«Это уже становится заметно? — удивился про себя Егор, — Ну и пусть, я не стерплю, если кто-то в моем присутствии хотя бы в чем-то упрекнет ЕЕ. Сборище неблагодарных идиотов! Они мизинца ее не стоят, а норовят показать, что будто бы они с ней на равных. Троечники, посредственности! Плебейская сущность, им всем так хочется опустить звезду до своего потолка… А как жаль, что по уставу школы любая драка чревата исключением, иначе я лупасил бы этого Никитина смертным боем!»

Женя Никитин тоже внимательно изучил Устав школы. Три драки — исключение, две недели прогулов — исключение, злостный срыв урока — немедленное исключение, хамство и грубость преподавателю — исключение. Хороший Устав, что и говорить. Васильев драться не будет — он дрожит за свою медальку. Уроки пропускать без причины, по крайней мере, внятно объяснимой, это ему можно будет устроить. Что еще?

Опоздания тоже весьма чреваты… Короче говоря, возможностей для того, чтобы Егорушка пролетел мимо медали как фанера над Парижем уже достаточно. По ходу развития событий придумаем еще что-нибудь.

Пока события развивались весьма вяло. Точнее никак. Не до Васильева сейчас было Жене. Мать не разговаривала с ним целую неделю. Она вела себя так, словно его не было. Не будила по утрам, не кормила завтраком, не давала привычную кучу поручений и наставлений. В школе проходила мимо него, как волна воздуха — ледяная, надменная. На уроках она его не спрашивала, вовсе, казалось, не смотрела в его сторону.

Даже оценку за контрольную ему не объявила, как всем. Вполне вероятно, что она и не проверяла его работу.

Маргарита Николаевна вела себя по отношению к нему так, будто и не было в классе никакого Жени Никитина. Но Женя чувствовал, что это всего лишь первый этап воспитательной работы, за которым неизбежно последует другой, к которому как ни готовься, не избежать фиаско. Он точно не знал, что его ждет дальше, мог только предполагать, что потом Марго начнет дотошно проверять у него уроки, заставляя переделывать работу, придираясь к малейшей неточности или помарке. На ее уроках ему придется отдуваться за двоих — она даст ему такое задание, с которым он однозначно не справится и язвительно при всем классе высмеет его «тупость». Но Женька готов был стерпеть любое унижение, только бы кончилось, наконец, это хладнокровное молчание. Пусть она ему твердит, какой он недалекий, ленивый, ограниченный, пусть постоянно тычет его носом в ошибки и просчеты, только бы не делала вид, что его нет вовсе. Это оказалось для Жени настолько тяжело, он даже сам не ожидал, что ему так важна ее забота и внимание. А ведь еще сам он недавно едва не сквозь зубы разговаривал с ней, демонстрируя свою независимость и самостоятельность. И вот теперь готов заглядывать ей в глаза, только бы она перестала молчать с ним, только бы не проходила мимо него, словно он — пустое место, воздух, пыль… Женька страдал по-настоящему, он и знать не знал, что так может мучиться от того, что мать с равнодушным и холодным презрением, едва скользнув по нему взглядом, отводит глаза в сторону.

Ситуация достигла пика, когда вдруг через неделю позвонил отец и без особенных вступлений спросил:

— Ты что такое там натворил, если мама готова отправить тебя ко мне?

Женька обмер, но ответил:

— Я не чемодан, чтобы меня отправлять! И никуда я не поеду!

— Как мы решим, так и будет, — отрезал отец сердито, — а ты пока заруби на носу, что я тебе не позволю вести себя черт знает как с матерью! Понял меня? Я с тобой церемониться не буду, приеду и выдеру, как следует!

— А другую сторону, то есть меня, ты выслушать не хочешь? — Женьке было обидно до слез. Все на него ополчились!

— Меня не интересуют твои оправдания, если мама на тебя сердита, значит, есть за что! Ты просил прощения?

— Просил!!! — заорал в трубку Женя. — Не нужны ей мои извинения!

— Так, спокойнее.. — осадил его отец, — будешь извиняться до тех пор, пока мама тебя не простит. И поубавь свою гордыню. Я позвоню потом, узнаю, до чего вы договорились.

Отец положил трубку, Женька швырнул свою. Нет, не будет он больше просить у матери прощения! Он уже сыт по горло ее презрительным молчанием. Нельзя себя вести с человеком, будто его нет. Нельзя так безжалостно топтать его гордость. И вовсе это не гордыня, а обычное, нормальное человеческое самоуважение, самолюбие. Но его мамочка прекрасно знает, по какому месту ударить. Так, что больнее не бывает. Для Женьки нет ничего страшнее в жизни материнской нелюбви и безразличия.

А Ксюша Наумова наоборот принялась выражать Жене свое участие и сочувствие. Она постоянно приставала с разговорами, пытаясь отвлечь Женьку от тяжелых мыслей. Беззаботно смеялась, крутилась перед ним, как белка в колесе. Ему бы отшить ее, отправить подальше, но он только напряженно молчал, глядя на то, как взлетает ее русая челка и сверкают светло-серые глаза. И ничего не мог с собой поделать.

Накануне Дня учителя в школе проводилось очередное торжество с дискотекой. Вначале планировался КВН сборных команд десятых-одиннадцатых класса и учителей. Женька решил сходить, чтобы немного развеяться. А тут к нему приклеилась веселая Ксюшка и не отходила от него весь вечер.

Женька уже хотел было отмахнуться от нее и уйти домой, но вдруг заметил, что их парочка очень раздражает Васильева. Он взглядом метал в них громы и молнии. Женя решил остаться, чтобы повыводить Егора из себя.

На дискотеке Женька неожиданно почувствовал внимание еще и со стороны Катьки Денисовой, решившей все же, что он стоящий пацан. Общаться с Катькой ему было гораздо легче, чем с Ксюшкой, доводившей его своей легкомысленной веселостью почти до исступления. Ксюша это сразу почувствовала и погрустнела. Васильев был тут как тут. Он утащил Ксюшу в другой конец зала, и Женя потерял их из виду.

— Джоник, ты умеешь целоваться? — спросила Женю Катька, тесно прижавшись к нему во время медленного танца.

— С тобой не умею… — хмуро ответил Женя, но Катька не поняла намека.

— Хочешь, научу? — Катя коснулась своими губами Женькиных губ. Женя не отстранился, но в ответ быстро и сильно укусил ее. — Ай, ты что, озверел?! Больно ведь! Если ты не умеешь целоваться, тебе тогда Оксанку не увести!

— Ну, Васильев, конечно, целуется первоклассно! — грубовато хмыкнул Женя.

— Вполне прилично, — со знанием дела ответила Катя. — Чего и тебе желаю.

Музыка снова переменилась, Женька выбрался из толпы прыгающих пацанов и девчонок. В зале было душно, на душе уже вторую неделю зависла отвратительная пелена тоски. Словно что-то рвалось из души наружу, но определение этому Женька дать никак не мог. В холле было прохладнее, в окна светило заходящее тусклое осеннее солнце. Чтобы как — то рассеять муть на душе, Женька разбежался и перепрыгнул через два солнечных квадрата на полу. Не помогло. К тому же через мгновение Женя услышал за своей спиной насмешливый голос:

— Посмотри-ка, Ксюша, наш Джоник прыгает как кузнечик, дурь свою разгоняет!

Егор Васильев, приобняв Ксюшу за талию, тоже вышел в холл проветриться. Больше всего на свете сейчас Женьке захотелось двинуть Васильеву по физиономии. Так, без всяческих вступлений и объяснений, подойти и двинуть. Просто за то, что он есть на белом свете. И опять сейчас вместе с Ксюшкой.

В холле нарисовалась вездесущая Катька Денисова.

— Представляете, — без обиняков начала она, видимо, уязвленная тем, что Женька от нее улизнул, — Джоник меня укусил! Я хотела его поцеловать, а он меня так цапнул, чуть полгубы не отхватил!

— Ты монстр, Никитин? — спросил, ухмыльнувшись, Егор , — Бросаешься на людей, как дикий?

«Сейчас распишу его под Хохлому» — подумал Женька, размышляя, с какой стороны лучше подойти.

— Это ты, Катя, дикая, — вдруг прозвучал Ксюшкин голосок, — вот меня он не укусит, правда, Женя?

— Не приближайся к нему, он сейчас зарычит! — ерничал Васильев.

— А я его укрощу, — Ксюша подошла к Жене и взяла его за руку. Выдернуть руку Женьке отчего-то не хватило сил.

Егора Васильева передернуло от этой сцены. Он сморщился, но ничего не сказал. Ксюша приподнялась на цыпочки и, положив Женьке руки на плечи, потянулась к нему, чтобы поцеловать. Женька стиснул Ксюшины запястья и оттолкнул ее от себя достаточно сильно. Если бы он не придержал ее за руки, она наверняка бы упала.

— Ты и в самом деле стал какой-то дикий, — негромко и грустно произнесла она, и потерла горевшие от крепких Женькиных пальцев запястья.

«А ты доступная дешевка!» — чуть было не вырвалось у Жени, но он сдержался и, развернувшись, быстро пошел прочь. Почти бегом спустился по лестнице. Охранник открыл ему входную дверь, и Женя выскочил на залитый лучами заходящего, но все еще теплого солнца школьный двор. Здесь он немного отдышался и двинулся было в сторону дома, как услышал за собой шаги. Женя непроизвольно оглянулся — его догоняла Ксюша. Да что ей неймется, в конце концов, шла бы к своему Васильеву, тискалась бы с ним в затемненном зале!

— Женя, подожди, мне надо поговорить с тобой!

Женя выжидательно остановился, хмуро прищурившись:

— О чем?

— Давай помиримся, Женька!

— Мы разве ссорились?

— Вроде нет, но ты меня все время избегаешь, дуешься на меня. Это из-за того, что я подружилась с Егором? Но мы ведь одноклассники, мы должны общаться. Скоро мы закончим школу, неужели разойдемся, как чужие? Жень, ты ведь все равно мой самый-самый лучший друг! Я так летом скучала по тебе! Перестань на меня обижаться, это глупо!

Ксюша говорила так горячо, глядя Женьке прямо в глаза, что он усмехнулся от этой ее наивной простоты.

— Это глупо, — повторил он невесело.

— Значит, мир? — радостно воскликнула Ксюша, и две ее косички за ушами качнулись задорно из стороны в сторону и упали на плечи. Женька промолчал, уставившись немигающим взглядом на ее светлую макушку.

— Пойдем, погуляем с тобой, как раньше! Времени куча, еще только семь часов. Потом, если захочешь можно вернуться на дискотеку, — весело тараторила Ксюша, бросая на Женю быстрые игривые взгляды.

Они вышли со школьного двора. Ксюша вцепилась пальцами в Женькину руку и говорила, говорила безумолчно.

— Какая классная погода стоит! Так тепло, будто все еще лето. А ведь уже конец сентября. Мы в прошлые выходные даже ездили с девчонками загорать. И знаешь, вода еще совсем теплая. Если погода не изменится, давай съездим с тобой на Песчаное, помнишь, где мы в прошлом году купались? А этим летом, ты где отдыхал? Ты так хорошо загорел…

— На Черном море, .. — тихо ответил Женя и неожиданно вспомнил те знойные горячие дни, раскаленную гальку под ногами и солоноватый вкус Алискиной кожи…

— А я была на Азовском. Нам только не очень повезло — целую неделю шли дожди… А куда мы идем? — Ксюша впервые огляделась по сторонам.

— Зайдем ко мне домой, я сниму эту шкуру! — Женька был в школьном джемпере. Он не ходил домой переодеваться перед дискотекой и до вечера оставался в своей повседневной ученической одежде — черных джинсах и темно-синем джемпере.

Ксюша всегда с некоторым смущением посещала квартиру, в которой жила Маргарита Николаевна.

Она, как и все, робела перед ней, хотя Марго была настроена по отношению к ней очень дружелюбно. И если Ксюша редкий случай заставала Маргариту Николаевну дома, та была весьма гостеприимна и доброжелательна. Ксюша поражалась тому, как Марго удается в домашней обстановке, в непривычной взгляду домашней одежде оставаться все такой же строгой и царственной Маргаритой Николаевной, какой она была в школе.

— Заходи, — скомандовал Женя Ксюше, замешкавшейся у двери. Он уже на пороге стянул через голову школьный джемпер и швырнул его на диван в гостиной. Ксюша тут же обратила внимание на то, какая у Женьки за лето стала мускулатура. Еще в прошлом году он был едва крупнее ее самой — тоненький, худенький и впрямь, как девочка. Теперь прежнего Женю Никитина было трудно узнать, от некрепкого мальчишки не осталось и следа.

— Ну, проходи, проходи, чего стоишь?

Ксюша присела, чтобы расстегнуть ремешки сандалий, а потом босая, ступая на цыпочки, прошла по коридору в сторону комнаты. Женя следил за ней, не отрываясь. В коротеньком светло-голубом джинсовом сарафанчике, с этими смешными полудетскими косичками, без явных следов косметики на лице, Ксюша Наумова смотрелась совсем как маленькая девочка. Без сандалий она стала еще меньше ростом. Женьке, сильно выросшему за лето, было непривычно наблюдать такую разницу в росте между ними. Теперь Ксюшка едва доставала ему до плеча. Такая маленькая девочка-ромашка, ясноглазенькая, с розовыми губками и острыми коленками. Нимфеточка, одним словом. Нимфеточка-конфеточка… Расцелованная-зацелованная, все лето напролет вкушавшая прелести чужих нескромных прикосновений, так щедро дарившая себя … Женька неожиданно ощутил холодную испарину на лбу и тяжелый комок в горле, мешавший ему говорить и судорожно перехватывавший дыхание. Женя стоял, не двигаясь, и наблюдал, как Ксюша, легко ступая босыми загорелыми ножками, неслышно передвигается по комнате, в ожидании пока Женька переоденется.

Но Женька давно уже забыл про это, он неотрывно смотрел на Ксюшкины узкие плечики под лямками джинсового сарафана, на тонкую шейку, по которой третьей едва заметной косичкой вилась выбившаяся, почти прозрачная, прядка волос. Женькино сердце глухо стукнуло, словно пред тем, как остановиться навсегда, и он, шагнув к Ксюше, потянул ее к себе за плечи. Скорее рванул к себе с такой силой, что она только тихонько ойкнула, прежде чем оказаться в его крепких и совсем не ласковых объятиях.

Женька губами вцепился в Ксюшины губы. Они показались ему карамельно-сладкими, и этот приторный вкус сводил его с ума. Женька долго целовал Ксюшу, и чем дольше длился поцелуй, тем острее Женя ощущал внутри себя клокотание чего-то яростно — выжигающего, давящего, пробуждающего в нем жесткую агрессию, звериную, неуемную, дикую страсть. Он стискивал Ксюшу железным кольцом не знающих пощады мускулов, и чем тоньше и беззащитней казалось ему ее тело, тем сильнее вспыхивал в Жене безумный, беспощадный огонь.

Ксюша это почувствовала и попыталась высвободиться. Но Женя не позволил, в одно мгновение он увлек Ксюшу в свою комнату и захлопнул за собой дверь ударом ноги. Ксюша вздрогнула от треска защелкнувшейся двери и, собрав все силы, снова попыталась отстраниться от Женьки. Но он не ослабил рук, и Ксюша по-прежнему оставалась распростертой на его обнаженной груди. А когда она, запрокинув голову, вдруг увидела Женькины глаза, ей стало не просто не по себе, ей стало страшно. Но Женька не давал ей шевельнуться, не давал проронить ни слова. Он целовал ее рот, размыкая стиснутые губы. Ксюше не стало хватать воздуха, она почти задыхалась, но Женя был беспощаден. Ксюша в отчаянии вцепилась ему ногтями в голое плечо, но он будто и не почувствовал — не вздрогнул, не поморщился. Неожиданно его руки сместились с Ксюшиных плеч вниз по спине, к бедрам, скользнули под сарафан. Ксюшины коленки подогнулись, и она почти повисла в Женькиных руках. Но он держал ее крепко, одной рукой обхватив за талию, а другой приспустив с нее трусики. Его твердые пальцы прошлись по ложбинке между ягодиц и втиснулись в промежность, почти вонзились ей внутрь. Теперь Ксюше удалось высвободить свой рот, и она чуть не плача, голосом полным отчаяния, проговорила:

— Женя, что ты делаешь?… Перестань! Отпусти меня, я не хочу!… Пожалуйста, прекрати!

— Не хочешь?! — задыхаясь, переспросил Женя, — Еще как хочешь! Ты вся мокрая…там.

— Женя, не надо! — взмолилась Ксюша, — НЕ надо…

Женя не дал ей говорить, он с силой толкнул ее на кровать, одним рывком стянул трусики и снова в горячечном сумасшествии вцепился губами в ее рот. ОН терзал ее губы и никак не мог отделаться от мысли, что этот карамельный привкус не уходит, он преследует его, он выводит его из себя, он с новой силой разжигает в нем адский огонь… Женя своим коленом развернул, раздвинул Ксюшины бедра, выдернутый из джинсов кожаный ремень длинным концом хлестнул его по пальцам и по Ксюшиной ноге… Она попыталась приподняться, но он в то же мгновение притиснул ее к кровати свои телом.

— Мамочка! — закричала она, когда он резко вошел в нее, и слезы брызнули у нее из глаз. Она глотала их, судорожно ловя ртом воздух, но словно не успевала вздохнуть от накатывающихся новой волной слез и рыданий. Женя, отчего-то стиснув зубы, двигался, с каждым разом входя в нее все глубже, и при этом не закрывал, как обычно, глаз. Широко раскрытыми глазами он глядел на искаженное гримасой ненависти, боли и слез Ксюшкино лицо. Женя смотрел на нее, не мигая, словно в недоумении от того, что с ней происходит.

Почему она такая бледная, с губами, искусанными до крови, с вздувшимися на лбу жилками, … почему ему кажется, что она испытывает нечеловеческую боль? Это все притворство, фальшивая игра…она хочет показать ему, что он ей неприятен, отвратителен, что она его не хочет, что привыкла к другому… Или…

— Я больше не могу… — прошелестела она одними губами, охрипнув от слез. — Пожалуйста… больше не надо…мне плохо… мне больно…

Отчего в ее голосе столько мольбы? Что-то Женька сделал не так? Не так, как Васильев?

Ксюшин плач стал еле слышным, почти беззвучным, дыхание вырывалось из груди со стоном, от которого Женьке вдруг стало не по себе. Он остановился, замерев, затем рывком поднялся с кровати, оставив Ксюшу униженно лежать нелепо распластанной с широко разведенными в стороны острыми коленками, в голубом сарафанчике, задранном до груди. Женя отвернулся, эта картина показалась ему гадкой, безобразной, но ведь ее «художником» был он сам. Он вынашивал ее долго в своем сознании и вот, наконец, воплотил…

Маленькая зареванная девочка, вздрагивающая от боли, отчаяния и отвращения… слабая, растоптанная, сломленная в попытках тщетного сопротивления. Но почему он не испытывает к ней жалости? Он ведь любил ее когда-то… Она сама во всем виновата! И получила то, что заслуживает!

— Перестань реветь! — раздраженно сказал Женя, по — прежнему стоя к Ксюше спиной.

Всхлипывания прекратились, словно она подчинилась его приказу. Женя повернул голову. Ксюша, с трудом приведя себя в порядок, сидела на краешке кровати с совершенно неживым лицом, еще мокрым от слез, с остановившимся взглядом. Искусанные запекшиеся губы безвольно приоткрылись. И светло-русые косички расплелись… Но она все равно вся пахла карамелькой, сладко — приторно, и Женьке стало противно от того представления, которое эта девочка-конфетка сейчас перед ним разыгрывает.

Ксюша медленно поднялась, словно собравшись с силами, и ступая на цыпочки, как по острию ножа тихонько пошла к двери.

— С Васильевым ты тоже каждый раз разыгрываешь из себя поруганную девственницу? — ядовито бросил он ей вслед, — он тебя не научил еще получать удовольствия от секса? Странно, а всем он болтал без умолку совершенно другое! Что ты — страстная, ненасытная…

Ксюша замерла на мгновение.

— О чем ты говоришь? — прошептала она, низко опустив голову, слова с трудом вырывались из перехваченного спазмом горла, — Васильев никогда не прикасался ко мне… и вообще никто… Я не знаю, что там тебе наговорили… зачем, для чего и почему ты всему поверил… и как мог все это со мной сделать…

Ксюша, вымученно выдавив из себя эти слова, двинулась дальше, так же нелепо ступая на цыпочки, и Женька вдруг понял, что ей просто больно идти!! В прихожей Ксюша на ходу, как сомнамбула, сунула ноги в сандалии и, брякая незастегнутыми пряжками, вышла за дверь квартиры.

Женя как стоял в своей комнате, окаменев от услышанного, так и рухнул, словно подкошенный на кровать, где только что лежала Ксюша, даже не найдя сил закрыть за ней дверь.

Когда кровь немного отхлынула от головы и в глазах перестало быть темно как ночью, Женька поднялся, схватил на вешалке в коридоре первую попавшуюся куртку, на ходу натянул ее на голые плечи и выскочил из дома. Он торопился не за Ксюшей, он спешил в школу, чтобы найти там Егора Васильева и его убить.

Он не мог думать ни о чем, кроме того, что непременно должен это сделать. Что будет с ним самим потом, ему было абсолютно все равно! Он уничтожил себя, убил в себе все чувства, все стремления, кроме мести… Женя потерял навсегда свою бедную маленькую Ксюшу, потому что эта мразь Васильев посмел трепать ее имя на всех углах. А закомплексованный, забитый Джоник Никитин просто не нашел в себе силы не поверить ему. Он поверил и растоптал свое чувство. Не сегодня, а уже давно, когда принял за чистую монету грязную ложь Васильева о его Ксюше.

Маленькая дурочка Ксюшка всего лишь навсего хотела со всеми дружить, а ей было отплачено за дружбу хвастливой брехней!

Женька стремглав летел к школе, он боялся только одного, что дискотека закончилась, и все разошлись.

Где он станет тогда искать Васильева?

Но из открытых окон школы еще доносились рэповые ритмы. Охранник, получивший строгое указание от завуча никого вышедшего из школы обратно не впускать, Женьке сделал исключение, как сыну Маргариты Николаевны. Женька пулей пронесся мимо него на второй этаж. Только спустя несколько минут, охраннику пришло в голову, что вид у парня был несколько странноватый и нужно, наверное, все же подняться следом за ним.

Этих пяти — семи минут Женьке оказалось достаточно, чтобы отыскать в полном зале Васильева и, рванув его за ворот куртки, вытащить с собой из зала в холл. Егор Васильев на свою беду в тот момент оказался рядом с входом, и Женька заметил его сразу.

Охранник не спеша поставил ногу на последнюю ступеньку, и тут увидел, как сын завуча с размаху пинает ногами в лицо и в живот скорчившегося от боли другого парня.

Егор Васильев нисколько не был слабее Женьки. Он совсем немного уступал ему в росте, зато был крепче в плечах, коренастее, мощнее. Но Женька не давал ему опомниться, распрямиться, отдышаться, он безжалостно молотил его ногами в тяжелых ботинках. Один раз Егору только удалось ухватить его за ногу и швырнуть Женьку на пол. Но тот подскочил как мячик и снова размахнулся ногой.

Подоспевший охранник набросился сзади на Женьку, в нейтрализующем захвате сковав его движения, и потащил в сторону. Из зала посыпали ученики, недоуменно глядя на залитый кровью пол и на рвущегося к своему врагу Женьку.

— Пацан, пацан, уймись! — бубнил Жене в ухо охранник, — ты ему врезал достаточно, как бы не за «скорой» бежать!

Егор уже не мог разогнуться, он сидел на полу, пытаясь втянуть разбитыми губами воздух. Глаза почему-то с трудом различали знакомые предметы вокруг и лица… рот был полон крови, нос разбит. Страшно болела голова, и каждая клеточка тела отдавала болью. Егор не слышал вокруг себя ничего, кроме гула голосов, задающих какие-то дурацкие вопросы… Все было как в тумане, в дымке. Неожиданно голоса стихли все разом, и Егор услышал голос, который узнал бы из тысячи.

— Егор, ты в порядке?! — тревожно вопрошал голос. Егор с трудом поднял голову.

— Боже мой! — воскликнула Маргарита Николаевна и присела рядом с Егором, всматриваясь в его лицо внимательнее. — Нужно наложить ему повязки… Володя, у вас на посту есть дежурная аптечка!

Охранник, к которому обратилась Маргарита Николаевна, все еще держал бунтующе — вздрагивающего Женю. Нужно было бежать за аптечкой, но он не был уверен, что этого драчуна можно отпускать.

— Володя, пожалуйста, быстрее! — воскликнула Маргарита Николаевна, но, повернув голову в сторону охранника, поняла, почему он мешкает. Марго поднялась, уступив место возле Егора другим учителям, и направилась к Жене.

— Володенька, беги за аптечкой! А с этим… я сама.

Володя выпустил Женю из своих железных объятий. Женька, все это время тщетно пытавшийся высвободиться, по инерции рванулся в сторону Егора. Охранник, снова собрался стиснуть Женькины плечи.

Но Марго его опередила. Она взметнула перед носом у Жени палец и грозно прошипела:

— Стой, негодяй, не смей шевелиться!

Некоторое время спустя Егора увели промывать раны, оказывать первую помощь. Он уже смог разогнуться и дышал, еще неглубоко, но достаточно ровно. Марго, проводив Васильева взглядом, перевела взор на сына.

— В мой кабинет! — сквозь зубы процедила она, — быстро!

Женька, ссутулившись, брел по коридору, Маргарита Николаевна шла следом за ним, конвоируя его до дверей своего кабинета.

— Заходи! — Маргарита Николаевна открыла ключом дверь и распахнула ее перед Женькой. Но не успел он переступить порог, как тяжелая дверь с грохотом захлопнулась, клацнул замок и Женька оказался запертым в кабинете завуча, в ожидании решения собственной участи. Но ему было все равно. Хуже, чем есть, уже вряд ли будет. Он жалел только об одном, о том, что не избил Васильева до полусмерти. До смерти.

Маргарита Николаевна никогда не поднимала на сына руку. Но в тот вечер, видя его пустые глаза, с трудом сдержалась, чтобы не отхлестать его по лицу. Ночью после утомительных выяснений отношений с вызывающе грубым и безобразно агрессивно ведущим себя Женькой, она вызвонила Сергея и велела ему немедленно прилетать. Женька только усмехнулся: Ну конечно, прекрасная Марго будет держать марку, она никогда не опустится до рукоприкладства. Да и зачем, если для этого есть грубая мужская сила. Завтра утром прилетит отец, злой, утомленный, не выспавшийся из-за перелета, оставивший все свои срочные дела. Уж он — то и пропишет Женьке ижицу. Ну, его ремень или подзатыльники Женька вытерпит, гораздо больнее будет ощущать, что теперь он один против целого мира. Отец вынудит его приползти к матери за прощением, она метнет в ответ негодующий взгляд и скажет что-нибудь типа: « я тебя не хочу знать (видеть, слышать), маленькое гадливое ничтожество (дрянь, негодяй, мерзавец…)» А еще стоят неотвязно пред глазами босые Ксюшкины ноги и опухшее от слез лицо… почему именно ноги?.. Не губы, искусанные, не расплетшиеся косички, а вот — лицо и — ноги…

Раньше у Женьки был один враг. А теперь их сколько… не говоря уже о том, что сам Васильев вышедший из драки, как сухой из воды, приобретет теперь ореол героя-мученика, на которого ни с того ни с сего налетел этот монстр Никитин. Васильев все про Ксюшку врал. Он вообще к ней не прикасался…Этот славный Егор Васильев — лучший ученик и надежда школы!

Ну почему я тебя не убил????

Маргарита Николаевна после урока литературы в 11 А классе, на котором присутствовала как завуч с целью мониторинга учебного процесса, пригласила к себе в кабинет Елену Михайловну для разбора урока.

— Елена Михайловна, спасибо вам за прекрасный урок! — Сказала она, когда молодая учительница села на стул в ее кабинете, — Интересный, живой, содержательный, абсолютно грамотно выстроенный, безупречный с точки зрения методики преподавания. Спасибо, я получила удовольствие.

— Спасибо вам, Маргарита Николаевна, за лестный отзыв, — улыбнулась в ответ Елена Михайловна. — Урок прошел хорошо благодаря ребятам. А могу их от вашего имени похвалить?

— Да, конечно. Но… у меня возникли все же некоторые вопросы к вам, — Маргарита Николаевна задумчиво потерла лоб, — это касается оценок за урок некоторым ученикам…

— Я слушаю, Маргарита Николаевна, — спокойно ответила Елена Михайловна, — чьи отметки вызвали у вас сомнение?

— Оценка Егора Васильева… Вы поставили ему «хорошо» за литературоведческий анализ стихотворения, а Динкелакер получил «отлично», причем бросается в глаза абсолютно разный уровень ответов. У Динкелакера получился сухой, какой-то натянутый анализ, другое дело — ответ Егора. Его интересно было слушать, такие умные глубокие мысли и замечания, великолепное знание текста стихотворения и творчества Цветаевой в целом… А Динкелакер отбарабанил по тетрадке, не отрывая от написанного глаз.

— Я поясню, Маргарита Николаевна, свою позицию, — сказал Елена Михайловна. — Для Саши Динкелакера подобный анализ — конечно, не предел возможного, но сразу бросается в глаза, какие огромные усилия он приложил, чтобы так серьезно и достаточно глубоко проанализировать стихотворение. А ответ Егора, по сравнению с тем, на что он способен — бледная тень…

— Да, он запинался, но говорил без тетради, давая превосходный устный ответ, — перебила Елену Михайловну Марго.

— Конечно, но дело в том, что задан был именно письменный анализ. Устная речь Егора неплоха, но меня-то интересовало его письменное творчество. Я не знаю, почему Егор решил не читать свою литературоведческую миниатюру… Видимо, он приготовил устный анализ, а тот, к сожалению, тянул только на «четверку». Егор у нас любитель блеснуть, покрасоваться перед классом и иногда забывает о благоразумии.

— Я не согласна с вами, Елена Михайловна, — вздохнула Марго, — но оспаривать ваши оценки не могу. А что касается Егора… Вы как классный руководитель не заметили, что с мальчиком что-то происходит? Он будто бы стал слабее учиться, выглядит немного потерянным, подавленным… Он идет у нас на медаль, не произойдет ли срыва из-за нервного перенапряжения? Вот посмотрите, — Маргарита Николаевна открыла свой блокнот, — я выписала его оценки по предметам за последние две недели… Во — первых, появились странные пропуски, опоздания на уроки, а ведь раньше Егор был очень дисциплинированным учеником. По химии «тройка» за лабораторную работу, пустая клеточка за творческий доклад по истории, это значит, он его вовремя не сдал, и если не поспешит, то преподаватель выставит ему неудовлетворительную оценку. Далее… пропустил контрольную работу по биологии, снова пустая клеточка…. И, наконец, алгебра… Три дня назад пришел контрольный срез знаний из районо. Я не знаю, что случилось с Егором, но то, что он написал — полная бессмыслица, математический абсурд, набор цифр! Я вынуждена буду поставить ему «двойку», но меня что-то смущает, останавливает… Не может такой одаренный мальчик одномоментно превратится в лодыря или тупицу! Прежде чем выяснить у самого Егора, в чем же дело, я хотела бы посоветоваться с вами, Елена Михайловна. Что с ним происходит?

Елена Михайловна раздумчиво поглядела на Маргариту Николаевну. Она не знала, что ей ответить.

Елена Михайловна, конечно, заметила сразу, что Егор стал учиться хуже, это факт. Но складывалось такое впечатление, что это происходит по внешним причинам, словно что-то ему мешает сосредоточиться, собраться. Егор приходит с опозданием на уроки, с совершенно потерянным и измученным видом, не произносит ни слова оправдания в свой адрес. Он забывает дома тетради, теряет ручки, путает кабинеты и расписание уроков. И все это накапливается как снежный ком, летит на него, сбивает с ног.