В. П. АНИЧКОВ
      Екатеринбург - Владивосток
      (1917-1922)
      Автор книги родился в 1871 г. в родовом имении в Смоленской губернии. Окончил Коммерческое училище в Санкт-Петербурге и Высшее техническое - в Москве. Четверть века возглавлял отделение Волжско-Камского банка в Екатеринбурге, одновременно являясь директором-распорядителем Алапаевского горного округа.
      В силу своего положения В. П. Аничков оказался в центре февральских и послефевральских событий на Урале и в Сибири.
      Сразу же после Февральской революции Аничков вошёл в состав Комитета общественной безопасности. После прихода к власти большевиков и национализации банков автор пережил арест, бегство в леса Урала. В 1918 г. в его доме останавливался великий князь Сергей Михайлович, погибший от рук большевиков, следователь Н. А. Соколов, камердинер Императора Т. И. Чемодуров...
      Значительное внимание в книге уделено периоду правления адм. А. В. Колчака. Аничков вошёл в состав Министерства финансов Омского правительства, деятельно участвуя в разрешении финансовых проблем Сибири того времени.
      В 1919 г. Аничков переехал во Владивосток, где на протяжении трёх лет чередой сменяются правительства. В 1923 г., предчувствуя близкий захват Приморья большевиками, он покинул Россию и через Шанхай добрался до берегов Америки. В 1932 г. поселился в Сан-Франциско, где открыл первый русский книжный магазин "Русская Книга". Умер в 1939 г., похоронен в Сан-Франциско на сербском кладбище.
      Воспоминания богаты живыми наблюдениями и редкими деталями.
      Владимир Петрович Аничков
      1917, Екатеринбург
      СОДЕРЖАНИЕ
      Часть первая. РЕВОЛЮЦИЯ
      Первый день
      Комитет общественной безопасности
      Работа Исполкома
      Праздник Русской революции
      Крестьяне и рабочие
      Милиция и армия
      Реформа правописания
      Торговля и финансы
      Кончина Исполкома
      Лето 1917-го
      "Заём Свободы"
      Приход большевиков
      Встреча с Крестинским
      Борьба в школе
      Мой арест
      Национализация
      Последствия национализации
      Мысли о капитале
      Смерть отца
      Часть вторая. 1918 год
      Приезд великих князей
      Пасха
      Великие князья
      Последние дни
      Красный террор
      Жизнь на заимке
      Вылазка в город
      Возвращение в Маргаритино
      В лесу
      Ольгин день
      Возвращение в Екатеринбург
      Новое о терроре
      После большевиков
      Похороны жертв террора
      Праздник в честь чехов
      Чемодуров
      Часть третья. ОМСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ
      Уральское правительство
      Съезд банкиров
      Прибытие в Омск
      Мой юбилей
      В Министерстве финансов
      Ревизия
      Визит Колчака
      Профессор Грум-Гржимайло
      Вести о лже-Анастасии
      Денежная реформа
      Переезды и встречи
      Эвакуация Екатеринбурга
      Вновь в Омске
      На пути в Иркутск
      Иркутск
      После Иркутска
      Часть четвёртая. ВЛАДИВОСТОК
      Прибытие
      Мятеж Гайды
      Будни
      Бал
      Отъезд юнкеров
      Сон Наташи
      После переворота
      Проблема золота
      Организация фабрики
      Земское правительство
      Генерал Болдырев
      Свадьба Наташи
      Девальвация
      Я биржевой гофмаклер
      Меняльная контора
      Болезнь Наташи
      Бирич
      Ночная тревога
      Меркуловский переворот
      Бочкарёв
      Понедельники
      Дела конторы
      Поход на Хабаровск
      Падение Меркуловых
      Переворот Дитерихса
      Прощай, Владивосток
      Часть первая
      РЕВОЛЮЦИЯ
      ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
      Пока мы вели переговоры с губернатором, вести о происходящих в Петрограде событиях облетели весь город, и вечером 4 марта в думе вместо назначенного заседания гласных образовался митинг совершенно неизвестных нам людей, среди коих много было и солдат. Откуда только взялись эти подпольные ораторы?..
      Трудно припомнить и передать, что именно говорилось на том многолюдном митинге, где слово брали ни перед кем не ответственные люди. Почти все они отличались недюжинными ораторскими способностями, большой наглостью и самым беззастенчивым отношением к подтасовке фактов и цифр. Словом, началось повторение того же безобразия, которое так поражало меня в революцию 1905 года. Государя иначе как "Николай Кровавый" никто не называл. Народу было так много, что городской голова предложил присутствующим перейти для развития прений в зал музыкального училища. Дышать было нечем. Нашлась масса ораторов. Что говорили они, передать трудно.
      Мне, в качестве гласного, тоже пришлось выступать. Когда дали слово, в моей голове не было ни единой мысли. Я говорил в состоянии, похожем на сомнамбулический сон. Судя по громким и долгим аплодисментам, выступал я недурно и неглупо, и меня терпеливо слушали. Главной темой моего потока красноречия было уверение, что рано ещё радоваться наступившей революции. Если в настоящее время революцион-{5}ные завоевания настолько велики, что нет непосредственного опасения возврата к прошлому, то вся трудность переживаемого момента заключается в том, чтобы указать путь, по коему следует идти в дальнейшем. Этот путь я вижу в самоочищении от всяких скверных помыслов, в полном отречении от личных благ и в дружном направлении всех сил к одной цели - победе над врагом Родины. Неужели, говорил я, с наших рук сорваны оковы только для того, чтобы драться друг с другом? Нет, эти руки отныне свободны только для того, чтобы слиться в братских объятиях.
      Не знаю, чем кончился этот митинг, ибо я покинул его часов в одиннадцать. Помню только, что особый успех выпал на долю некой Завьяловой, вероятно, потому, что это было первое робкое выступление женщины на местной политической арене. Впоследствии Завьялова играла большую роль в Екатеринбурге, в профессиональных союзах и Комиссариате общественного призрения, где она, будучи гражданской женой комиссара Сосновского, тоже занимала должность комиссара.
      На другой день вечером было решено устроить собрание думы в целях избрания комиссара с полномочиями, равными губернаторским. Но думский зал оказался захваченным толпой. Гласные собрались в комнате, где обычно шла работа всевозможных комиссий. Городской голова, надев цепь, открыл заседание. Я запротестовал. Ко мне присоединился Кванин, а за ним и другие гласные, и мы потребовали очистить зал от непрошеных гостей. Однако городской голова колебался и, видимо, боялся исполнить наше требование. Не знаю, чем бы это кончилось, но его выручил случай. К нам вошёл какой-то субъект и от имени демократического собрания заявил, что митинг закончен и постановлено образовать Комитет общественной безопасности. В комитет должно быть выбрано десять членов от демократии, столько же от солдат и офицеров, и таковое же число мест решено предоставить гласным по избранию думы.
      Выдвинутое кем-то предложение о выборе только трёх депутатов отвергли и приняли моё предложение о заполнении всех десяти вакансий.
      Мы перешли в думский зал заседаний.
      Здесь единогласно было решено, что никто из гласных не имеет права отказываться от избрания на ту или другую долж-{6}ность. После этого приступили к выбору в состав Комитета общественной безопасности десяти гласных.
      Выбраны были: Ардашев, Кенигсон, Замятин, Соколов, Питерский, Доброскок, Давыдов, Ипатьев, Степанов и я.
      После выборов начались прения по наказу выбранным, причём к ним были допущены избранные демократическим собранием двадцать человек. Эти прения приняли страстный характер, особенно после выступления железнодорожника Толстоуха, воскликнувшего:
      - Если вы не согласны с нами, то на поддержку демократии выступит весь Сто двадцать шестой полк.
      Блестяще ответил ему Давыдов.
      - Пусть не только полк, - во весь голос когда-то оперного певца кричал он, - а пусть весь гарнизон пожалует сюда, чтобы штыками заткнуть мне глотку. Но и тогда, пока хватит сил, я всё же буду говорить...
      Но тут речь его была прервана входящей депутацией Сто двадцать шестого полка в полном составе во главе с полковником Богдановым. Торжественно-медленно продвигалась депутация. Остановившись перед городским головой, полковник заявил, что весь полк передаёт себя в распоряжение городского головы как представителя городского самоуправления и нового правительства. Эти слова были покрыты несмолкаемыми и дружными аплодисментами. Минута была не только трогательная, но и внушительно-торжественная. Вслед явились депутации Сто сорок девятого и Сто двадцать четвёртого полков.
      Заседание закончилось командировкой представителей вновь организованного Комитета общественной безопасности на большой митинг, собравшийся в городском театре. Выбрали всего троих: от военных - прапорщика Воробьёва, от демократической группы - Пиджакова, а от думской группы выбор пал на меня.
      Театр был настолько переполнен, что мы с большим трудом пробрались на сцену.
      Перед нашими глазами представилась никогда ещё не виданная картина... Театр был переполнен народом так, что становилось страшно. Казалось, не миновать катастрофы. Это было почти сплошное море солдатских шинелей с небольшими крапинками женского элемента и штатских граждан. Шум {7} стоял невообразимый, все что-то кричали, и из общего гула многотысячной толпы явственно долетали слова: "Арестовать, арестовать, арестовать..."
      Особенно запомнилась мне мощная фигура очень тучного лысого солдата, чей бас покрывал весь хор. И, как бы в пандан к нему, на барьере одной из лож бенуара стоял тоненький, маленького роста человек, судя по бритому лицу - актёр (что потом и выяснилось). Невероятно визгливым тенором, жестикулируя руками, с какой-то особой злобой и упоеньем он выкрикивал всё те же слова: "Арестовать, арестовать..."
      Направо от меня, на сцене, впереди всех, стоял какой-то вдребезги пьяный прапорщик с солдатским Георгием и размахивал вынутой из ножен шашкой, как бы дирижируя ею перед обезумевшей толпой. Он кричал: "Губернатора, полковых командиров, жандармов - арестовать! Занять почту, телеграф, телефон и вокзал..."
      Приехавший со мной прапорщик Воробьёв смело подошёл к нему:
      - Вы пьяны, прапорщик, извольте вложить шашку в ножны, иначе я вас арестую.
      - А вы кто такой, как смеете?.. - уже постепенно робеющим тоном возражал пьяный прапор.
      - Я член Комитета общественной безопасности, и вы обязаны подчиняться мне. Слышите, что я вам говорю?..
      Храбрый прапорщик, как ни был пьян, всё же опустил шашку и как-то бочком скрылся в толпе. Эта нелепая сцена привлекла внимание театра. Всё как-то сразу стихло. Воспользовавшись наступившей тишиной, Пиджаков объявил, что мы члены Комитета, к которому отныне перешла вся революционная власть, и командированы сюда, чтобы об этом объявить народу.
      Его слова были встречены криками "браво!" и дружными аплодисментами.
      Беспокойного артиста, всё ещё выкрикивающего слова об аресте, Пиджаков попросил пройти на сцену.
      - Всех арестовать, - прокричал артист напоследок, - губернатора, архиерея, полицмейстера!
      - Вы кончили? - спросил я.
      - Да, кончил.
      - Граждане, успокойтесь! - обратился я к толпе. - {8} Если кого надо будет арестовать, то это сделает Комитет общественной безопасности. Никаких самочинных поступков мы не допустим. Что же касается губернатора, то арестовывать нам его не придётся, ибо, пока мы митинговали, он выехал с поездом в Пермь, где ему, очевидно, не избегнуть ареста от своих же пермяков. Архиерей же пусть служит молебны. Он никому не мешает, и ставить ему в вину характер его проповедей вряд ли будет справедливо, так как ныне не только архиерей, но и всякий гражданин пользуется свободой слова...
      Толпа молчала, как бы разочарованная в том, что ей так никого арестовать и не придётся.
      В это время к толпе обратился с речью городской голова, только что приехавший из думы.
      Он начал рассказывать о торжественном заседании думы и о признании себя единственной законной властью всеми депутациями местных полков.
      - Обухов - вор! - закричал кто-то. - Долой его! Какая ему, вору, власть!
      Толпа заулюкала, и городской голова скрылся за кулисами.
      Не знаю, что было дальше. Меня попросили немедленно перейти в буфетную комнату для обсуждения вопросов, связанных с образованием Комитета.
      Едва мы, выбранные от думы, вошли в узкую и длинную комнату буфета, как Пиджаков объявил заседание открытым, а Толстоух, отрекомендовавшись украинским хлеборобом, отдал приказ немедленно вызвать всех ротных Сто двадцать шестого полка. Не прошло и десяти минут, как в комнату вошли шестнадцать офицеров в походной форме и шинелях, с револьверами за поясом и шашками наголо и, встав против нас в четыре шеренги, совершенно изолировали нас от входа.
      Ещё раз подтвердив, что заседание объявлено тайным и что каждый, кто не согласится с его решением, будет убит на месте, самочинный председатель предложил собранию немедленно произвести аресты всех власть имущих, не исключая полковых командиров и штаба бригады, а затем занять караулами вокзал, почту и телеграф.
      Инженер Бабыкин, оказавшийся здесь, сказал, что к вокзалу нужно подходить с большой осторожностью, ибо может случиться катастрофа. {9}
      Кенигсон попросил слова и начал указывать на полную бесполезность неорганизованных выступлений.
      В ответ на это председатель предложил лишить слова всех присутствующих представителей буржуазной думы как жалких трусов.
      Всё возмутилось во мне от этого наглого предложения. Сердце болезненно сжалось, голова начала кружиться, я был близок к обмороку. Помню только бледное, грустное лицо Давыдова, очевидно, тоже близкого к обморочному состоянию.
      Я сорвался с места и бешено накинулся на председателя:
      - Мы трусы? Нет, трусы, и позорные трусы, - вы! Вам надо всех арестовать, ибо вы боитесь за собственную шкуру, за тёмное прошлое, видя во всех и везде контрреволюцию. Да какой вы председатель, кто вас выбрал, как смеете вы объявлять заседание тайным и выносить резолюцию о лишении нас слова? Я заявляю, что не признаю вас председателем, и не желаю оставаться в этом заседании, а потому выхожу немедленно, - и с этими словами двинулся к выходу.
      Стоявший рядом Питерский шепнул мне: "Смотрите, офицерам не приказано никого выпускать отсюда живыми". Но я шёл прямо на офицерские шеренги, которые расступились предо мной и шедшими вслед за мной гласными. И никто из офицеров не только не замахнулся шашкой, но и не проявил ни малейшего намерения к нашему задержанию.
      Совершенно не сговариваясь, мы очутились в клубе.
      Отлично помню, как, войдя в зал клуба, я был поражён присутствием массы клубной публики, спокойно игравшей в лото.
      Знакомая картина... Какой нелепой представилась она мне в этот момент! Как, думалось мне, в России революция, только что я был в опасности, меня могли убить, да и не одного меня... Нет сомнения, что в эту ночь будут произведены аресты как нас, выбранных в Комитет гласных, так и всей администрации и полковых командиров. Возможно, эти аресты не пройдут вполне благополучно и не обойдутся без человеческой крови. А публика мирно играет в дурацкую игру. Нет, от этой публики не жди поддержки, не жди спасения, в ней наша гибель. И злое чувство закралось в мою взволнованную душу. О, как хотелось взять хлыст и перебить всю эту ожиревшую, глупую и развращённую публику! Ничего, пусть {10} играют, доберутся революционеры и до их толстой шкуры. И поделом, злорадствовал я.
      Мои мысли были прерваны подошедшими ко мне Чистосердовым и Кролем.
      - Необходимо сейчас же приняться за рассылку повесток представителям всех организаций с просьбой завтра к вечеру прислать в думу делегатов на организационное собрание Комитета общественной безопасности. Впрочем, об этом поговорим отдельно. Идёмте в библиотеку, там, вопреки обычаям клуба, нам накрыт ужин. Необходимо прочно и основательно сговориться.
      Я пошёл в библиотеку, где застал за столом всех думцев, приехавших с тайного собрания в театр.
      Нельзя сказать, чтобы настроение было весёлое.
      Кажется, Кенигсон заговорил первым.
      - Нет сомнения, господа, что компания, от которой мы уехали, сегодня ночью начнёт производить намеченные аресты. Конечно, дабы гарантировать себе личную безопасность, этим господам придётся прежде всего арестовать не согласных с ними.
      - Да, - сказал всегда молчаливый Соколов, - а уж вас, Владимир Петрович, первого схватят. Ну и отделали вы их! Только не советую я вам в будущем выступать с такими речами. Я всё думал, что вас хватит кондрашка. Сперва вы сделались бледнее полотна, а когда вскочили, были красным, как кумач.
      - Что же делать? - спрашивали все. - Нужно ли предупредить командиров полков о грозящей опасности?
      - Пожалуй, это будет истолковано как донос.
      - Совершенно верно, - подтвердил Давыдов. - Если мы их предупредим, то всё равно от ареста не спасём, поскольку против них идёт офицерство. А вот себя в корне дискредитируем...
      - Молчать и ждать спокойно событий?..
      На этом и порешили. Так велики и сильны были традиционные понятия о рыцарской чести, проводимые в общество дворянством. И как надсмеялись потом над этим благородством переоценившие все ценности коммунисты...
      К нашей компании присоединился Л. А. Кроль и начал развивать мысль, уже переданную мне, о необходимости сконструировать заново Комитет общественной безопасности пу-{11}тём приглашения как можно большего числа представителей всевозможных организаций и тогда уже приступить к выборам, а эти аннулировать. По всему было видно, что он хочет взять вожжи революции в свои руки и попасть в председатели Комитета. Каждый из нас с большим удовольствием переуступил бы право своего избрания, и мысль Кроля по существу была правильная. Этим способом можно было, хотя бы на время, приблизить к управлению более или менее умеренные элементы, откинув большинство крайне левых. И предложение его было принято единогласно. Все мы тотчас после ужина принялись за составление списка организаций и редактирование повесток.
      Все старались подольше засидеться в клубе, ибо перспектива быть арестованным по возвращении домой ничего хорошего не предвещала.
      Но прошло время, клуб начал пустеть, и волей-неволей пришлось возвращаться домой.
      Как хорошо, думал я, что жена и Наташа уехали в Петроград. По крайней мере некому будет волноваться, если меня арестуют и даже пристрелят. Вот если, спаси Господи, ранят - а живым в руки я решил не даваться, - что тогда?..
      С этими невесёлыми мыслями подъехал я к своей квартире, расположенной над банком.
      Во флигеле был виден огонь. Значит, полковник Тимченко, командир Сто сорок девятого полка, ещё не спит. А быть может, он уже арестован?
      Когда я очутился один в своей спальне, страх напал на меня, и вместе со страхом всё сильнее начал мучить вопрос: что с Тимченко?
      Пойду поговорю с ним по телефону. Ну, а если телефонная станция уже в руках революционеров? Тогда сейчас же узнают, что я хотел говорить с Тимченко, дабы передать ему постановление тайного совещания. Однако какое же это совещание, когда я сам не признал ни председателя, ни его постановлений?
      Ободренный этой мыслью, я подошёл к телефону:
      - Это вы, Владимир Ильич?
      - Я. А это вы, Владимир Петрович? Я не сплю и всё поджидаю вас. Можно к вам прийти?
      - Прошу, но только не звоните, я сам открою вам дверь. {12}
      Как ни старался я не шуметь, чтобы прислуга не узнала о моём ночном свидании с Тимченко, но всё же, когда я спускался по парадной лестнице, наверху появилась наша старшая горничная, крайне любопытная старая дева.
      - Варя, вам что?
      - Да я слышу, что кто-то ходит.
      - Вы мне не нужны, идите спать.
      Верхняя дверь призакрылась, но я чувствовал, что Варя подслушивает, почему и начал, топая ногами, подниматься наверх. Когда дверь плотно закрылась, я вновь спустился вниз и, открыв дверь, впустил полковника. Мы прошли в кабинет.
      - Рассказывайте, Бога ради, что произошло. Я всю ночь поджидал вас.
      Я по секрету передал ему всё, что знал.
      - Да, положение... - сказал Тимченко. - Живым им в руки я не дамся.
      - Что же вы думаете делать, полковник?
      - Думаю вызвать к себе караул.
      - Но тогда узнают, что я вам всё передал и выдал эту шпану. Нет, я прошу вас этого не делать. Лучше будем выжидать. Ворота наши крепкие, и, если в них будут ломиться, бегите ко мне, и мы вместе удерём или через банк, или через сад.
      Моё предложение было принято, и мы расстались.
      ***
      Полковник Владимир Иванович Тимченко за неудачные бои перебитого полка был возвращён в тыл и принял командование Сто сорок девятым полком, стоящим в Екатеринбурге.
      Это был славный малый, любящий общество, женщин, вино и карты. Последними он особенно увлекался, крупно играя в железку. В то время ему везло: выиграв около ста сорока тысяч рублей, он держал их на текущем счёте в нашем банке.
      Каждый раз, внося в банк деньги, он заходил в мой кабинет и, остановившись в дверях, рапортовал:
      - Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что вчера произошло жаркое сражение, в результате коего я вышел победителем и присоединил к моему капиталу ещё семь тысяч рублей. {13}
      - Ох, полковник, бросьте играть! Выиграли и выиграли, на всю жизнь хватит. Ведь одних процентов будете получать более шести тысяч, а если к ним прибавить ваше жалованье или пенсию, так вы на всю жизнь останетесь обеспеченным человеком. А то смотрите - продуетесь. А что вы продуетесь, если вы не шулер, как про вас, конечно, говорят, - я готов отдать мою голову на отсечение.
      - Ну вот, а я вам докажу, что и не шулера выигрывают, и непременно послушаю вашего совета, когда сумма моего выигрыша достигнет трёхсот тысяч рублей. Вот тогда можно и отдохнуть: по тысяче рублей в месяц для меня будет вполне достаточно.
      - Поживём - увидим.
      - А кто вам говорил, что я шулер?
      - Решительно никто.
      - Откуда же вы взяли такое пикантное словечко?
      - Эх, полковник, ведь я тоже когда-то поигрывал и определённо знаю, что как только кто-нибудь начинает сильно выигрывать, то сейчас же про него начинают говорить, что он шулер.
      - Это правильно. Ну да чёрт с ними, пусть говорят. Моя совесть чиста, да и капитал будет цел.
      ***
      Тяжела была эта ночь. Я долго не мог уснуть, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому шуму на улице. В эту ночь после двухлетнего поста я вновь закурил. Действие первой папироски было настолько сильно, что, я думал, у меня лопнет сердце. Спас я себя тем, что понюхал валерианки. Вскоре она подействовала, и я уснул тревожным сном.
      На другой день, как только встал, я отправился в думу, где застал почти всех членов Комитета. Решено было вопрос о конструировании отложить до завтра, так как вечером назначено было большое собрание представителей всевозможных организаций с той же целью.
      Председателем временно выбрали Давыдова. Затем приступили к обсуждению внесённого левыми вопроса о немедленном аресте уполномоченного и жандармских офицеров.
      Губернатор действительно успел уехать в Пермь вечерним поездом. Вопрос был поставлен на открытую баллоти-{14}ровку. Все левые, с которых начал голосование Давыдов, высказались против ареста военных начальников. Правые выгораживали генерала Форт-Венглера. Когда очередь дошла до меня, я сказал, что голосую за домашний арест генералов Форт-Венглера, Нецветаева и всех жандармских офицеров. Однако необходимость их ареста вижу не в том, что они могут представлять опасность своими контрреволюционными действиями, а в том, что, судя по настроению верх-исетских рабочих и нашей уличной толпы, опасаюсь за жизнь этих людей. И поэтому предлагаю подвергнуть их домашнему аресту, выставив усиленную охрану. Что же касается ареста архиерея, то, с моей точки зрения, ему никакая опасность не угрожает, отчего против его ареста я протестую.
      - Помните, господа, что если религия не нужна многим здесь присутствующим, то огромной массе народа, а особенно женщинам, она всё же необходима. Поэтому к решению таких вопросов нужно приступать с сугубой осторожностью.
      Левые не согласились и настаивали на аресте архиерея. Тогда я предложил послать к нему депутата с твёрдым приказом не выходить из дому, совершая богослужения в церкви. С таким же предложением было решено обратиться и к настоятельнице женского монастыря. Эта миссия была возложена на Давыдова. Аресты остальных лиц были возложены на капитана Захарова.
      Затем мы, гласные, собрались у Ардашева и выбрали трёх комиссаров: Ардашева, Питерского и Кенигсона. Я же наотрез отказался выставлять свою кандидатуру, решив возможно пассивнее держаться в Комитете общественной безопасности, избегая принимать на себя сколько-нибудь выдающиеся назначения.
      КОМИТЕТ ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
      Вечером того же дня в думе состоялось многолюдное, более пятисот человек, собрание в целях организации Комитета общественной безопасности. После незначительных прений, кого избрать председателем, сошлись на имени Л. А. Кроля.
      Признаюсь, избрание это было для меня тяжело. Неужели, думалось мне, мы не могли выбрать в председатели перво-{15}го революционного органа, к которому переходила вся власть, русского человека? Чем можно это объяснить, как не особой застенчивостью нашей нации?.. Ведь никто из нас не позволил себе самолично выставить свою кандидатуру, как сделал это Кроль, прося многих о своём избрании.
      По нашим традиционным русским понятиям, если и выдвигалась друзьями та или иная кандидатура, то избираемый никогда не осмелился бы положить за себя шар. Отброс этой традиции, начиная с революционных недель, повлёк к засилью евреев во всех революционных учреждениях, что, несомненно, имело впоследствии огромное влияние на ход революционных событий.
      Но надо отдать должное Кролю. Он оказался великолепным председателем, справляясь с собранием, которое было и многолюдно, и разношёрстно, и протекало в чрезвычайно нервной обстановке.
      Решено было образовать Комитет общественной безопасности, членами которого вошли представители всех организаций, по два человека от каждой. Общее число депутатов составило шестьсот. Этот многолюдный Комитет принял на себя функции парламента всего Урала. Председателем Комитета был избран Кроль, товарищами его - прапорщик Бегишев и секретарь думы Чистосердов. Все трое по убеждениям были близки к партии кадетов. Затем была избрана Исполнительная комиссия, в которую включили тридцать человек от думы, Демократического собрания и военных.
      Вот уж, думал я, права пословица: человек предполагает, а Бог располагает. Ведь не хотел же я играть активной роли, а попал, что называется, в самую кашу. Но отказываться было неудобно, и я решил сделать это через несколько дней при первом удобном случае.
      Выбрав нас, собрание выразило пожелание, чтобы каждый из выбранных представился собранию по отдельности.
      На меня этот процесс представления произвёл тягостное впечатление. Особенно тягостно было называть себя не дворянином, а гражданином Владимиром Петровичем Аничковым.
      На этом собрании произошёл следующий инцидент. Представители левых и солдат начали требовать увеличения числа мест для своих кандидатов. Особенно резко выступал всё тот же Толстоух и, дабы произвести большее впечатление, заявил, что дума окружена войсками и нас скоро всех перебьют. {16}
      Впечатление действительно было сильное. Все растерялись и примолкли.
      Как раз в это время в зал, быстро расталкивая толпу, вошёл инженер-путеец Бобыкин с протянутой вперёд рукой и с вытянутым указательным пальцем. Он обежал быстрым взглядом зал и, остановив свой палец на Толстоухе, закричал:
      - Граждане, заявляю вам от имени железнодорожников, что перед вами провокатор! Проверьте его мандат - он у него подложный.
      Едва он успел это проговорить, как в другую дверь вошло трое членов Комитета, заявив, что войска вызывались по телефону тем же Толстоухом.
      Поднялся невообразимый крик. Я думал, что его разорвут, но председатель не растерялся и властным жестом призвал собрание к молчанию.
      - Я предоставляю вам слово, господин Толстоух. Что скажете вы в своё оправдание против возводимых на вас тяжких обвинений?
      Толстоух что-то пробурчал и смолк.
      - Вы молчите... В таком случае потрудитесь покинуть зал. А вы, господа члены Следственной комиссии, потрудитесь сейчас же разобраться в этом деле и проверьте мандат.
      Через каких-нибудь двадцать минут члены следственной комиссии подтвердили как подделку мандата, так и то обстоятельство, что Толстоух по телефону вызывал Сто двадцать шестой полк.
      - Гражданин Толстоух, вы свободны, - заявил председатель, - можете уходить. О вашем поступке будет немедленно доведено до сведения ваших сослуживцев по станции Екатеринбург-Второй.
      Чего добивался Толстоух, так и осталось тайной не только для Комитета, но и для меня, несмотря на то что впоследствии мне пришлось беседовать с ним в качестве товарища председателя Исполнительной комиссии. Он обратился ко мне с просьбой дать ему какое-либо место, ибо он по суду товарищей был отстранён от службы на железной дороге.
      Тотчас после собрания, пользуясь тем, что все левые отправились на митинг и остался лишь латыш Лепа, Ардашев собрал членов Исполнительной комиссии и обратился к ним с просьбой освободить генерала Форт-Венглера. Когда очередь {17} баллотировки дошла до меня, я заявил протест как против способа созыва собрания, так и против самой баллотировки.
      - Вы отлично знаете настроение левых и, воспользовавшись их случайным отсутствием, искусственно подбираете себе большинство.
      Вопрос провалился.
      - Что вы имеете против генерала? - спросил меня Ардашев.
      - Ровно ничего. Но способ решения такого вопроса поведёт к подрыву доверия к нам левых, и те потребуют замены домашнего ареста тюрьмой.
      РАБОТА ИСПОЛКОМА
      На другой день вся Исполнительная комиссия в полном составе собралась в думском зале и приступила к организационным работам. Выборы председателя прошли довольно быстро. После забаллотирования двух кандидатов, выставленных думцами, прошёл Аркадий Анатольевич Кащеев - присяжный поверенный, в возрасте около тридцати лет, по убеждениям эсер.