ПОХОД НА ХАБАРОВСК
      Приблизительно в ноябре 1922 года на севере Приморья появились белые повстанческие отряды. Конечно, эти отряды и формировались, и содержались на средства меркуловского правительства, каковые тратились без всяких ассигнований Народного Собрания. Но в результате деятельности повстанцев Хабаровск оказался освобождённым от большевиков и красных войск. Я радовался успехам Меркуловых, предполагая, что в движении участвуют и отряды Бочкарёва. К сожалению, как я узнал впоследствии, мои предположения не сбылись. Экспедиция Бирича никаких реальных результатов в смысле помощи Меркуловым в борьбе с красными не принесла. Но движение белых партизанских отрядов постепенно развёртывалось в серьёзную военную операцию, которая вначале была благоприятна для Приамурского правительства. Однако наши парламентарии узрели в этом нарушение конституции и вынесли порицание правительству, упрекая его в растрате народных средств, совершенно упустив из виду, что при решении японцев покинуть Приморье необходимо было начать в оборонительных целях наступательные действия. При этом пришлось вести таковые не в виде открытой войны, а прикрываясь как бы вспышками местных восстаний населения.
      Конечно, Меркуловым, стесняемым и японским командованием, и Народным Собранием, ничего не оставалось делать, как распустить последнее, что и было сделано перед наступлением Рождественских праздников.
      Народное Собрание выбрало комиссию, во главе которой стал генерал Болдырев, и поручило ей обследовать партизанское движение. С этой целью комиссия отправилась в Хабаровск.
      Генерал взял с собой и своего адъютанта. Мы очень боялись отпускать сына, хорошо памятуя о той опасности, которая грозила во время посещения Болдыревым Симбирска в годы гражданской войны. Эта поездка продолжалась недели три, и мы были очень рады возвращению генерала.
      А военные действия затягивались. Армия Меркуловых страдала от отсутствия тёплой одежды и оружия, подвоз которого стесняли японцы. Первые удачи сменились поражениями, и вместо ожидаемого продвижения вперёд началось отступление. Не-{352}смотря на огромную энергию, проявленную Меркуловыми, движение пришлось признать авантюрой, унёсшей и без того скудные средства Приамурского правительства. Это положение привело к яростным нападкам депутатов вновь собравшегося в феврале 1922 года Народного Собрания. Мне было сердечно жаль Меркуловых. Власть их подтачивалась, и повторялась та же картина, что мы уже наблюдали при начале нашей "бескровной" революции.
      В Народном Собрании, как и в Государственной Думе, началась борьба за власть, за создание ответственного министерства. Но безлюдье в Народном Собрании было ещё большее, чем в своё время в Государственной Думе.
      Я частенько спорил по этому вопросу с генералом Болдыревым, говоря, что даже при ответственном министерстве нельзя рассчитывать на лучший подбор министров, чем сделано теперь. Если и допустить мысль, что мои предположения неправильны, то новое правительство не достигнет конечной цели: отстоять Приморье от нашествия коммунистов, как только уйдут японцы. Скорее всего, эти раздоры только ускорят приход большевиков, ибо поведут к выступлениям грузчиков и других элементов, сочувствующих коммунизму. Дабы не тратить зря деньги на содержание двухсот шестидесяти депутатов, надо или сократить их число до пятидесяти, или совсем распустить Народное Собрание.
      Реплики генерала были справедливы, но и он соглашался, что отстоять Приморье от пришествия коммунизма не удастся.
      Вскоре после его приезда из Хабаровска генерал Болдырев был командирован Народным Собранием в Пекин, на свидание с генералиссимусом Жофром, чтобы высказать протест против участия большевиков в Генуэзской конференции. Генерал опять взял с собой моего сына. На этот раз я радовался за Анатолия. Поездка в Китай, а особенно в Пекин, да ещё на казённый счёт, была интересна для сына и не связана с какой-либо опасностью. Но генерал запоздал и прибыл в Пекин накануне дня отъезда Жофра. Поэтому тот не смог его принять и высказал предложение повидаться в вестибюле гостиницы.
      Болдырев на это "свидание в прихожей" не пошёл.
      Представителям побеждённых народов не нашлось места за общим столом. Ещё долго придётся нам пресмыкаться перед бывшими союзниками за оказанную ими помощь. {353}
      ПАДЕНИЕ МЕРКУЛОВЫХ
      В июне 1922 года произошёл революционный переворот, устроенный Народным Собранием и свергший власть меркуловского правительства. Японцы заявили враждующим сторонам, что не допустят никакого кровавого столкновения на улицах, а если таковое произойдёт, то обе стороны будут моментально разоружены.
      Началось с акта, изданного Меркуловыми в конце мая, об уничтожении всех выданных их правительством ассигновок, находящихся на руках у третьих лиц. Месяца за два до этого чинам Министерства финансов рекомендовалось учитывать таковые у частных лиц. Денег на их оплату в силу большой стоимости военных действий не было ни в Казначействе, ни в Государственном банке.
      А что такие действия поощрялись, вытекает из случая с нашей конторой, толкнувшей и меня, за избытком свободных средств, на неприятную работу по залогу правительственных ассигновок.
      Меня вызвал по телефону Мусин-Пушкин, состоявший тогда министром финансов, и в присутствии Дмитриева, исполнявшего обязанности управляющего, обратился ко мне, как "к доброму знакомому", с просьбой выручить банк из крайней беды и одолжить на несколько дней тысячу иен.
      - Разумеется, мы не можем заплатить вам никакого процента и даже выдать расписку. Но взамен этих денег выдадим вам ассигновки на таможню. Вы знаете, что это главный источник наших доходов. По прибытии первого же парохода ассигновки будут оплачены сполна. Если же, паче чаяния, оплата задержится и приведёт к убытку, то мы даём честное слово, что убытки компенсируем. Ведь стоимость ассигновок теперь упала ниже пятидесяти процентов.
      Мне не хотелось прерывать установившиеся добрые отношения с Государственным банком, и я дал согласие. Однако с приходом парохода ассигновки мне не оплатили. Одновременно правительство, нуждаясь в деньгах, вручило их на значительную сумму и другим лицам. Пришлось вывёртываться из создавшегося положения, и я, послав Льва Львовича на таможню, стал, согласно существовавшим правилам, брать от получателей товара поручения на оплату пошлин. Причём ки-{354}тайцы, боясь вносить деньги вперёд, требовали кредит без всяких письменных обязательств и выговаривали приличную скидку. Операция была рискованной, но в ней заключался единственный выход из создавшегося положения.
      Надо отдать справедливость Льву Львовичу: он провёл операцию хорошо, а Дмитриев исполнил слово и компенсировал мои хлопоты и убытки, оплатив купленные за сорок процентов ассигновки. Ко времени издания этого акта, нелепого по своей сущности, у меня было в залоге тысяч на десять разных ассигновок.
      Предстояла крупная потеря, заставившая меня провести такую же операцию - но не на таможне, а в Казначействе - по оплате налогов.
      Поручения были мелкие, и китайцы требовали их исполнения в трёхдневный срок и со значительной скидкой. Чиновники Казначейства отказывались исполнить работу ранее недельного срока. Всё это были голодные, измученные работой люди. Я пообещал заплатить сто иен и послать всем барышням по коробке конфет, если квитанции будут готовы в два дня. Чиновники просидели две ночи подряд и к назначенному сроку работу исполнили; это спасло меня от потерь.
      Изданный Меркуловыми вынужденный акт банкротства не больно ударил по дисконтёрам. Ассигновки принимались ими по сорок процентов стоимости. Служащие, которые закладывали ассигновки, теряли на каждом рубле более шестидесяти копеек. Такое не снилось ни одному ростовщику. Но что было делать?
      Чтобы оправдать ростовщические действия, должен сказать, что назначенный на место Исаковича управляющим Русско-Азиатским банком Десево открыл мне специальный счёт под разные валюты. Причём банк, начисляя двенадцать процентов годовых, брал комиссию в размере полупроцента с суммы вносимых обеспечений. Таковые постоянно менялись, и приходилось вносить за деньги сверх процента не менее двух процентов комиссии в месяц, что доводило стоимость кредита до тридцати шести процентов годовых.
      Всё это привело меня к мысли написать проект о выпуске кредитных рублей, оплачиваемых не по предъявлении, а по тиражам. Это давало возможность правительству, пользуясь только поступлениями с таможни, выпустить до восемнадца-{355}ти миллионов кредитных рублей с очень небольшим процентом стоимости кредитов. Не буду упоминать подробности проекта. Скажу лишь, что он рассматривался на заседании в присутствии Мусина-Пушкина, Дмитриева, правителя Кредитной канцелярии и меня.
      Проект был принят ими единогласно, но был отклонён Меркуловыми. А через два месяца Спиридон Меркулов, выдав проект за свой собственный, утвердил его и опубликовал в правительственной газете.
      В этом плагиате он был впоследствии уличён, но стоял на своём, что окончательно оттолкнуло мои симпатии от представителя власти.
      Вслед за опубликованием этого уничтожающего ассигновки закона был выпущен и приказ о роспуске Народного Собрания. В ночь с 31 мая на 1 июня 1922 года собрались депутаты Народного Собрания и провозгласили свержение власти меркуловского правительства, вынеся постановление об аресте Николая Меркулова и заявив о переходе власти к Народному Собранию.
      ПЕРЕВОРОТ ДИТЕРИХСА
      Я почти никогда не бывал в кинематографе, но на этот раз ко мне зашёл генерал Болдырев и усиленно стал звать пойти с ним. Генерал был чем-то обеспокоен; спустя час к нему кто-то подошёл. После коротких переговоров Болдырев, не досидев до конца сеанса, предложил пройти к нему в контору.
      Когда мы пришли, генерал сообщил мне о свершившемся перевороте и сказал, что чувствует и даже знает, что на него готовится покушение со стороны меркуловцев. Поэтому он опасается возвращаться на свою квартиру и просит меня оказать ночной приют. Я с удовольствием предложил Болдыреву устроиться на ночь у меня, но извинился, что придётся, за отсутствием отдельной комнаты, спать в общей зале со служащими.
      Мы долго сидели за чаем, обсуждая положение. Генерал был уверен, что Меркуловы не уступят своей власти и будут бороться до конца. Не будучи поклонником братьев Меркуловых, он отдавал должное их энергии и работоспособности. {356}
      Ночёвки генерала продолжались несколько дней. По утрам он уходил в Народное Собрание и, вернувшись, сообщал нам обо всём происходящем.
      По его словам, милиция, бывшая на стороне Меркуловых, явилась в Народное Собрание и потребовала ухода депутатов, угрожая в случае неповиновения применить силу. Но, пока шли переговоры. Собрание окружила дивизия воткинцев и ижевцев, которая выгнала милицию и заняла все входы и выходы. Вслед за ижевцами явился генерал Молчанов, начальник каппелевцев, и заявил, что он приемлет власть Народного Собрания и берёт на себя исполнение приказа об аресте Николая Меркулова.
      Это была большая победа восставших депутатов. Против этих войск могли пойти только старковцы и морские стрелки.
      Николай Меркулов тотчас же лёг в бест, т. е. предался в руки японцев.
      Городской голова Еремеев, состоящий членом меркуловского правительства, принял сторону Народного Собрания.
      Меркуловы со своими приверженцами заперлись в доме № 67 и под охраной частей войск генерала Глебова чувствовали себя вне опасности, памятуя запрещение японцев прибегать к оружию.
      Положение становилось комичным. Чем же бороться с врагом, если оружие запрещено? Оставалось слово и газетные статьи... На балкон дома № 67 поочередно выходили Меркуловы со товарищи и произносили речи, громящие депутатов Собрания. В выражениях, они не стеснялись. Представители Народного Собрания тоже не остались в долгу и громили Меркуловых, называя их ворами и обманщиками. Но у Меркуловых оказалось преимущество. В их распоряжении оказалась газета "Слово".
      Главным преимуществом Меркуловых оказались великолепная и обильная закуска и вино. Каждого, кто попадал к ним, ждало прекрасное угощение. Из окон квартиры дома № 67 часто слышалось весёлое "ура!". Народное Собрание совершенно пренебрегало этим простым, но сильно действующим средством.
      Перед домом № 67 в первые дни переворота целый день стояла толпа, то аплодировавшая, то свистящая. {357}
      - Ну, послушали Меркуловых, пойдёмте и тех послушаем.
      Порой толпу искусственно создавали войска и милиция, останавливая и прохожих, и трамваи.
      Генерал Молчанов, принявший поручение арестовать Николая Меркулова, сперва тянул с ответом, а затем отказался от поручения, заявив, что без кровопролития сделать этого нельзя. А кровопролитие грозит разоружением всех русских войск, чего он допустить не может.
      Между прочим, народные представители сообщали, что приказ Меркулова об уничтожении ассигновок будто бы даёт братьям хороший барыш. Ассигновки скупаются за грош сыном Николая Меркулова. Он и получает по ним через отца полным рублём.
      Слухи действительно ходили. И я был рад, продав свои ассигновки приходившим комиссионерам по тридцать три сены за рубль, теряя на операции семь сен, но зато избавившись от большого убытка.
      Начались засылки парламентёров к той и другой сторонам.
      Пошли и перебежчики. Одним из первых оказался Еремеев. Это была большая победа Меркуловых в том смысле, что в эти дни один член правительства отсутствовал, а теперь появление Еремеева дало законный кворум, и Меркуловы могли говорить уже не лично от себя, а от Приамурского правительства.
      Наконец, довольно решительный удар Народному Собранию нанёс генерал Молчанов, заявивший, что каппелевцы по-прежнему остаются преданными Народному Собранию, но при условии, если в число членов правительства войдёт главнокомандующий армией, а единственным кандидатом на эту должность воинские части считают генерала Дитерихса. Против этого назначения выступало большинство Собрания, ибо все знали о мистицизме генерала.
      - Вот если бы, - говорили они, - мы могли его назначить митрополитом, никто бы ничего против не имел. Но "блаженный" генерал при всех своих прекрасных качествах совершенно не годится на роль Верховного Главнокомандующего. {358}
      Однако ультиматум подействовал, и Собрание выбрало Дитерихса огромным большинством голосов.
      В Харбин была послана телеграмма. Согласие Дитерихса было получено.
      После долгих ожиданий генерал Дитерихс прибыл во Владивосток. Его встречали депутаты Народного Собрания, гражданские и военные власти. Генерал проехал в Народное Собрание, где и высказал благодарность за избрание. Однако вскоре он сделал заявление, что не признаёт революционных действий, а потому по-прежнему считает законным правительство Меркуловых и является сторонником идеи роспуска Собрания с созывом вместо него Земского Собора.
      Таким образом, выходило, что революционные постановления Народного Собрания Дитерихс не признаёт, за исключением акта о его избрании.
      Вскоре был созван и Земский Собор. Биржевой комитет просил меня явиться не то в качестве депутата, не то в качестве заместителя отсутствующего депутата. Не вступая в прения, я воздержался от голосования за многие непонятные для меня постановления. Собор избрал председателем правительства Гондати, но из-за его отказа председателем оказался Спиридон Меркулов, что в итоге подтверждало его полную победу над Народным Собранием.
      При этом было заключено граничащее с наглостью соглашение между богомольным Воеводой Земской Рати и бывшим правительством Меркуловых, в силу коего Дитерихс давал торжественное обещание не производить ревизии сумм, израсходованных предыдущим правительством.
      Дитерихс передал управление краем церковным приходам. Право голоса предоставлялось тому из прихожан, который постоянно причащался в течение последних трёх лет.
      Возможно, в этом решении был некоторый смысл, но при условии, если бы наше духовенство стояло на высоте своего положения. Мне думается, что именно духовенство во многом было виновато в смуте и распространении коммунизма, иначе трудно объяснить, почему и староверы и лютеране в западном крае не восприняли коммунизма. Отшатнулась от него и католическая Польша. А вот в России, стране Православия, он расцвёл махровым цветом. {359}
      ПРОЩАЙ, ВЛАДИВОСТОК
      Быстро придвинулась осень. Воевода Земской Рати, пополнив военные силы юнкерами и даже кадетами, повёл их в бой против более многочисленных регулярных войск Красной армии, подкреплённых партизанскими отрядами.
      Для каждого, даже невоенного жителя города было совершенно ясно, что победы ожидать трудно. Тем не менее Воевода Земской Рати генерал Дитерихс опубликовал воззвание к армии и народу. Дитерихс совершенно откровенно сообщал, что японское командование в эту критическую минуту не только не держит обещанный нейтралитет, но отказало выдать принадлежащие Приморскому правительству оружие и патроны. Несмотря на это, он приказывает своей славной рати идти в бой. "За нами Господь Бог, и я уверен, что Он окажет Свою милость и помощь правому делу".
      Одновременно с этим приказом последовал и приказ всем мужчинам, способным носить оружие, явиться на сборные пункты.
      Началась невообразимая паника. Военные патрули стали хватать всех мужчин подходящего возраста как в кинематографах, так и просто на улицах.
      Все справедливо вопрошали: для чего нужны люди, если нет оружия? Все, кто имел деньги, садились в поезда и уезжали в Харбин.
      Я тотчас позвал сына и настоял на его отъезде. На другой день утром мы проводили его на вокзал и страшно боялись, что он будет задержан в пути. Слава Богу, моему сыну удалось беспрепятственно добраться до места назначения.
      Многие мужчины ушли в сопки, некоторые покупали шаланды и направлялись или в Корею, или в Китай.
      Служащим я выдал по двухмесячному жалованью, чтобы они могли покинуть Владивосток. Колесников выехал на отходящем пароходе на Камчатку, а мой зять Лев Львович, так же как и Добровольский, за небольшие деньги переменил подданство: первый превратился в румына, а второй - в поляка.
      Один полковник Немчинов решил ехать на фронт, но через два дня вернулся. Ему, как и многим другим, не дали никакого оружия. {360}
      - Что же я буду там делать? Не могу же я воевать с красными дубинкой? Безоружные воины сдадутся красным при первом их наступлении. Лучше я сдамся им в городе.
      Узнав, что винтовка моего сына не увезена в Харбин, полковник Немчинов попросил её дать ему, что я охотно сделал. Винтовка была японская, и патронов к ней имелось мало. Однако Немчинов, взяв винтовку, в тот же день выехал на фронт.
      Происходящее подсказывало мне мысль о бегстве из Владивостока, благо китайский пароход "Шэнью" выходил через три дня.
      Перед тем как принять окончательное решение, я отправился на заседание Биржевого комитета. Против обыкновения заседание было многолюдным.
      Грустно было видеть, как перекрасились люди. Это было не собрание членов национального общества, к коему до этого времени все принадлежали, это были люди, восхваляющие если не коммунизм, то победу Д.В.Р. Раздавались речи, в коих воспевалась патриотическая радость по поводу ухода японцев и прихода войск Д.В.Р.
      Председательствовал Овсянкин, предложивший высказаться каждому в отдельности. Единственным из присутствующих, не испытывающим радости, оказался я. Мне сочувствовал только Десево, не проронивший ни слова.
      Я искренне советовал всем покинуть Владивосток.
      - Я не верю в Д.В.Р. Буфер нужен был японцам. А раз они ушли, то ясно, что буфер прекратил своё существование и здесь расцветёт стопроцентный коммунизм, о котором вы, господа, не имеете ни малейшего понятия. Я полагаю, что присутствую на последнем заседании Биржевого комитета, который, конечно, будет упразднён за полной ненадобностью. Частная торговля будет или запрещена, или станет облагаться таким непосильным налогом, что окажется убыточна.
      Многие из присутствующих были впоследствии расстреляны или покончили жизнь самоубийством. Из харбинских газет мне удалось узнать, что застрелились Овсянкин, Бондарев и Циммерман.
      В тот же день я сходил в контору Кунста и купил для всей семьи билеты на пароход "Шэнью", следовавший в Шанхай. {361}
      И лишь одна моя мать упрямо протестовала против поездки. Пришлось потратить много времени, чтобы уговорить старушку ехать вместе с нами.
      Вечером я собрал всех пайщиков и познакомил их с решением покинуть Владивосток.
      Все уговаривали меня остаться, что повело к некоторому компромиссному решению, а именно: оставить служащим небольшой капитал для продолжения ведения дела. Я выдал доверенность на имя генерала Болдырева, с тем что вся прибыль, которую удастся получить, пойдёт в пользу служащих. На этом остановились, и генерал уверял меня, что недели через две я вернусь и буду продолжать своё дело.
      За составлением отчёта пролетела вся ночь. К вечеру 14 октября все пайщики были удовлетворены полным рублём с прибавлением семидесяти процентов прибыли за период с 1 января по 15 октября 1922 года.
      Перед отъездом наша контора несколько дней работала с невероятным напряжением и с огромной прибылью. При паевом капитале, равном приблизительно тридцати пяти тысячам иен, мы делали более ста оборотов в день. С уходом японцев все бросились обменивать иены на русское золото, серебро, американские и китайские доллары. И эта работа шла при большой конкуренции двух подобных учреждений: меняльного дела сына Николая Меркулова и Славянского. Последний из депутатов Народного Собрания образовал крестьянский кооператив для снабжения армии продуктами питания и, помимо этого, на полученные им крупные казённые авансы начал заниматься и эшанжем. За день или два до моего отъезда он пригласил всех своих пайщиков на завтрак, во время которого заявил, что его жена уезжает сегодня в Японию. Все высказали пожелание проводить её на пароход. Он затянул завтрак до самого отхода парохода и, нежно прощаясь на палубе с женой, на виду у всех провожающих не успел сойти по сходням и уехал в Японию.
      Когда пайщики вернулись в контору и поинтересовались состоянием кассы, то оказалось, что таковая пуста. Славянский её увёз, захватив не только деньги пайщиков, но и казённые авансы, коих числилось более семидесяти тысяч рублей.
      А вот я оделил всех до последнего гроша и уехал, увозя с собой около одиннадцати тысяч иен, принадлежавших мне и моему семейству. {362}
      Я не ограбил своих пайщиков, но меня ограбили собственные служащие в лице Добровольского, Сопетова и вернувшегося с фронта Немчинова. Всё, что я им оставил для ведения дела, и все деньги, что они собрали, - всего около четырёх тысяч иен - они поделили между собой и уехали в советскую Россию.
      Для меня была чрезвычайно тяжела не только потеря денег, половина коих принадлежала моей семье, но и разочарование в служащих, коих я спас от голода, дал приют, кормил и платил приличное по тому времени жалованье.
      Должен сказать, что последнее время в кассе обнаруживались пропажи денег. Помимо небольших просчётов, однажды пропали китайские даяны на сто иен. Тогда я отнёс это к возбуждённому состоянию кассира Немчинова, но теперь уверен, что деньги воровал Добровольский.
      Итак, прощай, Россия! Прощай, Владивосток, и прощайте, мальчики, к которым мы с женой относились так же, как и к своим детям.
      За несколько дней до нашего бегства из Владивостока явился в мою контору Бирич. Он только что приехал с Камчатки и зашёл всего на одну минутку.
      - Христиан Платонович, я надеюсь, вы не останетесь здесь. Я уезжаю в Циндау и бросаю дело.
      - Совсем напрасно, - сказал старик, - я совершенно не боюсь коммунистов и очень прошу вас приехать ко мне на дачу, где я расскажу много интересного о нашей неудачной экспедиции. А теперь нет времени, сейчас отходит поезд. И мы простились.
      Побывать у Бирича на даче мне не удалось, а потому я не узнал и подробности его путешествия и управления краем, о чём я теперь очень сожалею. Но несколько лет спустя в Сан-Франциско приехала его супруга Пелагея Петровна. Она была в моём магазине "Русская Книга" и вкратце рассказала о том, что очень скоро после водворения коммунистов её муж был арестован и судим за измену Родине. Его в числе нескольких участников экспедиции расстреляли ночью на Эгершельде. Перед казнью старик пал духом и совершенно не мог идти, поэтому его привезли на место расстрела в экипаже.
      Так закончил свою полную приключений жизнь Бирич, {363} судьбе которого уделили внимание Чехов, Дорошевич и я, если только мои записки когда-либо появятся в печати.
      От Пелагеи Петровны же мне удалось узнать, что Бочкарёв, занявшись грабежом местных золотопромышленников и не делясь награбленным со своей дружиной, был затравлен на одном из приисков собаками и зверски добит людьми. Куда делись его жена и дочь, мне узнать не удалось.
      Покидая Владивосток, я в последнюю бессонную ночь вспоминал всю свою жизнь и перечислял правительства, при которых мне довелось жить в России.
      Я был верноподданным Государя Александра II, Государя Александра III, Государя Николая II, гражданином республиканского Временного правительства, рабом коммунистического правительства на Урале, бесправным пленным чешского командования, подданным Уральского правительства, Директории, правительств адмирала Колчака, генерала Розанова, Земского правительства Приморья, рабом коммунистического Земского правительства, подданным Коалиционного правительства, Воеводы Земской Рати Дитерихса, правительства братьев Меркуловых.
      И вот теперь превращаюсь в эмигранта, которому придётся подчиняться правительству Китая...
      19 ноября 1934 года