Дорошевича я читал давно и, конечно, упоминания фамилии Бирича не помнил, а Чехов имелся под рукой, и я воочию убедился в правоте сделанного предостережения.
      Конечно, после этого наше пребывание под кровлей дома убийцы было до известной степени омрачено.
      И Христос прощал разбойников за их покаяние. Думаю, что Бирич много раз покаялся в своих проступках, а то обстоятельство, что два крупных писателя посвятили Биричу свои страницы, с несомненностью указывает на незаурядность этого человека. Из десятка тысяч сосланных суметь привлечь к себе внимание Чехова и Дорошевича было не так-то легко.
      До осени оставалось немного и бросать дачу, где хорошо жилось, а дочурка поправлялась, было трудно. И мы решили дожить здесь до сентября. Конечно, наше отношение к хозяевам стало несколько иным. Мы начали запираться на ночь, да и замечаемые и ранее мелкие пропажи разных вещей стали относить не к действиям прислуги, а скорее к работе хозяев.
      А вещи пропадали. Так, Лев Львович по просьбе сына Бирича, Сени, очень милого юноши, одолжил ему однажды браунинг. Сеня его не вернул, а на вопрос зятя ответил, что браунинг у него украли.
      Мы стали замечать, что в наших чемоданах роются. Стали запирать и их. Пропадали такие мелкие вещи, как шёлковые чулки Наташи, очутившиеся на ножках Шуры.
      - Ну, - говорил я, - просто прачка перепутала.
      Пропадали и новые игральные карты.
      - Просто не было карт, вот они и взяли, да забыли об этом сказать.
      Наконец, однажды, в воскресенье, перед завтраком, моя руки в уборной, я положил на подоконник браунинг, который носил с собой более пятнадцати лет. Это был подарок моей жены, который она привезла из Берлина.
      Вспомнив о нём за завтраком, я пошёл в уборную, но браунинга там не оказалось. Слава Богу, удалось купить подержанный.
      Мой зять рассказал мне историю, слышанную от зятя Бирича, офицера-финна, заведовавшего радиостанцией на Русском {337} острове. Его двое сыновей воспитывались у Бирича на даче. Сам офицер был женат на старшей дочери Бирича и был с ней разведён, что не мешало ему по праздникам посещать своих мальчиков Ростю и Славика. Сойдясь с моим зятем, он поведал, что вся семья Бирича, как его сыновья, так и дочери, очевидно, унаследовали от родителей склонность к преступлениям, и главным образом к присвоению чужой собственности.
      О Пелагее Петровне он сказал, что она не уголовная, но мать её, дворянского происхождения, была сослана на Сахалин, где и прошло детство её дочери, на которой и женился Христиан Платонович.
      А старшая дочь Бирича, бывшая жена этого офицера, оказалась форменной воровкой. Финн жаловался:
      - У меня стали пропадать не просто деньги, но деньги казённые. Однажды пропали из стола четыреста рублей, и я, заподозрив денщика, отдал его под суд. Денщика сослали, а прекратившиеся пропажи через некоторое время стали повторяться, что заставило меня выслеживать вора. И я поймал собственную жену, которую так любил.
      Это открытие привело к полному разрыву с женой, с которой он и развёлся.
      После этого она сошлась с американцем и уехала с ним в Шанхай.
      Перед отъездом, прощаясь и обнимая растроганного отца, она вытащила у него из жилетного кармана ключ от сейфа, стоящего в его спальне, и очистила его, увезя и бриллианты, и деньги.
      Рассказ на нас так подействовал, что мы решили покинуть дачу. В это время в семье Биричей произошли исключительные события, и мы наше решение отложили.
      НОЧНАЯ ТРЕВОГА
      Ещё до переворота братьев Меркуловых нам пришлось пережить несколько неприятных и тревожных минут.
      Я проснулся ночью от ружейного выстрела вблизи дачи. Подбежав к окну, я с трудом различил в ночной тьме в палисаднике несколько человеческих фигур. В одной из них я с трудом узнал старика Бирича с ружьём в руках, не ходившего {338} по двору, а скорее ползающего на четвереньках. Мы с зятем, наскоро одевшись и захватив по револьверу, выбежали во двор.
      Там мы застали Бирича, Миклашевского, Долгова и Сеню Бирича.
      - В чём дело? - спросил я старика.
      - Напали на соседнюю дачу. Уведут в сопки...
      Соседнюю дачу несколько дней назад сняли инженер Горяев совместно с Колесниковым. Первый был наш хороший знакомый по Екатеринбургу, где мы совместно владели асбестовыми рудниками, второй - хоть и был мне знаком по Самарскому съезду управляющих банками, но, видимо, избегал вести со мной знакомство. Поэтому оба соседского визита нам не сделали. Надменную фигуру Колесникова я хорошо помнил и по биржевым заседаниям.
      С их дачи слышались вопли о помощи.
      Я обратился к мужчинам с предложением бежать на помощь, но и старик Бирич, и Лев Львович говорили, что это опасно и надо выжидать. Я настаивал на своём и двинулся к даче. Лев Львович, схватив меня за руку, не отпускал. Я вырвался и, быстро пробежав палисадник соседней дачи, вскочил на террасу и встал в углу с револьвером в вытянутой руке. Сердце сильно билось, было жутко.
      - Откройте дверь! - крикнул я соседям.
      - Кто говорит? - послышалось из-за двери.
      - Это Аничков.
      В это время подбежали и остальные. Дверь открылась - на пороге стояли оба перепуганных жильца.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Кто-то лез к нам с чёрного хода и стрелял из ружья.
      Мы обошли дачу, но никого ни в саду, ни во дворе не нашли. Очевидно, нападающие скрылись.
      На другой день оба соседа пришли к нам благодарить за оказанную помощь.
      МЕРКУЛОВСКИЙ ПЕРЕВОРОТ
      Раза два биржевой зал сдавался под устройство митинга национальных организаций, и мне как маклеру удалось посетить митинг. Лидерами организаций были братья Меркуловы, {339} из коих первое место занимал старший - Спиридон Денисович. Он обладал ярким темпераментом и незаурядным ораторским талантом. Его речи выслушивались с большим интересом и вниманием, и вполне ярко обрисовывалось его водительство. Был он ростом выше среднего, худощав, шевелюра - жидкая, но его серые глаза горели огнём вдохновения и выдавали непреклонную волю.
      Второй брат, Николай, был среднего роста и плотного телосложения и по своей фигуре напоминал гостинодворского купца.
      Несмотря на зычный голос Меркуловых, речи их не производили впечатления глубокой продуманности, но дышали большой энергией.
      Эти митинги произвели на меня хорошее впечатление, и, если бы было свободное время, я постарался бы сделаться их активным членом.
      Национальные организации насчитывали немало членов. На средства братьев Меркуловых издавалась газета "Слово" с приличным по месту и времени тиражом.
      Несмотря на близкие отношения Биричей с Меркуловым, мы не были предупреждены о дне переворота и в тот день, 26 мая, отправились, по обыкновению, с Седанки во Владивосток. Подходя к нашей конторе, на углу Китайской и Светланки мы увидели значительную толпу, посреди которой на каком-то возвышении стоял знакомый мне по национальным митингам Гущин, обладавший большим ораторским даром. Его речь прерывалась частыми аплодисментами и одобрительными выкриками толпы. Он призывал народ к восстанию против засилья коммунистов, уверяя, что вся каппелевская армия идёт за Меркуловыми.
      Мы прошли в контору и застали там моего сына и всех служащих в большом волнении.
      - Папа, вчера у нас был генерал с переводчиком и приказал не выходить на улицу ни вчера вечером, ни сегодня, потому что будет "война".
      Мы всё время не отходили от окон, наблюдая за движением на улице. Светланка переполнилась любопытствующими.
      Совершенно непонятно, каким образом и для чего по Светланке повели партию политических, состоявшую из белого офицерства. Их было человек триста, а может быть, и больше. {340} Их сопровождали конвойные, вооружённые винтовками. Когда арестанты прошли небольшое расстояние от моей конторы к Гнилому углу, толпа бросилась на конвойных, которые, не сопротивляясь, дали себя разоружить. Арестанты, захватив винтовки, под одобрительные возгласы толпы двинулись по улице в том же направлении, а вдали от собора послышались первые выстрелы. Их было немного, были они редки и одиночны. Залпов и пулемётной стрельбы я не слышал.
      Потом я узнал, что на Светланке мужественное сопротивление оказали лишь чины местного Ч.К., да и то их было не более десятка, по всем вероятиям, перебитого каппелевцами. Один из защитников дэвээровского флага взобрался на крышу и, скрываясь за трубой, расстреливал нападающих каппелевцев в течение нескольких часов, счастливо избегая пуль противника.
      Правительство Земской управы во главе с Антоновым и Цейтлиным, поддерживаемое грузчиками, матроснёй и небольшими группами партизан, спустившихся с сопок, сосредоточилось в казармах Гнилого угла, где и вело продолжительную борьбу, кажется, весь день. Но уже часов в двенадцать дня было ясно, что меркуловское выступление удалось и мы вновь очутились под властью национального правительства. Русский, красный с синим углом, флаг сменил всюду дэвээровский.
      Я вновь испытал почти такую же радость, как в Екатеринбурге после взятия города чехами, с той лишь разницей, что тогда сильно верилось в полную победу над коммунизмом, а теперь закрадывались сомнения в дальнейшых успехах Белого движения.
      Вскоре появились афиши с извещением о переходе власти в руки национального русского правительства под названием Приамурского, чем определялась и его граница, включающая в себя чуть ли не всё Забайкалье. На самом же деле его территория, несмотря на то что в неё вошли Никольск-Уссурийский и Гродеково, всего Приморья не охватывала. Впоследствии многие называли его "правительством до Первой Речки".
      Само собой разумеется, что переворот был совершён при благосклонном содействии японского командования, которое препятствовало продвижению по линиям железных дорог красных войск из Д.В.Р. и, как говорили, вмешивалось в бои, когда {341} они разрастались с явным успехом для красных. Но всё же японское командование не воспрепятствовало правительству Антонова с преданными ему частями покинуть Владивосток, удалившись в сопки.
      На другой же день к нам пришёл Сергей Петрович Руднев и сделал предложение Николаю Ивановичу Сахарову занять пост управляющего делами Приамурского правительства, а моему зятю Льву Львовичу - помощника Сахарова. Лев Львович отказался, а Сахаров согласие дал.
      Предполагая, что правительству вряд ли удастся надолго удержаться у власти, я уговорил Сахарова оставить свой капитал в деле и обещал временно выплачивать ему сверх дивиденда половину жалованья, если он обещает держать меня в курсе всех финансовых распоряжений и намерений правительства. Это и было обещано.
      На место ушедшего Сахарова я посадил Немчинова с тем же окладом, что получал у меня кассир-артельщик, т. е. семьдесят пять иен. А остальным "мальчикам" прибавил до пятидесяти иен. Все были очень довольны и с большим рвением продолжали работу.
      Мне было страшно за новых правителей. Трудно добиться власти, но ещё труднее удержать её. Для этого нужны средства. Податной аппарат бездействовал. Правительство, несмотря на малую территорию, должно было содержать большой штат чиновников, выплачивать пенсию безработному офицерству, содержать войско да ещё в подражание демократическим странам содержать приносящее не пользу, а вред Народное Собрание.
      Россию охватила революция. Она представляла собой бушующее море, но не морской воды, а вонючих помоев. По этому зловонному морю братьям Меркуловым предстояло вести свою утлую ладью. Что было делать? Неужели капитану корабля в часы бури надо собирать матросов на митинг и спрашивать, куда и как вести судно? Конечно, нужна была диктатура, а вместо неё продолжало функционировать Народное Собрание. Впрочем, само правительство образовалось из пяти лиц - братьев Меркуловых, Еремеева, Макаревича и Адерсона.
      В сущности, это была та же диктатура, но скрытая, получившая впоследствии имя "Торгового дома братьев Меркуловых". Название для правительства совсем не лестное... {342}
      Как не могли братья понять и столковаться, что оставлять себе два голоса из пяти не совсем удобно? Много лучше было бы верховную власть передать одному Спиридону, а Николаю предоставить министерские портфели военного и иностранных дел, которые он имел. А Народное Собрание нужно было или распустить, или собирать раз в год на месяц для контроля и утверждения смет.
      Тяжело было и политическое, и финансово-экономическое положение нового правительства. Дело в том, что всё отчетливее становилась близость ухода интервентов. В Вашингтон посылалась депутация с просьбами удаления японских войск. А это было равносильно самоубийству Приамурского правительства. Было совершенно ясно, что с уходом японцев здесь водворятся большевики.
      Для меня подобное решение было непонятно. Мне казалось, что надо хлопотать перед союзниками о создании на востоке белого буферного государства под общим протекторатом держав Согласия и под верховным водительством одного из Романовых.
      Экономическое положение всех правительств, бывших во Владивостоке, зависело главным образом от количества застрявших во Владивостоке грузов как Императорского правительства, так и частных лиц. Но эти грузы начали расхищаться ещё при Розанове, и Меркуловым достались лишь крохи. Золотой запас, около восьмидесяти миллионов рублей, был передан Земским коммунистическим правительством Читинскому правительству Д.В.Р. Таким образом, касса нашего банка тоже была пуста.
      БОЧКАРЁВ
      Ещё в те дни, когда "товарищи", спустившись с гор, захватили власть в свои руки и устроили избиение арестованного белого офицерства на реке Хорь, я, гуляя по Светланке, увидел густую толпу, движущуюся от вокзала к Китайской улице. Толпа улюлюкала, как на охоте на волка.
      Я стоял на возвышении на Китайской улице и при повороте толпы со Светланки увидал посреди неё пленника со связанными за спиной руками. Это был человек высокого рос-{343}та, хорошего сложения, в черкеске, в казацкой папахе, лихо надетой набекрень. На его молодом и красивом лице не было и тени страха. Оно дышало презрением и гордостью.
      - Белобандит! - кричала толпа. - Разорвать тебя надо! Сволочь!
      Он шёл, как бы не слыша криков, не видя толпы.
      - Кто это? - спросил я одного из прохожих.
      - Правая рука казачьего атамана Калмыкова из Хабаровска.
      - Попался, сукин сын! - пояснил мне другой. - И чего только время зря терять? Давно пора его либо на фонарном столбе повесить, либо на кол посадить.
      Мне стало жаль несчастного пленника.
      Как-то в одно из воскресений этот человек, столь мне понравившийся, появился в столовой Бирича...
      Мы познакомились, и, сидя против него за завтраком, я не удержался сказать, что давно его знаю, и описал виденную картину.
      - Я думал, что вам не миновать смертной казни, и сердечно рад видеть вас живым и в добром здравии.
      С его появлением на даче и началось то событие, о котором я упоминал ранее. По отрывочным фразам я понял, что он приехал сюда неспроста, а с каким-то секретным предложением.
      Оказалось, что Биричи давно знали Бочкарёва, когда тот был ещё капитаном парохода, делавшего рейсы по Амуру.
      Появления Бочкарёва на даче стали частыми и сопровождались долгими совещаниями с Биричами, для чего они втроём запирались в спальне, даже позабыв про преферанс.
      От меня эти переговоры долгое время скрывались, но однажды старик Бирич посвятил меня в свою тайну.
      - Так вы говорите, что Бочкарёв произвёл на вас хорошее впечатление?
      - О да. Первое впечатление было почти восторженное. Ведь, в сущности, его вели на казнь, а он шёл ясным соколом и таким орлиным взглядом смотрел на толпу, готовую его разорвать, что не только меня, но и всю толпу подчинил своей воле. Струхни он хотя бы на секунду, и его бы разорвали.
      - А когда познакомились, очарование прошло?
      - Конечно, Христиан Платонович, ко всему привыкаешь, {344} привык я и к Бочкарёву. Но скажу определённо: он и теперь мне нравится.
      - И вы не ошиблись в нём. И теперь он не падает духом, а придумал такой блестящий план защиты от большевиков, что я просто диву дался. Он говорит, что с уходом японцев отразить нашествие большевиков на Приморье - дело почти безнадёжное. Единственное, что надо сделать, - это захватить теперь же Камчатку, берега Охотского моря, Якутск и, двигаясь на юг по Лене, угрожать Хабаровской железной дороге с севера. И только тогда при совместных действиях с войсками Приморья возможно и поражение большевиков, и дальнейшее наступление на Читу и Иркутск. Лена как единственный путь сообщения с Якутской областью местами так сдавлена скалами, что если их укрепить, то получатся вторые Фермопилы. Что скажете про этот план?
      - Я не военный, не стратег, но, насколько помню карту тех мест, думаю, что план говорит сам за себя.
      - Очень рад, что вы так думаете. Теперь скажу, что и Меркуловы, особенно Николай, склоняются к данному предложению и предлагают мне стать во главе экспедиции.
      - Почему же вам, а не Бочкарёву как его автору?
      - Нет, вы не так поняли меня. Конечно, военная власть вручается Бочкарёву, но он будет на основании общих законов подчинён в административном отношении непосредственно мне как вновь назначенному генерал-губернатору Камчатки и всего Северного края.
      - Почему же, скажите мне, Меркуловы в своём выборе остановились на вас? Ведь вы немолоды и, наконец, невоенный человек.
      - Вот потому-то и назначили, что я великолепно знаю Камчатку и весь Северный край.А мои годы служат порукой, что я сумею удержать Бочкарёва от чрезмерных увлечений.
      - Ну, а откуда же он наберёт себе армию? Ведь там население очень редкое?
      - Она у него готова: к нему стеклись его бойцы из Хабаровска. Их около пятисот, и всё это испытанные люди, скованные дисциплиной и верящие в своего атамана.
      - Ну, положим, это так... Но ведь для того, чтобы победить, нужны средства.
      - Эх, батюшка, да ведь вся Камчатка засыпана золотом, и {345} мы сумеем его достать. Помимо золота, там масса рыбы и оленины. Нужна мука, спирт и порох. Всё это Меркуловы дают в достаточном количестве, чтобы перезимовать двум-трём тысячам людей. Оружие и артиллерию тоже дают, а шкуры оленей будут и обувать, и одевать.
      - Ну что же, дай Бог успеха, - сказал я Биричу, пожимая руку. - По правде говоря, хоть и кажется мне всё это сказкой из "Тысячи и одной ночи", но я искренне желаю вам успеха.
      С этого дня по воскресеньям Бочкарёв стал появляться со своей супругой, женщиной из хорошей семьи. С ним почти всегда приезжал пожилой генерал, фамилию которого не могу вспомнить. Его Бочкарёв отрекомендовал мне как начальника штаба. Помимо генерала, приезжали и два адъютанта Бочкарёва и титуловали наших хозяев "Ваше Высокопревосходительство", что особенно нравилось Пелагее Петровне.
      Во время завтрака и обеда разговоры вертелись главным образом вокруг деталей плана. Мечты Бочкарёва доходили и до захвата Бодайбо.
      - Вот, Владимир Петрович, где неисчерпаемое богатство. Если бы нам удалось захватить прииски, золота хватило бы для ведения войны с большевизмом в большом, всероссийском масштабе.
      - Раз это так, то вам следует с первых же дней установить аффинаж и чеканку собственной монеты, чтобы ею расплачиваться с золотоискателями. По вашим словам, там золото очень высокой пробы и его охотно продают по три три с половиной тысячи иен за золотник. Это даст семь-восемь тысяч барыша с пуда купленного золота.
      - А ведь правда, - подхватил Христиан Платонович. - Ведь вы знаете аффинаж?
      - О да, знаю по нашему банку. Это стоит грош, но нужны кислоты и химическая фарфоровая посуда. Наша небольшая лаборатория в две комнатки могла пропустить в год до двадцати пяти пудов золота. А вот чеканка мне незнакома, но нужен небольшой моторный молот. Золотые листы можно легко изготовить на прокатных станках.
      - Эх, Владимир Петрович, бросайте-ка вашу меняльную контору и едем с нами. Там я вас назначу министром финансов. Все мы там разбогатеем, да и служением Родине замолим наши грехи. {346}
      - Нет, Христиан Платонович, хоть меня всегда интересовал север, но при таких политических условиях я боюсь его. Да при этом не очень-то и верю в ваш военный успех. Мне думается, что на севере, где больше инородцев, большевизм не успел ещё вполне расцвесть. От него население ещё не потерпело достаточно бедствий. Ведь смотрите, и здесь крестьянство стоит за большевиков, ещё недостаточно познав их. Русский человек своим глазам не верит, ему всё надо перетерпеть на своей шкуре. Вот почему я мало верю в успех вашего прекрасного плана, как и в то, чтобы Меркуловым с вашей помощью удалось отстоять Приморье от нашествия большевиков, когда уйдут японцы.
      - Ну что ж, поживём - увидим, а складывать рук не будем, - возразил мне Бирич.
      Отъезд был назначен на конец июля, и мы решили пока не оставлять дачу. Впоследствии отъезд экспедиции затянулся и только в конце августа Бирич с отрядом Бочкарёва на двух судах двинулся на Камчатку, к Петропавловску.
      Мне, признаться, очень нравился план Бочкарёва, но я никак не мог понять, как это Меркуловы назначают бывшего каторжника генерал-губернатором Северного края. Ведь прошлое Бирича там известно. Даже откидывая в сторону его прошлое, я не остановился бы на этом выборе из-за склонности старика к рюмочке, а главное, не нравилось мне влияние на него жены.
      Нет сомнения, что это она назначается на должность генерал-губернатора. Помимо этого, очень не нравились мне и открытые разговоры о возможности составить там личный капитал. Не эта ли мысль являлась главным двигателем решений и не заинтересован ли здесь лично был и "Торговый дом братьев Меркуловых"?
      Но назначение Христиана Платоновича на высокую должность генерал-губернатора Камчатки мало отразилось на манере нашего хозяина держать себя. Он остался тем же добродушным и хлебосольным человеком, каковым и был, и только на радостях стал выпивать несколько лишних рюмок водки.
      За неделю до отъезда Биричей Наташа сняла две комнаты в квартире Болдырева, а мы вернулись в нашу тёмную комнату над воротами. За несколько дней до отъезда сделал нам прощальный визит Бочкарёв. Он приехал с супругой и засиделся. Разговор вскоре привёл к его жалобам на тяжёлый и своенравный характер Пелагеи Петровны. {347}
      - Сам старик, - говорил Бочкарёв, - хороший, покладистый человек. Но ведь беда в том, что им командует жена, а это приведёт к таким столкновениям, что отравит нам всю жизнь.
      - Ну что же, - сказал я, - придётся вам с ней по-дружески и конфиденциально поговорить, да так, чтобы после этого разговора она прикусила свой язычок.
      - Да, - сказал Бочкарёв, - и мы с женой думаем, что без этого не обойдётся, благо и случай для разговора предвидится уже теперь. Генеральша потребовала отвести себе и мужу две лучшие каюты, указав номера. Я ответил письменно, что приказания Её Высокопревосходительства исполнены в точности, а сам переставил номера, так что лучшая каюта стала худшей. Завтра при погрузке выйдет первый скандал. Но я решил не уступать, а выдвинуть свои ультимативные требования.
      На другой день мы пошли провожать отъезжающих. "Генеральша", видимо, была не в духе, а Бочкарёв шепнул мне:
      - Был бой, но я остался победителем.
      - Поздравляю с первой победой. Это несомненный залог дальнейших успехов.
      Разговор пресёкся командой "смирно!". Войска вытянулись вдоль борта в две шеренги. На корабль входил военный министр Николай Меркулов.
      - На караул! - И Меркулов под звуки "Коль славен" обошёл фронт.
      После гимна Меркулов обратился к отъезжающим с короткой, но прочувствованной речью, покрытой дружным "ура!".
      Мы вышли на берег и долго смотрели вслед удалявшимся кораблям.
      Вскоре после меркуловского переворота знакомый нам японский генерал обратился ко мне с просьбой устроить ему комнату на той даче, где жили мы.
      Я передал желание Биричу, и тот с большой готовностью уступил свой кабинет. Старик генерал прожил с нами недели две, ходил в японском кимоно, сандалиях и с веером в руках.
      Был он по-своему очень любезен, но плохое знание русского языка делало это сожительство малоинтересным. Однако из немногих его фраз я понял, что через две недели последует переворот в Благовещенске, а через месяц - в Чите, что должно способствовать образованию белого буфера. {348}
      Это сообщение укрепляло во мне надежду на то, что японцы не покинут края. Я начал обдумывать вопрос о превращении своей меняльной конторы в банкирскую с отделениями в Харбине и в тех городах, которые войдут в буферную зону. В Чите и Благовещенске жило несколько служащих нашего банка, да и во Владивостоке место конторщика на Уссурийской дороге занимал хорошо мне известный и дельный служащий нашего банка, бывший управляющий Бугульминским комиссионерством, Сергей Андреевич Петров.
      Но очень скоро все планы развеялись как дым. Японская политика приняла диаметрально противоположное направление. Японцы решили покинуть Сибирь, и образование буфера скрытно, но не без участия японцев приняла на себя советская Россия, прикрываясь флагом демократизма.
      Никакого переворота в этих городах не произошло, а наш знакомый старик генерал, сочувствовавший Белому движению, вынужден был уйти в отставку и уехал, не простившись с нами. На его место был назначен молодой генерал. Он занял ту же квартиру и нанёс нам визит, отрекомендовавшись самым молодым генералом во всей Японии. Последовало и приглашение на чашку чая, после чего и нам пришлось ответить ужином с большим количеством холодного крюшона. Во время ужина, после тоста, сказанного мною "за здоровье самого молодого генерала японской армии", гость попросил разрешения взамен ответного тоста спеть песню. Переводчик пересказывал её содержание.
      И генерал поведал историю, в которой говорилось, что когда-то в принадлежавшем Японии Никольске-Уссурийском пели песни веселые гейши. Теперь же он поёт песню нам о том, что есть на свете самая многоводная река с прозрачной холодной водой, в которой воды так же много, как здесь на столе прекрасного вина. Вода реки столь же холодна, как и хозяйское вино. И он уверен: настанет время, когда мы вновь встретимся в прекрасном городе за Байкалом, что стоит на той реке, и будем с таким же удовольствием пить её холодную воду.
      Недурно сказано. Значит, японцы, несмотря на слухи об уходе, всё же мечтают занять Сибирь до Иркутска.
      Мне оставалось только чокнуться с генералом и сказать, что я буду рад, находясь в Иркутске, оказать дружеский при-{349}ём почтенному гостю, но мои годы не позволят дожить до этого времени.
      Незадолго до оставления Владивостока генерал пришёл к нам с прощальным визитом и поднёс свой фотографический портрет с дарственной надписью.
      ПОНЕДЕЛЬНИКИ
      Большое помещение нашей конторы дало идею устроить у себя нечто вроде клуба. Пригласив беженцев Симбирска и Екатеринбурга, мы предложили им собираться у нас каждый понедельник, а дежурная дама устраивала бы чай и закуски, разложив расход на всех участвующих в журфиксе.
      Эта простая мысль всем понравилась. У большинства жилищные условия были неважные. Надоело сидеть в отдельных комнатах, где было трудно принимать гостей, да и средства не позволяли этого делать. А тут в большой, тёплой и ярко освещённой комнате имелось и пианино. На понедельниках бывали: супруги Шипановы; бывший нотариус из Екатеринбурга Николай Флегонтович Магницкий; бывший юрисконсульт нашего банка, екатеринбургский мукомол и гласный думы, впоследствии отравившийся цианистым калием в Харбине, милейший Павел Степанович Первушин; Георгий Андрианович Олесов, управляющий Сибирским банком, со своей супругой Елизаветой Алексеевной и товарищем управляющего Першке; Валентин Фёдорович Щепин, бывший управляющий Азовско-Донским банком, с супругой; инженер Всеволод Сергеевич Горяинов с молоденькой супругой Александрой Александровной, часто бравшей на себя дежурство; Алексей Кузьмич Ценин. Однажды зашёл и Лев Афанасьевич Кроль. Всегда присутствовал Василий Георгиевич Болдырев, очень редко бывали Рудневы, почему-то от нас отдалившиеся. Раз пришли инженеры Бострем и Бехли, приехавшие из Харбина. Из молодёжи бывали моя дочурка Наташа с мужем, Лиза Олесова, Митя Критский, адъютант контр-адмирала Старка, моряки Буцков, барон Мегден и наши служащие. Обычно бывало весело. Молодёжь танцевала, взрослые садились за преферанс. Я иногда читал свои записки, а больше вёл бесконечные разговоры на политические темы и вступал в споры о том, уйдут или не уйдут японцы. {350}
      Дежурные дамы старались перещеголять друг друга искусством вести хозяйство, ради чего потихоньку приплачивали свои собственные деньги.
      Засиживались обычно за полночь.
      Так, на товарищеских началах, встретили мы и Рождество, и Новый год. На эти два вечера расходы превысили иену на человека, что дало возможность и устроить ужин, и выпить крюшон.
      ДЕЛА КОНТОРЫ
      Дела моей конторы шли в гору. Я начинал завоёвывать общественное доверие и по времени большого кредита, ибо паевой капитал совокупно со вкладным подходил к пятидесяти тысячам иен. Этого было более чем достаточно, даже иногда чувствовался переизбыток средств. Это обстоятельство заставляло меня не только отказываться от новых вкладов, но и при случае избавляться от лишних денег. Однажды явилась ко мне вкладчица из Никольска-Уссурийского и, польстившись на большой процент в двадцать четыре годовых, внесла две тысячи иен сроком на один год. Но не прошло и месяца, как дама явилась в контору и, трепещущая от волнения, начала умолять меня вернуть деньги.
      - Сударыня, кто вас так напугал, зачем вы волнуетесь? Берите ваши деньги хоть сейчас, но вот проценты за это время я вам не заплачу.
      Получив деньги, барыня имела растерянный и, пожалуй, недовольный вид. А через две недели вновь пришла с просьбой принять от неё вклад, в чем я ей уже отказал. Такие отказы были лучшей рекламой для моего дела и увеличивали число желающих поместить свои капиталы в нашу контору.
      Первого января 1922 года по случаю Нового года моя контора была закрыта. Я со служащими с утра приступил к заключению годового отчёта. К двенадцати часам дня отчёт был завершён и выведена прибыль, выразившаяся в восьмидесяти процентах на паевой капитал. Я ликовал и отправился покупать закуски и вино, устроив обильный завтрак. Капитал всех вкладчиков почти удвоился. Было чему порадоваться... {351}