На двадцать девятую ночь, когда барс с горы неба погрузился в пещеру запада, когда дети-звезды из свивальника востока вступили в колыбель неба, Мах-Шакар, это чудо красоты, эта беспредельная прелесть, украсила себя уборами и нарядами, а лицо и подбородок увенчала чоуганом локонов и шариком родинки. Как и вчера, она пришла к попугаю. И перед тем как вымолить разрешение на свидание с любимым, она попросила рассказать о барсе и женщине, как это ей было обещано накануне.

Попугай проявил преданность и верность слуги, облобызал землю и вознес пожелания добра, а потом сказал:

– Твой покорный слуга нисколько не станет мешкать с этим рассказом, ничто меня не удерживает. Я расскажу его без запинки и задержки, раскрою его тайный смысл. Но я опасаюсь, как бы этот рассказ не оказался таким же длинным, как и косы красавиц, а эта ночь – такой же короткой, как и челка темноволосых дев. Так что ночь кончится, а желание твое не исполнится.

Мах-Шакар настаивала:

– Эти жемчужины мыслей надо просверлить как можно скорее, повествование надо изложить в краткой форме.

Рассыпающий самоцветы извлек жемчужину слова из моря красноречия и сказал.

Жил в одном городе некий купец, была у него жена, очень злая, коварная и подлая. И днем и ночью, словно злая собака, она грызлась с мужем, от ярости он весь дрожал, словно от холода. Есть же такая пословица:

Муж, поскольку на ее попечении было двое малых детей, не говорил ей дурного слова, как бы она ни притесняла его, сносил все безропотно.

Когда же стало невмоготу от ее скверного характера, когда дальше уже некуда было идти, муж, который до тех пор сносил бремя ее дурного нрава и своей тяжелой участи, влепил ей затрещину, избрав в наставники, руководители и советники слова Пророка – да будет мир над ним: «Не отрывай палки твоей от твоих людей». А еще он пожаловался ее родным в таких выражениях:

Жена в ярости и гневе подхватила детей и ушла в степь. В злобе и ненависти она брела по пустыне, шла долго и оказалась, наконец, в развалинах. Когда пламя ее гнева немного улеглось и огонь утих, она раскаялась в содеянном, пожалела о том, что так необдуманно поступила. Она страшилась гулей пустыни, боялась диких степных зверей. Хотя ей виделись в пустыне лики смерти, и она считала себя уже в числе покойников, она не растерялась и сохранила твердость духа, ибо такой уж был у нее жесткий нрав.

Как раз в этот момент навстречу ей вышел голодный барс, свирепый как лев. Он обрадовался, что обрел сразу три добычи, собрался было прыгнуть и одним ударом покончить с женщиной и двумя ее детьми. Женщина же, оказавшись беспомощной и беззащитной, только подумала: «Та, кто не подчиняется мужу, кто без его разрешения покидает дом, кто грубит ему и замышляет против него дурное, достойна именно такой участи!»

Она поклялась, что, если спасется из пучины гибели, будет во всем слушаться мужа, глазом не моргнет без его дозволения, и решила спастись во что бы то ни стало. «Если я спасусь, – думала она, – то цель достигнута. А если нет, то меня простят мудрецы». И она громко возопила, обращаясь к барсу:

– Не торопись, потерпи немного! Если ты жаждешь убить нас, то лишишься собственной жизни, не спеши. Я скажу о тебе похвальные и любезные слова, дам тебе наставления. Если ты их одобришь, то тем лучше. А если нет, то мне хуже не будет.

Барс удивился, что женщина стала изрекать назидания на краю гибели, и подумал: «Здесь кроется какая-то тайна, раз эта женщина так натянула поводья слова и так высоко подняла знамя речи». И он сказал:

– Что это за назидания и благопожелания? Торопись и говори, ибо пламя моего голода вздымается до самых небес и даже выше седьмого неба.

– Мне за тебя больно и обидно, – сказала женщина. – Ведь здесь неподалеку ходит свирепый кровожадный лев. Он одним прыжком может сокрушить весь мир, одним ударом перевернет весь свет. Каждый день на завтрак он пожирает трех человек. Все люди и обитатели земли во имя общего блага приняли это условие, покорно и смиренно каждый день доставляют ему эти три жертвы. Остальные же пребывают в покое и благополучии, не зная забот и тревог, – ведь лев обещал не трогать других. Сегодня настала моя очередь, жребий пал на меня и моих детей. И вот я с детьми пришла, чтобы исполнить его прихоть. Случайно в этот момент лев увидел другую добычу, оставил нас здесь, а сам поскакал разить слонов. Мы его дожидаемся, вот-вот он вернется, словно дождевая туча. Если он увидит тебя рядом с нами, то он подумает, что ты напал на нас, и примерно накажет тебя. Так что если ты хочешь убить нас, чтобы утолить свое минутное желание, то мне это кажется неблагоразумным, ибо ведь Пророк – да будет мир над ним – сказал: «Часто страсть на один час влечет долгую скорбь». Ведь лев – страшный тиран и кровожадный насильник. А уж как он скор на расправу! Он тотчас нанесет тебе множество ран и уничтожит. А виной тому будем мы. Но из этого положения есть выход. Поскольку срок нашей жизни уже кончился, то съешь одного мальчика и половину моего тела, а другого мальчика и другую половину оставь для царя зверей. И ты утолишь свой голод, и лев не станет выходить из себя. А то ведь семь небесных сфер и семь поясов земли не вынесут груза его ярости! Ведь даже небесный Лев, сколь он ни велик, не смеет смотреть на этого льва.

Барс, как только выслушал от женщины веские и убедительные слова, сильно испугался, схватился за голову и ударил лапой по полю бегства, говоря: «Бежать от того, что не снесешь, – завет Пророка».

Вдруг показалась лиса, и барс рассказал о том, что случилось. Лиса стала укорять его и говорит:

– Воистину правду сказали: «Кто храбр, тот и глуп». В тебе только и есть что смелость и храбрость, но нет у тебя величия духа. Ум и знания, разум и сообразительность дарует только бог. Да будет тебе известно, что человек с головы до пят – сплошь козни и хитрость, со ступни до самой макушки – сплошь ложь и коварство. Даже мы, лисы, которые столь прославились своей хитростью и носим на спине шкуру притворства, и то не можем спастись от людей, избежать их насилия и неверности. То шкуру они с нас сдирают, то шубу шьют, то собак натравливают, то пускают в нас смертоносные стрелы. Одним словом, они столь коварны, что глаз небес изнемогает, когда смотрит на них, а родник солнца мутнеет, когда видит их. В особенности хитры их женщины, которые только и знают что уловки и плутни. Берегись же, вернись, не обольщайся ее словами и расправься с ней. Быть может, и нам достанется что-нибудь с твоего пиршественного стола, перепадет кусок по твоей милости.

– Твои слова имеют основание, – отвечал барс. – Так и есть, как ты говоришь. Но может и так статься, что слова женщины правдивы. Ведь если нагрянет лев, ты спрячешься в свою нору, а я угожу в лапы гибели!

– Если ты не веришь моей проницательности, – сказала лиса, – и не ценишь мою находчивость, тогда привяжи меня к своей лапе и неси туда. Коли придет лев, то брось меня ему на закуску, а сам спасайся бегством.

Барсу слова лисы понравились, в его сердце вернулась толика храбрости, он перевел дух. Привязал он лису к ноге и вернулся назад. Как только женщина увидела их, она сообразила, что это проделки коварной, хитрой и жадной лисы. Она ничуть не растерялась, виду не показала им, что ей страшно, повысила голос и сказала приветливо:

– Добро пожаловать! Поспешай! Да будет тебе известно, о барс, что я – гиена, это правда, а не притворство. Вот уже третий день, как мои дети голодают. Пламя их жадности готово спалить колосья Плеяд и гумно Луны, морские волны и те могут сгореть в огне их голода. А когда я рассказала тебе, что готова принести в жертву себя и детей, это все было неправдой и ложью. Я хотела привести тебя в ярость, чтобы ты подошел поближе к моим детям, чтобы они могли схватить тебя. Когда же ты спасся бегством, я очень горевала и безмерно раскаивалась. Теперь же, вернувшись, ты оказываешь милость и сочувствие моим детям. Но с собой ты привел какого-то слабого зверя. Может быть, ты хочешь принести его в жертву за себя и тем самым спастись самому? Так знай же, что он не утолит нашего голода. Чего можно ожидать от него? Что толку проглотить его? Кто им насытится? Коли уж ты пожалел нас и приносишь себя в жертву, тебе надо бы привести льва или слона, птицу Рух[320] или носорога, чтобы я и дети мои могли наесться.

Барс, услышав такие слова, ужаснулся и устрашился, и они оба пустились наутек. Они пробежали три фарсанга, не оглянувшись назад. Когда барс скакал по скалам и горам, привязанная лиса поранилась о камни, но барс не выпускал ее, без конца упрекая, а потом сказал:

– Это из-за твоей алчности и жадности, из-за твоих подстрекательств я чуть было не угодил в лапы к колдунье! Из-за твоих наветов я был на краю гибели, рядом со смертной пропастью. Если я не воздам тебе по заслугам и не накажу как следует, мне нет места среди мужей, нельзя никому на глаза показаться!

Лиса видит, что дело плохо, что барс намерен свести с нею счеты, и стала придумывать, как бы спастись и поправить свое положение. Она тотчас засмеялась и заулыбалась. Барс удивился такому поведению и спросил с угрозами и гневом, почему она смеется.

– Я смеюсь над твоей глупостью и невежеством, – отвечала лиса. – Ты таскаешь меня на ноге, словно якорь, ты превратил меня в собственные оковы. Ведь может статься, что эта гиена-колдунья догонит нас – а на тебе висит такой тяжелый груз. Стоит ей увидеть двух зверей, связанных вместе, как тут же разгорится у нее аппетит.

Барс нашел слова лисы разумными и справедливыми и отвязал ее. Глянула она на него и говорит:

– Эй, дурак! Посмотри, колдунья идет.

Барс мигом пустился вскачь, и лиса спаслась от его когтей. А женщина вернулась к себе домой и после того во всем слушалась мужа.

Когда попугай завершил свое повествование, Мах-Шакар была утомлена, видения сна уже захватили ее взоры, и она направилась к коврам и улеглась на ложе покоя. И в тот же миг белый шатер утра пополз вверх по ртутному столбу небес, и тут же на зеленом троне небосвода утвердилась круглая подушечка солнца.

– Итак, Мах-Шакар, – закончил попугай, – смысл этой притчи в том, что если и ты, как та женщина, сумеешь прибегнуть к хитрости, то в этом нет ничего дурного. Ступай, тебе не нужно моего разрешения. Но если приключится беда, то действуй именно так и спасай себя.

На тридцатую ночь, когда фараон-меченосец солнца со спины серого коня небес сошел в реку Нил на западе, когда светлый Муса[321] луны вступил на Синай небес из сундука востока, Мах-Шакар, ради свидания с любимым намереваясь отправиться в дом к возлюбленному, украсилась на все сто ладов, облачила стан, подобный кипарису, в одеяния прелести и наряды красоты и пришла к сладкоречивому попугаю, горя желанием встретиться с любовником. Она стала просить его разрешения уйти. Но не в пример прошлым ночам, на этот раз она не слишком настаивала.

Попугай, видя, что желание ее не столь велико, обрадовался, возликовал и заулыбался. Он приветствовал ее, облобызал прах, оказал подобающие почести, как раб, воздал ей множество похвал и славословий, а потом закончил так:

– Если госпожа не станет осуждать и наказывать меня, я хотел бы поведать ей мысль, которая озарила меня.

– Ни осуждения не будет, ни наказания, – сказала Мах-Шакар – Все будет хорошо. Говори, чтобы и мне узнать озарившую тебя мысль.

И попугай приступил к изложению так:

– Благодаря уму и сообразительности, благодаря разуму и прозорливости мне открылось, что этот человек, любовь к которому ты избрала, тот, кого ты полюбила, неблагодарен, плохого происхождения и дурно воспитан, что он просто негодяй и скряга. Если это действительно так, если мои мысли дозрели, то жаль, что такой драгоценный камень, как ты, достанется скупому человеку, что такая чистая основа будет осквернена мерзавцем. Великие мужи сказали:

– Мне ничего не известно и я ничего не знаю о его происхождении или же о том, что он скуп, – отвечала Мах-Шакар. – Но если ты сумеешь объяснить мне, кто он по происхождению и каков по характеру, то это будет с твоей стороны проявлением преданности и доброжелательства.

– Это очень легко узнать, – отвечал попугай, – совсем просто постичь. Великие мужи по этому поводу сказали: «Чистота происхождения и низость рода всегда проявляются в человеке, ничем невозможно их скрыть. Пусть весь мир благоухает от его аромата или пусть его зловоние распространится на весь свет, тем не менее, за разговором или за едой, в беседе или манере слушать наследственные черты человека, каковы бы они ни были, хороши или плохи, непременно проявятся. И сколько бы благородный ни рядился в одежду скряги или как бы ни хотел низкий выдать себя за благородного, в силу того, что их свойства основные, что их нравственные качества природны, их притязания перед внимательным взглядом никогда не подтвердятся, проявится их ложность и притворство, как это случилось с тем синим шакалом, который захотел быть царем зверей. Этому шакалу некоторое время удавалось сохранить тайну, пока, наконец, его лай и завывания не выдали подлинного его происхождения. И тогда его лишили царского сана. А мудрые мужи по этому поводу сказали:

– А что это за синий шакал? – спросила Мах-Шакар, и попугай ответил.

От рассказчиков преданий я слышал, что в давние времена какой-то шакал завел привычку приходить в город и рыскать по чужим кухням. Каждую ночь шакал забирался в чей-нибудь дом, никак не мог отвыкнуть от этого.

Однажды ночью, когда небеса украсились, словно храм манихейцев[322] или картинная галерея Артанг, когда небосвод стал подобен хамелеону, переливающемуся всеми цветами, шакал, по своему обычаю, отправился искать хлеб насущный, не зная ни минуты покоя. По воле чудесного случая он наткнулся на чан с краской индиго, с которого была снята крышка. Нарушив общепринятое правило брать еду рукой, он сунул в чан голову и свалился внутрь. С превеликим трудом, после долгих усилий, вылез он оттуда, окрашенный с головы до пят краской индиго в синий цвет, и пустился галопом в степь.

Так шакал превратился в странного зверя, чучело или пугало, ибо с первых дней творения до наших дней под синим куполом неба еще не было живого существа такой окраски и никто не видел ничего подобного.

Звери и животные, завидев такое чудище, испугались и устрашились. Все животные отвернулись от льва, перестали ему служить и порешили:

– Владычества и царского сана достоин именно этот страшный и грозный зверь. Стоит только взглянуть на него, как в сердце поселяется ужас и страх, в груди – испуг и боязнь. Под синим небосводом еще не было ни одного зверя, похожего на него, никто не видал ничего подобного.

Все они договорились и обязались повиноваться шакалу, и вот звери и животные стали собираться стаями и кланяться до земли в знак рабского повиновения. Они стекались к нему толпами и били челом во прах. Даже лев и тот признал его власть, тигр, леопард и слон оказались в кругу его свиты. Шакал только диву давался такому обороту событий, он чувствовал себя смущенным и немного боялся, так как не заслуживал таких почестей и подобного сана.

Чтобы не раскрылась его тайна, чтобы никто не догадался об истинном положении, шакал не подпускал близко сильных зверей и держал при себе только слабых животных. Большим зверям он приказывал садиться поодаль, а малых подзывал к себе. Много ли было животных или мало, он всегда требовал соблюдать порядок и вскоре стал возноситься в гордыне над другими животными.

В тот день, когда он устраивал приемы, перед ним выстраивалось пять рядов. В первом ряду находились лисы и шакалы, во втором – медведи и кабаны, в третьем ряду стояли волки и гепарды, в четвертом – тигры и леопарды, в пятом – львы и слоны. И ни одна тварь не смела не только нарушить этот порядок, но даже заикнуться об этом. Ведь великие мужи сказали: «Никто не смеет перечить воле падишахов. Они сами блюдут свою пользу и одного приближают, другого отдаляют, одному дают состояние, у другого отбирают жизнь, одного гонят прочь, другого вводят во дворец».

Когда же к нему приходили с воем и гиканьем шакалы, правитель зверей в силу своей природы вместе с ними затягивал пленительную и задушевную на свой вкус мелодию. Он проводил время в кругу равных себе, и никто даже не догадывался об этом. Так он продолжал обманывать всех некоторое время, животные и звери стали ему полностью повиноваться, и вся округа – подчиняться.

Но потом шакал возгордился, стал чураться шакалов и лис, даже прогнал их от себя, а приближенными сделал зверей, что были сильнее и могущественнее его. Им овладела уверенность и беспечность, он перестал думать о последствиях и о том, чем все это может кончиться. А лисы и шакалы меж тем стали совещаться и сказали:

– Воистину пора правления этого царя зверей уже кончилась, плечо его владычества и спина власти уже согнулись, так как он удалил от себя своих давних слуг и приблизил новых.

Шакал каждому из животных оказывал какую-либо милость и продолжал править в тех краях над вольными зверями. Они же благодаря его милостям наступали пятой гордыни на шею Кейвану, ногой спеси попирали самого Мирриха. И вот однажды, когда настала ночь, когда мир переполнился натертым галие, звери и животные обрели покой, шакалы и лисы завели свои жалобы и причитания на все голоса. Синий правитель упустил из рук поводья власти, у него не осталось силы и самообладания, и он вместе со своими единоплеменниками затянул нескладную песню, стал завывать и скулить, как они.

Звери, что были поблизости, услышав его голос, тут же смекнули, что это воет шакал. Им стало стыдно друг перед другом за свое легковерие и недальновидность, за то, что они оказались посрамленными. Упрекая сами себя, они прогнали синего шакала с большим позором и великим стыдом, намяв ему как следует бока, надавав пощечин и тумаков. Бедняга был так изранен и избит, что к нему вполне применима стала пословица: «Утром был эмиром, вечером стал пленником».

Несчастный шакал, униженный и обиженный, бежал из тех мест и поселился в дальней степи. Подружившись со стаей шакалов, он поведал им свою повесть от начала до конца. Они сказали:

– Видишь, брат, ты по неведению совершил большую ошибку. Ты взвалил на себя бремя великого сана, но проявил пренебрежение в сохранении его. Ты взялся за дело, которое было тебе по плечу, но проявил легкомыслие в осуществлении его. Ведь великие мужи сказали: «Каждого, кому счастье покажет свой лик и кто не может оценить по достоинству это благо, каждого, кто достигнет великого сана и высокого положения, но преступит свой предел, кто отгонит от себя нас, старых рабов и верных слуг своих, и приблизит к себе чужаков и дурных людей, кто способен лишь на мелкие и ничтожные делишки, но притязает на великие и важные деяния, кто не посвящает своих близких и родных в тайны и секреты, но доверяет сокровенное чужакам и посторонним, несомненно ожидает то же самое, он кончит так же». И мудрецы также сказали: «Мудр и учен тот, кто не хвастает неуместно, кто не кичится попусту, кто предстает пред людьми таким, какой он есть на самом деле, чтобы не осрамиться и не опозориться, не быть униженным среди людей», как это случилось с тобой.

В той стае был шакал, умный и сообразительный, бывалый и опытный. Он молвил синему шакалу:

– Причина того, что случилось с тобой, из-за чего ты лишился столь высокого сана, что пал с такого высокого престола, в том, что ты не держал язык за зубами, что не вовремя и некстати поднял вой и крик.

С тобой случилось то же самое, что с ослом купца, который притязал на то, что он лев, но рев его засвидетельствовал обратное. – А как это было? – спросил синий шакал, и бывалый собрат стал рассказывать так.

Повествуют, что некий купец в стране Хорасан по воле превратностей судьбы и несчастий мира перешел от утра благосостояния к вечеру бедности. От всего мирского богатства, от всех сокровищ и денег у него остался лишь один осел. Купец полностью разорился, дела его так расстроились, что поправить их было невозможно. Он только и мог, что взваливать тяжкие вьюки на своего осла, нисколько не заботясь о нем.

И вот осел от голода и лишений дошел до такого состояния, что он и днем и ночью воздевал морду к лугам небес, устремлял взоры к долинам небосвода.

Хозяин так страдал оттого, что нечем накормить осла, что сам исхудал и отощал. Но у купца была львиная шкура, которую ему подарил друг. Нужно заметить, что купец тот был шутником и человеком веселого нрава. Он прикрыл морду и уши, хвост и копыта.

Некоторое время осел привольно пасся на нивах и в садах, пока не отъелся и не окреп. Сторожа садов и полей принимали его за льва и, завидев, взбирались на деревья или прятались в пещерах. Так он блаженствовал на тучных нивах и в садах в благоденствии и покое, раздобрел и разжирел. Однажды ночью этот осел пасся в саду, пощипывая траву, и вдруг поблизости услышал рев себе подобного, глас другого осла. И он заревел во всю ослиную глотку, оправдывая выражение: «Воистину, самый мерзкий голос у ревущего осла».[323] Хотя хозяин строго наказывал ослу ни в коем случае не подавать голоса, однако его гордость и мужское достоинство не позволяли ему уступить ревом другим ослам. Он издал зов пронзительный и душераздирающий и долго не мог угомониться.

Осел все еще продолжал реветь, когда к нему сбежались со всех сторон сторожа, отлупили и отколотили его как следует. Они сорвали с него, словно кожу с вора, львиную шкуру, привязали к дереву и стали колотить, словно били в литавры падишахов или барабаны газиев. Они хотели рассчитаться с ним за пережитый страх и не переставали учить его уму-разуму до самого утра. Наконец цветы планет и огни звезд исчезли с лужайки неба и нивы небосвода, а петух старушки, словно соловей в саду, затянул свою мелодию. Купец пришел к тому дереву, попросил прощения у садовников, отвязал полуживого осла и стал наставлять на путь истины. Но уже было поздно, ведь великие мужи сказали: «Какой смысл подвешивать жемчужины назидания к ушам осла? Какая польза надевать собаке золотой ошейник?»

Когда бывалый шакал кончил свой рассказ, синий не проронил ни слова. Подавленный и огорченный, он повесил голову.

– А теперь узнай, о Мах-Шакар, – сказал попугай, – смысл этой притчи в том, что, как бы человек низкого происхождения и низменных наклонностей ни пытался скрыть свою природу и род, его поступки и повадки, его слог и слова будут свидетельствовать о том, кто он на самом деле, и произойдет это очень скоро.

Когда Мах-Шакар постигла сокровенный смысл этой притчи, она подумала, что ночь уже кончилась и скоро настанет утро, что уже нет времени на то, чтобы узнать характер любимого и понять, что он собой представляет, что лучше вернуться к себе в покои и почивать на ложе неги. Она размышляла так, когда просторы мира озарились утренними лучами солнца, как ее лицо, а лик неба очистился от блесток звезд.

На тридцать первую ночь, когда златоликая госпожа солнца из-под семицветного покрывала неба ушла за завесу запада, когда солнцеликий тюрок луны перешел с востока на свод небес, Мах-Шакар, от смущения перед лицом которой блистательное солнце прикрывает свой лик завесой из туч, а луна, столь лучезарная и светлая, от страсти сгибается, словно чоуган, пришла к попугаю, приготовившись к свиданию с любимым. Как и прошлой ночью и другими ночами, она завела с ним разговор, стала вновь рассказывать о своем безумии, любовном недуге, страсти.

Попугай сначала выказывал подобающие почести, показал искренность своих помыслов, а потом сказал:

– На этот раз госпожа пусть идет в здравии и счастье, спокойно и благополучно, да побыстрей возвращается. Но прежде прошу смиловаться и ответить мне на один вопрос. А потом уж торопись.