- Базируетесь в Ростове? - продолжил Горов объяснение, несколько смягчившись к лейтенанту Гранишеву, поскольку теперь и летчикам, и эскадрильи, и этому приблудышу должно быть ясно, как в Р. относятся к Горову. Замухрышку не дадут, вот как. Не Сусанина выделяют, а экипаж Героя, гвардии майора.
      - Под Ростовом.. Станция Верблюд. Садиться буду в Ростове,
      - Полк боевой? Действующий?
      - Сталинградский. Сталинградский, ордена Красного Знамени,,. А ваш?
      - Пока не знаю... Не прописан!.. Должность?
      - Командир звена.
      - Товарищ командир звена, ставлю вас замыкающим.
      - Есть, замыкающим! - без выражения отозвался Павел.
      Горов, по-своему поняв лейтенанта, счел нужным пояснить:
      - Замыкающий танцор на сцене самый ловкий, то же летчик в строю. Согласны?
      Гранищев ответить не успел. "Чиркавый!" - издали кричал представитель политотдела, спеша к заждавшимся дальневосточникам с радостной вестью: комэска Чиркавый, так неудачно стартовавший из Р., вступил в дело и за успешный воздушный бой получил благодарность лично от командующего товарища Новикова.
      - Маршала авиации Новикова, - немедленно уточнил Житников и, слегка вскинув голову, испытующе пройдясь по лицам товарищей, задержался на фронтовике-лейтенанте, с которым ночью под голой яблонькой слушал соловья. Слушал, не шевелясь, плохо различая лейтенанта, тоже замершего, испытывая желание открыть ему "формулу поколения"... Именно его, боевого летчика, призывал он сейчас по достоинству оценить удивительное, если вдуматься, сочетание слов: "маршал... авиации" - звание, коего первым из всех авиаторов Отечества удостоен их командующий товарищ Новиков А. А. "Герой - История" - в новом свете представал перед сержантом масштаб его формулы, равно применимой и к рядовому воздушному бойцу, и к высшему авиационному начальнику. Он жалел, что не открылся лейтенанту ночью. Грозный гул близкого сражения слышался Егору. Там неунывающий Афанасий Семенович уже заявил о себе. Чем черт не шутит, заявят о себе и другие.
      - Маршала авиации Новикова, - охотно принял поправку инструктор политотдела; подсказкой, нетерпеливо сделанной, и выражением очень молодого, в небе мужавшего лица сержант-дальневосточник - в отличие от летчика, объяснявшего способ счисления пути, - располагал к себе инструктора, внушал ему симпатию.
      - Наш Чиркавый! - объявил Житников, гордясь перед лейтенантом своим знакомством с удалым Афанасием Семеновичем.
      - С лидером мороки много, - отозвался наконец Павел на вопрос Горова. - То скорость его не устраивает, то строй, - повторил он слова Баранова. - Лучше на себя рассчитывать... Замыкающим так замыкающим!
      Козырнув капитану, улыбнулся Житникову и потопал к своему "ЯКу", заботливо пристроенному возле КП.
      - Наш Чиркавый, наш, - задумчиво повторял Горов. Мгновенный, истинно фронтовой перелом в судьбе истребителя, его новый быстрый взлет давал богатую пищу воображению.
      Мечтам, однако, предаваться было некогда, с КП последовала очередная вводная: вместо пятнадцатиминутной готовности - отбой.
      Что стряслось?
      Вот что: командиром лидера назначен не гвардии майор, а гвардии младший лейтенант.
      Не кавалер Золотой Звезды, а кавалер Красной Звезды.
      Гвардии младший лейтенант поведет... капитана!
      Горов был обескуражен.
      Сунув руки в нагрудные карманы не до конца застегнутой куртки, он отвернулся от летчиков, сильно вдавив каблук в сырую землю.
      Новость совершенно выбила его из колеи.
      Ему расхотелось встречаться с лидером.
      Он плохо себе представлял, как, собственно, все это произойдет. Кто кому будет докладывать? Капитан - гвардии младшему лейтенанту? Тянуться перед ним? "Есть", "слушаюсь", "так точно"?..
      Велев всем безотлучно находиться при самолетах, Горов сам пошел выяснять обстановку. Черт знает что!.. Амет-хана пропускают без звука, а их мурыжат, как будто они по маршруту никогда не ходили... Пример Амет-хана, снискавшего в боях такую славу, что теперь для него не существовало никаких преград, звал Алексея вперед, опыт травленого лиса Чиркавого, потерпевшего на пути в Ростов жестокое фиаско и чудом поднявшегося вновь, взывал к благоразумию. Он чувствовал себя между двумя фронтовиками на перепутье, чью сторону принять, не знал. Вид у капитана, когда он пришел на КП, был такой, что с ним посчитались. Вошли в его положение, стали объяснять: на самолете Героя - неисправность, забарахлил правый мотор. Другую "пешку", выделенную про запас, пришлось "вывешивать", поднимать на "козелки", - матчасть фронтовая, поношенная. Чтобы выдержать сроки, поставленные для перегонки свыше, задействовали полк, квартирующий в стороне от Р. Хуторяне отрядили экипаж, вчера прилетевший с Северо-Западного фронта. Да, трубили там одни, как бобики. Весна, пехота убирает вытаявшие трупы, а воздушный разведчик работает: надо знать, что готовит немец. Командир - гвардии младший лейтенант Дралкин, лучший разведчик части, произвел более пятидесяти боевых вылетов, дважды орденоносец... "Вчера прилетел, когда же он карты на Ростов поклеил? Маршрут изучил?" - "Разведчик в форме, торжества его не коснулись, то есть ни в одном глазу, что также приходилось учитывать..."
      Вместо Героя его и поставили.
      Пятьдесят боевых вылетов - цифра.
      Серьезная цифра!
      "Он будет здесь садиться?" - спросил Горов, вскинув голову, выжидая. "А какая в том необходимость? - ответили капитану. - Пока сядет, дозаправится, тары-бары, время уйдет. График перегонки жесткий, возможен повторный рейс. Так что арканьте лидера на кругу, берите его в шенкеля и - в дамки!.."
      Вслепую, понял Горов, не зная, хочет ли он все-таки встречаться с гвардии младшим лейтенантом Дралкиным. Или пусть уж он, лидер, всю полноту ответственности берет на себя?
      Вслепую... Не обговорив порядка сбора, роспуска, условных сигналов.
      Полная дальность, семьсот километров. Нет, так дело не пойдет!
      Маршрут надлежит обсудить с экипажем совместно. - "Штурман экипажа гвардии старший лейтенант, - дали справку Горову. - Водил полковую колонну. За последнюю разведку на Северо-Западном фронте получил "боевика", орден вручил командующий лично... Выдвинут на должность штурмана АЭ".
      Баланс: командир экипажа - младшой, штурман - старлей, сумма звездочек капитанская... Плюс фронтовой опыт. Богатый фронтовой опыт. Снова засомневался Горов.
      Какая-то неловкость в его встрече, объяснениях с гвардии младшим лейтенантом существует. Он перед ним - мальчик, которого не рискуют выпускать без няни...
      Настаивать на своем, качать права - не значит ли выглядеть смешным в глазах фронтовиков? Но все же с кем идем-то? Летчик, штурман - что за люди? На не кошенный с прошлого лета луг, изборожденный колесами куцекрылых, увесистых "пешек", Степан Кулев шлепал по лужам, по грязи, ругая штаб, у которого на все дыры одна затычка - штурман Кулев, ругая БАО, не сподобившийся обеспечить экипаж автомобилем; пехота на северо-западе заботилась о них лучше, да и свои, в полку, нельзя сказать чтобы встретили его радушно...
      Щедрый весенний свет бил Степану в глаза больно и сладко. Первая зелень, охватившая деревья, остро-свежая, трогательная на фоне черных, обгоревших бревенчатых стен, уцелевшие в рамах и помытые стекла, просыхавшие между домов тропки - все играло перед ним и виделось словно бы в легком хмелю. В раскрытые настежь окна неслись довоенные песенки Утесова и Юрьевой, дробь каблуков сопровождала "Шофера-душку". Хуторская краля, замеченная Степаном накануне, не без риска, полагаясь на милость отходчивых победителей, - райским голоском выводила русско-немецкие гибриды времен недавней оккупации: "Милая, варум унылая, варум с презрением так смотришь на меня", и, приглушив голос: "Я ждала тебя на штрассе, но варум ты не пришел", совсем тихо: "Война прима, война гут, жинка дома, муж капут..."
      Измызганный, по колена в грязи, Степан не замечал дороги; легко ему было, в нем тоже все пело: не кто другой, а он, так холодно здесь встреченный, отработал за полк на разведке, и он же, когда все голосят и пляшут, выделен лидером "маленьких". Объявленному перелету на Ростов он, естественно, воспротивился. Он не мог сказать, что рвется в Р., где его примут, обласкают, осыплют нежными словами. Он говорил: дайте отдышаться. Отоспаться, орден обмыть (орден обмыть никто не напрашивался - все разбились по своим компаниям...). Потом Степан сменил пластинку. Пилотяги как хотят, детей с ними не крестить, а начальству иногда нелишне открытым текстом дать понять, с кем оно имеет дело. Он напомнил, во-первых, как противился переводу в этот полк ("Вроде бы с повышением, верно? Другой бы сам побежал - я дважды отказывался. Тяжело. Из родной семьи да в чужую уходить тяжело..."). Коснулся, далее, невзгод, которые он терпел, условий работы, когда их одних оставили, бросили, как цуциков, вкалывать на разведку ("Погоды - мразь, снег и дождь, облачность триста метров, видимость ноль, Дралкин в облаках не очень... Откуда ей быть, слепой подготовке? Слепому полету Дралкина никто не учил, все самоуком... "Мессера" прижмут, загонят в облака, жить хочешь - держись, не вываливайся, подберут. А так крутит баранку, куда велено. Вся стратегия галсов (ввернул он) на мне..."). С командующим, правда, им повезло. Командующий - умница, светлая личность. Не то что пехотный полковник, просивший Кулева на "передке": наводчик, запроси, говорит, нашего воздушного разведчика, узнай, сидят немцы в передовой траншее или убрались оттуда, а наш разведчик "ПЕ-два" в это время гудит на шести тысячах... Командующий - голова, в авиации смыслит. "Какой у вас налет, товарищ лейтенант?.. С финской!.. А вот скажите, за сколько минут ваш "ПЕ-два" набирает высоту пять тысяч метров?.." Мало того, что ценит воздушную разведку ("Получаю весь театр действий, вижу всю картину вширь и вглубь"), он роль штурмана лучше иных авиаторов понимает, ему, штурману экипажа самолета-разведчика, отдает первую скрипку. "Мы вашими маршрутами довольны... Я почему поинтересовался, какой налет? - последний ваш фотопланшет немецкого аэродрома, прямо скажу, уникален..." Аэродром взяли на скорости двести сорок, панорама сложилась первый класс, "юнкерсы" выступают на снимке рельефно, как жуки, по три сантиметра каждый...
      Наконец, о перелете.
      Свое возвращение домой Степан обдумал и готовил тщательно.
      После топтания на "пятачке", на затвердевшей, месяцами не менявшейся линии фронта,где пересчитаны все воронки и гильзы, где протер он стиральной резинкой свою полетную карту до дыр, штурман вырвался на оперативный простор, и влекло его конечно же не в полк, приютившийся, как он знал, на хуторе, а в Р., где Дуся. Отбрехался бы. "Подгуляли компаса, вкралась ошибка..." Нашелся бы, что-нибудь наплел. Но посадка не в заданной точке, а в Р. лишала маршрут, загодя обдуманный, выверенный, на виду всей дивизии осуществленный, достоинства чистоты. За штурманом потянулся бы хвост: "Не чисто сработал Кулев". Давать повод для таких разговоров он не хотел. Не смел себе позволить. Его стремительное, после сборов, возвышение вызывает недовольство, встречается в штыки: люди завистливы. Полторы тысячи километров с севера на юг Степан отмахал как по нитке, вывел свою "сибирячку", сибирского завода "пешку" на КПМ1 тютелька в тютельку. Дралкин аж присвистнул: "Так в него и уперлись, в хутор!" Занявшись перегонкой "маленьких", он продолжит свое восхождение, утвердится в роли полкового выручалы, готового по первому зову лететь куда угодно, и тем самым заткнет недовольным глотки. А одновременно заполучит кое-что и у начальства. Выцарапает для себя кое-какие льготы... Вот на что направлены его развернутые разъяснения. Ведь он не один. Выбор, сделанный Дусей, ее постоянство, ее верность ему тоже не всем по душе, а полки базируются порознь... "Сколько орденов у твоего Амета?" - хотел он с ходу спросить Дусю, когда смолкли моторы и после долгого, напряженного маршрута самолет замер на этом пожухлом, брошенном, влажном лугу, расстилавшемся перед ним шелковистой гладью, наградой за решение, за точность кропотливой штурманской работы. Перелет на Дон был им выношен, он провел машину и сел не в Р., между прочим, ради нее, чего Дуся, к сожалению, не поймет. Не оценит. Профессиональные тонкости - не женского ума дело...
      Не поддался порыву Степан. "Я здесь!" - крикнул он Дусе в трубку.
      "Три ордена у Амета, - сказал он себе. - У меня - два... Пока". Пока не рассмотрен, не утвержден наградной лист, составленный и посланный до ухода Кулева из полка.
      "А если бы еще задержали, оставили в распоряжении командующего?" задавался Степан мечтательным, волнующим вопросом...
      Результаты разведки командующий рассматривал лично.
      Дважды вызывал штурмана в свою натопленную, чистую, с высоким фундаментом избу-шестистенку. Выслушивал его, водя кривым пальцем по своей карте, покрывавшей кухонный стол, с любопытством, неслышно передвигаясь в мягких чесанках, заглядывал в штурманскую замусоленную двухкилометровку. Его слабостью, надо думать, было чтение фотодокумента, дешифровка. Планшет немецкого аэродрома он разглядывал неторопливо и пристально, смакуя каждую деталь. Отложив лупу в сторону, тихо, почти растроганно сказал: "Произведение искусства..."
      Что мог ответить штурман?
      Он следил за генералом и слушал, не сводя с него темных глаз, не мигая, почти не дыша.
      ...Когда в просветах между снеговыми разрядами напоролись они на взлетно-посадочную полосу, - только она, полоса, пробитая авиационными колесами на километр, была перед ними, - Дралкин крикнул: "Штурман, шасси!" "Что?!" - оторопел Кулев. "Шасси!" - взревел тихоня Дралкин, белея глазами, и он, Кулев, ничего не понимая, но повинуясь, быстро перевел кран на выпуск. "Щитки!" - так же непреклонно, вслух подстегнул себя летчик. Послушно исполняя его команды, выпуская шасси, Кулев видел справа и слева от набегавшей посадочной полосы немецкого аэродрома, куда они заходили, "юнкерсы"; они стояли несимметрично, тесно, в два-три ряда... Кровь сошла с его лица. Только в секунды последующего снижения понял он яркое, как молния, ошеломляющей дерзости решение младшего лейтенанта Дралкина, лучшего разведчика части: сымитировать посадку на вражеский аэродром. Будто они переметнулись к врагу, сдаются... и тем парализовать зенитку, заткнуть ей пасть, предотвратить расстрельный залп из всех стволов в упор по беззащитному разведчику, а также пройти цель на минимальной, наилучшей для фотографирования скорости...
      Так был получен фотопланшет, восхитивший генерала. "Произведение искусства, - повторил он, снова беря лупу, не в силах оторваться от склеенной полоски кадров. - Шедевр". Фронтовая судьба впервые оставила Степана наедине с человеком, олицетворявшим собою власть, всегда для штурмана необъяснимо привлекательную, оставила в момент полной к нему расположенности командарма. Член Военного совета, полушубок которого из романовской овцы мелькнул перед окоченевшим стрелком-радистом на льду финского озера, оставил память о себе медалью "За отвагу"; проплывший на походных носилках генерал Еременко сказал ему: "Всем сердцем прошу". Степан сделал, что мог, а Героем стал Кашуба; бритоголовый флаг-штурман едва его не погубил; а пехотный генерал, командарм, вместе с ним, штурманом, вошел в обсуждение профессиональной проблемы... "Цельная, без просветов, панорама, все снимки впритык, - говорил штурман, подбирал необходимые, точные слова, боясь, как бы ровный, тихий голос его не сорвался, не выдал волнения. - Даже с небольшим перекрытием... Вот, осторожно, мизинчиком, показал Кулев, чувствуя настроение генерала; его благоволение экипажу. - И без размывов". - "Но как же вы построили маршрут?" спросил генерал, завороженный деянием экипажа. Пискнул телефон, он снял трубку. "Федор Тарасович? Какими судьбами? - Лицо генерала радостно осветилось, он откинулся на стуле. - Назначен к нам?.. Доклад по телефону не принимаю! Отставить, полковник Раздаев, отставить!.. Прошу представиться и доложиться лично, только так! Непосредственно и как можно скорее. Транспорт есть? Жду!.." - "Полковник Раздаев - мой комдив", - осторожно вставил Кулев. Узнать это генералу было приятно. "Весь Сталинград прошел с Раздаевым", проникновенно добавил Кулев, вспоминая, как шпынял его полковник на КП майора Егошина. - Летчиков не обижал, сам же летал безотказно, весь Сталинград... Очень душевный командир!"
      Чутье Кулеву не изменило.
      Представление, сделанное под диктовку командующего и им же подписанное, гласило: штурману - Красное Знамя, летчику - Красную Звезду, стрелку-радисту медаль "За отвагу". "Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной", - сказал он тогда, давая летчику понять, что это он, штурман, его слова, вовремя сказанные, все определили, а не случись его, Кулева, на докладе, сидели бы они с носом... Чьей находчивостью, чьей отвагой получен шедевр воздушного фотографирования, значения не имеет, главное - подать товар лицом. Что и сделано. Поэтому никаких обид. Благодарить и кланяться, кланяться и благодарить.
      ...В приятных воспоминаниях и светлых мыслях коротал Степан дорогу на аэродром.
      Взвод танков, прошедший накануне через луг, спихнул в кювет "гуся", передвижной подъемник. Техники с утра впрягли в "гуся" лошадку, пытаясь выдернуть кран, средст
      во малой механизации, из ямы, залитой вешними водами. Кран, доставленный для ускорения ремонтных работ, не поддавался, заваливался, угрожая придавить спасателей вместе с животиной. "Ну, работнички! - приглядывался к техникам Степан. - Руки - как крюки, простого дела не сделают..."
      Дралкин ждал его возле самолета с прогретыми моторами.
      Вальяжность в лице летчика была непривычной - Григорий будто за ночь подобрел, прибавил в весе.
      - Выспался? - спросил Кулев.
      - На ужин будили - не встал, - улыбнулся летчик. - После ужина опять будили. Витька Горинов, Иван Бахтеев... Серега Муравлев, тот вообще оседлал меня, как мула: "Поехали!"
      - Как мула, - хохотнул Кулев.
      - Я и от него отбился.
      Перечислив отраженные атаки, Григорий объяснил, что же он в конечном счете отстоял:
      - На чистой постели, в трусах, в майке, часов-то десять без просыпу! Худо ли?
      - Да записочка в головах, с нежными словами, - подбросил штурман, продолжая улыбаться. - Не знаю, какую Бахареву приглашал нынче антифашистский комитет в Москву, а только прошлый год, под Сталинградом, я одну Бахареву с вынужденной вытаскивал. Было дело. Припухла - будь здоров... Немец прет, а она постирушку затеяла, голову моет...
      - Голову? Она! - сказал Дралкин. - На Елену Бахареву похоже...
      - С гонором девица: предложил "ЗИС" - отказалась. Тут, я слышал, она космы кое-кому за своего инструктора драла...
      - Не драла...
      - Фигурально. В Москве на трибуну не выпустили, она, значит, здесь с праведной речью выступила... Давно не виделись?
      - Три года. Кулев присвистнул.
      - Письма писала?
      - - Елена?
      "Григорий Сергеевич, - написала Лена в оставленной ему записке, - как я хотела вас повидать, вспомнить нашу пролетевшую молодость и тех, кто ушел на фронт. Все старое помнится ярко. Я почему-то мало кого встретила за эти годы. Из настоящих встреч была одна. Я бы вам рассказала все. Сейчас вы бы поняли меня, не как тогда, на водной станции, когда мы показались друг другу чужими. Ваш уход из аэроклуба я сильно переживала, терялась в догадках. Командир отряда Добролюбов погиб, Володька Сургин получил Героя, воюет под Ржевом. Я очень вас ждала, ведь такие встречи случаются редко, вот и наша не состоялась. Ох и ох. Пишите, я вам сразу отвечу. Е. - Бахарева".
      - Нет, не переписывались... Ей велено было отсюда отбыть с первой группой "ЯКов", она осталась.
      - Любит на своем поставить.
      - День прождала. А вчера за полчаса до нашего прихода полковник Челюскин приказал ее отсюда выгнать.
      - На Ростов?
      - Я понял - да, на Ростов.
      - Свидание переносится в Ростов. В Ростове даже лучше, есть где развернуться... Один момент!
      Из аэродромной сторожки Кулев еще раз позвонил в Р.
      - Палки крутятся, - сказал он Дусе. - Вылетаю...
      - Жду!
      Сладко екнуло сердце Степана.
      - Не задержусь, - заверил он себя и Дусю. - Постараюсь сразу вернуться.
      - Жду!
      "Вот где меня действительно встретят..."
      - Знаешь, кто здесь? - спросила Дуся.
      - Амет?!
      - Амет улетел. - Дуся тихо рассмеялась. - Я же объясняла. Показался, как ясное солнышко, прозвенел бубенцами и скрылся.
      - Тебя не навестил?
      - Откуда ему знать обо мне, Степа? Я же сказала... Другой товарищ, твой знакомый... Вот догадайся!
      - Гадать времени нет.
      - Сдаешься?
      - Сдаюсь...
      - Майор Жерелин, - сказала Дуся. - Ты про него столько рассказывал.
      - Откуда его черт принес? - Степан забыл о прогретых моторах.
      Дуся ответила деловито:
      - Жерелина привез летчик Кашуба. Он не поверил своим ушам.
      - Кашуба?.. Какой... Кашуба?
      - Не знаю. Летчик.
      - Павел Кашуба?
      - Ты как маленький, Степа. Застрял на своем хуторе неизвестно зачем и задаешь смешные вопросы. Почем я знаю - Павел или Петр? Не встречались.
      Вот так сюрприз - Павел Кашуба!
      Как обухом по голове.
      - Такая фамилия...
      - Какая? Я, например, первый раз слышу... Минутку!.. Никто не знает... Жерелин и Кашуба прилетели вместе, играли в городки, потом зашли к нашему командиру. Командир и сказал: это, говорит, майор Жерелин, связист, их тоже перебрасывают, знает вашего Степана...
      - Больше ничего?
      - Ничего. Пошли в летную столовую. Степа, товарищи подсказывают: командир экипажа "ЛИ-два", Герой Советского Союза Кашуба. Возможно, что и Павел...
      - Возможно, что Павел, или точно, что Павел? - Он спросил так, что Дуся примолкла. Что-то уловив, осеклась. Чутье заменяет женщине знание профессиональных тонкостей дела, которым занят близкий человек, друг. Чутье и гибкость.
      - Степа, - без тени только что звучавшего раздражения и недовольства, скорее горделиво пропела Дуся. - Товарищи поздравляют тебя с завершением перелета (он видел, как она поглядывает вокруг себя). Все говорят, что ты вышел на хутор как бог.
      - Даю поправку: как бог, водит один флаг-штурман.
      - Но поскольку флаг-штурман давным-давно отбыл...
      - ...Кулев провел "сибирячку", как апостол. Как сын апостола Петра.
      - Здесь говорят: как бог.
      - Все понятно, кроме сказанного... Обнимаю! Штурман вернулся к самолету.
      - Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной, - снова мягко коснулся он выгоды сложившихся между ними отношений, при которых он, Кулев, временный член экипажа, держится сообразно своей штатной должности штурмана эскадрильи. Выгоды, другими словами, вклада, внесенного штурманом в их удачно завершенную, - как бы о ней ни судачили, - работу. Действительно, ночевку, питание, техобеспечение экипажа на северо-западе Степан полностью взял на себя: "Голова командира должна быть свободна от хозяйственных мелочей!"; не говоря уже о том, что все штабные дела - от получения кодовых таблиц до представления обзорных докладов - штурман осуществлял единолично ("Дралкина в штабе никто в глаза не видел!" - рассказывалКулев).
      Григорий в ответ помалкивал, понимая, что завтра Кулев от него уйдет, пересядет в кабину комэска, будет все решать на уровне комэска.
      Но не только это в молчании летчика, однажды прервавшемся...
      Не только это.
      - В Р. будем садиться? - спросил Дралкин. Вот!
      Посадка, порядок действий - прерогатива летчика, командира экипажа, тут ему ничьи советы не нужны.
      - Садиться в Р. - время терять.
      - Кое-что обсудить нелишне...
      - Что? С кем?
      Образ, ритм, музыка перелета на Дон жили в штурмане, выход на точку хутора как бы предопределял успех ростовского отрезка, мысли Кулева, легкие и быстрые, занимала не раскладка маршрута, не расчеты пути, а то, что он жив, молод, у него Дуся и он нужен начальству.
      "Если бы не Кашуба", - думал Степан. Кашуба и Жерелин, вдруг вставшие на его пути, омрачали радость встречи с городком.
      - "Маленькие" в ориентировке! Степан покрутил головой, притворно ужасаясь беспечности "маленьких": - Ни уха, ни рыла. А спеси у них с избытком. Этого хватает. Ну, спесь собьем, не первый год замужем. Как поведем, так и пойдут... "Тенор" меня допекал, - поделился он с летчиком. - "Газует", не уймется, правду ищет, - он пожал плечом: верить "тенору"? Или не обращать внимания?..
      Все известно Кулеву!
      Как посадил младший лейтенант Дралкин "пешку" в поле, как бегал "тенор" выспрашивать название деревни и потом уговаривал летчика "взлететь по следу" и заявиться домой на свой аэродром, как будто ничего не случилось... Взлетать по следу, продавленному колесами "пешки" в снегу, летчик не отважился. "Пуганый он, Дралкин, насмерть пуганный", - стонал "тенор"...
      - Зачем мне его сомнения, - доверительно говорил, был великодушен Кулев. Мне они неинтересны, Бахарева ему правильно выдала.
      "Что привез, что сказал обо мне Кашуба, что посеял в Р. Жерелин?" - думал штурман.
      Один бы Кашуба ничего - прилетел, улетел, но в паре с Жерелиным... Все разыгрывается просто: беседуют с командиром в той же летной столовой, слово за слово. "За что дали Героя?" - "За спасение Еременко..." - "А Кулев, спасатель генерала?" - "Какой Кулев? Первый раз слышу..." Тут-то и покажет себя Жерелин, знающий всю его подноготную. Слава штурмана для Жерелина - нож острый. "Вскрыть" или "скрыть", лейтенант Кулев?" Тут он вскроет, развернется, начнет рыть землю. Сколько, к примеру, у Кулева боевых вылетов? Всего? А после очередной награды? Восемь? Или двадцать восемь? И пошла писать губерния... "Сожительствуя с писарем Гнетьневой, получил доступ к штабной документации, в корыстных целях, присвоив вылеты погибших, подделал цифру, увеличил свой личный счет на двадцать вылетов..." Копыто случая.
      Дралкин однажды под него попал, под копыто. До войны, три года минуло, а все сказывается, по сей день знает и ждет Дралкин: в нем могут усомниться. Вроде бы на хорошем счету, доверяют, а чуть что - припомнят и на корни укажут. Случай-то неясный, необъясненный, в него даже поверить трудно. Мыслимо ли, взлетая, упустить машину так, чтобы она развернулась на сто восемьдесят градусов, поднялась в противоположном направлении?! Дралкин и помалкивает. Дали Красную Звезду - он доволен.
      - Нас в Ростове ждут, нам в Ростове назначено свидание, - улыбнулся штурман.
      ..."Гусь" в кювете просел, безнадежно завалился. Техники выпрягли лошадь и, опустившись на корточки, дымили самосадом.
      "Работнички", - подумал о них Степан досадливо и с превосходством, которые давали ему орден боевого Красного Знамени из рук командарма, безошибочно "взятый" хутор, уверенность перед этапом, страшившим истребителей. Неначатый, "неподнятый" маршрут - в кармане, знал, чувствовал Степан, взлетая над влажным, шелковистым лугом.
      Борозды, взрезанные "тридцатьчетверками", выступали на земле как свежие шрамы. "Работнички, до моего прихода провозитесь", - зыркнул он на техников, пускавших дымки вокруг "гуся". "А ведь его отказ взлететь по следу - зрелое решение", - подумал он о Дралкине и с возможной твердостью в голосе произнес:
      - Садиться в Р. не будем!..
      В кабине "ЯКа", закрывшись колпаком и прослушивая эфир, Горов подстраивался на командную волну. "Договариваться надо на берегу, - думал он. - Буду требовать посадки. Связь, помехи, возможные отклонения - все обсудить..."
      Сквозь треск разрядов он расслышал чей-то голос: "Кого потянем?" "Каких-то лупоглазых". - "Сколько штук?" - "Девять... Или десять. - Ответы давал, как понял Горов, штурман, обремененный заботами. - Пристегнули десятого. - Добавил насмешливо: - По мне, хоть двадцать!" Чем-то расстроен штурман, не в духе. Не получил на праздник, что причиталось: "Одни на гвардию батрачат, а другие поддают с утра до ночи!" Или не обмыл награду, как задумывал: сорок третий год на дворе, награды заведено обмывать. Чтоб не ржавели, чтобы множились, - молодое честолюбие жадное... "Будем садиться?" спросил командир. В каждом экипаже - свой расклад. На лидере, как видно, тон задает штурман. Второй "боевик" из рук командующего, выдвинут на должность штурмана АЭ... Штурмана "почтили" боевиком, а командира? На разведку-то ходили вместе. Командир, похоже, о себе не очень-то печется: пятьдесят боевых вылетов - все младший лейтенант. Деликатный: "Будем садиться?" - "Нет!" категорически отвел встречу штурман. Пустопорожние разговоры. Перевод времени в дугу. Он во встрече не нуждается. "Нет!" - сказал, как отрезал. "Этот себя не забудет", - подумал Алексей о штурмане.
      - Товарищ командир! - кричал вскочивший на крыло Житников. - За вами капитан приехал на КП!
      - Какой капитан?
      - Капитан с телеграммой!.. Телеграмма из Москвы, вас ищут!
      - Поздно, - сказал Горов, приподнимаясь на сиденье и движением руки отстраняя Житникова, чтобы не мешал: с восточной стороны, как его и предупредили, к аэродрому приближалась "пешка" гвардии младшего лейтенанта, лучшего разведчика части. - Поздно, - повторил Алексей Горов, готовый к другому, главному, что ждало его по завершении перелета над сонными плавнями Кубани, не ведающими, свидетелями каких воздушных сражений им суждено стать. Ни страха, ни сожалений о расставании со столицей. Простился с ней по-сыновьи и от кары избавлялся, от московской телеграммы уходил потому, что прав...
      Уходил ли?
      Летчики, при виде лидера кинувшиеся по своим местам, ждали сигнала капитана.
      Присев на борт, Горов всматривался в "пешку".
      Она быстро приближалась, позволяя различать антенные стойки, трубку Пито, потом и светлые пятна лиц, летчика, худенького, в глухом комбинезоне, штурмана с ним рядом, чуть позади, плечистого, в кожанке... В том, как все эти детали быстро прояснялись с одновременной готовностью столь же стремительно исчезнуть, было нечто, заставившее Горова подумать отчужденно: "Надвинулся!.." Надвинулся, навалился на него, собственно, широкогрудый гвардии старший лейтенант. Алексей явственно себе его представил, прежде всего почему-то кожан, правый рукав которого, как у всех штурманов-пикировщиков, заметно потерт на высоте плеча, где выступает и при каждом толчке дает знать о себе магазинная часть бортового пулемета, - в кабине "пешки" не разляжешься. А летчик, щуплый, в заношенном комбинезоне, - "пришел"... Алексей, по наитию отделив летчика от штурмана, на него уповал, на командира, на гвардии младшего лейтенанта Дралкина.