели в разные стороны, даже когда Джас прибежала показать им шишку на лбу.

– Мы с тобой невидимки, – сказала она потом, вытаскивая «М» у меня из-за ворота.

Если бы мы были невидимками… Вот дали бы мне выбирать из любых сверхспособностей, я бы точно стал невидимкой, даже летать мне не так хочется.

– Или как будто мы тоже умерли, – продолжала Джас, извлекая «Т» из моего рукава.

Когда это случилось, мы были на Трафальгарской площади. Мама предложила туда пойти. Папа хотел устроить пикник в парке, а маме хотелось сходить на выставку. Папа любит деревню, потому что вырос в Шотландии, в горах. В Лондон переехал, только когда познакомился с мамой. «Если жить, то только в столице», – сказала она как-то.

Джас рассказывала, что день начался замечательно. Было солнечно, но прохладно – из рта вырывался парок, точь-в-точь как дым от сигареты. Я бросал голубям хлебные крошки и хохотал, глядя, как они пытаются их поймать. Джас и Роза бегали по площади, распугивая птиц, и те шумно хлопали крыльями. Мама смеялась, а папа сказал: «Прекратите, девочки!» Мама возразила: «Они же не делают ничего плохого». Но Джас все равно подбежала к папе, потому что не любила, когда ее ругают. Роза была не такой послушной. Вообще-то, она никогда не слушалась. Джас рассказывает, она и в школе плохо себя вела, вот только сейчас все про это забыли. Джас держала папу за руку, а тот кричал: «Роза, иди сюда!» Но мама отмахнулась: «Оставь ты ее в покое» – и, посмеиваясь, смотрела, как Роза, закинув голову, кружится на месте. Птицы вихрем носились вокруг, а мама кричала: «Быстрее, быстрее!» А потом сильно грохнуло и Розу разорвало на кусочки.

Джас говорит, вокруг стало черным-черно из-за дыма, а в ушах у нее стоял какой-то странный гул – взрыв был ужасно громкий. У нее приключилась баротравма барабанной перепонки, но она все равно слышала, как папа кричит: «Роза, Роза, Роза!»

Потом выяснилось, что это была террористическая атака. Бомбы заложили в пятнадцать мусорных ящиков по всему Лондону, взорваться они должны были в одно и то же время 9 сентября. Три не сработали; взорвались только двенадцать мусорных ящиков, но и этого хватило, чтобы убить шестьдесят два человека. Роза оказалась самой молодой. Никто не знал, чьих рук это дело, пока какая-то мусульманская группировка не заявила в Интернете, что они совершили это во имя Аллаха. Это у них так Бог называется, в рифму со словом, которое я узнал, когда в семь с половиной лет ходил в шахматную секцию, – шах.

По телику показали фильм. Там восстановили все, что произошло 9 сентября. Про Розу там, конечно, ничего не было, потому что ни мама, ни папа не дали своего разрешения, но было интересно посмотреть, что было в других местах. Один из погибших вообще случайно оказался в Лондоне. Его поезд от станции Юстон до вокзала Манчестер Пиккадилли отменили, и он, вместо того чтобы подождать другой поезд, решил прогуляться по площади Ковент-Гарден. Проголодался, купил себе сэндвич, а бумажку выкинул в урну. Тут ему и конец пришел. Если бы поезд не отменили, или он не купил бы сэндвич, или хотя бы съел его на пару секунд раньше или позже, то он не выбросил бумажку именно в тот миг, когда взорвалась бомба. Это помогло мне кое-что понять. Если бы мы не пришли на Трафальгарскую площадь, или если бы там не было голубей, или если бы Роза была послушной, а не такой упрямицей, она осталась бы жива-здорова и наша семья жила бы себе счастливо, как и раньше.

От этих мыслей мне стало как-то не по себе, и я принялся щелкать пультом. Только по телику одна реклама, как всегда. Пришла Джас – голова опущенная – и сказала:

– Папа заснул.

Она с таким облегчением это сказала, что меня начала грызть совесть. Я совсем ей не помог. Сидел тут с орущим телевизором, который заглушал противное бульканье в туалете.

– Завтра ему будет лучше, – сказала Джас.