Узел 5.2

13-14 ноября 1944 г.

Русские рвались на запад, перемалывая одну германскую дивизию за другой. К тринадцатому ноября еще только-только начинавший формироваться фронт натянулся как струна, вытянувшись с северо-запада на юго-восток, и мог рухнуть в ближайшие часы. Командование союзными войсками в Европе не хуже немцев понимало, что когда он лопнет, не выдержав перенапряжения, бронированные армады русских танков ринутся вперед на всем его протяжении и остановить их будет уже невозможно. Переговоры с германским главнокомандующим Кейтелем об условиях введения в бой союзных частей велись непрерывно, но американцы и англичане продолжали еще на что-то надеяться и непонятно зачем тянули время. Всем было ясно, что следует немедленно, не теряя ни дня, ни часа, принять окончательное решение – объединить силы полностью, интегрировав уцелевшие еще германские части в свою систему управления войсками, и попытаться сдержать русских хотя бы на юге Германии и Австрии. В воздухе уже шли воздушные бои между американскими дальними истребителями и русскими ЯКами.

– Сегодня?

– Сегодня, – подтвердил командиру предоставившего для него штаб авиакорпуса генерал-майор, заместитель командующего ПВО страны и командующий ее авиацией.

Корпус стоял под польским городом, носившим символичное название Зблево, километров на пятьдесят южнее Гдыни. Сюда стекался сейчас обширный поток информации об американской и британской тяжелой авиации, параллельно с таким же потоком, фокусирующимся в Москве.

Было пять часов утра, над огромным летным полем, уставленным десятками истребителей, стелился чуть светящийся туман, закрывающий бродящих между машинами людей почти до плеч. Скоро должно было светать.

– Не подкачают твои ребята?

Генерал-майор Осипенко обращался больше к себе, чем к комкору в звании полковника, второй месяц ожидавшему генеральского звания, но так его пока и не получившего. Ему ужасно хотелось, чтобы все надвигающееся на них оказалось горячечным бредом, возникающим в его воспаленном, скажем, тифом, мозгу. Очнешься себе на больничной койке, слабый, остриженный, и все вокруг спокойно и хорошо... Мечты идиота.

Корпус, сформированный на базе отдельного полка ПВО еще в августе, был укомплектован и натаскан так, как не готовили даже в предвоенное время. Никогда не воевавших пилотов в нем были считанные единицы, и те с «инструкторским» налетом. Остальные были уже обстрелянными летчиками, и хотя, за исключением Козлова, известных асов в корпусе не имелось, многие полагали, что, когда начнется настоящая драка, таковые вырастут сами собой, пусть и на костях менее удачливых. В корпусе имелся один старый ИЛ-4, непригодный уже для фронта, но дававший летчикам отличную практику заходов и пилотажа на большой высоте, с кислородными масками. Вопреки сложившимся представлениям, советские истребители вовсе не были настолько плохи на больших высотах. Просто им в большинстве случаев нечего было там делать, отдельные перехваты высотных разведчиков были редкостью. Тем не менее еще с сорок третьего кислородное оборудование и радио ставилось на почти все выходящие с заводов машины. Большинство поставленных для новых авиачастей ПВО истребителей были последних месяцев выпуска – и то и другое на них было отличного качества. Тактические замыслы высших штабов привели к тому, что корпуса имели смешанный состав и полки в них делились на ударные и эскортные. Первые должны были непосредственно бороться с четырехмоторными бомбардировщиками, а вторые – связывать истребители прикрытия. Те из старых летчиков, кто еще помнил Халхин-Гол, с подозрением вспоминали тактические разработки для разнотипных машин перед «еще той» войной: скоростные И-16 связывают противника боем, а потом подходят высокоманевренные И-15 и сбивают всех, кто еще цел. Идея была, в принципе, правильная, но настоящие бои не оставили от нее камня на камне. Так и здесь, ко всяким наставлениям и теориям те летчики, которым предстояло идти наверх и драться, относились с философским спокойствием, рассчитывая больше на опыт и здравый смысл – свой и соседей.

Тем не менее в каждом корпусе было по два-три типа истребителей, что серьезно усложняло техническое обслуживание. Хорошо еще, что калибры боеприпасов не менялись уже почти год: 12,7 миллиметра, 20 миллиметров да 37 миллиметров, сотни ящиков таких патронов ждали своей очереди на складах полков. Ох, лучше бы «союзнички» не решились. Ну зачем им это, спрашивается, надо? До Москвы они собираются идти? Не пойдут, не идиоты. Не пускать советские войска в Берлин? Уже не выйдет, Берлин в таком глубоком котле, что соваться туда с запада – чистой воды самоубийство. Но ведь готовятся, шарят вокруг, щупают за коленку, дескать, может сами сдадитесь?

Сдаваться никто не собирался. Корпуса и полки ПВО, обставившие фронт и ближний тыл сетью «редутов» и более старых «пегматитов»[95], постов наблюдателей и дальномерщиков, были изготовлены и накачаны на тему «защиты священных рубежей». Американские армейские ВВС пока действовали небольшими группами истребителей-бомбардировщиков и «охотников» лишь по фронтовым целям, скорее «пристреливаясь», чем действительно работая на полную мощь, и с ними вполне на уровне могла общаться советская фронтовая авиация. Тяжелые бомбардировщики и истребительные крылья эскортных машин американцы пока придерживали, но и они явно дозрели до практического применения. Расценивая стратегическую авиацию как один из наиболее сильных своих козырей, можно было попытаться впечатлить русских одним хорошо поставленным ударом в тысячу-полторы машин – чтобы они осознали наконец, против кого имеют глупость выступать. Так что надежды на то, что накатывающийся вал всеевропейской бойни сам по себе сойдет на нет из-за осторожности, если уж не благоразумия сторон, не оправдались.

– Сегодня, – отстучал в два часа ночи радист, до которого только-только добралась информация, снятая со стола командира немецкой истребительной группы. Радиограмма в пять слов. Позывные, высшая степень срочности, слово «сегодня», конец связи. Никаких лишних деталей не было, потому что бывшие союзнички не баловали немцев большим доверием. Было бы чрезвычайно полезно иметь свою волосатую лапу в разведке Люфтваффе, неоднократно проявляющей невероятную осведомленность в планах американских воздушных армий, – но до нее, увы, добраться пока не удавалось.

Все же за шифровкой из источника в 6-м Воздушном флоте Люфтваффе последовали похожие сообщения из 1-го и 2-го флотов, из штаба воздушного флота «Рейх», позже – из нескольких не имеющих прямого отношения к авиации источников. К четырем утра, когда американцы уже завтракали и проходили инструктаж, слово «сегодня» уже вовсю гуляло по проводам московских телефонов и заставляло дежурных корпусов ПВО будить своих командиров, техников и летчиков, а вместе с ними поварих, вооруженцев, шоферов, аэродромные команды. К пяти тридцати, когда громадные стаи самолетов начали формировать строи последовательно секций, звеньев, эскадрилий, групп и крыльев, закрыв небо над «Серебряной Прожилкой»[96] белыми звездами на правых плоскостях[97], русские были уже готовы.

Массированный дневной удар проводился силами тяжелой бомбардировочной авиации 8-й воздушной армии США по польским и восточно-прусским портам и железнодорожным узлам. Немцы, оповещенные за пять-шесть часов, пропустили стокилометровую колонну «крепостей» вдоль своего побережья, сопроводив ее эскортом из нескольких десятков истребителей, своего рода почетным караулом. Дюжина реактивных Ме-262 с воем прошла вдоль строя американских «тандерболтов», пилоты которых не проявили никакой реакции, мучительно пытаясь загнать застарелый ужас как можно дальше в глубину сознания. Отвалив, самолеты «гуннов» ушли к береговой черте, но над Данией американцев встретили ЯКи. Русские все поставили на один впечатляющий удар, стянув к северу, наверное, большую часть своей фронтовой авиации. Шедшие в голове американской колонны «мустанги» выложились полностью, проявив себя с лучшей стороны. Выбивая русских одного за другим, они сами, однако, понесли тяжелые, неожиданные потери, и к моменту подхода к Борнхольму контроль над ситуацией был ими почти полностью утрачен.

Именно тогда на тихоходные бомбардировщики набросились похожие на английские «спитфайры» «Лавочкины» и тяжелые варианты ЯКов с вооружением, включавшим помимо пушек еще и реактивные снаряды. «Тандерболты» исчерпали свой боезапас, пытаясь защитить ведомые эскадрильи, но зону отсечения над морем, как оказалось, контролировали звенья двухмоторных ПЕ-3, и было слышно, как кричат те, кого они поймали. Русские большими группами атаковали одну из эскадрилий с края колонны и только после полного ее уничтожения выбирали следующую цель. Психологический эффект этой простой тактики был огромен – все частоты связи отдельных авиагрупп оказались забиты воем гибнущих экипажей. Не дойдя сто километров до Кенигсберга, американцы повернули назад. Поврежденные бомбардировщики, дымя форсируемыми моторами, пытались удержать строй, что давало им шансы на спасение, но один за другим самолеты с зафлюгированными винтами выскальзывали из хвоста колонны, оттягиваясь назад, где их ждала неизбежная смерть. Многие пилоты концевых машин плакали, оглядываясь на исчезающие в облачной дымке позади беззащитные силуэты отставших бомбардировщиков.

Нескольким поврежденным «крепостям» удалось дотянуть до Голландии, Бельгии и даже до Франции, около десяти самолетов сели в Швеции, где их экипажи были интернированы. Потери отдельных авиагрупп были чрезвычайно тяжелыми, особенно среди находившихся в голове колонны, некоторые эскадрильи были выбиты полностью. Всего погибло свыше полутора сотен «летающих крепостей» и «либерейторов» и ненамного меньшее число истребителей сопровождения, на которых русские обращали особенное внимание. Пилоты вернувшихся истребителей утверждали, что им удалось нанести русской авиации серьезный урон, – это подтвердилось при проявке пленок их фотопулеметов, но реальное значение этих потерь для противника оценить было невозможно.

Командование ВВС США внутренним циркуляром объявило о временном прекращении налетов на оккупированную русскими территорию – до полного уяснения политических аспектов новой войны такие потери не оправдывались никакими военными Успехами. К датскому побережью несколько раз вылетели скоростные разведчики F-5E «лайтнинг», но четыре машины исчезли одна за другой, и их вылеты тоже пришлось прекратить. К полудню 13 ноября русские, сбросив в море остатки германской 15-й армии Зангена и оттеснив 2-ю английскую армию, достигли Эмдена и вышли на границу с Голландией. Южнее их продвижение замедлилось, армии увязли в сложных маневренных боях в густо пересеченном реками промышленном районе. В этот же день, в качестве меры устрашения, советская авиация нанесла дневной удар тяжелыми бомбардировщиками по Эрфурту – в лучших традициях ранних Люфтваффе или самих американцев и англичан. Средних размеров город, не имеющий столь мощной системы ПВО, как, скажем, Мюнхен или Штутгарт, пал. Несколько сотен ЕР-2 и «бостонов» под прикрытием ЯКов с увеличенной дальностью действия обрушили на него фугасные и зажигательные бомбы, за сорок минут превратив улицы в сплошное пожарище, из которого поднимался вертикально вверх крутящийся огненный смерч. Повторение Ковентри, пусть и в уменьшенном масштабе, заставило многих на Западе задуматься о боевых возможностях советской авиации, которая ранее считалась слабой, плохо подготовленной и вообще неспособной противостоять сильнейшим ВВС мира.

На земле пилоты советских истребительных полков, прилегшие невдалеке от своих машин, так же лежа заполняли формы на боевой вылет. Взлет в семь двадцать, набор высоты – десять с половиной километров к восьми ноль пяти. Положение других формирований относительно их собственного. Управление. Наведение по радио с поста радиолокации. Первый заход. Второй заход. Набор высоты. Отчет по тому, что видел, отчет по тому, что думаешь. Объем писанины не ограничен, и можно быть уверенным, что ее прочтут все, кому положено, и с максимальным вниманием. В тех частях глубинной ПВО, которые нацелены на противодействие тяжелым бомбардировщикам, может быть только один вылет в день, но его хватает выше крыши.

– Лучше бы я в ударной группе оставался... – невысокий, полноватый летчик, не похожий на пилота-истребителя, но воюющий именно в истребительной авиации уже третий год, говорил в небо, даже не трудясь вернуть в нормальное положение закатившиеся под веки зрачки, – не было сил. За вылет он потерял килограмма три, вместе с потом. – Два таких вылета, и буду выступать за ВВС рулевым на «восьмерке». Или жокеем. Оторвут с руками...

– Сначала здесь задница оторвется... От перегрузок. Ох.. – Его ведомый лежал в полуметре, раскинув конечности наподобие креста Андрея Первозванного. Болел каждый сустав и каждая связка, даже и не знал, что их так много в организме.

– Руки бы поотрывал тому, кто трепался, что у «мустангов» на перегрузках оружие отказывает... Засунул бы его к себе за бронеспинку, и пусть бы служил пулеулавливателем, трепло базарное. Не помнишь, кто это был?

– Не... Ничего не помню... Помню, что меня Николаем родители назвали, а кто такие, зачем... Уже не помню. Ой, мама...

– Вот именно...

Они полежали еще минут пятнадцать, совершенно молча, остывая и расслабляясь. Подошел адъютант полка, собрал бумаги, молча прикурил по папиросе, всунул в рот каждому.

– Благодетель... – блеющим голосом проговорил комэск. – Водички принеси холодненькой, не сочти за труд. А то сдохну.

Адъютант, повоевавший на ЯКах летчик, кисть которого была в свое время исковеркана пулей немецкого крупнокалиберного пулемета, не обидевшись и не возмутившись, кивнул. Через пять минут к лежащим офицерам подбежала худенькая девушка с погонами младшего сержанта, прижимающая к груди глечик с молоком, обернутый коротким полотенцем. Оба летчика только застонали, приподнимаясь.

Молоко было холодное, невероятного вкуса. Струи, протекающие между лязгающими до сих пор зубами, стекали за расстегнутый воротник гимнастерки, на бочкообразную грудь капитана, сержантша засмотрелась. На высоте было минус сорок или пятьдесят, не спасали ни унты, ни шерстяное белье в три слоя, ни обогрев кабины, ни спирали термокостюма, шнур от которого втыкался, как пуповина, в гнездо на борту «Яковлева». В среде высотников ходила легенда о северянине-торпедоносце, у которого уже на боевом курсе мелким осколком замкнуло нагревающую спираль на спине, и он сумел добраться до нее только завершив заход и выйдя из-под огня, получив ожоги, мало совместимые с летной карьерой. Другая страшная история была про истребителя-перехватчика, который обмочился, когда на него внезапно сделали заход посреди чистого неба, и ему сожгло закоротившей спиралью кожу на бедрах (и хорошо еще, если не кое-что другое). Несмотря на эти страсти, американский ленд-лизовский термокостюм считался даром судьбы. Перенести минус пятьдесят по Цельсию, как и оттаивание после него, ни один человек без крика не мог, несмотря на весь антураж и гонор «кондовых сибирских мужиков». Не тот уровень.

Капитан наконец-то оторвался от глечика с молоком, кивнул головой на ведомого, делающего глотающие движения кадыком. Сержантша быстро приняла, передала лейтенанту, не дав ему сделать ни одного лишнего движения.

– Как там, в штабе? – вопросил комэск, растягивая гласные, как человек, которому и лишнее-то слово в тягость.

– Пишут, считают, – младший сержант смотрела на капитана со смесью ужаса и восхищения. По фронтовой привычке комполка вывел радиообмен на динамик, подвешенный на сосне чуть в стороне от штабного угла. Туда, после взлета, стеклись техники и аэродромщики, дело у которых не ближайшие часы оставалось только одно – ждать. «Чтобы знали», – объяснил командир сурово-подозрительному по определению особисту. Под его бдительным взором ни разу не поднимавшиеся в воздух, кроме как в чреве «Дугласа» при последнем перебазировании, технари и сжавшиеся за их спинами аэродромные девчонки получали достаточно полную картину произошедшего в воздухе, от первого «Твою мать!» летчика, увидевшего строй «крепостей», до облегченного «Сели...» последнего из оставшихся в живых, вернувшегося на свой аэродром.

Зрелище протянувшейся на всю видимость вереницы «коробочек» американских бомбардировщиков ввергало в ступор. Двенадцать «летающих крепостей» либо идущих в нижнем эшелоне «либерейторов» составляли одну эскадрилью. Три эскадрильи, тридцать шесть машин, составляли группу, две пли три группы – крыло из семидесяти двух или ста восьми бомбардировщиков, построенных косым трехмерным ромбом, способным встретить сотнями стволов атаку с любого направления. И такие «коробочки» шли и шли, как фаланга гоплитов, с запада на восток – насколько хватало глаз.

На обычной войне действия одного летчика, каким бы он выдающимся асом ни был, не имеют почти никакого значения. Даже сбившие за два-три года войны до полусотни вражеских самолетов асы фактически не оказывают на ход войсковых операций никакого влияния, и только постепенное накопление на каком-то участке невосполнимых потерь с течением времени может к чему-нибудь привести. Точно так же, когда корпус выбрал себе американское бомбардировочное крыло, не слишком прикрытое истребителями, и начал заходы на него, отдельные сбитые или вывалившиеся из строя «крепости» уменьшали оборонительную мощь противника совсем ненамного. Несколько ЯКов сбивалось в каждой атаке – в обмен на повреждения, которые огромные и живучие четырехмоторные машины получали от их огня. Слава Богу, все пилоты имели строгий приказ, будучи подбитыми, не пытаться спасти машину, а покидать ее с парашютом. Это несколько снимало груз с плеч летчиков, самолеты которых были почти не защищены. Заводы выпускали достаточно моторов и планеров, чтобы пополнять воюющие полки, но брать опытных летчиков было уже неоткуда – резервы фронтов были выскоблены до дна.

После второго захода – сверху вниз и сзади наперед через четкий строй бомбардировщиков – первая эскадрилья оказалась над поднимающимися откуда-то снизу «мустангами» и с облегчением занялась своей прямой обязанностью. Драку с тремя-четырьмя десятками американских истребителей летчики полка восприняли как подарок неба, это было более благодарным занятием, чем бессмысленные атаки на застилающие небо порядки бомберов, которым вооружение легких «красавиц» было как слону дробина. Если два остальных полка корпуса, вооруженные ЯК-9Т с 37-миллиметровой пушкой и «эрэсами», имели хорошие шансы сбить В-17 несколькими удачными попаданиями, то единственная 20-миллиметровая пушка ЯК-3 вкупе с парой крупнокалиберных пулеметов должна была поливать даже одиночный бомбардировщик как из шланга, чтобы чего-то добиться. С истребителями все было понятнее и проще: высота, скорость, маневр, огонь. Зашел в хвост – сбил. Дал зайти в хвост себе – прощайся с жизнью. В стремительных серебристых «мустангах», раскрашенных кольцами и квадратами, было много общего с советскими ЯКами, как есть много общего в силуэтах акулы и дельфина, выточенных эволюцией ради единой цели – подвижности. Разделившись сначала на звенья, потом на элементы, американцы приняли навязанный им бой, вовсе не пытаясь, вопреки стандартной тактике советских истребителей, обязательно сорвать атаку на свои бомбардировщики. У бомбардировщиков была своя работа, у истребителей была своя. Бой шел на равных, долгий и упорный, новичков в нем, похоже, не было ни с той, ни с другой стороны. Истребители крутились, переворачивались, пикировали друг за другом до самой земли, стреляя. У капитана отказало сразу все оружие, и он потерял секунды, пока на ощупь, не прерывая каскад фигур пилотажа, искал тумблер дублирующей цепи предохранителей. За это время к нему в хвост зашла американская пара. Ей хватило бы и одной секунды, чтобы его сшибить, но по «мустангам» очень вовремя шарахнул его ведомый – не попав, но заставив уйти вниз. Теперь они сами спикировали за этой парой, непрерывно оглядываясь, чтобы сзади снова никто не пристроился. Променяв высоту на скорость, «мустанги» разогнались до совершенно невероятных скоростей, но капитан с ведомым, открыв рты и мыча от непереносимой боли в ушах, висели у них на заднице, как пара легавых на хвосте у лисы.

– Крылья! Крылья! – орал лейтенант, согнувшийся в своей кабине в ожидании треска, которым будет сопровождаться разрушение конструкции ЯКа.

Американцы начали выходить из пикирования на двух тысячах метров, по-прежнему держа строй. Комэск сам не был уверен, отвалятся у его машины крылья или нет, – но раз не отвалились у «мустангов», то должны выдержать и у «Яковлевых». Медленно и аккуратно, миллиметр за миллиметром он выбирал на себя ручку управления, уменьшая угол, под которым разогнавшаяся машина неслась к покрытой черными полосами уже различимых деревьев земле. Чуть дрогнет рука, и все – последнее, что услышишь в жизни, будет треск лопающегося металла...

Они вышли из пике в трехстах метрах от земли, почти без просадки, аккуратно, как в аптеке. «Мустанги», пилоты которых, видимо, плохо соображали после перегрузок, начали набирать высоту. Используя резерв скорости после пикирования, советским истребителям удалось сблизиться с ними на четыре десятка метров. Капитан оглянулся вправо – ведомый шел на своем месте, только чуть пониже.

– Твой правый, мой левый, потом вправо! – успел крикнуть он, и оба одновременно открыли огонь по плавно перемещающимся в прицелах самолетам. У них было на это полсекунды, потом дистанция сократилось так, что самолетам пришлось резко взять в сторону, чтобы не столкнуться в воздухе.

Резко развернувшись, оба ЯКа снова зашли к американцам в хвост, расстреливая истекающие белым дымом машины, уже валящиеся вбок. Потом произошел эпизод, который заставил капитана несколько смутиться. Он открыл огонь из пулеметов, чтобы активировать фотопулемет в крыле, и четко видел, как пули раздирали обшивку падающего «мустанга». Уже можно было выходить из пике, но он продолжал, давая короткие очереди толчками большого пальца на кнопку электроспуска, держаться за американцем. С вражеского самолета вдруг сорвался сброшенный фонарь кабины, улетевший влево, и летчик, как чертик из табакерки, высунулся наружу, приподнимаясь на локтях. В это мгновение в «мустанг» вошла последняя очередь, и летчика вновь вдернуло внутрь. Войдя в штопор, самолет ввинтился в землю, в одной вспышке превратившись в полыхающее месиво металлических листов. Второй истребитель рухнул в километре, пилот успел выпрыгнуть. Если бы не слишком маленькая задержка, выставленная на фотопулемете, капитан не стал бы стрелять по обреченной машине, и летчику, возможно, хватило бы высоты спастись. Комэск не испытывал большого стыда или чего-то в этом роде – просто некоторую досаду. Убивать непреднамеренно на такой огромной войне было глупо.

– Никола, к штабу зовут.

Задремавшего уже капитана подергал за рукав старлей из его эскадрильи. На ходу протирая глаза и удивляясь, как он мог уснуть в такую холодину под открытым небом, он пошел в ту же сторону, куда тянулись, вяло обмениваясь взмахами рук, остальные. Полк потерял шесть человек и десять самолетов, на его счет были записаны один достоверно сбитый В-17 и семь «мустангов». Фактически баш на баш.

– С почином всех...

У командира, не участвовавшего в вылете, был такой же усталый вид, как и у всех остальных.

– Мерси, – вяло отозвался один из летчиков. Остальные даже не нашли в себе сил засмеяться.

– Звонили с корпуса, Литок со сломанной ногой лежит у них... Сима имеет пулю в бедре и тоже, таким образом, из дела выходит. Значит, завтра пойдут трое стажеров и я. Технику из корпуса перегонят...

– Как остальные? – поинтересовались негромко.

– По-разному... Парашюты по всему небу висели. Поляки двоих американцев дубьем забили.

– Обалдели совсем.

– Да нет, сами подумайте – они немцев за пятки кусали до крови столько лет, а тут только вроде скинули с себя, так их снова бомбить начинают. «Освободители». Ясно, звереет народ. Странно, что в ПВО польских частей нет...

– Правильно, что нет. Кто знает, чего от них ожидать!

– Брось, поляки не первый месяц уже летают.

– Вот и пусть летают. Только от нас подальше.

– В 907-м ИАПе лейтенант «крепость» с концами таранил.

Командиру полка не понравилось направление, которое принял разговор, и он поспешил сменить тему.

– Жив?

– Нет, насмерть. Осипенко обещал к Герою представить посмертно.

– Зря он...

– Кто знает... Может, ранен был или с управлением не справился. Сейчас не сорок второй.

– Все равно зря. Бывает, когда действительно надо, как Талалихин, но тут, наверное, не тот случай...

С этим можно было поспорить. Отвыкшие от значительных воздушных боев американцы были весьма впечатлены действиями советской авиации, особенно ее настойчивостью. Система ротаций, призванная держать перед носами американских экипажей сладкую морковку возвращения домой, привела к тому, что сокрушившие Люфтваффе истребительные асы или разъезжали по стране с кампаниями по продаже бумаг военных займов, или служили инструкторами в учебных полках. Некоторое количество пилотов со значительным опытом воздушных боев находились на инспекторских или штабных должностях в действующей армии, и лишь очень немногие – в должностях командиров эскадрилий, непосредственно связанных с боевой деятельностью. Тем не менее летчики американских истребительных частей искренне считали себя лучшими в мире. Несколько совершенных за день таранов потрясли их не меньше, чем сам факт того, что советские ВВС способны драться с ними на равных. Бомбардировочные эскадрильи нередко несли тяжелые потери, но в последние месяцы – почти исключительно от зениток. Как стало ясно из отчетов, представленных командованием Люфтваффе после «сепаратной капитуляции» (термина, позволяющего законникам говорить о соблюдении Касабланкских принципов[98] ), немцы накапливали силы для «Grosse Schlag», удара по бомбардировщикам двумя тысячами истребителей, которые должны были нанести 8-й воздушной армии высокие одномоментные потери, заставившие бы ее прекратить операции на длительное время. Считалось, что к такому может привести потеря пяти тысяч членов экипажей за один вылет. Примерно то же самое совершили вместо немцев русские, подняв в воздух свыше двух тысяч истребителей. По ценам конца сорок четвертого года, один В-17 стоил около 240 тысяч долларов, В-24 – почти 370 тысяч. Русские цены в рублях сравнивать с долларами было сложно, но две-три сотни сбитых 13 ноября ЯКов и «Лавочкиных» были в целом адекватны «мустангам», стоившим пятьдесят одну тысячу, и «кингкобрам», стоившим сорок шесть. Не нужно было иметь бухгалтерское образование, чтобы сосчитать, что прежняя тактика войны в воздухе чисто с финансовой точки зрения против русских делалась невыгодной. Следовало придумать что-то иное.