Распорядителем королевских увеселений в те годы был Эдмунд Тилни. Когда ему представили пьесу "Сэр Томас Мор", он обратил внимание на то, что в начале ее изображаются волнения среди лондонских ремесленников, недовольных конкуренцией рабочих из Ломбардии. Лондонцы собираются устроить ломбардцам погром.
      Волнения среди ремесленников были часты в царствование Елизаветы. Цензор потребовал, чтобы эти эпизоды пьесы были переработаны. Тогда обратились за помощью к Шекспиру. О том, что это произошло после того, как пьеса была написана, можно судить по внешнему виду рукописи. Три страницы представляют собой позднейшую вставку в текст.
      Шекспир сделал все возможное, чтобы сгладить политическую остроту эпизода. Он вложил в уста Томаса Мора вполне верноподданнические речи. Казалось, было сделано все, чтобы "обезопасить" пьесу в глазах цензора. Но Тилни был по-прежнему полон подозрительности. Его не устроили и поправки Шекспира. Рассудив, что он в таких вопросах разбирается лучше, чем все драматурги, взятые вместе (вспомним, что в написании "Сэра Томаса Мора" участвовали Манди, Деккер, Четл, Хейвуд и Шекспир - цвет английской драматургии того времени!), он написал на верху первой страницы: "Исключить полностью восстание и его причины; начать с того, как Томас Мор стал мэром, в дальнейшем вставить о его заслугах в бытность шерифом, когда он помог усмирить бунт против ломбардцев, дать это в очень кратком изложении и никак не иначе, в противном случае ответите за это головой. Э. Тилни".
      Поняв, что спорить с цензором бесполезно, никто не стал добиваться изменения его решения. С пьесой тоже решено было больше не возиться, - такой компании, которая работала над "Сэром Томасом Мором", легче и проще было написать новую пьесу, чем еще раз переделывать старую. Никто даже не забрал рукопись "Сэра Томаса Мора". Так она и пролежала в государственных архивах Англии два с половиной века, пока ее снова не извлекли на свет.
      Случаи с "Ричардом II" и пьесой о Томасе Море показывают, что о свободном творчестве драматурги Англии в эпоху Возрождения не могли помышлять. Над ними были церковная цензура (существовала и такая) и цензура придворная - точнее, правительственная.
      Неблаговидная деятельность театра тотчас же становилась известной правительству. Судилище королевы - Тайная палата не раз занималась рассмотрением дел, связанных с постановками театров. Эти дела были двоякого рода. С одной стороны, в Тайную палату поступали жалобы лиц, которые узнавали себя изображенными на сцене в предосудительном виде. Но были другие дела, носившие политический характер, когда драматургов обвиняли в оскорблении властей, за что полагались строгие наказания.
      Многие позднейшие исследователи Шекспира, особенно в XIX веке, всячески подчеркивали отсутствие в его пьесах прямой критики правительства. Его объявили законопослушным и верноподданным писателем. Действительно, Шекспир не позволил себе ни разу прямых выпадов против правительства. Другие драматурги попадали под суд Звездной палаты, Шекспир - ни разу. Но приписывать это чему-либо, кроме осторожности и умения обходить острые углы, не следует. Отметим еще, что в отличие от многих товарищей по перу он вообще не писал пьес на современные темы. Он знал, что это рискованно, И предпочитал сюжеты исторические, а также такие, где действие происходит в других странах. Впрочем, как ни осторожен был Шекспир, он и его труппа однажды подверглись серьезной опасности. Но об этом рассказ впереди.
      История превращений и смерти сэра Джона Фальстафа
      "Ричард II" заканчивался тем, что королем Англии становился Генрих IV. Шекспир решил продолжить драматическое изображение судеб Англии XV века. Это было тем более легко, что уже существовала старая пьеса-хроника такого рода под названием "Славные победы Генриха V". В ней изображалась беспутная молодость Генриха в бытность принцем, а затем его преображение, когда он стал королем и одержал великую победу под Азенкуром, принесшую Англии полное господство над Францией. Эту пьесу Шекспир использовал для того, чтобы написать драму о молодости принца, когда страной правил его отец Генрих IV. Нам она известна как первая часть "Генриха IV". Она была поставлена на сцене в 1597 году и сразу имела огромный успех. Этим она была обязана не красочному изображению междоусобицы между королем Генрихом IV и восставшими против него феодалами, а эпизодам, которые с исторической точки зрения не имели никакого значения.
      Летописи хранили предания о том, что Генрих V, будучи молодым, водился с дурной компанией, бесчинствовал и однажды даже залепил оплеуху верховному судье, когда тот попытался приструнить его. Материал этот был слишком ярок, чтобы не обратить на себя внимание, и уже неизвестный предшественник Шекспира, написавший "Славные победы Генриха V", изобразил принца в сообществе забулдыг. Он не преминул также ввести эпизод с верховным судьей.
      Перерабатывая пьесу своего предшественника, Шекспир увидел возможность усилить комизм этих сцен. В "Славных победах Генриха V" сцены беспутства принца имели второстепенное значение. Шекспир придал своей пьесе иной характер тем, что он развил эту тему, придав ей не меньшее значение, чем политическим событиям. Он как бы разделил пьесу пополам. Каждое серьезное событие перемежается каким-нибудь эпизодом, в котором участвуют веселые забулдыги, окружающие принца. Особенно заметной фигурой среди них был старый толстый рыцарь. Мы знаем его теперь как сэра Джона Фальстафа, и под этим именем он вошел в галерею бессмертных образов Шекспира как высшее проявление его комического гения.
      Первоначально этот персонаж имел другое имя. Он именовался сэром Джоном Олдкаслом. То было реальное имя одного из современников Генриха V, о котором сохранилась память в летописях Англии. Олдкасл сначала прославился как храбрый воин, а затем как один из главарей еретического движения лоллардов. Религиозная ересь лоллардов была выражением их оппозиции католической церкви и королю. Генрих V жесточайшим образом расправился с лоллардами, и одной из его жертв был Джон Олдкасл. Чтобы отравить самую память о нем, была придумана легенда о том, что Олдкасл был трусом, пьяницей и богохульником. Поэтому, когда Шекспир создал образ старого распутника и бывшего рыцаря, он дал ему имя сэра Джона Олдкасла.
      Он не был достаточно хорошо знаком с родословными аристократических семей, поэтому совершил промах. Оказалось, что был жив потомок Олдкасла высокопоставленный лорд Кобхем. Он счел великой обидой, что его предок, погибший мученической смертью, опозорен перед всем народом как трус и пьяница.
      Нетрудно представить, как вооруженные люди из свиты Кобхема, - а может быть, даже сам лорд, явились в театр и, угрожая актерам, потребовали, чтобы имя Олдкасла было изменено.
      Даже после замены имени толстого рыцаря в пьесе тем не менее остался след его прежнего наименования. Имя Олдкасл (Oldcastle) означает по-английски "Старый замок". В самом начале пьесы, когда старый греховодник балагурит с принцем, он спрашивает: "А что, разве хозяйка моего трактира не сладкая бабенка?" На это принц отвечает каламбуром: "Как мед Гиблы, мой старик из замка" {В подлиннике: "...my old lad of the castle".}.
      Успех вдохновил Шекспира написать продолжение - вторую часть "Генриха IV", построенную по такому же принципу, что и первая: после сцены во дворце или замке следует комический эпизод с участием старого рыцаря. Шекспир принялся за вторую пьесу вскоре после того, как пошла на сцене первая.
      Прежнее имя персонажа еще не изгладилось из его памяти. Сочиняя вторую часть, Шекспир сделал в рукописи ошибку и написал перед одной репликой вместо имени Фальстафа прежнее имя персонажа в сокращенном виде - "Олд". Когда впоследствии печатали эту пьесу, то набор производился с этой самой рукописи. Наборщик прочитал "Олд" и, не задумываясь, сохранил эту пометку в печатном тексте пьесы.
      Имя Олдкасла еще долго сохранялось за персонажем. Несколько лет спустя, 6 марта 1600 года, лорд-камергер принимал в своем доме посольство из Нидерландов. Газет тогда еще не было, новости распространялись посредством писем, и в одном таком письме можно было прочитать: "В четверг лорд-камергер принимал его (посла) и устроил в его честь великолепный и изысканный обед, а после полудня его актеры сыграли перед гостем "Сэра Джона Олдкасла", что доставило ему большое удовольствие".
      Шекспир искал новое имя для персонажа, зная, что надо быть осторожным, дабы не попасть впросак вторично. Вместе с тем он считал нужным соблюсти минимальное историческое правдоподобие и искал имя среди дворян, живших в XV веке.
      В летописях Шекспир нашел имя сэра Джона Фастольфа. Он уже однажды упомянул это лицо в первой части "Генриха VI"., где говорится о том, что он якобы бежал с поля боя. Таким образом, одной из черт шекспировского персонажа Джон Фастольф обладал. Но можно было опасаться и родственников Фастольфа, тем более что один из них владел лондонской таверной "Кабанья голова" {Редактор сочинений Шекспира Льюис Теоболд в издании 1733 года ввел ремарки, согласно которым таверна, где бражничают Фальстаф и принц Генри, называется "Кабанья голова". С тех пор место их встреч принято обозначать этим названием. Между тем в тексте Шекспира таверна не имеет названия. По-видимому, Теоболда навело на это то обстоятельство, что имя Фальстафа каким-то образом связано с этой таверной. Кроме того, известно, что она была одной из лучших в Лондоне, и где же развлечься принцу, как не в лучшем кабаке столицы? Дать таверне название было хороший идеей Теоболда, и, как некоторые другие его остроумные редакторские поправки, оно вошло в традицию. Никто теперь иначе не называет место гулянок Фальстафа и принца.}.
      Во избежание недоразумений Шекспир немного изменил историческое имя Фастольфа и назвал своего веселого рыцаря сэром Джоном Фальстафом. Чтобы совершенно утихомирить потомка Олдкасла лорда Кобхема, Шекспир вставил в эпилог второй части "Генриха IV" слова о том, что, "как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо". Со своей стороны, Кобхем принял меры для более эффективной реабилитации своего предка, которого лондонцы продолжали считать пьяницей и забулдыгой. Он обратился к "слугам лорда-адмирала" с пожеланием, чтобы они поставили пьесу о подвигах его предка. Такую пьесу в двух частях написали Антони Манди, Майкл Дрейтон, Роберт Уилсон и Ричард Хе-теуэй. Получилась скучная хроника под названием "Истинная и благородная история жизни сэра Джона Олдкасла, лорда Кобхема".
      Поэт Джон Уивер, рассчитывая на богатое вознаграждение от лорда Кобхема, написал стихотворную повесть "Зерцало мучеников, или Жизнь и смерть трижды храброго воина и мученика за веру сэра Джона Олдкасла, лорда Кобхема" (1601).
      Олдкасл - Фальстаф стал одним из самых больших любимцев лондонских театралов. Об этом в один голос свидетельствовали отзывы современников в различных стихах и эпиграммах. Так как поэтические достоинства этих стихотворных произведений не имеют для нас значения, я позволю себе передавать их содержание прозой, чтобы точнее воспроизвести мнение современников Шекспира.
      Много лет спустя поэт Леонард Диггз отмечал, что даже произведения более академичного Бена Джонсона не могли сравниться с успехом "Генриха IV". Хотя "Вольпоне" и "Алхимик" Бена Джонсона, по его мнению, превосходят творения древних авторов, представления их подчас не собирали денег на оплату угля, когда спектакли шли зимой в закрытом помещении театра Блекфрайерс. "Но стоило появиться Фальстафу, Гарри, Пойнсу и остальным, как уже не хватало места, - столько набивалось публики".
      Шумных зрителей, толпой стоявших у сцены, не просто было заставить вести себя тихо во время спектакля, но, по свидетельству Томаса Палмера, "Фальстаф заставлял толпу надолго прекращать щелкать орехи". Следом за Фальстафом самым популярным персонажем стал придурковатый и глуховатый судья Шеллоу, появляющийся во второй части "Генриха IV".
      Слух о том, что "слуги лорда-камергера" играют какие-то очень смешные пьесы, дошел до королевы. Она соизволила посмотреть забавные приключения сэра Джона Фальстафа. Реакция королевы была несколько неожиданной. Предание об этом сохранилось в театральной среде и было сообщено много десятилетий спустя, но оно вполне достоверно. Елизавета уже была одной ногой в могиле, а у нее на уме все были амуры, что подтверждается покровительством, которое она оказывала Эссексу. Королева выразила желание "увидеть Фальстафа влюбленным". Идея показалась ей очень забавной. Но едва ли смеялся Шекспир, когда ему это было сказано. Его Фальстаф, как известно, давно перезрел для любви. Пушкин писал: "Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие; смолоду, вероятно, грубое дешевое волокитство было первою для него заботою, но ему уже за пятьдесят, он растолстел, одрях; обжорство и вино приметно взяли верх над Венерою" {"Пушкин-критик", М., 1950, стр. 413.}.
      Елизавете не дано было понять замысел Шекспира. Она смотрела комедию глазами одряхлевшей кокетки, которая пыталась скрывать свой возраст интересом к любовным увлечениям. Власть, которая была в руках этой старухи, превращала любой ее каприз в закон. Шекспир выполнил заказ королевы, и выполнил в неимоверно быстрый срок, написав, как гласит предание, за две-три недели комедию "Виндзорские насмешницы". Шекспир торопился и, можно подумать, в общем довольно небрежно отнесся к заказу королевы. Он не потрудился сочинить комедию в стихах, как большинство своих пьес, а почти всю пьесу написал в прозе. Впрочем, для этого у него могли быть и другие мотивы - уже художественного порядка, - ведь это единственная вещь Шекспира, где все действие происходит в буржуазной среде.
      Пьеса полна намеков, над которыми современники очень смеялись, но впоследствии они стали непонятными, ибо исчезла память о том, что подало повод для многих шуток. Мы уже говорили о том, что изображение Виндзора в комедии отражает стратфордские впечатления ранних лет. Образы горожан и горожанок, смело можно это сказать, были типичны для "всей провинциальной Англии, как и фигуры школьного учителя и местного священника. В сэре Хью Эвансе мы уже признали одного из педагогов в шекспировской школе. Священник тоже наверняка был из Стратфорда, но Шекспир и его сделал не портретом, а типом.
      Один из самых дотошливых современных исследователей, сделавший своей специальностью изучение окружения Шекспира, Лесли Хотсон, обратил внимание на то, что в комедии есть несколько намеков на орден Подвязки, а также на некоторые другие детали, и установил, что некоторые шутки и каламбуры в пьесе были рассчитаны на придворную публику, знавшую историю немецкого графа Момпельгарта, которому королева обещала в 1592 году орден Подвязки. Елизавета была мастерица обещать, но не торопилась с выполнением своих посулов. В 1598 году, когда "Виндзорские насмешницы" игрались перед королевой, от графа прибыло новое посольство с просьбой выдать орден. Можно представить себе усмешку старой королевы в рыжем парике и подобострастные смешки придворных по поводу безуспешных домогательств немецкого князька. Лишь два года спустя, когда Елизавете надоела вся эта история, она вручила Момпельгарту знаки высшего ордена Англии.
      История создания "Виндзорских насмешниц" интересна тем, что показывает Шекспира как драматурга, выполняющего королевский заказ. Предание сохранило память о том, что Елизавета осталась довольна комедией.
      Задание королевы Шекспир выполнил не очень точно. Фальстаф не влюблен, он просто волочится за двумя горожанками, а те ловко водят его за нос. Фальстаф в конце понимает это и признается: "Вот пример того, как умный человек может оказаться в дураках, если ум его занят глупостями".
      Виндзорская эскапада Фальстафа не была предусмотрена Шекспиром. У него был совсем другой замысел. В конце второй части "Генриха IV" актер, произносивший эпилог, обращался к зрителям со следующими словами: "Если вы еще не пресытились жирной пищей, то ваш смиренный автор предложит вам историю, в которой выведен сэр Джон, и развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его уже не убил ваш суровый приговор..."
      Шекспир не выполнил обещания и больше не показал Фальстафа на сцене. Когда он писал третью пьесу о Генрихе, изображая, как он стал королем и одержал победы над французами, а затем для примирения с прежними врагами женился на французской принцессе, Фальстаф мог ему только помешать своим балагурством. Из-за того, что он мог затенить героическую фигуру Генриха V, Шекспир пожертвовал им. Хозяйка таверны, у которой (и с которой) Фальстаф жил, сообщает зрителям, что он не может принять участие в походе англичан во Францию: он умер. Его товарищи по пьянству, грабежам и проказам поражены горем. Пистоль восклицает: "Умер наш Фальстаф, и мы должны скорбеть!" Красноносый Бардольф вторит ему: "Хотел бы я быть с ним, где бы он ни был сейчас, на небесах или в аду!" И тогда хозяйка рассказывает о том, как умер Фальстаф: "Нет, уж он-то наверняка не в аду, а в лоне Артуровом, сели только кому удавалось туда попасть. Он так хорошо отошел, ну, совсем как новорожденный младенец; скончался он между двенадцатью и часом, как раз с наступлением отлива. Вижу я, стал он простыни руками перебирать да играть цветами, потом посмотрел на свои пальцы и усмехнулся. "Ну, - думаю, - не жилец он больше на свете". Нос у него заострился, как перо, и начал он бормотать все про какие-то зеленые луга. "Ну как дела, сэр Джон? - говорю я ему. - Не унывайте, дружок". А он как вскрикнет: "Боже мой! Боже мой! Боже мой!" - так раза три или четыре подряд. Ну, я, чтобы его утешить, сказала, что ему, мол, незачем думать о боге; мне думалось, что ему еще рано расстраивать себя такими мыслями. Тут он велел мне потеплее закутать ему ноги. Я сунула руку под одеяло и пощупала ему ступни - они были холодные как камень; потом пощупала колени - то же самое, потом еще выше, еще выше, - все было холодное как камень" {"Генрих V", I, 3. Перевод Е. Бируковой.}.
      Во всей мировой литературе нет такого потрясающего реквиема в честь величайшего из жизнелюбов, выведенных когда-либо на сцене...
      На одной старинной гравюре, изображающей театр, запечатлены любимцы публики. На авансцене стоят толстый гигант Фальстаф и низкорослая худенькая хозяйка. Позы, в каких они стоят, весьма характерны: Фальстаф властно протягивает ей осушенный кубок, а хозяйка покорно протянула руки, чтобы принять его от Фальстафа и, конечно, наполнить снова.
      О том, как опасно ссориться с актерами
      Кроме Фальстафа, в "Виндзорских насмешницах" есть еще комические персонажи другого рода. Это судья Шеллоу и его племянник Слендер. Судья глуповат, племянник просто тупица.
      Комедия начинается с выхода судьи Шеллоу, Слендера и виндзорского учителя сэра Хью Эванса. Шеллоу жалуется на то, что его оскорбил Фальстаф. Судья возмущен: "Да будь он хоть двадцать раз сэром Джоном Фальстафом, он не смеет оскорблять меня, эсквайра Роберта Шеллоу!" Племянник поддакивает ему: "Все наши покойные потомки были джентльменами, и все наши будущие предки будут джентльмены. Они носили, носят и будут носить двенадцать серебряных ершей на своем гербе!" Учитель Эванс не расслышал или притворяется, что не расслышал, и переспрашивает: "Двенадцать серебряных вшей на своем горбе?" Шеллоу: "Да, на своем гербе". Эванс продолжает в том же духе: "Я и говорю, на своем старом горбе... Ну, что ж, человек давно свыкся с этой божьей тварью и даже видит в ней весьма хорошую примету: счастливую любовь, говорят". Племянник, столь гордый своим дворянством, похваляется гербом рода: "Я имею право рассчитывать по крайней мере на четверть этой дюжины. Не так ли, дядюшка?" Тот подтверждает: "Женись - и ты получишь свою долю". А Эванс твердит свое: "И будешь носить ее на своем горбе".
      Каламбур насчет ершей и вшей давно привлек внимание исследователей, почувствовавших в нем личный выпад против кого-то. Долго было принято мнение исследователей, считавших, что это выпад против сэра Томаса Люси, стратфордского мирового судьи, якобы преследовавшего Шекспира за браконьерство в его заповедном лесу. Подтверждалось это будто бы и тем, что в произношении шекспировского времени фамилия Люси (Lucy) и слово "вшивый" (lousy) были очень близки и каламбур, основанный на созвучии их, был вполне возможен. Странно было только то, что Шекспир вставил в комедию намек на события десятилетней давности, к тому же столь местного значения, что никто из лондонцев, видевших комедию, не мог бы усмотреть во всем этом никакого личного выпада. Заряд пропадал вхолостую.
      Когда было доказано, что вся история с браконьерством - миф, то версия о том, что каламбур насчет ершей и вшей направлен против сэра Томаса Люси, совершенно отпала. Но от идеи злободневности этого намека не хотелось отказываться. И тут неутомимый Лесли Хотсон сделал открытие: он установил, что был в Лондоне судья, на чей счет Шекспир изощрялся в остротах, когда писал "Виндзорских насмешниц". Но прежде чем мы расскажем об открытии Хотсона, надо хотя бы отчасти ввести читателя в среду людей, с которыми Шекспир проработал бок о бок всю жизнь.
      В стране, несмотря на обилие законов и юристов, царило почти полное беззаконие. К помощи закона люди прибегали лишь тогда, когда у них не оставалось других средств. Кулачное право еще сохранялось в быту. Побои служили действенным средством улаживания споров. В крайних случаях прибегали к оружию. Актеры ничем не отличались в этом отношении от других.
      Да, не только актеры вообще, но даже наш хороший знакомый Уильям Шекспир не составлял исключения, хотя, вероятно, многие его почитатели не ожидали этого от него. Но факты - упрямая вещь, и в данном вопросе мы вынуждены верить документу. Прежде чем привести документ, расскажем об обстоятельствах, предшествующих его возникновению.
      На правом берегу Темзы среди других развлекательных учреждений в 1595 году было выстроено здание театра "Лебедь". Власть лондонского муниципалитета на этот театр не распространялась, так как территория, на которой он был выстроен, входила в состав графства Сарри.
      Владелец театра Франсис Лэнгли рассорился с судьей графства Уильямом Гардинером, который славился как хапуга и самодур. Лэнгли не побоялся обвинить Гардинера публично в том, что он "лжец, обманщик, клятвопреступник и негодяй". Видимо, у него были такие основания для этого, что даже славившийся самоуправством Гардинер не посмел вчинить ему иск за клевету и оскорбление. Он стал ждать удобного случая, чтобы придраться и отомстить. Ему помогал его пасынок Уильям Уэйт. Положение дошло до того, что Лэнгли подал заявление, что он "опасается быть убитым". Угроза исходила от пасынка судьи, "человека беспутного и нестоящего".
      Такие заявления были тогда в порядке вещей. Лет за двенадцать до этого Джон Шекспир подал подобное заявление против стратфордца Ральфа Коудри. В таких случаях обвиняемого в злонамеренности вызывали в суд и требовали от него подписки о том, что он не причинит вреда заявителю.
      Заявление Лэнгли осталось без последствий. Тогда он обратился за поддержкой к знакомым. То ли приятели поддержали Лэнгли, то ли судья решил скомпрометировать Лэнгли - так или иначе, теперь уже Уильям Уэйт подал заявление о том, что он "опасается быть убитым или потерпеть членовредительство". Лица, которых он "опасается": "Уильям Шекспир, Франсис Лэнгли, Дороти Сойер, жена Джона Сойера, и Энн Ли". Кто такие амазонки Дороти Сойер и Энн Ли, мы не знаем, как не знаем, почему эти женщины ввязались в склоку. Что же касается Шекспира, то его знакомство с Лэнгли -факт естественный: люди, работавшие в театре, постоянно общались. Шекспир и "слуги лорда-камергера" могли играть в "Лебеди". Вместе с остальными упомянутыми в заявлении Шекспир явился в суд, и на него было наложено обязательство не покушаться на Уильяма Уэйта.
      По мнению Хотсона, невольное знакомство Шекспира с судьей Гардинером и его пасынком и получило отражение в "Виндзорских насмешницах". Хотсон нашел ершей в гербе Гардинера и полагает, что в отместку за все неприятности, связанные с этим делом, Шекспир вписал ему в герб вшей.
      Актеры вообще были драчливы. Они не раз решали споры между собой ударами шпаг. Одно убийство было на совести Марло, другое - у Габриэла Спенсера. Драматурги тоже были горячи: дуэль двух малоизвестных коллег Шекспира, Джона Дэя и Генри Портера, закончилась смертью второго. Сам Бен Джонсон, этот великий эрудит среди драматургов, прикончил в драке только что названного Габриэла-Спенсера. В такой компании Шекспир выглядит сравнительно мирным человеком.
      "Наипревосходнейший в обоих видах пьес"
      В 1597 году в Лондоне поселился некто Франсис Мерез. Ему было в это время тридцать два года. За плечами он имел годы учения в Кембридже, где ему присвоили звание бакалавра, и в Оксфорде, где он получил титул магистра искусств. Франсис Мерез не терял зря времени в столице. Он посещал сборища поэтов, слушал их стихи, запоминал, кто чем прославился, и аккуратно записывал все, что узнавал. Он часто посещал театры, вероятно, стал вхож за сцену и водил знакомство с актерами.
      Теперь, когда Мерез напитался духом столицы и ее культуры, - перед ним открылась картина изумительного расцвета отечественной литературы. Сердце его переполнилось гордостью. Он решил, что надо об этом написать. Ему и самому хотелось приобщиться к числу тех, кто содействовал процветанию английской литературы.
      В 1598 году вышла в свет его книжица с двойным названием, по-гречески и по-английски: "Palladis Tamia, или Сокровищница ума". Увы, старательный Франсис не обнаружил в ней никакого таланта. Он заполнил страницы книги плоскими наблюдениями и тривиальными сентенциями. Но одна часть его сочинения оказалась примечательной. Дело в том, что он включил в него обзор всей английской литературы за три века - от Чосера до Спенсера.
      Мерез хотел показать, что Англия обладала к концу XVI века замечательными писателями во всех родах и видах литературы, не уступая в этом ни античности, ни Италии того времени.
      Если Мерез не был талантливым писателем, зато он собрал много ценных сведений о писателях. Его критический труд состоял в следующем: во-первых, он составлял каталоги авторов по разным родам и жанрам литературы; во-вторых, для того чтобы определить характер данного писателя, он сравнивал его с кем-нибудь из древних авторов. И только иногда Мерез сопровождал свой перечень краткими оценками и определениями.
      Что он не был выдающимся критиком, видно из того, как он ставит в один ряд писателей гениальных и посредственных. Но Мерез понаслушался все же в литературных кругах Лондона, кого сами писатели считали лучшими в своей среде, и это помогло ему. Нескольких авторов он выделил, довольно дельно определив их значение и сообщив даже кое-какие сведения о них. В пользу Мереза надо все же сказать то, что он был осведомленным и добросовестным человеком. В этом отношении ему вполне можно довериться.
      Вскоре после опубликования своей книги он уехал из Лондона, став где-то в провинции священником и учителем. Едва ли ему приходило в голову, что этим сочинением он завоюет своего рода бессмертие. А случилось именно так. Его "Рассуждение о наших английских поэтах сравнительно с греческими, латинскими и итальянскими поэтами" приобрело значение одного из важнейших документальных свидетельств о Шекспире, и ни одна биография великого драматурга не обходится без ссылок на Мереза.
      Имя Шекспира встречается в сочинении Мереза несколько раз. Прежде всего он упоминает его в своем обзоре лирической и эпической поэзии: "Подобно тому, как полагали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так сладостный, остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чем свидетельствуют его "Венера и Адонис", его "Лукреция", его сладостные сонеты, известные его личным друзьям, и т. д.".
      Особенно большое значение имеет то место сочинения Мереза, где он характеризует деятельность. Шекспира как драматурга: "Подобно тому как Плавт и Сенека считались у римлян лучшими по части комедии и трагедии, так Шекспир у англичан является наипревосходнейшим в обоих видах пьес, предназначенных для сцены; в отношении комедий об этом свидетельствуют его "Веронцы", его "Ошибки", его "Бесплодные усилия любви", его "Вознагражденные усилия любви", его "Сон в летнюю ночь" и его "Венецианский купец"; в отношении трагедий об этом свидетельствуют его "Ричард II", "Рича'рд III", "Генрих IV", "Король Джон", "Тит Андроник" и его "Ромео и Джульетта".
      Высоко оценивает Мерез достоинства поэтического языка Шекспира: "Подобно тому как Эпий Столо сказал, что если бы музы говорили по-латыни, то они стали бы говорить языком Плавта, так я говорю, что, умей музы говорить по-английски, они стали бы говорить изящными фразами Шекспира..."
      Перечисляя лучших лирических поэтов, Мерез называет Спенсера, Дэньела, Дрейтона, Шекспира, Бретона. Затем он пишет: "Вот кто наши лучшие авторы трагедий: лорд Бэкхерст, доктор Лег из Кембриджа, доктор Ид из Оксфорда, мастер Эдуард Феррис, автор "Зерцала правителей", Марло, Пиль, Уотсон, Кид, Шекспир, Дрейтон, Чапмен, Деккер и Бенджамин Джонсон... Лучшими авторами комедий у нас являются: Эдуард граф Оксфордский, доктор Гэгер из Оксфорда, мастер Раули, бывший прежде замечательным знатоком в ученом колледже Пембрука, один из капелланов ее величества мастер Эдуарде, красноречивый и остроумный Джон Лили, Лодж, Гаскойн, Грин, Шекспир, Томас Нэш, Томас Хейвуд, Антони Манди - наш лучший составитель фабул, Чапмен, Портер, Уилсон, Хетеуэй и Генри Четл". Наконец, имя Шекспира упоминается еще Мерезом среди тех, "кто у нас с наибольшей страстью оплакал несчастную любовь".
      Мы привели все суждения Мереза о Шекспире.
      Об осведомленности Мереза можно судить хотя бы по тому, что ему были известны не только печатные произведения Шекспира, но так же еще не опубликованные тогда "Сонеты", ходившие в рукописных списках в кругу личных друзей Шекспира. Но надо обратить внимание не только на это первое упоминание "Сонетов". Вглядимся внимательнее в список драматических произведений Шекспира, приводимый Мерезом.