Александр Николаевич Андрюхин
      Искушение Кассандры
      Нельзя сказать, что Астерин ей не нравился. Он был мужчина приятный во всех отношениях. От него как от преподавателя "торчали" все девчонки первого курса: кудрявый блондин с синими глазами и коротенькой бородкой, обладающий грациозной осанкой и мягким баритоном. Он был высок, строен, опрятен; одет всегда с иголочки. Лицо открытое, светлое, взгляд проницательный, на губах вечная улыбка. На вид - не более двадцати восьми.
      Но Александр Федорович замечал только ее. Когда Катя входила в кабинет, его лицо начинало светиться. Во время лекций он не сводил с девушки глаз. Возникла иллюзия, что препод читает только для одной студентки. Его внимание к ней было настолько явным, что становилось стыдно. В тот вечер третьего октября она с тремя девчонками и двумя юношами осталась на дополнительное занятие.
      - История не развивается стихийно! - говорил он своим мягким баритоном. - В истории все последовательно и закономерно, поэтому то, что мы имеем сегодня, совершенно естественно вытекло из вчерашнего дня.
      У него была удивительная дикция. Это она не могла не отметить, как человек, заикающийся с детства. Всю жизнь она боролась с этим ужасным недостатком и только в прошлом году перестала посещать логопеда.
      - В истории все логично, - продолжал Александр Федорович, заглядывая Кате в глаза. - Из чего следует, что предсказывать общественные события не представляет особых трудностей, если владеешь фактами, логикой и знаком с законами развития человеческого общества. Вот, к примеру, кто-нибудь из вас пытался предсказывать события?
      - Я предсказывала! - подняла руку Катя.
      - И что ты предсказывала? - улыбнулся историк, и в его голосе прозвучала такая нежность, что юноши заулыбались, а девчонки закатили глаза.
      - Смерть отца своей подруги... Есть у меня подруга в Твери. Зовут ее Алена... Она старше меня на три года.
      - Минуточку! - остановил историк. - Потом я с удовольствием послушаю, а сейчас вы должны уяснить одну вещь: в истории закономерно все, поэтому она не прощает необдуманных поступков...
      После занятий историк поймал ее за руку, когда она пыталась выскользнуть в коридор за своими сокурсниками.
      - Ну, - блеснул веселыми глазами. - Продолжай! Итак, ты приехала из Твери. А в Твери у тебя осталась подруга Алена.
      Последним из кабинета выходил Женя Городецкий. Прежде чем закрыть дверь, он оглянулся и расплылся в понимающей улыбке.
      - Можно, Александр Федорович, я вам расскажу потом? - попросила Катя, томно опуская глаза.
      - История не прощает, когда ее откладывают на потом. Здесь и теперь!
      Он усадил ее за стол, а сам присел напротив.
      - Итак, твою подругу в Твери звали Аленой...
      - Ну да, Аленой. Она была самой красивой девочкой в школе. В общем, история короткая, - начала смущенно студентка. - С Аленой мы подруги с детства. Отец у нее был строителем. В то время он работал в Ставрополе. И вот возвращаемся мы с ней вечером с дискотеки, и Аленка мне говорит: "Давай зайдем ко мне. Мама собиралась печь блины". Я согласилась. Стали мы подниматься по лестнице, и вдруг на площадке второго этажа я случайно взглянула в окно и увидела черный гроб, а в нем Ленкиного отца со свечой в руках. Я ей говорю: "Аленка, у тебя умер отец". А она мне: "Чего ты плетешь, он только вчера звонил..." Добегаем мы до четвертого этажа, звоним - открывает ее мать вся в слезах и говорит: "Пришла телеграмма. Папа умер".
      Катя подняла глаза на историка.
      - Тяжелый случай, - улыбнулся он. - Однако твое предсказание исходит не от рассудка, а от сердца. Ты, конечно, девушка талантливая, но вдохновение у тебя слепое. Только это детали! Насколько я догадываюсь, это не единственное твое пророчество?
      - Не единственное, - ответила она. - Другая история длиннее.
      - История не измеряется метрами. Она измеряется временем. А время сейчас располагает... - произнес он и предложил отправиться в кафе. Катя согласилась.
      Нельзя сказать, будто она тяготилась тем, что за ней, семнадцатилетней девочкой, ухаживал взрослый мужчина. Катя приблизительно предполагала, чем это может закончиться. Но в тот вечер очень хотелось рассказать еще и про собаку. И она, конечно, рассказала эту историю в каком-то милом ресторанчике, не слишком шумном и не слишком людном, за бокалом шампанского и чашкой кофе, где играла ненавязчивая музыка и сновали милые официантки, поднося то мороженое с орехами, то какие-то невообразимые напитки.
      Случилось это тоже в Твери и тоже в Ленкиной семье за полгода до того, как умер ее отец. У них от "чумки" погибала собака Стрелка. Аленка прибежала к ней и сказала, что Стрелка совсем плохая и этой ночью, возможно, умрет. Ее хотели усыпить в ветлечебнице, но Аленка не дала. Катя закрыла ладонями глаза и вдруг увидела Стрелку живой и веселой, кувыркающейся в снегу возле дома. Она отняла ладони от глаз и уверенно произнесла.
      - Вижу Стрелку живой и здоровой!
      В этот же вечер она ушла к Аленке ночевать. Ей поставили раскладушку в Аленкиной комнате. А ночью подползла умирающая Стрелка. Больше Катя не могла спать. Она ежеминутно опускала руку в темноту, гладила дрожащую спину собаки и молила всех святых, чтобы они пожалели ни в чем не повинное животное. И вот среди ночи дверь в комнату отворилась и в нее бесшумно вошел высокий блондин со светлым лицом и голубыми глазами. Он даже не вошел, а вплыл в тесную спальню. Его ноги едва касались пола. Аленка спала. А Катя не испытала ни страха, ни удивления, ни беспокойства по поводу того, что в девичьей ни с того ни с сего появился взрослый мужчина. И вдруг гость произнес, не открывая рта: "Нагрей воду до такого состояния, что запястье не будет терпеть, и окуни собаку с головой. Потом напои ее белым и теплым". Произнеся это, блондин улыбнулся белозубой улыбкой и вдруг неожиданно добавил, что они с ней еще встретятся. После чего выплыл из комнаты тем же макаром, что и вплыл.
      Катя вскочила, разбудила подругу, рассказала, чту ей только что привиделось, и они бросились на кухню греть воду. Нагрев ее до температуры семьдесят градусов, девчонки окунули Стрелку с головой, а затем дали теплого молока. Наутро Стрелка ожила. К вечеру она уже самостоятельно спустилась по лестнице. А на следующий день они отправились с собакой в ветлечебницу. Ветеринары долго качали головами и почесывали затылки. "А ведь точно, бактерии собачьей чумы погибают при температуре семьдесят градусов. И молоко тоже вредит бактериям".
      Закончив рассказ, Катя сделалась пунцовой. Она запнулась только единственный раз, и то в том месте, где описывала блондина, потому что он как две капли воды был похож на Астерина. Историк смотрел умными глазами и, казалось, знал о ней все, даже то, чего она сама о себе не знала.
      - Да ты сама Кассандра, - произнес он мягко и взял ее руку.
      Когда Астерин коснулся губами ее пальчиков, сердце у нее замерло. Потом Катя сама не помнила, как оказалась у него дома. Это было похоже на сон: танец под тихую музыку в ресторане, затем еще один бокал шампанского, какие-то ступени в коврах, ухмыляющийся швейцар, такси и наконец полутемная прихожая его квартиры.
      Девушка начала приходить в себя только после того, как он опустился на колени и принялся расстегивать ее босоножки. Тогда-то она предприняла робкую попытку высвободиться из его рук. Он чутко уловил ее движение и поднял голову. Глаза его были слегка затуманены. Историк нежно поцеловал ее коленку, и она проснулась окончательно.
      - Что вы делаете, Александр Федорович? Прекратите! Мне пора домой.
      - Разве у тебя есть здесь дом? - улыбнулся он.
      - Мне нужно в общежитие! Его сейчас закроют.
      - Его уже закрыли! - интеллигентно вздохнул он. - Оставайся у меня! Даю слово, что не буду больше к тебе приставать.
      - Нет-нет! Извините! Я не могу!
      Она подцепила ногой босоножку и выбежала из уютной квартиры в темный вонючий подъезд, легко сбежала с третьего этажа и оказалась на улице. Вокруг ни души. В радиусе километра ни единого фонаря. Ну и глухомань! Теперь надо выбираться из этого района. Только как?
      Нельзя сказать, что Катя была против того, чтобы мужчины целовали ей колени. Просто она к этому не готова. Ей еще так мало лет. Наконец, она об этом еще не думала.
      Она направилась в сторону трамвайной линии, но сбилась с пути. Прислушалась. Не слышно ни трамваев, ни машин. Кругом одни девятиэтажки с черными окнами, и больше ничего. Как здесь люди живут?
      И вдруг сзади она четко уловила зловещий звериный шорох. Девушка оглянулась и увидела чью-то метнувшуюся тень. Катя испугалась и рванула вперед. Она бежала долго, спотыкаясь в темноте о какие-то кирпичи, лавочки, клумбы, детские песочницы. Она бежала и чувствовала, что кто-то невидимый бежит за ней следом и не только не отстает ни на шаг, но даже испытывает наслаждение от ее ужаса. Катя дважды падала в траву, но, молниеносно вскакивала и продолжала бежать. От страха хотелось выть, но - бесполезно, вокруг ни души.
      И вдруг она увидела свет и побежала так быстро, как только смогла. Это горел фонарь во дворе какой-то маленькой церквушки. Девушка увидела ворота и облегченно вздохнула. Но радость была преждевременной. Ворота оказались запертыми на цепь. Не раздумывая, бедняжка перемахнула через шершавый частокол, сильно ободрав руки, и побежала к храму. В ту же минуту она с ужасом услышала сзади деревянный скрип: преследователь тоже лез через забор. Катя подбежала к храму, взлетела на паперть и принялась с визгом молотить по дверям, чувствуя, как это зловещее нечто приближается к ней. И в ту самую секунду, когда она уже хотела оглянуться, чья-то сильная рука заткнула ей рот и пригнула голову к крыльцу. Последнее, что она увидела, это серые кирзовые ботинки со сбитыми носами и ржавыми клепками по бокам, вокруг которых были выцарапаны дурацкие лепестки ромашек...
      Очнулась она от холода. Вокруг было темно и тихо. И по-прежнему ни души. Девушка лежала на паперти вниз лицом с задранным платьем. Рядом валялись трусики. Ноги были липкими от крови. Катя поднялась, с трудом перелезла через забор, вышла на дорогу и увидела милицейский "уазик"...
      Милиционеры все поняли без слов. Посадили в машину и привезли в участок. Там ей дали телефон. Она набрала тверской телефон родителей и, клацая зубами, произнесла:
      - М-мама! З-забери м-меня о-отсюда...
      2
      Ровно десять лет спустя утром четвертого октября старший научный сотрудник художественного музея Зоя Михайлова спешила на работу. В тот день она решила прийти пораньше, чтобы завершить опись экспонатов музейного фонда. Накануне поработать не дали: сначала отвлекли телевизионщики, приехавшие снимать выставку восковых фигур, затем - директриса, приказавшая написать аннотацию к гжельскому фарфору, потом неожиданно явились слесари для продувки батарей, и, кроме Зои Павловны, некому было проследить за ними в подвале.
      Слесари возились с обеда и до восьми вечера, при этом опустошив две бутылки портвейна и истоптав резиновыми сапожищами все ковры хранилища, но так и не закончили работу. Они ушли, слегка покачиваясь, бросив в коридоре грязный чемодан с инструментами, масляный моток проволоки и разводной ключ величиной с лом и пообещав прийти на следующее утро - продолжить подготовку к отопительному сезону. Поэтому Зоя Павловна решила завершить свою опись до начала рабочего дня, пока голова свежая, никто не отвлекает и есть возможность немного сосредоточиться.
      Словом, когда Зоя Павловна ступила на крыльцо музея, было без пятнадцати восемь. За это она ручается головой, потому что посмотрела на часы, чтобы прикинуть время для работы. Часа и пятнадцати минут вполне хватало не только на перепроверку оставшихся экспонатов, но и на то, чтобы наклеить новые ярлыки на фарфоровую посуду восемнадцатого века. Она нажала кнопку и услышала за дверьми мощный рев музейного звонка. "Это не звонок, это противотанковая сирена. Когда-нибудь у сторожа случится разрыв сердца, и тогда - прощай, Родина", - подумала она и позвонила повторно.
      Но сторож не спешил открывать. Либо у него уже случился разрыв сердца, либо ему снилось, что он - броненосец "Потемкин". Зоя Павловна снова взглянула на часы и занервничала. Она раздраженно вдавила палец в черную кнопку, и раскат получился таким тревожным, что сидящие на карнизе голуби испуганно взметнулись ввысь. Но и этот душераздирающий звук не вызвал в музее никакого движения. Кто сегодня дежурит? Как пить дать, Локридский. Ох и не нравился же Зое Павловне этот проходимец Локридский!
      Она забарабанила по двери кулаками, и дверь открылась. "Да здесь не заперто?" - удивилась Михайлова и вошла. В вестибюле было пусто, стоял какой-то неприятный, тревожащий душу запах. "Задам же я сейчас Локридскому", - подумала она и завернула в сторожевую каптерку. Телевизор в каптерке работал, но сторожа не было. Значит, отлучился ненадолго. Сигнализация была включена. На "Рубине" горели все лампочки. Светилась даже ячейка входной двери, которая по идее должна мигать. Зоя Павловна пожала плечами, выключила телевизор и вернулась к дверям. К датчику входной двери был приляпан пластилином магнит. "Так-так, - покачала головой Михайлова. Дверь разблокирована, сторожа нет. Заходи кому не лень и бери чего хочешь! Ай да Локридский, ай да сукин сын..."
      Зоя Павловна накинула на дверь крючок, вернулась в каптерку и позвонила в отдел вневедомственной охраны.
      - Снимите с пульта музей! - сказала она.
      - Снимаем! - ответили на пульте.
      Она отключила "Рубин" и направилась к себе в кабинет. По пути предстояла одна неприятная процедура - прохождение через зал с восковыми фигурами. Зоя Павловна была не робкого десятка, однако от этих фигур ей было не по себе. Именно от этих, петербургских, а не от других. На ее счету музей четыре раза предоставлял площади различным историческим выставкам с восковыми персонажами, и к ним она всегда относилась спокойно, но эта экспозиция вызывала у нее отвратительные чувства. Здесь были цари, их жены, дети, а также известные государственные деятели. Больше всего Зоя Павловна боялась Ивана Грозного. Глаза у него были совершенно белыми от бешенства, а жилистые паукообразные руки настолько правдоподобными, что того и гляди схватят за юбку. Сталин также не располагал к умилению. Он смотрел своими черными глазами жестко и недобро, хотя и мимо. Но чем больше в них вглядываешься, тем сильнее ощущение, что сейчас он выйдет из оцепенения и повернет на тебя свои жуткие блестящие глазенки. Берия из-под шляпы и тонких очков смотрел так, что невольно холодело под ложечкой. Даже Николай Первый таил в своем облике что-то необъяснимо зловещее. Вот кто из экспозиции совсем не вызывал страха, так это Петр Первый. В его облике не было ничего безумного, хотя глаза тоже были навыкате, но смотрели они куда-то очень далеко, бог знает в какие запредельные дали.
      Зоя Павловна не без трепета шагнула в темный зал с восковыми фигурами и, покосившись на Ивана Грозного, прибавила шагу. Пока шла, старалась не смотреть на восковых царей и государственных деятелей с хитрыми прищурами и жуткими руками, но спиной настолько ощущала их присутствие, что последние метры почти бежала. Когда вылетела в коридор и захлопнула за собой дверь, почувствовала, что тревожащий душу запах усилился. В темной глубине коридора, где вчера сантехники бросили свои инструменты, лежало что-то черное и объемное. "Никак батареи?" - была первая мысль. Только с каждым шагом Зоя Павловна чувствовала все сильнее, что у стены рядом с инструментами лежит не что-то, а некто. "Никак восковая фигура?" - была вторая мысль.
      Но когда подошла ближе, то взвизгнула так, что заложило собственные уши. Это был сторож Локридский. Он лежал лицом вниз в какой-то ужасной и неестественной позе. Одна рука упиралась в стену, другая закрывала пробитую голову, из которой расползлась по полу черная густая кровь. Именно от крови исходил этот запах...
      В ту же секунду Зоя Павловна, визжа и прикрывая ладонями виски, понеслась обратно: сначала по коридору, затем через зал с восковыми фигурами, стараясь на них не смотреть. Но когда краем глаза зацепила Ивана Грозного, то завопила с новой силой. Он смотрел и зловеще улыбался. Михайлова выбежала в вестибюль и вдруг с ужасом услышала сзади скрип чьих-то сапог.
      Зоя Павловна рывком сорвала крючок, пнула ногой дверь и пулей вылетела на улицу. Только пробежав полквартала в сторону сельскохозяйственной академии, она позволила себе оглянуться. На крыльце музея было пусто, но дверь едва заметно колыхалась, будто ее подергивали изнутри. В тот же миг ей показалось, что стекло двери потемнело.
      "Там кто-то ходит!" - мелькнуло в голове, и ноги стали заплетаться. На улице не было ни души. По утрам в этом месте всегда мели дворники, но сегодня их не было. Не было никого и на ступенях сельскохозяйственной академии. Обычно здесь всегда курили студенты. "Ах да, ведь еще нет восьми..."
      Она застучала каблуками по ступеням академии, заметив, что двери учебного заведения открыты настежь. Тут же навстречу вышел сонный милиционер с дымящейся сигаретой в руках.
      - Звоните скорее в милицию! У нас сторожа убили! - закричала она, трясясь и оглядываясь на здание музея.
      Милиционер вытаращил глаза и застыл, как греческое изваяние, не понимая ни слова из того, что ему только что прокричала эта сумасшедшая женщина со стучащими зубами. Наконец некое подобие мысли мелькнуло в его сонных глазах.
      - Где убили? В выставочном зале? - спросил он.
      - Да-да, в музее! - закивала Зоя Павловна, указывая рукой на здание, из которого только что дала деру.
      Милиционер пульнул сигарету мимо урны и, резко развернувшись, нырнул в вестибюль.
      3
      Двадцатишестилетний милицейский следователь Тарас Карасев сидел в своем крохотном кабинете, заваленном документацией, и откровенно зевал. Когда неделю назад он вселился в этот кабинет, то решил, что первым делом выбросит отсюда все эти пыльные, желтые папки, сломанные стулья и четыре печатные машинки "Башкирия". Заглянув в сейф и обнаружив в нем три десятка пустых бутылок, следователь подумал, что их тоже следует выбросить на помойку, и лучше всего - вместе с сейфом. Намеревался он это сделать в конце недели, но ближе к пятнице понял, что даже если ему и разрешат вынести отсюда все лишнее и обосноваться в этой норе капитально, положения это ни в коем случае не исправит. Нужно не мусор выметать из кабинета, а самому выметаться из этого волжского захолустного городишки, и лучше куда-нибудь в Москву.
      Карасев два года назад закончил юридический. Окончил с отличием, а что толку? Где эти особо важные дела? Где коррумпированная мафия, где вооруженные банды, где изощренные убийства, политический шантаж, запугивания и перехват финансовых потоков, где, наконец, неслыханные по своим размерам и дерзости ограбления и похищения людей? В этом городишке не то что банкира, ни одного депутата не грохнули. Да и кому нужны эти провинциальные депутаты? За что их грохать? За принципиальную позицию? Но у них нет никаких позиций. Есть только мечты. Точнее, одна мечта на всех найти хорошую должность в Москве.
      Хотя полгода назад одному депутату из Законодательного собрания засветили кулаком под глаз. Причем в подъезде собственного дома. Разумеется, случайно, по пьяни. Это потом уже плевый инцидент депутат хотел представить как политическую акцию. Но достаточно было взглянуть на средневолжскую физиономию местного "просветителя", чтобы сообразить, что подобный порыв души на него снизошел исключительно с бодуна, а вовсе не из каких-то патриотических побуждений.
      Здесь все преступления с бодуна. Кражи, разбои, насилия, убийства все с легкой руки зеленого змия. Для этого, что ли, Тарас штудировал криминалистику, чтобы разбираться в том, как слесарь дядя Гриша тюкнул топориком продавщицу тетю Клаву за то, что та не дала на опохмел? Или какой-нибудь чувачок Санек уделал трубой козла Колька - за то, что тот не дал закурить? В этом гнусном городишке все ничтожно и карикатурно, даже преступления.
      Сделав такой вывод и решив хлебнуть кофейку, Тарас отправился было с чайником в туалет, но внезапно раздался телефонный звонок. Звонил Леонид Григорьевич, шеф.
      - Карасев, ты хотел заняться расследованием запутанного дела? Поезжай немедленно в художественный музей, там убили сторожа.
      - Сторожа? - удивился Карасев. - Кому он понадобился?
      - Вот и выясни, кому. Узнай, может, пропали какие-нибудь ценные экспонаты. Ну и так далее... Не мне тебя учить.
      Шеф положил трубку, а Карасев грустно покачал головой. "Ну начальник лопухнул. Неужели в этом музеюшке еще есть экспонаты, из-за которых можно убить? Мужик, ты сам-то понял, что сказал?" - мысленно воскликнул Тарас и поставил чайник в шкаф. После чего поморщился, предчувствуя, что в каптерке у сторожа отыщет минимум четыре бутылки какой-нибудь политуры с отпечатками пальцев его же соседа по дому и максимум два селедочных скелета на промасленной газете. "М-да. Жизнь не радует разнообразием", - со вздохом подумал он и спустился к дежурным.
      - Машина свободна?
      - Свободна-то она свободна, да бензина нет, - ответил, зевая, офицер. - А тебе куда?
      - До музея.
      - Так здесь два шага, пешком дойдешь. Туда, кстати, уже отправились эксперты. Если не хочешь идти, подожди. Через час освободится машина шефа.
      Карасев не стал ждать и отправился пешком, с досадой отмечая, что в этом чертовом Ульяновске даже выехать на место происшествия проблема. Вот уж захолустье так захолустье.
      Через пятнадцать минут он добрался до места и увидел у музейных ворот целых два "уазика" из экспертного отдела. Молодцы криминалисты! Времени зря не теряют. В вестибюле толпились смущенные сотрудники музея.
      - Кто первый обнаружил труп? - спросил Карасев.
      - Я! - ответила женщина лет пятидесяти, в серебристых очках, с обесцвеченными волосами, аккуратно уложенными под шишку. Она была бледной и напуганной, однако держалась с благородным достоинством.
      - Представьтесь, пожалуйста.
      - Старший научный сотрудник Зоя Павловна Михайлова.
      - Спасибо. А кто последний видел сторожа? - спросил Карасев, переводя взгляд на столпившихся за ее спиной сотрудников.
      Все стали растерянно переглядываться, тыкать друг в друга пальцами, отпираться, и в конечном итоге выяснилось, что убитого последней видела тоже Зоя Павловна.
      - Так-так, - сощурился Карасев, - значит, вы вчера ушли домой позже всех, а сегодня пришли на работу всех раньше?
      - Выходит, что так, - растерянно пробормотала Михайлова. - Но я вчера задержалась из-за слесарей. Мы ушли вместе.
      - Пардон! Как вместе? - вмешалась директриса музея, стройная шатенка лет сорока. - А кто же сдавал музей на пульт?
      - Вообще-то... я сдавала, - растерялась Зоя Павловна. - Я имела в виду, что со слесарями я вместе вышла из хранилища и дошли до вестибюля...
      - Так и говорите! - подняла палец директриса. - Что именно вы ушли из музея последней, и не надо, пожалуйста, валить на слесарей.
      Зоя Павловна сделалась пунцовой.
      - Что вы этим хотите сказать, Алла Григорьевна? Что это я убила сторожа?
      - Я хочу сказать, Зоя Павловна, - сдвинула брови директриса, - что нужно говорить все как есть, а не запутывать следователя.
      Директриса перевела преданный взор на Карасева, а тот вдруг спросил у Михайловой:
      - Вы всегда уходите с работы позже всех, а приходите всех раньше?
      - Да нет, - замялась Михайлова. - Я ухожу как все. Просто так получилось... Извините...
      Глаза ее растерянно забегали. А у директрисы глаза остекленели. Она побагровела и опять было открыла рот, чтобы вставить еще что-нибудь веское и разоблачительное, но Карасев сказал:
      - Понятно. Я с вами поговорю потом. А сейчас покажите, где труп.
      Алла Григорьевна с готовностью провела его через зал с восковыми фигурами, толкнула дверь в коридор, но сама дальше не пошла. В коридоре копошились криминалисты. Они сдержанно приветствовали следователя и сразу ввели в курс дела.
      - Убили разводным ключом, - доложил эксперт Саша. - Было нанесено два удара по голове. Первый пришелся по темени. Второй по затылку. От второго удара была проломлена черепная коробка. Смерть наступила мгновенно. Это произошло часов в одиннадцать вечера.
      Карасев взглянул на скорченный труп, лежащий вниз лицом в луже собственной крови. Одна рука вцепилась в стенку, другая зажимала проломленную голову. Рядом валялся огромный разводной ключ, верхушка которого была черна от запекшейся крови. Тут же у стены стоял чемодан с инструментами слесарей, а посреди пола валялся масляный моток проволоки.
      - Отпечатки пальцев сняли? - спросил Карасев.
      - Отпечатков на ключе нет, - развел руками Саша. - По всей видимости, убийца был в перчатках. Или потом стер отпечатки.
      - Стер отпечатки? - удивленно вздернул брови Карасев. - Интересно... А следы обуви есть?
      - Следов обуви тоже нет! Вернее, посторонних следов нет. Есть несколько следов сотрудников музея. Женских следов. Но удар явно не женский. Нужно обладать недюжинной силой, чтобы пробить черепушку.
      - Я понял! Ручки двери смотрели?
      - На дверной ручке отпечаток одной женской ладони. И на крючке отпечаток той же ладони.
      - И больше никаких отпечатков?
      - Никаких.
      Карасев задумался.
      - Интересно... Ну а... в комнате сторожа отпечатки на бутылке, на стаканах...
      - Никаких бутылок мы не нашли, - пожал плечами Саша. - На чашке есть отпечатки. Судя по всему, сторожа. Из чашки пили чай. Водку не пили. На телефонной трубке есть отпечаток той же женской ладони. Ну а стаканы чистые. Ими не пользовались.
      - А пахнет? - кивнув Карасев на труп.
      - Абсолютно не пахнет. Врач уверен, что он был трезвым. Точно, конечно, покажет экспертиза, но по предварительному осмотру признаков опьянения не обнаружено.
      - Странно... - пробормотал Карасев и, бросив долгий взгляд на тело, отправился осмотреть каптерку.
      В каптерке не было никаких следов пребывания посторонних. По всей видимости, алкоголь точно не распивали. Если бы распивали, а потом унесли, остались бы следы закуски. Если бы унесли и остатки закуски, остались бы крошки. Нет! Посторонних в каптерке не было. Также не было никаких следов беспорядка. Все мирно, чинно и как будто на своих местах: электроплитка на подоконнике, чайник на электроплитке, чашка с недопитым чаем на столе, телевизор на тумбочке. На топчане страницами вниз лежит раскрытая книга Набокова "Лолита". Книга, судя по всему, сторожа.
      Все признаки того, что убийство для этого городишки явно нетрадиционное, то есть совершено на трезвую голову, да еще без отпечатков пальцев. Вот это ни черта!
      Карасев покинул каптерку и направился в кабинет директора.
      - Мне нужно поговорить с сотрудниками музея, - сказал он директрисе.
      - Пожалуйста! - с готовностью ответила она. - Можете в моем кабинете. Кого пригласить?
      - В первую очередь Михайлову. Кстати, вы уже осмотрели музей? Экспонаты все на месте?
      - Сейчас производим более тщательный осмотр, но, исходя из беглого осмотра, кажется, ничего не пропало. Во всяком случае, наиболее ценные музейные реликвии на месте.
      - А какие у вас самые ценные? - поинтересовался Карасев.
      Алла Григорьевна расплылась в счастливой улыбке.
      - Жемчужиной нашего музея является портрет Екатерины Второй, кисти неизвестного художника. Он, слава богу, цел.
      - Это который четыре метра в высоту и три в ширину?
      - Совершенно верно. Из-за размеров похитить портрет вряд ли возможно. Но есть у нас картины и поменьше, например "Ева с гранатом". Она всего три на два. К счастью, и она на месте.
      - То есть самое ценное в музее - это наиболее объемное? - догадался Карасев, подавляя улыбку.
      - Да нет, почему же! - ответила директриса, не понимая сарказма. - У нас есть и довольно мелкие экспонаты, которые представляют региональную ценность. Например, гжельский фарфор. Но он тоже не тронут...
      - Я понял, - перебил Карасев. - А в фондах музея у вас есть что-нибудь такое, из-за чего можно убить...
      - Ну... - задумалась директриса, - чтобы убить, конечно, таких ценностей нет, но вообще шедевры, пусть не мирового, а регионального значения, в наших фондах имеются. Например... Э... Вот... Ну сразу навскидку я сказать не могу. Надо посмотреть списки. Кстати, мы как раз обновляем списки наших фондов. Зоя Павловна этим занимается. Но вряд ли в подвалах что-нибудь пропало.
      - Почему?
      - Потому что подвалы на замках. А замки все на месте. Мы уже проверили. Зоя Павловна вчера сама лично все закрыла. После слесарей.
      - Словом, куда не взгляни, все дороги ведут к Зое Павловне, улыбнулся Карасев, утомившись от болтовни директрисы. - Что ж, зовите ее, раз она заведует фондами и последней ушла из музея! Кстати, кто сегодня пришел в музей вторым, после Зои Павловны.
      - Александрова из отдела Гончарова, - ответила директриса.
      4
      Через некоторое время в кабинет вплыла Зоя Павловна и робко присела на стул напротив следователя. Выглядела она очень бледно, глаза ее были встревоженными, пальцы дрожали.
      - Вы действительно думаете, что Локридского убила я? - произнесла она, поймав серьезный взгляд следователя.
      - Почему вы так решили? - удивился Карасев.
      - Алла Григорьевна мне сказала, что я подозреваемая номер один. Это правда?
      Карасев снова подавил улыбку, подумав, что этим провинциальным холмсам уже все давно известно. Они всегда все знают заранее, у них давно свои версии, и следователи с красными дипломами для них были и будут вечными дилетантами.
      - Успокойтесь, Зоя Павловна. Я еще ни к какому решению не пришел, ответил Карасев. - Лучше ответьте мне на такой вопрос: во сколько вы вчера ушли с работы?
      Михайлова страдальчески сморщила лоб и напряженно уставилась в пространство. После двухминутного раздумья она неуверенно ответила:
      - По-моему, около восьми. Точно, было без пяти восемь когда сантехники, наконец, допили свою несчастную вторую бутылку. Первую они начали пить в половине шестого. Это я хорошо помню. Потому что как увидела, что они готовят стаканы, так сразу им сказала: "В шесть заканчивается мой рабочий день и я закрываю подвал, независимо от того успеете вы со своими батареями или не успеете". Словом, предупредила, что сидеть ради них не намерена. Они меня заверили, что до шести закончат и с батареями, и с бутылкой, хотя у них с продувкой еще, кажется, конь не валялся. Так вот, в шесть они только начали откручивать первую заглушку. Я естественно, была рядом и наблюдала, как они работают. Им, видимо, надоело, что я за ними слежу, и они ушли за шкаф. Развили там бурную деятельность: начали стучать и скрежетать ключами. Я пару раз поднималась наверх, а они там все скрежетали и стучали.
      - Зачем же вы поднимались? - спросил Карасев.
      - Как зачем? Все уходят домой, а я сижу в подвале с двумя мужиками. Мне директриса велела сидеть до тех пор, пока они не закончат. А потом она велела сдать музей на пульт. Ну я сидела и ждала, как велела директриса, а вовсе не потому, что мне очень нравится оставаться после работы. Где-то часов в семь мое терпение лопнуло, я заглянула к ним за шкаф и увидела, что они откупоривают новую бутылку. Ну я, разумеется, начала ругаться, а они: "Зоя Павловна, еще пять минут - и уходим". После этого прошло не пять минут, а пятьдесят. Я засекла. В восемь мы обычно сдаем музей на пульт. Тут мне ничего уже не оставалось, как просто их выгнать. Они хотели оставить свои грязные инструменты прямо в хранилище, но я не позволила. И они бросили чемодан с ключом и проволокой в коридоре...
      Тут Михайлова осеклась и испуганно подняла глаза на следователя. Следователь улыбнулся.
      - Что же вы остановились, Зоя Павловна? Продолжайте, я слушаю.
      - А чего тут продолжать. Получается, я виновата, что убили Локридского. Если бы я позволила оставить инструменты в подвале, тогда бы, возможно, нечем было убить сторожа. Но поймите, в хранилище не должно быть ничего постороннего.
      - Я понял, понял! Пожалуйста, дальше, - защелкал пальцами Карасев. Сантехники бросили свой инструмент в коридоре и проследовали к выходу...
      - Ну да! К выходу! Они вышли на улицу, а мы со сторожем начали сдавать музей на пульт. Сначала сделали пробную сдачу. Объект на пульт взялся. Потом, когда я выходила из музея, сторож за мной закрыл дверь. Сигнализация взялась нормально.
      - Откуда вы знаете, что нормально?
      - Если бы не нормально, за мной приехали бы из вневедомственной охраны ночью. Они любят приезжать ночью.
      - С этим понятно! - кивнул Карасев. - Вчера вы ушли на два часа позже, а сегодня явились на час раньше. Поясните!
      - Дело в том, - занервничала Зоя Павловна, - что мы ежегодно обновляем список экспонатов музейного фонда. Я хотела сегодня утром до начала работы завершить этот список, чтоб над душой никто не висел, потому что днем нет никакой возможности. Без конца дергают: то начальство, то корреспонденты, а тут еще слесари свалились на мою голову...
      - Понятно, - нетерпеливо перебил Карасев. - Скажите, во сколько точно вы сегодня пришли на работу и кто вам открыл дверь?
      - Дверь? - удивилась Михайлова. - Ее никто не открывал. Она была открытой. Но сначала я этого не заметила. Подошла к двери, посмотрела на часы - было без пятнадцати восемь - и стала звонить. Звоню, звоню - никто не открывает. Тогда я стала барабанить кулаками по двери и тут увидела, что она открыта. Я вошла и сразу же направилась в комнату к сторожу.
      - Минуточку! Если вы открыли дверь, то должна сработать сигнализация. Должно зазвенеть!
      - Нет! Ничего не зазвенело. Сигнализация не сработала. К датчику на двери был прилеплен магнит. Пластилином. Но это я заметила потом, когда зашла в комнату к сторожу и увидела, что ячейка входной двери горит как ни в чем не бывало. Тогда я вернулась к входным дверям и увидела, что на датчике приляпан магнит.
      - Так-так... - насторожился Карасев. - Значит дверь была разблокирована посторонним магнитом. Ну и вы его, естественно, сняли.
      - Нет, не сняла!
      - Почему?
      - Не знаю. Как-то не пришло в голову.
      - То есть он до сих пор там висит?
      - Наверное! - пожала плечами Зоя Павловна.
      - Пойдемте покажете! - поднялся Карасев.
      Они отправились в вестибюль, где растерянными кучками стояли сотрудники музея, продолжая обсуждать событие и, по всей видимости, не собираясь расходиться по своим местам. Однако никакого магнита на датчике не было. Карасев обследовал пол, заглянул под ковер, даже вышел на крыльцо. После чего вопросительно уставился на Михайлову. Но она в ответ только недоуменно развела руками.
      - С утра был! Видела собственными глазами...
      Их окружили любопытные музейные работники. Узнав, в чем дело, они добровольно присоединились к поисками пропавшего магнита. Когда служащие совместно с криминалистами перерыли весь вестибюль, Карасев попросил эксперта обследовать датчик. Саша тут же взгромоздился на принесенный из каптерки стул и вытащил увеличительное стекло. Внимательно осмотрев косяк через лупу, эксперт цокнул языком и нанес на датчик порошок. Однако пальчики не проявились. Саша спрыгнул со стула и доложил:
      - Пластилин на датчике был. Подтверждаю. Цвета коричневого. Свежести не первой. Магнит прикреплялся к нему на два пластилиновых катышка. Все было сделано очень аккуратно: пальцы не коснулись датчика. Так же аккуратно магнит был и снят.
      - А я знаю, где этот магнит! - внезапно вмешалась уборщица. - Он у сторожей на шкафу лежит. Показать где?
      Направились в каптерку, следом всей толпой двинулись музейные работники, но Карасев популярно объяснил, что расследование - дело больше индивидуальное, нежели коллективное. Директриса намек поняла и приказала всем расходиться по своим кабинетам. Однако никто не разошелся.
      Приведя криминалистов в каптерку, уборщица залезла на стул и стала шарить на шкафу, в котором сверху лежала посуда, посередине - грязная роба, а внизу стояла обувь.
      - Вот здесь он был! А сейчас нет. Это был общий магнит. Им пользовались все сторожа.
      - Как это пользовались? - удивился Карасев.
      - Да неужто не понимаете? - в свою очередь удивилась уборщица. - Вещь для сторожей очень нужная. Если требуется отлучиться среди ночи по каким-то своим нуждам, лепи его на датчик и преспокойно иди куда хочешь.
      - Как это иди? - ужаснулась директриса.
      - А что? Музей-то все равно под сигнализацией, - не моргнув глазом ответила техничка.
      - А входная дверь пусть остается открытой?
      - Ну и остается! - пожала плечами уборщица. - А кто об этом знает? Кому в голову взбредет ночью идти в музей, когда в него и днем никто не ходит.
      Алла Григорьевна сделалась пунцовой.
      - И часто таким образом сторожа отлучаются ночью? - сверкнула она глазами.
      - А это уж я не знаю, - развела руками уборщица. - Я ночью здесь не присутствую... в отличие от некоторых...
      Между тем эксперт взгромоздился на стул и стал через увеличительное стекло обследовать поверхность шкафа. Скрупулезно осмотрев каждый сантиметр, он поцокал языком и пробормотал с досадой:
      - Зря это вы сейчас здесь руками водили... гражданка.
      - Эх, Вера, Вера! - всплеснула руками директриса. - Ну кто тебя учил по шкафам шарить? Ты стерла все отпечатки пальцев.
      - А там и не было никаких отпечатков! - уверенно заявила уборщица. Там только пыль одна была.
      - Вот пыль-то как раз и была мне нужна, - пробормотал с досадой эксперт.
      - Вспомнила! - хлопнула себя по лбу уборщица. - Пыли там тоже не было. Я ее три дня назад стерла.
      - Когда стирали, магнит видели? - спросил Карасев.
      - А как же! - воскликнула уборщица и поморщилась. - Хотя вру! Магнита не было. Ей-ей! Три дня назад магнита на шкафу не было. Как пить дать не было.
      - А кто три дня назад дежурил? - спросил следователь.
      - Локридский дежурил, - ответила директриса.
      5
      Часа через два вся это нелепица стала раздражать Карасева. Никаких следов, никаких зацепок, никаких мотивов. Магнит исчез. Отпечатки пальцев на шкафу затерла уборщица. Не обнаружено доказательств того, что в музее находились посторонние. К тому же ничего не пропало. Кроме магнита. Однако, если магнит был с утра, а сейчас его нет, значит, его снял кто-то из сотрудников. "Так-так", - задумчиво грыз ручку Карасев, сидя за столом в директорском кабинете.
      Прежние расследования дались ему легко. Через минуту после осмотра трупа он уже интуитивно догадывался о мотивах убийства и четко знал, где искать преступника, его сообщников и свидетелей. А сейчас он даже не представлял, в каком направлении двигаться дальше.
      До разговора с Михайловой Карасев был уверен, что сегодня во что бы то ни стало нужно отыскать магнит. Но после получасовой беседы с ней следователя стали одолевать сомнения: ведь кроме магнита Зоя Павловна видела еще и улыбающегося Ивана Грозного. А также слышала скрип его сапог и даже через стекло двери лицезрела его мимолетную тень. Она явно намекала на то, что исчезновение магнита дело рук воскового царя. "Так-так, - хмурился Карасев, продолжая грызть ручку, - с такими свидетелями можно далеко уйти..."
      Конечно, это не означало, что магнита не существовало. Он явно был. Им широко пользовались сторожа. Тем более что, по словам эксперта, на датчике остался пластилин. Вполне возможно, что музейная работница его видела, но не обязательно сегодня утром. Это бывает со страху, когда ум заходит за разум и память начинает вываливать наружу все подряд. Но если магнит действительно с утра висел на датчике, то его снял кто-то из сотрудников музея. А это означает, что он в данный момент еще находится в здании. Карасев сорвал телефонную трубку и набрал номер вахтера.
      - Скажите, сегодня из персонала кто-нибудь выходил на улицу?
      - Никто не выходил.
      - А из музея еще есть выход?
      - Есть черный ход во двор. Но им не пользуются уже года три. Он ведет сразу на второй этаж.
      - Ключи от черного хода у кого?
      - У Зои Павловны.
      - Понятно. Слесари еще не появлялись?
      - Нет.
      - Как появятся, дайте знать.
      Карасев бросил изгрызанную ручку в корзину и отправился к экспертам. Они уже завершили работу, осмотрев и обнюхав все залы и закутки музея, а также сняв у музейщиков отпечатки.
      - Есть что-нибудь интересное? - спросил Тарас у Саши.
      - В подвале обнаружены следы мужских резиновых сапог сорок третьего и сорок пятого размеров. Там протекало из батареи и от этого на полу образовалась ржавая лужа. Так что следы получились довольно четкие.
      - Это ноги слесарей! - махнул рукой Тарас. - Магнит нашли?
      - Нет! С магнитом глухо. По логике, от него должны были избавиться сразу. Его должны либо бросить в мусор, либо смыть в унитазе. Мусорные корзины мы проверили, в унитазах посмотрели. Магнита нет. На данный момент все, но мы еще не закончили.
      - Когда снимали отпечатки, заметили у кого-нибудь на пальцах пластилин?
      - Ничего мы не заметили. Честно говоря, на пластилине мы не сосредоточивались. Для того чтобы сорвать с датчика магнит, не обязательно касаться пластилина.
      - А чтобы прикрепить?
      - А чтобы прикрепить, нужно скатать как минимум два шарика. У трупа никаких следов пластилина на пальцах не обнаружено. Так что магнит к датчику, скорее всего, крепил не сторож.
      - Если его вообще крепили, - вздохнул Тарас и пошел разыскивать директрису.
      Он нашел ее в кабинете Гончарова. Она стояла у раскрытого шкафа и листала старинную книгу. За столом сидела миловидная черноволосая девушка лет двадцати двух. Красавица была настолько погружена в свою писанину, что даже не подняла головы. Алла Григорьевна напротив - расплылась в улыбке и участливо поинтересовалась:
      - Уже что-нибудь нашли?
      - Ищем, - неопределенно ответил Карасев, задерживая долгий взгляд на девушке. Она была в его вкусе. "Допросить, что ли?" - подумал он.
      - Алла Григорьевна, я хотел бы вам задать несколько вопросов относительно Локридского, - произнес Карасев.
      - Нет проблем! - с готовностью отозвалась директриса и сунула книгу в шкаф. - Идемте ко мне в кабинет! - Она кинула взгляд на девушку и приказала: - Когда закончите с аннотацией, займитесь тургеневскими письмами!
      - Хорошо, Алла Григорьевна, - ответила девушка, подняв на нее свои красивые глаза.
      - Это наше племя - младое, незнакомое, - пояснила директриса, когда вышли из кабинета. - Очень талантливая девушка. И скромная.
      - В чем же ее талант? - улыбнулся Карасев.
      - Во всем! - ответила директриса. - У нее всеобъемлющее мышление и прекрасно развито чувство синтеза. Это важно для исследовательской работы. И потом, она очень живо интересуется историей нашего края, хотя сама приезжая.
      После того как они зашли в кабинет и сели за стол друг против друга, Карасев спросил:
      - Что за человек был Локридский?
      - Человек как человек, - пожала плечами Алла Григорьевна. - Тихий, непьющий, бесконфликтный. Другие сторожа - три месяца проработают, ну, бывает, что и год, ну, от силы - два и поминай, как звали. А Александр Яковлевич работает у нас, дай бог, уже десять лет. Точнее, работал.
      - Мне показалась, его не очень любит Зоя Павловна.
      - Ну... понимаете... - замялась директриса, - человек он... не очень приятный. Хотя о покойниках плохо не говорят... Да и сказать-то о нем ничего плохого нельзя... Ну что-то было в нем неприятное... Я не могу объяснить.
      - Алла Григорьевна, пожалуйста, поконкретней, - насторожился следователь.
      Директриса подняла глаза к потолку и замерла.
      - Как бы это объяснить? - произнесла, искривив рот. - Человек он был серый. Всегда ходил в одной и той же одежде: в черном невзрачном пиджачке и синей рубашке. Хотя, повторяю, он не был отрицательным. Он не пил, не курил, не хулиганил. Но рядом с ним было как-то не по себе. Понимаете, говоришь с ним об одном, а думаешь о другом: скорее бы договорить и уйти. Словом, это не объяснишь.
      - Друзья у него были?
      - Вряд ли. Он из тех, которые все в себе. Но это, наверное, от трудного детства. Родители у него были репрессированы. Он воспитывался в интернате... Хотя, знаете, он был заядлый болельщик. Футбол очень любил. Еще книги читал. И, кстати, все больше классику.
      - Понятно! Но кому он все-таки перешел дорогу, если его убили?
      - Я ума не приложу! - всплеснула руками директриса. - Он был человек совершенно безобидный. Не только никогда не перечил, но даже голоса не повышал...
      В это время в кабинет постучали.
      - Слесаря пришли, - прошептала вахтерша, заглянув в комнату.
      - Прекрасно! Зовите их сюда, - оживился Тарас.
      В ту же минуту в кабинет ввалились два подвыпивших архаровца в черных промасленных робах. У первого косил один глаз, у второго глаза были навыкате. Оба казались весьма растерянными.
      - Присаживайтесь! - сказал им Карасев.
      Они послушно сели на стулья и вопросительно уставились на следователя.
      - Представьтесь!
      - Я Петров Колян... Э-э, Николай то есть, а это Андрюха Ушаков, произнес тот, что с глазами навыкате, кивая на своего товарища. - Э-э... ЖКО номер четырнадцать.
      - Ясно! - сдвинул брови следователь. - Уже в курсе, что вчера произошло после вашего ухода?
      - Рассказали, - закивали оба.
      - Ну теперь рассказывайте: сколько вчера выпили и во сколько ушли из музея?
      Друзья переглянулись. Тот, что косил, втянул голову в плечи, а тот, у которого глаза навыкате, обреченно развел руками.
      - Да почти ничего и не пили. По бутылочке "Анапы" засосали и пошли домой. Это, так сказать, для поддержания тонуса. А без этого нельзя! Без этого работа не пойдет!
      - Не пойдет! - интенсивно закивал товарищ. - Да еще сыро в подвале. Вот мы по стакану и тяпнули... чтобы не простыть...
      - Чисто для здоровья, - поддержал другой.
      - Инструмент, значит, бросили в коридоре, а сами в забегаловку? строго произнес Тарас.
      Слесари снова недоуменно переглянулись и тот, что с выпученными глазами, отрицательно покрутил пальцем:
      - Нет! Никаких забегаловок! Лично я сразу пошел домой, не знаю, как Андрюха.
      - А что я? Я тоже пошел домой, - отжестикулировал другой слесарь. - До мы вместе же и пошли по Карла Маркса. По кружке пива в пельменной вмазали и по домам.
      - Вмазали и по домам! - подтвердил слесарь с выпученными глазами. - А то, что инструмент оставили в музее, так мы всегда его оставляем на объектах. Не тащить же его в ЖКО. ЖКО уже закрылось. Оно закрывается в шесть, а было уже восемь...
      - Так вы ушли последними из музея?
      - Почему последними? - удивились мужики. - Зоя Павловна еще оставалась со сторожем. Они нас выпроводили и заперлись. Было восемь часов. Что между ними произошло, мы не знаем.
      - И знать не хотим, - добавил слесарь с косящим взглядом.
      - Так-так... - произнес Карасев, сощурив глаза. - И во сколько же вы были дома?
      - Я лично в десять, - ответил слесарь с выпученными глазами.
      - И я в десять, - кивнул слесарь с косящим взглядом.
      - Кто это может подтвердить?
      - Да кто угодно. Хоть жена! - возмутился слесарь. - Я пришел домой и как раз начались "Вести". А после них в половине одиннадцатого футбол. Играл "Спартак" с "Динамо".
      - И у меня может подтвердить его жена, - кивнул Андрюха. - То есть моя. Наши жены... пушки заряжены...
      - Ну, хорошо... допустим... - пожевал губу Тарас. - Как я понял, вы живете рядом.
      - Через дом. На улице Орлова.
      - Но отсюда до Орлова двадцать минут пешком.
      Мужики снова переглянулись, и у Коляна от непонятливости следователя глаза чуть не вылезли из орбит.
      - Так мы же заходили в пельменную засадить по кружке пива. Потом по пути завернули в подвальчик "Витязь", еще по бутылочке взяли. Потом... куда мы еще заходили?
      - На улице Мира в рюмочную, - подсказал Андрюха.
      - Точно! С миром шли! Побухивая! Никого не трогали.
      - И так набухались, что решили вернуться в музей за инструментом? сощурился Тарас.
      - На кой хрен нам сдался этот инструмент, когда мы и так опаздывали?
      - Куда?
      - На футбол.
      Вопросы иссякли. Карасев задумался. Эти могли по пьяни замочить сторожа. Но стереть отпечатки пальцев и не оставить ни одного следа от сапога они, разумеется, не могли. Тарас взглянул им на ноги и хотел спросить про размеры сапог, но в комнату без стука влетел взволнованный эксперт. Он взглянул на слесарей и сделал выразительные глаза.
      "Что-то есть", - догадался Карасев и быстро выпроводил мужиков в коридор.
      - Магнит нашли? - спросил Тарас.
      - Если бы! - вытаращил глаза эксперт. - Нашли кровь. У Берии на пальцах...
      6
      - Если ты будешь молчать, то никогда не вылечишься! Мама говорила, что за целый день из тебя не вытянешь слова. Для тебя это смерти подобно. Говори всегда, везде, обо всем. Не важно, о чем говорить, главное говорить. Ты меня поняла?
      - Х-х-хорошо, Ол-ол-ллег, Е-е-ф-фремович!
      - То-то же! Будь в себе уверена, Катенька, и все у нас получится! Ты веришь, что все у нас получится? Главное, верить и ни в чем не сомневаться. Посмотри на этих телевизионных ведущих! Они ни в чем не сомневаются. Несут с экранов чушь, но так уверенно, что кажется: говорят что-то значительное. И ведь не боятся, что засмеют. Вот с кого тебе нужно брать пример. Будь уверенной и не бойся сказать глупость. Важно не что говорить, а как. А сейчас спокойной ночи. Завтра я тебе позвоню и ты мне расскажешь, что тебе снилось.
      - С-с-покойной н-ночи, Ол-ол-л-лег Е-е-ф-фремович...
      Катя водворила телефонную трубку на место и стала разбирать постель. В комнату вошла мама. Она поцеловала дочь в висок, пожелала спокойной ночи и, перед тем как удалиться к себе в спальню, прошептала со слезами на глазах: "Только не молчи! Ты разрываешь мне сердце".
      Катя потушила свет, зажгла ночной светильник и достала с полки своего любимого Вергилия. Нет, никогда не расскажет она логопеду своих снов, потому что они слишком красивые для этой невзрачной жизни. Потому что ей вот уже целых два месяца кряду снится Александр Федорович.
      Катя повалилась на кровать и блаженно зажмурилась. Она потянулась к лежащему в ногах одеялу, и Вергилий, выскользнув из-под руки, шлепнулся на пол. Бедные поэты. В конечном итоге они всегда оказываются под ногами. Но поэзия в отличие от поэтов всегда на высоте...
      И она с Александром Федоровичем тоже оказывалась в каких-то сияющих высотах. Они брели по немыслимому саду и беседовали о великом грядущем и невзрачном настоящем этого мира. Он брал ее руку и светящимся взором смотрел в глаза. Он был красив, как Аполлон. Почему как? Он и был Аполлоном - златокудрым, тонкокожим богом с умными голубыми глазами. А она была богиней - длинноногой с осиной талией и пышными волосами, - облаченной в роскошную голубую тунику. Хотя нет. Она не была богиней. Отец и мать ее были простыми смертными, хотя и царского рода. Он говорил ей: "Предсказывать судьбы просто. Достаточно вглядеться в глаза... В них у смертных написано все..."
      Катя протянула руку к тумбочке с настольной лампой, нащупала выключатель и подумала, что, наверное, бедного Вергилия все-таки следует поднять с пола. Что же несчастный любимец муз так и будет всю ночь валяться между кроватью и письменным столом? Впрочем, это уже не важно. Это не важно, кто и где сейчас валяется. Все равно время потом все расставит по своим местам.
      Катя щелкнула выключателем, и комната погрузилась в темноту. Сейчас он опять появится, этот милый Александр Федорович в алом плаще Аполлона. И они снова будут брести по цветущей оливковой роще, и теплый ветерок будет колыхать его золотые кудри и ее голубую тунику с золотыми полосками у щиколоток.
      Она почувствовала на своем запястье тепло его руки и вдохнула лавровый запах его кудрей. Синие глаза смотрели на нее с любопытством и любовью.
      - Предсказывать судьбы просто. Достаточно вглядеться человеку в глаза... В них написано все...
      "Но ведь, кроме того, нужно знать, что на уме у богов относительно этого человека", - подумала она, и Аполлон рассмеялся, услышав ее мысли.
      - Боги расписывают судьбы, исходя из стремлений смертных. Рожденному ползать никогда не заполучить прекрасной судьбы Икара. Боги всего лишь создают ситуации, а как поступать - забота людей. Истина земной жизни в том, что бессмертные не отвечают за поступки смертных. Так что людские судьбы в руках самих людей, а не богов, как они считают по своему невежеству. Поэтому предсказывать им будущее так же бессмысленно, как толочь в ступе воду.
      - Нет! - покачала головой она. - Предсказание может оградить людей от лишних страданий.
      - Лишних страданий не бывает, - в свою очередь покачал головой Аполлон. - Как не бывает излишне ледяной воды, в которую опускают только что выкованный меч для закалки.
      - Но ведь бывает, что металл не выдерживает и трескается! - ужаснулась она. - Неужели Богам не жалко людей?
      - Если металл трескается, его перековывают, - улыбнулся Аполлон. - Как смертным не нужны непрочные мечи, так и богам не нужны гнилые смертные, потому что они готовят их для бессмертия. Что касается жалости, то это скорее качество людей, нежели богов.
      Эти слова вызвали у нее двоякое ощущение. Покровитель искусства говорил о людях в третьем лице. Кто же тогда она? Аполлон, подслушав ее мысли, взял ее руку и кивнул в сторону высокой горы, доходящей до самых облаков. А далеко внизу раскинулось бескрайнее море, на берегу которого стоял ее родной город.
      - Ты не туда смотришь! Ты должна смотреть ввысь, - произнес он полушепотом.
      Аполлон повернул ее лицом к упирающейся в небо горе, и она подумала, что снизу никогда не видела эту громадину. Бог улыбнулся и потянул ее за собой. И тут девушка сообразила, что он помышляет о ней не как о богине. Он хочет ее как простую женщину. Она высвободила руку, но Аполлон поймал ее опять.
      - Ты будешь жить среди богов, как богиня. Я научу тебя предсказывать судьбы.
      - Но я хочу жить среди людей.
      - Ты будешь являться к людям в качестве любимицы Парнаса и предсказывать им их жалкие жизни из небесной книги судеб. Останешься среди людей - твои предсказания не будут иметь никакой силы.
      - Почему? Разве истине не все равно, из чьих уст она исходит?
      - Истине, конечно, все равно, ибо она уже есть истина. А людям нет. Богам они еще могут поверить на слово, себе подобным - никогда! Смертные такую веру должны заслужить. Они недоверчивы, потому что горды и тщеславны. Находящиеся под властью гордыни не стремятся к истине. Они стремятся к удовлетворению собственного тщеславия.
      - Неправда. Они так же разумны, как боги.
      Аполлон улыбнулся, щелкнул пальцами, и в его руках оказался прозрачный осколок горного хрусталя.
      - Через это стекло ты можешь видеть будущее. Я дарю тебе.
      Девушка приняла подарок Аполлона, взглянула в него, и ее охватил ужас.
      - Что я вижу? Пожар в моем городе! Его разрушат греки. И разрушение Илиону принесет мой старший брат Парис, которого я никогда не видела!
      - Скоро ты его увидишь! - тонко улыбнулся сын Зевса. - Парис уже в городе.
      Аполлон подошел очень близко, приблизил свое лицо и взял ее за оба запястья.
      - Пойдем со мной. Там, внизу, ты ничего не сможешь сделать для своего города...
      - Смогу! - воскликнула она и вырвала обе руки. - Я расскажу троянцам, что на город хочет навлечь беду богиня Афродита, пообещав Парису жену спартанского царя.
      - Пойдем со мной! - сказал Аполлон, коснувшись ее туники. - Если ты вернешься, то сделаешь хуже для своего города. Города спасают не бессмысленные вопли пророков, а горние стремления людей.
      Но дочь царя Приама уже мчалась с горы, зажимая в руках бесценный подарок Аполлона, этот неровный треугольный кусочек горного хрусталя, через который видно будущее.
      В ту минуту, когда она вбежала в город через Скейские ворота, состязания уже закончились. Вся Троя говорила о том, что всех царских сыновей в борьбе победил какой-то неизвестный красавец пастух по имени Парис. Кассандра сразу же кинулась к храму Зевса, куда обычно после турниров заходили ее отец и мать принести жертву отцу богов.
      В храме перед алтарем Зевса уже стояли ее родители, Приам и Гекуба. Кассандра подошла к ним и вдруг услышала возмущенные крики и шум. Все, кто присутствовал рядом, повернули головы и увидели, как в храм, бледный от ужаса, вбежал он, еще никому не известный Парис, ее брат, губитель Трои. Он сразу бросился к алтарю, а за ним с мечом в руках вбежал ее младший брат Деифоб.
      - Как ты смел, ничтожный голодранец, состязаться с царскими сыновьями? - воскликнул багровый от гнева Деифоб, вознося меч над головой неизвестного красавца.
      - О Зевс, спаси меня! - воскликнул Парис, падая на алтарь и протягивая ладони к небу.
      - Умри, презренный пастух! - прохрипел Деифоб.
      Он уже приготовился размозжить кудрявую голову Париса, как вдруг в наступившей тишине раздался взволнованный голос Кассандры:
      - Не смей убивать перед алтарем!
      Меч Деифоба повис в воздухе. Все взоры устремились на царскую дочь Кассандру.
      - Это не голодранец, Деифоб, и не простолюдин. Он такой же царской крови, что и мы. Это наш старший брат.
      Поднятый меч Деифоба начал медленно клониться вниз, а троянцы в храме издали удивленный гул и в страшном смущении отступили назад.
      - Сын! Нашелся! - неожиданно вскрикнула мать и кинулась обнимать Париса.
      В тот же миг в храме все пришло в движение. Вслед за матерью обнял Париса и отец. Наконец и сам Деифоб, вложив меч в ножны, протянул руку своему старшему брату. А откуда-то взявшийся Гектор, обхватил Париса за плечо и вывел из храма вон.
      - Стойте! - крикнула Кассандра. - Париса надо изгнать из города. Ему предначертано погубить Трою!
      Только в этом радостном шуме никто не услышал вещих слов Кассандры. Париса под восторженные возгласы толпы и радостный плач родителей повели во дворец Приама. А Кассандра упала лицом на алтарь Зевса и заплакала. Храм опустел. В нем стало тихо. Кассандра, ощущая лбом холодный мрамор, думала, что сейчас рассказывать о Парисе бесполезно. Завтра, когда все успокоится и уляжется, она напомнит отцу о древнем семейном пророчестве.
      Неожиданно на голову жрицы легла чья-то теплая рука. Она вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стоял Аполлон.
      - Если бы ты ушла со мной, то не остановила бы своего младшего брата, - произнес Аполлон. - Деифоб убил бы Париса и тем самым спас бы священную Трою.
      - Но прогневал бы Зевса. - ответила Кассандра. - Завтра я расскажу троянцам правду о Парисе, и они прогонят его.
      - Тебе никто не поверит, - грустно улыбнулся Аполлон.
      7
      Карасева со стула точно ветром сдуло. Он понесся за Сашей в зал с восковыми фигурами. Вокруг фигуры Берии уже копошилась бригада экспертов. Его фотографировали, ощупывали, осматривали через увеличительное стекло, наносили кисточкой порошок, чтобы выявить отпечатки. Тут же крутились любопытные сотрудники во главе с директрисой. Они горячо обсуждали последнюю находку экспертов и давали советы криминалистам.
      "Чертова провинция! - простонал Тарас. - Здесь даже следствие без вмешательства посторонних провести нельзя!"
      Он подошел к директрисе и тихо шепнул, что был бы счастлив, если бы персонал музея наконец занялся своим делом. Директриса намек поняла.
      - Все по местам! - скомандовала она, хлопнув в ладоши, и сотрудники послушно покинули зал. Остались только трое: сама Алла Григорьевна, питерский представитель выставки Олег Смирнов и смотрительница зала Вера Александровна. Глаза ее были наполнены ужасом. Она трижды пыталась прорваться к следователю, чтобы сообщить что-то чрезвычайно важное, но Карасеву было не до нее.
      - Вот смотри, - указал на пальцы Саша, протягивая Тарасу увеличительное стекло.
      Но и без стекла на розовых пальцах фигуры были видны темные пятна запекшейся крови. Сам Берия был невозмутим. Он с затаенной усмешкой смотрел сквозь свои узкие очки на копошившихся вокруг экспертов, и казалось - еще немного и ему надоест прикидываться неживой фигурой.
      Тут же на его ботинке обнаружили еще две капли крови. После чего на ковре под ним нашли еще одну запекшуюся каплю. Эксперты скрупулезно отследили весь путь от дверей до фигуры и на пути предполагаемого следования убийцы обнаружили еще четыре капли крови.
      - Как ты думаешь, Сашок, чья это кровь? - сощурился Тарас, глядя на начальника экспертной группы.
      - Убитого, конечно, - поднял плечи Александр. - Хотя откуда мне знать. После экспертизы скажу точно.
      - Что ты по этому поводу думаешь?
      - Понятия не имею, - развел руками эксперт.
      - Я имею! - вывернулась из-за спин экспертов смотрительница зала. - Я знаю, кто убил Локридского.
      Все уставились на нее, а она испуганно покосилась на Берию, на Ивана Грозного, затем на семейство Николая Второго. После чего вцепилась в руку Карасева и потащила его в вестибюль. Однако не успели они дойти до двери, как услышали сзади удивленный разговор криминалистов.
      Следователь оглянулся и увидел в руках у Саши какую-то продолговатую белую штучку, которую он держал кончиками пальцев через носовой платок.
      - Вот и магнит нашелся, - подмигнул он Карасеву.
      - Где он был?
      - В левом кармане пиджака Берии.
      Карасев осмотрел находку. Она была вымазана пластилином.
      - Он! - сказал следователь коротко.
      На магнит нанесли порошок, но пальчики не проявились. Саша запаковал находку в целлофан и сказал, что в лаборатории поработает с магнитом более тщательно. Только после этого смотрительница снова завладела локтем Карасева. Она вытащила его в коридор, с опаской посмотрела по сторонам и, округлив глаза, прошептала:
      - Александра Яковлевича убил Берия.
      Она отпрянула от Карасева, чтобы посмотреть на его реакцию, но на лице следователя не дрогнул ни единый мускул. Тогда Вера Александровна продолжила:
      - Спросите у кого хотите! Вам все скажут, что сторожа отоварил Берия. И знаете за что? За то, что Яковлич плюнул ему в морду.
      Вера Александровна снова сделала шаг назад, чтобы полюбоваться на реакцию следователя, и с удовлетворением отметила, что брови Карасева поползли к переносице.
      - Как это плюнул? - удивился Карасев.
      - А вот так: тьфу! И слюну с лица не стер. Смирнов как увидел такое дело, так сразу бросился на него с кулаками. Словом, скандалище был грандиозный! Весь музей на ушах стоял. Если бы не Григорьевна, он сторожа бы точно угрохал! Потом Олег подошел к сторожу и так тихо-тихо ему сказал, а у самого аж из глаз брызжет: "Живи пока, Локридский, но не думай, что тебе это даром пройдет..."
      Вера Александровна подмигнула и поманила следователя пальцем:
      - После этого Смирнов приказал к Берии ближе чем на метр не подходить, потому что его душа ходит за этой фигурой по пятам уже третий год. Вот вам крест истинный, - перекрестилась Вера Александровна, - это было все на моих глазах. А еще при этом присутствовали Григорьевна и Александрова.
      Смотрительница снова с опаской посмотрела по сторонам, а следователь скептически улыбнулся.
      - Я так и не понял: зачем Локридский плюнул в фигуру?
      - Да потому и плюнул, что злой он на Берию, - пояснила смотрительница. - Понимаете, Берия репрессировал его родителей. Когда отца Яковлича забрали, ему было семь лет. Сначала отца взяли, а через год и мать. С тех пор он родителей больше не видел. В детдоме рос. Вот почему он злой на него.
      - Ну что за сказки вы рассказываете? - покачал головой Карасев. Восковая фигура убивает сторожа?
      - А вы не смейтесь, - вытаращила глаза Вера Александровна. - Эти фигуры живые. Вам здесь любой скажет. Про это даже с телевидения приходили снимать. Да что говорить, - смотрительница снова с опаской покрутила головой, - я сама видела, как они шевелятся. А сколько раз я заставала их в других местах? А императрицу Анну однажды нашли в коридоре. Не верите? И еще я заметила, что Берия по ночам пристает к княжне Марии...
      В это время двери скрипнули и в коридор вышла директриса. Смотрительница тут же переменилась в лице и, выразительно взглянув на следователя, проворно юркнула в зал.
      - Что она вам наплела? - улыбнулась Алла Григорьевна. - Наверное, говорила, что Локридского убил Берия? Вы не слушайте! Музейные работники все немного чокнутые.
      Несмотря на улыбку, лицо директрисы было встревоженным.
      - Да-да. Это она мне сказала. Расскажите, что за конфликт произошел между Локридским и администратором?
      - Вряд ли это можно назвать конфликтом. Локридский, я вам говорила, он всегда спокойный, тихий, а тут, как начали устанавливать фигуры, вдруг ни с того ни с сего занервничал. А когда увидел Берию, аж затрясся. Принялся его крыть последними словами и жаловаться, что это из-за него он до восемнадцати лет по детским домам скитался. Ну, Смирнов шутливо ему говорит, мол, кончай ругать Берию: он все слышит и ему это крайне неприятно. Тут Локридский так рассвирепел, что чуть не рассыпал фигуру: лезет и лезет на нее с кулаками. Я его никогда таким не видела. Смирнов оттаскивает его от экспоната, а тот еще больше распаляется. Локридский оттолкнул Смирнова, подбежал к Берии и плюнул ему в глаза. Олег в драку! Охота ему, что ли, за всеми слюни вытирать? Ну, после этого они две недели не здоровались. Потом помирились. Даже, кажется, бутылочку распили.
      "Значит, без бутылочки не обошлось", - улыбнулся про себя Карасев, а вслух уточнил:
      - Но я слышал, что администратор пригрозил отомстить за Берию?
      - Да нет! Все было не так. Смирнов только сказал, что душа Берии всегда рядом с этой фигурой. Она как-нибудь ночью во время дежурства Яковлича найдет удобный момент и рассчитается за обиду. Ой! - хлопнула себя по губам директриса, - и правда рассчиталась.
      Она испуганно посмотрела по сторонам и торопливо перекрестилась. Тревога почему-то передалась и следователю. Он зябко поежился и спросил:
      - Неужели вы действительно думаете, что восковая фигура отомстила?