РИЖСКИЙ БАЛЬЗАМ ЛОРЫ АНДРОНОВОЙ

В отечественной фантастике — время дебютантов. Это раньше, в полузабытую ныне советскую эпоху опубликовать свое произведение было непросто. Издатели фантастику не жаловали (уж больно сомнительной она казалась в идейном плане — даже самая верноподданная), а если прийти к ним просто с улицы, без рекомендаций и публикаций в периодике, вам, скорее всего, вежливо указали бы на дверь. Сейчас не так. Сейчас издатели просто жаждут печатать фантастику, причем дебютантов встречают едва ли не с распростертыми объятиями. Только принеси им что-то динамичное и мало-мальски грамотно написанное. И книжку выпустят, и гонорарчик какой-никакой заплатят…

Но!

Дебютантов теперь стало так много, что отличить их друг от друга нет никакой возможности. Все они учились писать, читая одни и те же книжки (Толкин, Сапковский, Стругацкие… хотя нет, в последнее время их место в круге чтения молодых все чаще занимает Сергей Лукьяненко); все получили примерно одинаковое образование в наших школах и вузах. Вот и пишут, точно сошли с одного конвейера.

Исключения столь редки, что их можно пересчитать по пальцам. Олег Овчинников. Виктор Точинов. Кирилл Бенедиктов. И — да, да, вы правильно поняли — Лора Андронова.

Возможно, дело в том, что эти авторы пришли в литературу уже сформировавшимися личностями. Ведь есть принципиальная разница, когда дебютировать — в 20-летнем возрасте или старше. От 20-летних ничего, кроме собственных вариаций на чужие темы, ожидать не приходится: что, собственно, эти ребята могут знать о мире? 30-летние уже знают о мире что-то свое, незаемное. Впрочем, в некоторых случаях постижение жизни проходит быстрее. Например, тогда, когда привычный быт на глазах рушится, превращаясь в нечто незнакомое — отчасти более уютное, отчасти наоборот — бесстрастное и холодное.

Таким — не то уютным, не то чрезмерно холодным — обычно представляется нам будущее. Лора Андронова, рижанка, которой не исполнилось и 30, которая родилась на окраине евразийской империи и оказалась в маленькой стране на берегу холодного моря, теперь знает, на что оно — это будущее — похоже.

Наступление будущего обязательно сопровождается переоценкой ценностей. То, что еще вчера казалось жизненно важным, сегодня представляется нелепым. Зато недавние изгои и маргиналы вполне могут быть произведены во властители дум, И не имеет значения, насколько чудовищным это выглядит с точки зрения нравственного императива. Будущему нет дела до нравственности, его интересует только вытеснение устаревшего, отмирание нежизнеспособного. А устаревшее и нежизнеспособное отыщется всегда, ведь единственный данный нам в ощущениях смысл жизни в постоянном обновлении. Этот процесс абсолютно самодостаточен; словно гигантский жернов, перемалывает он монументальные сооружения, величественные империи и человеческие судьбы — миллионы, миллиарды человеческих судеб…

Столь глобальные рассуждения понадобились мне для того, чтобы объяснить читателям (и самому себе), откуда Лора Андронова берет своих героев и сюжетные перипетии. Ибо герои ее — всегда не те, за кого себя выдают, а сюжеты как раз и связаны с переоценкой ценностей. Иногда она бывает столь радикальной, что тексты Андроновой могут вызвать самый натуральный шок, как, например, рассказ «Вода окаянная», персонажу которого потребовалось полностью отринуть нормы морали, чтобы занять свое место в мироздании. Впрочем, остальные ее герои ведут себя более сдержанно, хотя это не мешает им к концу повествования чудесным образом преображаться. Надоедливый и проказливый домовой может оказаться последней надеждой защитников бастиона, одинокая неустроенная переводчица — царицей вампиров, Хозяйкой Гнезда… Однако на этом и остановимся: пересказ сюжетов Лоры Андроновой в предисловии так же неуместен, как и пересказ хорошего детектива. Раз за разом переворачивает она выдуманные миры и чувства читателей — и раз за разом добивается успеха. Что ж, прием чрезвычайно эффективный, с этим не поспоришь.

Однако не будь у Лоры Андроновой изрядных способностей к сюжетостроению, вряд ли бы она смогла воспользоваться этим приемом. К счастью, с завязками, кульминациями и развязками в книге, которую вы держите в руках, все обстоит замечательно. Искусница Лора плетет из них ажурную сеть, куда не замедлят попасться довольные читатели. Причем размер произведения не имеет значения — сюжетным совершенством могут похвастать и небольшой рассказ, и роман. Лично мне, к примеру, не встречалось еще такой изощренности, как в рассказе —«По велению Грома», главный герой которого меняет маски и «метафизические амплуа», как перчатки. Что ж говорить о романе —«Подняться на башню», вроде бы состоящем из отдельных, сюжетно самостоятельных новелл, каковые, однако, постепенно складываются в общую картину, где ни один фрагмент не лишний…

Прочесть подобное в наше время торжества «штампованной» фантастики — все равно что вылить кофе с рижским бальзамом в промозглое осеннее утро. Бодрит и пробуждает интерес к жизни. А ведь нужно еще учесть, что Лора Андронова пишет не что-нибудь, а фэнтези. Фэнтези, которой обычно совсем не свойственны персонажи, играющие роль «агентов будущего», у которой система ценностей определена раз и навсегда и пересмотру не подлежит. То есть Андронова пишет новаторскую фэнтези, так получается.

Вообще, словосочетание «новаторская фэнтези» — это на самом деле оксюморон, вроде «горячего снега» и «сухой воды». Нет в фантастике более консервативного направления, нежели это. Столпы фэнтези, воздвигнутые Толкином, стоят нерушимо и падать не собираются. Вот только из чего сложены эти столпы?

Первый ответ — формальный. Фэнтези — это, знаете ли, литература меча и магии. В настоящем фэнтезийном тексте обязательно будут волшебники и обязательно найдется место для сражений во имя чего-то благородного. Если мы возьмем этот пласт восприятия, то увидим, что Лора Андронова — традиционалист из традиционалистов. И волшебники у нее, и воины, и даже собственный дракон — хифания — имеется. Так что ревнители жанровой чистоты должны остаться довольны.

Но есть и еще один пласт — мировоззренческий, С «Властелина Колец» повелось: есть в волшебном мире Абсолютное Зло и Абсолютное Добро, они-то и сражаются между собой за власть над этим миром. Мне такая дихотомия всегда казалась самым сказочным элементом во всей фэнтези, куда более сказочным, чем те же драконы, ну не встречал я в повседневной жизни безоговорочно плохих и безоговорочно хороших людей. И я, наверное, не одинок, коль скоро время от времени выходят в свет фэнтезийные произведения, авторы которых, не мудрствуя лукаво, ставят Зло и Добро на одну доску. Дескать, восточная философия, «инь» и «янь»… Ну, «Ночной Дозор» смотрели же? Значит, понимаете, о чем я.

Но мне-то как раз кажется, что такое отрицание толкиновских традиций — не отрицание вовсе, а просто декларация смены нравственного императива. Как говорится, сила Ночи, сила Дня — одинаково фигня… Существование Ночи и Дня между тем не ставится под сомнение. А вот у Лоры Андроновой я обнаружил нечто принципиально иное. В романе «Подняться на башню» (равно как и в некоторых рассказах) служителей Добра и приспешников Зла просто нет. А есть люди, колдуны и боги, которые преследуют свои цели, поступают исходя из собственных «раскладов». Хорошо они поступают или дурно? Зависит от того, кто отвечает на этот вопрос. Если отвечающий разделяет их цели, он скажет, что хорошо. Если нет — то дурно.

По-моему, эта инъекция жизненной правды фэнтезииной литературе и говорит о литературном новаторстве Андроновой.

Хотя, конечно, предшественников ее отыскать нетрудно, было бы желание. К примеру, центральный персонаж романа Хёльв напомнил мне Геда из «Волшебники Земноморья» Урсулы Ле Гуин. Есть параллели и с Танит Ли, и с Барбарой Хэмбли. С другой стороны, в увлекательную игру «Что на что похоже?» можно играть бесконечно, а значит, заниматься этим приличным людям незачем.

Осталось сказать немногое. Во-первых, я должен признаться, что всерьез завидую тем, кто будет читать эту книжку: вам еще только предстоит пережить радость встречи с новым талантливым автором и его текстами. Во-вторых, нужно констатировать: русскоязычная фэнтези жива и неплохо себя чувствует, если наряду с эпическими «кирпичами» и бесконечными глуповатыми пародиями в свет выходят и такие издания. А в-третьих… Знаете, просто интересно, что Лора Андронова напишет дальше. Ей, похоже, есть что сказать.

Александр Ройфе

1. ПЕРВАЯ БИТВА

Трактир был стар. Могучие потолочные балки почернели от времени, а стены, сложенные из толстенных бревен, выглядели настолько древними, что, казалось, были свидетелями сотворения Мира. В воздухе слоями плавал мглистый табачный чад. Крепкие хмельные пары шибали в нос уже на пороге, приятно кружили голову и смягчали мысли, вызывая желание развалиться на скамье, ухватить за ушко пробегающую мимо розовощекую служанку и потребовать себе самого лучшего темного пива, а к нему — ароматной копченой трески с рассыпчатой картошкой, пузатый горшочек с острой тушеной фасолью или цельного молочного поросенка, запеченного с яблоками и душистыми трапами.

Столы ломились от снеди. Веселые бородатые охотники на пушного зверя — основные гости трактира — с аппетитом налегали на кушанья, не забывая смачивать горло пенящимися напитками из глиняных кружек. И лишь за одним столом никто не впивался зубами в сочное мясо, никто не собирал хрустящей коркой луковую подливу со дна тарелки, не желая упустить ни одной лакомой капельки, никто не смаковал пирогов с белыми грибами — гордости трактира. Здесь неторопливо потягивали пиво двое мужчин, мирно беседуя между собой. Один из них — кряжистый краснолицый старец, морщинистый и седовласый, — был уже порядочно навеселе. Его собеседник пил мало, больше интересуясь разговором, чем содержанием своей кружки. Он был совсем молод, среднего роста и сложения самого обыкновенного. Мальчишески гладкое лицо обрамляли недлинные прямые волосы, перехваченные на лбу кожаной тесемкой; щеки были нежными, как у девушки, и только рот казался по-мужски жестким. В зеленовато-серых глазах таились веселые огоньки. Паренек был похож на незлого, немного неуклюжего волчонка, сующего повсюду любопытный нос.

— Дед, а дед? — Голос юноши почти тонул в хмельном гомоне.

— Ну, чего тебе?

— Расскажи еще про колдуна.

— Ну что о нем рассказывать-то? — Старик с трудом сфокусировал мутные глаза и огляделся. — Колдун — он и есть… Колдун.

Паренек нетерпеливо поерзал на жесткой скамье:

— Злой?

— Ну, вестимо, злой, какой же еще, дурень?

— А живет он где?

— Ну уж не в курятнике. — Старик с отвращением сплюнул. — В замке живет. Как есть в замке.

Перевернув опустевшую кружку, он треснул кулаком по столу, призывая служанку.

— А замок — он какой? — подергал его за рукав юноша.

— Да уж не такой, как курятник. Большой?

Старик важно кивнул:

— Ага. С гору. А то и поболе.

— И колдун там живет?

— Чего б не жить? В замке-то?

— А делает он что? Колдун? — Парень глотал пиво, не отрывая глаз от старика.

— Что делает, что делает… Колдунничает, знамо дело. — Дед двумя руками схватил принесенную служанкой кружку и сердито глянул на собеседника.

— А как, скажи, как?

Неторопливо порывшись в карманах, старик достал медную монетку и положил ее на поднос. Девушку как ветром сдуло.

— Ну, порчу на скот наводит. Ну и на людей тоже. Болести всякие. Младенца в колыбели подменить может.

Погоду испортить — засуху наслать или дожди непрестанные, — пояснил он.

— Зачем ему это? Колдуну-то?

— Ну, ты совсем дурной, что ль? Говорю же тебе — злой он. Колдун ведь. Ему от такого колдунничания сплошная польза и довольство. Честным людям слезы — ему радость. Все колдуны такие. Вот давеча коза у меня пропала. Прямо как сквозь землю провалилась. День искал, другой искал, сегодня йот тоже… — Старик неопределенно махнул рукой в сторону кухни. — Целый день ищу…

Юноша задумчиво сморщил нос:

— Дед, а для чего ему твоя коза?

— Как для чего? — Старик обиженно округлил глаза. — Да моя Веточка получше коровы будет. Молока дает — во! Залейся! Старуха сыр делать не успевает. А шерстка, какая.,, Ве-е-еточка… кормилица…

Старик неожиданно уронил косматую голову на руки и жалобно всхлипнул.

— Я теперь старухе своей на глаза показаться не могу: убьет как муху! — Он доверительно подвинулся поближе к юноше. — Тяжелая рука у нее, у старухи моей. Как вдарит словно поленом! Света белого невзвидишь. Говорит, проворонил козу, лопух старый, ищи теперь… Любит она козочку шибко…

Он потер шею и хмуро зыркнул на паренька:

— Зовут-то тебя как, отрок?

— Хёльвом.

— Хёльв, значит… Небось с деньжатами-то у тебя негусто?

Хёльв смущенно улыбнулся.

— Ты парень молодой, шустрый, может, подсобил бы старикам? Сходил бы к колдуну, попросил бы его отдать голубушку? Я б тебе пару монет подкинул, слово даю… Слово Кукиса-кузнеца, меня, значит. Дело-то пустяшное. Ну не отдаст — что уж поделать… Не судьба, стало быть…

Старик громко шмыгнул носом и привалился к плечу Хёльва.

— Не женись, друг Хёльв, как бы ни прижало — не женись. Верь мне, старику, от этих баб одно зло да морока. Как от колдунов, может, хуже даже. Колдун-то — он один, может, на всю округу, а баб — пруд пруди. Куда ни глянешь — всюду эти бабы, бабы, бабы… Бабоньки… Душеньки… Красавицы…

Кукис громко зевнул и отключился.

Некоторое время Хёльв просидел неподвижно, невольно вслушиваясь в булькающий храп кузнеца. Потом заглянул в опустевшую кружку, перевернул ее, потряс и разочарованно поставил на место. Дома — в университетском городе Гёднинге — его знала каждая мышь, и трактирщики не решались наливать ему хмельного.

— А что скажет ваша мать, госпожа Ханна? Ну как прознает? И вам не поздоровится, и мне.

Госпожа Ханна — управляющая денежными делами Университета — была дамой суровой и властной. Сына она держала на короткой привязи, желая вырастить из него великого ученого. На пятнадцатом году жизни Хёльв сбежал из дому, спрятавшись в купеческой повозке. Он хотел свободы, приключений и славы — всего того, о чем пели на студенческих вечеринках сладкоголосые менестрели.

От выпитого пива голова юноши звенела и гудела, мысли порхали как бабочки, перескакивая с одного предмета на другой, копошились, путались, и ко всему прочему откуда-то из глубины сознания доносились голоса. Один из них — вдумчивый, рассудительный — серьезно вещал: «Работенка и в самом деле непыльная, подумаешь — до колдуна дойти да попросить козу отдать, а то денег и в самом деле почти ни гроша».

«Ага, как же, так он тебе козу и отдаст. И еще золота в придачу отсыплет. С самоцветами. Целый мешок», — язвительно возразил другой голос.

«О чем ты вообще собрался толковать с этим злодеем? — возопил третий голос, — Тебя что, зря из лука стрелять учили? Надо ведь начинать когда-нибудь становиться взрослым. Пришлепнуть его — и дело с концом! Вся округа тебе только спасибо скажет. Спасибо, конечно, в кастрюлю не положишь, но колдун живет в замке, стало быть, богато…»

«Грабеж и убийство», — печально промолвил рассудительный голос.

«Тоже мне моралист выискался. Маменькин сыночек. Правильно тебя дразнили — нюня и девчонка. Да и не убийство это, а справедливое воздаяние! Мало, что ли, слышал о всяких его злодействах? У одного коза пропала, у другого весь урожай вымерз, третий непонятной болезнью заболел. Уж понятно, чьи это проделки…»

Хёльв переложил голову старика на скамейку, неслышно встал и, покачиваясь, направился к стойке, за которой орудовал дородный хозяин трактира.

— Любезный хозяин, — начал юноша, — пироги, поданные мне, были изумительно вкусны, да и пиво — выше всяких похвал. Если бы на то была моя воля, я провел бы в этом трактире остаток жизни, однако обстоятельства складываются так, что я вынужден покинуть вас…

Трактирщик удивленно посмотрел на юношу:

— Приятно в нашей глуши слышать такие речи. Сразу виден человек с образованием. Могу ли я чем тебе помочь, добрый отрок?

Хёльв помялся:

— Не подскажешь ли ты мне, как попасть в замок колдуна?

Колдуна? Парень, а ты уверен, что тебе туда надо? Колдун не любит непрошеных гостей. Да и вообще гостей не любит. Тут недавно проходил один… По виду — студент. К колдуну направлялся.

— И что? — с замиранием спросил Хёлъв.

— И все. — Трактирщик развел руками. — Исчез, И не первый случай уже… В общем, не ходил бы ты туда — пропадешь зазря только…

Хёльв вздохнул:

— Что ж вы его не изведете, раз он вам так докучает? Собрали бы мужиков покрепче…

Ишь ты, умник, какой выискался, — хрипло пробасили с ближнего столика. — Он же колдун, капустная твоя голова, в бараний рог любого богатыря скрутит и глазом не моргнет.

— Пробовали, никак? И что, много богатырей уже полегло? — усмехнулся Хёльв.

— Очень надо было пробовать. Кому ж раньше срока помирать охота? — Хриплый бас явно был настроен скептически.

Не пробовали, а уже убоялись?

— А ты, сопляк, вообще помолчал бы, — вмешался в спор здоровенный детина, попивавший пивко возле стойки, — только от мамкиной юбки отцепился и туда же — над старшими насмехаться да зубоскальничать.

Хёльв нахмурился:

— Я не хотел вас оскорблять, добрые люди, но разве это не естественно — хотя бы попытаться уничтожить колдуна, от которого столько вреда?

— Уничтожишь его, как же. Что мы против него? Тьфу, даже не букашки — пыль под ногами. Короче, парень, не умничай. Хочешь идти к колдуну — иди. Мы с удовольствием выпьем на твоих похоронах. Если будет что хоронить.

Народ вокруг разноголосо захохотал. Местные жители одобрительно переглядывались; парень явно зарвался, и его заслуженно поставили на место.

Стиснув зубы, Хёльв направился к выходу, как вдруг на его плечо опустилась чья-то тяжелая рука.

— А что, парень, — раздался позади него низкий глуховатый голос, — идея твоя хороша, только вот беда, исполнители для нее уже наняты и оплачены.

Хёльв обернулся. Перед ним стоял невысокий широкоплечий человек с веселым загорелым лицом. Его правый глаз смотрел на мир цинично и нагловато. Левый скрывался под засаленной разбойничьей повязкой. Собсгвенно, этот человек и был разбойником — предводителем известной всей округе банды «Мохнатые Тараканы». Главарь носил странную кличку Лукавый Финик, чем почему-то очень гордился.

Толки о разбойничьей ватаге ходили самые невероятные. Говаривали, что с тех пор как ее предводителем стал Лукавый Финик, никто из шайки не погиб, а раненые — даже тяжело — выздоравливали, что везет «Мохнатым Тараканам» так, словно сам Ристаг им верные тропки указывает, да на нужных людей наводит, что каждый из разбойников побывал в Подземельях Мертвых и обрел там необычайную силу.

— Тебя Хёльвом зовут, как мне сказали? — продолжал Финик. — Стоящий ты парень, Хёльв, боевой, как я погляжу. Задал перцу этим откормленным индюкам.

— Кто еще кому задал, — зло буркнул Хёльв, — выпороли меня, как щенка.

И тут же самокритично добавил:

— Впрочем, я и есть щенок.

Главарь разбойников одобрительно рассмеялся:

— На надутого откормленного индюка ты точно не похож. Стрелять-то умеешь? — Финик глазами указал на висящий у Хёлъва за спиной лук.

— Показать? — Юноша с готовностью потянулся за стрелой.

Финик серьезно посмотрел в глаза Хёльву и махнул рукой:

— Не надо, верю. И так вижу, что умеешь. А мы ведь, знаешь, как раз с колдуном воевать идем. Герцог один местный заплатил. Ему колдун этот уже поперек горла стоит, вот он и решил покарать гада. Нашими руками, конечно. Ты, как я вижу, тоже дело к этой жабе имеешь — так что давай пошли с нами. Человек ты грамотный, умный — пригодишься нам, да и тебе будет проще не одному.

Хёльв нерешительно улыбнулся, не смея поверить в такую удачу.

— Дорога недлинная, за пару дней доберемся, а там посмотрим на месте, выработаем план кампании, — Финик подмигнул единственным глазом. — Идешь? Только предупреждаю: времени на сборы нет, как только орлы мои подкрепятся — сразу выступаем.

Он указал рукой в сторону большого стола, за которым расположилась весьма примечательная компания. Орлы — они же Мохнатые Тараканы — оказались низкорослыми крепкими молодцами с самыми что ни на есть бандитскими физиономиями. В сосредоточенном молчании разбойники поглощали небольшого барашка. Вокруг суетился целый выводок служанок, укладывавших в походные сумки разнообразную провизию.

Финик глядел на подопечных с гордостью курицы-наседки, которая никак не может налюбоваться на свое драгоценное потомство, но вечно голодного Хёльва куда больше заинтересовали жареные бараньи ребрышки.

— Да… Не знаю, какой из тебя стрелок, но едок ты, судя по всему, первоклассный. Только что из-за стола, а уже опять покушать не прочь. Даже сомневаться начинаю, прокормим ли мы тебя, — съехидничал Финик. — Ладно, авось с голоду помереть не дадим. Пойдем, отведаем барашка, заодно познакомлю тебя с моими парнями.

— Но сперва барашек, — не удержался Хёльв.

— Даже два барашка, если осилишь. — Разбойник ухватил Хёльва за локоть и потащил за собой вглубь трактира.

На следующее утро Хёльв проснулся от холода. С неба уныло моросило, дул пронизывающий северный ветер. Разбойники спали в самых разнообразных позах, оживляя тишину многоголосым храпом.

Вчера банда во главе с Лукавым Фиником шагала в таком бодром темпе, что прошла весь путь до замка колдуна за один день, и теперь, глядя на запад, Хёльв отчетливо видел выступающие из тумана высокие остроконечные башенки, увенчанные флюгерами. Почему-то это зрелище не внушало ему оптимизма. Судя по угадывающимся в тумане очертаниям, замок был не просто большим — громадным. Хёльв поежился.

— Что, парень, неприятное зрелище? — Лукавый Финик был весел и свеж, как всегда.

— Зрелище, которое заставляет задуматься, — пробормотал Хёльв.

Ничего, ничего, не трусь, сейчас быстренько перекусим, потом осторожно подберемся поближе к замку, исследуем подступы. — Финик аппетитно захрустел соленым огурцом, — Налегай, давай, а то всё расхватают. Огурчики особенно рекомендую, чудесные огурчики.

— Слушай, а ты колдуна сам видел? ~ После вчерашних послепоходных возлияний Хёльв с Фиником стали почти приятелями.

Разбойник задумчиво жевал шмат сала.

— Я — нет. Но герцог рассказывал, что лучше его и не видеть.

— Почему?

— Страшный до жути, лицо под капюшоном скрывает. Вообще-то ходят слухи, что он наполовину орк.

— Ничего себе!

— Да, мальчик. Впрочем, чему тут удивляться? Колдун — он и есть колдун. Впрочем, герцог — наш заказчик — и сам типчик неясный.

Финик потянулся за очередным куском сала, Хёльв глядел на него, ожидая продолжения.

— А как ты думаешь…

— Слушай, хватит болтать, мы, кажется, к колдуну не на обед собрались? Наворачивай, да поплотнее, — пресек дальнейшие разговоры Финик.

Хёльв не заставил себя уговаривать, и через час, когда рассыпавшиеся цепью Мохнатые Тараканы неслышно вошли в поросший лесом овраг, лежавший на пути к замку, жизнь перестала казаться ему сомнительным удовольствием.

Небо постепенно светлело, ветер почти стих. Перелесок встретил глубоким мхом и свежим запахом хвои, разлапистые ели, казалось, протягивали к людям ветви… Неожиданно Хёльв почувствовал, как что-то колючее схватило его за плечи и стало тянуть к себе, Иголки царапали лицо и руки, непонятно как вылезшие из земли корни норовили обвить ноги и повалить на землю…

— Эй, да эта гадина цепляется — заорал кто-то, яростно отбиваясь от ветвей мечом.

Воцарилась полная неразбериха. Разбойники вопили и рубили деревья в щепки, деревья умирали, но не сдавались, погибших сменяли все новые и новые. Натужно вырывая корни из земли, ели целеустремленно ковыляли к разбойникам, заключая их в круг и не давая пройти дальше. Мох норовил запеленать в себя упавших, даже безобидные кусты черники недружелюбно шевелились.

Проклиная все на свете, Хёльв неловко сорвал с пояса небольшой топорик и начал отчаянно прорубать себе дорогу. Топор слушался плохо: то норовил выскочить из рук, то выворачивался и ударял по древесному стволу обухом, не причиняя вреда. Механически работая руками, Хёльв пытался понять, чему можно приписать такое коварное поведение инструмента — собственной неумелости или козням колдуна. И то и другое казалось одинаково вероятным.

Тем временем буквально из-под земли объявилась новая напасть — огромные ядовито-красные мухоморы целыми полками вылезали изо мха, становились на тоненькие белесые ножки и семенили к людям, отращивая на ходу крошечные, но весьма неприятного вида пасти.

— О-о-о! А-а-а!! — многозначительно выкрикнул откуда-то издалека Финик.

Судя по тем частям его тела, которые просматривались сквозь живой еловый забор, он танцевал какой-то замысловатый танец, высоко поднимая колени и судорожно размахивая руками. Вокруг него сплошным ковром виднелись алые грибные шапочки, настойчиво покусывавшие его за пятки и голени.

Заверещав что-то нечленораздельное, Хёльв бросил непокорный топор, схватил огромный крючковатый сук и, щедро одаривая пинками все, что попадалось под ноги, устремился подальше от страшного мухомориого воинства. Вырвавшись на волю, юноша обнаружил, что ему в некотором роде повезло: он стоял в стороне от основной группы разбойников и вся масса деревьев и грибов прошла мимо него. Переведя дыхание, Хёльв отбежал еще дальше и задумался: «Наверняка это проделки колдуна. Натравил против нас лес, а сам сидит где-нибудь спокойненько. Неплохо бы незаметно подкрасться поближе и попытаться проникнуть в замок…»

Хёльв еще топтался на месте, когда до него донесся нестройный перестук копыт. Сметая все на своем пути и противно взмекивая, по склону оврага мчался целый табун диких козлов. Из-под копыт клочьями летела земля, рогатые головы были угрожающе опущены, в глупых желтых глазах мелькал недобрый блеск. В эту минуту небо над лесом потемнело и по стволам и кронам заземлилась уродливая тень.

Не раздумывая больше ни секунды, Хёльв припустил прочь, по направлению к замку. Ветер бил в лицо, ноги путались в жесткой траве, даже любимый лук внезапно показался очень тяжелым, но юноша продолжал бежать, и крепостная стена, сложенная из тяжеленных камней, рывками, вырастала перед ним.

«Добегу до стены, — проносилось в голове у Хёльва, — а там подумаю, как через нее перебраться.»

Он бежал, настолько сосредоточенно вперив невидящий взгляд в высокую узорчатую башенку, что не заметил небольшого рва, опоясывавшего замковую стену. Сделав очередной шаг, юноша споткнулся и кубарем покатился вниз, стремительно приближаясь к каменной кладке фундамента. Не в силах остановить свое движение, он лишь успел сжаться в комочек и зажмуриться в ожидании сокрушительного удара о стену.

Однако удара не последовало. Осторожно открыв глаза, Хёльв осмотрелся. Потом закрыл глаза, потряс головой и снова осмотрелся.

Стены не было.

Ров был на месте. Лес тоже был на месте, оттуда смутно доносились крики, рычание и блеяние. Но стены не было. Хёльв лежал в буроватых пожухлых кустах, среди сена и полуистлевшей травы. Кое-где из кустов выглядывали остатки трухлявого забора. Вместо прекрасного и грозного замка, очертания которого угадывались за крепостными стенами, взору изумленного Хёльва предстала одинокая полуразрушенная башня, когда-то стройная и высокая, но теперь больше всего напоминающая гнилой зуб. Темными пятнами выделялись на сером камне провалы узких окон-бойниц.

Юноше показалось, что в одном из окон мелькнула человеческая фигура.

«Иллюзия, — осенило Хёльва, — это была иллюзия».

Постепенно приходя в себя, он вспомнил цеплявшиеся, тянущие, царапающие по лицу ветви, и растерянность начала уступать место яростной решительности.

Чертов шутник. Лес натравляет… Замки иллюзорные подсовывает… Ну, ничего, посмотрим, у кого шутка смешнее, — шептал он, сбрасывая с плеча лук.

Осторожно разведя руками ветви кустарника, Хёльв всмотрелся в окно, где пару минут назад заметил человека. В провале отчетливо виднелся мужчина, одетый во что-то белое. Мужчина делал странные жесты руками, плавно покачиваясь из стороны в сторону. Лицо скрывал капюшон, но Хёльв почему-то был уверен, что губы колдуна произносят заклинания.

Уверенно подняв лук, юноша прицелился. Пальцы привычно натянули и отпустили тетиву, свистнула освобождаемая стрела, устремляясь вперед и вверх. Мгновение спустя человек в окне пошатнулся, схватился за грудь и упал, Хёльв замер, потом закинул лук за спину и решительно побежал к башне.

Внутри было сыро и мрачно, под потолком копошилось что-то склизкое, по углам громоздились кучи хлама. Но, взбежав по полуразрушенной лестнице наверх, Хёльв оказался в неожиданно просторной и уютной комнате. Дощатый пол покрывали ковры, в углу полыхал камин, простенки между окнами украшали гобелены.

Основное убранство комнаты составляли шкафы, забитые книгами. Раскрытые книги лежали на дубовом столе, на полу, на каминной полке, на покрытой одеялами кровати. Сразу становилось понятно, что золота и драгоценностей здесь нет и никогда не было.

Чувствуя как судорожно сжимается горло, Хёльв подошел к лежащему у окна человеку и нетерпеливо откинул капюшон, закрывавший его лицо. Юноша думал, что готов к любому, даже самому страшному зрелищу. Однако реальность оказалась страшнее всех образов, нарисованных воображением. У колдуна не было ни длинных клыков, ни когтей, ни жуткого крючковатого носа. Его немолодое худое лицо было покрыто морщинками, нижнюю часть, за исключением тонко очерченного рта, скрывала борода. В остекленевших серых глазах не было испуга, только какое-то веселое недоумение. Руки мужчины сжимали торчавшую из груди стрелу, кровь заливала белую рубаху, собиралась медленно впитывающейся лужицей на ковре, растекалась полутонкими ручейками…

С трудом отведя взгляд от мертвого колдуна, Хёльв подошел к оконному проему и прижался к нему пылающим лбом.

За окном виднелся лес, за лесом — пустынное поле, далекая деревня и еще более далекие горы. Мир казался застывшим, как пейзаж на плохой картине, и лишь осторожные маленькие снежинки одна за другой неслышно опускались на землю.

НОЖ РАЗДОРА

Осенним утром, в то самое время, когда стадо коров уже удалилось на пастбище, а бригада мастеров еще не приступила к отделке фасада окружной школы, на крыльцо своего дома вышел деревенский дурачок Демьян Пуквица. Ступеньки заскрипели под его неуклюжими шагами, одна из досок провалилась вниз, и Демьян, не удержавшись на ногах, кубарем выкатился на улицу, сильно ушибив локоть и колено. Ничуть не расстроившись, он отряхнулся и прыгающей походкой направился к колодцу, сохраняя на лице неизменную улыбку.

Демьян Пуквица был потомственным идиотом. Его мизерных способностей едва хватало на то, чтобы самостоятельно передвигаться и есть без посторонней помощи. Добродушные крестьянки жалели бедного юродивого, часто подкармливали его ячменной кашей и зачерствевшим хлебом, а в благодарность Пуквица мастерил для их детей яркие замысловатые игрушки. Природа, столь небрежно слепившая его ум, одарила его умелыми, поистине золотыми руками. Все игрушки, созданные ловкими пальцами деревенского дурачка, были уникальны — он выстругивал из дерева куколок с веселыми мордашками и толстыми косами, глазастых котят и щенков, печальных длиннохвостых осликов. Но лучше всего у него получались шкатулки с сюрпризом — изящно сработанные ящички, под крышкой которых таились озорные фигурки гномов.

— Другой бы на его месте обогатился, — часто шептались сельские кумушки, удивленно рассматривая очередную поделку, — а этот…

— Да что с него возьмешь: дурачок — он и есть дурачок. Никакого соображения.

— И все малышне отдает! Ни грошика себе не попросит.

— Жалко его, — тоскливо вздыхал кто-то, — святой ведь человек.

— У меня с вчера пирожок остался сладкий, надо бы ему отдать. Пусть порадуется убогонький…

Была у Пуквицы единственная ценная вещь, вещь, которой он дорожил больше всего на свете. Когда-то давно, еще подростком, Демьян нашел в лесу маленький ножичек, сиявший в солнечном свете как золотой. Рукоятку ножа украшали зеленые и красные камушки, складывавшиеся в стилизованное изображение розы. Никогда и никому Пуквица не позволял даже дотронуться до своего сокровища.

— Мое! Не дам! — кричал он, прижимая к груди ножик.

— Да погоди ты, — пытался увещевать его деревенский староста Нимарка. — Вдруг он золотой? Надо проверить! Похоже на работу подгорных мастеров. Продал бы, денежек получил кучу, да и зажил бы по-человечески, в достатке. Нанял бы кого, чтобы готовили да комнаты прибирали, а может, и женился.

Демьян звучно почесал щеку. В его круглых, как пуговицы, глазах мелькнуло подобие интереса.

— А чего бы не жениться? — поспешил развить успех староста. — Ты парень добрый, славный, комарика не обидишь. Жену станешь уважать и бояться. Был бы побогаче — за тебя бы любая девка пошла.

Собравшиеся вокруг односельчане шумно поддержали Нимарку:

— Не боись, Демьянушка! Голова наш дело говорит!

— Такую тебе невесту сыщем — все позавидуют! Староста подошел к дурачку поближе и отечески похлопал его по плечу:

— Ну? Дашь посмотреть?

Пуквица попятился, закрывай голову руками, обежал взглядом добродушно улыбавшихся соседей и отчаянно заголосил:

— Не трогай! Уходи!

— Глупый! Никто у тебя твой ножик не украдет. Мы же тебе добра желаем.

— Не надо! Мое! Не надо! — Дурачок в голос заплакал, и ему тут же принялась вторить игравшая у ног взрослых малышня.

На лоснящемся лице Нимарки отразилось смятение. Сжавшись под негодующими взглядами мамаш, он поспешно произнес:

— Ладно, я так думаю — пусть себе тешится. Грешно ведь против болезного идти.

С тех пор Пуквица ни на миг не расставался со своей находкой. Он соскребал золотым ножиком кору с поленьев, выстругивал им носы кукол и ковырялся в земле в поисках морковки или корней сельдерея. Даже во сне Демьян стискивал в кулаке блестящую холодную рукоятку.

Большой колодец располагался в самом центре деревни, неподалеку от только что выстроенной школы, и был славен чистой водой. Вокруг колодца стояло несколько широких низких лавок, на одну из которых и уселся Пуквица. Он огляделся, довольно потряс головой и углубился в выстругивание сосновой шкатулки.

Тем временем деревенька, носившая романтическое название Васильковая, постепенно просыпалась. Замелькали в огородах цветастые платки крестьянок, кто-то шумно ругался, скрипели калитки, деловито лаяли собаки. Около семи часов утра по направлению к зданию школы промаршировала бригада резчиков по дереву. Пуквица приводил их взглядом и тяжело вздохнул. В последнее время он частенько подкрадывался к школе и исподтишка наблюдал за работой мастеров. Его завораживали быстрые, отточенные движения, превращавшие гладкую светлую поверхность дверей и оконных наличников в настоящее кружево из цветов и растений. Сам того не сознавая, Демьян стремился перенять опыт резчиков, его руки плясали в воздухе, механически повторяя их приемы и жесты. В такие минуты простодушное некрасивое лицо дурачка светилось от счастья.

В то самое время, когда Пуквица восторженно следил за украшением лестничной арки, к дому старосты подъехала богато убранная карста в сопровождении нескольких всадников. В карете, среди вороха бархатных подушек, восседал Акина, герцог Убарский, сеньор и повелитель округи. Уже который день его мучил радикулит, потому строгое морщинистое лицо вельможи сохраняло выражение крайнего отвращения и недовольства происходящим. Не успела карета остановиться, как из дома выскочил встревоженный староста Нимарка и изогнулся в поклоне.

— Господин герцог, — бормотал он, склоняясь все ниже и ниже. — Такая честь для нас…

— Как продвигается строительство? — отрывисто буркнул герцог вместо приветствия. Двое дюжих лакеев помогли ему выбраться из кареты.

— Почти все готово, светлейший господин. Остались только отдельные работы. — Староста нервно мял в руках сорванную с лысой головы шапочку. — Не больше недели, если не пойдут дожди.

— Еще целая неделя? Копаетесь, Нимарка. Не для того я пожертвовал на возведение школы такие безумные деньги, чтобы вы тут прохлаждались в свое удовольствие. Право, мухи после зимней спячки и то быстрее шевелятся.

Нимарка виновато опустил голову, не решаясь возразить герцогу. Властитель Убара слыл человеком опасным и безжалостным. Ходили смутные слухи о том, что он увлекается запрещенным колдовством и давно уже продал душу темным силам, получив в награду могущество, богатство и долгие годы жизни.

— Что, прибыл учитель? — хмуро продолжал допрос Акина.

— Пока нет, светлейший герцог. Господина Эрваллу мы ждем послезавтра.

— Похоже, этот эльф не слишком торопится заступить на нашу службу. — Лицо сиятельного вельможи исказила судорога.

Он принюхался. От старосты отчетливо несло навозом. Не говоря ни слова, герцог Акина развернулся на каблуках и устремился к школе.

— Светлейший господин! — От волнения голос Нимарка сорвался на писк. — Позвольте вас сопровождать

Герцог поморщился и, не останавливаясь, бросил через плечо:

— Оставайтесь, где стоите. И отчитайтесь моему управляющему.

Староста истово закивал и бухнулся на колени в грязь.

— Как прикажете, господин. Все, как вы прикажете. Акина Убарский снова поморщился: поясница болела невыносимо, даже притирания пряной слизью, рекомендованные опытным лекарем герцога, помогали лишь ненадолго.

— Ненавижу старость, — с горечью прошептал он, бросая быстрый взгляд на свои сухие желтоватые руки, покрытые темными мелкими пятнышками. — Ненавижу…

Школьное здание понравилось герцогу. Светлое, просторное, с высокими потолками и удобными классами, оно должно было вместить не менее трех дюжин учеников. Едва завидев герцога, резчики поспешно кланялись и отступали в сторону, не смея нарушать одиночество благородного господина. Завершив осмотр, Акина направился к колодцу, и устало присел на скамью.

Деревенский пейзаж, обычно столь раздражавший его, сегодня был подпорчен штабелями небрежно сложенных досок, связками кольев, стружкой, кусками пакли — словом, всем тем мусором, что неизбежно сопровождает любое строительство. Прямо под ногами герцога, возле носков его дорогих замшевых сапог, разлеглась лоснящаяся зеленовато-черная лужа самого сомнительного происхождения. В ее антрацитовой глубине сновали неясные тени, что-то бурчало, пузырилось и лопалось. Акине показалось, что лужа живет какой-то загадочной, никому не понятной жизнью, что ее, возможно, населяют мельчайшие разумные существа

Он нагнулся было, чтобы рассмотреть пенящуюся воду поближе, но тут громкий вопль заставил его обернуться. На соседней скамейке сидел немытый взъерошенный человек в линялых холщовых штанах и рваной курточке. Разинув рот, человек смотрел на герцога.

— Пуквица, — заявил общительный оборванец, указывая на себя пальцем.

Акина скривился.

Я — умелец, — продолжал между тем дурачок. Он порылся в заплатанном кармане курточки и извлек оттуда небольшую деревянную птичку, раскрашенную в яркие задорные цвета. — Я сделал, — сообщил он, надуваясь от важности.

— Красиво, — сдержанно похвалил герцог. Пуквица расцвел и снова полез в карман.

— У меня еще есть. Ножом делаю. Этим. — И он повертел перед носом изумленного герцога своим золотым сокровищем.

— Дорогая безделушка. — Акина сдвинул брови. — Откуда она у тебя?

— Сам нашел. В лесу, — Демьян улыбнулся во весь щербатый рот.

— Дай-ка глянуть. — Герцог потянулся к ножику, ни секунды не сомневаясь, что дурачок с радостью позволит осмотреть его, но Пуквица встревожено вскочил, отталкивая руку Акины.

— Нет-нет! Moe

— Украл, никак? — равнодушно спросил герцог, тоже вставая.

Пуквица замотал головой и стал лихорадочно упрятывать нож за подкладку. Его руки дрожали.

— Нашел! Мое! — Гигантским прыжком он отскочил в сторону и зашлепал по луже, обдавая себя черными маслянистыми брызгами.

На шум стали выглядывать люди, опасаясь, как бы разозленный вельможа не пришиб несчастного юродивого.

— Демьян! Не приставай к господину! — закричал издалека Нимарка. Оставив управляющего разбираться с бумагами, он спешил на помощь герцогу.

Пуквица растерянно повернулся к старосте.

— Отойди в сторону! Ты мешаешь нашему доброму сеньору. — Утирая пот со лба, Нимарка остановился, чтобы отдышаться.

— Иди к нам, Демьянушка, — позвал кто-то из близлежащего огорода. — Мы тебя медком угостим.

Дурачок просветлел. Победно взглянув на Акину, он полез за пазуху, намереваясь достать любимую игрушку, и вдруг побледнел, захлопал себя по карманам. Ножа не было. Подвывая от горя, Пуквица начал обшаривать себя, потом упал на колени и стал ползать по земле, внимательно осматривая каждый камешек.

— Потерял? — ехидно спросил герцог, с брезгливым интересом наблюдавший за манипуляциями Демьяна.

Пуквица поднял полные слез глаза, и на его лице появилось осмысленное выражение.

— Это ты! Ты взял! — Он подбежал к Акине и попытался схватить его за камзол, — Ты!

Вельможа усмехнулся, отступая на шаг:

— Зачем мне твой нож? Да и как я мог его взять?

— Он золотой! Он дорогой! Ты злой колдун! Украл! Магией украл! Отдай! Отдай! — Пуквица снова рванулся к герцогу, цепляясь серыми от земли пальцами с обкусанными ногтями за его тонкую шелковую рубашку.

Все последующее произошло в считанные секунды. Акина раздраженно отпрянул, отталкивая от себя дурачка, однако тот продолжал наседать. Колени герцога подогнулись, каблуки разъехались в жидкой грязи, он нелепо взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие, но не удержался, поскользнулся и со всего размаху рухнул на гору строительного мусора. Сбоку от него упал Пуквица.

Некоторое время царило молчание, потом со всех сторон к месту падения бросились стоявшие неподалеку крестьяне. Первым бежал Нимарка. Одним движением он отшвырнул неуверенно шевелившегося Демьяна и склонился над герцогом. Круглая физиономия старосты в момент осунулась. Он… Он не дышит… Не дышит…

— Пусти! Разойдитесь все! — Через толпу протискивался управляющий и лакеи герцога.

— Отойди! — скомандовал управляющий.

Нимарка поднялся и, обнажая голову, отступил в сторону. Толпа ахнула. Из груди герцога Акины Убарского торчал острый, гладко отполированный кол.

Граф Пронт стоял возле окна кабинета и с плохо скрываемым удовольствием наблюдал за тем, как слуги укрепляют над воротами черные траурные полотнища. Тело его отца, легендарного и грозною герцога Акины Убарского, покоилось в главной зале родового замка, а он все никак не мог поверить свалившемуся счастью. Еще утром Пронт был бесправным забитым наследником, графом без графства, измученным бесконечными попреками деспотичного родителя, и вдруг в одночасье стал полноправным герцогом, властителем обширной провинции, императорским сановником. Пронт огладил пышные усы и метнул быстрый взгляд на буфет. Новоиспеченному герцогу чрезвычайно хотелось промочить горло. В этот момент в дверь деликатно постучали, и в кабинет вошел кавалер Дибас — друг детства и доверенное лицо Пронта.

— Доставили пленника, — заговорщицки шепнул он. — Какие будут распоряжения?

— Того самого? Как его? — Пронт наморщил лоб. — Демьяна Пуквицу?

Дибас кивнул и выжидательно уставился на Пронта. Тот покраснел.

— Ну… Я даже не знаю, — промямлил наконец он. — В колодец его?

— В колодец? Всего лишь? — Брови кавалера удивленно поползли вверх.

Пронт покраснел еще больше. Его лоснящееся широкое лицо первого едока и выпивохи приняло виноватое выражение.

— Понимаешь, старина, — взволнованно начал он, понизив голос. — Мне этот парень, можно сказать, услугу оказал. Старик ведь крепок был. Никак не хотел на тот свет отправляться. Пережил бы меня, как пить дать, чернокнижник проклятый. Была б моя воля, я бы Демьяну благодарность объявил, серебряными монетами осыпал и отпустил восвояси.

— Мой пресветлый господин, вы понимаете, что говорите? — Дибас возмущенно всплеснул руками. — Этот тип чрезвычайно опасен!

— Опасен? Но, как я понял, все произошло случайно, — удивился Пронт.

— Конечно! Да подумайте сами! Вы помните, сколько раз мы пытались… — Дибас замялся. — Пытались упокоить нечистую душу вашего батюшки? Вкупе с телом, разумеется?

Молодой герцог судорожно стиснул большие кулаки.

— Отравить пытались? Пытались, — продолжал Дибас. — Выпил яд, и даже живот у него не заболел. Из арбалета в него стреляли? Стреляли. Лавину спускали? Спускали. Один Акина живой и вышел…

Пронт подошел к буфету, налил себе полный кубок вина и осторожно пригубил его. Прошелся по комнате, прислушиваясь к сухому скрипу старинного паркета.

— Это значит… — несмело произнес он.

— Это значит, драгоценный мой господин, что мы имеем дело с хитрым и знающим магом. Я только вчера из тайных источников проведал, что единственный способ убить Акину Барского — проткнуть его дубовым колом! Скажите, разве мог какой-то деревенский балбес случайно убить великого герцога? Случайно толкнуть именно на кол? Вам не кажется подобное допущение смешным и нелепым? — Кавалер даже притопывал на месте для придания весомости своим словам.

Со двора послышался свист розга и крики управляющего, распекавшего нерасторопных работников. Гостей на предстоявшие похороны ожидалось великое множество, и забот у слуг и челядинцев прибавилось. Пронт с любопытством высунулся в окно, наблюдая за тянувшейся через ворота чередой повозок.

— Вы слушаете, мой господин? — со стоическим терпением повторил Дибас. — Вам не кажется, что все слишком сложно для случайности?

Да-да. Пожалуй, ты прав… Я как-то не успел задуматься над этим. — Молодой герцог озадаченно почесал затылок.

— А вы задумайтесь, задумайтесь. — Димас посмотрел заманчиво сиявшие в буфете бутылки вина и сглотнул слюну. — Кому была выгодна кончина вашего уважаемого отца?

Смущенно кашлянув, Пронт развел руками:

— Мне, конечно. Кому ж еще!

— Правильно! вскричал кавалер, незаметно передвигаясь в направлении буфета. — Продолжим умозаключения. Кому выгодна смерть вашего отца, а затем ваша смерть, господин герцог?

Глаза Пронта расширились от ужаса.

— Симону, моему младшенькому братцу?

— Совершенно верно! — Дибас значительно поднял палец. — И какие напрашиваются выводы?

Он безнадежно посмотрел на расстроенного и ничего не понимавшего герцога и, вздохнув, закончил:

— Раз мы точно знаем, что никак не причастны к убийству Акины Убарского, то все это подстроил не кто иной, как Симон. Похоже, он нашел и подкупил искусного мага, который не только раскрыл тайну вашего покойного батюшки, но и легко отправил его в Подземелья Ристага!

— Мой брат, забери его Ристаг! Мой младший брат Симон! — Румяное лицо Пронта исказилось от страха. — А я даже не знаю, где он сейчас находится!

Кавалер слегка поклонился и успокоительно помахал руками, показывая, что он обо всем позаботился.

— Ходят упорные слухи, что бунтовщик со своими приспешниками затаился в Смоляном лесу, в охотничьем домике.

— Так что же мне теперь делать, Дибас? — взволнованно спросил Пронт. — Что же мне делать? Попытаться захватить охотничий домик и убить Симона прежде, чем он доберется до меня?

Хитрый кавалер покачал головой:

— Ни в коем случае, мой господин. Не стоит сражаться с мятежником Симоном на его территории, где он знает каждый кустик. Во-первых, мы должны приготовиться к осаде: наверняка ваш брат попробует взять замок Убарис штурмом, рассчитывая на то, что вы еще не освоились в новом положении и не сможете дать ему отпор.

Усы Пронта воинственно встопорщились.

— Ха! Это мы еще посмотрим! воскликнул он. — Не такой уж я болван, как кое-кто воображает! Пусть приходит! Отлично! Будем с нетерпением ждать.

— Безусловно, мой повелитель. Я свято верю в ваш стратегический гений. — Дибас изящно поклонился, — Во-вторых, я бы осмелился дать вам рекомендацию: следует подвергнуть пыткам и казнить коварного шпиона и колдуна Пуквицу. Думаю, казнь должна быть прилюдной, дабы все знали, что с вашей светлостью шутки плохи!

Герцог просветлел. Со стуком поставив кубок на стол, он заключил кавалера в объятия.

— Ты прав, мой верный друг! Чем я могу тебя отблагодарить за мудрые советы?

— Ваше доверие, господин, мне дороже всего на свете, — церемонно ответил тот.

На раскрасневшемся лице Проита отразилось умиление.

— А не выпить ли нам за это? — предложил он, доставая из буфета открытую бутылку вина.

— Не откажусь, не откажусь, — Дибас повел носом. — М-м! Божественный сорт! За ваш успех, мой герцог! И пусть сдохнут все враги!

— Пусть сдохнут все враги! — подхватил Пронт и разом осушил кубок.

В Смоляном лесу было сумрачно. Склонявшие ветви до самой земли ели чередовались с редкими соснами и тоненькими, хилыми березками. Здесь не росло ни черники, ни брусники, только синеватый мох застилал землю влажным покрывалом.

Возле охотничьего домика царило оживление — несколько десятков латников заинтересованно заглядывали в окна, пытаясь узнать, что за весть принес их предводителю взволнованный гонец.

— Проклятие! — вскричал сьер Симон Убарский, дочитав до конца донесение. — Мой туповатый братец все-таки нашел способ отправить батюшку в гости к Ристагу!

Он нервно прошелся по комнате, не замечая ничего вокруг. Потертый, но все еще пушистый самарагдский ковер мягко пружинил под его ногами.

— Но, дорогой, — возразила Симону его жена, рыжеволосая толстушка Карин, — зачем так переживать? Ты же сам хотел избавиться от Акины.

Не поднимая глаз от вышивания, она поймала метавшегося мужа за руку и силой усадила рядом с собой. Младший сын покойного герцога вздохнул и принялся грызть ногти.

— Хотел! Именно! И не только хотел, но и предпринимал некоторые конкретные шаги! И эти шаги, если ты помнишь, ни к чему не привели.

Карин пожала плечами и десятком аккуратных стежков наметила контур будущего лепестка.

— Твоему брату повезло больше, чем тебе, только и всего. Кстати, как это произошло?

Симон подал ей донесение, снова вскочил и устроился на подоконнике. Его продолговатое благородное лицо выражало крайнее беспокойство.

— Они пытаются это представить как несчастный случай. — Карин подняла голову от пергамента и усмехнулась. — А ведь Пронт далеко не такой законченный кретин, как мы себе представляли. Подослать к старому герцогу ловкого колдуна-убийцу, замаскированного под деревенского юродивого, а самому оставаться в стороне — весьма тонкий ход для безмозглого рубаки.

Симон презрительно фыркнул.

— Тонкий ход! — произнес он поднимаясь. — Можно подумать, эта уловка кого-то обманула!

Остановившись возле массивного подсвечника, он подправил фитили и полез в карман за спичками.

— Проклятая лачуга! — проворчал сьер себе под нос. — Здесь даже днем темно!

Шелковый лепесток гладко запунцовел. Мастерица поменяла иголку и добавила несколько желтых штрихов.

— Обманет, будь уверен. Помяни мое слово, он еще и на костре сожжет этого своего засланца. Чтобы от себя подозрения отвести.

— Не слишком ли сложная интрига для простака Пронта? — нахмурился Симон.

Карин отложила рукоделие и с беспокойством посмотрела на мужа.

— Возможно, мы его недооценивали? Все-таки он твой брат и сын Акины Убарского — должен же в нем проявляться семейный ум?

— До сих пор, во всяком случае, он успешно скрывал тот факт, что в голове у него есть что-то, кроме мыслей о выпивке, закуске и округлых женских задах.

— В том и проявлялась его политическая дальновидность. Он обвел нас вокруг пальца, — заметила Карин. — Что ж, Пронт теперь герцог, и вовсе не глупый герцог. С этим нельзя не считаться.

— Предлагаешь как можно скорее осадить замок Убарис? — Симон вытащил из кармана трубку и стал ее сосредоточенно набивать. — Но шансы на победу невелики: добряк Пронт явно готов к любым неожиданностям с нашей стороны.

Карин аккуратно смотала нитки, наколола иголку на подушечку. Потом достала из шкатулки гребень и несколько раз провела им по волосам.

— Но когда войско принесет присягу новому сеньору, будет еще хуже, — проговорила она. — Нам следует приказать сторонникам в замке сеять слухи о том, что это Пронт убил герцога Акину. И поддерживать легенду о незаконном происхождении нового Убарского властителя.

Симон задумчиво кивнул. Мысленно он уже раздавал поручения подчиненным и выстраивал план дальнейших действий.

— Милая, ты не могла бы позвать сюда полковника Истахиса? Надо поскорее обсудить план грядущей кампании. Ты совершенно права, время не терпит.

Довольно улыбаясь, Карин поспешила выполнить поручение мужа. Возможно, уже через несколько дней она покинет холодный и неуютный охотничий домик и поселится в великолепных покоях замка Убарис, будет нежиться в теплой ванне с ароматическими маслами, гулять в саду, примерять фамильные драгоценности. Ради герцогской короны стоило рискнуть многим, очень многим.

— Это наш шанс, — прошептала Карин, воинственно сжимая пухлые кулачки, — и, наверное, единственный шанс.

— Это наш единственный шанс! — истерически взвизгнул писарь Епат Дорука, откидывая со лба липкие пряди волос. — Единственный шанс сбросить с себя цепи рабства и непосильного каторжного труда!

Он стоял на сколоченном наспех помосте в центре Васильковой, а внизу колыхалось целое море непокрытых крестьянских голов. Возле окружной школы столпилось все население окрестных деревень, за исключением хворых и немощных стариков.

— Братья! Доколе ж терпеть муки? Мы возделываем землю, пашем, сеем, собираем урожай! Следим за скотиной, растим овощи! Мы работаем от зари до позднего вечера не покладая рук, не имея времени на отдых и сон.

А что мы имеем взамен? Черствую неблагодарность! Угнетение! Нас душат! Епат драматически вцепился руками в свою тощую шею. — Нас душат податями, десятинами и оброками. Все лучшее мы отдаем им, вельможам, а сами прозябаем в нищете, грязи и убожестве! Сеньоры в замке утопают в роскоши, а наши дети голодают!

Собравшиеся отвечали невнятным гулом. Писарь считался человеком знающим и надежным. Гербовая бумага, удостоверявшая, что послушник Дорука закончил три класса певческого училища при храме богини Амны, делала Епата значительной персоной на селе. К нему ходили за советом, просили помощи в составлении нехитрых завещаний и в прочих делах, требовавших владения пером. Прочитав пару книг революционного содержания, Епат стал мнить себя идеалистом и бессребреником, борцом за счастье бедного люда.

— Любимый нами Демьян Пуквица положил себя на алтарь свободы! Нешто мы допустим, чтобы эта жертва пропала даром? — кричал он, сверкая безумными желтоватыми глазами. — Пришла наша пора! Наше время! Вы готовы к радостной борьбе за свободу?

Оратор скрестил руки на груди и зорко оглядел публику, оценивая, какое впечатление произвели его слова.

— Что ж он такое говорит, а? — обалдело спросил кто-то в толпе.

— Да вот, Демьянка-то наш, оказывается, герой! Ну?!

— Ага. Освободил нас от проклятущего герцога Акины. — А-а-а… Эк оно… Стало быть, герой…

Почувствовав, что слушатели всецело отдались магии его вдохновенной речи, Епат возвысил голос:

— Эти псы, эти шакалы сейчас дерутся за папенькино наследство! Друзья! Там… — Его палец описал замысловатую дугу и указал куда-то в небо. — Там идет свара! Громила Пронт и хлыщ Симон грызутся за замок Убарис. Мы не должны оставаться в стороне! Нам надо собрать ополчение и выжидать в укрытии, неподалеку от герцогской крепости. Когда кто-то из братьев возьмет верх, мы неожиданно атакуем, легко одолеем ослабшее войско и захватим замок. А потом предадим обоих герцогских сынков скорой, но мучительной смерти.

Слушатели радостно возопили:

— Долой угнетателей!

— За свободу!

— Ура Пуквице! Ура Доруке!

— Спалим дотла поганый замок! Епат жестом призвал всех к молчанию:

— Соратники! Возьмите луки, возьмите вилы! Вооружитесь! И поскорее возвращайтесь сюда. Нас ждут великие дела!

Окрыленные надеждой крестьяне разбрелись по домам. И не прошло и трех часов, как тысячная армия доморощенных вояк, таясь по лесам и оврагам, двинулась по направлению к Убарису.

Убарский храм Матери всего сущего жил своей жизнью. Мелодично звонили бубенцы, призывая честных сынов и дщерей Амны преклонить колена в святом месте и поведать ей свои тяготы; с балконов центральной башни доносилось хоровое пение. По песчаным дорожкам прогуливались монахини, ведя чинные беседы. Но все это благолепие было разом нарушено прибытием пыльного и злого всадника в легком шлеме и кольчуге. Всадник осадил коня на клумбе с редчайшими серебристыми розами и обругал мальчишку-нищего, да так, что случившийся рядом моряк покраснел как маков цвет. Бросив поводья остолбеневшей монахине, прибывший устремился к покоям матери-настоятельницы. Судя по тому, как уверенно он лавировал в паутине коридоров, пришелец был здесь частым гостем. У самых дверей спальни дорогу ему преградила разъяренная служительница.

Матушка молиться изволит, почтенный, — прошипела она. — Не велела тревожить.

— Не мешайте, сестра, не до церемоний сейчас! — Пришелец аккуратно приподнял брыкавшуюся монахиню, переставил ее в сторону и вломился в комнату.

Мать-настоятельница была далеко не молода, но годы не сделали ее ни безобразной, ни вызывающей жалость старухой. В ее облике было что-то неземное — ореол седых волос окружал голову, подобно нимбу, высокий чистый лоб не портила ни одна морщинка.

— Мерлок, дитя мое, что за неуместная спешка и грубость? — Голос настоятельницы был тих и глубок.

— Простите меня, мать Полонна, но дело не терпит отлагательства. — Мерлок снял шлем и почтительно поцеловал руку пожилой монахини.

Она улыбнулась усадила гостя за стол, разлила по глиняным стаканам терпко пахнувший яблочный сок.

— Я слушаю, дитя.

— Вчера рано утром был убит герцог Акина Убарский, — коротко сообщил рыцарь.

На щеках настоятельницы вспыхнули пятна.

— О милостивая Амна! Дай мне силы! Не может быть. Кто совершил это? Как?!

Мерлок осушил стакан и потянулся к тарелке с печеньем.

— Деревенский колдун, очевидно, не из последних, — сказал он. — Фанатик крестьянского революционного движения. Некто Демьян Пуквица.

Мать Полонна упала на колени, прижимая к груди сапфировое сердце — символ вечной любви богини Амны, — и горячо зашептала молитиу.

— Продолжай, Мерлок, — попросила она чуть погодя.

— Около четырех часов назад замок Убарис, где теперь властвует бывший граф, а ныне герцог Пронт, осадило войско Симона — младшего сына покойного Акины. Бой идет нешуточный.

Настоятельница нетерпеливо кивнула:

— Но ведь это не все?

Мерлок подлил себе сока и с хрустом раскусил поджаристую вафлю.

— От верного человека в деревне Васильковой я узнал, что крестьянское ополчение затаилось в укромном месте и ждет удобного момента, чтобы напасть на замок и отправить к Ристагу обоих наследников.

Прерывисто вздохнув, мать Полонна снова опустилась на колени. Ее глаза горели огнем неистовой, беспредельной веры.

— Это знамение свыше! Наша божественная родительница указует нам путь! — Настоятельница на мгновение замолчала, а когда заговорила снова, в ее тоне послышался оттенок приказа. — Рыцарь! Готов ли ты рискнуть собой ради дела, важность которого нельзя переоценить?

Я весь в вашем распоряжении, мать Полонна. — Мерлок покорно склонил кудрявую голову. Настоятельница сжала его руку:

— Сегодня же ты отправишься обратно в Убарис. Следи за передвижениями крестьянского ополчения и, когда пахари пойдут на штурм, проникни в замок. Воспользуйся неразберихой, которая неизбежно возникнет при столкновении такого большого числа людей, и исследуй помещения, располагающиеся в фундаменте. Где-то там богомерзкий герцог Акина спрятал нашу реликвию — Чистое Сердце Амны. — Настоятельница молитвенно сложила руки. — Скоро исполнится двадцать пять лет, как он похитил ее с нашего алтаря. Даже знать не хочу, за какое черное колдовство старый еретик расплатился этой отвратительной проделкой. Сын мой! Верни нам Сердце!

Скептически нахмурившись, Мерлок отодвинулся от монахини:

— Но как я найду его? Ведь замок велик!

— Мы будем молить Амну, чтобы она помогла тебе. И ты взывай к Всепрощающей — поверь, она не останется глуха.

— Хорошо, я попробую. Сделаю все, что возможно, — Он безнадежно вздохнул.

— Этого недостаточно, рыцарь! Если понадобится — ты должен совершить невозможное!

Мерлок едва заметно усмехнулся:

— Хорошо, мать Полонна. Если будет возможно — я совершу и невозможное.

Седовласая настоятельница внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

— Ступай, дитя мое. Тебе надо спешить.

Она коснулась его щеки сухими губами и беззвучно добавила:

— Да хранит тебя Амна…

Тем же вечером Мерлок ехал по дороге, соединявший город и замок Убарис.

Возле сухого, мертвого дуба рыцарь спешился, привязал коня, проверил, на месте ли купленный за целую гору монет план герцогского обиталища, и двинулся дальше пешком. Одет он был довольно странно. На его голове красовалась помятая, кое-где продырявленная каска, очертаниями напоминавшая кастрюлю. Под вполне приличным плащом скрывались подозрительного вида рубаха и заляпанные бурыми пятнами штаны. К поясу из бычьей кожи были пристегнуты булава и дровосецкий топор. За плечом болталась котомка. Мерлок выглядел то ли как солдат, пропивший свои доспехи в придорожном кабаке, то ли как крестьянин, обокравший лавку торговца подержанным оружием. Рыцарь был небрит и растрепан. Даже лицо его изменилось —это было лицо опустившегося и туповатого человека. Только глаза оставались прежними — лукавыми, искристо-голубыми, пронзительными.

Поблизости от Убариса не было видно ни души, и Мерлок подивился тому, как быстро проникли атакующие в хорошо укрепленный замок, защищенный с одной стороны бурлящей глубокой рекой и неприступными стенами и рвом — с другой.

— Похоже, дело не обошлось без магии, — пробормотал он, осторожно огибая редкие трупы.

Его догадка вскоре подтвердилась: ров был сух и пуст, словно чистая плошка, а в кладке стен зияли широкие щели с оплавленными, покореженными краями.

— Огненная плеть? — вслух подумал Мерлок и пригибаясь побежал к ближайшему провалу.

Как и предсказывала настоятельница Полонна, в Убарисе царили полная неразбериха и сумятица. Внутренний двор напоминал бойню — по булыжнику текла кровь, всюду валялись тела убитых, стонали раненые, вопили дерущиеся. Сверху, из бойниц, летели стрелы и арбалетные болты, на ступенях кто-то отчаянно бился на мечах, но чувствовалось, что основная масса сражающихся уже переместилась дальше — в замковые покои.

Свирепо размахивая булавой, Мерлок прокладывал себе путь среди разношерстного воинства. Тут были и герцогские дружинники в справных кольчугах и с алыми перьями на шлемах, и представители ополчения — в лаптях, с вилами и топорами, и бородатые, потрепанные латники мятежного Симона. Мерлоку показалось, что все беспорядочно ратятся со всеми. Отбивая чей-то слишком меткий выпад, он краем глаза увидел, как сшиблись два дружинника в пернатых шлемах. За их схваткой наблюдал плешивый крестьянин, явно намеревающийся огреть дубиной обоих.

Прорвавшись в просторный холл, сводчатый потолок которого подпирался многочисленными богато инкрустированными колоннами, Мерлок прижался к стене и потихоньку отделился от азартно дерущейся толпы. Стараясь не привлекать к себе внимания, он еще раз сверился с планом замка и поспешил к неприметной дверке, за которой скрывался узкий коридор, ведущий вниз.

Подземелья Убариса были обширны: строители замка предполагали, что в случае длительной осады герцоги будут использовать их в качестве кладовых для хранения продуктов.

Мерлок брел по промозглому лабиринту залов, пытаясь определить, где покойный Акина хранил реликвию, принадлежавшую сестрам. Когда пошел второй час блужданий, он понял, что может неделю провести под землей и так и не обнаружить Чистого Сердца. Тяжело вздохнув, рыцарь укрепил факел на стене и встал на колени. Сперва слова молитвы давались ему с трудом, но потом он почувствовал, как чья-то теплая ладонь коснулась его лба.

— Иди, — прозвучало у него в голове.

Мерлок открыл глаза и огляделся. Вокруг по-прежнему никого не было, но на полу, возле его ног, лежал тонкий мерцающий лучик. Он тянулся вперед и часто мигал, словно призывая идти за собой. Недолго думая, рыцарь вскочил на ноги и пошел вдоль блестящей в темноте полоски. С каждым шагом луч становился все ярче и через некоторое время затмил свет факела.

— Ну, малыш, давай же, — шептал Мерлок, — не исчезай.

Но луч и не собирался исчезать. Он ширился, разрастался и наконец превратился в сияющий шар. Шар подвел Мерлока к покрытой паутиной нише и растаял. Растерянно озираясь, рыцарь заглянул в нишу, и тут же что-то со скрипом повернулось, заскрежетало и раздвинулось, открывая проход в потайную комнату. Первое, что увидел Мерлок, переступив через порог, было Чистое Сердце Амны.

Прозрачный, изумительно красивый кристалл ослеплял, подобно солнцу. Он был велик — размером с крупную дыню и действительно по форме напоминал человеческое сердце. Прикрыв рукой глаза, Мерлок подошел поближе и только тут заметил, что реликвия покоится в лапах огромной каменной скульптуры — чудовищной помеси горгульи, змеи и паука.

Ах, если бы здесь была мать Полонна! Конечно, она бы узнала ледяную хифанию — опасное порождение магического искусства севера. Но Мерлок не был столь сведущ и начитан, потому лишь презрительно хмыкнул и попытался вынуть кристалл из лап статуи. Однако кристалл не поддавался: каменные когти надежно удерживали его. Раздраженно закусив губу, Мерлок скинул плащ, отцепил от пояса топор и принялся рубить чешуйчатые лапы. Тут же поднялась пыль, полетела крошка.

Как только по скульптуре побежали первые мелкие трещины, ее поверхность сделалась темнее и острый гребень на голове чудовища чуть шевельнулся. Но увлеченный работой Мерлок ничего не заметил. Мгновение спустя перепончатые крылья вздрогнули, туловище напряглось, гигантские легкие втянули в себя воздух, и хифания открыла глаза. Она повела уродливой плоской головой, вытянула шею и закричала. Пол заходил ходуном, и последним, что зафиксировало угасающее сознание рыцаря Мерлока, оказался образ ожившей кошмарной птицы.

Мощно оттолкнувшись от осыпающейся груды камней, она устремилась вверх, пробивая на ходу перекрытия. В ее покореженных передних лапах по-прежнему покоилось Чистое Сердце, Вырвавшись на волю, хифания закричала снова, и от этого крика замок Убарис раскололся, как яичная скорлупа, и стал медленно проваливаться внутрь себя. Рушились древние стены, погребая под собой и живых, и мертвых, падали башни и дозорные вышки. В течение нескольких минут замок, возведение которого потребовало дюжины лет, был превращен в гору бесполезных обломков.

Хифания облетала руины, и ее фасетчатые глаза зорко следили за редкими человечками, уцелевшими в катаклизме. Каменная тварь была в бешенстве: долгие годы она спала мирным сном без сновидений, сберегая порученное ей неоценимое богатство, а какие-то жалкие букашки осмелились потревожить ее! Из пасти чудища вырвалась струя жидкого льда и окатила группу людей, отчаянно пытавшихся спастись бегством. Их фигурки тут же покрылись искрящейся изморосью, замерли и рассыпались в пыль. Испустив победный вопль, хифания полетела дальше — ее ждала короткая, но увлекательная охота.

Уже совсем стемнело, когда на дороге, ведущей к деревне Васильковой, появился одинокий всадник. Он зябко кутался в просторную накидку и время от времени прикладывался к фляге, но и тонкий сатин, и крепкая первосортная настойка согревали мало.

Мерзнущий путник был не кто иной, как эльф Лэррен Эрвалла, приглашенный герцогом Акиной в качестве учителя окружной школы.

— К-клянусь Р-ристагом! — Зубы эльфа отбивали дробь. — П-похоже, зак-коны п-природы здесь не д-действуют.

Пару часов назад Лэррен наслаждался ласковым осенним вечером, слушал шорох листвы и думал, не стоит ли ему повременить с прибытием на место службы и заночевать прямо под звездами, на молодой траве. Но по мере того как он приближался к центру Убара, погода постепенно портилась. Откуда-то повеял холодный ветер, и небо заволокло тучами. Маленький ручеек, вившийся вдоль до-

Риги, затянула корка льда, земля стала твердой и сухой.

Кое-где, во впадинах, заблестел иней.

— К-какая-то с-свинская з-зима… — Лэррен остановил коня и огляделся.

Его не оставляло чувство, что он заблудился и давно едет совсем не туда, куда надо. Однако замшелый придорожный указатель рассеял его сомнения. «Васильковая — три мили» — было начертано на деревянной стрелке. Лэррен приободрился. В его воображении нарисовалась уютная изба, накрытый стол и горячо натопленная банька. Опустошив флягу несколькими длинными глотками, эльф пустил копя галопом, и вскоре на горизонте показался высокий частокол, из-за которого выглядывали соломенные и черепичные крыши крестьянских домов. Кругом царила тишина. Приближение чужака не было встречено ни собачьим лаем, ни окриком сторожевого, и, никем не остановленный, исполненный самых дурных предчувствий, Лэррен въехал в Васильковую.

Деревня была пуста. Со скрипом покачивались открытые двери, жалобно хлопали ставни. Мороз стоял такой, что перехватывало дыхание. Повсюду был лед — голубоватый, сияющий, он покрывал собой деревья, кусты, изгороди и стены домов. Порывы ветра вздымали в воздух облака колючего снега, и Лэррену показалось, что еще чуть-чуть и он сам превратится в стылую каменную глыбу.

— Ау! Отзовитесь! Есть тут кто?! — кричал он, заглядывая в мертвые, покинутые избы.

Возле большого колодца зльф остановился и слез с коня. Приплясывал от холода, несостоявшийся учитель подошел к зданию школы и обнаружил возле него столб с памятной доской.

— «Здесь свершил свой бессмертный подвиг славный борец за свободу народа, добрый сын матери нашей Амны, великий Демьян Пуквица», — недоуменно прочел Лэррен

Рядом, обширная как каток, расстилалась черная замерзшая лужа. Стараясь не упасть, эльф заскользил было по ней и вдруг остановился. В остром разломе льда блестело что-то желтое, яркое, четко выделявшееся на общем блекло-серебристом фоне. Лэррен нагнулся и поднял небольшой, аляповато сделанный нож, украшенный зелеными и красными стекляшками. Металл, из которого была сделана нелепая безделушка, чем-то напоминал золото, но опытному эльфу даже не понадобилось особо присматриваться — он сразу определил дешевую подделку. Повертев нож в руках, Лэррен пожал плечами и бросил его в заснеженную кучу каких-то досок и кольев.

— Люди! — безнадежно позвал он в последний раз. — Живые есть?

Так и не дождавшись ответа, эльф вскочил на коня и поехал прочь.

2. ПЫЛЬ НА ВЕТРУ

Тропинка спутанной ниткой вилась среди деревьев, петляя, взбиралась на небольшие пригорки, огибала болотца. На полянах еще цвели осенние цветы — бордовые, оранжевые, синие, но Хёльв не видел ничего вокруг. Перед его глазами мелькало то лицо убитого колдуна, то пятна крови на ковре, то стрела — его собственная стрела! — торчащая из груди мертвеца. Хёльв бормотал что-то себе под нос, вздрагивал, ежился, пытался перед кем-то оправдаться, но никто его не слушал. Горланя развеселую похабную песенку, Мохнатые Тараканы двигались вперед.

Против ожиданий Хёльва, их совсем не расстроило то, что в замке колдуна не оказалось богатой добычи. Разбойники выслушали его вполуха, кто-то пожал плечами, кто-то махнул рукой. В другое время юношу очень заинтересовали бы причины такого равнодушия, но сейчас он мог думать только об одном.

Он нервно поглаживал лук, сжимал пальцы в кулак,кусал кусал губы. В голове тяжело бухало. Услышав шаги догонявшего его Лукавого Финика, Хёльв вздохнул — одновременно раздраженно и с облегчением.

— Мне надоела твоя кислая физиономия, — безапелляционно заявил Финик.

Юноша смерил разбойника яростным взглядом:

— Заметь, я иду впереди тебя, следовательно, ты никак не можешь видеть моей столь приевшейся тебе рожи.

— О! Даже твой затылок выражает беспросветное уныние. Долго ты еще собираешьел дуться?

— Я не дуюсь.

— А что же ты?

— Я размышляю. — Хёльв неприветливо покосился на разбойника.

— Надо же… И о чем, позволь полюбопытствовать?

— Не позволю. Ты хороший человек, Финик, но, видишь ли, бывают такие моменты в жизни, когда хочется побыть одному, взвесить на весах совести свои поступки, решить как жить дальше. Впрочем, я не уверен, что ты способен это понять.

Финик поправил повязку на глазу:

— Нет, вы только послушайте этого юного философа. Не хочешь говорить — не надо. Все твои нехитрые думы и без того написаны у тебя на лбу крупными красными буквами. Вчера ты впервые убил человека, и это тебя страшно тревожит. Ты судорожно пытаешься осознать этот невероятный факт и подобрать под него соответствующее мироощущение.

Хёльв скрипнул зубами и снова уставился себе под ноги.

— Не вижу в этом ничего смешного.

— А кто смеется? Никто и не смеется. Я серьезен, как фазан на вертеле.

— Еще вчера этот человек был жив! Мог смотреть на звезды, петь, смеяться. А я его лишил всего этого.

— И что? Хорошо, предположим, что ты промахнулся и ушел своей дорогой. Кто может знать, что ждало бы старого колдуна дальше? А вдруг твоя стрела спасла его от долгой и мучительной болезни? Или от пыток?

— Скорее от спокойной и счастливой жизни, — язвительно заметил Хёльв. — Что еще могло ждать уверенного в своем могуществе колдуна?

— Мой милый наивный мальчик, в нашем мире колдун, имевший глупость насолить высокопоставленному вельможе, может быть уверен только в одном: рано или поздно его убьют. И хорошо, если он отделается легкой и приятной смертью вроде отсечения головы. — Финик сунул в зубы длинную сухую травинку. — Гораздо более вероятно, что он попадет в лапы к палачам-профессионалам или к своим же собратьям — волшебникам. Уж эти-то умельцы никого не оставят равнодушным к своему искусству.

Хёльв побледнел, но позиций не сдал.

— Это всего лишь возможность. Вероятность. Он мог и ускользнуть.

— Ну конечно же мог. Яйца тоже могут взбунтоваться и отказаться прыгать на раскаленную сковороду. Могут зажарить в печке кухарку и выпорхнуть в окошко, обернувшись вольными птахами. Однако почему-то чаще они оборачиваются яичницей, — ответил Финик, но Хёльв его не слушал.

— Убийство — это чудовищно, — простонал он, едва не плача. — Быть пронзенным стрелой в собственном доме! Что может быть ужаснее?! Как только боги терпят такие злодейства?

Загорелое жизнерадостное лицо Финика страшно перекосилось.

— Э-э-э, братец, ты, я вижу, из тех людей, которых особо трогают драматические, театральные кончины? О да. Зарезанные заложники, жертвы магических ритуалов, казненные повстанцы — все это так распаляет воображение! Так рождает общую скорбь или праведный гнев… К оружию! На тиранов! Запретить опасное волшебство! Защитим наших детей! — Финик яростно потрясал кулаками, изображая возбужденную толпу. — Им доподлинно известно число погибших во время Саунесского Эксперимента. Но никто, никто из этих милых людей никогда не задумывался о том, сколько человек ежедневно умирает от банального свистящего поноса или зудовки. Еще бы, ведь это так обыденно и неинтересно… Хёльв перевел дыхание. Его глаза блестели.

— Ты страшный человек. Мерзкий циничный тип. Тебя хоть чем-то прошибить можно?

— Меня? Да запросто. Хорошим копьем, например. — Разбойник резко развернулся на месте и стал продираться через кусты в сторону узловатого старого клена, — Гляди-ка. Тут что-то есть.

Проглотив вертевшуюся на языке колкость, Хёльв последовал за ним, по щиколотку утопая в шуршащих листьях. У самого подножия клена они образовывали большую мягкую кучу, сияющую всеми оттенками рыжего цвета; в глубине кучи виднелся длинный матерчатый тюк. Финик осторожно сгреб с находки слой листьев и удивленно присвистнул:

— Ого! Ну и дела…

Тюк оказался высоким человекоподобным существом неопределенного возраста и пола. Длинные темные волосы почти полностью скрывали его лицо, оставляя на виду лишь слегка зеленоватую щеку. Хёльв содрогнулся:

— Кто это?

— Эльф. Типичнейший мертвый эльф. — Разбойник пнул худощавое тело ногой. — Очень кстати. Вспомни наш с тобой разговор. Этому счастливчику были уготованы тысячелетия. И что же? Разве это его спасло? Нет! Он лежит тут всеми покинутый, в виде хладного трупа. Скоро его плоть начнет разлагаться, и вездесущие муравьи…

Мертвый эльф пошевелился и открыл левый глаз. Глаз был красноватый, припухший и очень живой. Хёльв попятился. Эльф еще раз пошевелился, пробормотал что-то невнятное и со стоном поднялся. Золотистые листья водопадом посыпались из складок его одежды.

— Ы-ы-ы-а, — просипел он.

— Спасайся, кто может, — шепнул Финик и юркнул в кусты.

Продолжая постанывать, эльф выпрямился во весь рост. Лучи полуденного солнца ярко осветили его прекрасное, хотя и несколько помятое лицо. Большие серые глаза искрились злостью, губы кривились. Сложно было даже представить существо, менее склонное к разложению. Хищно оглянувшись, эльф схватил Хёльва за плечи и несколько раз крепко встряхнул.

— Задери тебя Ристаг, — прорычал он неожиданно низким голосом.

— Многоуважаемый эльф, — почтительно произнес Хёльв, пытаясь вырваться из цепких рук, — мы с моим другом Фиником..

— Тысячу осьминогов в задницу тебе и твоему Персику! Я просто подыхаю от усталости! Я не спал трое суток! Я выбрался из этого ведра с помоями, которое его обитатели по рассеянности называют городом, чтобы вдохнуть чистого, не оскверненного людскими миазмами воздуха! Я нахожу укрытие в девственной чаще. Для чего?! — Эльф яростно тряс юношу за плечи. — Для чего, я спрашиваю? Для того чтобы, меня будили пинками под ребра всякие проходимцы?

Хёльв покорно опускал голову все ниже и ниже. Он не знал, как следует себя вести с разгневанными эльфами. — Что же мне теперь делать, укуси тебя волосатая гадюка? Куда прикажешь податься? Может, мне надо научится вить гнезда, чтобы спать в древесных кронах? Или уйти в болота и жить в воде, подобно пупырчатой жабе? Я тебя спрашиваю! Может, там ваш брат-человек не будет меня тревожить?

— Право, мне очень жаль, что мы нарушили ваш сон…

— Ква-а-а-ква-ква! Похоже? У меня хорошо получается? Он неожиданно ослабил хватку. — Ладно. Свободен, смертный. Помни мою доброту.

Одним стремительным движением эльф подобрал тряпичную котомку, валявшуюся у него в ногах, запахнул плотнее куртку и унесся прочь, просверлив напоследок Хёльва недоброжелательным взглядом. Где-то за кустами послышалось сдавленное хихиканье Лукавого Финика.

— А эльф-то живой, — холодно прокомментировал Хёльв, снова выбираясь на тропинку.

Финик кивнул, пытаясь сохранить на лице серьезную мину.

— Ты уж прости, ошибочка вышла. Глаз у меня, сам видишь, всего один, да и тот плоховат. Старый я становлюсь, — запричитал он, — пора начинать бороду растить!

— Зачем тебе борода?

— Чтоб никто не сомневался, что я почтенный господин, а не какой-то там разбойник с большой дороги.

— Бородой грехов не скроешь, — провозгласил Хёльв. — Разве что монашеской.

— Всю жизнь мечтал стать монахом, — развеселился Финик. — А что? Удалюсь от дел, построю себе тихую обитель. Создам братство.

— Братство Одноглазого Финика?

— Да нет… Нескромно это как-то. Нам, святым агнцам, подобное самолюбование не к лицу. Я встану во главе Братства Усмирения Желудка. Мы с послушниками будем непрестанно утруждать свои желудки обильной и разнообразной пищей, дабы жили они не в никчемной праздности, а в непрестанных трудах! Такова будет наша жертва Непостижимому Отцу. Надеюсь, он оценит ее по достоинству.

— Кстати о Непостижимом Отце. — Хёльв бросил взгляд на почти догнавших их Мохнатых Тараканов. — А мы вчера все запасы еды употребили?

Финик отечески улыбнулся в ответ:

— Правильно мыслишь, парень. Стоит ли тащить куропатку с орехами и пирожки в Велерию? Там и своих куропаток полно. Кстати, ты идешь с нами дальше или хочешь завернуть в Брасьер?

Тяжело вздохнув, Хёльв посмотрел туда, где между редеющими деревьями уже начинали проглядывать первые дома, втянул носом пахнущий жильем воздух и пожал плечами:

— В Брасьер. Останусь, перезимую. Не может быть, чтобы в таком крупном городе не нашлось для меня подходящей работы.

Покопавшись в карманах куртки, Финик извлек оттуда округлый матерчатый кошелек и протянул его Хёльву:

— Это тебе. На первое время.

— Но…

— Никаких но! Если ты мне откажешь, я страшно разгневаюсь. А в гневе, друг мой, я совершенно собой не владею и творю страшные вещи. Например, рублю миловидных юношей на мелкие кусочки, невзирая на их тяжелую депрессию. — Для вящей убедительности Финик помахал перед носом Хельва тупым складным ножом. — Потом, конечно, я буду страшно раскаиваться, возможно, даже пророню несколько скупых разбойничьих слезинок, но твоим разрозненным фрагментам это уже не поможет.

Хёльв рассмеялся и сунул кошелек за пазуху:

— Тогда беру. Но только из-зa того, что не хочу взваливать лишний грех на твою злокозненную душеньку.

Несколько часов спустя Хёльв уже был в Брасьере.

Триста лет назад здесь не было ничего. Не было большого бестолкового города, не было шумных торговых улиц и солидных ростовщических кварталов. Не было ни крепостных стен, ощетинившихся заостренными кольями, ни высоких сторожевых башен. Триста лет назад здесь лежала огромная пустошь, окруженная редкими лиственными лесами. Называлось это место незамысловато — Плешь. Невдалеке вилась заброшенная дорога, по которой можно было брести три дня кряду, так и не встретив ни единого живого существа. Долгие годы дремала Плешь в скучном одиночестве и могла бы так продремать до скончания веков, но премудрая Амна, Матерь всего сущего, распорядилась иначе.

Случилось так, что жена Самодержца государства Самарагд — прелестная юная Рамана — без памяти влюбилась в купца из знойной Агемии и сбежала с ним от венценосного мужа. Сей легкомысленный поступок взбалмошной красавицы имел серьезные политические последствия: будучи человеком неглупым, Самодержец понимал, что объявление войны Агемии равнозначно самоубийству, потому перенес всю тяжесть своего гнева на странствующих торговцев. Хорошо вооруженные конные патрули курсировали теперь вдоль границ страны, время от времени принимаясь хватать и ковать в цепи черноволосых южных купцов. Пленники доставлялись терзаемому ревностью Самодержцу, который в зависимости от того, сколь сильно в этот день давили на его голову новообретенные рога, то приказывал сдирать с них живьем кожу, то сажать на гигантские муравейники, то просто топить в ослиной моче.

Широкий, удобный тракт, соединявший жаркие континентальные страны с океанским побережьем, стал совершенно непригоден к использованию, поскольку значительная его часть пролегала по территории Самарагда. Тогда-то и вспомнили про старую дорогу, огибавшую негостеприимное ныне государство Самодержца. Мимо Плеши потянулись торговые караваны, и безлюдное место начало оживать. Первым на пустоши обосновалось семейство предприимчивых гномов. Заручившись соответствующими разрешениями, они вырубили прилегающий к дороге лес, и вскоре на расчищенном участке вырос высокий, в керамском стиле, терем с яркой жестяной крышей и множеством остроконечных башенок. Красочная вывеска гласила: «Брасериус — обитель тепла и света для усталого путника». Обитель тепла и света — а в просторечии постоялый двор — пользовалась большим успехом среди усталых путников. Впрочем, одной усталости было недостаточно: чтобы найти приют в «Брасериусе», требовалось также наличие туго набитой мошны.

Тем временем в соседней Велерии произошло страшное бедствие. Невиданно обильные дожди, случившиеся в пору таяния льда, привели к тому, что вышла из берегов река Селень, затопив несколько прибрежных городов и не поддающиеся исчислению деревни. В столице княжества под водой оказались все первые этажи зданий, в том числе знаменитый на всю округу Охотничий Зал Верховного Дворца. Князь Есинор, день за днем наблюдавший, как безвозвратно портится уникальная роспись стен и отсыревает тонкая лепка главной достопримечательности его страны, созвал нескольких приближенных колдунов и приказал им любыми силами немедленно вернуть распоясавшуюся реку в положенное ей русло. Не имея времени изучить проблему и составить подобающее случаю заклинание, напуганные возможной расправой, колдуны решились на последнее средство. В течение нескольких часов из лучшего черного дерева был сооружен великолепный алтарь. Шестьсот овец, шестьдесят быков и шесть юных девушек были принесены в жертву Ристагу Мрачному с единственной отчаянной мольбой —усмирить реку. И Ристаг внял мольбе. Не прошло и мгновения после завершения ритуала, как земля содрогнулась. Русло Селени словно провалилось вглубь, затягивая в себя воду. Верховный Дворец ликовал ровно два дня, по прошествии которых стало известно, что божественный катаклизм вызвал смещение горных пород в истоках реки и могучий ключ, давший ей жизнь, теперь бьет в другом направлении. Селень не пересохла совсем, но обмелела настолько, что серьезное судоходство стало невозможным. Велерия, всегда полагавшаяся на свой флот и не имевшая хороших наземных путей, оказалась отрезанной даже от ближайших стран.

— Коварный Ристаг посмеялся над нами! — в отчаянии кричал князь. — Не верь Ристагу, мольбам внимающему!

Но делать было нечего — пришлось строить дороги. Первая из них вела, конечно, в царственный Хан-Хессе. И вышло так, что кратчайший путь из Велерии в великолепную столицу всех столиц лежал через уже знакомую нам пустошь.

Пролетело несколько спокойных лет, прежде чем судьба Плеши изменилась окончательно. Место, ставшее пересечением двух крупных торговых трактов, привлекало к себе все больше и больше народа. Возле «Брасериуса» возникли многочисленные домики, трактиры, конюшни и лавки. В сопровождении монахов и свиты прибыл служитель Матери всего сущего Амны и принялся возводить храм и приют для детей-сирот. Вскоре разношерстный поселок, именуемый его жителями Брасьером, разросся настолько, что получил право называться городом.

И снова высокая политика вмешалась в жизнь бывшей пустоши. Самодержец Самарагда, давно с неодобрением взиравший на рождение новой метрополии, во всеуслышание заявил, что Плешь и прилегающие к ней леса всегда были исконно самарагдскими, стало быть, и Брасьер является его законным вассалом со всеми вытекающими обязанностями — повиновением, уплатой налогов и предоставлением рекрутов в общее войско.

— Каков нахал, — переговаривались постоянные посетители «Обители усталого путника», — налогов ему подавай! Звонкой монеты захотелось!

— Наших детушек — и в солдаты? Ни в жисть не позволим!

Самодур проклятущий!

— Ослиной мочи ему, а не звонкой монеты!

Затем голубиной почтой было получено послание от князя Велерии.

Столь солидные и состоятельные негоцианты, как уважаемые жители города Брасьера, нуждаются в надежной защите от обнаглевших и до чужого добра жадных правителей соседних стран, — гласило послание. — Посему мы, милостью Непостижимого Отца правитель Великой Велерии, великодушно берем вас под свое покровительство и включаем в состав государства нашего в качестве провинции. В знак благоволения посылаем вам Особый Княжеский полк. Извольте принять его с подобающим почтением…»

Город гудел, как растревоженный улей. Кто-то порывался бежать в леса, кто-то призывал браться за оружие и отстаивать родные стены. Городской голова Синица, человек добродушный и от военных дел весьма далекий, повелел копать рвы и возводить укрепления, дабы оборониться от захватчиков. Однако все приготовления оказались излишними: полк вошел в город буквально следом за посланием. Разбойного вида солдаты вели себя на удивление пристойно — дома не поджигали, лавки не грабили, полногрудых купеческих дочек в темных подворотнях не тискали. Предводитель войска — генерал Рубелиан — лично явился в «Брасериус», дабы выразить почтенным торговцам свое всемерное уважение и восхищение, чем чрезвычайно им польстил.

— Высокородный князь, — разливался он соловьем, щедро угощая всех присутствующих вином, — не до конца понимает, сколь важную роль играет купеческое сословие в жизни современного общества. Подобная недальновидность не делает чести правителю.

— Тожить на наши денежки зарится, как и рогатый самарагдец, — ворчал Синица.

— Вы не должны допускать, чтобы иноземные диктаторы запускали руки в ваши карманы! — горячо восклицал генерал.

— Хе! Как же, попробуй их, супостатов, не допустить. Мы — люди мирные, за себя постоять не умеем.

Рубелиан хитро улыбнулся:

— А мой полк? Целый полк превосходных солдат! Отличнейших, в бою проверенных и свирепых, как стая волков.

— Так вы же… Вам же князь Есинор приказ дал?

— Князь, изволите ли видеть, далече.

— Не совсем мы вас понимаем, многоуважаемый. Шибко ваши слова туманные.

— Да клал я на князя! — заорал генерал. — Недоумок он, головой ударенный! Страну развалил, идиот проклятый. Селень загубил — а какая река была! Тупорылый ублюдок!

В зале повисло молчание. Такого поворота событий не ожидал никто. Окинув собравшихся быстрым взглядом, Рубелиан спокойно продолжил:

— Предлагаю вам обдумать все возможные аспекты взаимовыгодного сотрудничества. Мой полк и лично я в полном вашем распоряжении. Брасьер должен оставаться вольным городом. Городом-государством.

Купцы согласно ахнули.

С моей помощью вы сможете этого добиться. Но у меня есть одно условие.

Мы готовы на все, — проговорил Синица, вытирая вспотевший лоб.

— Я хочу быть вашим государем.

Несмотря на внешность добродушного глуповатого гиганта Рубелиан был малым хитрым и изворотливым. Карьеру он начинал поваренком кухмистерской при пехотном батальоне. Вскоре бойкий юноша стал рядовым, а затем и капралом. Редкостное сочетание могучего стратегического ума, смелости и звериной силы быстро вознесло его на самый верх военной пирамиды. В сорок лет бывший безродный мальчишка, казалось, достиг всего. Он был знаменит как полководец, состоятелен, любим дамами. Но генерал хотел большего. Его кипучий, склонный к интригам и махинациям характер не позволял остановиться на достигнутом. Рубелиан жаждал власти, причем власти абсолютной. Поэтому, когда князь повелел ему собирать войско для похода на Брасьер, генерал уже знал, как ему следует поступить. В новосформированный Особый полк он брал людей исключительно бессемейных и отчаянных, тех, кому нечего было терять…

Не прошло и трех месяцев, как Брасьер окружили земляной вал и добротная каменная стена. В небо вздымались дозорные вышки, на которых день и ночь несли дежурство опытные солдаты. Рылись обширные подземелья для хранения припасов в случае осады. Чужестранцев за ворота не выпускали, письма перехватывали, почтовых голубей отлавливали. В Велерию же летели успокоительные депеши: «Горожане явили нам полную покорность, склонясь перед блеском Вашего княжеского величия…», «Простой народ счастлив таким правителем», «Признательные купцы собирают целый караван великолепных даров для Вашей Светлости…» Как только постройка оборонительных сооружений полностью завершилась, было объявлено всенародное гуляние. Шествия, танцы, игрища начались с самого раннего утра. Разносчики из трактиров бесплатно предлагали желающим свой товар: все расходы взял на себя генерал Рубелиан. Сам герой гарцевал по праздничным улицам на статном белом жеребце, ослепляя прохожих сиянием позолоченных доспехов. Ровно в полдень на главной площади Рубелиан провозгласил Брасьер вольным городом-государством, а себя — его правителем, бароном Брасийским. Под восторженные крики толпы генерал уселся на широченный дубовый пень, специально отобранный для такого важного события, трижды стукнул мечом по брусчатке и произнес исторические слова: — Здесь врастаю!

Этим же вечером городские ворота снова открылись, и целая армия явных шпиков и тайных осведомителей устремилась с докладами в ближние страны. Реакция соседей оказалась предсказуемой. Дряхлый, впадающий в маразм король Керама Сальман едва дослушал до конца взволнованный рассказ гонца и, пожав плечами, вернулся в свой сад: в последнее время он предпочитал невозмутимые растения суматошным людям.

Самарагдский Самодержец несколько дней пылал праведным гневом. Однако атаковать хорошо укрепленный город не решился, ограничившись публичными пытками гонца, принесшего дурную весть.

Но наиболее бурными были ответные действия Верховного Дворца Велерии. Не особенно задумываясь о последствиях, князь собрал всю свою армию и бросил на осаду Брасьера, полагая, что такая могучая сила должна смести любые преграды. Есинор не учел одного — хитрости и прозорливости бывшего генерала. Уже на марше выяснилось, что тайными стараниями Рубелиана войско было приведено в совершенно небоеспособное состояние: лучшее оружие исчезло в неизвестном направлении, а всех наиболее толковых командиров среднего звена приковала к постелям странная хворь. Напрасно пытались советники отговорить князя от опрометчивого шага — велерскве полки пошли на штурм. Долго еще барон Брасийский вспоминал эту кампанию:

Взялись котятки с матерым волком сражаться. Я ж их всех как облупленных знаю! Все их стратегии и тактики. Кто их учил? Я учил. Насквозь вижу! Каждый шаг могу предугадать. Жалко, конечно, погибших, но лес рубят — щепки летят.

Треть княжеского войска так и осталась лежать у крепостных стен, треть была взята в плен. Среди пленников оказался и сам Есинор.

— Мерзавец! — визжал он в лицо победителю. — Подлый предатель! Чтоб тебя разорвало! Попадись только мне! Ты у меня будешь собственные кишки жрать!

Рубелиан сдержанно улыбнулся, поигрывая окровавленным мечом.

— Позволю напомнить его светлости, что сию минуту ситуация несколько обратная. Потому стоит ли испытывать мое терпение и давать подсказки насчет того, как я могу распорядиться твоим бренным телом?

— Ты меня запугиваешь, смерд? Я плюю на тебя! Рыцарю не пристало бояться боли.

— Правда? Интересно, что может знать о боли его светлость? Впрочем, если ты продолжаешь настаивать, то… — Генерал кивком головы подозвал стоящего невдалеке плечистого бритоголового субъекта. — Познакомься, это Брокс, бывший главный палач самарагдского рогоносца. Ныне на моей службе.

Брокс важно поклонился и, слегка прищурившись, начал пристально разглядывать князя. Было в его взоре какое-то нехорошее любопытство.

— Я бы порекомендовал начать с костоломки. Потом, возможно, прижигания или травы… Надо бы поподробнее изучить его конституцию… Прикажете приступать, хозяин?

— Как видишь, мы можем легко выяснить, настоящий ли ты рыцарь. — Генерал презрительно посмотрел на посеревшего Есинора, — Но у меня есть более интересная мысль. В лучших традициях злых властелинов, вероломно побеждающих благородных героев. — И что же это за мысль? — все так же высокомерно, но уже спокойно поинтересовался князь.

— Насколько я помню, рука и сердце твоей дочери, крошки Марии, еще свободны? Прекрасно. Тогда я беру ее в жены. Приданого не надо, не беспокойся. Только договор о вечном мире между нашими странами.

Есинор нашел в себе силы лишь осторожно кивнуть. Подобный ход событий представлялся ему неожиданно выгодным: юная княжна Мария была девушкой по меньшей мере некрасивой. Маленькое рябое личико, хромота и намечающийся горб не делали ее особо привлекательной для высокопоставленных женихов, даже несмотря на титул и виды на наследство.

— Кроме того, — продолжал Рубелиан, — дабы спасти твою честь, мы не будем объявлять о твоем поражении.

— Не будем? — не поверил своим ушам князь. — Но…

— «Битва прекращена по взаимному согласию полководцев» — тебя устроит такая формулировка?

— Более чем, но я не понимаю…

— Зачем мне это надо? — хмыкнул генерал. — Я хочу иметь достойного тестя. А твоя репутация и так слегка подмочена водами Селени.

На свадебные торжества, состоявшиеся три месяца спустя, съехалась вся велерская знать. Князь Есинор, увидевший в своем зяте не врага, а нового и весьма полезного союзника, был с Рубелианом ласков, величал его бароном и «дорогим сыном», тем самым подтвердив и статус Брасьера, и его повелителя. В небе над Плешью гремели фейерверки, отмечая рождение новой семьи и смерть самой пустоши…

На третий день после прощания с Фиником и Мохнатыми Тараканами Хёльв обнаружил, что Брасьер вызывает у него отвращение. В этом городе он не нашел ни гармонии, ни красоты. Дома стояли как попало, налезая друг на друга, улочки были тесными и кривыми, редкая площадь могла похвастаться статуей или колонной, Чувствовалось, что строительство происходило в спешке, на скорую руку, без общего плана.

Благоразумно решив, что сорить деньгами пока не стоит, Хёльв подыскал себе скромное жилье — крошечную каморку в недорогом, но приличном на вид постоялом дворе с многозначительным названием «Ветры странствий». К каморке прилагалась переносная печурка, несколько тарелок и чугунная сковорода. Обстановка состояла из откидной койки, табурета и трехногого стола, служившего прибежищем для целого выводка муравьев.

«Это ненадолго, — успокаивал сам себя Хёльв. — Найду хорошую работу — сразу съеду».

Однако работа не находилась. Хозяева контор, лавок и трактиров с подозрением смотрели на незнакомого юношу, у которого не было ни рекомендательных писем, ни влиятельных знакомых. Его вежливо спроваживали, обещая дать знать в случае, если подходящее место появится. Шли дни, и кошелек, полученный от Финика, становился все легче.

— Что, милок, маешься? — с деланным сочувствием вопрошала Хёльва владелица «Ветров» — сухонькая усатая старушка.

— Не берут никуда, — жаловался он.

— И не возьмут, милок, не возьмут! — радовалась старушка. — Кому ты нужен — хилый такой?

— Я не хилый!

— Тогда в вышибалы подавайся.

— Да меня сразу по стенке размажут, — безнадежно возражал юноша.

— Ну вот. А говоришь, что не хилый.

Подобные разговоры у них повторялись почти каждый день.

— Я грамотный зато. Почерк у меня красивый, сочиняю складно.

— Ой, сочинитель нашелся. Грамотой, милок, сыт не будешь.

Хёльв только вздыхал. Спорить с вредной бабкой ему не хотелось, и он старался поскорее ретироваться в свои апартаменты. Обычно она не обращала внимания на его исчезновение, возвращаясь к бесконечному вязанию, но однажды уже на лестнице его настиг дребезжащий окрик:

— Милок! А ты посуду мыть умеешь? Юноша замер:

— Умею…

— Вот и славненько. Иди тогда на кухню — там сыночек мой, Налун, за главного повара. Будешь у него на подхвате. Покажешь себя расторопным работником — поговорим о жалованье.

— Спасибо, бабушка! Не подведу! Старушка недовольно нахмурилась:

— Какая я тебе бабушка, подзаборник? Иди уж, горшки ждут.

Кухонная компания встретила Хёльва со скрытым неудовольствием: а ну как придется делиться и без того скудным заработком? Один только Налун — обрюзгший, немолодой уже мужчина — отнесся к юноше прямо-таки с нежностью.

— Хороший мальчик, — ворковал он. — Красавчик! Слушайся меня во всем — и горя знать не будешь.

Поварихи дружно прыснули:

— Не забывай подрумяниться!

— Волосики-то позанятнее уложи. Могу маслице ароматическое одолжить.

— И помаду!

А узкие штанишки у тебя есть? Лоснящееся лицо Налуна приобрело опасный бордовый оттенок.

— Дуры! За работу, живо! Всех повыгоняю! Он перевел дух и снова обратился к Хёльву:

— Иди, милый. Вымоешь посуду — беги ко мне. Дам тебе новое задание.

Поначалу работа на кухне показалась Хёльву легкой и приятной. Он ловко и быстро мыл тарелки, чистил горшки, бегал по мелким поручениям, помогал таскать провизию с базара. Кормили его обильно и вкусно, сверх меры трудами не загружали. Одно было плохо: с каждым днем голос Налуна становился все более ласковым, а взгляд — все более масленым.

— Ты у меня самый старательный, — говорил он, поглаживая юношу по щеке. — Проворный, словно белочка. И кожа такая нежная…

Хёльв краснел, как пион, и старался поскорее вернуться к раковине. Но и там его не оставляли в покое. Налун подкрадывался сзади, обнимал за плечи и шептал на ушко:

— У тебя сильные руки. Тонкие пальцы, и никаких мозолей на ладонях. Ах, ты просто чудесен!

Хёльв натянуто улыбался и незаметно отодвигался в сторону. Иногда его настигал игривый шлепок.

На улицах было уже бело. Снег шел почти непрерывно то крупный, мягкий, то мелкий и колючий. Становилось все холоднее — зима вступала в свои права.

Был морозный темный вечер, когда Налун, вдохновленный безропотностью жертвы, перешел к более активным действиям. Хёльв безмятежно дремал в своей каморке, как вдруг сквозь сон ему послышался скрип двери. Он осторожно приоткрыл один глаз и обомлел. Прямо перед ним стоял его патрон, облаченный в кокетливую ночную рубашку с рюшечками и кружавчиками. Полупрозрачная ткань не скрывала ни колышущихся рыхлых телес, ни напрягшегося полового органа.

— Любовь моя, — хрипло пролепетал Налун. — Приди в объятия.

Откинув в сторону одеяло, Хёльв резво соскочил с кровати и бросился в сторону:

Прошу вас, оставьте меня. Я… я не хочу.

— Ты очарователен в своей невинности. Не волнуйся, тебе понравится. Неужели такой большой мальчик не хочет потерять девственность?

Хёльва аж передернуло.

— Хочет. Но не так.

— Уверяю тебя, ты не пожалеешь…

Одним стремительным движением Налун придвинулся к юноше и попытался впиться ему в губы. Тут Хёльва прорвало. Рыча от ярости, он сгреб Налуна за грудки, с размаху впечатал в стену и начал методично избивать. Неудачливый соблазнитель, ошеломленный таким натиском, истошно вопил, даже не пытаясь сопротивляться.

— С-скотина, — сосредоточенно бормотал Хёльв, пиная его под ребра. — Жирная тварь. Я тебе п-покажу девственность. Я тебе п-покажу м-мальчика.

— А-а-а! Спасите, не надо, не надо! — захлебывался криком Налун. Ему было не столько больно, сколько обидно и страшно.

Надо, надо. Любовничек хренов.

— Мама!

— Сынок! Держись! — неожиданно раздалось откуда-то снизу.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела помятая со сна старушка-хозяйка с распущенными немытыми волосами. За ней следовал здоровенный клыкастый орк в просторных шароварах и кожаной тужурке — ночной сторож.

— Мерзкий волчонок! — взвизгнула старушка, набрасываясь на Хёльва с кулаками. — Как ты посмел обидеть моего дорогого мальчика?! Мы тебя пригрели, кормили, поили! Такова твоя благодарность?!

— За жилье я платил исправно, — дернул щекой Хёльв, — а вот вы мне ни монеты не дали за работу на кухне.

— Да как ты смеешь? Вымогаешь? Эй ты, — хозяйка кивнула орку, — выставь его на улицу.

Орк хмуро мотнул головой, легко забросил Хёльва на плечо и, полностью игнорируя его сопротивление, выкинул из окна прямо в сугроб. Сверху на юношу упал его мешок с вещами.

— Чтобы духу твоего здесь не было! — надрывалась старуха, — Страже сдам ворюгу!

— Мама, он мне все отшиб!

— Не плачь, деточка, сейчас мы тебе компресс сделаем…

Окно с грохотом захлопнулось, и Хёльв остался в полном одиночестве.

— Ну и дела, — мрачно сказал он сам себе и потянулся к мешку. Ни лук, ни любимая флейта, ни фляга из толстого стекла — подарок сестры — от падения не пострадали. Зато исчез Фиников кошелек с остатками денег.

Натянув на себя сапоги и старенький штопаный плащ, Хёльв прислонился к стене и тоскливо застонал.

Положение было — хуже некуда. Ночной Брасьер выглядел мертвым: не горело ни одно окно, не слышно было голосов, не лаяли собаки. Только от храма Всемилостивой Амны доносился звон бубенцов. В студеной, неживой тишине звук казался потусторонним.

— Не сидеть, только не сидеть на месте! — Хёльв живо вскочил на ноги и принялся колотить кулаками во входную дверь «Ветров странствий».

Мороз щипал за лоб и щеки, кусал голые руки.

— Отдайте мои деньги! Я пожалуюсь страже! Дом безмолвствовал.

— Верните деньги! — надрывался Хёльв. — Верните мои деньги!

С тихим щелчком приоткрылось чердачное окошко, и в нем показалась широкая физиономия орка.

— Э! Шел бы ты, а? — просительно рыкнул он. — А то старая швабра услышит и мне придется тебе голову… это… отрывать.

— Лучше хозяину своему это оторви! У меня и полгрошика не осталось! Ни комнату снять, ни миску супа горячего купить. Что мне теперь — подыхать?

— Э? — Судя по всему, орк не отличался сообразительностью. — Ага… Похоже, что подыхать.

Хёльв выругался. Орк сочувственно наблюдал за ним сверху, помаргивая большими выпуклыми глазами.

— Э! Слушай…

— Чего тебе?

— Э… Баронесса наша-то. Добрая. — Орк задумчиво пошевелил кожей на лбу. — Приют у ей имеется. На Пеньковой. Для нищих всяких. Убогих. Там бы и заночевал, эге?

— Это я-то убогий? — Хёльв возмущенно всплеснул руками и хотел было разразиться гневной тирадой, но порыв ледяного ветра опрокинул его в сугроб.

— М-да, — проговорил юноша, вставая и отряхиваясь, — похоже, в этой идее есть рациональное зерно.

— Ага! — подтвердил орк и заботливо добавил: — Не заблудись только. Сейчас все пряменько будет. Долго-долго. А возле каменной бабищи с крынкой поворотишься налево.

Поудобнее уместив на спине мешок с пожитками, Хёльв слегка поклонился:

— И на том спасибо.

— Э? А, ну бывай.

Приют, учрежденный стараниями юной баронессы, располагался на самой окраине города. Ветхий деревянный домишко по самые окна утопал в пушистом снегу, но из трубы валил дым, да и запахи вокруг питали очень аппетитные. Нерешительно потоптавшись возле входа, Хёльк дернул шнурок звонка.

— Хтотакофбуишь? — скороговоркой осведомились из-за двери.

— Пустите переночевать, люди добрые! — одним духом выпалил Хёльв.

— Ты убогий?

— Ну, не то чтобы…

— Калека?

— Амна миловала.

— Какого ж лешего тебе надо? Молодым да здоровым тут не место.

— Помираю, любезнейший! Замерзаю! Не губи! — Хёльв жалостливо всхлипнул.

— Замерзает он! — Голос грозно заперхал. — Подумаешь, невидаль. Зима на улице, малец, потому и замерзаешь. Было б лето — не замерзал бы.

— Пожалейте!

— Если всех жалеть — никакого жаления недостанет.

— Я вам пригожусь!

— Чем же это?

— Хотите — посуду вам всю вымою? Из-за двери раздался скрипучий смех:

— Посуду! Посуду у нас каждый второй мыть умеет. Ежели руки есть.

— Читать-писать могу!

— Ты шо, малец, ума лишился? Думаешь, у нас тут академия какая?

— Побойся греха, человек! На смерть выгоняешь!

— Иди-иди. Амна подаст. Впрочем. — Голос вдруг понизился. — Ежели ты какие сказания знаешь или былины. Или песни… Слухай, парень, а ты не менестрель часом?

— Да — разом оживился Хёльв. — Я менестрель! Я странствующий сказитель.

Он пошарил в мешке, достал флейту и бегло проиграл известную разухабистую песенку. Дверь широко распахнулась, и на Хёльва пахнуло теплом, серым хозяйственным мылом и гороховой похлебкой. На пороге стоял тощий дед с длинной бурой бородой. Он был облачен в выцветший малиновый сюртук с чужого плеча и грязноватые портянки.

— Флейтист! Да шо ж ты сразу не сказал? Под петлю невинных людей подводишь? Заходи давай! Кашу будешь?

Хёльв проскользнул внутрь и облегченно вздохнул. В доме было жарко натоплено.

— Шляются тут всякие. Род деятельности скрывают, — продолжал ворчать старик.

— Что-то я…

— Приказ не слышал — али как?

— Какой приказ?

— Баронессы нашей — да хранит ее всемилостивая Амна! — Бородач огладил себя по бокам. — Ты грамотностью вроде хвалился? Вон, на столе бумага лежит, можешь зачитать.

Он махнул рукой в сторону больших козел, вокруг которых сидело несколько скрюченных калек. Хёльв подошел поближе. На козлах, гордо именуемых столом, лежал лист плотного пергамента, украшенный алой сургучной печатью.

«Конкурс флейтистов. Я, баронесса Амель, благороднейшая и справедливейшая правительница Браеьера, созываю всех лиц, искусно владеющих флейтой, на честное состязание. Победитель будет принят мною на службу в качестве придворного музыканта. Состязание состоится второго зимохода, в полдень, в городской ратуше. До того времени строго повелеваю бродячим музыкантам оказывать всяческий почет и уважение».

— Понял, малец? Почет и уважение. Так что можешь располагаться. — Старик широким жестом указал на ряды двухэтажных нар.

— И куда этот мир катится? Что ни месяц, то новый конкурс. То библиотекарь нужен, то кондитер, то лекарь. И нет чтобы по протекции кого взять — куда там. Все состязание норовят устроить! — продолжал бормотать он, но Хёльв не слушал.

Он стоял столбом, сжимая в руках указ. Перед его внутренним взором проносились картинки из жизни баронского двора — пышные покои, прекрасные дамы в шелках и частые пиры. Рекой лились тонкие вина и выдержанные коньяки, стаями порхали трюфеля, кремы и торты.

— Эй! Малец! Лови покрывала. — Каркающий голос старика вырвал Хёльва из царства грез.

— Ловлю, — согласился он и, сгибаясь под тяжестью пованивающих одеял, полез на нары.

— Прекрасно, благодарим вас. Баронесса вам признательна. — Лысый распорядитель вежливо подал руку очередной конкурсантке — дородной щекастой девице — и под аккомпанемент редких хлопков проводил ее на место.

Состязание длилось уже не первый час, и публика начала слегка уставать. Одна баронесса, восседающая на специальном возвышении, не проявляла ни малейших признаков нетерпения. Она одаривала всех участников одинаковой безразличной улыбкой и слегка качала зажатой в руке голубой лилией.

— Просим господина Буклиса. Господин Буклис, пожалуйте показать свое мастерство. — Распорядитель отер кружевным платочком шею и украдкой зевнул.

Хёльв тоже зевнул и снова прислонился к колонне. Церемониальный зал ратуши поражал роскошью. Потолки и стены украшала роспись, сияли зеркала, вощеный паркет блестел, как лед в мартовский день. Сквозь витражи струился волшебный сист. Большинство присутствующих было одето как на бал: дамы щеголяли жемчугами и бриллиантами, кавалеры — орденами. Лохматый и немытый Хёльв чувствовал себя сальным пятном на фоне всего этого великолепия.

Тем временем господин Буклис поднес к губам флейту и заиграл. Зал замер. Чистая, нежная мелодия струилась из-под гибких пальцев музыканта. В ней было все — любовь, тоска по несбывшемуся и надежда на лучшее. Прозрачным облаком она окутала зал, околдовала, заворожила слушателей, унесла с собой в сказочные дали. Когда флейта стихла, слушатели словно проснулись от долгого сна. Никто не хлопал: аплодисменты казались слишком ничтожной наградой за чудо.

Очарованный, уничтоженный музыкой Хёльв посмотрел на баронессу и не поверил собственным глазам. Ее холеное лицо не выражало ничего, кроме легкой скуки. Равнодушно скользнув взглядом по смущенному Буклису, она покачала головой и отвернулась. К ней подскочил порозовевший распорядитель и зашептал что-то на ушко.

— Я же сказала — нет, — чуть громче, чем следовало, произнесла баронесса. — Кто у вас следующий?

Стараясь не смотреть на бредущего к выходу Буклиса, распорядитель полистал свою тетрадку. Руки его дрожали.

— Господин Хёльв из Гёднинга. Просим на сцену господина Хёльва.

Пригладив рукой волосы, Хёльв поднялся на помост.

«Если уж ей такой мастер не понравился, то у меня и подавно никаких шансов, И что ей надо, этой кукле?» — подумал он и заиграл веселую плясовую — любимую песню студентов. Простенький мотивчик, неумелое, но искреннее исполнение вызывали жидкие хлопки и вялое оживление зала: таких доморощенных музыкантов на каждой улице было с избытком. Однако сиятельная правительница Брасьера буквально впилась в Хёльва глазами.

— Великолепно, — сказала она и встала. — Вы мне подходите.

Публика зароптала:

— Госпожа! Послушайте нашу Исочку! Чудо как хороша.

— Нучу, Нучу Трехголосого!

— Конкурс закончен. Всем спасибо за участие. — Баронесса была непреклонна.

Она сошла с возвышения и, взяв оцепеневшего Хёльва за руку, направилась к выходу. Следом потянулись перешептывающиеся и недоумевающие придворные.

Весь оставшийся день Хёльв бродил по замку. Огромное здание, расположенное на главной городской площади, было похоже на сам Брасьер: такое же несуразное, многоликое и полное жизни. Центральную его часть — тяжелую, грубоватую, с узкими окнами и дверьми — возвел еще сам Рубелиан, легендарный первый барон Брасийский. Потом рядом выросло несколько строении поизящней, протянувших к старому замку легкие галереи, что придало ансамблю несколько неряшливый вид. Довершил дело один из правнуков генерала, повелевший украсить чересчур мрачный фасад строения ажурными башенками, балкончиками и кариатидами. Горожанам, привыкшим каждый день видеть замок, он не казался странным, но многие приезжие не могли удержаться от смеха, разглядывая этого нелепого архитектурного монстра.

Внутренние помещения замка были громадны и запутанны. Бесконечные коридоры, пересекающиеся под самыми неожиданными углами, переходили в лестницы — парадные белоснежно-мраморные или узкие деревянные, используемые слугами. Через два часа блужданий Хёльв потерял всякое представление о том, где находится. То он набредал на пышные золоченые покои, уставленные громоздкой вычурной мебелью, то на тесные, пахнущие мышами каморки и кладовки. Белая Зала (называемая баронскими подхалимами Тронной), где среди зеркал и хрустальных канделябров возвышался исторический пень, на котором восседал когда-то Рубелиан, потрясла воображение Хёльва. Никогда в жизни ему не доводилось видеть столь богатого убранства. Даже деревянная колода была украшена драгоценными камнями и задрапирована алым бархатом.

Замковую кухню Хельв нашел хоть и случайно, но очень вовремя. Его желудок уже начал напоминать о себе скорбным урчанием, когда за очередным поворотом послышался запах специй и жареного лука; где-то совсем рядом громыхали кастрюли, шипели сковородки и стучали ножи. Мимо голодного юноши проносились ловкие поварята с подносами — очевидно, наступило время обеда. Потоптавшись на месте, Хёльв решительно двинулся к источнику шума и запахов — простой некрашеной двери. За дверью оказалось помещение, столь же разительно отличавшееся от кухни похотливого Налуна, как покосившийся скворечник отличается от садовой беседки. Несколько десятков раскрасневшихся кухарок жарили, парили, варили, тушили и резали. Между ними сновали мальчишки и девчонки на подхвате — мыли посуду, чистили овощи, подносили нужные приправы. Командовал этой армией женщин и детей худой как щепка старик в просторном белом халате. Он переходил от стола к столу, пробовал, хвалил, распекал, раздавал советы и подзатыльники. Хёльва он заметил сразу.

— Посторонние на борту! — строго каркнул он, сверля юношу бесцветными водянистыми глазами.

— Я только хотел немного перекусить, — робко прошептал Хёльв.

— А кто ты такой, чтобы я тебя кормил? У нас тут не общественная питальня.

Старика потянула за халат измазанная в муке девчушка.

— Это новый музыкант госпожи баронессы.

— Ага! — радостно подтвердил кто-то. — Флейтист, кажись. Первый день на службе.

Хёльв скромно поклонился.

— Ну, раз на службе, то милости просим, — Повар растянул губы в радушной улыбке. — Рыбки? Мяска? Овощей? Или супчик желаете?

Хёльв желал всего этого и еще немного румяных сдобных булочек, бокал вина, четвертушку сыра и гроздь винограда. Насытившийся, сопровождаемый веселым шепотком кухарок, он снова отправился бродить по замку, и буквально через пять минут ноги занесли его в комнату, где отдыхала после смены или готовилась к дежурству баронская дружина. Здесь было шумно, жарко натоплено и заманчиво пахло пивом. На дубовых лежанках расположились могучие воины — кто-то сладко спал, положив под голову свернутую валиком тужурку, кто-то мечтательно смотрел в потолок, кто-то сочно хрустел зимним яблочком.

За хлипким на вид столиком сидели четыре дружинника и сосредоточенно резались в какую-то сложную карточную игру.

— Сдавай.

— Два. Шесть. Восемь.

— Не греби руками!

— Сам не греби! Отрастил лопаты, понимаешь.

— Слабо. Тоже слабо.

— Вы что, сговорились, что ли?

— Ты брать-то будешь? Или по кругу? Повисло напряженное молчание.

— Беру. Помогай мне Ристаг.

— Не поминал бы всуе..

— Ну?

— Миним!

— Какой миним? Миним сразу заказывают!

— Заткнись, гнида!

— Это я гнида? Ах ты, шулер поганый!

— Кто шулер? Я шулер? В зеркало посмотри. Морда поперек себя хитрее.

— Ма-алчать всем! — Высокий жилистый дружинник грохнул пудовым кулаком по столу.

— Разгалделись как бабы, честное слово.

— Капитан Антор! Уймите своих бездельников! Спать невозможно, — недовольно проворчал кто-то с верхней лежанки.

Антор поднялся, хмуря брови, и тут его взгляд наткнулся на стоящего в дверях Хёльва.

— Здрасьте, — неловко сказал Хёльв.

— Флейтист, что ль? — Антор криво усмехнулся — Проходи, чего ты там топчешься-то.

Дружинники оживились. Очевидно, слухи о новом придворном музыканте уже достигли и их ушей.

— Смотри-ка, молодой совсем.

— Мальчишка!

— Слушай, Борода, а ты на состязании-то был?

— А как же! — Лежанка жалобно скрипнула под чьим-то богатырским телом. — Я по этой части первый ценитель.

— Ну, ну? И как оно было?

— И не спрашивай лучше. Баронесса столько аппетитных девиц восвояси отправила!

— Сколько?!

— Стаи! Стаи юных прелестниц…

— А этого взяла, да?

— А этого взяла.

На Хёльва неодобрительно воззрились десятки глаз. Его ощупывали, оценивали, взвешивали и, кажется, даже пробовали на зуб.

— Кхем, а мальчонка-то хлипковат, — высказал наконец общее мнение простуженный бас, — даже меча не носит.

— Не носит, — подтвердил Антор, он стоял к Хёльву ближе всех и рассматривал его с брезгливым изумлением.

Для капитана, как, впрочем, и для остальных дружинников, мужчина без меча представлялся каким-то досадным недоразумением, чем-то вроде соломенного кувшина с дыркой. Проводя целые дни с оружием в руках — по большей части неся стражу или тренируясь, — они искренне не представляли, чем же еще, кроме благородного боя, может интересоваться уважающий себя мужчина.

— Я понимаю еще крестьян! Нужное у них дело, важное. Пищей обеспечивать армию и народонаселение. Или кузнецов — оружие ковать совершенно необходимо, — любил рассуждать прямолинейный Антор. — A вот эти все умники-книжники, арфисты-кларнетисты? Кому они нужны? Зачем?

Под взглядом капитана — стройного, статного голубоглазого красавца — Хёльв почувствовал себя маленьким гадким сморчком — хрупким, тоненьким, который и раздавить-то противно.

— А играл он хорошо?

— Да как сказать… Не то чтобы плохо. Забавно так играл. Простенько, весело. Но Жуба наш, к слову сказать, не хуже играет.

Кто-то — очевидно, Жуба — радостно загоготал. Хёльв покраснел.

— Словом, не понял я чего-то. Там такие мастера были — заслушаешься. А баронесса всех разогнала, — поведал Борода.

— Чего ж ты не понял, дубина? Посмотри на морду ему.

— Кому?

— Флейтисту! — прокашлял бас.

— Смотрю.

— Видишь?

— Что вижу?

— Морду видишь?

— Вижу, — обиделся Борода. — Морда как морда. Молодая и небритая. Весьма приятная даже.

— О! Именно! Парень без меча, но лицом пригож. Понял теперь?

— Ах, ты в этом смысле…

Дружинники захохотали. На Хёльва теперь поглядывали с сочувственным любопытством, что смутило его еще больше, чем выказанная до того неприязнь.

— Я… это… пойду, пожалуй, — пробормотал он, — не смею вам мешать.

— Не сердись. — Антор выглядел немного виноватым. — Мы вообще-то не злые. Просто грубые.

— Да я не сержусь. Чего уж там, — Он направился к двери.

— Парень! — позвал Антор. Хёльв неохотно обернулся.

— Ты в «пирамиду» играешь?

— Не доводилось.

— Приходи, научим.

— Да я…

— Приходи-приходи. В свободное время. Пивка попьем, — Антор благожелательно улыбнулся.

— И не только пивка, — подмигнул Борода.

— С Жубой на пару что-нибудь на флейтах сообразите. Ну? Придешь?

— По… постараюсь, — растерянно пробормотал Хёльв, выскочил за дверь и командорской поступью устремился прочь.

Некоторое время он сосредоточенно шел вперед, стараясь не глядеть по сторонам. Ему было ужасно стыдно.

«И правда, — думал он. — Почему она меня выбрала? Конечно, я играл не хуже всех, но лучше ли? Лучше? Нет. Не лучше. Что ей во мне понравилось? Что? Неужели я действительно столь красив?»

Он остановился возле высокого зеркала и устремил испытующий взгляд на свое отражение.

Зеркало не открыло ему ничего нового: на Хёльва смотрел ничем не примечательный, среднего роста юноша с прямыми светлыми волосами до плеч. Хёльв вздохнул и затравленно посмотрел по сторонам, намереваясь затаиться где-нибудь в тихом уголке.

— Милейший, — робко поинтересовался он у несущегося по своим делам лакея, — а где у вас тут библиотека?

Такого количества книг Хёльв не видел даже в публичном книгохранилище своего родного Гёднинга. Библиотека баронов Брасийских располагалась б отдельной пристройке и занимала ее целиком — от обширного подвала до чердака. Вдоль стен шли галереи, ряды этажерок упирались в потолок, у их подножий стояли удобные креслица и дивана низеньких столиках лежали каталоги имеющейся в наличии литературы и схемы размещения книг. Все было устроено заботливо, с любовью, с расчетом на то, что библиотекой будут пользоваться многие и многие, но помещение казалось если не заброшенным, то редко посещаемым, Было совершенно тихо, только откуда-то слева доносился невнятный шелест. Хёльв оглянулся. К одному из шкафов была приставлена стремянка, на которой виднелась худощавая фигура в сером одеянии. Фигура задумчиво покачивалась из стороны в сторону. Хёльв деликатно кашлянул. Неизвестный вздрогнул, взмахнул руками и тяжело обрушился вниз вместе со стремянкой. Послышалось ругательство.

— Уважаемый! С вами все в порядке? — обеспокоено спросил Хёльв, подбегая к упавшему.

— Растредитый оберфнык! — неразборчиво произнес тот, не оборачиваясь.

— Позвольте мне помочь вам. Когда-то я учился у знаменитого массажиста… Возможно, ваша спина нуждается…

Хёльв обошел пострадавшего с другой стороны, надеясь заглянуть ему в глаза, и остолбенел. Перед ним сидел тот самый эльф, которого они с Лукавым Фиником так неудачно разбудили в лесу несколько недель назад.

— Ристаговы Подземелья! Опять ты! — вскричал эльф. Похоже, та встреча в лесу ему тоже запомнилась.

— Я не хотел… Я просто зашел, вот…

— Просто вот зашел? А чего орешь, как ошпаренный гном?

— Из-звините… Я только… Прошу прощения…

— Простите! Извините! Я чуть шею не сломал, — продолжал ворчать эльф, но было видно, что он уже не сердится. — Откуда ты тут?

— Я теперь придворный музыкант… Флейтист. — Хёльв тяжело вздохнул. Ему почему-то было неприятно в этом признаваться. — А вы что здесь делаете?

Эльф оправил балахон.

— Храню сей кладезь знаний. По-простому говоря, слежу за порядком в этом помещении. Чтобы никто ничего не спер без ведома ее сиятельства баронессы.

Хёльв сочувственно вздохнул, обводя глазами бесконечные ряды книг.

— А, ерунда! — Библиотекарь заметил его взгляд и пренебрежительно махнул тонкой рукой. — Здесь и не бывает почти никого. Раньше Амель с шутом захаживала, хроники почитывала, летописи. А теперь и ее нет. Хотя Гнорик наведывается время от времени.

— Поразительно. Но ведь ценность коллекции…

— Юноша, ты наивен, как первая весенняя ромашка. Это дивным образом сочетается с твоей бесцеремонностью и наглостью. Кому нужны книги в Брасьере?

— Разве книги могут быть не нужны? — удивился Хёльв.

— Население Брасьера делится на толстопузых мерценариев, озабоченных лишь успехом своей торговлишки, и на сильно вшивых рыцарей с большими мечами и головами, звенящими как пустые латы.

Эльф потер переносицу и спросил без особой связи с предыдущим;

— Звать-то тебя как?

Хёльв представился.

— Лэррен Эрвалла, приятно познакомиться. — Библиотекарь протянул ему узкую ладонь.

— Странное имя. Совершенно человеческое, — заметил Хёльв.

— Странное! Ты бы видел, какие имена предлагала Книга Звезд в день моего рождения! — Лэррен сделал эффектную паузу. — Абуанзль и Дерманэль!

Хёльв попытался сохранить серьезное выражение лица, но не слишком в этом преуспел и заливисто, с повизгиванием захохотал. Эльф улыбнулся.

— Вот-вот. Моему отцу тоже не понравилось. Он был категорически против того, чтобы благородная фамилия Эрвалла произносилась вслед за имечком Дерманэль. Потому сделал вид, что принадлежит к клике прогрессивистов, отрицающих судьбоносное значение Книги Звезд, и придумал мне имя сам.

— И как?

— Что — как? Не прогневались ли на меня звезды? Сложно сказать… — Лэррен нахмурился. — Как говаривал великий мыслитель Теодорий Инна…

— Ты знаешь Инну? — перебил его Хёльв.

— Мне ли не знать Инну?! — В голосе библиотекаря послышались возмущенные нотки. — Я сам переводил собрание его сочинений на эйну!

— И как же ты трактовал седьмую главу его предпоследнего труда «О Мироздании»?

— Приятно видеть, что столь молодой человек, как ты, знает и ценит Теодория. Пойдем, я покажу тебе, — довольно произнес Лэррен, увлекая Хёльва в глубь библиотеки. — Легко видеть, что седьмая глава написана мудрым Инной как философская притча…

В свои покои Хёльв вернулся только глубокой ночью. Торопливо раздевшись, он залез под чистое, пахнущее свежестью одеяло и блаженно вытянулся. «А тут не так уж и плохо», — успел подумать он и заснул.

Триста лет назад, во времена правления великого генерала, библиотека Брасийского замка была местом отнюдь не пустынным. Десятки благородных дам и господ проводили в ней целые дни, почитывая сказки, любовные истории и сборники сонетов. Мода сия была обусловлена тем, что баронесса Мария только что не жила среди книг и старинных рукописей. Она появлялась в библиотеке рано утром в сопровождении трех велерских колдунов, знаменитых печально закончившимся жертвоприношением Ристагу, и тут же углублялась в работу. Что это была за работа, не знал никто. Даже велерские неудачники лишь смутно догадывались о целях ее ежедневных изысканий.

— Вепремана ыгана… Вепремана ыггана… — вскрикивала она. — Что это такое, что же это такое?!

Все почтительно замирали. Прихрамывая и размахивая руками, Мария проносилась к шкафу со справочниками. Летели на пол кожаные тома.

— И тут нет, и тут. Такая прорва книг — и ни одной полезной. Куда вы смотрите, бездельники? — Она вцеплялась в балахон ближайшего колдуна. — Вот ты куда смотришь? Как там тебя зовут?

— Н-нагс, — бормотал несчастный.

— Что такое вепремана ыгана, Нагс?!

— Н-не знаю, госпожа баронесса.

— Так думай! Ищи! И вы все — ищите!

— Может, опросить антикваров?

— Опросите! Всех опросите! Схватив на ходу вафлю с вареньем, Мария падала на диванчик.

— Ваше сиятельство, разрешите…

— Ты кто? Почему не при деле? Ты знаешь, что такое вепремана ыгана?

— Но…

— Бездельники, все бездельники. А ведь такая здоровенная девица! Почему ты так одета? Почему у тебя грудь торчит?

— Так ведь я…

— Совершенно непристойный бюст. Вымя! Что за безобразное зрелище!

Нагс осторожно дотронулся до плеча баронессы:

— Это кормилица.

— Какая еще кормилица?! Вы что все, с ума посходили?

— Няня вашего ребенка, баронета.

Мария замерла, ошалело глядя в пространство. Лицо ее слегка прояснилось.

— Ах да. Я и запамятовала. Пойди к казначею, скажи, что я приказала удвоить тебе жалованье.

Кормилица и Нагс переглянулись.

— Кому из нас, госпожа?

— Да какая разница! Обоим. Сгиньте! Ищите вепреману ыгану.

Ближе к обеду заглядывал и сам Рубелиан. В присутствии мужа Мария немного успокаивалась, ее речь переставала быть сбивчивой, движения — лихорадочными и суетливыми.

— Как дела у моей маленькой разумницы?

Разумница расцветала и пускалась в длинные объяснения.

— Все оказалось даже проще, чем я предполагала. То есть некоторые моменты по-прежнему мне непонятны, но…

— Ты считаешь, получится?

— О конечно, я не сомневаюсь в этом!

— Просто не верится, что такое и в самом деле возможно. Ты гениальна.

— Да, ты ведь только из-за этого на мне женился? Еще тогда, в Велерии, когда я рассказала тебе о…

— Не заводись, — Рубелиан погладил жену по встрепанным волосам.

Та тихонько вздохнула:

— Хотя мне все равно. Я тебе сделаю такой подарок, какого ни одна женщина никогда не делала своему мужу. Грандиозный. Лучший из подарков. Только мне нужны еще деньги. И еще люди. Тут нужно кое-что построить.

Генерал улыбнулся:

— Все, что пожелаешь, дорогая…

Не прошло и недели, как коридоры резиденции Брасийских баронов перестали казаться Хёльву запутанными и бестолковыми. Каждое утро, наспех проглотив легкий завтрак, юноша спешил в прихожую при опочивальне баронессы — ждать выхода ее сиятельства. Там же, в прихожей, собиралась и остальная свита — несколько придворных дам, не допущенных к церемонии облачения госпожи, шут Гнорик и Инги Барус — подающий надежды молодой человек из благородной семьи.

— Я — личный писец баронессы, — очень серьезно сообщил он Хёльву при знакомстве.

Гнорик, как и положено шуту, был развязен, грубоват и раздражающе весел.

— Итить тебя! Флейтист! — приветственно хохотал он, взбрыкивая длинными ногами в розовых колготах. — Наше вам почтение. Как почивалось? Не прилетали ли сонные человечки? Что такое сонные человечки? Неужели не знаешь? Маленькие такие? Крылышки в горошек? Поют душевно колыбельные песни. Ну? Не знаешь? И я не знаю. Не повезло нам с тобой, стало быть.

— Сегодня опять женишки прискачут, — продолжал верещать шут. — Все красавцы рыцари, удальцы молодцы. Соколы да и только. Латы блестят, зубы блестят. Усы — как куст тюльпанов.

— Тюльпаны — не кусты, — поправил педантичный Инги.

— А тебя, личный писец, никто не просил пасть разевать. Ишь, ботаник выискался.

— Ваша грубость, господин Гнорик, превышает все допустимые пределы.

— Для меня, бедный маленький Барсyчонок, и вовсе нет никаких пределов. Мне наша благодетельница как раз и платит за превышение допустимых пределов. А ты писец. Так что сиди и пиши.

Шут почесал подбородок:

— Так о чем бишь я? Перебил, холера. Чернильница ногастая.

— О женихах, — почтительно вставил Хельв.

— Да! Именно, О них, родимых. Так вот, набегают мерзавцы, как клопы. Все руки нашей госпожи домогаются. А чего б не домогаться? Она у нас баронесса — это раз, милашечка — это два, формы какие, а? Тело волшебной пышности. Ну и золотишка навалом. Если бы Амель не питала ко мне столь исключительно сестринскую привязанность, то я бы ого-го! Всех соперников бы за флангом оставил!

Придворные дамы дружно прыснули.

— Эй, голубицы сизые! Чего смеетесь?

— Ох и знатный из тебя барон бы вышел!

— Да уж не хуже этого попугая Насумуты. — Гнорик подбоченился. — Завалил весь замок своими букетами, присесть некуда, чтобы не уколоть зад о шип али ветку острую. Оранжерею, вишь ли, устроил! На месте госпожи я давно бы…

— Давно бы что?

Баронесса вошла почти неслышно, легко ступая по пушистому ковру. Ее утренний наряд, как обычно, отличался простотой и изяществом — белое шелковое платье, кружевная косынка, лакированные туфельки без задников.

— Так что же ты сделал бы на моем месте? — Низкий голос Амель звучал весело.

— Прогнал бы взашей этого поставщика негодных веников!

— Ты строг к моим ухажерам, дорогой Гнорик.

— Я справедлив. Подумай сама, лапочка. — Он фамильярно потрепал баронессу по плечу. — Насумута — напыщен, как индюк, занявший первое место на птицеводческой выставке, добряк Цедар уродлив, высокородный рыцарь Фавлер — до неприличия беден.

— Разве такая мелочь, как бедность, может встать на пути пламенной страсти? — произнесла Амель, бросая на Хёльва томный взгляд.

— Встать — может.

— Пусть так. Но любая преграда должна быть сметена безудержным потоком чувств! — Взгляд баронессы сделался жарким до плотоядности. — Не правда ли, Хёльв? Уж ты-то, музыкант, должен тонко понимать такие вещи.

Юноша потупился. С момента появления в замке он был окружен самым пристальным и нежным вниманием брасийской госпожи. Она всегда приветствовала его многозначительной улыбкой, на обедах старалась усадить поближе к себе, часто брала за руку. В своих покоях Хёльв находил дорогие подарки, сопровождаемые неизменной запиской: «Самому прекрасному флейтисту от А. Б». Все эти знаки расположения одновременно и радовали, и тревожили Хёльва. Нельзя сказать, что баронесса не нравилась ему. Его восхищали ее роскошные смоляные волосы, белые полные руки и плечи, летящая походка, но при этом он чувствовал в Амель что-то непонятное и оттого очень опасное. Хёльв тысячу раз пытался убедить себя в том, что он ошибается, что баронесса добра и мила — а доказательств ее доброты было хоть отбавляй, — но ничего не мог с собой поделать. Он боялся Амель и презирал себя за этот страх.

Все утро и весь день баронесса посвящала государственным делам, позволяя себе расслабиться лишь под вечер. Как только на улицах сгущались сумерки, в замок устремлялись гости — представители знатных семейств, богатые купцы, банкиры, послы иностранных держав. По Большой Парадной Прихожей и Белой Зале неторопливо прогуливались солидные господа и дамы, обмениваясь поклонами и вступая в приятственные беседы друг с другом.

— Видели ли вы сегодня рыцаря Фавлера?

— О да! Эта шляпа… Должно быть, бедняга сошел с ума!

— При такой-то нищете…

— Что же сказала служанка? Я жажду услышать все пикантные подробности!

— Я бы прописал ему десяток ударов плетью. Плеть — лучшее лекарство против любых капризов.

— …И опять эти ужасные пионы! Подумайте только! Пионы!

— Он просто смешон.

— Не согласна с вами, милочка. Кавалер он блестящий. А уж брови! Почти как у самого великого барона.

— Что вы говорите? Плакала навзрыд?

— Все это крайне занимательно. Никогда не слышал ничего подобного!

Хёльв сидел на табуреточке возле трона и тихонько наигрывал на флейте. На коленях у него лежала засаленная и донельзя зачитанная книжка — «Гельмары: правда и домыслы».

Прямо напротив него, на противоположной стене залы, висел парадный портрет Рубелиана. Великолепный вояка был изображен верхом на молодом драконе, с тяжелым эспадоном в левой руке. Сразу было заметно, что художник, писавший этот портрет, никогда не видел ни молодых драконов, ни двуручных мечей.

Мысли Хёльва текли медленно и покойно: «Надо бы завтра к Антору наведаться. Должок отдать. Или подождет еще? А то Лэррен говорил, что в лавках уже появились первые экземпляры нашумевшего „Трактата циника". Хотя наверняка баронесса приобретет несколько штук для библиотеки…»

Он встал и прошелся по зале, выискивая взглядом Амель. Ему не терпелось подкинуть ей идею насчет очередного пополнения книжной коллекции. Многие гости приветствовали его улыбками — иногда пренебрежительными, но чаще заискивающими. Стремительно распространяющиеся слухи несколько преувеличивали влияние нового флейтиста на баронессу.

— Имею дельное предложение! Строго конфиденциально! Некто лоснящийся схватил юношу за рукав и попытался отвести в сторону. — Лучшие румяна для баронессы! — Прошу посодействовать…

— Не откажите в любезности, — шептал на ушко другой предприимчивый купец. — Ароматические масла из престижнейших лавок Хан-Хессе. Отдам за бесценок. Хёльв затравленно огляделся, выискивая путь к спасению, и тут заметил, что возле парадных дверей возникло какое-то нездоровое оживление.

— Дорогу! Дорогу! — зычно выкрикивал лакей. Толпа послушно расступилась, пропуская невысоко человека, облаченного в темно-багровые одежды. В руках человек нес внушительного вида пергамент и клетку, нарытую льняной тряпицей. Хёльв изумленно приоткрыл рот: ногти у незнакомца были длинные, чуть загибающиеся напоминающие когти хищной птицы.

— Гонец от Самодержца государства Самарагд. К баронессе Брасийской.

Амель величественно взошла на трон и кивнула гонцу;

— Я слушаю.

— Наглой самозванке и шлюхе Амель, бесстыдно именующей себя баронессой, — начал читать гонец. — Сим предлагаю по собственной воле отказаться от незаконно присвоенной короны Брасьера, публично покаяться в грехах и удалиться в монастырь, чтобы провести там остаток жизни. Измученное и стенающее население города может быть спокойно и счастливо: все здоровые мужчины старше шестнадцати лет станут кандидатами в подданные Самарагда. В случае неподчинения сему приказу в Брасьер будут введены войска, дабы навести порядок и помочь честным жителям правильно разобраться в ситуации. Добронравный Могучий Соатан Седьмой, Самодержец Самарагдский. Бросив на пол послание, гонец вытащил из клетки голенастого куренка и неуловимым движением фокусника оторвал ему голову. Брызнувшая кровь мигом залила пергамент и подол платья баронессы.

— Убью урода! — раздался б звенящей тишине хриплый вопль капитана Ангора.

— Казнить!

— Оскорбление чести, только дуэль!

Амель подняла руку, призывая всех к молчанию.

— Вымещать злобу на гонце — это низко, господа. Мелко. У нас сейчас есть дела поважнее.

— Вы принимаете наши условия? — скучным голосом осведомился самарагдец.

— Сразу видно, что Соатан еще слишком юн, чтобы хорошо править. Это всего лишь глупая выходка избалованного мальчишки. Детская шалость. Мы игнорируем ее.

— Тогда поднимайте налоги, сударыня. Вас ждут изрядные расходы на приобретение оружия, — сказал гонец и, поклонившись, вышел.

Нельзя однозначно сказать, что триста лет, минувшие со дня смерти Рубелиана, пошли Брасьеру на пользу. После кончины барона дубовый престол занял его сын — Микен. С детства Микена считали беспомощным глуповатым ребенком, не способным и на горшок сесть без помощи и опеки многочисленных нянек. Велерский князь Есинор, бывший в то время дряхлым, но цепко держащимся за жизнь стариком, с тайным восторгом ждал часа, когда власть перейдет в руки внука.

— Отыграюсь, — бормотал Есинор, тряся головой. — Отвоюю.

Он вспоминал вечно хнычущего Микена, и на душе у него становилось тепло.

— Нельзя, чтобы городом правил такой слизняк. Жирная плаксивая мокрица. — Князь с наслаждением прислушивался к собственным словам. — Мокрица. Слюнявчик. Да он сам попросит меня освободить его от баронской короны. Слишком уж она тяжела для такой головы.

Однако мечтам Есинора не суждено было сбыться. Прибыв на торжественную церемонию, посвященную восхождению Микена на престол, старик обнаружил, что внук изменился чрезвычайно. Сухо поцеловав деда, новый барон объявил о том, что его не устраивают нынешние границы Брасьера.

— Ты или со мной, или против меня, — сказал он, глядя на князя холодным рубелиановским взором.

— Я с тобой, с тобой.

Есинору было страшно. Почему-то ему отчетливо вспоминался горящий город, генерал с окровавленным мечом и нехорошая улыбка палача Брокса.

— Мы должны помогать друг другу, мы же родня, — поспешно добавил князь, пряча дрожащие руки в складках плаща.

Микен правил около тридцати лет. За это время границы Брасьера расширились почти втрое, удвоился прирост населения. В городе выросли две благотворительные больницы и небольшой стекольный заводик. Количество жилых домов увеличилось несчетно.

Следом за Микеном престол занял Керк, прозванный в народе Верзилой. Проводимая им политика отличалась мягкостью и дипломатичностью — он помирился со всеми соседями, наладил прочные торговые связи с Керамом и купцами Хан-Хессе. Из баронской казны были выделены средства на построение новых школ и училищ. Брасьер прослыл городом богатым и щедрым, не жалеющим средств на воспитание своих детей.

Один за другим приходили умные и дальновидные правители — Икмар Чтец возвел печатный цех и организовал выпуск газет, Парот Веселый исследовал недра окрестностей Брасьера и обнаружил неподалеку от города большие залежи серебра.

Но прошло полтора столетия, и процветание сменилось упадком. Череду баронов-неудачников возглавлял Викмен Пирожок. Несмотря на все усилия его отца — Сипена Книжника, последнего мудрого государя, — Викмен вырос малым темным и необразованным.

— Десятки томов ваших заскорузлых гениев не стоят одного хорошо прожаренного пирожка, — заявил он и повелел сжечь замковую библиотеку.

Приказ юного барона не был выполнен, однако с тех пор чтение надолго вышло из моды. Охота, бесконечные поиски времени для заботы о городе. Школы нищали, границы охранялись плохо, внешняя политика велась кое-как.

Через триста лет после смерти Рубелиана Брасьер окончательно потерял былой блеск.

На следующий же день после визита гонца грянула война. Ее начало Соатан отметил заточением посла Брасьера в клетку, размерами не превышающую собачью конуру. Клетку подвесили на главной площади Арфаны — столицы Самарагда, — заботливо поместив рядом тележку с навозом и лопату — для привлечения мух и для того, чтобы прохожим не нужно было утруждать себя поисками грязи, которой можно было бы кинуть в пленника.

— Легко отделался, — пожала плечами Амель, узнав об издевательствах над послом. — Ведь могли бы и кожу живьем снять.

— Это они всегда успеют, — заметил Гнорик. — Отмоют от навоза с мухами — и снимут.

— Не об этом думать надо, Армия в состоянии плачевнейшем, оружие устаревшее, солдаты разболтанны, умных командиров мало. Я уж не говорю о том, что крепостные стены не чинились лет сто.

— Не поздновато ли ты спохватилась, душа моя?

— Я не думала, что Соатан так быстро вспомнит обо мне, — сказала баронесса. — Только успел взять в ручонки скипетр, как уже войну соседям объявляет.

Шут посмотрел на нее с удивлением:

— Шустрый дитенок, что и говорить. Но, лапочка, мы враждуем с Самарагдом с незапамятных времен. Возможно, новый Самодержец — еще мальчишка, но вряд ли то же самое можно сказать о его советниках. Они просто поймали нужный момент. От союзников ждать помощи нечего: новый князь Велерии только будет рад, если южный сосед подомнет нас под себя. Да и керамцы…

— Я не идиотка, Гнорик! Прекрати меня пичкать очевидными истинами!

Она подошла к окну и невнятно проговорила:

— Не пришло еще время. Не то расположение звезд.

Гнорик закатил глаза:

— Матерь Амна! О чем думает эта женщина?! О звездах! При чем тут звезды, сердце мое? Найми хорошего полководца. Или у тебя уже есть кто-то на примете?

— Капитан Антор.

— Красавчик Антор. Не спорю, он неглуп, да и способности кое-какие имеются. Но можно ли ему доверить судьбу всего Брасьера?

— Надеюсь, он хотя бы сможет продержаться до тех пор, пока я найду более подходящую кандидатуру.

Что-то в ее тоне насторожило шута. Он внимательно посмотрел на баронессу и ничего не ответил.

— Не волнуйся, Гнорик. Все будет хорошо, — сказала она и вышла из комнаты.

Шут потер виски и поплелся следом.

Ты что-то задумала, Ами. Но вот что? — бормотал он себе под нос.

— Почему Соатан написал, что баронесса взошла на престол незаконно? — выпытывал тем временем Хёльв у всезнающего Лэррена.

Тот раздраженно прищелкнул пальцами. Опасаясь возможной осады и разграбления замка, эльф упаковывал наиболее ценные книги и прятал их в подпол.

— Она же женщина, болван! А согласно варварским законам Самарагда женщины не считаются полноценными людьми. Со всеми вытекающими. К тому же особа, привлекающая к себе внимание тем или иным способом, считается преступно-развратной.

— Ого! Что ж они только сейчас спохватились-то?

— Во-первых, Амель стала баронессой не так давно еще и полугода не прошло со смерти ее брата…

— Со смерти ее брата?! — перебил Хёльв. А у Амель был брат? И он умер?! Как это случилось? Красивое лицо Лэррена скривилось.

— Я тебе что — газета? Летопись правления Брасийских баронов? Он вздохнул. — Назойливый ты. Как комар. Год назад городом правил Мартин по прозвищу Мокрое Ухо.

— Почему — Мокрое Ухо? — с замиранием спросил Хельв.

— Клянусь Ристагом, из тебя вышел бы отличный прокурор. Ты слишком любишь выпытывать.

— Расскажи хотя бы, как он умер.

Эльф завернул в бумагу очередной потрепанный томик.

— Умер он быстро. Без головы долго не живут, знаешь ли.

— Ему отрубили голову?

— В некотором роде. Но, думаю, правильнее было бы сказать «ему отрубило голову». Бедняга крайне неудачно пытался выпрыгнуть в закрытое окно. Стекло, само собой, разбилось и упало. Перерезав по дороге шею юного барона.

— Всемилостивая Амна, какой кошмар!

— Да уж. Зрелище не из приятных: истекающее кровью тело — в спальне, а голова скачет по парковым дорожкам. Есть над чем призадуматься.

Хёльв почесал щеку:

— Он был пьян?

— Если бы все было так просто…

— Но с чего вдруг Мартин решил выскочить в окно?

— Эльф постучал Хёльва пальцем по лбу. — Ты начинаешь задавать правильные вопросы. Естественно, было проведено расследование. Все лица, так или иначе заинтересованные в смерти барона, имели неопровержимые доказательства своей невиновности. Тем более что стражники утверждают, что в спальню никто не входил. В итоге было установлено, что бароном овладело помешательство.

— Занимательно.

— Чрезвычайно. Так Амель стала правительницей Брасьера.

— Ты намекаешь, что…

Лэррен безмятежно сдувал пыль с пожелтевшей рукописи:

— Ни в коем разе! Во-первых, я предпочитаю, чтобы мои туловище и голова были по-прежнему неразрывно связаны. А во-вторых, говоря откровенно, Мартин был преизрядным болваном и государь из него был как черпак из дырявой калоши.

Потрясенный услышанным, Хёльв сел на пол.

— Так что самарагдский мальчонка еще поплатится за свою наглость, — закончил эльф. — Мне его даже немного жалко.

На следующий день Антор был назначен Брасийским главнокомандующим. Следом вышел указ о наборе рекрутов в войско. Десятки обнищавших крестьян и городских оборванцев потянулись в замок. Каждое утро неопрятная живая очередь заполняла внутренний двор. Капралы осматривали претендентов, ощупывали мускулы, заставляли бегать с тяжелой торбой за спиной. Не прошло и двух недель, как войско увеличилось почти втрое.

В ответ на эти действия Соатан Седьмой, Добронравный и Могучий, повесил посла и сразу после казни выступил с армией и поход. Авангард, состоящий из легкой конницы, за неполные десять дней преодолел половину пути до Брасьера. Только не по-зимнему опасные топи, лежавшие в нескольких милях от границы, остановили это неумолимое движение.

Не желая принимать бой под ненадежными стенами Брасьера, Антор повел часть своего войска к границе и укрепился в Крякшином форте, охраняющем единственную дорогу из болот.

Битва приближалась с каждым часом.

Той ночью Хёльв лежал без сна в своей постели и уныло таращился на потолок, размышляя о бессмысленности своего существования. С тех пор как войска покинули город, флейтист чувствовал себя крайне неуютно: ему казалось, что все осуждающе смотрят на него, молодого и здорового парня, прячущегося в замке вместе с женщинами и стариками.

В поход его не пустила баронесса.

— Ты мне тут нужнее, — сказала она, одарив юношу очередным пламенным взглядом. — Чтобы за ворота — ни ногой.

Когда скрипнула дверь спальни и на пороге появилась фигура в белых кружевах, Хёльв сперва решил, что спит и ему снится, будто он по-прежнему живет в каморке над кухней Налуна.

— Милый, — сказала фигура голосом Амель, — а вот и я.

Хёльв открыл рот и издал несколько булькающих звуков.

— Или ты не рад мне? — Баронесса присела на краешек кровати и поцеловала юношу в лоб.

Тот мучительно покраснел, стараясь не глазеть в вырез ее рубашки.

— Я… — проговорил он. — Я… Я…

— Нам надо пожениться, — прервала его Амель.

— А?

— Пожениться.

— Прямо сейчас? — только и нашелся Хёльв.

— Мы должны быть вместе. Пусть прошлое останется позади. Ты согласен? Будущее туманно. Мы можем скоро погибнуть от рук наемников мерзкого сатрапа. Познаем же до того радость жизни! Я так устала скрывать свою любовь к тебе!

Хёльв поерзал на месте и незаметно ущипнул себя за ногу, чтобы убедиться в том, что он не спит.

— Но, сударыня, я вам совсем не пара…

— Почему же это? Мы оба молоды, привлекательны, умны.

— Но вы — баронесса, а я — всего лишь обыкновенный простолюдин.

— Глупости. Это не имеет никакого значения. Я хочу быть с тобой, и только с тобой! Генерал Рубелиан в юности был поваренком. И что же? Разве это помешало ему стать великим правителем и основателем Брасьера? Я давно за тобой наблюдаю. Ты много читаешь и быстро учишься. Не пройдет и пары лет, как ты станешь превосходным политиком и бароном.

— Но у вас столько куда более достойных женихов. И что скажут ваши советники, что скажет вся знать?

В черных глазах Амель блеснули слезы.

— Я тебе совершенно безразлична! Тебе наплевать на то, что я одинока и несчастна, ты не хочешь… даже… — Она упала на одеяло и разрыдалась.

Смутившись еще больше, Хёльв вскочил и заметался вокруг:

— Не плачьте, не плачьте, я умоляю вас, вы мне совсем не безразличны! Вы мне очень нравитесь.

Амель повернула к нему мокрое прекрасное лицо.

— Так ты согласен? — спросила она с робкой надеждой.

Он кивнул, чувствуя, что его засасывает в какую-то бездонную воронку. Тело сделалось ватным и неуклюжим.

— Тогда пойдем. Не будем воровать у себя минуты блаженства.

Они покинули комнату и быстро пошли по неосвещенному, совершенно безлюдному коридору. Миновав оружейную, Амель резко повернула налево, потом потянула Хёльва к неприметной лесенке.

— Вниз, — скомандовала она.

Спустившись по ступенькам, они оказались в библиотеке.

— Но… — начал было Хёльв.

— Я знаю, что делаю, — шепнула баронесса. — Здесь есть секретная часовенка. Там нас ждет жрец.

Хёльв хотел что-то ответить, но в горле родилось лишь очередное побулькивание. Чтобы отвлечься, он попытался представить себя бароном. Вот он в сияющих доспехах и при мече сидит на троне, а рядом стоит Амель с младенцем на руках. Картинка получилась фальшивой до крайности.

— Сюда.

Сбоку что-то застонало, и один из невидимых в темноте книжных шкафов отъехал в сторону. За ним смутно виделась маленькая комната, Заходи и садись. Прямо у входа есть стул. Сейчас я зажгу лампу.

Хёльв нырнул в черноту, пошарил вокруг себя руками и натолкнулся на что-то мягкое.

— Я нашел! — сказал он и сел.

Вспыхнул свет, и одновременно с этим запястья и лодыжки Хёльва чем-то сдавило. Щурясь и ничего не понимая, он завертелся на месте, но предательское кресло щелкнуло, и горло и пояс юноши охватили металлические обручи.

— Вот так. Попался, сладенький? — игриво проговорила Амель. — Мой доверчивый волшебный птенчик.

Хёльв перестал дергаться и воззрился на свою невесту.

— Это такая традиция? — спросил он с надеждой.

Баронесса промолчала. Она сновала туда-сюда, переставляя с места на место горшки с вялыми пыльными растениями. Из мебели в комнате не было ничего, кроме пленившего Хёльва кресла и трех столиков, заставленных свечами и разнообразными полузасохшими останками. Особенно выделялась скрюченная волосатая ступня, из которой торчал обломок кости.

— Что, знакомые вещички? Ну-ну, не притворяйся большим дурачком, чем ты есть на самом деле. Смотри, какой глазик. Чей — не догадываешься?

Хёльв покачал головой, не отрывая взгляда от сморщенного желтоватого шарика, лежавшего на ладони Амель.

— Не догадываешься. Что ж. Похоже, я напрасно так тебя опасалась. Ну хорошо, приступим…

Она подошла к тонкому деревцу в кадке и нежно погладила его листья. Деревце затрепетало и засветилось.

— Что вы делаете, сударыня?

— Полчаса назад я получила донесение о том, что началось сражение за Крякшин форт. Поэтому я начинаю ритуал. — Невзрачный голый куст засиял от ее прикосновений.

— Какой ритуал?

Амель осторожно дула на лепестки.

— Какой? — Она пожала плечами и заговорила: — Давным-давно, триста лет назад, жила на свете одна женщина, которая самозабвенно, больше жизни любила своего мужа. Была она некрасива — некоторые даже находили ее внешность отталкивающей, — но необычайно талантлива в колдовском искусстве. Муж ее был человеком выдающимся и деятельным, он не мог смириться с тем, что каждый новый день приближает его к смертному ложу. Однажды Марии Велерской — возможно, ты уже догадался, что речь идет о генерале Рубелиане и его жене, — попалась в руки старинная книга, авторство которой приписывали самому Ристагу. Что это была за книги и о чем она была, теперь уже никому не ведомо. Известно лишь одно: прочитав ее, Марии узнала, как отобрать душу умершего у Хозяина Ушедших. Не сомневаясь ни секунды, она предложила Рубелиану воскресить его после смерти. Бедная женщина не думала о себе — она хотела осчастливить своего обожаемого супруга.

Полупрозрачные фарфоровые лепестки молочно светились, бросая блики на пальцы баронессы. Она нервно кусала губы и говорила все громче и громче — казалось, что звук собственного голоса ее успокаивает.

— Но ритуал оказался сложнее, намного сложнее, чем она предполагала. Подготовительные действия заняли слишком много времени, и Мария, всегда отличавшаяся слабым здоровьем, скончалась, не успев довести до конца дело своей жизни.

— И он тоже умер? Совсем?

— Мария не успела подготовить процедуру воскрешения, но остались ее заметки, наброски, собранные ею необходимые ингредиенты. — Амель кивнула в сторону ступни. — Я нашла эту комнату, нашла эти записи, все изучила, во всем разобралась. И теперь я верну Брасьеру Рубелиана.

— Но зачем?!

Амель глянула на него со спокойным презрением:

— Он гений. Триста лет назад он создал Брасьер. Теперь он поможет мне сделать из нашего города столицу всего мира. Взамен я обеспечу ему безбедную жизнь в этой каморке.

— Вы собираетесь пленить Рубелиана?! Запереть его здесь? И ждете, что он захочет вам помогать?

— Еще как захочет, — Она захохотала. — Думаю, он устал от пребывания в Ристаговых Подземельях и с радостью согласится пожить в моих. Для разнообразия.

Движения баронессы становились все более суетливыми и нервными, голос — все более возбужденным. Хёльв смотрел на нее со страхом:

— А я, я вам для чего?

— Как для чего? Ты что думаешь, дух Рубелиана будет блуждать по земле, так сказать, в натуральном виде? Нет, дружок, ему нужна шкурка — молодое здоровое тело.

Тут до Хёльва дошло. Он рванулся так, что заныли суставы, но все было бесполезно — обручи держали крепко. Он опустил голову на грудь и тихонько заскулил.

— Есть еще одна причина, по которой я остановилась на тебе. Хозяин тела не должен умереть во время ритуала, а это ох как возможно. От тебя же за милю веет силой, первозданной магической силой. Ты выдержишь. Ты не умрешь. До нужного момента. — Она усмехнулась. — А ведь найти одинокого колдуна, которого никто не хватится, за которого никто не будет мстить, — та еще задача. Знал бы ты, сколько мне пришлось провести дурацких конкурсов и отборов, прежде чем я увидела тебя. При твоем появлении мой цветок-индикатор запах, как флакон духов. Очень чуткая вещица. Творение крошки Марии, между прочим.

Вокруг кресла образовался уже целый хоровод сияющих растений. Они покачивались, шелестели и тянулись к Хёльву ветвями.

— Зачем же была нужна вся эта комедия со свадьбой? — спросил он, пытаясь отстраниться от щекочущих прикосновений. — Неужели вы не могли просто приказать страже схватить меня?

— Тут я немного перемудрила. Я все думала, что ты — колдун, по каким-то причинам скрывающий свое мастерство, и опасалась предпринимать недвусмысленно враждебные действия. Чтобы ты от обиды не разрушил мой город.

Да, сказал Хёльв и уныло замолк. «Почему я, в самом деле, не маг? — думал он. — Уж я бы тогда… Конец мой настал. И так мне, дураку, и надо. Поверил такой явной, такой грубой лжи. Никто, никто мне не поможет, не услышит. Хотя постойте…»

— Лэррен! — завопил он во всю глотку. — Лэррен, спаси! Лэррен! Убивают!

— Болван, — прошептала Амель, закрывая ему рот ладонью.

Но было поздно. В библиотеке раздались шаги, и в открытом проходе нарисовалась долговязая фигура эльфа. Одет он был в расстегнутую рубашку и шерстяные носки. Тонкие голые колени трогательно белели на фоне темного дверного проема.

— Что тут происходит? — осведомился он, часто помаргивая от чересчур яркого света.

— Да так, беседуем. — Баронесса лучезарно улыбнулась, — Присоединяйся.

Не успел Лэррен снова открыть рот, как она метнулась в сторону, ухватила со стола свинцовую трубу непонятного назначения и стукнула ею эльфа по голове. Тот беззвучно упал навзничь.

— Прекрасно. — Отбросив трубу, баронесса повернулась к дрожащему юноше. — Ну и чего ты добился? Кто теперь будет смотреть за моими книгами?

Она оторвала рукав рубашки Лэррена и, свернув его в тугой комок, засунула Хёльву в рот в качестве кляпа.

— Вот, — продолжила она, — а теперь пора и делом заняться.

Обойдя круг по комнате, баронесса встала за спиной у Хёльва и положила ладони ему на затылок. От них исходил такой жар, что юноша закричал бы, если бы ему не мешал кляп. — Вихма. Тарус. Зарнум, — заговорила она. — Иггер…

Слова падали медленно, словно первые крупные капли дождя. В них не было видимого смысла, но Хёльву вдруг сделалось настолько жутко, что он согласился бы навеки оглохнуть, лишь бы не слышать их. Что-то ледяное поползло по его жилам, подбираясь к сердцу.

— Иггер, иггер. Ортус ратус… — Ритм усиливался, нарастал, пугая все больше. — Ратус ортус. Вепремана ыгана, вепремана ыгана.

Завертелся невидимый смерч, и в голове у Хёльва столкнулись лед с пламенем.

— Дерис сатта Ристаг, — успел услышать он, прежде чем смерч окончательно поглотил его.

Триста лет назад тайная комната позади библиотеки выглядела точь-в-точь как сейчас. Столы были все так же завалены, все так же томились в кадках худосочные растения. Все так же пахло слежавшейся бумагой.

— Это очень просто, — горячо шептала Мария Велерская, перебирая короткие стеклянные четки. — Сперва надо отвлечь Ристага. В его распоряжении находятся титанические силы, но, к счастью, он пока не всеведущ и не вездесущ.

— Отвлечь Ристага? — удивился Рубелиан. — Владыку мира мертвых? Чем же его можно отвлечь?

— Да подумай сам! — Мария нетерпеливо притопнула ногой. — Войной! Наш мир не столь велик и не столь густонаселен, большие сражения, в ходе которых умирают десятки людей, — редкость.

— И Ристаг непременно будет наблюдать?

— Какой-то частью своего сознания. Мы должны этим воспользоваться, и мы этим воспользуемся. В конце концов, мы ничем не рискуем.

Барон дергал себя за ус, пристально глядя на жену.

— Для чего нам этот мусор? — Он брезгливо приподнял за крылышко засушенного жука.

— Не мусор, а ингредиенты. Первая часть заклинания создает маскирующий шит. Вторая — имитирует последнее дыхание умирающего. Третья — производит подмену и возврат. Со стороны Ристага все выглядит так, будто смертельно больного человека внезапно вылечили, и душа вернулась в тело. Я не хочу вдаваться в ненужные подробности. — Она подошла к Рубелиану и обняла его. — По сути, у нас есть всего одна проблема. Тело.

— Тело? — удивился он.

— Ты не сможешь вселиться куда попало.

— Так…

— Формулу должен произнести близкий, кровный родственник. Без принуждения и давления.

— Так…

— Тогда ты сможешь занять его тело, Рубелиан недоуменно посмотрел на Марию.

— Но у меня нет кровных родственников. Ни братьев, ни сестер, ни… — Он замолчал, и в его взгляде мелькнуло понимание.

Мария тоже молчала.

— Это жестоко, — наконец проговорил барон. Мария ждала.

Он подошел к креслу-ловушке, осторожно коснулся подлокотников, повертел в руках толстую амбарную книгу, исписанную прыгающим почерком его баронессы. На лице Рубелиана не отражалось ничего.

— Попроси кормилицу привести сюда Микена, — спокойно сказал он.

С дозорной башни Крякшиного форта самарагдекое войско казалось игрушечным. Копошились возле костров фигурки солдат, звенело оружие, ржали неразличимые в темноте кони.

«Вам предоставляется последняя возможность достойно сдаться и перейти на сторону Соатана Седьмого, Добронравного и Могучего, — читал Антор. — Поднимите белый флаг и..

Он смял послание и выбросил его в бойницу.

— Перо и бумагу! — приказал он.

Когда требуемое было доставлено, он подышал на озябшие пальцы и широко вывел на листе два коротких слова. Топтавшийся рядом лучник облизнул потрескавшиеся губы.

— Ух. Прям туда?

— А куда ж еще. Запускай.

Через минуту послание, прикрепленное к горящей стреле, воткнулось в землю возле шатра Самодержца. Спустя полчаса затрубил рог и к стенам форта устремилось живое море атакующих.

Первые осадные лестницы были тут же сброшены, на головы самарагдцам полилась кипящая смола, полетели бутылки с зажигательной смесью.

— Лапами! Не! Лезть! — вопил Борода. — Сейчас я вам коготочки-то пообстригу!

Он стоял на стене и, прикрываясь щитом, рубил чересчур ретивые руки, цепляющиеся за гребень.

— Лучники — на ворота! — командовал Антор. — Не дайте им пустить в ход таран!

— Катапульту тянут!

— Раздолбать катапульту!

— Раздолбаешь ее, как же…

— Жуба, сперва подпалилками в нее, а потом постарайтесь поджечь болтами.

— Так кончились подпалилки!

— Тогда банками со спиртом, который для растирания и согрева. Живее, шевелись, шевелись! кричал Аытор.

Жуба оскалился:

— Какой перевод продукта, прости нас всех матерь Амиа! Хорош молиться, действуй давай…

Если бы кто-нибудь из сражающихся поднял голову к ночному небу, он бы увидел, что прямо над крепостью повисло густое черное облако, похожее на гигантский глаз. Оно то опускалось чуть ниже, то поднималось, то перелетало из стороны в сторону, словно для того, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Странное это было облако. Странное и пугающее. Но воюющим некогда было глазеть по сторонам, и наблюдающее око так и удалилось восвояси никем не замеченное.

Под утро битва закончилась. Форт остался за Брасьером и, изрядно потрепанные, обе стороны сошлись на недельном перемирии.

Очнулся Хёльв от невыносимой головной боли. Ломило затылок, в висках стучало и кололо, словно после многодневной гулянки. Он осторожно открыл левый глаз и убедился в том, что по-прежнему прикован к креслу. Вокруг было тихо, только из угла, где лежал эльф, доносилось еле слышное постанывание.

«Жив! — с изумлением и радостью подумал Хёльв. Лэррен жив! А я сам?»

Он прислушался к себе и не заметил ничего необычного. Душа — или то, что он привык считать своей душой, — была на месте и, судя по всему, не претерпела никаких изменений.

— Во имя складчатой задницы Амны, — раздалось откуда-то снизу, — будь трижды проклят тот осел, который положил сюда эту трубку.

Потирая ушибленный лоб, с пола поднялась Амель. Выглядела она довольно дико: волосы были растрепаны, подол платья разорван почти во всю длину, на руках — ссадины. Но не это поразило Хёльва. С нежных уст баронессы срывалась такая грубая базарная брань, какой он не слышал даже в самые горячие часы на кухне «Ветров странствий».

— Надо же! Клянусь личным знакомством с Ристагом! Я теперь женщина!!

Помещение потряс громкий хохот:

— А это что у нас тут такое привязанное? Новый колдун? Несостоявшаяся жертва?

Амель подошла к Хёльву и, осмотрев путы, нажала на маленький рычажок под сиденьем. Металлические обручи сухо щелкнули и раскрылись.

— Вы — не Амель, — уверенно сказал Хёльв, вынимая изо рта кляп.

— Конечно. Триста лет назад я был известен под именем генерала Рубелиана.

— Боже. Но как…

— Как! Эта ваша Амель, должно быть, была очередной правительницей Брасьера?

— Баронессой, — только и смог вымолвить Хёльв.

— Мило, И она нашла секретную комнатку Марии Велерской? Записи, свитки, ингредиенты? Полный текст заклинания? И загорелась идеей получить в свои руки ценного советника? Небось еще и заточить меня хотела?

Юноша кивнул.

— Дождалась благоприятного момента и провела ритуал?

— Именно. Все было именно так! Но откуда вы это знаете?

Амель присела на краешек стола и поправила платье.

— Ловушка. Моя прекрасная безотказная ловушка. Широко раскрытый капканчик с ароматным куском сала. — Ее голос был полон сдержанного торжества. — Бедные мои потомки! Что их тянет в эту авантюру? Чего им не хватает в жизни — в их сытой, почти королевской жизни? Что заставляет их заучивать непонятное заклинание, активировать портал и произносить, в конце концов, зловещее «Дерис сатта Ристаг»?

Из угла, где лежал Лэррен, послышался болезненный смешок. Кряхтя и хихикая, эльф встал и отряхнулся. На его высоком лбу синела огромная шишка.

— «Прими мою душу, Ристаг», — сказал он.

— Ну хоть кто-то понял. Хорошо, что мои правнуки не столь сведущи в древних языках. А то б сидеть мне безвылазно в Подземельях Мрачного,

— Я ничего не понимаю, — признался Хёльв. — Вы уже не в первый раз возвращаетесь к жизни? Как вам это удается?

Случившееся было настолько странным, что у него даже не было сил удивляться.

— Труден был только первый шаг. Дальше все пошло как по маслу. Основываясь на реальных фактах, я сочинил легенду о незаконченном ритуале, разбросал по библиотеке документы, содержащие намеки на тайную комнату… Будучи Микеном, я неоднократно приводил сыновей в библиотеку, надеясь, что кто-нибудь из них клюнет на мою удочку. И Керк клюнул. А потом Икмар.

— Но зачем так сложно? Вы могли им приказать…

Полные губы Амель растянулись в улыбку.

— О нет! Они должны были сами захотеть выпустить меня на волю. Сами!

— Но куда смотрел Ристаг?!

— Мальчик, неужели ты думаешь, что он регулярно пересчитывает свои стада? Одной душой больше, одной душой меньше — такие мелочи его не волнуют.

— Но, похоже, ваш метод все же дал осечку, — сказал эльф, — Судя по всему, Викмен Пирожок не попался в ловушку. И потом…

Баронесса насторожилась:

— И сколько длилось это «потом»?

— Около ста пятидесяти лет.

От яростного удара кулаком стол пошатнулся и завалился набок, погребая под собой обгоревшие свечи.

— Мне нужны сведения! Информация! История! Факты! Какая прорва времени! Ты! — Нежная мягкая ручка с неожиданной силой вцепилась в пояс Хёльва. — Ты был здешним колдуном?

— Я всего лишь флейтист! Не знаю, почему Амель решила, что я владею магическими силами.

— Клуша! На кой мне этот дудочник? Неужели сложно было действовать по инструкции? Я же там все так понятно описал! А эльф?

— Библиотекарь, — ответил Лэррен. — Книгохранитель. По части волшебства не специалист.

— Сдалось мне ваше волшебство! Мне помощник нужен. Умный и сведущий. Всезнающий, аиторитетный. В мое время таковыми считались придворные колдуны.

Широкой, совсем мужской походкой баронесса прошлась по комнате. В этот момент дверь скрипнула, и на пороге появился Гнорик.

— Я помогу вам, мой генерал! Я все слышал, — сказал он, снимая колпак.

Движения гаера отличались некоторой скованностью, словно от долгого сидения в одной позе.

— Я Гнорик. Шут и советник. Пресвятая Амна свидетельница того, что я всегда преклонялся перед вашим гением! — продолжал он, хватая Амель за подол. В его словах не было ни тени привычной иронии. — Господин барон! Какое счастье, что вы к нам вернулись! Это чудо! Вы спасете нас!

Они направились было к выходу, но на самом пороге остановились.

— Один момент. Надо что-то решить с этими… Свидетелями.

Лэррен и Хёльв невольно придвинулись друг к другу.

— Повесить для простоты, что ли? — Жесткий черный взгляд чиркнул по их лицам. — Так объяснять придется. Почему, зачем. Некогда возиться. Да и стоит ли? Кто им поверит, даже если они вздумают языки распускать? Кто они? Пылинки, не больше. Так ведь?

— Библиотекарь и флейтист. Полнейшие ничтожества, — подтвердил шут.

— Вот и отлично. Удирайте, ребятки, пока я не передумал.

— Не передумала, — поправил Гнорик. — Привыкайте.

— Твоя правда. Вон из города, пока я не передумала. Живо. Бегите.

И они побежали.

В лесу было морозно. Ветви деревьев гнулись к земле под тяжестью белых снежных подушек, в первых лучах солнца искрились сосульки. Тропинку забором окружали сугробы. Клянусь волосатой гадюкой! — ворчал бывший библиотекарь в спину Хёльва. — И зачем ты свалился на мою голову? От тебя сплошные неприятности. Нет! Неприятности — это еще слишком мягко сказано. Беды! Трагедии! Сперва ты пинаешь меня, спящего, ногами…

— Но это был не я! Это был Финик!

— Да какой еще Финик? Имей мужество признаться в собственных грехах! Итак, ногами ты меня бил. С лестницы ты меня ронял. Теперь нас вообще чуть не повесили по твоей милости. — Эльф ощупал шишку на лбу. — Зачем ты меня звал? «Лэррен, Лэррен»! Ну что Лэррен, что?

Хёльв смущенно втянул голову в плечи:

— Я думал, ты меня спасешь.

— Я его спасу! Ну надо же! Мальчик думал, что я его спасу! — Лэррен саркастически рассмеялся. — Посмотри на меня, о дитя порочных мыслей!

Юноша нехотя обернулся. Эльф был бледен, шатался и то и дело прикладывался к кожаной фляжке. Аристократический нос свекольно розовел от холода.

— Я что, похож на орка-воителя? Иль на какого боевого дракона? Книги, книги, — горестно взвыл он. — Где мои книги? Где моя уютная спальня? А все ты, ходячий мешок с сюрпризами…

Несмотря на то что причитания Лэррена становились все более жалобными, терзавший Хёльва стыд начал постепенно отступать. Только теперь, когда стены Брасьера уже не давили на него, юноша понял, как он устал от этого города. Перед ним снова лежала дорога, и это означало, что ему еще есть куда идти.

ГОСПОДИН ПУСТЫНИ

— Верую в Отца нашего Непостижимого. Во всем вижу руку Его, замыслы Его, свет Его. Верую и преклоняюсь. — Голоса певчих звенели и переливались, как весенние ручьи. — И нет для меня ничего важнее веры моей, любви моей к Отцу Непостижимому, восславления Его и служения Ему.

Брат Баулик незаметно потер поясницу. От трехчасового моления на холодном полу невыносимо болела спина, а шея казалась деревянной и чужой. Баулик покосился на настоятеля. Глаза пресветлого Юмазиса были закрыты, тонкие сухие губы едва шевелились. Вся его поза была исполнена достоинства и вместе с тем величайшего благочестия. — Радуюсь каждому дню, мне дарованному, каждому солнечному лучу, каждой капле воды, ибо во всем есть воля Его…

Синяя монашеская роба, которую Баулик носил уже который год, именно в это утро особенно его раздражала. Грубая ткань немилосердно царапала кожу, веревочный пояс врезался в бока. Все его большое, мягкое тело протестовало против такого скверного обращения. Баулик поднял глаза к потолку, и перед его взором тут же возникла широкая кровать с чистыми простынями, десятком перин и подушек.

— И покорно все сущее Его власти…

Призывно покачиваясь, кровать развернулась и придвинулась чуть ближе, От нее веяло лавандой.

— И каждая птаха малая, и былинка перелетная, и каждый цве… цве… — Пение оборвалось, сменившись гулом возбужденных голосов.

Призрачное ложе опасно накренилось, заколебалось и исчезло. Баулик печально вздохнул.

— Изыди! — истошно завопил кто-то.

— Нечисть поганая! И как пробралась только?

— Зачаровала привратника.

— Да-да, пусть изыдет! Братия! Изгоните! Икзорсизму на нее!

— Ведьмище окаянное!

— И смотрит! Глаза страшенные!

— Прокий, что стоишь как столб?! Подай святой воды! А?!

— Окропи еретичку!

— Сам окропи! А мне еще жизнь дорога!

С трудом ворочая непослушной шеей, Баулик обернулся. Посреди молельного зала, между орущими монахами, стояла высокая молодая женщина и требовательно смотрела на пресветлого.

— Здравствуй, Юмазис, — сказала она. — Извини, что помешала.

Седовласый настоятель вздрогнул.

— Риль? — еле слышно прошептал он, — А ты совсем не… Как будто бы вчера…

Гостья опустила глаза. Даже издали было видно, как побелели ее плотно сжатые губы.

— Ты пойдешь со мной?

— В пустыню?

— В пустыню.

— Зачем?! Неужели недостаточно того, что мы уже сделали? Неужели не пора остановиться?!

— Не надо кричать, Юз. Неужели ты не хочешь знать, что сталось с…

— Нет!

Пресветлый Юмазис тяжело поднялся на ноги.

— Уходи, — сказал он, указывая на дверь трясущейся рукой. — Я давно во всем раскаялся и не хочу снова входить в ту же реку. Прошу тебя, уходи.

Не проронив ни слова, Риль повернулась и пошла к выходу. В воцарившейся тишине стук ее каблуков о мраморные плиты казался оглушительным.

Возле самого порога она обернулась и умоляюще посмотрела на настоятеля:

— Мне нужна твоя помощь.

— Уходи, — повторил тот тусклым голосом. Дубовая дверь гулко хлопнула.

Монахи застыли, боясь пошевелиться. Все взгляды были прикованы к пресветлому.

«Отец Непостижимый, сколько появится сплетен об этом происшествии! — подумал Баулик. — Беспрецедентный случай!»

Юмазис тем временем склонился перед алтарем и закрыл лицо руками. Потом неожиданно выпрямился, и его взгляд тревожно обежал лица иноков.

— Брат Баулик, — наконец сказал он. — Догони эту женщину и следуй за ней в пустыню. Она колдунья, безбожница и может быть чрезвычайно опасна. Охраняй людей от нее. И… Ее от людей тоже. Потом расскажешь мне обо всем.

— Но, пресветлый, почему я? Разве я — самый сильный в вере?

Настоятель сурово посмотрел на него:

— Конечно нет. Зато ты самый молодой и крепкий. Не протянешь ноги после целого дня в седле. Собирайся, Баулик. Ты выезжаешь немедленно.

Риль медленно ехала прочь от монастыря, подставляя лицо лучам вечернего солнца. Жеребец, приобретенный ею совсем нсдаино, время от времени тоскливо косился на всадницу влажным выпуклым глазом.

— Эх, Фаворитушка, все бы тебе галопом мчаться, — пробормотала Риль, погладив коня по гладкому теплому боку. — Привыкай умерять свои порывы.

Фаворит со свистом втянул воздух и обеспокоенно фыркнул.

— Что? Кто-то нас преследует? Интересно, кто бы это мог быть? Ведь не Юмазис же, в самом деле?

— Суда.. Суда-а-арыня, постойте! — послышался задыхающийся крик.

Риль обернулась и — против воли — расхохоталась. И было отчего. По пыльной дороге важно трусила откормленная кобыла неопределенной масти. На кобыле, среди многочисленных тючков и котомок, восседал взмокший от жары рыжеволосый монах весьма солидной комплекции. Несмотря на все его усилия, ленивая лошадка никак не хотела надбавить шаг — только изгибала шею, пытаясь взглянуть на нетерпеливого седока.

— Я — брат Баулик. Позвольте вас сопровождать, — выдохнул монах, поравнявшись с Риль.

— С чего бы это?

— Пресветлый Юмазис велел. Защищать вас от опасностей дальнего пути.

Риль смерила его оценивающим взглядом. Брат Баулик был толст, белокож, трогателен и напоминал непомерно большого младенца.

— От опасностей, значит. Как мило с его стороны.

— Пресветлый Юмазис очень добр и великодушен.

— И давно это с ним? — осведомилась Риль, выгибая бровь.

Монах нахохлился:

— Редкой души человек! Все свое состояние отдал на богоугодные дела!

— Состояние? Подумать только… А мне всегда казалось, что Юз беден.

— Да! Пресветлый Юмазис был небогат, но грошик от нищего значит куда больше, чем мешок золота от мильонщика.

— Очень необычная математика.

— Математика милосердия! — с вызовом произнес Баулик, явно надеясь на долгую и обстоятельную дискуссию, но Риль лишь устало махнула рукой.

— Не будем спорить. В конце концов, я совершенно не против того, чтобы ты ехал со мной. Все не так скучно будет. Она поплотнее закуталась в накидку и надолго замолчала.

Баулик тоже притих, достал из-за пазухи небольшой томик и принялся читать, время от времени бросая любопытные взгляды на свою спутницу. В Риль определенно чувствовалась эльфийская кровь — об этом говорила и форма ее узкого загорелого лица, и волосы цвета темного золота, и яркие зеленые глаза.

«Как сосновая хвоя, — подумал Баулик. — Полукровка. Интересно, в какой пропорции?»

— На одну восьмую, — улыбнулась Риль. — И если не хочешь, чтобы я слышала твои мысли, — не думай так направленно.

Баулик порозовел и сделал вид, что полностью поглощен содержанием книги, однако надолго его смущения не хватило.

— А вы знали пресветлого Юмазиса в молодости? Я хочу сказать — когда он был молодым?

Нервным жестом Риль закрутила локон.

— Мы с ним вместе учились.

— В храмовой школе? Хвойные глаза сверкнули.

— Не совсем. В Колдодурне.

— Ой, — только и смог вымолвить монах.

Каких только слухов не ходило про Академию Тонкого Чародейства и Магии, прозванную студентами Колдодурней! Бабушки всех рас пугали внуков рассказами о том, что господин президент Академии знает не менее трех тысяч шестисот семи рецептов приготовления вкусных и питательных блюд из непослушных детишек. Кто-то с пеной у рта доказывал, что лично видел, как по мановению руки одного из преподавателей рассыпался в пыль целый скалистый хребет. Сказывали также, что безлунными ночами в Колдодурню наведывается сам Ристаг Мрачный, Встречающий Ушедших, чтобы выпить вина со студентами и скоротать время в приятных беседах.

Некоторое время Баулик переваривал услышанное, пытаясь представить духовного лидера монастыря в столь зловещем месте.

— Значит, пресветлый Юмазис хотел стать чародеем?

— Ты совершенно верно уловил мою мысль.

— Но почему же он стал монахом?

— Долгая история.

— Но ведь у нас впереди много времени? Или это тайна? Да какая там тайна… — Риль криво усмехнулась. — Ладно. Расскажу. Тем более что тебе все равно захочется узнать, куда мы едем и зачем.

Баулик засунул книгу в один из тюков и уселся поудобнее. Все началось много лет назад. Много-много лет назад, когда мы с Юзом протирали штаны в аудиториях Колдодурни. Ты, конечно, слышал о ней кучу разных глупостей — не верь ничему. Учеба в Академии тяжела и — зачастую — невыносимо скучна. Даже обладая недюжинными магическими способностями, без теоретических знаний ты никогда не достигнешь настоящих высот — так и останешься дилетантом, зарабатывающим на жизнь дешевым гаданием.

— А сколько времени длится обучение? — с интересом спросил монах.

— Сроки строго индивидуальны. Кто-то все схватывает мгновенно, на лету, кто-то — нет. Только сам студент может определить момент, когда дальнейшие занятия становятся бессмысленными. По тем или иным причинам. Но и прекрасно усвоенной теории недостаточно. Есть у Академии могучий артефакт — ониксовый обруч, именуемый Грозой. Слабого, плохо подготовленного мага Гроза убивает, но сильного делает еще в десять, в сто раз сильнее!

Чистое сопрано Риль все отдалялось, и Баулик уже не видел ни дороги, ни окружающих ее полей. Невидимой птицей он парил над огромным величественным городом, с восхищением смотрел на ажурные башни дворцов и храмов, на зелень парков и хрустальную синь каналов. Это мог быть только царственный Хан-Хессе столица столиц. Картинка мигнула, и незримый Баулик оказался в темном гулком коридоре. Рядом с ним беседовали двое.

— Итак — решено? Идем к ректору? — произнес голос, который монах узнал бы из хора других.

Говоривший был пресветлым Юмазисом, но совсем молодым, даже юным. Кто бы мог подумать, что пятьдесят лет назад настоятель был широкоплечим крепышом, задорным, беспечным, с неизменной улыбкой на лице?

— В атаку! Нет больше сил терпеть! — патетично вскричала Риль, явно цитируя какую-то поэму.

Они засмеялись и, подталкивая друг друга, устремились к неприметной дверке в конце коридора. За дверью оказалась средних размеров комната, донельзя загроможденная разнообразной старинной мебелью.

— Что, надумали? Надоело учиться, захотелось Грозу примерить? — раздалось откуда-то из недр кабинета, и из-за расписной ширмы появился пожилой орк в синих штанах и сандалиях на босу ногу, Его лысый шишковатый череп покрывала татуировка. — Или, кхе-кхе, так зашли, в гости, на печенье?

— Так точно, господин Наррга! Надумали! — рявкнул Юмазис.

— Да-да, — сказал орк, почесывая голую грудь. — Но, сами понимаете, не все так просто. Мне необходимо удостовериться, что вы не падете замертво, едва надев обруч. Я должен вас проверить. Готовы?

Молодые люди кивнули.

— Готовы они. А может, поработаете еще? Лекции послушаете? Все на пользу пойдет. — Он покашлял. — Не хотите? Я так и думал. Что ж. Раз вы пришли вместе, будет вам одно испытание на двоих.

В комнате будто бы померк свет. Остро запахло речной водой и пряностями.

— Сию минуту в обеденный зал при городских купальнях входит некто Тробан Присс, письмоводитель. Отправляйтесь туда, изучите этого человека и помогите ему.

— Чем помочь?

— Хе. Вот исследуете его и узнаете чем.

Юмазис потер лоб:

— Сколько у нас есть времени? День? Два?

Наррга тоненько, надтреснуто захихикал:

— Какая наивность, кхе-кхе! У вас на это есть целая жизнь. Как справитесь — приходите, посмотрим на результаты. Еще вопросы?

— Почему именно Тробан Присс, ваше президентство? — осторожно спросила Риль.

— Потому что на данный момент он самое несчастное существо во всем Хан-Хессе, — отчеканил орк. — Все. Выполняйте.

Несколько минут спустя Юмазис и Риль входили в здание купален. Обеденный зал был полон, но взгляды обоих студентов мгновенно выхватили из толпы сутулого человечка в буром костюме и нелепой маленькой шапочке с уныло обвисшими полями. Не глядя по сторонам, он поспешно обгладывал индюшачью ножку, то и дело выскальзывающую из его дрожащих пальцев.

— Ярко выраженный психопат депрессивно-взрывного толка, — заметил Юмазис.

Риль кивнула:

— Чего и следовало ожидать.

Ловко лавируя между столами, она подошла к незнакомцу и присела рядом:

— Господин Присс, если не ошибаюсь?

Тот неохотно поднял на нее глаза и поморщился:

— Не ошибаетесь.

— Простите великодушно, что мешаю вашей трапезе… — В голос Риль постепенно вплетались нежные, поющие нотки. — Но мне кажется, вас что-то гнетет. Досадная проблема или, может, страстное желание чего-то несбыточного?

— Что за…

— Быть может, мечта? — Она коснулась кончиками ногтей лба Присса, тот дернулся. испуганно заморгал и замер. По его нездоровому одутловатому лицу разлилось спокойствие.

— Не бойтесь, — шепнула Риль, едва заметными жестами усиливая наведенное состояние доверия и умиротворения, — мы хотим помочь вам.

«У меня бы так не вышло, — с некоторой завистью подумал подошедший Юмазис. — Буквально в один момент такого строптивого дядьку укротила».

— Расскажите нам о себе, — сказал он вслух.

Присс снял шапочку и некоторое время задумчиво ее разглаживал.

— Странно, что вы спрашиваете. Ведь вам ничего не стоит залезть ко мне в голову и переворошить все мои мысли… Впрочем, как хотите. — Он снова поморщился.-Зовут меня, как вы уже знаете, Тробан Присс. Я письмоводитель и переводчик, работаю в конторе достопочтенного Цуки, что в городище Нижнего Двана. Естественно, холост.

— Естественно?

— Естественно. Я ненавижу людей. Гномов, эльфов. Орков. Ненавижу и презираю. Они все, все чего-то хотят от меня, но я им не нужен, никому не нужен. Они приходят ко мне, чтобы я им перевел что-то, какие-то их идиотские письмишки, завещания, прошения, объявления для газетных листков. Крестьяне. Купцы. Мастеровые. Сомнительного благородства господа и их слуги. Они такие разные, у них разные носы, уши, губы, волосы. Кто-то из них умнее, кто-то глупее. Кто-то весь пропах кислым вином. От кого-то отвратительно песет духами, от кого-то — потом. Или потом вперемешку с духами и кислым вином. Они смотрят на меня заплывшими глазками, дотрагиваются до меня своими липкими ладонями. До чего я ненавижу эту лавчонку! Вы спросите: зачем же я там работаю? Я вам отвечу: хочу заработать достаточно денег, чтобы удалиться от дел и заняться ботаникой и селекцией — выводить новые сорта цветов и трав, наблюдать за ними. — Тробан перевел дух и заговорил снова, с еще большим жаром: — А дома… Дома не лучше. Моих средств не хватает даже на то, чтобы купить половину сарая, потому я снимаю комнату в трущобах, насквозь воняющих прогорклым маслом и гнилой морковью. И вы думаете, там я могу насладиться одиночеством? Держите карман шире! По утрам меня будят молочницы. Их грубые, крикливые голоса, дребезжание бидонов связаны у меня с самыми ужасными минутами минутами, когда уходит сон. Ночами мне не дают уснуть вопли гуляк и подзаборных шлюх. А еще есть дети! Вечно орущие младенцы! Невыносимые подростки! На моем этаже живут две большие семьи. И если я ненавижу кого-то сильнее, чем молочниц, подзаборных шлюх и липких клиентов с прошениями, так это детей. Визгливые, невоспитанные, неугомонные создания! От них никуда не денешься, не скроешься…

Из его глаз потекли слезы.

— Я хочу быть один, понимаете? Один! Спокойно изучать жизнь растений. Неужели это так много?! Чтобы никто не стоял у меня за спиной, когда я читаю, пишу или просто размышляю. Чтобы никто не совал свой любопытный нос в мои бумаги! Чтобы никто не глазел на меня — равнодушно, с усмешкой или гадливой жалостью. — Голос Присса понизился до едва различимого шепота. — Никто-никто. Никогда.

Он тихо положил голову на руки, и веки его смежились.

— Спит, — прокомментировала Риль и без того очевидный факт. — Утомился, бедный.

Юмазис заворожено рассматривал вздрагивающего во сне человека:

— Какой типаж! Ристагов штопор! Какой изумительный псих!

Почему сразу псих? Он просто больной и несчастный.

— Вот именно. Больной и несчастный псих. И от нас требуется его осчастливить. — Юмазис назидательно погрозил пальцем куда-то в пустоту. — А то главный колдодурень никогда не позволит нам побывать в Грозе.

Риль механически потянулась к не тронутой Тробаном белой булке и принялась отщипывать от нее кусочки.

— Какая пустыня самая большая — Заюльская? — заговорила она, обращаясь больше к самой себе. — И погодные условия подходящие — перепады температур, пылевые бураны. Народ там особо не шляется, тем более в центральной части. Что, Юз, осилишь телепортацию? Или караван придется нанимать?

— Идея, конечно, свежая. А он там копыта не откинет?

— Надо сделать так, чтобы не откинул. — Она задумалась. — Маленький оазис с родником. Цветник, огородик. Кое-какая живность.

— Обширный винный погреб, книги по ботанике, — серьезно поддакнул Юмазис— Вообще-то неплохо бы у самого Присса спросить, что ему может понадобиться.

Оба хмуро посмотрели на письмоводителя:

— И спросим. Непременно спросим…

Блеяние переходивших через большак коз вывело Баулика из прострации, и он снова услышал спокойный голос Риль.

— Конечно, все оказалось совсем не так просто, как мы думали. На создание оазиса ушло около года напряженного труда. Увидев свой новый дом — двухэтажный, добротный, красного кирпича, — Присс обрадовался как ребенок. Он ходил по саду, благоговейно касался листьев и цветочных лепестков. Он был совершенно счастлив и хотел только одного — чтобы мы поскорее ушли. Довольные собой, мы поспешили обратно в Академию.

— Но его президентство остался недоволен вашей работой?

Риль усмехнулась:

— Его президентство даже слушать нас не захотел. Он заявил, что мы едва бросили семена в почву, а уже хотим получить плату за собранный урожай.

— Умнейший человек! — воскликнул монах.

— Орк, — поправила Риль.

— Тем более.

— Выпроваживая нас за пределы кабинета, он порекомендовал нам заняться полезными для общества делами и не беспокоить его лет десять, а то и пятнадцать.

— И вы смирились?

— А что оставалось делать? — Она пожала плечами. — мы стали ждать. Юмазис подался на крайний север и предложил свои услуги какому-то герцогу.

— А вы?

— Я… Я сидела дома. По большей части.

— Вы не поддерживали связь?

— Нет. С чего бы? — удивилась Риль. Монах захлопал светлыми ресницами:

— Все-таки столько лет за одной партой…

— Тем не менее у нас не было ничего общего. Кроме этой самой парты.

Нежно-розовое солнце упало за горизонт, и по полям пополз туман. Воздух посвежел. Не говоря ни слова, Риль свернула с дороги и спешилась возле одиноко растущего кедра. В руках у нее оказался толстый сверток, и пока Баулик выбирался из стремян и разминал затекшие ноги, его спутница разожгла костер и поставила небольшой шелковый шатер. Не желая ударить лицом в грязь, монах извлек из своих дорожных тюков скатерть, брынзу, кусок ржаного хлеба и пяток вареных репок. Неодобрительно покосившись на эти скромные блюда, Риль стянула сапоги и прилегла на траву.

— Что, ваша святая обитель переживает тяжелые дни? Не хватает денег на нормальную еду?

— Зря вы так. Овощи весьма пользительны для здоровья.

— И Юз теперь тоже эту ботву ест?

— Как и все мы, пресветлый настоятель отринул трупоедство, — с достоинством ответил Баулик.

Риль неопределенно хмыкнула и подбросила в костер несколько веток.

— Разрешите поинтересоваться… — Шустро расправившись с репками, Баулик придвинулся к ней поближе. — Разрешите поинтересоваться, куда мы все-таки направляемся? Проведать пустынника Присса?

— Именно. Проведать Присса.

— А почему же мы тогда движемся на запад? Заюльская пустыня находится к востоку отсюда.

— Мой дорогой служитель культа, неужели ты думаешь, что я собираюсь тащиться на другой конец света верхом?

Монах испуганно моргнул:

— Полетим на драконе?

— Странно. Я думала, что ты спросишь, не полетим ли мы на метле.

— Оно бы можно, но не с моей комплекцией, — хихикнул Баулик. — Мне метла особая нужна.

— Под седло становятся только очень дряхлые или слабоумные драконы. Первые могут в любой момент умереть, а вторые… Впрочем, не будем о грустном, — сказала Риль. Мы дождемся утра и найдем местную точку телепортации. Все очень просто.

— Сударыня, а вы хорошо умеете? Телепортировать-то?

— А как же. Открываю учебник — и начинаю действовать строго по писаному. Пока никто не жаловался.

В костре сухо потрескивали шишки.

— Это опасно?

Риль пожала плечами и села, обхватив колени руками:

— Не беспокойся. Спи. Завтра будет трудный день. Прохладная мягкая ладонь на мгновение опустилась монаху на лоб. Он забормотал было протестующе, но накатившая волна сна оказалась столь сладкой, столь желанной, что ноги сами понесли его к шатру. Завернувшись в одеяло, Баулик почувствовал, что оно пахнет лавандой.

«Колдунья», — с неожиданным для самого себя умилением подумал он.

Утро выдалось солнечным и ветреным. Небо было чистым, только в самой вышине неслись пушистые белые перышки.

— Это хепа, — сказала Риль, протягивая Баулику серебряную чашку, до краев наполненную коричневым непрозрачным зельем. — Отвар, приготовленный из листьев и стеблей призернянки волоконной. Такому заядлому любителю растительной пищи, как ты, должно прийтись по вкусу.

Чародейка по-прежнему сидела у костра. По боковому шву ее брюк полз деловитый рыжий муравей.

— Выглядит как навозная жижа, — закапризничал Баулик.

— А ты не смотри, ты пей, — посоветовала Риль.

Несмотря на странный вид, напиток оказался очень приятным на вкус. Густой, обжигающий, он согревал и придавал бодрости.

— Вы вчера так и не закончили, — заметил монах, с удовольствием прихлебывая хепу.

— Что не закончила?

— Ну как что? Рассказ.

— По дороге закончу. Собирайся, — ответила Риль и пошла отвязывать коней.

Десять минут спустя они выехали на тракт. Баулик нетерпеливо поерзал в седле.

— Так что было дальше? — спросил он. — Когда вы вернулись…

— Скорее когда нас вернули. — Опустив поводья, она забрала волосы в хвост. — Однажды утром я нашла у себя в кармане записку: «Приходи немедленно. Хи Нарргак.».

— Ага! Дилетантики мои явились! — За прошедшие десять лет голос ректора сделался еще более тонким и пронзительным. — Надеюсь, вы уже нашли себе более подходящую профессию, чем магия, кхе-кхе?

— Не искала, — ответила Риль, неловко вытирая руки о штаны. Кончик ее носа был измазан чем-то синим.

— Разве наш подопечный несчастлив? — удивился Юмазис. Выглядел он представительно: шитый золотом камзол, замысловатый шелковый шарф, сапоги змеиной кожи. В коротких волосах блестели алмазные заколки.

Орк тяжело заперхал:

— А вот в этом, мальчик мой, вам предстоит убедиться самим.

Ни Риль, ни Юмазис так и не успели увидеть телепортирующего жеста ректора, только сырая затхлость кабинета сменилась вдруг одуряющим жаром и невыносимым, давящим солнечным светом. Они были в Заюльской пустыне.

— Лихой старичок, — восхитился Юмазис, торопливо наматывая шарф на лицо.

— А одежонку ты ничего подцепил. Богатенькую.

— Да мне по рангу положено, — смутился он. — Сам знаю, что выгляжу как ярмарочный петух. Оазис открылся им за ближайшим же барханом. Высокие стены, защищающие сад от песчаных буранов, были увиты сочным плющом, в щели пробивались трава и мох. На голой, рассохшейся земле буйно цвел куст шиповника. От иррациональности этой картины у Риль по спине побежал холодок.

«Глупо как. Неправильно», — с неожиданной тревогой подумала она.

Створки ворот раскрылись, и из оазиса выступил целый караван самодовольных верблюдов. Рядом с караваном шествовал облаченный в белые одежды человек. Не прошло и минуты, как ворота снова отворились, выпуская роскошные носилки, сопровождаемые охраной. Следом проскользнул пеший отряд торговцев.

— Ох, — выдохнул Юмазис. — Проходной двор. Риль поежилась.

— Пойдем, — сказала она. — Посмотрим.

Оазис кишел людьми. Казалось, что на площади, немногим превосходящей средних размеров городской квартал, собрались сотни, а то и тысячи. Под каждым деревом кто-то спал, повсюду виднелись палатки и шатры. Песчаные дорожки были затоптаны, цветы сломаны. Воняло потом и мочой.

На окнах красного домика появились ставни, неумело сработанные из кусков большого ящика. Дверь была закрыта, и только тоненькая ниточка дыма, выбивающаяся из треснувшей форточки, говорила о том, что здесь еще кто-то живет.

— Беда, — буркнул сквозь зубы Юмазис, отпихивая ногой лоснящуюся пегую крысу.

Крыса сдвинулась едва на шаг. В ее глазках посверкивало спокойное ожидание.

— Надо как-то попасть внутрь. — Риль вскарабкалась на подоконник и заглянула в щель между досками ставен и стеной. — Он на кухне.

— Так окликни его. Помнится, ты была любимой ученицей глухонемого паралитика Вукса. Вот уж кому была наипрямейшая польза от своего мастерства.

Риль глубоко вдохнула, собирая силы.

«Тробан. Тробан. Тробан, — позвала она, мысленно потянувшись к Приссу. — Откройте мне, Тробан. Впустите меня». В домике что-то загромыхало и забулькало. Заскрипели половицы. Дверь приотворилась, и сиплый голос произнес:

— Кто здесь?

— Это мы.

— Кто — мы?

— Маги.

— Неофициальные. Студенты.

— Вспомнили, значит… — Он неразборчиво прошептал еще что-то. — Ладно, заходите, раз пришли.

Внутри жилище Присса почти не изменилось. Немного поистрепались ковры, потускнела позолота, но в целом все было так, как прежде.

В кухне плавали едкие щекочущие запахи, источником которых был низкий короб, доверху заполненный толчеными сухими лепестками.

— Такие вот дела, — устало сообщил бывший письмоводитель, опускаясь на табурет.

Его пальцы потянулись к лежавшей на столе глиняной трубке, вытрясли ее и привычным движением набили цветочным крошевом. Чиркнула спичка, и по дому пополз густой сладковатый дым.

— Рассказывайте, как вы тут блаженствуете, — развязно бросил Юмазис.

За окном послышались крики, разноголосая ругань и щелканье бича. Тробан вздрогнул.

— Вчера они снова пошли на приступ. Едва отбился. — Он глубоко затянулся. — Сам не знаю как. Чудом. А ведь все начиналось так хорошо, так хорошо. Это был рай земной — тихий, солнечный, восхитительный. Я просыпался поздно, неторопливо завтракал прямо в саду, слушал птичьи трели. Господи, господи…

Он закрыл лицо руками и застонал.

— У меня открылись способности. Правда, не смейтесь, я оказался талантливым селекционером. Мои огурцы не боялись засухи, моя клубника плодоносила трижды в год. Я вывел новый сорт лилий — медовую красавку. — Он тоскливо посмотрел на короб с лепестками. — Ее аромат…

Голос Тробана снова прервался. Он вскочил, достал из шкафчика мутную зеленую бутыль и тщательно ее взболтал. — Понюхайте. Это красавка. То, что от нее осталось, Чувствуете? Она была королевой.

Крики за окном перешли в жуткий, нечеловеческий вой. Бич хлестал не переставая.

— Вопи, мерзавец, вопи! Тебе и этого еще мало! Такого верблюда угробил, выродок, криворук проклятый, — рычал невидимый экзекутор.

— Обстановка становится чрезмерно недружелюбной. — Юмазис шевельнул бровью, и воздух вокруг наполнился крошечными, почти неразличимыми хрустальными колокольчиками. Колокольчики нежно позванивали на самом пределе слышимости. Уличный шум стих моментально.

Продолжайте, — сказала Риль.

Тробан нервно покосился на висящий перед его носом кусочек хрусталя.

— Тот человек появился в три часа пополудни. Я вышел за ворота оазиса — мне нравилось гулять по пустыне — и увидел, как он лежит без сознания у самой стены.

— Кто это был?

— Да какая разница — кто? Купчишка какой-то. Круком его звали, кажется. Или Курком? От каравана отбился. Я его выходил, воды дал с собой, пищи. Верблюда — одного из тех, что вы мне оставили.

— И он ушел?

— Ушел. И чего мне стоило подсунуть ему ягоды кусачего плюща? Или сок маслюка болотного? Нет, я зачем-то дал ему уйти.

Воцарилось молчание. Риль перебирала душистые лепестки и искоса поглядывала на Присса, который то вставал, то садился, то начинал вприпрыжку прохаживаться по кухне, переставляя с места на место тарелки и горшки. Взгляд у него был неспокойный, бегающий, на щеках и лбу горели алые пятна.

«Да он пьян! — подумала она. — Или…»

— Тробан, а что это вы курите?

Курю? Ах, вы имеете в виду… — Он удивленно посмотрел на медленно расплывающееся колечко дыма. — Красавку. Мою медовую красавку. Лучшую из лилий. Хотите попробовать?

Неловко цепляясь за шторы, он залез на стол и достал и подвесного шкафчика еще две вересковые трубки.

— Через три месяца после отбытия Крука началось форменное столпотворение. Они все шли и шли. Воду просили.

— Зачем же вы их впускали? — удивился Юмазис, покусывая мундштук. — Гнать надо было в шею.

— Да я пытался. Перелезли через стены, открыли ворога. Сам еле успел укрыться. Дом штурмуют каждый день. Хотят меня выкинуть и постоялый двор устроить. Но тут заклинание какое-то, похоже, действует. Не могут ни двери выломать, ни поджечь. Так что облепят со всех сторон, поорут, подубасят, да и отступятся.

Риль осторожно втягивала в себя дым, впитывала его бархатный аромат. Трубка тихо и довольно урчала.

— Мой оазис оказался бесценным местом отдыха на пути через Заюльскую пустыню. — Присс вздохнул. — После десятого каравана от сада не осталось ничего. Во всяком случае, ничего достойного называться садом. Но я им не дал погубить королеву. Сам, все сам. Мне было бы невыносимо сознавать, что кто-то другой…

Он замер, горестно глядя перед собой.

— Надо что-то решать, — сказала Риль, поднимаясь с пола.

— П-погоди. Мне дурно.

— Что с тобой?

Юмазис покачнулся и упал с табуретки. Его лицо обиженно вытянулось.

— Голова кружится, у тебя нет?

— Нет.

— Небось твой полуэльфийский организм по-другому устроен. Пресвятая матерь Амна, куда это я плыву?

— Никуда ты не плывешь, ты валяешься мордой в венике.

— Глупая ты. Зато добрая. Когда не злишься.

— Ого! — Риль повернулась к Приссу. Тот по-прежнему смотрел в пустоту.

Пожав плечами, она снова поднесла к губам трубку Некоторое время ничего не происходило. Потом сердце остановилось выдало серию бешеных ударов и застучало вдвое быстрее обычного. Тут же налетел горячий вихрь, единственный светильник ударил солнцем, а просторное доселе помещение сжалось до размеров шкатулки.

— Ого! — повторила Риль, на этот раз куда веселее.

Она огляделась. Потолок, еще пару минут назад внушавший доверие, теперь раздувался и колыхался, как парус. Стены вибрировали. Дверной косяк неприлично кривился. Но самое ужасное творилось внизу, возле самых ног. Похрипывая и стрекоча, на полу извивалось нечто, больше всего похожее на полуразумную водоросль макеу, разросшуюся до размеров крупного барашка.

— И все-таки, что мы будем делать? — спросила водоросль голосом Юмазиса. — Надо думать скорее, пока не начался отлив.

Риль покивала и присела рядом с Приссом, стараясь не уколоться о тонкие иглы, растущие из его груди и боков.

— Я хочу спокойствия, — сказал он.

— Мы знаем.

— Тишины.

— Да.

— И одиночества.

— Да.

— Чтобы никто и никогда.

— Похоже, таких мест на свете нет. Даже если мы выгрызем для вас пещеру в монолитной скале, глубоко под землей, туда непременно вломятся дружелюбные и общительные гномы с женами и детьми. И хорошо, если только они.

Присс ссутулился:

— Только не дети! Умоляю вас! Только не дети.

— Может, убить вас? — серьезно поинтересовалась Риль.

— Может быть.

— А смысл? — вмешался Юмазис — В Ристаговых Подземельях нет одиночных камер.

— Пожалуй. Тогда там должно быть весьма тесно. Они помолчали. Недоуменно щурясь, Риль рассматривала свои штаны. По мягкой коричневой ткани суетливо сновали крупные блестящие жуки. Они шевелили усиками, сучили лапками и всем видом показывали, что находятся на своем законном месте.

— Какое здесь сильное течение! — воскликнул Юмазис. — Так и относит в сторону!

— Красавка моя, шептал Присс… — Красавка…

— Рыбки! Смотрите, какие рыбки! Радужные! Не распугайте!

— Похож на кленового листегрыза, — рассуждала Риль, поглаживая одного из жучков по гладкой спинке, — только вот жвалы… Меня определенно смущают жвалы.

— Гляди, она к тебе плывет!

— Какой аромат был…

Светильник замигал, зачадил и погас. В темноте клубы дыма казались особенно густыми, тяжелыми, очень вещественными. Сквозь щели в ставнях пробивались пыльные лучики.

— У меня есть идея, — сказала вдруг Риль, отбросив со лба волосы. — Не хотите послушать?

— Что же это была за идея? — Баулик легонько подергал спутницу за край плаща.

Та смотрела в сторону.

— Безумие.

— Что?

— Это было безумие.

Риль снова замолчала и не вымолвила ни слова, до тех пор пока на горизонте не замаячила черепичная крыша большой придорожной гостиницы.

— Оставим там коней. Они нам пока не понадобятся. Хозяин гостиницы был красен, дороден и потлив. Скрестив на груди волосатые лапищи, он приветственно бубнил;

— Угодно ли комнату? Только утром освободился отличный номер с балконом и ванной. Как раз для знатной дамы! И каморочка для слуги имеется. Сторгуемся на трех монетах?

— Я не слуга! — обиделся Баулик. — Я монах. Инок. Смиренный служитель Отца нашего Непостижимого, пред коим склоняется все сущее, покорное Его бесконечной власти, исполненной извечной мудростью, — затараторил он, вспомнив, что уже сутки не молился. — Ибо Он есмь единственная правда мира, и свет, и жизнь, и воздух.

— О! Сам сказал, что служитель!

— Но не слуга.

— Подумаешь, разница. Огромная!

— Нам конюшню, — прервала спор Риль. — На день.

— Коню-ю-юшню, — разочарованно протянул хозяин. Его сизый облупленный нос презрительно сморщился.

— Тогда, девка, шуруй сама за сеном. Некогда мне тут с вами цацкаться.

Риль не сдвинулась с места.

— Для лошадей, само собой разумеется, — Она подбросила в воздух увесистый мешочек.

Мешочек убедительно звякнул.

— Накормить, напоить, почистить. Со всем возможным старанием. Вернусь, проверю.

Хозяин истово закивал:

— Слушаю, сударыня! Как конька-то величать вашего?

— Это так важно? Фаворитом.

— А мою кобылу — Лучитией! — поспешно добавил Баулик.

Когда здание гостиницы скрылось за холмом, монах спросил:

— А почему вы его колдовством не проучили? — Голос его слегка прерывался: у Риль оказалась на редкость стремительная походка.

— За что?

— За невежливость. Разве так можно себя вести? Ужасный чурбан!

Она пожала плечами:

— Не хватало мне еще свое превосходство всяким чурбанам доказывать.

— Но…

— Глупости это, Баулик.

— Его надо было проучить! — настаивал тот.

— А ты не находишь, что подобные мысли не должны посещать ум чернеца?

У подножия холма они остановились и перевели дух. Риль наполнила флягу в протекавшем неподалеку ручейке и, опустившись на землю, усадила рядом монаха.

— То, что случилось тогда в оазисе, — чудовищно. Отвратительно… — Она запнулась, подыскивая слова, Мы с Юмазисом были не в себе, хотя это, конечно, не оправдание. Я до сих пор не понимаю, как мы могли… Как мы могли создать… Совершить такое.

— О чем вы?

— Сейчас поймешь. Надень маску. — Риль протянула ему кусок вышитого сатина.

Баулик покорно нацепил ткань на лицо и завязал тесемочки.

— Магическая? — спросил он.

— Да. Погоди. Не мешай мне.

Покорно вздохнув, монах встал и отошел подальше, к зарослям крапивы. Тем временем Риль сложила ладони лодочкой и, опустив голову, что-то зашептала. Потом выкрикнула несколько звенящих непонятных слов. Воздух перед ней оплыл, обнажая режущий глаза прямоугольник.

— Идем, — сказала она, протягивая монаху руку. — Смотри только вниз.

Баулик внутренне сжался, но ничего особенного не произошло. На мгновение солнце погасло, а потом вспыхнуло куда ярче прежнего. Под ногами зашуршал сероватый песок.

— Прибыли, — объявила Риль.

— Теперь куда? — спросил Баулик, затравленно оглядываясь.

Здесь господствовал ветер. Он налетал жаркими порывами, обжигал и царапал кожу, забирался под одежду.

— Прямо.

— Глаза болят, — пожаловался монах несколько минут спустя. — И слезятся.

— А у меня, можно подумать, не болят.

— Ну, у вас там примеси всякие эльфийские. В крови. Риль угрожающе зарычала:

— Если тебя что-то не устраивает — можешь вернуться.

— Пешком, что ли?

— Как угодно. Это, знаешь ли, твои проблемы.

— Нет.

— Что — нет?

— Я не могу вас бросить здесь одну! — Он выпятил грудь.

— Спасибо.

— Ах, не за что. Я всего лишь следую заветам Отца нашего Непостижимого, озаряющего светом своим весь мир бесконечный, населенный существами Ему покорными, и ласковыми, и кроткими. Ибо Он есмь тепло, Он есмь пламя, Он есмь жизнь, — забормотал Баулик, ускоряя шаг.

На первый скелет путники наткнулись минут через пятнадцать. Он лежал на ребристом песке — изъеденный, жалкий, — широко раскрыв беззубый рот. Чуть поодаль валялся полузасыпанный резной посох.

— Кто он? — испуганно спросил монах.

— Понятия не имею. Судя по всему — человек.

— Но что с ним?

— Он умер. По-моему, это очевидно. — В голосе Риль прозвучали такие странные нотки, что Баулик предпочел заткнуться.

Они перебрались через серповидный бархан и остановились. Вокруг царили смерть и разрушение. Повсюду виднелись обломки камней, коряги, человеческие кости. Костей было особенно много — маленьких и больших, почти целых и изломанных, словно здесь погиб несчетный полк солдат. Но не на черепа и не на остатки когда-то величественных стен смотрел монах.

Посредине бывшего оазиса росло огромное уродливое дерево. Его корни цепко впивались в иссушенную почву, а голые колючие ветви тянулись к стоящему в зените солнцу. Густые капли смолы стекали по стволу, срывались с сучьев на землю.

— Отец Непостижимый…

Дерево вызывало страх, Панически хотелось развернуться и бежать, бежать прочь, чтобы только не видеть этого жуткого силуэта на фоне белесого неба.

— Что это? — прошептал Баулик, уже подозревая истину.

— Это он. Тробан Присс, письмоводитель, — одними губами ответила Риль.

Застывая, смола образовывала на песке черные бугристые наросты, распространяющие резкий коричный запах.

— То, что он выделяет, — сильнейший яд. Чтобы никто не захотел подойти к нему ближе чем на милю. Никто и никогда.

Здесь не было даже змей, даже вездесущих ящерок, даже насекомых.

— Нам казалось, что идея великолепна. И сам Присс пришел от нее в восторг. Он говорил, что всегда мечтал полностью вникнуть в жизнь растений, понять…

Широко раскрыв глаза, Баулик смотрел на волнующуюся мощную крону.

— Я не помню, как все случилось. Как мы превратили его. — Она перевела дыхание. — Очнулась я от крика. Стоя на коленях перед деревом, Юмазис кричал — хрипло, дико, болезненно. Оазис был мертв.

— Почему же вы не вернули Приссу прежний облик?

— Мы не могли. Сделать человека чудовищем несоизмеримо проще, чем чудовище — человеком.

Монах робко погладил Риль по руке:

— А может, ему так лучше?

— Некоторое время ему действительно было лучше. Но потом сюда снова потянулись люди.

— Зачем?!

— За ядом. За смертельным, эффективнейшим ядом.

— Боги небесные!

— Кого-то интересовала сама отрава, кого-то — золото, что можно за нее получить. — Риль подошла к дереву и прижалась щекой к его сухой коре. — Они умирали здесь десятками. Сотнями. Но некоторым удавалось спастись. Потому паломничество продолжалось. Лет двадцать назад один кретин распустил слух о том, что это место — священная роща самого Ристага, символ его ярости и гнева.

Она стиснула кулаки:

— Роща! Казалось бы, ничего глупее и придумать невозможно! Но народ поверил. Все так любят красивые и значительные легенды.

Бешеный порыв ветра заставил ее замолчать. Песок поднимался в воздух, заслоняя небо. Вместе с ним отрывались от земли и летели ветхие лоскутки, бывшие когда-то одеждой, обломки костей, куски кожи.

— И вы не могли помочь? — спросил Баулик.

— Кому? Людям? Приссу?

— Приссу.

— Я боялась снова ошибиться, потому вернулась в Академию. Я должна была все обдумать. И еще многому научиться.

— А как же Юмазис?

— Он повредился. Сошел с ума. Твердил, что не может этого вынести. Что мы — уроды, твари, которым нет места на этом свете. Он пытался покончить с собой. Пытался убить меня. Потом успокоился, словно принял какое-то решение. Однажды ночью он ушел. И долгие годы я ничего не знала о его судьбе.

Риль задумчиво склонила голову. В ярком солнечном свете ее волосы были ослепительно золотыми. Минуту спустя она повернулась к Баулику:

— Отойди чуть-чуть.

— Что вы собираетесь делать?

— Репу сушить. Монах заволновался;

— Хотите его расколдовать?

— Да.

— А вы не боитесь, что… — Он запнулся. Риль отряхнула пыль с брюк.

— Боюсь. Но дальше так продолжаться тоже не может! — Она мельком глянула на Баулика и отвела глаза. — В последний раз я была здесь три года назад. Возле дерева собралась целая компания — несколько человек, гном и орк. У всех на лицах были повязки. Они собирали смолу в специальные ведерки, соскребали ее с корней, со ствола. А по коре все ползли и ползли вязкие черные капли. И мне показалось, что дерево… Что дерево плачет.

По спине Баулика побежали мурашки.

— Они выжили? — шепотом спросил он.

— Кто, собиратели яда? Не думаю. Повязки-то у них были самые обыкновенные.

Монах открыл было рот, чтобы ответить, но Риль знаком призвала его к молчанию. Расстелив на песке свою накидку, она встала на колени. Ее взгляд был прикован к дереву. Сперва она просто смотрела — пронзительно, изучающе. Потом с ее губ сорвались первые слова, и Баулик увидел, как с. накидки поднялось ввысь целое облако сиреневых искорок. Потом Риль протянула к дереву руки, и оно потянулась к ней ветвями. Чародейка продолжала что то говорить, но монах уже не мог различить отдельных фраз — речь звучала как рокот горной реки, как шум барабанящего по крышам дождя.

— Отец наш Непостижимый, все видящий, все знающий, не оставь меня, спаси меня, сохрани, наставь на путь, озари сиянием своей мудрости, — зачастил он, пытаясь успокоиться, не дай свершиться злу. Распахни объятия для душ страждущих и горюющих. Прости нам прегрешения, ибо не ведаем, что творим.

Дерево качалось. Дрожал ствол, крона, сучья. Вылезали из земли толстенные корни. Бывшие неподалеку камни покрылись сетью трещин. Не переставая читать молитву, Баулик зажмурился.

А заклинание уже жило своей жизнью — нечеловечески высокий, прекрасный голос выводил ноту за нотой, сплетая песню. Хрустальные звуки переливались, становились все тоньше и тоньше, пока не исчезли совсем. Баулик перевел дух и открыл глаза.

Дерева не было. В двух шагах от Риль лежал, свернувшись калачиком, обнаженный человек.

— Мой мешок, — сказала она вставая.

Монах очумело мотнул головой и подал чародейке холщовую сумку.

— И флягу.

Смочив полотенце водой, Риль осторожно протерла лицо Присса и накинула ему на плечи длинную льняную рубаху. Бывший письмоводитель тихонько застонал и попытался выпрямиться.

— Как я устал, — хрипло проговорил он. — Как я устал, Риль. Хочу отдохнуть.

Та ласково кивнула:

— Я знаю. — Ее пальцы коснулись висков Присса.

— Что вы делаете? — встревожился Баулик.

Но Риль его не слышала. С ее рук снова сорвались искры, на этот раз — мягкого голубого цвета. Покружив в воздухе, они, словно снежинки, осели на лбу письмоводителя.

— Спи.

Присс вздохнул, словно бы с облегчением, улыбнулся и замер.

— Он отошел? — чужим голосом спросил монах.

— Он уснул.

Пятачок земли под Приссом сперва потемнел, покрываясь плодородной почвой, зазеленел, зарос травой и цветами. Потом пески заколебались, и крошечная полянка поднялась в воздух.

На лбу Риль выступили капли пота, но зубы стучали, как от холода. Она что-то выкрикнула, и клочок земли стал стремительно уменьшаться в размерах, одновременно покрываясь матовой морозной оболочкой, Баулик охнул и на мгновение потерял сознание. Когда он снова пришел в себя, в руке чародейки покоился небольшой предмет, по форме напоминающий голубиное яйцо. Его скорлупу покрывали все густеющие ледяные узоры. Какое-то время внутри еще можно было различить силуэт спящего человека, но вскоре яйцо совершенно потеряло прозрачность.

— У-у, — только и смог вымолвить потрясенный волшебством монах.

Риль бросила на него рассеянный взгляд.

— Надо торопиться. Пока портал еще держится, — сказала она и шатаясь побрела назад.

— Кто? Куда? Зачем? — сурово осведомился через окошко солдат, охраняющий Третьи Северные Ворота Хан-Хессе. От него славно пахло пивом и луком.

— По ночам — не положено.

Баулик обреченно сжался в седле. Он боялся ночевать на продуваемом всеми ветрами лугу перед воротами, где жгли костры и пели песни весьма темные и подозрительные личности.

— Риль Арбигейла, — сказала его спутница, наклоняясь окошку и пихая под нос стражу какую-то бумагу.

Тот громко сглотнул и зазвенел засовами.

— Добро пожаловать домой, сударыня, надеюсь, ваше путешествие было удачным?

Риль пожала плечами.

— Не нужны ли сопровождающие? Я мигом прикажу! Вы уж простите, если что не так — время-то нынче какое! Тревожное! — суетился солдат, сияя в ночи белоснежными перчатками и поясом.

— Не беспокойтесь, я все понимаю.

— Хорошо вам отдохнуть с дороги, сударыня. И достойному иноку — тоже.

Баулик расплылся в довольной улыбке.

— Какой воспитанный воин, — сказал он, миновав ворота. — Какая любезность, какое внимание!

— Моя семья живет в Хан-Хессе почти две тысячи лет и пожертвовала изрядные суммы на нужды города, — пояснила Риль.

Они выехали на большую семиугольную площадь, по краям которой стояли скульптуры черного мрамора. В центре площади располагалось широкое низкое здание, украшенное многочисленными барельефами.

«Академия, — догадался Баулик, — Колдодурня.»

Риль протяжно свистнула и спрыгнула на землю. Стукнула дверь, и из тумана выбежало низкорослое существо с непомерно длинными руками. Залопотав что-то доброе, существо подхватило за уздечки обоих коней и увлекло их за собой.

— Это конюх. Пойдем.

Риль взяла монаха за локоть и потащила к входу.

Просторный вестибюль ярко освещался стосвечной хрустальной люстрой. Мебели здесь не было, если не считать нескольких каменных скамеек для посетителей. — Очень холодные, — бросила на ходу Риль, — чтобы подолгу не засиживались.

Миновав вестибюль, они нырнули за какую-то драпировку, прошли по темным залам и оказались в уже знакомом Баулику гулком коридоре.

— Тут, — сказала чародейка и решительно постучала в одну из дверей.

— Открыто, открыто, проговорил хриплый старческий голос.

В комнате ректора было душно. Древние шкафы, кушетки и ширма источали специфический аромат старости. Скрюченная фигурка Хи Наррга казалась особенно жалкой на фоне массивного письменного стола.

Вот, ваше президентство, — сказала Риль, доставая из нагрудного кармана искрящееся яйцо.

— Занимательно, хе-хе, занимательно, — ответил он. Довольно необычно, но действенно. И что теперь?

— При себе буду носить. Всегда. Не дам потревожить. Ректор покивал, с кряхтением поднялся и ушел за ширму. Вернулся он, неся длинную платиновую цепочку.

— Сама прикрепишь. После того как пройдешь сквозь Грозу.

Риль почтительно склонила голову.

— А посланнику Юмазиса, пожалуй, и домой пора.

Монах посмотрел на чародейку, и ему захотелось остаться, предложить ей вместе бродить по дорогам, беседовать обо всем, стать друзьями. На мгновение в хвойных глазах промелькнуло тоскливое, отчаянное одиночество — промелькнуло и пропало. Улыбнувшись, Риль погладила Баулика по плечу и сказала:

— Мы еще увидимся. Наверное.

Затем раздался хлопок, что-то задребезжало, и перед ним распахнулись монастырские врата. Сзади заржала Лучития.

— Ты вернулся, — произнес знакомый голос, и из темноты выступил пресветлый настоятель. — Расскажи мне обо всем.

Заснул Баулик только под утро. Он долго ворочался в жесткой постели, переворачивал подушку, то скидывал, то снова натягивал одеяло. Когда за окном занялся рассвет, он впал в беспокойный полусон. Ему привиделись окруженное тополями поле, тонконогий жеребец, ступающий по покрытым изморозью желтым листьям, и дремлющая в седле всадница. В руке она держала факел, дым от которого медленно поднимался в нависшее над ними лохматое сиротливое небо.

3. ЕЕ ПОРТРЕТ В КАМНЕ

Он сидел на скамейке, механически водя носком ботинка по мелкому темному гравию. Камешки со стуком пересыпались, образуя неглубокую борозду, в которой кое-где проглядывала земля.

Напротив, неясно серея в ранних сумерках, возвышался храм Всемилостивой Амны — Матери всего сущего. Служба недавно закончилась, развешенные на нитях бубенцы еще скорбно позванивали, а смутно слышимый хор выводил:

— Обернется с состраданьем, плач сестер услышав тихий… Ликом строгим и печальным… Материнскою любовью… Светом озарит… Озарит…

Здание было приземистым, округлым, с гладкими стенами и новенькой жестяной крышей. Вечнозеленый плющ весело струился по трубам, опутывал колонны и балконы, густыми прядями свисал с карнизов. Плотные наружные шторы были чуть приподняты, отчего окна казались хитро прищуренными глазами на мохнатом, нечеловеческом лице.

Начинало темнеть, и народу на улице становилось все меньше. Игравших на площадке детей увела няня, в скверике сворачивал инструменты духовой оркестр. В конце аллеи появился фонарщик, толкавший тележку с лестницей и бутылью масла.

— Подайте милостью Амны, — заученно твердила устроившаяся на золоченом крыльце нищенка. — Подайте убогой, я за вас Матерь всеблагую молить буду. Подайте грошик. Перебирая пальцами засаленный красный платок, она встала и заковыляла по дорожке, не переставая причитать:

— Ой, не оставьте, люди добрые, не дайте сгинуть. Ой, не погубите. Ой, пожалейте мою старость.

Из храма вышла седая благообразная женщина, ведущая за руку русоволосую девушку в дорогой, но великоватой ей шубке, нетерпеливо оглянулась, словно высматривая припозднившуюся карету.

Заприметив состоятельных прихожанок, побирушка бросилась к ним и зачастила:

— Ноженьки мои бедные устали, рученьки отсыхают, головушка раскалывается, во рту сухарика второй день не было, сердчишко ноет, смертушка-то вот-вот…

— Возьми на здоровье, — сказала пожилая дама, протягивая ей блеснувшую золотом монету. — Откроем сердца чистоте.

— Матушка! Радетельница! — Попрошайка расплылась в беззубой улыбке. — Дай-то вам Амна!

— Все в милости ее.

— Лицо-то какое у вас доброе, ясное!

— Матерь наша небесная завещала жалеть ближних своих. Ведь настанет время — и ты захочешь от них жалости.

Сидевший на скамейке человек поморщился, нахлобучил шляпу и собрался было идти, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он резко обернулся. Нищенка смотрела в вечернее небо, беззвучно шевеля губами. Седовласая дама продолжала говорить, молитвенно сложив руки на груди. А ее спутница стояла чуть в стороне и пристально, зовуще глядела на него.

Она была совсем молода, но глаза ее были глубокими, печальными, смертельно усталыми.

— Мне нужен портрет, — одними губами проговорила она. — Портрет в камне.

В следующий момент он встал и сделал несколько неуверенных шагов навстречу девушке, потом обхватил ее за плечи, защищая ото всех, и повлек прочь.

Все произошло так стремительно, что увлеченная беседой дама ничего не заметила.

— Делается-то что, смотрите! — закричала попрошайка. — Внученьку вашу злодей похитил!

Он на мгновение обернулся на бегу, ожидая увидеть ярость, негодование и слезы, но седовласая женщина лишь спокойно, с легкой усмешкой смотрела им вслед.

Стек выпал из его пальцев и покатился по полу. Он вздрогнул, потер лоб и потянулся за инструментом.

— Смотри-ка — заснул, — сказал мастер. — Что ж ты меня не разбудила, милая?

Девушка молчала. Ее лицо в свете фосфорной лампы казалось холодной гипсовой маской.

Я думаю, нам стоит попробовать разжечь костер, — сказал Хёльв. — А то так мы далеко не уйдем.

Он стоял на небольшом пригорке и постукивал одним сапогом о другой, стараясь стряхнуть с них снег. Кругом, насколько хватало глаз, простиралось царство сугробов и обледенелых веток. С тех пор как друзья покинули Брасьер, прошло несколько часов, и обступивший их лес становился все более густым и темным.

Тропинка, по которой они шагали, истончилась, временами пропадая совсем, теряясь среди белых стволов и коряг. Уже в который раз за сегодняшний день Хёльв пожалел о принятом решении свернуть с надежного, но кружного тракта на более прямую лесную дорожку.

— Мы и с костром далеко не уйдем, — мрачно отозвался Лэррен. Длинные волосы эльфа покрывал иней.

— Хоть передохнем, погреемся, — настаивал юноша, — А то упадем без сил — и всё. Пойте погребальные молитвы.

— Да. Руки согреем, а зады еще больше отморозим.

— Будем равномерно переворачиваться. Как куропатки.

Лэррен посмотрел на Хёльва со скрытым упреком, демонстративно шмыгнул носом и пошел собирать ветки. Проводив его взглядом, Хёльв вооружился толстой корягой и принялся очищать от снега пятачок земли, надежно закрытый от ветра густым кустарником и стволами трех старых сосен.

— Клянусь жабрами фираскиса, зима — самое мерзкое, самое отвратительное изобретение этой безумной парочки, — бормотал где-то невдалеке эльф.

— Какой еще парочки?

— Как какой? Всемилостивой Амны и ее дружка — Отца Непостижимого. Более чем уверен, что Ристаг тут ни причем.

Хёльв фыркнул. Ему нравилась манера Лэррена говорить о богах как о своих близких, но не очень приятных знакомых.

— Не везет мне в этом году. Второй раз уже без штанов в лесу при такой холодрыге сижу.

— Насколько я помню, еще пару минут назад штаны на тебе были.

Из-за кустов показалось продолговатое, немного разрумянившееся от работы лицо эльфа.

— Да разве это штаны для такой погоды?! Я же, можно сказать, в пижаме! Самые простые шерстяные портки сейчас никак не помешали бы, — сказал он, сваливая на землю охапку хвороста. — Ты не стой, дружок, не стой, ноги в руки — и за дровами.

— А что было в первый раз?

— Колдовские штучки чьи-то.

— Чьи?

— Почем я знаю? — разозлился Лэррен. — Волшебствователей всяких нынче развелось — плюнуть некуда. Ехал себе по лесу, живность всякая копошится, травка шуршит — осень, красота, теплынь. Вдруг птички затихают, трава замерзает, температура катастрофически падает, и я оказываюсь в самом центре какого-то стылого безобразия.

— И что потом?

— Потом я заболел. И теперь тоже скоро заболею. Присев на корточки, Хёльв уложил поверх собранных суков еловые лапки и крепкие большие шишки, с удовольствием втянул ноздрями свежий хвойный запах.

— Флягу давай. И спички.

— Вот еще, — возмутился эльф. — Я сам.

Он ловко спрыснул хворост спиртом и одним движением разжег костер. Хёльв присел рядом на корточки и даже застонал от удовольствия, чувствуя, как потоки горячего воздуха коснулись его продрогших рук.

— Эх, жалко, я лук впопыхах в спальне оставил, — сказал он, — а то бы сейчас зайца подстрелил.

Лэррен навис над огнем, рискуя подпалить одежду. Льдинки в его волосах растаяли и по капельке стекали за воротник.

— Заяц — это славно, — вздохнул он.

— Да, а каких зайцев готовили в замке, — мечтательно произнес Хёльв. — В сметане…

— И с чесночком!

— А рубленая курица с приправами? Эльф громко сглотнул. По его глазам было видно, что он охотно бы съел и сырую брюкву.

— Хоть бы хлебушка сейчас: насадили бы на прутик, поджарили — и никаких деликатесов не надо. — Он приложил ухо к земле и прислушался. — Если поискать хорошенько, то можно здесь найти пару рыжиков.

— Откуда ты знаешь? — поразился Хёльв.

Чую. Они дышат. Еще я по дороге дупло пустое приметил. Можно было бы там заночевать, если бы не мороз. В дупле?

— Ну да, в дупле. А что тут такого? Все лучше, чем на голой земле спать.

— Но там же всякие насекомые!

Поежившись под порывом ветра, Лэррен повернулся к костру спиной. Поерзал, устраиваясь поудобнее, и потянулся к спрятанной во внутреннем кармане второй фляге.

— Для человека, которого только что чудом не повесили, ты поразительно капризен, — заметил он.

— Все равно. Опасаюсь я их. Укусят — лечись потом всю жизнь, — сказал Хёльв.

— Да перемерли жучки-букашки давно! — махнул рукой эльф. — К тому же не думаю, что впереди нас с тобой ждут долгие годы. До утра бы дотянуть — и хорошо.

— Все равно неприятно как-то.

— Каков! Подставлять чужую шею под топор его ничуть не смущает, а поспать на коре — неприятно, видите ли!

— Я же не знал…

— Не знал он! Ладно. Что уж теперь поделать. Надо думать, как отсюда выбираться. Юноша покивал.

— Точно. Тут кто-нибудь живет поблизости? — спросил он.

— Волки, хмуро ответил эльф. — Медведи. Кабаны.

— А более дружелюбный? Например, помянутые тобой зайцы.

Яркий свет костра быстро превратил серые сумерки в густую ночную темень. Сосны чуть поскрипывали под усилившимся ветром и роняли с ветвей крупные хлопья снега.

— Есть только одна возможность, — после долгих раздумий заявил Лэррен, — но она мне не нравится.

Хёльв с готовностью вскинул голову.

— Милях в трех отсюда, в Болотистой Овражине, обитает Нестор Нурр.

— Он что — леший?

— Почему леший? У него там дом.

— Отлично! Попросим его пустить нас пожить пару деньков. Ведь не зверь он? Не оставит погибать?

Лэррен неопределенно пожал плечами, всем своим видом показывая, что ни в чем нельзя быть уверенным.

— Он странный человек. Появился в Брасьере около десяти лет назад и сразу стал известен как талантливый, наверное даже гениальный, скульптор. Барон — тогда им был Мартин Мокрое Ухо — сразу его выделил, приблизил к себе, делал крупные заказы. Да и после того как к власти пришла Амель, Нестор явно не бедствовал. Помнишь статую Тихой Дриады в оранжерее? Это его работа.

Выбрав из груды хвороста крепкую прямую палку, Хёльв поворошил ею пылавшие дрова. Поднялось облако искр.

— Удивительно. Знавал я как-то одного скульптора. В Гёднинге еще. Небогатый был малый, — проговорил он.

— Ну, Нестор не на дриадах себе состояние сделал. Портретист он хороший. Лепил бюсты вельмож. Саму суть в человеке видел, саму душу, истинное лицо.

— Странно, что я его не встретил при дворе, — сказал Хёльв.

— Несколько месяцев назад с ним что-то случилось. Говорят, он стал подавленным, молчаливым, все время чего-то боялся, нервничал. В конце концов купил усадьбу в глуши благо, средствами он располагал немалыми — и погреб себя в ней.

— Может, просто устал от городской суеты? Решил отдохнуть на лоне природы?

— Да? Почему же в таком случае он не наслаждается этой самой природой? Ходят слухи, что Нурр заперся в самом глубоком подвале и буквально носа оттуда не показывает. Даже ест и спит там.

Хёльв пожал плечами, не отрывая взгляда от огня:

— У него вдохновение, только и всего.

— Может быть, может быть, — В глазах Лэррена читалось сомнение. — Ты будешь смеяться, но я нутром чую, что дело тут темное. Я и сам этого скульптора никогда в глаза не видел, но слышал о нем очень и очень многое. Не тот он человек, чтобы бросить все только потому, что его соизволила посетить муза.

— Но иного выхода, кроме как напроситься к нему в гости, у нас нет?

Лэррен развел руками:

— Похоже на то.

— Так чего мы тут рассиживаемся? — возмутился юноша. — Надо скорее идти! Как раз поспеем к ужину.

Он вскочил и потянул эльфа за плечо. Тот с кряхтением поднялся.

— Не уверен, что нам будут рады, но попробовать все же стоит.

До Болотистой Овражины добирались около часа. В лесу совсем стемнело, в просветах между ветками остро поблескивали звезды. Хёльв уныло тащился за Лэрреном, который шел напролом, совершенно не выбирая дороги. В сапогах чавкал растаявший снег, ныли окоченевшие руки, на растрескавшихся губах выступали и тут же замерзали капельки кропи.

«Лучше бы мы остались возле костра, — думал юноша. — Там можно было бы спокойно умереть. Он совершенно выбился из сил, но признаться в этом не решался.

— Откуда ты знаешь, куда идти? — спросил он, когда Лэррен остановился, разглядывая покрытый искристой белой шапкой муравейник.

— Знаю. Нет ничего проще, чем найти в лесу человеческое жилье. Вы, люди… — начал было вещать эльф, но замолчал на полуслове прислушиваясь. — Тихо, тут неподалеку кто-то есть.

Они пригнулись, стараясь скрыться среди зарослей дикой малины, и осторожно двинулись вперед.

— Ага, — прошептал Лэррен. — Идут. Он упал в снег и увлек за собой Хёльва.

— …Арбигейла. Да, именно так мне сказали, а мне уж если что сказать, то навек в башку впечатывается, — услышали они чей-то густой, звучный бас.

— Не путаешь? Странная фамилия какая-то. — Второй голос был ломающимся, мальчишеским.

— Я никогда ничего не путаю! Никогда! У меня память как гранит! — обиженно прогудел бас.

— Чудно как-то.

— Еще бы. Чтоб у чародейки была нормальная фамилия да имя! Ха! Для них это даже зазорно, наверное! Хёльв беззвучно хихикнул.

— Похоже, речь идет о твоей соплеменнице, — шепнул он. Лэррен сморщился как от зубной боли и пихнул юношу локтем в бок.

— Так я не понял, зачем нужен вереск? — спросил мальчишка.

— Как зачем? Чтобы все было по высшему разряду. Чай, не из деревни Квакино ведьму вызвали, а почтенную даму из самого Хан-Хессе!

— Ну?

— Комнату ей самую лучшую выделили, белье шелковое стелят, салаты какие-то особенные уже готовить начали.

— Ну?

— Что — «ну»?! — рассердился обладатель баса. Вереск-то тут при чем?

— Как при чем?! Камин топить в ейной спальне!

— А что, просто дровами нельзя? Надо было меня среди ночи из кровати вытаскивать?

— Ты дурак, Биви. Какие дрова, когда она нас всех в воробушков превратить может, ежели что не так?

— Так уж и в воробушков! Не пять мне лет, чтобы всякой ерунде верить. Да и не горит вереск толком! — выкрикнул мальчишка.

— Да тебе-то что?! Кухарка сказала, что нужен вереск. Для аромату. А уж ей-то можно верить, она и во дворцах прислуживала.

Биви громко засопел. Установившееся молчание нарушали только постукивание лопаты и кряхтение. — Подер, а Подер? — не выдержал мальчик.

— Чего тебе?

— А чародейка одна будет?

— Вряд ли. Небось целый вагон прислуги с собой привезет. — Подер вздохнул. — Вот и начнется веселая жизнь. А то покойничком себя стал ощущать в этой холодрыге.

— Тю! Много ты понимаешь в покойничках.

— Уж не меньше некоторых…

Голоса начали отдаляться. Хёльв поднялся с земли и восторженно хлопнул эльфа по плечу:

— Ура! Спасены!

— Хм?

Пойдем к этому Нурру и скажем, что мы — посланники госпожи Арбигейлы, явились проследить, чтобы все было правильно подготовлено к ее прибытию, — выпалил юноша. И кто нам поверит?

— Все! Все нам поверят. Они ее боятся — это факт. Потому не рискнут и слово поперек сказать. Одеты мы, к счастью, весьма прилично, вполне сойдем за приближенных знатной дамы.

— А что мы будем делать, когда приедет сама чародейка? Прятаться от нее в чулан и молиться, чтобы она забыла, как превращать людей во всяких бессловесных тварей?

Поплотнее завязав шарф, Хёльв достал из кармана гребешок и расчесал волосы. Поправил кожаную повязку на лбу.

— Зачем нам дожидаться ее приезда? Поедим, обогреемся, а потом ускачем прочь.

— Так-так, ускачем. Ты, оказывается, еще и конокрад? Лэррен иронично приподнял левую бровь.

— Нет. Просто жить очень хочется, — серьезно ответил юноша. — Попытаемся?

Склонив голову, эльф задумчиво рассматривал узор на своих варежках. Пепельные локоны закрывали лицо, но Хёльв был уверен, что Лэррен улыбается.

— Ох и втравишь ты меня снова в неприятности.

— Лэр, другого выхода нет.

— Глупости. Можно просто попросить пустить нас переночевать.

— Но ведь ты и сам сомневался… Мой вариант надежнее! — Хёльв смахнул снежную крошку с курки Лэррена. Тот молчал.

— Наверняка у Нурра должно быть приличное собрание книг, как ты считаешь?

— Должно. — Эльф бросил хмурый взгляд на юношу, потянулся и встал. — Пойдем, что ли, в самом деле. Надо еще решить, как распределить роли.

Хёльв просиял:

— Ты, естественно, будешь библиотекарем.

— А ты — флейтистом? И зачем, скажи на милость, волшебнице может понадобиться повсюду нас с собой таскать?

— Хорошо. Тогда ты — дворецкий, а я — твой помощник…

Ойна появилась на свет летом, на следующий день после солнцеворота, в больнице брасийского храма Всемилостивой Амны.

Палата была полна — не столько оттого, что служительницы богини славились лекарскими способностями, сколько благодаря дешевизне врачевания. Бедных и увечных монахини лечили бесплатно, исподволь уговаривая принять постриг.

Сестра Минья, принимавшая роды, бережно взяла крошечную девочку на руки и привычным движением перерезала пуповину. Малышка не кричала, только тихонько вздыхала и смотрела по сторонам сияющими глазами. Монахиня опустилась на стул, коснулась пальцами детского лобика и тут же вскочила. Ее вытянутое лицо побелело.

— Чистая, — прошептала она и дрожащими руками завернула Ойну в пеленку.

Потом сорвала с себя заляпанный белый халат и выбежала в коридор.

— Чистая! Чистая! — закричала Минья, поднимая девочку над головой. — Радуйтесь, сестры! Матерь послала нам свое чадо! Позовите настоятельницу!

Захлопали двери, послышались возбужденные голоса, смех. Минью окружили десятки монахинь, к маленькой Ойне потянулось множество рук. Служительницы, прибежавшие позже, становились на цыпочки, чтобы разглядеть личико новорожденной.

— Зорюшка ясная, — с придыханием сказал кто-то.

Сестры согласно заахали.

За спиной Миньи, в лазарете, послышалось сдавленное хихиканье, сменившееся стоном. Никто не обернулся. Ущербная рассудком пьянчужка — мать Ойны — провела ладонями по окровавленному животу, сжалась в комочек, прячась от рвущейся изнутри боли, всхлипнула и умерла.

Воспитывалась Ойна в монастырском приюте, и поначалу ее жизнь ничем не отличалась от жизни брошенных родней сверстниц. Она вставала с зарей, помогала накрыть столы в трапезной, завтракала, вместе со старшими послушницами убирала и мыла посуду. После молитвы начинались уроки: сирот учили грамоте, основам арифметики и географии. Время между обедом и ужином посвящалось уборке, уходу за садом, шитью и вязанию — девочек с самого раннего возраста приучали к труду. Только когда Ойне исполнилось шесть лет, она стала замечать особое к себе отношение. Взрослые монахини смотрели на нее с благоговением, внимательно прислушивались к ее словам. Шалости, за которые других послушниц безжалостно бы выпороли, сходили ей с рук.

Накануне своего седьмого дня рождения разыгравшаяся Ойна уронила старинную вазу керамской работы, подаренную монастырю самим генералом Рубелианом. Ваза с грохотом упала, осколки разлетелись по комнате, и куст синих роз осел в быстро растекавшуюся лужу. Метелочка для смахивания пыли выскользнула из рук, девочка застыла на месте и зажмурилась, надеясь, что ваза каким-то чудом снова окажется целой. Чуда не случилось, и Ойна бросилась к шкафу за тряпкой. На глаза набежали слезы, мешавшие толком рассмотреть сложенные на полках стопки полотенец и простыней.

«Когда Мрийка порвала занавески в приемной, ее посадили в сарай, на хлеб и воду, а Тиру заперли в чулане, в темноте, — думала она. — Только бы никто не зашел! Только бы никто не зашел!»

Вынув из ящика старенькую штопаную скатерть, Ойна насухо протерла пол, и только начала собирать осколки, как краем глаза увидела, что дверь приоткрывается. На пороге стояли настоятельница Самния и ее помощница. Ойна съежилась, желая сделаться совсем маленькой и прозрачной, молясь, чтобы высокие сестры не заметили сжавшуюся в углу воспитанницу.

— Это Чистая, — услышала она. — Надо же, генеральскую вазу разбила.

Мать Самния вздохнула:

— Что ж, пусть пока резвится. Подумаешь — ваза. Не пороть же малышку из-за этого? Пусть играет, милостью Амны.

Сестры тихо прикрыли за собой дверь и удалились.

Ойна опустилась на пол, пытаясь осознать услышанное. Чистая? Святая, отмеченная перстом пресветлой богини? Творящая чудеса, поддерживающая силу в Сердце? Девочка бросила тряпку и подбежала к стоявшему на столике зеркалу. Осколки вазы захрустели у нее под ногами.

— Чистая, — прошептала Ойна, морща облупленный нос. — Не пороть же ее? Не пороть же ее! Не пороть!

Она засмеялась. Чистая! Чистая! Вся навязанная воспитанием сдержанность улетучилась в одно мгновение. Тысяча невидимых иголочек покалывала ее кожу, щекотала ладони и ступни. Ойна подпрыгнула па месте и выскочила в коридор, маленьким смерчем пронеслась по лестнице, выбежала во дворик.

Хохот распирал ее изнутри, когда она собирала в коробочку еще по-весеннему вялых пауков и выкладывала из них узоры на подушках старших послушниц. Беззвучно хихикая, она прокралась на кухню и стянула со стола миску рыбного фарша — кормить уличных котов.

Чередой потянулись веселые дни. Ойна гоняла по коридорам крыс, грызла на уроках маковые сухарики, нарочно путала слова молитв. Вечерами она удирала из общей спальни в сад и подолгу просиживала возле ручейка, перебирая камешки и глядя в неспокойную прозрачную воду.

Все закончилось промозглым осенним утром, когда в монастырь приехала мать Полонна — дама-настоятельница Убарского храма.

Дом Нестора Нурра стоял в самом сердце обширного оврага. Перед фасадом тянулся розовый мраморный портик, в нишах второго этажа виднелись статуи. Тщательно расчищенный двор окружала высокая частая ограда. Стоило путникам приблизиться, как послышался лай и из-за угла дома выбежала стая псов. Помахивая пушистыми хвостами, собаки улеглись рядком вдоль забора.

— Богато живет твой гений, — присвистнул Хёльв.

— А чего бы не жить богато, если деньги есть? — ответил Лэррен. — По-твоему, все художники должны жить в мансардах?

— Может, и не в мансардах, но к чему эта кобелиная орава?

— Наверное, чтобы богатства целее были. Небось и ты завел бы себе охрану, если бы жил в таких хоромах?

Они пошли вдаль ограды, разыскивая ворота. Собаки вскочили и бросились следом, предупредительно рыча и скаля зубы.

— Как ты думаешь, это работа самого Нурра? — спросил Хёльв, указывая на припорошенного снегом гипсового дракона.

Эльф кивнул:

— Это макет монумента, установленного в Верховном Дворце Велерии.

— Ну и ну! — восхищенно протянул юноша. — Ничего не скажешь — мастер!

Вычурная чугунная калитка была заперта на висячий замок, но рядом, на вбитом в землю столбике, покачивался колокольчик. Хёльв несколько раз его подергал, не рассчитывая особенно на ответ. Однако несколько минут спустя в окошке над входом в дом загорелся свет, заскрипели засовы и на крыльцо вышел коротко остриженный скуластый мальчишка в потрепанной шубейке.

— Кто-о-о? — протяжно выкрикнул он, взмахнув фонариком.

— Дворецкий госпожи Арбигейлы. С помощником, — сказал Лэррен. — Прибыли подсобить с приготовлениями.

Мальчишка шумно втянул в себя воздух и, успокоив собак, пошел к калитке.

— Уже? — спросил он, возясь с замком.

— Уже, Биви, уже. Отворяй ворота.

Тот замер, разинув рот.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?!

— Не зря у волшебницы не первый годок служим. — Эльф со значением понизил голос.

— Мы еще и не на такое способны.

Хёльв сдвинул светлые брови и кивнул.

— Уж больно строга, — пожаловался он. — Только повод и ищет, чтобы с кого-нибудь шкуру спустить.

— А наш хозяин совсем не такой!

— Пока не такой.

В широко распахнутых глазах Биви промелькнул страх.

— Думаете, это заразно?

— Не исключаю. — Лэррен выразительно подышал на озябшие пальцы. — Может, ты нас все-таки впустишь или так и будем на морозе беседовать?

Мальчишка всплеснул руками, суетливо подхватил гостей под локти и повлек в дом.

Внутреннее убранство особняка было куда скромнее внешнего: голые оштукатуренные стены, деревянная мебель, ситцевые занавеси на окнах. Но, несмотря на предельную простоту обстановки — а может, именно благодаря ей, — комнаты обладали каким-то особым, чарующим уютом.

— Светло здесь, — заметил Хёльв. — И пахнет хорошо.

— А как же! К прибытию ее чародейства стараемся. Денно и нощно.

За стеной послышался треск, грохот и давешний густой бас протрубил что-то нечленораздельное.

— Это Подер, — пояснил Биви. — Делает вересковые шалашики. Говорят, в Хан-Хессе принято их ставить возле камина.

— Святая правда, — подтвердил Лэррен. — В последнее время вошло в моду связывать их шелковыми лентами.

— Госпожа предпочитает алые, с вышитыми концами, — вставил Хёльв.

— Пропитанные ароматическими маслами, — добил эльф. Биви захлопал ресницами:

— У нас нет лент, и бежать за ними в Брасьер уже поздно. Что же делать?

Эльф сокрушенно вздохнул;

— Придется обойтись. Все-таки госпожа понимает, что ожидать особого комфорта от развалин в глубине лесов не приходится.

По лицу мальчишки скользнула тень обиды — назвать самое величественное из всех виденных им зданий развалинами? После того как он целый день драил полы к приезду волшебницы? Хорошенькие манеры у этих городских!

— Давайте я вам лучше вашу комнату покажу, — буркнул он. — Воду греть или так спать ляжете?

— А одеяла хорошие? — спросил Лэррен. Биви поджал губы.

— Если одеяла хорошие, то и без горячей ванны можно обойтись, — пояснил эльф.

Мальчик потоптался на месте, исподлобья поглядывая на капризных гостей, и крикнул:

— Эй, Подер, пойди сюда.

— Чего тебе? — пробасили из-за стены.

— Тут к нам прибыли…

В соседней комнате что-то печально хрупнуло, словно сломался в неловких руках вересковый шалашик. По коридору загрохотали шаги, и в прихожую вбежал мужик огромного роста. Его лысая, как яблоко, голова матово поблескивала в свете ламп.

— Здрасьте, — подобострастно проговорил он, распихивая по карманам мотки бечевы.

— Лэррен Эрвалла, — выступил вперед эльф. — Дворецкий ее сиятельства. Это Хёльв, мой юный, но очень способный помощник.

— Подер я, — представился гигант, протягивая костистую лапищу.

Лэррен светски улыбнулся:

— Душевно рад.

— А где же сама госпожа Арбигеила?

— Немного задержалась в пути, — сказал Хёльв, — Послала нас вперед, проверить, все ли здесь готово, помочь в случае нужды.

— Они спрашивают, какие у нас одеяла, — мрачно сообщил Биви.

— Самые что ни на есть теплые. Из лучшей велерской пряжи.

— Да что им велерская пряжа, если и замок наш для них — развалюха, — продолжал ворчать Биви

Хёльв бросил на Лэррена укоризненный взгляд. Тот виновато пожал плечами.

— Хозяйке должно здесь понравиться. Очень уютно.

— Не каждый дом в Хан-Хессе обставлен с таким вкусом, — польстил эльф. — И чисто — как в ратуше перед балом.

Биви чуть оттаял:

— В покои-то пойдем или здесь спать будете?

— Вы, часом, не проголодались в дороге? — участливо спросил Подер.

Тонкие пальцы Лэррена побарабанили по столу. На лице отразилась вялая задумчивость.

— Да не то чтобы… — Он бросил косой взгляд на побагровевшего от возмущения Хёльва и добавил: — Но нам было велено продегустировать все блюда, что вы приготовили для ее сиятельства.

— Ага, — почему-то обрадовался Биви. — Я так и думал.

Он ловко перемахнул через стол и вприпрыжку побежал к двери. Оставшиеся в комнате проводили его взглядом.

— Куда это он? — спросил эльф.

— На кухню, куда ж еще, — охотно объяснил Подер. Весь вечер вокруг кастрюль вертелся, как лиса возле курятника. Надеется, что и ему с вашего стола перепадет.

— Отчего ж нет? — сказал Хёльв. — В компании все как-то веселее.

Подер заметно оживился:

— Полностью с вами согласен, добрый юноша. В хорошем обществе и вино приятнее потребляется, и трубочка веселее раскуривается.

Подмигнув гостям, гигант степенно удалился в соседнюю комнату и вернулся минуту спустя с запечатанным кувшином под мышкой. Лэррен вскинул бровь:

— А хозяин по этому поводу ничего не скажет? Подер только рукой махнул:

Ему не до нас. Сидит в своей норе которую неделю, коса не кажет. Только за едой приходит раз в день. А бывает, и вообще не приходит.

— Идеальный хозяин, — сказал Хёльв, придвигая к себе кувшин.

— Просто мечта, — согласился эльф.

За окном завыла собака — негромко, но жалобно, поскуливающе. Взошла луна, и ночь сразу стала ясной. На синеватый снег легли четкие тени деревьев и замковых башен. Ветер стих, и на Болотистую Овражину дохнуло морозом.

Хёльв спал и видел осень. Поросший лесом овраг золотился опавшими листьями, во мху маячили коричневые шляпки грибов. Пахло хвойной сыростью и дымом далекого костра. Пахло домом.

Над оврагом возвышалась башня. Черные окна-бойницы холодно смотрели на непрошеного визитера, трепетали на ветру глянцевые листья плюща.

Хёльв хотел отвернуться, хотел бежать прочь, но ноги понесли его вперед, к входу, а потом наверх по шатающейся лестнице без перил. На пороге кабинета он остановился. Здесь ничего не изменилось: все тот же беспорядок, раскрытые книги, старинные свитки.

Хозяин башни по-прежнему лежал на полу, сжимая руками торчавшую из груди стрелу.

— Здравствуй, — сказал мертвый колдун, открывая пустые, подернутые пеленой глаза.

— Прости меня, — выдавил Хёльв, цепляясь пальцами за дверной косяк, — Я не хотел, я правда не хотел… Губы убитого сложились в злую улыбку.

— Нет, проговорил он, медленно приподнимаясь. — Нет, нет, это невозможно.

Хлопнуло незакрытое окно, и в комнате повеяло стужей.

— Нам надо поговорить, — сказал колдун. Он уже стоял, держась за угол стола. Из раны на груди сочилась густая, совсем не похожая на кровь жидкость.

— Поговорить, — повторил он, двигаясь к Хёльву. — Поговорить.

Тот попятился было назад, к лестнице, но тут же остановился, с ужасом чувствуя, как кто-то невидимый подобрался к нему. Плеча коснулось что-то мягкое, горячее, царапнуло по обнаженной коже. Хёльв закричал и проснулся.

В окно заглядывала маленькая ослепительная луна, наполняя комнату призрачным светом. Сваленная на стуле одежда казалась огромным многоруким пауком. По потолку бежали блики.

На соседней кровати заворочался Лэррен.

— Кошмары? — невнятно спросил он из-под одеяла.

— Вроде того.

Поправим дрожащими руками подушку, юноша перевернулся на другой бок и попытался расслабиться. Но жуткий сон не шел у него из головы.

— Эй, — тихонько позвал он, — Лэррен! Ты не спишь?

— Теперь уже не сплю, — недовольно отозвался эльф. Хёльв вздохнул.

— Извини, — прошептал он.

— Да чего уж там. Выкладывай.

— Я… Я убийца.

Лэррен приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на юношу. Потом встал с кровати и, укутавшись в одеяло, уселся на подоконнике.

— Интересные новости. Душегуб, значит?

— Наверное. — Хёльв опустил светловолосую голову. — Я серьезно, Лэррен.

Эльф молчал, ожидая продолжения.

— Прослышал в одной корчме про колдуна, который всей округе жить мешает, да и вызвался его прикончить. Герой…

— Прикончил?

— Прикончил. Я думал, это как зверя убить бешеного, а он…

— Оказался обычным человеком? Нормальным? Хёльв только кивнул. Он сидел, положив подбородок на колени, и разглядывал трещину в стене. Между лопаток полз противный липкий холодок.

— И теперь тебя мучает совесть? — По тону Лэррена невозможно было понять, насмехается он или говорит серьезно.

— Я как-то забыл об этом… Почти. А теперь вот — сон. На улице залаяла собака, послышался сонный голос Подера, Хёльв поежился, тревожно покосившись на окно.

— Тебе снился он? Убитый тобой человек? — спросил эльф.

— Да.. — Юноша замялся. — Как будто он жив и хочет со мной поговорить, сказать что-то важное. А потом что-то коснулось меня, я очень испугался и проснулся.

Лэррен зевнул и небрежно махнул рукой:

— Ерунда это все. Муки нечистой совести. Не бери в голову. — Он протер запотевшее стекло. — Что это они там расшумелись?

Во дворе продолжала лаять собака. К басу Подера присоединился голосок Биви — тонкий и умоляющий.

— Что там?

— Не вижу, замерзло все. Ристаговы дары! Заклеено!

Встав на подоконник, эльф приоткрыл форточку и выглянул наружу. В комнату ворвалась стайка снежинок. Лэррен переступил с ноги на ногу. Хёльв нетерпеливо подергал его за край рубахи.

— Ну? Кто-то пришел? Не молчи!

— Отстань.

Эльф сперва раздраженно отбрыкивался, потом замер, напряженно вслушиваясь в разговор. Увидеть крыльцо мешал фронтон, Можно было рассмотреть только каменный край лестницы, возле которого стояла незнакомка в темной накидке. Поставив ногу на первую ступеньку, она что-то негромко говорила.

— Я же слышу, там какая-то женщина! — Хёльв подпрыгнул, пытаясь разглядеть происходящее.

— Погоди ты! — замахал рукой Лэррен. — Она… Раздери меня барсук!

— Да что она?! Что?

— Молчи, проклятый авантюрист! Молчи! Мы пропали! — прошипел эльф.

Он тяжело спрыгнул вниз, залпом осушил стоявший на тумбочке графин с соком, утерся рукавом, блуждая взглядом по комнате.

— Интересно, успеем ли мы сделать ноги?

Хёльв осел на пол:

— Приехала? Так скоро?

— Приехала. Ведьма столичная, Подер с Биви ей что-то поперек сказали — так она их мигом уложила, даже пискнуть не успели.

— Убила? — ужаснулся Хёльв, поспешно натягивая не успевшие толком просохнуть штаны и куртку.

Лэррен пожал плечами:

— Вряд ли, скорее — усыпила. Потом перед псами чем-то махнула — те ей руки лизать бросились.

Аккуратно застегнув рубашку, эльф собрал растрепанные волосы в хвост и снова выглянул в окно.

— Стоит на пороге. Размышляет, — сообщил он.

— Убираться отсюда надо! — простонал Хёльв. — Одевайся!

— Убираться, конечно, надо. Но куда?

— Через черный ход. Наверняка в этом доме не только парадные двери имеются. Эльф потер лоб.

— Должны быть, — сказал он. — Подер вроде намекал, что у них есть лазейки на крайний случай. Где-то в кладовых.

— Бежим!

Вполголоса переругиваясь, они выскочили в коридор, сбежали по лестнице и, покрутившись в темном холле, нырнули в неприметный коридорчик. Вчера вечером развеселившийся Биви устроил им экскурсию по первому этажу замка, уделяя особенное внимание кухне и кладовым; дорогу к ним друзья запомнили твердо.

— Только не прохлопай! — прошептал юноша. — Здесь где-то должна быть дверь!

— Да тут этих дверей — хоть лабиринт устраивай, — ответил эльф.

Хёльв провел рукой по стене.

— Ничего не вижу, — расстроился он.

Лэррен остановился, удерживая его за плечо, неторопливо осмотрелся. В шестиугольный закуток за кухней выходило множество дверей, дверок и люков, Пахло корицей, перцем и ванилью. На полу, присыпанном тонким слоем муки и пыли, лаково поблескивали оброненные кухаркой фасолины.

Не мешало бы им время от времени здесь подметать, — заметил эльф и громко чихнул.

— Куда мы теперь? — Глаза Хёльва уже почти привыкли к темноте, но он предпочитал держаться поближе к Лэррену.

Тот принюхался.

— Так. Отсюда, — он указал рукой на прикрытый куском холста узкий проем, — пахнет солью и вяленой рыбой. Думаю, туда нам не надо. Из следующей комнатки — специями, снизу несет яблоками и домашним вином.

Эльф прошелся по кругу.

— Похоже, тут нечего ловить. Хотя… — Он остановился напротив самой солидной двери. — Здесь.

— Тайный лаз?

— Надеюсь. Во всяком случае, никаких запахов еды. Дверь была дубовой, с крепкими петлями и кованой, причудливо изогнутой ручкой. На лакированной древесине не было ни царапинки, только в углах виднелись сколы и трещины.

Чувствуется, что ход не заброшен, — сказал Лэррен. — Если это, конечно, ход.

— А что же еще? — возмутился Хёльв, потянув на себя ручку. — Давай пошли скорее.

Не издав ни звука, дверь отворилась.

— Надо было лампу прихватить, — недовольно буркнул Лоррен, вглядываясь в густую черноту открывшегося коридора.

— Нечего к себе лишнее внимание привлекать, — ответил Хёльв. — На ощупь пойдем.

Касаясь пальцами стены, он переступил через порог и медленно двинулся вперед. Эльф вздохнул и последовал за ним.

Идти было легко. Под ногами пружинило мягкое упругое покрытие, воздух посвежел и пах зимним лесом. В кирпичной кладке стены, на уровне груди, обнаружились перила. Вскоре коридор расширился и заметно пошел вниз.

— Ох, не нравится мне все это, — уныло заявил Лэррен, — Почему спускаемся? Зачем? Может, это прямая дорога в местную тюрьму?

— Это подземный путь, — сказал Хёльв. — Наверняка он ведет далеко за пределы замка, может даже за границы Пустоши.

— Или наоборот — прямо в центр Брасьера. То-то нам там обрадуются — мало не покажется.

Ход резко свернул вправо и нырнул еще глубже. Наклон стал крутым, и теперь приходилось крепко держаться за перила, чтобы не упасть. Потом гладкий спуск сменился ступеньками, и невдалеке замерцали призрачные синеватые шары.

— Куда-то пришли, — прошептал Хёльв озираясь. Они оказались на пороге просторного длинного зала, хорошо освещенного фосфорными лампами. Потолок был низким, плоским, кое-где украшенным зеркальной мозаикой. Пол устилали неяркие ковры, в углах стояли фарфоровые вазы, матово белел круглый мраморный бассейн.

Вдоль стен, на одинаковом расстоянии друг от друга, стояли скульптуры. Их было очень много — несколько десятков. Несколько десятков человеческих, эльфийских и гномьих лиц, с любопытством, злостью или равнодушием глядевших на нежданных гостей. Все каменные портреты были разными — грустными, веселыми, задумчивыми, хмурыми, но объединяло их одно — жизнь. Здесь не было мертвых, вычурных поз, неестественных жестов и выражений, свойственных большинству статуй. Казалось, что кудрявая тоненькая девочка, наклонившаяся за цветком, сейчас выпрямится и побежит дальше, а грозно сдвинувший брови гном — досадливо махнет шапкой и разразится ворчливой тирадой. Словно замерли на мгновение спорившие до хрипоты женщины, остановился, чтобы передохнуть, гонявший мяч мальчишка.

— Невероятно, — осипшим голосом проговорил Лэррен. — Оказывается, я видел далеко не лучшие работы Нурра.

Хёльв только кивнул. Не находя слов, он переходил от скульптуры к скульптуре, всматривался в лица.

— Смотри, это баронесса, — сказал он, добравшись почти до середины галереи.

Лэррен подошел поближе и ухмыльнулся:

— Клянусь Подземельями Ристага! В самое яблочко!

Придерживая рукой подол пышного платья, Амель склонялась в реверансе. На ее губах играла улыбка — хитрая, ликующая, злая. Будто бы баронесса торжествовала по поводу какой-то ей одной известной тайны.

— Я понимаю, почему эти работы стоят здесь, а не в домах своих прообразов, — лукаво сказал эльф.

— И я, — согласился Хёльв. — Вряд ли, скажем, вон тот толстый господин захотел бы увидеть такой свой портрет.

Они переглянулись и расхохотались.

— Все же кое-что остается неясным, — проговорил Лэррен отсмеявшись, — Например, имеет ли смысл идти дальше?

Хёльв помрачнел.

— Не идти же, в самом деле, назад? В лапы этой… — Он передернул плечами. — Колдуньи.

Продолжая беседовать, они дошли до центра зала и опустились на пол возле бассейна.

— Вопрос еще в том, — говорил Лэррен, — что мы собираемся делать после того, как выберемся из музея-усадьбы имени Нестора Нурра.

Он перегнулся через бортик, желая зачерпнуть воды, и вдруг застыл.

— Посмотри сюда, — сдавленно позвал он.

У бассейна не было дна. Невысокая мраморная стенка огораживала проем, открывавший вид на нижний этаж.

Несмотря на отсутствие окон, просторное помещение под галереей было светлым: на колоннах, на шкафах с инструментами, на специальных подставках горели десятки ламп. Вдоль стен стояли стеллажи с законченными и почти законченными скульптурами, в углах были свалены холщовые мешки.

— Да это же мастерская! — восторженно воскликнул Хёльв.

— А вот и мастер, — прошептал Лэррен, знаком призывая юношу говорить тише.

Нестор Нурр сидел возле фонтанчика с питьевой водой и вытирал тряпкой измазанные в глине руки. Знаменитый художник оказался широкоплечим, нескладным человеком с крупным носом и глубоко посаженными черными глазами. Кожа на его лице была бугристой, изрытой оспинами, отчего казалась грубо сделанной маской.

Бросив скомканное полотенце в раковину, Нурр поднялся и подошел к накрытой простыней скульптуре. Бережно провел ладонью по угадывающимся под тонкой тканью изгибам. И одним резким движением сбросил покров.

— Что скажешь, Ойна, милая? — спросил он, не поднимая головы.

— Не знаю, — прозвучал в ответ застенчивый голос, по-моему, очень красиво.

Из тени вышла русоволосая девушка, приблизилась к своему изображению и заворожено замерла.

У наблюдавших за сценой сверху Лэррена и Хёльва перехватило дыхание. Сходство было потрясающим. Девушка была изваяна сидящей на валуне в игривой, даже кокетливой позе. Босой правой ножкой она боязливо тянулась вниз словно желая коснуться ледяной речной воды. Чуть влажные волосы кольцами рассыпались по спине. Глаза лучились смехом и беспечностью.

— Спасибо тебе, — робко сказала Ойна и улыбнулась.. Нестор улыбнулся в ответ.

— Ты вернул меня, — продолжила девушка, — хотя я думала, что это невозможно.

Нестор подошел к ней и обнял за плечи, погладил по мягким волосам.

Хёльв смутился и перевел взгляд на заставленные скульптурами полки, на растущие возле двери розовые кусты в кадках — и потому первый заметил неладное.

Дверь тряслась, жалобно, еле слышно потрескивая; дрожала мелкой дрожью. Петли ходили ходуном, дергалась ручка. Наконец раздался хлопок, и могучие створки рассыпались пылью.

На пороге стояла седая женщина в длинной накидке и строго, укоризненно смотрела на Ойну.

— Откроем сердца чистоте, — сказала незнакомка и тут же добавила: — Вот я и нашла тебя. Как видишь, это оказалось совсем не сложно.

— Отойди, пожалуйста, отойди, — зашептала девушка, крепче прижимаясь к скульптору. — Амной молю, отойди.

— Не тебе поминать это имя.

Хёльв и Лэррен недоумевающе переглянулись.

— Чего ей надо? Зачем только Нестор ее к себе приглашал? Исключительно неприятная старая ведьма, — сказал эльф на ухо юноше. — И совсем она не из нашего народа.

Незнакомка сделала несколько шагов вперед.

— Отпусти ее, — приказала она, обращаясь к Нурру. — У нее другая судьба.

— Ойна сама пришла ко мне, — ответил тот, — сама просила о помощи.

— Ты ошибаешься, — холодно проговорила седоволосая женщина.

Нестор рванулся вперед, желая то ли толкнуть ее, то ли зажать ей рот ладонью, но споткнулся и упал, в кровь расшибив о каменный пол лицо и локти. Переступив через него, незнакомка подошла к испуганной девушке и взяла ее за руку.

— Мы уходим, — объявила она. — Не ищи нас и не пытайся помешать.

Не обращая внимания на боль, Нестор попытался встать, однако невидимый пресс не давал ему сдвинуться с места.

Уже у самого выхода Ойна обернулась и мельком посмотрела на статую. В быстром взгляде блеснуло торжество — ребяческое, неуверенное, но оттого еще более заметное.

Колдунья остановилась.

— Ах вот как, — сказала она и влилась глазами в каменный портрет.

Статуя вздрогнула и закачалась. Хёльву показалось, что сейчас она упадет, послышался шелестящий вздох, похожий на стон, и сидевшая на валуне каменная Ойна встала, медленно, неуверенно выпрямилась, протянула руки в немой мольбе.

— Не надо! — закричал Нестор. — Не надо!

Воздух завибрировал и поплыл. Заструились горячие незримые потоки. Тонко, на пределе слышимости запели свирели.

— Не надо! Не смей!

Статуя изменялась. Сплелись в косы длинные волнистые волосы, легли на спину. Опустилось вниз платье, закрывая босые ноги. Смеющееся юное лицо искривилось, уголки губ дернулись вниз, в глазах застыли слезы.

— Не надо, — еле слышно повторил Нестор, в ужасе отворачиваясь от переиначенной до неузнаваемости скульптуры.

Даже не посмотрев в его сторону, старая колдунья развернулась и ушла, ведя за руку мертво глядевшую перед собой Ойну.

— Не надо, — снова сказал Нестор и заплакал. Хёльв отшатнулся от проема и закрыл лицо руками.

— Скорее! — Холодные пальцы Лэррена коснулись его запястья. — Может, мы еще успеем перехватить их.

Они исключили и бросились назад — мимо мраморных колонн, мимо статуй, вверх, по подземному ходу, через кладовку, по лестнице.

— Ты уверен, что это правильно? — спросил Хёльв, первым влетая в холл, где несколько часов назад их встречал стриженый Биви. — Мы же ничего не знаем о…

— Мне наплевать! — перебил эльф. В его серых глазах плясало бешенство. — Даже если Нурр — растлитель и злодей, хотя мне так и не кажется. Эта высохшая морковка испортила лучшую скульптуру, что я видел за всю свою жизнь — поверь, очень долгую.

На улице свирепствовала вьюга. Ветер швырял снежные хлопья, поднимал в воздух опавшую хвою, забирался за воротник.

Свора псов жалась к стенке, недоуменно скуля и подвывая. Лежавших рядком на крыльце Подера и Биви уже припудрило холодной белой крошкой. Присев на корточки, Лэррен пощупал у обоих пульс.

— Живы, — сообщил он юноше. — Думаю, придут в себя минут через пятнадцать.

Затащив пострадавших в дом, они снова выбежали за порог.

— Какого лешего! — зарычал эльф, пытаясь перекричать бурю. — Час назад был полнейший штиль!

Хёльв не ответил. Шипя и ругаясь, он застегивал пуговицы на куртке.

«А ведунья девицу так и потащила в чем есть, — подумал он. — Каково ей сейчас, мерзнет побольше меня».

Лэррен закрутился на месте, словно потерявшая след гончая.

— Туда, — сказал он, махнув рукой в сторону псарен. Они двинулись по видневшимся в свежем снегу следам.

— Старуха нас прикончит, — пропыхтел Хёльв, стараясь не отстать от длинноногого эльфа. — Угробит, в землю по макушку загонит.

— Если успеет. — В ладонь Лэррена скользнул стальной кинжал с причудливо изогнутым змеевидным лезвием.

Юноша изумленно захлопал заиндевевшими ресницами. Вот тебе и библиотекарь! Вот тебе и учитель! Вот тебе и мирный хранитель знаний!

Таившиеся в сугробах сухие розовые кусты кололи, цеплялись за ноги, мелкий острый снег жег щеки. Возле псарни Лэррен остановился, недоуменно оглядываясь:

— Пропал след.

Тяжело дыша, Хёльв оперся о стенку:

— Может, замело просто?

— Какое там замело! Смотри — вот тут как на картинке всё — ясно и четко, а дальше — ничего.

Хёльв послушно уставился на покрытую пухом землю. Цепочка синевших на белом отпечатков, тянувшаяся от самого порога, резко обрывалась в нескольких метрах от забора.

— Улетели? — предположил юноша. — На драконе, например. В такой буре мы и целую стаю не услышали бы.

Эльф презрительно хмыкнул;

— Думаешь, я бы не почувствовал запаха? Хёльв пожал плечами:

— Дует больно сильно, могло и развеяться. Эльф снова хмыкнул:

— Да и не похоже по этим следам, что здесь кто-то на дракона забирался. Или думаешь, он сам — клыками за шкварник — и на спину?

— Откуда ж мне знать, я на драконах не катался.

— Не катался — так и не болтай ерунды тогда, — буркнул раздраженный неудачей Лэррен.

— А может, это гельмар? — рискнул допустить Хёльв. — Гельмары умные, помогают к себе на загривок забраться.

— Да хоть гигантский мотыль.

Оба замолчали, осматривая окрестности. Небо затянуло тучами, черные силуэты сосен клонились к земле под порывами ветра. Начинавшийся в десяти шагах от ограды холм был почти неразличим в снежной зыби.

— Лэррен, у тебя глаза-то поострее будут. — Хёльв дернул приятеля за рукав. — Там, на пригорке…

— Возвращаются, что ли, — недоуменно протянул эльф, пожимая плечами, — но там только одна из них. И с конем.

По склону, неловко скользя и спотыкаясь, спускалась молодая женщина в костюме для верховой езды — короткой замшевой курточке, замшевых же перчатках и брюках. Высокие сапоги были кожаными — простыми, но удобными, хорошо сшитыми. Шапки на голове не было, и длинные, цвета темного золота волосы трепала буря. На поводу женщина вела породистого игреневого жеребца.

— Если это Ойна, то она успела несколько повзрослеть, — ошарашено проговорил Хёльв.

— А если престарелая стерва — то изрядно помолодеть, добавил Лэррен.

Дойдя до забора, неизвестная остановилась и перевела дыхание.

— Эй, как вас там, — невежливо позвала она, — открывайте калитку.

Хёльв вопросительно посмотрел на Лэррена.

— Рады бы, да ключиков нет, — злорадно ответил тот, прячась от ненастья под навес псарни.

— Думаю, господину Нурру будет приятно слышать, что его слуги столь любезны с посетителями, — отозвалась незнакомка. Эльф ухмыльнулся, пристально изучая гостью — ее продолговатое, покрытое загаром лицо, гладкий лоб, красиво очерченный, яркий рот.

— А мы не его слуги, — ответил он чуть более мягко. — Мы…

— Мы — приближенные госпожи Арбигейлы, — закончил Хёльв, не замечая предостерегающих жестов эльфа. — Он — дворецкий, а я — помощник.

Тонкие брови незнакомки поползли вверх. Она недоверчиво прищурилась, оглядывая друзей с головы до ног, а потом вдруг расхохоталась — звонко, заливисто, как девчонка:

— Что ж, тогда вы тем более должны отворить мне, дорогие мои приближенные проходимцы.

— Я так и знал, — пробормотал Лэррен сквозь зубы, опасливо косясь на волшебницу

— Риль Арбигейла, — представилась она, — Нестор ждет меня.

— Мы бы рады впустить, но у нас правда нет ключей, — огорченно сообщил Хёльв.

Риль кивнула, провела рукой в перчатке по ограде, и один из стержней со всхлипом вышел из удерживавших его пазов. Жеребец настороженно следил за ней, поводя ушами.

— Не хотелось портить забор, но этот прут все равно бы вот-вот сломался, — сказала она, пробираясь во двор и отряхиваясь, — Стой спокойно, Фаворитушка, я пришлю кого-нибудь за тобой.

Она погладила коня по горячему носу и повернулась к друзьям. Ее взгляд встретился с испытующим взглядом Лэррена. Некоторое время они вдумчиво созерцали друг друга. Первым опустил глаза Лэррен.

— Эйне ма, — неохотно сказал он, целуя чародейке руку. Риль улыбнулась: — Ножик-то убери. Кого резать собрался, книгочей? — И, выдержав паузу, добавила: — Сейчас некогда разбираться, кто вы и зачем притворяетесь моими слугами. Важно другое — что с Нурром?

Лэррен и Хёльв разом помрачнели.

— Я опоздала? — серьезно спросила Риль.

— Кажется, да, эйне ма, — кивнул эльф.

— Тогда идемте. Обо всем расскажете мне по дороге, — велела она, первой устремляясь к дому.

В холле их ждал озадаченный Подер. Он сидел за столом и цедил благоухавшее специями горячее вино из глиняной кружки. В руке гигант сжимал коричневую сахарную палочку. Заметив среди вошедших чародейку, он со стуком опустил кружку и вскочил, изгибаясь в неумелом поклоне.

— Заждались уже совсем, волновались, хотели встречать кого выслать, да вот вьюга поднялась, боязно стало, — испуганно зачастил Подер.

Риль скинула куртку, стянула с озябших рук перчатки и бросила их подоспевшему Биви.

— Точка телепортации сместилась, — туманно пояснила она. — Пришлось часа четыре по лесному кряжу тащиться.

— Хозяину совсем плохо, — подал голос мальчишка.

— Идем, — кивнула волшебница. — Ведите.

В мастерской было тихо и темно, только фонтан дремотно журчал в мраморной чаше. По всей комнате валялись разбитые светильники, гипсовые осколки, обрывки бумаг. Часть полок была сорвана со стен, перевернута, изрублена в куски топором. Тягуче пахло маслами и горелой пылью.

Нестор сидел на полу, обхватив голову руками. Он не плакал, но его плечи вздрагивали как от беззвучных рыданий. Над ним возвышалась статуя, отрешенно глядевшая в пустоту слепыми глазами.

— Пришла, — сказал он, отнимая ладони от лица. — Ты опоздала.

Риль шагнула к скульптору. Биви и Подер застыли на пороге, не решаясь приблизиться. Лэррен и Хёлльв встали рядом с ними.

— Знаю. Здесь произошло что-то необычайное.

— Уже все. Все потеряно. — Нурр болезненно скривился. Откинув волосы на спину, Риль присела рядом с ним, ласково погладила по плечу:

— Расскажи, что произошло. С самого начала.

Нестор вздрогнул:

— Зачем? Теперь-то зачем ворошить?

— Затем, что не стоит устраивать преждевременные похороны. — Риль резко повернула Нурра лицом к себе. — Ты разыскивал меня. Ты посылал гонцов в Велерию, в Шорье и в Керам. Ты посылал мне записки с мольбами приехать.

Он попытался отстраниться:

— Я не думаю, что теперь…

— Рассказывай, Нестор! — В голосе чародейки зазвенел лед. — Рассказывай.

Скульптор до боли стиснул кулаки и встал. Подошел к одному из уцелевших стеллажей, достал альбом, карандаш и стремительно, несколькими штрихами набросал девичий портрет.

— Это она, Ойна. Такой я увидел ее впервые. — Легкими движениями он наметил за спиной девушки здания и стволы деревьев. — Я сидел на улице и смотрел на прохожих. Помнишь, как тогда, в Хан-Хессе? Я облюбовал местечко возле храма — там всегда есть за кем понаблюдать — и приходил туда почти каждый день. Физиономии, лица, личики, рожи, мордашки, хари… Сколько выражений, сколько незаметных неопытному взгляду оттенков, сколько откровенных пантомим!

В провалившихся глазах вспыхнуло мимолетное веселье.

— Разве такое увидишь в студии? Разве добьешься такой непринужденности движений? — Нестор замолчал, а когда заговорил снова, его голос звучал глухо и отрешенно. — Она шла рядом с той страшной старухой, держа ее за руку, словно послушная внучка…

Он рассказывал все быстрее и быстрее, боясь, что его остановят или прервут недоверчивым словом.

— Обычная девушка — маленькая, веснушчатая, не очень красивая, но по-своему милая. Она посмотрела на меня — ласково так, робко — и сказала, что ей нужен портрет. — Скульптор прижал руку к груди, пытаясь унять горячо стучавшее сердце. — Не знаю, что со мной сделалось. Просто я понял, что должен ее защитить, оборонить, спрятать. Что это, и только это — смысл моей жизни. Схватил ее за руку и потащил прочь из парка — как можно быстрее, дворами, переулками. Я сам не понимал, что делаю, это было как сумасшествие, как затмение.

Неведомо как возникший возле плеча хозяина Биви протянул ему кружку с дымящимся вином, потом со смущенным поклоном поднес напиток волшебнице. Нестор благодарно кивнул и сделал большой глоток.

— Укрыл в своем доме, в дальней потайной комнате, — продолжил скульптор. — В один день собрал вещи и скрытно переехал сюда.

— Так уж и скрытно, — жестко отрезала Риль. — Каждому распоследнему брасийскому дураку известно, куда отбыл знаменитый ваятель.

— Но об Ойне не знали даже мои слуги! — возразил Нестор.

Риль усмехнулась.

— Ладно, рассказывай, — попросила она.

Скульптор провел рукой по покрытому испариной лбу.

— Она все время молчала. Не поднимала на меня глаз, смотрела только вниз, на землю. Часами могла сидеть неподвижно, рассматривая какую-то былинку под ногами. С темнотой шла спать, вставала на заре. Если я ставил перед ней тарелку с супом — ела. Мои руки сами потянулись к гипсу, и я начал работать над ее портретом. Я рассчитывал, что на работу уйдет совсем немного времени, но очень скоро понял, что ошибался: образ Ойны был расплывчатым и зыбким. Я видел ее лицо, ее глаза, ее губы, но я не видел ее саму… — Он отхлебнул вина и продолжал: — Никогда еще мне не было так трудно. Я пытался ее разговорить, рассказывал разные истории из своей жизни, вспоминал смешные и грустные случаи и… Раз за разом уничтожал макеты скульптур. Я действительно привязался к Ойне, и мне хотелось, чтобы гипс запечатлел не только ее внешность.

Он замолчал, вертя в руках опустевшую кружку.

— Но потом она начала оттаивать? — спросила Риль. Нурр кивнул:

— Прошли недели, и она стала улыбаться, отвечать на мои вопросы, даже что-то вспоминать о детстве, о старших сестрах, о своем долге перед ними.

Его слова звучали совершенно обыденно, но Хёльв вздрогнул, как от порыва колючего ветра.

— Работа пошла на лад. Сегодня… Сегодня я показал Ойне статую.

Его голос дрогнул. Риль мельком посмотрела на него и наклонила голову:

— Дальше я знаю.

Нестор молча поднялся и прошелся по мастерской, нервно потирая ладони. Хёльв следил за ним с тяжелым сердцем.

— Я полагаю, — со вздохом сказала Риль, — что Ойна предназначалась в монахини одного из храмов милостивой Амны. Туда часто набирают девочек из бедных семей. Мои приближенные, — при этих словах Хёльв и Лэррен облегченно переглянулись, — оказались невольными свидетелями вашей встречи и подробно ее описали. «Откроем сердца чистоте» — традиционное приветствие служительниц культа Матери всего сущего. Настоятельницы обычно обладают немалой силой и собственной магией, этим и объясняются необычайные способности седой дамы. Впрочем, почти обо всем ты и сам мог догадаться. Но… — Она с досадой прищелкнула пальцами. Многое по-прежнему не ясно. Например — что тебя толкнуло помочь Ойне?

— Она была… — Скульптор замялся. — Она была особенная.

— В любом случае мы должны ее найти, — твердо закончила чародейка.

Она поставила кружку на пол и внимательно посмотрела на возвышавшееся над ними изваяние.

— Как монахиня могла сделать такое? — спросил Нурр, беспомощно проводя ладонью по статуе. — Как это возможно?

— Стихия Амны — это земля. Ты видел Висящие Арки в Хан-Хессе? А Дезийские Стены? Их создали служительницы богини. Они способны творить из камня чудеса.

Нестор криво усмехнулся:

— Коллеги по цеху, стало быть. — Можно и так сказать. Риль пожала плечами и спокойно добавила: — Надо сейчас же пойти по их следу. Как можно скорее. Возможно, удастся отбить Ойну, Я помогу.

Лэррен довольно оскалился и пробормотал что-то о прытких старых кочерыжках, которые еще поплатятся за свои грехи. Разом повеселев, Подер шумно выдохнул и принялся выразительно разминать могучие руки. Серая обреченность на лице Нестора Нурра сменилась неуверенной надеждой. Он повернулся к слугам и решительно проговорил:

— Биви, собери вещи и еду в дорогу.

Подер выступил на шаг, вопросительно глядя на хозяина:

— Я с вами?

— Конечно. Поторопись. — Он посмотрел на Риль. Та легко встала с пола, отряхнула одежду:

— Я готова.

Хёльв придвинулся поближе к ней, стараясь незаметно коснуться плечом. От чародейки веяло доброжелательством, спокойствием и внушавшей доверие надежностью.

За порогом стало заметно яснее, но буря продолжала неистовствовать. Плотные облака снежинок носились над землей, морозная пыль ранила глаза, заставляя болезненно щуриться. Из псарен доносился слаженный вой. Привязанные возле ограды лошади озабоченно фыркали.

Риль стояла возле псарни и смотрела на обрывавшуюся вереницу следов. Куртка на ее груди была распахнута, и в смутном утреннем свете виднелась длинная платиновая цепочка с крупным камнем, словно покрытым изнутри инеем. Волшебница сложила ладони лодочкой и закрыла глаза. Возле нее переминался с ноги на ногу Нестор Нурр. В руках он бережно держал шубку Ойны. За спиной скульптора маячили Подер и любопытный Биви. Хёльв и Лэррен расположились чуть поодаль. Эльф красовался в новеньких меховых ботинках и стеганке. И то и другое было выдано ему сердобольной кухаркой.

— Что она задумала? — шепотом спросил юноша.

— Попытается направление взять, — объяснил тот. — Высокого полета колдунья. Наверное, из тех, что через Грозу прошли.

Хёльв собрался было засыпать друга целым градом вопросов, но не смог вымолвить ни слова. Вокруг Риль рваной вуалью пронесся неведомо откуда взявшийся синий туман. Чародейка вздрогнула, выпрямилась, и на ее лбу, между броней, открылся третий глаз. Глаз был черный, глубокий, полностью лишенный белка — одна антрацитовая сияющая радужка. Его взгляд обежал ожидавших людей, задержался на Хёльве, рассматривая его как-то растерянно и удивленно, и устремился в низкое небо.

Юноша зябко поежился:

— Ты видел?

— Что именно? — со скукой в голосе отозвался Лэррен. Еe кулон? Весьма подозрительный камешек.

Он нетерпеливо наблюдал за Риль, и по его лицу никак нельзя было сказать, что он стал свидетелем чего-то необычайного. Хёльв украдкой покосился на остальных и убедился, что и они ничего не заметили.

«Похоже, я от усталости сомлел, — потрясенно подумал юноша, — чудеса всякие мерещатся».

Тем временем черный глаз закрылся и исчез, будто его никогда и не было, Риль тряхнула золотыми волосами и сказала:

— Они ушли на север, в Убарис. Там находятся большой храм Амны и женский монастырь. Нашу незнакомку зовут Полонна, она там дама-настоятельница. Двигаются быстро, но без помощи волшебства. Очевидно, летят на гельмаре.

— На гельмаре?! — с восторгом переспросил Хёльв и с нескрываемым торжеством посмотрел на Лэррена.

— Ристагов штопор — выругался тот. — Похоже, перехватить их в пути не удастся.

Риль развела руками:

— К великому сожалению. Хотя это было бы проще всего. Гельмар опустится на землю только в стенах монастыря. Но мы можем легко перегнать их и ждать уже на месте.

Нурр понимающе кивнул:

— Телепортация?

— Да. Примерно в дне пути от монастыря есть хорошая, давно известная точка. Если поспешим — за трое суток обернемся.

Хёльв щурился на сыпавшее снегом небо, делая вид, что присутствовать при подобных разговорах ему не впервой. Лэррен же, напротив, слушал внимательно, с откровенной заинтересованностью.

— Поехали, — сказала Риль, отвязывая своего игреневого.

Остальные последовали ее примеру. Хёльв выбрал мохнатую пегую лошаденку добродушного вида, Лэррен неожиданно лихо вскочил в седло рыжеухого гнедого. Биви и Подер помогли хозяину взобраться на крепкую соловую кобылу.

Узорчатые ворота отворились, и перед путниками белой лентой легла заснеженная дорога.

В то утро на город опустился туман. Не было видно огней даже самых ближних домов, из серой мути выступали только нечеткие силуэты росших вокруг храма деревьев.

Ойна сидела возле окна и наблюдала за катившимися по стеклу каплями воды. Они напоминали прозрачных жучков, спешивших вниз по своим делам. Некоторые бежали быстрее, некоторые медленнее, но — рано или поздно — все достигали жестяного карниза.

В коридоре послышались голоса, и Ойна поспешно спрыгнула с табурета, оправила манжеты и передник.

— Девочка шаловливая, но очень милая, ты увидишь, — произнесла мать Самния.

— Как и все они, — согласился с ней незнакомый женский голос.

Дверь отворилась, и в комнату вошла настоятельница. Ее сопровождала бледная невысокая монахиня с пышными седыми волосами, казавшимися в свете лампы серебристым облачком. Ойна уставилась на гостью, раскрыв рот.

— Откроем сердца чистоте, — спохватилась она в последний момент.

— Откроем сердца чистоте, — ответили старшие сестры. Самния поманила девочку рукой:

— Ойна, познакомься, это — мать Полонна, настоятельница Убарского монастыря. Помнишь, что о нем рассказывали на уроках?

— В стенах монастыря расположен Убарский храм — величайшее святилище во славу Всемилостивой Амны, заученно отбарабанила Ойна и, подумав, добавила: — Там хранится Сердце. Оно помогает служительницам Амны совершать разные чудеса. А Чистые охраняют его и поддерживают в нем силу.

Мать Полонна кивнула:

— Все верно. — Она подошла к девочке, легко коснулась пальцами ее лба и улыбнулась. — Ты бы хотела там побывать?

Ойна недоверчиво вскинула глаза на настоятельницу Самнию. Та еле заметно наклонила голову. — Очень! Очень сильно! Если это возможно…

— Для маленькой Чистой — возможно, — сказала Полонна. — Едем?

Девочка задохнулась от восторга: — Прямо сейчас?

— Конечно. На улице нас ждет гельмар. Стоит поспешить, пока погода совсем не испортилась. По дороге мы залетим еще за двумя воспитанницами — в Хан-Хессе и Велерию.

— Гельмар! — Карие глаза Ойны сделались похожими и блюдца.

Она приподняла подол юбки и закружилась по комнате. Путешествие! Настоящее долгое путешествие! По воздуху! На чудесном пушистом гельмаре!

— Это большая честь, дитя мое, — добавила Самния. Высокая награда.

— Я… Я так рада! Ойна прижала руки к груди. — Спасибо! Спасибо большое!

— Беги собирайся, — велела девочке Полонна.

В сумерках мокрая шерсть гельмара казалась темно-серой, почти черной. Он лежал, широко расправив крылья, и косился на людей большим любопытным глазом. Крыша Убарского храма, служившая посадочной площадкой, была чистой, круглой, покрытой вязаными дорожками.

Ойна сидела, привалившись к боку гельмара, и осторожно поглаживала зверя по носу. Ее слегка мутило: сказывалась многочасовая тряска в воздухе. Рядом с ней, возле бортика крыши, стояли Герма и Тинель — девочки из приютов Хан-Хессе и Велерии. Чуть в стороне мать Полонна беседовала со встречавшими гостей сестрами.

— Покушать бы, — печально вздохнула светленькая розовощекая Тинель, разглядывая полный людей монастырский двор.

Ойна сморщила носик.

— Сперва, наверное, молиться пойдем, — предположила Герма.

— На ночную, благодарственную, — согласилась Тинель.

— С умерщвлениями, — добавила Ойна.

Теперь вздохнули все три. По крыше размеренно застучал дождь. Полонна закончила разговор, накинула на голову капюшон и вернулась к своим подопечным.

— Пошли, — сказала она, обнимая девочек за плечи. Они направились к двери, ведущей в глубь храма, спустились вниз по широкой каменной лестнице.

— А куда мы идем? — полюбопытствовала Ойна.

— Хочу вас кое с кем познакомить.

— С кем?

Настоятельница улыбнулась:

— А сами не догадываетесь?

— С Чистыми? — замирая, предположила Герма.

— Именно. Они давно ждут вас.

— Ждут нас? — Румяные щеки Тинель порозовели еще больше. Полонна снова улыбнулась и ничего не ответила.

В нижнем святилище их ожидало несколько десятков сестер. Все почтительно приветствовали девочек, заглядывали им в глаза, старались прикоснуться хоть к краешку одежды. Ойна смущенно озиралась и втягивала голову в плечи: подобное внимание казалось ей не слишком приятным.

В зале было прохладно и немного сыро — словно в заброшенном погребе. Стены покрывал замысловатый орнамент, по трехгранным колоннам вился плющ.

— А где же Чистые? — шепотом спросила Герма.

— Не знаю, — отозвалась Тинель — Этих вроде бы слишком много. Наверное, они просто сестры.

В то же мгновение толпа расступилась. Посреди святилища, на небольшом возвышении, стояла скульптурная композиция: три женщины в монашеских одеждах держали на вытянутых руках прозрачный сияющий кристалл — Чистое Сердце Амны. Тусклые блики свечей играли на белых мраморных лицах, на гладких плечах, на волосах.

— Мамочки, — всхлипнула Ойпа, цепляясь за юбку настоятельницы, — они же каменные.

Тебе так кажется, дитя мое, — сказала Полонна, подталкивая ее вперед.

Ойна отпрянула, извернулась, чтобы бежать, но тут одна из статуй повела головой и ожила. По бледным щекам разлился румянец, потеплел цвет кожи, просветлели глаза.

— Подойдите, — проговорили белые губы.

Голос звучал глухо и бесцветно, но в нем заключалась сила, противиться которой было невозможно. Вытянувшаяся в струнку Герма обреченно вздохнула и шагнула к Чистым. Следом двинулась Тинель. Ойна схватила ее за локоть, хотела потянуть назад, но вместо этого сама последовала за ней.

— Я не хочу, — шептала она, пытаясь заставить непослушные ноги повернуть назад. — Не хочу, не хочу…

Девочки встали рядом с Чистыми, и неяркий свет, исходивший от Сердца, коснулся их, заключая в круг. Воздух стал свежим, утренним, напоенным едва уловимыми запахами цветов.

— Амна, Матерь Пресвятая, отвори свои объятия, — раздались вдалеке слова молитвы, — Дай нам силы…

— Не хочу, — упрямо повторяла Ойна. — Отпустите меня! Слышите? Отпустите!

Она не могла пошевелить даже мизинцем. Тело больше не желало ей подчиняться.

— Ты должна, — ответил ей хор из трех голосов. — Вы должны. Должны.

— Я не хочу, мне страшно! — Ойна перешла на крик. — Почему я?!

Спокойные ясные глаза смотрели на нее с осуждением.

— Вы должны. Сменить. Нас.

На плечо Ойны легла чья-то тяжелая рука, и кожу сковало холодом. Ледяные нити потянулись по спине, бедрам, рукам. От пола по щиколоткам поднимался мороз, полз к коленям. Она зажмурилась, и стылая волна накрыла ее с головой.

Прошло несколько часов, и резвый галоп коней сменился рысью. Впереди, оживленно разговаривая, скакали Риль и Нестор Нурр. За ними следовали Хельв и Лэррен. Дремавший на ходу Подер замыкал колонну.

— Почему ты ее так странно называешь? — шепотом спросил юноша.

— Эйне ма — это обращение к старшим по возрасту и положению, — пояснил эльф. — У нас, знаешь ли, принято уважать почтенное поколение. Высокий ранг предков искупает нечистоту ее крови.

— А она почтенная?

— Да уж не юница, — с раздражением ответил Лэррен.

«Не юница» обернулась и с усмешкой посмотрела на сородича. Потом бросила несколько слов скульптору и остановилась, поджидая разом притихших приятелей.

— Кажется, я еще не потребовала от вас объяснений, —заявила она.

Эльф отъехал на несколько шагов назад.

— Вообще-то все произошло из-за этого наглого флейтиста. Пускай он и отдувается.

— Да я только… — Юноша бросил на колдунью взгляд затравленной горной козочки. — Я только хотел ночь переночевать. Видите ли, нам пришлось спешно покинуть Брасьер, и мы не успели прихватить должного количества денег, еды и теплой одежды. Мы могли насмерть замерзнуть в этой неприветливой местности.

— Что же за спешка такая была? Ограбили кого-то? Хёльв возмущенно махнул рукой:

— Если бы. Дело похитрее вышло.

— Я сгораю от нетерпения, — подбодрила его Риль. Юноша вздохнул, натянул на уши сползшую шапку и начал рассказывать. Чародейка слушала внимательно, не перебивая вопросами. На ее губах играла улыбка. Когда Хёльв стал описывать проведенный Амель обряд, Риль довольно хмыкнула, а услышав о возвращении генерала Рубелиана — громко рассмеялась.

— Ну и дела, — протянула она, вытирая слезы. Хорошенькая история, нечего сказать. И угораздило же вас вляпаться.

— Ему не привыкать, — проворчал Лэррен.

— Говоришь, баронесса сочла тебя великим магом? — с интересом переспросила Риль.

Он кивнул с некоторым смущением:

— Вы не знаете — почему?

— Знаю. — Чародейка неопределенно пожала плечами, прислушиваясь к чему-то, и натянула поводья.

— Приехали, — сказала она и спешилась.

Хёльв с любопытством огляделся. Лесная поляна, на которой они оказались, ничуть не отличалась от других, виденных по дороге: небольшой пятачок, окруженный коричневыми сосновыми стволами и прятавшимися в сугробах кустами.

— Здесь ничего нет, — сообщил зевавший во весь рот Подер.

— Пока нет, — ответила Риль. — Отойдите в сторону, к дороге.

По колено утопая в снегу, она подошла к росшей в центре поляны одинокой елке и, сложив ладони лодочкой, выкрикнула несколько звенящих металлом слов. Широколапая ель качнула макушкой. Воздух перед ней задрожал и словно потек, оголяя четко обрисованный прямоугольник прохода.

— Идите, — приказала волшебница. — Смотрите только вниз.

Первым в проем нырнул Нестор Нурр, гигант Подер отстал от него всего на шаг. Пришпорив коня, за ними устремился Лэррен. Хёльв с тоской посмотрел ему вслед.

— Ну что, великий маг, телепортации боишься? — съехидничала Риль.

Он покраснел и, зажмурившись, стеганул свою лошаденку по лоснящемуся боку. Свет на мгновение померк, дохнуло плесенью. Потом щеки Хёльва коснулся солнечный луч.

— Да всё уже, всё, — засмеялся где-то рядом Лэррен. Юноша открыл глаза и опасливо огляделся. Они стояли на вершине пологого холма. Небо было ясным, искристо-голубым, очень высоким. Несмотря на сильный мороз, снег лежал не везде: белые овраги чередовались с бурыми полосами полей и темной зеленью лесов. Вдалеке, почти у самого горизонта, виднелись четыре башни — одна высокая и три поменьше.

— Это он? Монастырь? одними губами спросил скульптор.

— Да, — ответила Риль. — Мы будем там к вечеру.

Храм был ликующей песней, гимном во славу Всемилостивой Амны. Он стоял на вершине специально насыпанного кургана, озирая окрестные домишки, как сеньор —покорных подданных. Три изящные башни, сложенные из розоватого, в красных прожилках камня, переплетались легкими стеклянными галереями. На верхних уровнях, накрытые почти незримыми колпаками, цвели зимние сады. Четвертая башня стояла в центре треугольника, образованного ее товарками. Она не казалась тонкой — массивная, крепкая, построенная из обтесанных валунов. На ее шпиле тускло сверкало синее сердце — символ непреходящей любви богини.

— Оно не горит, — задумчиво сказала Риль.

— Что? — рассеянно переспросил Нестор.

— Сердце.

— Разве? — удивился Лэррен. — Я бы так не сказал.

— Обычно оно блистает почти как солнце. — Чародейка вздохнула. — Если бы вы это видели, вы бы поняли. Нечто незабываемое.

Хёльв украдкой перевел дух. Открывшееся зрелище и без того было величественным.

— Похоже, и здесь не обошлось без магии монахинь? — поинтересовался он. — Какие еще чудеса нас могут ждать? Говорящие камни?

— Вряд ли. В своих лабораториях сестры занимаются и алхимией, и матрикацией, и спиритизмом, но мы вряд ли с этим столкнемся.

— По-моему, вы говорите не о том, — перебил ее Нурр. — Надо решить, как мы попадем в храм.

Оказавшись так близко к цели, он приободрился, расправил плечи.

— Обыкновенно, — ответила Риль. — Придем преклонить колена в святом месте, как и положено добропорядочным верующим. Полонну мы обогнали, и еще есть время осмотреться. Даже если гелъмар летит с предельной скоростью, они будут здесь не раньше завтрашнего полудня.

— Да я не о том! — Скульптор досадливо нахмурился. — Как мы во внутренние помещения проберемся?

— На месте и решим, — неожиданно для самого себя брякнул Хёльв, — Чего загадывать? Чародейка одобрительно кивнула:

— Вот именно. Парень дело говорит. Только учтите одну вещь: ни в монастыре, ни в храме я колдовать не смогу.

— Не сможешь? — Напускная уверенность в себе сползла с Нестора, как развязавшийся плащ.

— Во-первых, это просто запрещено. В стенах святилищ вся власть принадлежит монахиням. Они легко обнаружат работающего мага и вышвырнут его безо всякого почтения.

— А во-вторых? — подался вперед Лэррен. Затянутая в перчатку рука Риль нервно потрепала медную гриву коня. Фаворит покосился на хозяйку грустным карим глазом и негромко заржал.

— Тяжело, — пояснила она. — Очень тяжело. Будто в сиропе плаваешь со свинцовыми гирями на ногах. Я постараюсь что-то сделать, но ничего обещать не могу. Мне бы не хотелось, чтобы вы рассчитывали на чудеса с моей стороны.

— Что ж, обойдемся без магии, — подвел итог эльф. Топтавшийся в сторонке Подер, нерешительно кашлянув, подошел к хозяину.

— Пора подумать о ночлеге, — напомнил он.

«И о сытной трапезе из пяти-шести блюд, — мысленно добавил Хёльв, проводив взглядом садившееся за лес солнце. — Целый день скакали почти без роздыху, хватит уж».

— Думаю, идти всей компанией в храм не стоит. Слишком уж приметно, — сказала Риль и повернулась к Нестору Нурру. — Вы с Подером подыщете место для ночевки, а мы пока сходим на разведку.

— Я пойду с вами, — упрямо заявил скульптор. — Пусть я и не самый смелый человек среди присутствующих, но прятаться за чужими спинами не собираюсь.

— Вас могут узнать, — подал голос Лэррен.

— Кто?

— Полонна.

— Так она же еще не прибыла?

Риль нахмурилась:

— Я предполагаю, что еще не прибыла, А если я ошиблась? Зачем так глупо рисковать?

— Я же должен что-то сделать, — горестно прошептал скульптор. — Я не могу сидеть сложа руки.

На лицо чародейки тенью набежало раздражение.

— Сделаешь. Позднее, А сейчас твое присутствие может только помешать, — отчеканила она.

— Встретимся ровно через два часа на торговой площади, возле мясных рядов.

Указав рукой направление, она тронула коня шпорами и устремилась вперед. Изнывавший от голода Хёльв и задумчивый Ларрен последовали за ней.

У входа в храм их встретил нежный перезвон бубенцов. Закат — время вечерней службы, покаяния, исповедей. Сквозь широкие, увитые вечнозеленым плющом ворота двойным потоком шел народ — кто-то, получив благословение, спешил домой, кто-то, напротив, торопился преклонить колена в святой обители.

Оставив лошадей у коновязи, путники влились в толпу. Прихожане шли к богине не с пустыми руками — большинство волокло корзины с чуть сморщенными зимними яблоками, колбасами, банками варенья, гирляндами чеснока и сушеных грибов. Каждый хотел оставить у ног Матери гостинчик, порадовать родительницу. Сестры, служительницы Амны, не держали никакого хозяйства, полностью полагаясь на щедрые подношения.

Хёльв вышагивал, глядя строго перед собой, стараясь не обращать внимания на острый запах копченостей и овечьего сыра, пропитавший, казалось, даже стены.

— Потерпи немного, — сказала вдруг Рилъ, сжимая его ладонь. — Подер — человек надежный, не даст нам от голода помереть.

Юноша запунцовел и неслышно что-то пролепетал, но чародейка уже не смотрела на него. Остановившись посреди дороги, она сверлила глазами пузатого монаха в синей робе, устроившегося возле не работавшего по причине холодов фонтана.

— Пусть продлит Отец Непостижимый дни наши, дабы мы могли всецело посвятить себя трудам и думам во славу его и супруги его, Матери всего сущего, — старательно выводил он.

Прихожане кланялись ему, целовали краешек одеяния. — Похоже, нам повезло, — возбужденно прошептала Риль, увлекая спутников к фонтану. — Вот уж не ожидала! Завидев волшебницу, монах сбился, перепутал слова молитвы и умолк на полуслове. Порозовевшее от мороза лицо расплылось в улыбке.

— Госпожа! Вы ли это? — воскликнул он.

— Конечно, я, — засмеялась Риль. Монах всплеснул руками:

— Я был уверен, что рано или поздно мы снова встретимся!

— Какая прозорливость. Не податься ли тебе, Баулик, в оракулы?

— Хорошо бы. Быть провидцем полезно и приятно, — сообщил тот.

— Почему ты здесь? — спросила Риль, присаживаясь на мраморную скамейку. — Служишь двум богам?

— Так ведь канун Лазоры — Небесного Обручения, разве вы не знаете? — охотно ответил Баулик. — Мы всегда бываем в Убарисе в это время.

— Заехал в гости? По-братски?

— Можно и так сказать. А вы какими судьбами?

Чародейка украдкой осмотрелась и придвинулась к монаху поближе.

— Это мои друзья — Лэррен и Хёльв, — начала она. — Одну девушку силой увезли сюда. Мы хотим вернуть ее домой.

Баулик важно повертел пухлыми пальчиками.

— Совершенно невозможно! Сестры не стали бы никого похищать!

— Тем не менее это случилось, — ответила Риль.

— Сестры не тащат никого силой, — упрямо гнул он. — И без того добровольцев достаточно.

— Это абсолютно исключено?

— Да. — Монах на секунду призадумался. — Если, конечно, нет каких-то особых обстоятельств.

Лэррен присвистнул:

— Значит, были особые обстоятельства…

— Естественно. Ведь за нашей девочкой приехала аж сама дама-настоятельница. Не думаю, что она за каждой соплячкой по всему свету мотается, — подтвердила Риль. Хорошо бы теперь узнать, что это за обстоятельства.

— Мать Полонна еще не возвращалась, — заметил Баулик. — Насколько мне известно, ее с нетерпением ждут.

На балконы центральной башни вышел хор, и слаженное, ясное пение десятков голосов заполнило двор. Хёльв на мгновение зажмурился — такой неожиданно прекрасной показалась ему музыка.

— …Нашу юдоль осветит, — лились слова молитвы. Обернется с состраданьем, плач сестер услышав тихий…

— Славные соловушки, — пробормотал Баулик. Риль встала, стряхивая с себя оцепенение.

— Ты можешь нам помочь? — спросила она монаха.

— Я бы рад, но как?

— Для начала покажи нам тут все. Баулик послушно вскочил.

— Здесь заблудиться сложно. В розовых башнях — их еще называют миньонами — располагаются небольшие Сестрины часовни, трапезные, дортуары воспитанниц и кельи монахинь, — Он подвел спутников к самому низкому из этих строений.

Несмотря на холод, дверь была открыта. На пороге, полностью закрывая собой проход, сидела дородная привратница в толстой шерстяной накидке.

— Видите, там лестница в верхние покои, внизу — столовая.

— С трудом. Почтенная сестра загораживает.

— Часовня располагается на самом верху. — Подобрав робу, Баулик засеменил дальше по утоптанному снегу. — Все миньоны устроены подобным образом.

— То есть внутрь вас допускают? — поинтересовался Лэррен.

Он украдкой отхлебнул из спрятанной в рукаве фляги и, воровато стрельнув глазами по сторонам, отер губы. Монах пошевелил кончиком носа и бросил на эльфа взгляд, исполненный самой черной зависти.

— Допускают, а как же. Не в кельи, понятное дело, зато в трапезные, молельни — совершенно свободно. Но только во время Лазоры.

— А нас, пожалуй что, дальше порога не пригласят? — с усмешкой предположила Риль.

— Не пригласят, можете не сомневаться, — согласился Баулик. — Мирским только во дворе прогуливаться можно, благодатным воздухом дышать, да в храме перед божественными образами во прахе лежать.

— Прах надо с собой приносить или на месте могут выдать? — ядовито осведомилась чародейка.

Баулик надулся:

— Вот опять вы издеваетесь.

— Это просто оборот речи такой.

С любопытством озиравшийся вокруг Хельв хихикнул. Монах расстроился еще больше.

— И паж у вас невоспитанный.

Риль сдвинула брови и холодно уставилась на юношу. Тот съежился и попытался стать незаметной серой тенью.

«Конечно, самой ей можно, а мне — так сразу чуть ли не подзатыльники отвешивают», — с горечью думал он, шагая вслед за всеми к храму.

— На крыше серединной башни устроен насест для гельмаров, — гордо заявил Баулик, указывая пальцем вверх. — Видите?

— Видим, — кивнула чародейка.

— А символ любви погасший видите? — понизив голос, спросил монах.

Хёльв украдкой бросил взгляд наверх. На фоне ясного закатного неба венчавшее башню сердце казалось особенно темным, почтя черным.

Замерев на месте, Риль заинтересованно повернулась к Баулику:

— Что с ним стряслось? Когда я была здесь в последний раз, оно сияло так, что смотреть больно.

— Об этом никто не осмеливается говорить вслух, — сказал Баулик, — Оно потухло несколько недель назад. Становилось все тусклее и тусклее, пока совсем не померкло, Никто не знает почему.

Лэррен недоверчиво хмыкнул.

— Уж кто-то да знает, — заметил он.

— Пожалуй, — не стал спорить монах. — Но рядовые служительницы в ужасе и панике. Поговаривают, что милость богини покинула храм.

— Так вот почему у сестер такие озабоченные лица! — хмыкнула Риль.

Баулик только вздохнул.

— А как же исцеления, помощь больным? — решился спросить Хёльв. — Я много слышал о творимых здесь чудесах.

— Никак. — Монах опасливо огляделся. — Всех страждущих потихоньку спровадили, сославшись на праздники. Боюсь, что служительницы утратили часть своей силы.

Он замолчал, пропуская вперед бедно одетого мужчину, ведущего за руку кудрявого мальчика. Мальчик торжественно нес ярко-оранжевую тыкву.

— Декаду назад даже ритуал особый начали, — еле слышно продолжал монах. Самые сильные в вере заперлись в кельях, постятся и плачут, просят Матерь о прощении.

— Что-то они натворили. Но вот что? — пробормотала Риль и погрузилась в размышления.

Убарское святилище Всемилостивой Амны было строгим и величественным. Ни игривая лепка, ни цветные витражи не нарушали простой гармонии увитых зеленью колонн и белых стен с барельефами, изображавшими земное житие богини — беседу с маленькими сестрами, утешение сирот, вразумление правителей. Воздух казался особенно светлым, пахло мятой и базиликом.

— Хорошее место, — неожиданно сказала чародейка, оглядывая уходившие далеко вверх стрельчатые своды потолка. — Чистое.

Стоявшая у входа немолодая служительница в черном вязаном платке, накинутом поверх сине-серого монашеского одеяния, приветливо им кивнула. Морщинистые губы беззвучно зашептали молитву.

Посреди зала, на постаменте, восседала мраморная Амна, приветствуя входивших теплой и немного беспомощной улыбкой.

— Собор открыт день и ночь. Прародительница всегда готова принять своих детей, облегчить их страдания, — произнес Баулик, почтительно опускаясь на колени. Все последовали его примеру, созерцая немолодое, лучившееся добротой лицо богини. Неожиданно Хёльв почувствовал что его горло сжимается, а к глазам подступают слезы. Он вдруг понял, как давно не видел мать, как соскучился по ее голосу, по прикосновениям мягких ладоней.

Из задумчивости его вывел громкий скрежет, донесшийся откуда-то снизу. Юноша вскинул голову, вопросительно глядя на спутников, И Риль, и Ларрен также казались удивленными.

— Что это было, Баулик? — спросила чародейка. Монах рассеянно махнул рукой:

— Прямо под нами идут работы по отделке еще одного святилища. В боковых коридорах есть проходы вниз, но посмотреть там почти не на что — голые стены да пыль.

— Ясно. — Риль легко поднялась. — Давайте еще раз обойдем храм и к мясным рядам.

Вы уже уходите? — встревожился Баулик, которого явно не прельщала перспектива вернуться к своему промерзшему месту возле фонтана. — Вы так и не рассказали, чем еще я могу быть полезен.

— Может, обсудим это за ужином? — лукаво предложила волшебница и туг же добавила: — Если, конечно, ты не постишься перед Лазорой.

Щеки Баулика сделались клубничными. Суетливо подобрав робу, он заспешил к дверям, несвязно жалуясь Лэррену:

— По нашим канонам говенье уже закончилось, а у сестер продолжается пост. На завтрак ели сухари с простоквашей. — Он понизил голос. — Полчашки простокваши и крошечный засохший хлебец! И стой себе на морозе с пустым животом, молитвой бурления заглушай!

Эльф сочувственно вздыхал, весело поглядывая на Хёльва поверх монашьей головы.

На ужин расположились в трактире «Козленок и репа», окна которого выходили на ведущую к храму улицу. Хозяйственный Подер успел не только позаботиться об ужине, но и столковаться о трех комнатах этажом выше.

В сложенном из красного кирпича камине ярко пылал огонь, изгоняя из помещения стылую зимнюю сырость. Легкий запах березовых поленьев смешивался с ароматами фасолевого супа, гренков и других блюд, которыми был уставлен длинный деревянный стол. Из-под крышек кастрюль и кувшинов выбивался пар.

— Мы должны организовать засаду, напасть прямо на крыше, как только гельмар сядет, отбить Ойну и улететь, — говорил Нестор Нурр, вертя в руках чистую тарелку. Его лицо горело лихорадочным румянцем.

Риль намазала маслом еще теплую горбушку хлеба, осторожно отхлебнула из железной кружки обжигающего травяного отвара и с укором посмотрела на скульптора.

— Прежде всего не надо пороть горячку. Гельмары слушаются только тех, кто вскармливал их с самого младенчества, потому улететь нам никак не удастся. Да и как мы проберемся на крышу?

Оторвавшись от блинов с орехами и медом, Баулик облизал замаслившиеся губы и авторитетно заметил:

— Никак не проберетесь. Дальше святилища Матери мирян не пускают.

— Мирян не пускают, — значительно повторила чародейка, — А братьев во Отце Непостижимом?

Монах жалобно поморщился:

— Вы хотите, чтобы я выкрал девицу у нескольких сотен сестер?

— В общем и целом ты правильно уловил идею, — серьезно кивнула Риль, но Хёльв видел, что в ее зеленых глазах пляшут озорные искры.

— Я…правда не смогу. — Баулик огорченно отодвинул ложку.

— Что ж. — Чародейка отвернулась от него с деланным разочарованием. — Нет так нет.

Монах смущенно заерзал на жесткой скамье.

— Возможно, мне удастся помочь чем-то другим? — Он жалобно посмотрел на великана Подера, перевел взгляд на попивавшего морс Лэррена, на сосредоточенно жевавшего Хёльва, — Только скажите.

— Не знаю даже, что и придумать, — протянула Риль. — Если только… Нет-нет, ты не должен так рисковать.

Баулик гордо выпрямился, всем своим видом демонстрируя готовность пойти на любой риск.

— Только скажите! — повторил он.

В монастыре сейчас сотни монахинь и монахов, десятки послушниц, множество гостей из других обителей. Вряд ли все они знают друг друга в лицо. — Риль замолчала, поочередно глядя на каждого. — Были бы у нас робы мы могли бы попробовать проникнуть во внутренние покои, на крышу. Улучить момент и увести Ойну. Подер будет ждать нас с конями.

Гигант молча поклонился, довольный отведенной ему ответственной ролью.

— Гельмар у них один, он будет и так утомлен долгим перелетом. Эти зверюшки нуждаются в длительном отдыхе, и скорее всего он откажется снова подняться в воздух, — блеснул познаниями Хёльв. — Так что погони мы можем не опасаться. Лэррен оживился.

— А что — дело несложное, — заявил он, вылавливая ложечкой из стакана вареные ягоды. — Наверняка у благочестивых сестер есть склад запасной одежды или что-то в этом роде.

— Много роб не надо — хотя бы пару женских и тройку мужских, — вставила Риль.

Монах покраснел от возмущения:

— Великая сила Отца! Вы предлагаете мне украсть вещи из монастыря Всемилостивой Амны?!

— Не украсть, а одолжить, — поправил Хёльв. — Мы ведь все вернем.

— И пожертвуем храму кругленькую сумму на поддержание строительства, — добавила чародейка.

Затравленно оглянувшись, Баулик втянул голову в плечи. Похоже, он не ожидал, что его участие будет таким непосредственным. Нестор Нурр умоляюще посмотрел на него больными, запавшими глазами. Его тарелка по-прежнему стояла пустой. Тонкие пальцы скульптора отбивали на столешнице замысловатый марш.

— Ойна не хотела ехать. Не хотела.

— Поверь, это никому не повредит, — настаивал эльф,-Ты сам увидишь, что девушка будет рада вырваться.

Монах залпом осушил чашу с травяным чаем, заботливо придвинутую к нему волшебницей, отер рукавом взмокший лоб.

— Кто она вам? — спросил он, обращаясь только к Нестору. — Кто она вам, что вы готовы пойти на такой риск ради ее спасения?

— Она моя невеста, — ответил тот слабым голосом. И добавил увереннее: — Моя невеста.

Воцарилось молчание. На Убарис опускалась ночь. Постепенно гасли огни в соседних домах, зажигались фонари. Пронзительно поскрипывала на ветру неплотно закрытая дверь. Хёльв поежился и обхватил себя руками, не отрывая взгляда от погруженного в раздумья монаха.

— Отец Непостижимый в мудрости своей не даст свершиться неправому делу, — промолвил наконец Баулик и осенил себя священным знамением. — Я помогу вам раздобыть одежду.

Одиннадцать лет, прошедших после обряда в Убарском храме, Ойна почти не заметила, Дни, недели и месяцы протекали сквозь нее — неторопливо, неумолимо и бесследно. Она не помнила, как прилетела обратно в Брасьер, как снова вернулась к урокам, как поднималась с кровати по утрам и как проваливалась в глухой сон по ночам. Свет Чистого Сердца уже поселился в ней, дожидаясь мгновения, когда она окажется ему необходимой.

Ойна знала, что вскоре после того, как она покинула Убарис, там началась война, Сердце было похищено и вернуть его, несмотря на усилия матери Полонны, не удавалось. Это ни в малейшей степени не встревожило Ойну: она чувствовала, что реликвия где-то рядом и хранительницы по-прежнему служат ей.

Со стороны Ойна казалась просто рассеянной, погруженной в свои мысли. Она, как и прежде, молилась, поморгала по хозяйству, ухаживала за садом, но все ее существо было занято другим.

Скорлупа отстраненности, окружавшая девушку, лопнула в один миг, солнечным апрельским вечером.

— Я его не чувствую, — произнесла вдруг Ойна, поднимая голову и оглядываясь.

Она находилась в рабочей комнате среди дюжины сестер. Было тепло. Из окна лился мягкий закатный свет, окрашивая занавеси алым. — Я его не чувствую, — снова сказала девушка. Ее никто не услышал: в камине потрескивали дрова, стрекотала швейная машина — недавно подаренная храму столичная новинка. Переговаривались за работой сестры. Я его больше не чувствую! — повторила Ойна, выпуская из рук вязание. — Не явствую Сердце! Совсем! Его нет!

Спицы со звонким стуком ударились о каменный пол. Желтый шерстяной клубок откатился в угол. В комнате стало очень тихо.

— Как такое может быть? — помертвевшим голосом спросила Минья.

— Не знаю, — прошептала Ойна

На следующий день до Брасьера дошли вести о том, что замок Убарис разрушен, а Чистое Сердце исчезло в неизвестном направлении. Перестали твориться чудеса, сестры потеряли способность исцелять, погас сиявший над башнями храма символ вечной любви богини.

Монастыри охватила паника. Сразу же по принесении благодарности Всемилостивой Матери за падение твердыни безбожного герцога был созван совет настоятельниц: святыню требовалось вернуть.

Ойна чувствовала себя потерянной. Она бесцельно бродила по обители, пытаясь вспомнить, чем жила до того, как ее коснулся свет Чистого Сердца. Каждую ночь ей снился один и тот же сон; просторное пустое святилище с трехгранными колоннами, подернутое паутиной возвышение посередине и пылинки, летающие над обломками когда-то живых статуй. Ойна просыпалась и до рассвета лежала с открытыми глазами, вглядываясь в светлеющее небо. Она знала, что если Сердце не найдется, то и ее тело скоро обернется хрупким алебастровым изваянием.

По утрам она смотрела в зеркало и думала: пройдет несколько месяцев — и ее лицо, ее руки и плечи станут белыми осколками, припорошенными пылью. Отданная Чистому Сердцу душа не спустится в Ристаговы Подземелья, и от нее, Ойны, не останется и следа.

Однажды вечером, стоя у окна, Ойна заметила широкоплечего нескладного человека, расположившегося на скамейке в скверике напротив храма. Была поздняя осень. Вялые, истончившиеся листья падали ему на колени, ветер трепал волосы, но он продолжал сидеть, рассматривая прохожих из-под насупленных броней.

— Кто это? — спросила Ойна у всезнающей Миньи.

— Это Нестор Нурр, скульптор. Великий человек, — с почтением ответила та.

— Чем же он велик?

Минья фыркнула и гордо уперла руки в бока, словно имела непосредственное отношение к его успехам:

— Он делает портреты в камне, да такие, что от оригинала не отличишь! Для богатеев, желающих запечатлеть себя навеки.

Девушка вздрогнула и кивнула, не отрывая взгляда от Нурра:

— А почему он сидит там, на холоде?

— Да поди пойми. Каждый день почти его вижу. Воздухом дышит, наверное.

— Наверное, — согласилась Ойна. Минья посмотрела на нее с сочувствием:

— Ничего, детка, потерпи. Я слышала, придумали что-то настоятельницы. Тома перерыли все, свитки перечитали, изобрели способ отыскать Сердце. Скоро поедете в Убарис. Все хорошо будет.

Ойна снова кивнула. Ее мысли были далеко.

С того дня она часами простаивала у окна, ожидая появления скульптора.

«Делает портреты в камне, — вертелось у нее в голове, — а такие, что от оригинала не отличишь». — В камне, — шептали губы. «От оригинала не отличишь», — билось в висках. — Навеки, шелестели опадавшие листья.

Около десяти часов утра через монастырские ворота прошли две монахини в традиционных сине-серых одеяниях. Они шли неторопливо, переговариваясь между собой и благословляя встречных прихожан. Одна из монахинь была совсем молоденькой — коренастая неуклюжая девушка с крепкой крестьянской фигурой. Другая была высокой, стройной, с плавными движениями. Ее яркие зеленые глаза сверкали из-под надвинутого на самые брови бурого шерстяного платка.

— Шаг делай чуть поменьше, — цедила Риль сквозь плотно сжатые зубы. — Ты не солдат на плацу, ты скромная служительница Амны.

— Я стараюсь, — ответил Хёльв и чуть не упал, запутавшись в длинных юбках.

— Плохо стараешься. Утешает только то, что тут и помимо нас есть на кого посмотреть.

— Можно подумать, я обязан уметь ходить в платье, — обиженно проворчал юноша.

Ударивший ночью мороз превратил чуть оттаявшие дорожки в полосы сияющего льда, и ноги непривычного к грубым деревянным башмакам Хёльва то и дело скользили и разъезжались. Остановившись, чтобы перевести дух, он с немой благодарностью смотрел на девочек-послушниц с корзинами, разбрасывавших перемешанный с солью песок. Возле укутанного снегом фонтана расположилось трое братьев во Отце Непостижимом. Баулик с достоинством напевал молитву, сидевшие по обе стороны от него Лэррен и Нестор Нурр почтительно внимали. Длинные волосы эльфа были заплетены в скромную косу, скульптор умело перебирал четки и время от времени с поклоном протягивал мирским чашу для подаяния. Стараясь не слишком глазеть на друзей, Хёльв и Риль направились к центральной башне. Нурр поставил чашу на землю и пошел следом.

— Радуюсь каждому дню, мне дарованному, каждому солнечному лучу, каждой капле воды, ибо во всем есть воля Его. И покорно все сущее Его власти. И каждая птаха малая, и былинка перелетная, и каждый цветочек пестролистый склоняются перед Его незыблемым светом, — неслось им вслед.

Миновав увитую неувядающей зеленью арку входа, они вступили в святилище. Запах мяты и базилика стал еще сильнее, чем накануне; теперь в него тонкой ниточкой вплетался аромат мальвы.

Народу почти не было: резкие холода многих вынудили остаться дома, возле теплых печей и каминов. На мраморных скамьях возле стен сидело всего несколько человек — опрятная старушка в траурном платье, беременная женщина в мехах, одутловатый бледный юноша с забинтованной рукой.

— Откроем сердца чистоте, — приветствовала вошедших невысокая кругленькая привратница с большой родинкой на левой щеке.

— Милостью Амны, — ответила Риль.

— Милостью Ее, — прошептал Хёльв и закашлялся. Привратница посмотрела на мнимую послушницу с сочувствием:

— Простудилась?

— Дорога была длинной, пояснила Риль. — Часть пути пришлось на телеге трястись. А здоровье у Сельмы не самое крепкое.

— Бедняжка. Обогрейтесь, выпейте чаю. — Монахиня заботливо поправила платок напряженно замершей «Сельмы». — Откуда вы?

— Из Хан-Хессе. Из Тихого Убежища. Меня зовут Мод, — ответила Риль, называясь именем знакомой монахини из столичного приюта умалишенных, — Это — Тилли, наш сопровождающий.

Скромно стоявший в стороне Нестор склонился в поклоне.

— Добро пожаловать, Мод. Большая честь для меня. Много о вас слышала. Я провожу вас в трапезную.

— Спасибо, сестра, не стоит. У нас крайне срочное поручение к даме-настоятельнице Полонне от Утешающей Печали.

Привратница огорченно всплеснула руками:

— Матушка в отъезде, должна вот-вот вернуться, ждем ее с минуты на минуту. Но, боюсь, она не сможет вас принять. Сами понимаете: канун Лазоры, столько всего наваливается.

Риль поджала губы:

— Дело-то минутное, никакой аудиенции особой не надо, можно и на ходу изложить, — И добавила с легким укором: — Не приняты у нас в Убежище такие церемонии.

Привратница смутилась. В народе давно перешептывались, что убарские сестры храма Всемилостивой Амны подвержены гордыне, склонны к тщеславию и суетности. А не пойдет ли потом эта дылда в высокие инстанции жаловаться, храм в чванстве обвинять? Бывали ведь уже случаи.

— Мне кажется, не будет ничего плохого, если вы встретите матушку прямо на крыше и расскажете о своем поручении по дороге к покоям, — предложила монахиня.

Опустив победно блеснувшие глаза, Риль смиренно прижала руки к груди:

— Мы будем ждать столько, сколько потребуется.

Привратница подозвала возившуюся с цветами девочку-послушницу и поручила ей проводить гостей наверх. Та вспыхнула и чуть в ладоши не захлопала, радуясь возможности отдохнуть от надоевшей работы.

На крышу, к гельмарову насесту, вела широкая лестница с дубовыми, покрытыми лаком перилами и низкими удобными ступенями. В стенных нишах чередовались букеты из высушенных цветов с еловыми ветвями, украшенными канителью и серыми лентами.

На самом верху, возле обшитой железными листами Двери, послушница их оставила и вприпрыжку побежала вниз.

— Ждите здесь. А то на крыше холодно будет, — сказала она, обернувшись уже на бегу. Подождав, пока девочка скроется из виду, Риль осторожно приоткрыла дверь. Крыша была круглой, огороженной кирпичными бортиками. Каменную поверхность покрывали мягкие вязаные циновки, тщательно очищенные от снега. В центре возвышался черный шпиль, увенчанный огромным, сияющим всеми оттенками синевы сердцем.

— Где же сам насест? — недоуменно спросил Хёльв, ожесточенно почесывая искусанную шерстяным платком щеку. — И смотрители? Кто у них тут за гельмаром ходит?

Чародейка пожала плечами и, не отрывая взгляда от крыши, тронула юношу за руку:

— Вон там, справа.

Хёльв посмотрел в указанном направлении и заметил легкое движение. От бортика отделилась укутанная в пестрые тряпки фигура, сгибаясь под ветром, поправила сбившийся коврик и метнулась назад.

— А вот и смотритель, — сказал Нурр. Вцепившись пальцами в перила, он пристально, словно поле будущей битвы, изучал крышу. Риль покосилась на него со скрытым беспокойством.

— Посидим пока, — предложила она, первой устраиваясь на ступеньках.

Хёльв с готовностью последовал ее примеру — ослабил узел платка, вытянул ноги. Нестор не сдвинулся с места. Чародейка обреченно вздохнула и закрыла глаза. Она только надеялась, что у скульптора хватит ума придерживаться оговоренного плана.

Хлопанье крыльев послышалось, когда бледное зимнее солнце стало клониться к закату. Снизу, с монастырского двора, донеслись приглушенные крики: явившиеся к обеденной молитве прихожане приветствовали кружившееся над башнями существо.

Хёльв осторожно выглянул в щелку, и его сердце замерло от восхищения. Никакие гравюры, никакие рисунки не могли передать всей красоты парившего в вышине гельмара. Длинный, цвета перца с солью мех играл на ветру, перетекал волнами по шее животного, по прижатым к груди лапам, по гибкому телу.

Описав над храмом крутую дугу, гельмар изогнул крылья и стал плавно снижаться. Крепко привязанная к его бокам деревянная кабинка наклонилась, и в затянутом пленкой окошке мелькнуло чье-то лицо.

— Мне кажется, я вижу Ойну, — взволнованно зашептал Нестор Нурр, подаваясь вперед. — Да, я уверен, это она!

— Тихо! — зашипела Риль. — Ты нам все испортишь!

Скульптор отступил, до боли сжимая кулаки. В обведенных темными кругами глазах пылали нетерпение и сдерживаемая ненависть.

Наблюдавший за полетом смотритель вскочил и, размахивая неведомо откуда взявшимися яркими платками, забегал по крыше. Его пестрый балахон раздувался, как парус. Гельмар вытянул шею и протяжно затрубил, радуясь возвращению домой; потом неестественно вывернулся и стремительно нырнул вниз. Хельв невольно вскрикнул, смертельно побледневший скульптор рванулся было вперед, но Риль удержала его за пояс.

— Все нормально, — сказала она. — Все в порядке. Они всегда так делают. Сейчас еше раз провалится.

И действительно, на мгновение выровняв полет, гельмар снова нырнул, завис над башней и мягко приземлился на все четыре лапы. Смотритель тут же бросился к нему, погладил по лбу, тревожно ощупал нос. Дверца кабинки открылась, и вниз скользнула веревочная лесенка.

— Придержи, — строго прикрикнула на зазевавшегося служителя Полонна и стала осторожно спускаться.

Следом за ней карабкалась Ойна. Хёльв подобрался, почувствовав, как напряженно замер скульптор, как сгустилось вокруг Риль искрящееся, невидимое глазу облачко.

Оказавшись на земле, девушка словно очнулась — ее взгляд обежал крышу, лишь едва задержавшись на нежившемся гельмаре, и безошибочно остановился на приоткрытой двери на лестницу.

— Ойна! Сюда! Скорее сюда! — закричал Нурр и кинулся ей навстречу.

Карие глаза девушки широко распахнулись, она ахнула и побежала к нему.

— Стоять! — прогремел голос настоятельницы.

Одним прыжком догнав Ойну, она схватила ее за локоть и, закрыв собой, резко взмахнула рукой. На Нестора обрушился незримый пресс, он упал, не в силах пошевелиться.

«Ну и старушка, — подумал Хёльв, прячась за выступом стены. — Чрезвычайной боевитости».

— Очень просто, — сказала Полонна, аккуратно заправляя за ухо выбившуюся из прически седую прядь. — Изволь пока полежать.

Настоятельница хотела сказать что-то еще, но выскочившая на крышу Риль сложила ладони лодочкой и звонко пропела короткую фразу, глядя в сторону Хёльва. Ойна вздрогнула и, словно подхваченная могучей волной, перелетела прямо в объятия к остолбеневшему юноше.

— Беги! — хрипло воскликнула Риль. — Беги скорее, забери тебя Ристаг!

Платок упал с ее головы, по лицу текли крупные капли пота, растрепавшиеся волосы липли ко лбу. Ладони чародейки по-прежнему были сложены лодочкой, но пальцы дрожали от огромного напряжения. Медлить было нельзя. Схватив девушку за руку, Хёльв гигантскими прыжками понесся вниз.

Он летел по лестнице, почти не касаясь ногами ступеней, стремительно преодолевая пролет за пролетом. Ойна цеплялась за его запястье и тихонько плакала.

— Нестор, Нестор, — повторяла она.

— Спасется твой Нестор, — пропыхтел Хёльв. — Чародейка его вытащит, не бойся.

Он свернул в коридорчик, ведущий в главное помещение храма, и осторожно пошел вдоль стены, замирая за колонной каждый раз, когда слышал чьи-то шаги, Ойна покорно следовала за ним.

Отчаянный звон бубенцов застиг их подле самого выхода. У дверей никого не было, и притаившийся возле чаши для подаяний Хёльв собрался было выскользнуть на улицу, но вовремя притормозил прислушиваясь.

— Это сигнал тревоги, матушка зовет нас на помощь! — взволнованно проговорил высокий девичий голос, и стройный силуэт в монашеской робе заслонил свет.

— Надо торопиться, — вторила ей давешняя привратница. — Сестры, сестры! Сюда! К лестнице! Дама настоятельница наверху, на крыше!

— Я закрываю двери! — прокричала привратница, с силой притягивая к себе массивные створки.

По мраморному полу дробно застучали каблуки. Юноша вытянулся в струнку, лихорадочно обшаривая глазами площадку, и рванулся влево, к занавешенному куском холстины проему. Промелькнули барельефы — Амна беседует с правителями земными, Амна утешает сестер. В голове Хёльва предупреждающе звякнул колокольчик, словно напоминая о чем-то забытом, но времени на раздумья не было.

За проемом начиналась еще одна лестница — неширокая, с простыми деревянными ступенями и заляпанными штукатуркой перилами. Рука Ойны тревожно дернулась, но Хёльв крепко прижал ее к себе и устремился вниз.

Зал открылся сразу — просторный, с высокими сводами, освещенный лучами вечернего солнца, бившими из расположенных под самым потолком окон. Пол покрывали длинные полосы бумаги, придавленные мешками с песком, В воздухе витала пыль.

Хёльв огляделся. В зале никого не было — рабочая одежда аккуратной стопкой была сложена в углу, рядком лежали инструменты.

Похоже, это новое святилище, — сказал он, обращаясь к Ойне, но больше стараясь успокоить самого себя, — Ты ведь голодная, наверное, ну-ка посмотрим, что у нас тут есть… Может, завалялась какая-то краюшка хлеба?

Он быстро осмотрел заляпанные краской робы и вздохнул: карманы были пусты.

— Ничего нет. Может, найдем еще?

Взяв девушку за руку, Хёльв пошел вперед, мельком поглядывая на размеченные тонкими линиями стены, замотанные тряпками трехгранные колонны. В центре помещения возвышался постамент.

Ойна всхлипнула. В тот же момент хлопнула закрывавшая вход холстина.

— Они здесь! — раздались голоса. — Скорее! Вот их следы!

Подхватив девушку, Хёльв метнулся вбок, в спасительную тень, но было уже поздно: в зал сбежали монахини, вскинули руки в одинаковом жесте, и незримая, но плотная стена воздуха придавила его к колонне.

Следом — медленно и величественно — вошла Полонна. Острием недлинного кинжала она подталкивала перед собой неловко переступавшего Нестора. Никаких пут на скульпторе не было, но его покрасневшее лицо и затрудненные движения говорили о том, что он все-таки скован. Краешком сознания Хёльв отметил, что дама-настоятельница куда сильнее рядовых сестер: она удерживала своего пленника без видимого напряжения, тогда как вокруг него самого стояло не меньше пяти сосредоточенных монахинь.

«Им проще было бы меня связать обычными веревками, — подумал он и тут же ужаснулся. — А где же Риль? Неужели они убили Риль?»

— Очень просто, — повторила мать Полонна, словно продолжая прерванную беседу. — Ойна, встань на свое место.

Девушка вздохнула и, не отводя взгляда от скульптора, забралась на возвышение. Ее движения сделались совсем медленными, скованными.

— Не иди, Ойна, — прошептал Нестор. — Не иди.

— Я не могу. — По ее щекам снова потекли слезы. — Не могу не идти.

Настоятельница пристально, жестко смотрела на послушницу, Хёльв заметил, что за спиной седовласой монахини сестры выстроились ровной дугой.

Воздух задрожал от стянутой силы, заструились прозрачные потоки обжигающего льда, кольцами укладываясь вокруг Ойны. Казалось, порыв ветра коснулся подола ее платья — и мягкая ткань затвердела, застыла; нежная кожа засветилась мраморной бледностью, замерли бежавшие по щекам слезы. Она в последний раз посмотрела на скульптора, чуть повернулась и застыла, глядя на невидимую точку за окном.

— Прекрасно. Милостью Амны, все прекрасно, — сказала Полонна, дотрагиваясь до статуи, которая еще минуту назад была живой девушкой. — Теперь их три.

С каменных волос соскользнула лента, беззвучно упала на пол.

— Ойна! — закричал скульптор. — Ойна, Ойна!

Его лицо исказилось от боли, сведенный судорогой рот перекосился. Потемневшие глаза стали сухими, страшными.

«Он сошел с ума, — подумал Хёльв, холодея. — Он рехнулся.»

Повинуясь знаку Полонны, одна из сестер, удерживавших Нурра, наклонилась к нему и провела по лицу платком. Скульптор застонал и потерял сознание.

— Ты сумасшедшая, — срывающимся голосом произнес Хёльв. — Ты проклятая чокнутая старуха.

— А ты — глупый мальчишка, который лезет не в свои дела, — бесстрастно парировала она, жестом призывая к молчанию зароптавших монахинь.

— Вы преступницы, — не унимался юноша. — Вы погубили беззащитную девушку.

Настоятельница печально вздохнула:

— Какую девушку? Никакой девушки не было.

— Не было? — с непривычной иронией усмехнулся Хёльв. — Конечно, теперь вам просто так говорить. Какая девушка? Нет девушки. Статуя каменная холодная — есть, а девушки — нет и никогда не было.

Полонна ласково улыбнулась ему, оправляя манжеты на рукавах.

— Дитя мое, я постараюсь тебе все объяснить. Такого славного мальчика, думаю, еще удастся исправить. Постарайся меня понять. — Она помолчала, собираясь с мыслями. — Ты знаешь, что такое Чистое Сердце Амны? Это величайшая наша реликвия, святыня, хранящая силу богини. Можно часами перечислять чудеса, совершенные с ее помощью, — исцеления ран и болезней, возвращения потерявшихся детей, пророчества. Чтобы мощь Сердца не исчерпалась, Всемилостивая Амна посылает нам своих сестер — трех Чистых. Они поддерживают силу в реликвии, оберегают ее. Они всегда рождаются одновременно. Когда девочкам исполняется семь, мы привозим их сюда, чтобы они прикоснулись к свету Сердца, С этого момента начинается их служение.

— Вы хотите сказать, что ваша реликвия тянет из них Жизнь? — зло спросил Хёльв.

— У них нет своей жизни, — ответила настоятельница. Они не могут жить без Сердца, как и Сердце не может жить без них. Когда одиннадцать лет назад оно было похищено негодяем Акиной, Чистые продолжали его чувствовать, ниточка между ними не исчезла. Она опустила глаза.

— Но несколько декад назад, когда Убарский замок был разрушен, эта связь прервалась. Мы не знаем точно, что случилось; скорее всего Сердце увезли куда-то далеко, на самый край материка. Так далеко, что дотянуться до него стало невозможно. Три старшие хранительницы погибли мгновенно. Их преемницы продолжали жить, угасая с каждым днем.

— Как они умерли? — негромко спросил юноша, стараясь унять дрожь в руках.

— Разбились. Они разбились.

Хёльв с ужасом перевел взгляд на каменную Ойну. Полонна кивнула. Ее рот сжался в жесткую линию.

— Нужно было придумать, как найти реликвию. Пока не стало совсем поздно.

— И вы придумали?

Да. Мы решили отвести Чистых в равноудаленные храмы материка — Хан-Хессе, Дигон, Убарис и совершить обычный ритуал слияния с Сердцем. Мы надеялись, что все хранительницы повернутся в ту сторону, где оно находится.

Оранжевый шар закатного солнца заглядывал в окна, бросая блики на стены и колонны. Голос Полонны доносился до Хёльва словно издалека — с другого океанского берега, из другого мира.

— Для того чтобы найти точку на плоскости, хватило бы и двух линий, — сказал Хёльв, с трудом двигая непослушными губами.

— Это не геометрия, дитя мое, это теология, спокойно возразила Полонна. — Ойны больше нет с нами. Как и ее сестер — Гермы и Тинель. Они выполнили свой долг. Теперь мы сможем отыскать Сердце и попытаться его спасти, если еще не поздно.

Хёльв закрыл глаза и расхохотался. Его бил озноб.

— Если оно еще на материке. Если еще не поздно. Если оно еще существует. Не слишком ли много «если»?! Вы ненормальные. Вы все — ненормальные!

Полонна задумчиво посмотрела на него, беззвучно шепча молитву. Ее взор был столь чистым, столь ясным, столь исполненным сознания собственной правоты, что по спине юноши пробежали мурашки.

— Что ж, жаль. А мы могли бы сработаться. Ты талантлив и многому бы научился в наших лабораториях. — Она вздохнула. — Уберите его.

К Хёльву подошла полная привратница с родинкой на щеке и легко надавила на какую-то точку на его шее. Он зевнул и провалился в сон.

Когда Хёльв проснулся, было уже совсем темно. В забранное частой решеткой окошко заглядывали первые звезды. Оглядевшись, юноша обнаружил, что лежит на соломенной подстилке в углу холодной обшарпанной кельи. Рядом спал Нестор Нурр. Напротив них, в другом углу, сидел замотанный в лохмотья калека с грязным, перекошенным безумной ухмылкой лицом.

— Ты кто? — спросил Хёльв, тупо таращась па незнакомца.

— Ыы-у-оо, — ответил тот, еще больше забиваясь в угол.

— Понятно. Местный юродивый.

Он прислонился к стене и попытался собраться с мыслями. Почему Полонна их пощадила? Что ей помешало сразу же отправить их в Ристаговы Подземелья? Ей нужен подопытный материал для лабораторий? Хёльв бросил панический взгляд на скрюченного человека, закрывавшегося от него изуродованной, покрытой шрамами рукой.

«Надо бежать, — подумал юноша. — Есть надежда, что Лэррен и остальные еше ждут нас».

— Нестор, вставай! — зашептал он, тряся скульптора за плечо.

Тот даже не пошевелился. Дыхание его было тяжелым, прерывистым.

Вскочив на ноги, Хёльв заметался по келье. Дверь была надежно заперта, ни в полу, ни в потолке не было люков или отверстий. Окно выходило на безлюдный кусочек двора, белевший круглыми сугробами клумб. Поплевав на ладони, он рванул решетку на себя.

— Тихо ты, — прошептал вдруг совсем рядом знакомый женский голос. — Не дергайся, как карп на сковородке.

Центральный прут решетки негромко звякнул и выпал в ночную темень, за ним последовали остальные. В окне сперва появились обутые в грубые монашеские башмаки ноги Риль, потом мелькнула сине-серая юбка, и чародейка проскользнула в комнату.

— Уф, — сказала она. — Я как раз над тобой была, на крыше. К счастью, служительницы на время забыли обо мне, сочли мертвой.

Хёльв смотрел на нее с ужасом. Элегантную холеную волшебницу было не узнать: ее лицо и руки были покрыты синяками и ссадинами, поперек щеки тянулся глубокий порез, лоб был красным от подсыхавшей крови.

— Неудивительно, — запинаясь пробормотал он.

— Надо скорее выбираться, пока сюда никто не пришел, — сказала Риль, поправляя волосы трясущимися пальцами, — Маленький фокус с решеткой монахини могли и не заметить, но с левитацией, боюсь, так не получится.

— Но как?

— Быстро раздеваемся. Снимай с себя все, без чего сможешь продержаться на морозе пару часов.

Юноша смешался:

— Как раздеваться?

— Быстро! — прошипела чародейка и оскалилась. В сочетании с кровью на лице это выглядело устрашающе.

Хёльв прерывисто вздохнул и потянулся к пуговицам на кофте.

— Ойна погибла. Стала статуей, — произнес он, глотая комок в горле. — А Нестора чем-то усыпили.

— Я вижу. Потом поговорим. Сними что-нибудь с него. Морщась от боли, она собирала одежду и связывала ее в подобие веревки.

— Маловато будет, — пробормотала Риль оглядываясь. — Ладно, помоги мне.

Они вместе закрепили веревку на дверной ручке. Подергали, чтобы убедиться в прочности.

— Сойдет, — заявил Хёльв. — Теперь надо крепко связать скульптору кисти и закинуть его руки мне на шею. — Он показал как. — Тогда я смогу тащить его на спине.

Чародейка посмотрела на него с некоторым сомнением: Ты уверен, что справишься?

— Я постараюсь.

Когда Хёльв выбрался из окна и повис на веревке из шерстяных юбок и панталон, земля показалась ему недостижимой и очень твердой.

— Ристаговы слуги, — пробормотал он, — Надеюсь, ткань на эти портки пошла добротная?

В лицо плотным потоком ударил морозный ветер. Хёльв медленно полз, переступая ногами по стене. Он думал только о следующем шаге — раз, еще раз, еще разок. Шея онемела от тяжести, ныли плечи, спина.

Закрыв глаза, он прислушивался к тяжелому дыханию скульптора у себя за плечом, но тут веревка кончилась. Промерзшая земля больно ударила по ногам, беглецы повалились друг на друга. Нестор вскрикнул, но не проснулся.

В окне показалась Риль, вылезла наружу и скользнула вниз. Следом за ней метнулась какая-то тень, и на плечи чародейки обрушился человек.

— И меня! — отчаянно визжал он, повиснув у нее на шее. — Не бросайте, возьмите! Пожалуйста!

Это был давешний калека

— Сейчас рухну, — сквозь зубы сказала колдунья. — Очень тяжело.

Ее платье промокло от лота, руки дрожали. Она то и дело оскальзывалась. Юродивый жалобно плакал, бормоча что-то невразумительное.

— Пожалуйста, пожалуйста! — время от времени принимался причитать он.

На уровне первого этажа пальцы Риль разжались.

— Ой-ой, — только успел вымолвить Хёльв, глядя, как она с треском обрушилась в кусты, вполголоса выругалась и прихрамывая вышла на дорожку. За ней ковылял калека.

— Все целы? — вполголоса спросила чародейка.

— Вроде бы, — ответил юноша. Он чувствовал, как горят от мороза его полуголые ноги.

— А-а-а, — подтвердил юродивый.

— Нестор?

— Спит, — проговорил Хёльв и повернулся к калеке. Наши друзья у центрального входа. Надо поскорее туда попасть. Раз уж ты с нами — помогай.

Тот посмотрел на Риль, и в его неожиданно ярких голубых глазах мелькнуло понимание. Наклонившись, он бережно поднял спавшего на руки, и Хёльв заметил, что изувеченное тело незнакомца сохранило силу и крепость.

— Бежим, — сказала колдунья, показывая направление. Нас ждут.

На вершине холма было сухо и ветрено, глубокое агатовое небо сверкало ожерельем из крупных звезд. Ночной мороз покалывал кожу тысячью крошечных иголочек, заставлял кутаться в куртки, плотнее завязывать шарфы. Взмыленные лошади жарко дышали, выпуская быстро таявшие облачка пара.

Позади осталось бегство из спящего Убариса, прощание с опечаленным Бауликом и бешеная скачка по заснеженным дорогам. Возле самой точки телепортации дремавший в седле Нестор проснулся и приподнялся в стременах, глядя на смутно темневшие на горизонте башни храма Всемилостивой Амны.

— Что такое, погоня? — встревожился Лэррен.

Хёльв невольно сжал кулаки, всматриваясь в раскинувшиеся у подножия холма поля и перелески, но скульптор покачал головой.

— Я просто… Просто смотрю, — прошептал он.

Угрюмо молчавший Подер вскинул на него глаза. Безымянный калека, ехавший сзади Риль, обеспокоено завертелся, переводя взгляд с одного спутника на другого.

Затаив дыхание, все смотрели на далекий монастырь, будто ожидая какого-то знамения. Текли минуты, но башни оставались черными. Когда звезды скрылись за косматым одеялом облаков и на землю посыпалась сухая белая крошка, чародейка устало махнула рукой, призывая двигаться дальше. С видимым трудом создав проход, она пришпорила игреневого, направляя его вперед.

— Поторопимся, — сказала она и взяла за поводья лошадь Нестора.

«Поторопимся, — мысленно согласился Хёльв, ныряя в резко очерченный, ведущий в пустоту проем. — Хотя куда теперь торопиться?»

Выстроившиеся возле ограды особняка собаки встретили их слаженным воем.

— Почувствовали, — сказал скульптор отворачиваясь.

На пороге их ждал полуодетый Биви. Высоко подняв фонарь, мальчишка вглядывался в лица прибывших.

— Что случилось?! Господин?! — спросил он. Никто не ответил. Лэррен первым спрыгнул с коня и помог слезть волшебнице, Хёльв протянул руку беспомощно озиравшемуся калеке. Подер присел на колени, успокаивая льнувших к нему псов.

— Что здесь происходит?! — тоненько закричал Биви. — Почему вы молчите? Господин Нурр?

Пройдя мимо застывшего мальчишки, Риль скользнула в холл, постояла минуту, оперившись о кресло, и решительно двинулась к лестнице. Хёльв был уверен, что чародейка хочет спокойно отдохнуть в одной из спален, но вместо этого она направилась вниз, к кухонным кладовым. Толкнув лакированную дубовую дверь, Риль прихрамывая заспешила по тайному ходу.

— Куда ты? — окликнул ее скульптор.

Та не отозвалась, знаком требуя следовать за собой.

В мастерской было холодно и сыро, от журчавшего фонтана веяло тоской, словно смерть Ойны уже успела наложить отпечаток заброшенности на окружавшие ее вещи.

Возвышавшееся посреди комнаты изваяние было накрыто куском льняной материи. Нестор сжал руками голову и отвернулся.

— Снимите покрывало, — хрипло попросила Риль. Небеленая ткань упала на пол.

— Ристаговы дары, — выдохнул Лэррен. У Хёльва пересохло во рту. Каменная Ойна по-прежнему сидела на валуне и со смехом тянулась ножкой к воде. Мокрое платье липло к ее коленям, по спине рассыпались влажные колечки волос.

— Она… Она снова такая, как была, — потрясенно произнес юноша. — Как это может быть? Мы же сами видели, как Полонна… Что это значит?

Риль опустилась на пол, прислонилась плечом к мраморной раковине.

Скульптор с благоговением коснулся изваяния. Протер глаза пальцами. Тяжело выдохнул. Его спутники присели рядом, любуясь прекрасной, лучившейся жизнью статуей. Первым нарушил молчание эльф.

— Она все-таки осталась, — сказал он с улыбкой.

— Благодаря силе искусства, — подтвердил Хёльв.

— Или любви? — рискнул предположить Лэррен. Оба посмотрели на погруженного в себя Нестора Нурpa, переглянулись и одновременно пожали плечами.

МЕРТВООЗЕРЬЕ

Горизонт терялся в тумане. Желтоватая дымка окутывала лес и пологие холмы, почти вплотную подступая к башне. Только у самого забора воздух становился чуть прозрачнее, позволяя рассмотреть гибкую молодую рябину и размытую тропинку, вдоль которой тянулись осевшие сугробы.

— Ты обязан мне помочь! Ристаг тебя забери, ты ведь не можешь просто так пропустить мимо ушей мою просьбу! И в конце концов, повернись ко мне лицом! Мне надоело созерцать твои неопрятные патлы.

Фархе отвел взгляд от окна и посмотрел на говорившего. Койло Зурт, бат Мертвоозерья, Опека Северной Кромки, светловолосый пузатый человек, в этот момент больше всего напоминал медведя-шатуна, мучимого зубной болью.

— Что тебе надо?

— Что мне надо?! Я толкую об этом уже полчаса! С каких это пор ты стал туг на ухо, колдун?

Тот пожал плечами:

— Ты рассказывал о том, что тебе нужно какое-то животное. — Присев на корточки, он подозвал к себе большого бурого кота, настороженно заглядывавшего в дверь. Кот готовностью запрыгнул хозяину на руки. Бат закатил глаза.

— Не какое-то животное. Мне нужен монстр, обладающий страшной силой.

— Даже так?

— Даже так. Послушай, мы же старые друзья… — При этих словах Фархе приподнял бровь. — Во всяком случае, мы давно сотрудничаем, — поправился Зурт.

— И что из этого следует?

— Мы могли бы хорошо заработать. Ты и я.

— Я и без того зарабатываю достаточно.

— Достаточно для чего? — Зурт скинул на пол роскошную песцовую шубу и повел плечами. Нагрудный панцирь ярко блеснул в свете ламп.

Пальцы Фархе нежно поглаживали упругую кошачью шерстку.

— Зачем тебе монстр? Опять с кем-нибудь воевать собрался?

— У меня есть знакомый — невероятно, запредельно богатый и могущественный человек, он готов щедро заплатить за зверя, на которого можно было бы возложить физическую охрану сокровищницы.

— Физическую?

— От магии защита уже придумана. — Зурт придвинул к себе скамью и сел, — Ты должен создать его. Я знаю, тебе это по силам.

— Возможно.

— Ты согласен? — Он крепко сжал запястье колдуна. Не совсем понимаю, зачем в таком случае мне ты, — ответил тот отстраняясь. — Или хочешь предложить посильную помощь в составлении заклинаний?

— Я — посредник. Импер… Наш толстосум доверяет мне. Решайся, Фархе! Ведь это выгодно нам обоим. — Бат окинул неодобрительным взором скудно обставленную комнату. — Давно было пора все здесь устроить по-людски! Самарагдские ковры, вазы с цветами, паркет! А этот халат… Неужели у тебя нет ничего приличнее?

— Оставь, пожалуйста. Я уже не твой придворный чародей, не твоя заводная игрушка, и не тебе решать, что мне надевать.

— Ладно-ладно, прости. Не об этом сейчас речь. Ты согласен?

Фархе вздохнул: — Нет. Лицо Зурта потемнело.

— Но почему? — спросил он вставая.

— Не хочу.

— По-твоему, это хорошее объяснение?

— Другого у меня нет.

— Ты не понимаешь, от чего отказываешься!

— Почему же? Прекрасно понимаю. Я отказываюсь от нудной кропотливой работы, которая не принесет мне никакого удовлетворения, поскольку совершенно неинтересна. Я отказываюсь от бессонных ночей, от головной боли и от ломоты в спине. Я отказываюсь от заманчивой перспективы сидеть сутки напролет в подземелье, вдыхая вонь полуразложившихся эликсиров.

— А ты хочешь все получить, не прилагая никаких усилий?

Колдун рассмеялся:

— Нет, по-моему, это ты хочешь все получить, не прилагая никаких усилий. Во всяком случае, не прилагая усилий самому.

— Вассал, ты забываешься! Я — твой бат и повелитель.

— Да ну? — Фархе прищурился. — Тогда прикажи мне. Заставь исполнить свою волю.

Колдун опустил кота на пол и сложил ладони ковшиком. Зурт попятился. Он слишком хорошо знал этот жест.

— Сдается мне, это ты забываешься, Койло. Твои могучие владения — плевок на карте мира. Маленькое пятнышко, клочок земли на краю света, состоящий в основном из никогда не тающих снегов и валунов.

— Что ж, мы прекрасно подходим друг другу. Захолустный князек и старый, никому не нужный колдун, неудачник и слабак, чье имя давно позабыто и в Гёднинге, и и Хан-Хессе.

— Тем более, тем более. Я не достоин столь ответственного поручения. Найди себе кого-то другого.

— Ты же знаешь, что это невозможно! У меня не хватит денег. Да и доверять какому-то чужаку я не смогу.

— Сочувствую.

Они замолчали, исподлобья поглядывая друг на друга. За окном пошел дождь, и сопровождавшие бата слуги шумно перекрикивались, выясняя, долго ли им тут еще торчать.

— Выходит, зря я тащился к тебе по болотам, по этой ужасной слякоти? — Зурт надел шубу и искоса посмотрел на себя в зеркало.

Непринужденно поклонившись, Фархе распахнул перед ним дверь.

— Выходит, что зря. Но я тебя и не звал. Да и разве не для того я протянул между нашими домами Связующую Нить, чтобы не совершать длительных и никому не нужных путешествий?

— А, это проклятое корыто с волшебной водой? Сломалось, кажется. — Зурт еле заметно кивнул и вышел.

В окно было видно, как бат широким шагом пересек двор, подозвал стоящих на страже солдат и вскочил в седло.

— Мы еще увидимся, колдун! — выкрикнул он. — Очень скоро, очень!

— Надеюсь, что ты ошибаешься, — пробормотал Фархе и задернул штору.

Они познакомились около тридцати лет назад, Койло Зурт был тогда совсем молодым человеком, только ставшим батом Мертвоозерья после внезапной смерти отца. Нельзя сказать, чтобы эта кончина сильно огорчила юного вельможу — сразу после похорон Зурт приказал выкинуть из замка всю старую обстановку, включая реликвии, портреты предков и проржавевшие военные трофеи.

— Уж больно от этого барахла папашкой несет, — пояснял он, отправляя в камин кипы пожелтевшей бумаги.

Только одна вещь избежала общей участи. Разбирая чердак, горничные нашли небольшой ларец, инкрустированный черными камнями. Обнаружив в нем кусочек шелковой ткани вместо ожидаемых сапфиров и изумрудов, новоиспеченный бат призадумался.

Не простая это тряпочка, нюхом чую. Найдите мне мага, способного разобраться, в чем тут дело.

Несколько дней спустя к юноше привели высокого, бедно одетого мужчину со спокойными усталыми глазами. Это был Фархе.

— Покажите артефакт, — сразу перешел он к делу. Зурт молча откинул крышку ларца. Колдун вздохнул.

— Вам крайне повезло, мой мальчик, — сказал он, — Это очень редкая и опасная вещь — Вуаль Покорности.

— И чем же она ценна?

Фархе брезгливо провел пальцами по синему шелку:

— Она заставляет одного человека служить другому. До тех пор, пока не рассыплется по ниточкам.

Бат подался вперед;

— А как?..

— Просто повязать на руку, — ответил колдун.

Еще не успев договорить фразу до конца, он понял, сколь страшно ошибся, недооценив быстроту и сообразительность сидящего перед ним юноши. Губы зашептали защитное заклинание, но было уже поздно: Зурт ударил мечом плашмя, явно намереваясь не убить, а только лишить сознания. Падая на пол, Фархе почувствовал, как зазмеилась, оплетая запястье, ледяная струйка.

— Старик оказался прав, мне действительно повезло, — услышал он голос своего владыки.

Покинуть замок колдун смог только пять лет спустя, когда Вуаль Покорности распалась на клочки. За это время он успел свершить немало дел, способствовавших вящей славе и процветанию Мертвоозерья. Войско бата обзавелось зачарованными доспехами, пробить которые не могли ни железо, ни камень, Луки обрели чудесную меткость, мечи и топоры — небывалую остроту. По достоинству оценив мощь армии Зурта, император назначил его Опекой Северной Кромки и выделил значительные средства на поддержание постоянной боеготовности. Усилиями колдуна скудная бесплодная почва вокруг замка преобразилась в чернозем, искусно подогреваемый воздух позволял собирать обильные урожаи. Маленькая замерзшая страна приобрела некоторую независимость от торговых караванов, поставляющих овощи и зерно.

От неизвестной, стремительно протекшей болезни скончалась троюродная сестра бата, оставив ему большое поместье и крупную сумму денег, помещенную в один из банков Брасьера. За ней последовали и некоторые состоятельные родственники батессы Альзы.

После того как все руководители заговора, направленного против законного правителя Мертвоозерья, однажды утром проснулись разбитые параличом, Фархе прозвали Серым Мором. Нельзя сказать, что он ненавидел Зурта, за долгие годы жизни колдун научился подавлять в себе сильные чувства. Тем более что по-своему бат ценил и любил его.

— Подумаешь, — рассуждал он, — что для тебя жалкие десятки месяцев службы, когда впереди столетия?

— Не так уж их много, этих столетий, — ворчал в ответ колдун.

— Но ведь это лучше, чем смерть?

— Безусловно.

— Ты мог заболеть пестрянкой и потерять зрение и слух. А так ты потерял только свободу, да и то — временно.

Когда волшебство Вуали рассеялось, Фархе вернулся в свою башню, исполненный желания никогда от нее не удаляться более чем на три мили. К нему регулярно наведывался Зурт, рассказывал новости, просил совета, уговаривал вернуться в замок — послужить добровольно, за звонкую монету. К своему стыду, Фархе привык к этим посещениям и даже ждал их. Ему не хотелось ни мстить бату, ни помогать ему. Он просто жил, наслаждаясь вновь обретенной волей.

Узел Связующей Нити выглядел совершенно нормально. Воздух над ним чуть дрожал и пах разогретой древесиной. Придвинув к себе табурет, Фархе уселся возле кадки и с кряхтением запустил руку в густую неподвижную жидкость.

— Что он там придумывает, этот болван? — сказал он сквозь зубы. — Все должно работать.

Его отражение в воде заколыхалось, на мгновение исчезло, сменившись видом богато обставленной спальни. Возле неубранной кровати стоял сервировочный столик с кувшином и двумя бокалами. Колдун ухмыльнулся.

— А не сходить ли мне в кабачок? — Он провел ладонью по недлинной, почти полностью седой бороде. — Только личину бы какую нацепить повеселее да пообаятельнее.

Отбросив табурет в сторону, он подошел к шкафу и достал оттуда толстый том, корешок которого был украшен множеством переплетающихся профилей.

— Хм. Это слишком заупокойно, это слишком разухабисто… А вот и нечто подходящее. — Он выкрикнул несколько звонких непонятных слов, резко тряхнул головой — и его волосы укоротились, потемнели, по щекам разлился свекольный румянец.

Фархе вразвалочку прошелся по комнате, гордо выставив новообретенный тугой животик.

— Настоящий купчина. Эй, Цишер! Ты где, котяра проклятый? Как я тебе в новой ипостаси?

Котяра не отзывался. Разочарованно пожав плечами, колдун запихнул книгу обратно и направился было к двери, но остановился на пороге. Узел Нити отчетливо поскрипывал и гудел. Койло Зурт вызывал на беседу.

— Милостивые светила, что тебе опять от меня надо? — взревел Фархе, наклоняясь к кадке.

Бат игриво улыбнулся:

— А вдруг я соскучился?

— Могу прислать тебе свой портрет. В полный рост.

— Отличное лицо, кстати. Куда приятнее твоей собственной унылой физиономии.

— Я знал, что тебе понравится, — ответил колдун.

— Мне показалось, что ты мог передумать по поводу нашего дела, — проговорил Зурт, поднося к губам дымящуюся чашу.

— Именно.

— Что — «именно»?

— Именно показалось.

— А ведь пора бы пересмотреть свое неосмотрительное решение, — заметил Зурт, прихлебывая горячий напиток.

— Пожалуй, мне надо идти. Сейчас восемь вечера — самое время выпить пару рюмок яблочной настойки.

— Погоди, я покажу тебе кое-что интересное. — Он подмигнул топтавшемуся рядом слуге. Тот с поклоном протянул хозяину холщовый мешок. — Как ты думаешь, что там?

Из мешка донеслось шипение. Фархе похолодел. Остановившимся взглядом он смотрел, как волосатые лапищи бата за шкирку вытаскивают на свет Божий извивающегося Цишера.

— Милое животное, не правда ли?

Колдун молчал.

— Что скажешь, ловко я все подстроил? Отвлекал тебя разговорами, пока мои ребятки отлавливали эту проклятую тварь. — Зурт небрежно потряс кота. — Я уже давно размышлял, чем тебя можно прижать в случае чего, на какие пружинки надавить. Ты выглядел таким монолитным, таким цельным, человек-камень, человек-металл. Ни родственников, ни друзей, ни тайной любовницы. И все же нашлась маленькая слабина. Привязанность — это страшная сила, мой дорогой чародей.

— Думаешь, теперь я буду вечно плясать под твою дудку? Из-за кота? — спросил Фархе.

Он чувствовал, как стекает, испаряется маска добродушного упитанного купца, открывая его собственное лицо.

— Почему же вечно? Я предлагаю справедливую и честную сделку — одно существо меняю на другое.

— А если я откажусь? — Колдун скрестил руки на груди. Не хватало еще, чтобы эта раскормленная самодовольная свинья увидела, как дрожат его пальцы.

Зурт поднял кота за загривок и поболтал им в воздухе, как тряпичной игрушкой. Цишер фыркнул и попытался достать бата лапой с выпущенными когтями.

— Всегда их ненавидел. Думаю, я его утоплю. Или… Впрочем, а тебе-то что? Неужели такого большого мага может волновать судьба какой-то жалкой животинки?

Фархе прищурился:

— Гарантии?

— Я клянусь. Клянусь, что не обману тебя. — Голос Зурта смягчился. — Пойми, мне очень нужны деньги, очень. Подрастает Митц — мой младшенький. Я обязан обеспечить ему достойное будущее. Другой такой шанс может и не представиться.

Тонкие губы колдуна сложились в кривую усмешку.

— Похвально. Но почему за мой счет? Почему ты опять бежишь ко мне, вместо того чтобы попытаться решить проблему самому?

— Я и решаю проблему, — расплылся в улыбке бат. — При помощи тебя.

Резким движением он распахнул дверцу клетки и засунул в нее кота. Цишер испуганно мяукнул и затих. Фархе поморщился.

— Приезжай через три дня, — сказал он. — За монстром.

Оттолкнув от себя кадку, колдун вскочил и бросился к выходу из комнаты. Подхватил некстати лопавшуюся под ноги скамью и с остервенением швырнул ее в стену. Скамья разлетелась на тысячу мелких, тут же вспыхнувших холодным пламенем щепок.

— Идиот. Безнадежный старый идиот, — рычал он.

Мысли путались. Этот боров, этот лоснящийся хряк посмел отобрать у него единственное дорогое существо! Ни в чем не виноватого, беззащитного кота! Фархе вспомнил, как Цишер по ночам запрыгивал в его постель и сворачивался там пушистым горячим клубочком. Запястье обожгло холодом, несуществующая полоска синего шелка защекотала кожу.

— До чего же надо исподличаться, чтобы… — Он дернул себя за ус, — Да и сам я хорош — не уследил, не уберег. А ведь мог бы… Одним движением, одним незатейливым жестом… И мокрое место. Поминай как звали, ищите нового бата, этот весь вышел.

Лестницу, ведущую в подвал, покрывал слой пыли, рассохшиеся деревянные ступени опасно скрипели под ногами. Оказавшись внизу, Фархе пробормотал несколько заклинаний, и укрепленные на стенах факелы засияли чистым, бестрепетным светом.

— Чудовище, — шептал он, выдвигая ящички окованного железом сейфа. — Надо создать чудовище.

Рассовав по карманам около десятка запечатанных сосудов, колдун двинулся к столу — квадратному массивному сооружению, занимавшему весь центр помещения. В его крышке, сработанной из вечного мрамора, были проделаны разного размера отверстия и выемки. В самую большую из них Фархе вылил несколько чашек воды, добавил мерцающей розоватой пыли и пяток крупных прозрачных кристаллов. Смесь забулькала, заволновалась, выпустила струю остро пахнущего дыма и собралась в небольшой мягкий сгусток, похожий на кусок сдобного теста.

— Очень хорошо. Теперь нужно общее представление. В голове колдуна царил хаос. Мелькали безобразные лохматые головы, увенчанные рогами, клацали крокодильи челюсти, скрипели затачиваемые когти.

— Зверь должен быть большим, — сказал он и ласково погладил свежеполученный трепещущий комок.

Комок задышал, покрылся пузырями и принялся расти. Когда мерно вздымающаяся и опадающая масса заняла весь стол, Фархе рубанул в воздухе ладонью и произнес несколько фраз. Тесто взвизгнуло и застыло.

— Обладать убийственным голосом, — зазвенели слова сложного наговора.

Вытерев вспотевшее лицо рукавом халата, колдун подошел к тянущимся вверх этажеркам, обежал глазами стройные шеренги книг и безделушек и достал с нижней полки плоскую шкатулку.

— Перейдем к зубкам. — В его руке блеснули длинные металлические иглы, завертелись в стремительном танце и воткнулись в тесто.

За иглами последовали чешуйки, глиняные черепки и обломки костей, Лежащая на столе масса послушно втягивала все в себя.

— Немного яда тарантула..

— …щепотку толченого листа выстрегуна… …камешки для прочности…

— …перо альбатроса…

— …и споры ростяка.

Фархе удовлетворенно оглядел полученное. Огромный влажный ком пыхтел, поблескивал боками и время от времени выдыхал облака пара.

— Пришла пора закуклиться.

Его губы снова зашептали заклинание, на этот раз тягучее, густое, как мед. Над столом соткались прозрачные нити, прилепились к полу, потолку и стенам, переплелись, образуя плотный полог. Колдун щелкнул пальцами, и факелы потухли.

— Спи, — прошептал он и на подкашивающихся ногах побрел к лестнице.

Когда вечером следующего дня Фархе снова спустился вниз, его встретил смрад. Весь подвал заполняла толстая серая паутина. Где-то в самой ее глубине смутно угадывались очертания укутанного гифами стола. Пушистые полотнища закрывали углы, тянулись к лестнице и опорным балкам. С факелов свисали неприятного вида волосатые мешки, сочащиеся влагой.

Осторожно шагая по мокрому полу, колдун приблизился к кокону. Он сильно вырос и занимал добрую половину помещения.

— Обустроилась уже, — довольным голосом сказал Фархе. — Прекрасно. Сейчас будем тебя натаскивать. Прямо в колыбели.

Он опустил голову, сложил ладони лодочкой и задержал дыхание. Работа предстояла не из легких.

— Прекрасный денек для испытания, ты не находишь? — Бат потер руки в замшевых перчатках и с любопытством огляделся. — Да и обстановочка ничего себе.

Кругом простиралась тундра — заболоченная, на удивление плоская местность. Лишь кое-где виднелись заросли ивы и ольхи, приземистые, кустистые, совсем не похожие на обычные деревья. Над зелеными бугорками кочек тучами вилась мошкара.

— Я перенес вас всех сюда, чтобы мы ненароком не развалили башню, — пояснил Фархе. Он был сух, собран и спокоен, только в глазах затаилась темная ярость. — А вот зачем ты взял с собой ребенка?

— Никакой я не ребенок, — буркнул Митц. — Мне уже почти одиннадцать.

— Брось, он здоровенный парень. — Зурт погладил сына по встрепанным светлым волосам. — Ему же интересно посмотреть, да и опыт полезный.

Колдун окинул взглядом крепкую фигуру парнишки и промолчал. «Мягкий бурый клубочек. Остальное пока не имеет значения».

— Итак? — спросил бат.

— Что?

— Где твой питомец?

— Моя питомица, — с улыбкой поправил колдун, — Моя маленькая пташка. Учти, сейчас она считает меня своим хозяином и повелителем. Я передам тебе власть над ней, как только Цишер будет в моих руках.

— Пусть сперва покажет, на что способна, — ответил бат. За его спиной выстроилась шеренга мечников, гурьбой стояли арбалетчики и копейщики. Чуть поодаль, возле обоза, переговаривались рыцари императорского полка. Фархе отступил в сторону и негромко свистнул.

— Болонку свою зовет! — захохотал кто-то из всадников.

— Смотрите, летит!

— Жуткое такое.

— Размах крыла — что твое поле

— Ну и пугало.

— Когти внушают уважение.

— Да и клюв мощный.

— По-моему, у этой монстрицы все мощное. Чудовище приземлилось и, разрывая чешуйчатыми лапами землю, подошло к колдуну.

— Это хифания, — сказал он.

— Выглядит неплохо, — осторожно заметил Зурт. — Но не мешало бы в деле проверить.

— Что ей надо охранять?

Бат подал знак, и слуги поставили перед ним туго затянутый холщовый мешок.

— Там сено и галька.

— Не имеет значения.

Фархе положил левую руку на мешок, а правую — на затылок хифании. По его ладоням побежали искры.

— Вадда, — тихо произнес он.

— Что ты ей сказал? — поинтересовался Зурт.

— Ничего особенного. «Храни». Само по себе это слово не имеет никакой магической силы. Оно лишь запускает заложенный в твари тип поведения. Записанную роль.

Встопорщив головной гребень, хифания метнулась к мешку, сжала его в лапах и взмыла в небо.

— Стреляйте, стреляйте! — заорал бат, размахивая шейным платком. — Уйдет ведь, гадюка!

Сухо щелкнули арбалеты.

— Она что у тебя, каменная? Болты отскакивают!

— Очень старался, ваша светлость, — криво улыбнулся колдун. — На благо общего дела.

— Верни ее немедленно!

— Зачем?

— Как, по-твоему, мы с ней драться будем, ежели она в облачках кувыркаться изволит?

— Она использует все доступные возможности, чтобы сберечь доверенную ей вещь.

Так не годится! — Зурт даже покраснел от возмущения. — А если бы ей было некуда лететь? Если бы мы были в здании?

Запрокинув голову, Фархе следил за неспешным парением чудища.

— Хифания способна без особого труда пробить деревянные перекрытия и вырваться наружу.

А свод пещеры она тоже способна пробить? Пойми, я не пытаюсь принизить достоинства твоего создания, просто надо проверить ее и в ближнем бою.

Стоявшие плотной группкой рыцари как по команде опустили забрала.

Посмотрим, устоит ли наша пташка против заговоренной стали.

— Ты рискуешь жизнями своих людей, Койло, — произнес Фархе.

Латники засмеялись.

— Не пужайтесь, милорд господин волшебник, — сказал низенький широкоскулый крепыш. — Чай, не впервой.

— Раненым и прочим пострадавшим премия обещана, — облизнулся другой воин, — От десяти до ста монет. В зависимости от усердия в схватке и степени покалеченности

— В случае чего семья получит кругленький кошелечек.

— Мы тоже в доле. Заплатят нашему сеньору — и нам кой-чего перепадет.

— Солидненько так, достойненько.

— Есть смысл стараться, — подтвердил крепыш. Зурт кивнул.

— А там лекарства всякие собраны, бинты, корпия. — Он указал на обоз, — Да и ты, надеюсь, магией подсобишь.

— Я не целитель.

— Ну-ну, не прибедняйся. Мы все знаем, на что ты способен.

— Что ж. Как хотите. — Колдун скрестил руки на груди и закрыл глаза.

— Внимание! — сказал бат.

Минуту спустя хифания мягко приземлилась на пригорок в нескольких сотнях шагов от отряда. Растянувшись в цепь, солдаты направились к ней. Первыми выступали латники, сзади шли арбалетчики, на натянутых тетивах дымились вымоченные в соке смертожора стрелы. Заключив топчущуюся на месте тварь в кольцо, солдаты выставили перед собой щиты и медленно, шаг за шагом двинулись вперед.

— Туповата малость, — хихикнул Митц. — Не соображает ни бельмеса.

Зурт строго зыркнул на отпрыска.

— По лбу дам. Выражаешься как последний полотер. Колдун мерно поглаживал кончик бороды. Он видел, что хифания вертится, стараясь не упустить из виду никого из нападавших. Вытянув шею, она закричала, ударяя звуковой волной по ближайшему ряду воинов. Даже у Фархе стоящего на значительном удалении, больно завибрировала барабанная перепонка. Часть латников упала, дико вопя и прижимая руки к ушам, но часть выдержала и, выровняв шеренгу, снова пошла в наступление. Кто-то отдал короткий приказ, и туча чадящих на лету стрел устремилась. к твари. Она заметалась, чуть поднялась над землей, опустилась, замахала крыльями, прикрываясь от несильных, но жгущих огнем уколов. Бат довольно хмыкнул.

— Aга! He нравится, не нравится! То-то же, нечисть поганая! — закричал его сын.

— Непостижимый, сейчас мы ее завалим.

— Так быстро!

— Погоди, она еще борется.

— Еще, еще, визжи, вопи! Дери глотку, — шептал Фархе, глядя на корчащуюся хифанию. — Ударь по ним, сама! Это же букашки, маленькие слабые букашки.

Словно услышав слова колдуна, она встала на дыбы и обрушилась на атакующих. Митц вздрогнул и отвернулся.

— Папа, а мы не можем…

— Пока не можем.

Ободренная успехом, хифания снова закричала и бросилась на латников, сминая их, словно бумажные фигурки. Пробив брешь в плотном человеческом кольце, она рванулась прочь, не заметив, что опять оказалась окруженной, на этот раз — рыцарями. Звякнуло оружие.

— Митц, смотри, — еле слышно проговорил бат.

Всадники нападали стремительно, ловко уходили в сторону, уворачивались, петляли. Казалось, кони не скакали по топкой земле, а скользили над ней. Волшебные мечи и впрямь оказались хороши — мгновение спустя каменная шкура хифании была пробита в нескольких местах. Тем не менее она продолжала сражаться — испускала вопль за воплем, пыталась разодрать когтями кольчуги, выдыхала облачка ядовитого пара.

— Как они выносят эти крики? — спросил мальчик.

— Успели засунуть вату в уши, — пояснил Зурт. — Запасливость — необходимейшая черта каждого витязя.

— Она очень крепкая, боюсь, — начал было мальчик, но осекся.

С поля боя во всю мочь несся давешний крепыш. За спиной у него болтался мешок.

— Отобрал, отобрал! — радостно гоготал солдат. — Рыцари как на нее насели, пришлось зверюге изо всей моготы отбиваться, на задние лапы присела, когтищи выпустила, да про мешочек-то и забыла. А я улучил момент и выхватил.

— Молодец, рядовой! Хвалю за быстроту и смекалку! — Бат еле заметно нахмурился.

— Ты не рад, папа?

— Чему? Тому, что бестолковую животину обхитрили? Было бы куда лучше, если бы она оказалась более сообразительной.

Митц смущенно почесал затылок:

— Вообще да.

Тем временем с пригорка раздался страшный рев; хифания заметила пропажу. Одним ударом отбросив в сторону сразу троих всадников, она припустила к обозу.

— Останови ее. — Бат повернулся к Фархе. — Ты проиграл.

— Пока проиграл, — буркнул тот. — Только пока.

— Непутевая ты моя. Дуреха безмозглая. — Легкими пассами колдун сформировал шар из отвара лечебных трав и послал его к сжавшейся в углу двора хифании. Та вздрогнула, когда горячее снадобье коснулось ее кожи и тревожно заклекотала.

— Сиди уж теперь спокойно. Чего курлычешь? Так и хочешь ходить с этими ранами?

Он сел на скамейку и задумался. Пошел крупный мокрый снег, на заборных столбах выросли белые, быстро тающие холмики.

— Ладно. Сперва попробуем осуществить новую идею.

Осторожно подув на пальцы, колдун достал из кармана ободранный ветхий прутик и начертил им на песке остроконечный знак. Песок мгновенно покрыла ледяная пленка.

— Разевай ртище, — приказал он хифании.

Тварь послушно раскрыла пасть. Фархе скривился.

— Ну и вонь. — Он провел прутиком по ее деснам, вырисовывая восьмерку за восьмеркой. — А теперь не шевелись…

Голос колдуна, звеня и переливаясь, взлетел вверх. Слова заклинания падали быстро и часто, как градинки. Во дворе заметно похолодало

— Очень хорошо. — Фархе нагнулся к поднял с земли сморщенное маленькое яблочко. — Дуй! — крикнул он, подкидывая плод.

Хифания непонимающе уставилась на него круглыми многоцветными глазами.

— Давай-давай, — приободрил ее колдун. Поднявшись на все лапы, она втянула в себя воздух и дунула. Что-то просвистело, вжикнуло, как спичка о коробок, и яблоко рассыпалось в морозное крошево.

— Для первого раза недурно. Вот агрессивности бы тебе еще побольше. Силищи-то хоть отбавляй, а использовать боишься.

Фархе подошел к своему творению совсем вплотную, погладил толстый чешуйчатый бок.

— Боишься или не хочешь? Может, не считаешь нужным?

По его лицу пробежала тень. Он вспомнил огромные от испуга глаза Цищера, вспомнил, как скребли по прутьям клетки бархатные коричневые лапки.

— Получается, что роль ролью, а защищать какой-то мешок с соломой, забыв о собственной шкуре, ты не хочешь. Но все же тебе придется это делать.

Ссутулившись, колдун прошелся по двору, оставляя на снегу четкие черные следы. Пальцы механически терли запястье.

— Только вот как тебя заставить? Как?

Тундра была прежней. Все та же плоская земля, те же лишайники, то же комариное зудение. Но на этот раз ее однообразие с лихвой компенсировал блеск войска Опеки Северной Кромки. Сверкали латы, развевались вымпелы, лоснились катапульты и баллисты. Колдун устало вздохнул.

— Ты бы еще с десяток фрондибол притащил, — сказал он, обращаясь к восседающему на специальном возвышении Зурту.

Бат скользнул по нему туманным взглядом. — В прошлый раз твое крылатое детище вывело из строя немало моих солдат.

— Но никто не погиб.

Зурт развел руками. Из-за его спины вынырнул Митц. — Благодаря волшебным снадобьям! — Мальчишка восхищенно покосился на Фархе. — Даже Варико, у которого были сломаны три ребра и ключица, вот-вот встанет на ноги.

— «Я не целитель, я не целитель», — передразнил бат. — Мы знаем, чего ты стоишь.

— Да. И тебе доподлинно известно, что ни с чем серьезным я бы не справился. Вывихи, ушибы, поверхностные ранения — но не более, никак не более. Не моя специализация.

Выстроившиеся в шеренгу солдаты тревожно поглядывали на хифанию. Та лежала неподалеку, нежась в лучах неяркого солнца. Крылья легонько подрагивали, показывая, что ее расслабленность — мнимая и в любую минуту она готова принять бой.

— Ладно, пора бы и начать. Фархе кивнул:

— Давайте сюда вашу холстину с галькой.

— Сперва посмотри на нее, — лениво засмеялся бат. — Внимательно. С этими словами он протянул колдуну мешок.

— Однако.. Решето…

— То-то и оно.

— Рыболовецкая сеть, хоть карасиков лови. Плотная ткань была изрезана, исколота, из прорех торчали пучки соломы, края обтрепались.

— Частично постарались мои молодцы, частично — сама хифания.

— Зубьями-то как измочалила, — встрял Митц.

— А это, очевидно, следы от зачарованных мечей?

— Похоже на то.

— Стрелы вот тоже…

— Понимаешь теперь, о чем я?

— О чем ты?

— Тварь должна не только не давать украсть доверенный ей предмет, но и не допускать его повреждения. Иначе ей нельзя будет дать на хранение что-то мало-мальски ценное.

Фархе пожал плечами:

— Согласен.

— К тому же мы должны проверить, как она умеет беречь людей.

— Что?! — Колдун сдвинул брови. — Каких еще людей? Зачем?

— Например, ценных пленников.

— Так…

— Что тебя смущает? Боишься, что монстрица еще не готова к такому? — усмехнулся бат.

— Как раз нет. Я сильно изменил ее поведенческий тип, она непременно справится, но это опасно, Койло, это действительно опасно! Подумай, что может случиться. И кто захочет так рисковать…

— Мы уже обо всем договорились. Бросим кости, — ответил он, доставая из пояса кожаный стаканчик. — Чтобы показать моим людям, что особого риска нет, и я сам, и ты будем тянуть жребий. Ты согласен?

— Я… Фархе застыл. — Я согласен.

— Тогда приступим.

Одиннадцать стеклянных кубиков катилось по настилу, отсчитывая причитающиеся каждое очки. Гордый порученным ему заданием Митц заносил цифры в тощую книжицу.

— Проще было бы обойтись палочками разной длины, проворчал колдун.

— Ничего. Мы не торопимся.

— Сколько?

— Шестнадцать.

— Не повезло… А у тебя, Оп?

— Пятьдесят два.

— Шестьдесят шесть, — сказал бат. — По максимуму.

— Фархе?

— Двадцать пять. — Он постарался расслабить судорожно сжатые пальцы.

— Вот и все, кажется. У кого меньше всех?

— Папа, погоди, а я? Зурт налился краской:

— Митц, ты еще слишком мал, чтобы…

Солдаты зароптали. Вперед выехал немолодой имперский рыцарь.

— Кости должны бросать все. Такой был уговор. — Но он же еще ребенок!

— Оттого его жизнь не становится для меня более ценной, к тому же серьезного риска ведь нет?

— Я запрещаю! Ропот усилился.

— Отец, не позорь меня, — тихо проговорил Митц. — Я кину кости.

В воцарившейся тишине он придвинул к себе стаканчик, потряс его и высыпал кубики на настил:

— Одиннадцать.

Фархе опустил глаза, разглядывая причудливо вырезанный стебелек травы у себя под ногами. Его била дрожь. Снова скребли по прутьям клетки кошачьи коготки, колол холодом шелковый браслет.

— Не бойся, Митц. Это не опасно. Совсем не опасно, — уверенно сказал он.

Хифания заинтересованно принюхалась к стоящему перед ней мальчику. Острый гребень то встопорщивался, то опускался, плотно прижимаясь к голове. Фархе положил ладонь ей на затылок, взял за руку Митца.

— Если с ним что-то случится, клянусь всеми богами, тебя уже ничто не спасет, — проговорил Зурт, стискивая эфес меча.

— Он будет в полном порядке.

— А ее вопли?!

— Я позаботился об этом. Он ничего не услышит.

— Мы отрабатываем вариант ценного пленника, ваша светлость, никто не будет целиться в человека, — добавил немолодой рыцарь.

— Малейшая царапинка…

— Успокойся. Жизни твоего сына ничего не угрожает. — Колдун строго оглядел обступивших его людей. — Отойдите на несколько шагов. Вот так.

Он втянул ноздрями воздух и произнес:

— Кернех азум, кернех ум.

Пронесся порыв теплого, пахнущего цветами ветра, зашелестела трава, с утроенной силой зазвенели комары. Хифания вытянулась в струнку, на мгновение одеревенела, пожирая глазами обомлевшего мальчика, потом осторожно подошла ближе, обхватила за талию и подалась в сторону. Зурт сделал движение, словно хотел последовать за ними, но удержал себя.

— Начинайте, — коротко бросил он и отвернулся.

Протрубил горн, и цепочка солдат потянулась вперед.

Битва была недолгой. Хифания, неделю назад выбравшая тактику пассивной зашиты, на этот раз воплощала собой бешенство и ярость. Едва в воздух взмыли первые стрелы, она закричала — чудовищно, дико, сметая нападавших. Даже мягкий воск, вставленный в уши, помогал плохо: звук чувствовался всем телом как удар. Правильная шеренга разбилась, распалась на группки. Прикрывая Митца левым крылом, тварь отступала, не давая взять себя в кольцо. Она кружилась волчком, стремительно перемещалась, непрерывно атакуя. Земля заискрилась тонкой корочкой льда, кустарники хрустально засветились. Не успевшие увернуться от морозного дыхания солдаты пытались добраться до обоза, надеясь на спасительную магию Фархе.Через полчаса после начала битвы к Зурту подъехал один из императорских рыцарей и доложил, что победить чудовище невозможно.

— Во всяком случае, не такими силами, — добавил он. — Может, с помощью волшебства. А так… Боюсь, как бы не поубивала нас всех.

— Наша птичка имеет хорошую защиту и от энергетических направленных воздействий, — заметил Фархе.

Бат расправил плечи.

— Отбой! — крикнул он.

— Надо, чтобы солдаты ушли раньше, я открою проход. Не стоит ее нервировать.

Когда войско исчезло в мерцающем прямоугольнике портала, колдун подозвал к себе хифанию. Поняв, что ее подопечному более ничего не угрожает, она ослабила хватку. Раскрасневшийся Митц легко выбрался из ее лап и бросился к отцу. Лицо мальчика сияло.

— Папа, папа! Так здорово! Она всех победила, одна! Она так меня охраняла, так старалась. Она молодец!

— Да-да, я видел.

— Ты возьмешь ее, правда?

— Возьму, она будет служить нашему господину.

— Ура! — завопил Митц. — Ура! А у меня будут свои земли. И много вассалов!

Подпрыгивая и размахивая руками, мальчик побежал к зарослям ольхи, восторгаясь хрупкой красотой покрытых инеем веточек. Лежащая возле временного помоста хифания проводила его сонным взглядом.

— Друг мой! Мой дорогой друг, — растроганно сказал бат, пожимая колдуну руки. — Я так доволен, твоя питомица — само совершенство. Такая самоотверженность, такая сила!

— Цишер, — напомнил Фархе, перебирая кисти шерстяного шарфа.

— О чем речь! Пойдем скорее в замок, я верну тебе кота. Ты уж прости меня за все. — Зурт вытер о штаны липкие от волнения ладони. — Думаю, я должен заплатить тебе, о да, заплатить! Тысяча монет ведь никому не помешает, а?

— Конечно. Тем более что мне хотелось бы немного развеяться. Гёднинг, Хан-Хессе, Велерия.

— Путешествие пойдет тебе на пользу. Возможно, после мы провернем вместе еще пару дел? Как ты на это смотришь?

— Поговорим, когда я приеду. Мы еще увидимся?

Уголки губ колдуна чуть дрогнули.

— Обязательно. Обязательно увидимся.

Когда Фархе вернулся в Мертвоозерье, был уже самый конец осени, ветер гнул и ломал голые ветви деревьев, поднимал в воздух облака колючего песка и пыли. Дорогу покрывал слой ветхих листьев и хвои, кое-где лежали вырванные с корнем молодые сосенки.

Колдун вышел из портала возле самого забора, окружавшего башню, хмыкнул, приметив сломанные доски и вытоптанную траву во дворе.

— Скажи, Цишер, неужели эти болваны думали, что я не защитил свой дом от незваных гостей? Дважды попасться на одну и ту же удочку? Ну уж нет, — обратился он к пригревшемуся за пазухой коту. — Надеюсь, они набили себе приличные шишки, пытаясь преодолеть невидимый колпак.

Зайдя в башню, Фархе скинул заиндевевший плащ, разжег камин и принялся готовить горячее вино с пряностями. Ароматная темная жидкость в котелке только начала куриться струйками пара, как в дверь затарабанили.

— Господин волшебник-колдун-маг! Впустите немедленно! — строго потребовал чей-то голос.

— А вы кто такие будете?

— Я — лейтенант Кайп из войска Опеки Северной Кромки. С отрядом.

Фархе подкинул в котелок ложку сахара, корицу, кусочки имбирного корня и тщательно все перемешал.

— Ах, воины моего дорогого друга Койло Зурта? Входите, входите, всегда-рад, — Отодвинув засов, он снова вернулся на кухню. — Не заперто!

Дверь распахнулась, впуская поток прохладного воздуха и около десятка солдат. Вперед выступил совсем юный парнишка в офицерском мундире.

— Мне приказано немедленно препроводить вас в замок, — сказал он.

— У-у, — протянул Фархе. — Какая жалость, я как раз отдыхаю.

— Мы уже давно дожидаемся вашего возвращения. Время не терпит.

— Время? Думаю, времени как раз все равно.

Кайп переступил с ноги на ногу.

— Господин волшебник, пожалуйста, пойдемте с нами, это очень, очень важно. — Он приложил руки к сердцу. — Чрезвычайно важно. Для вас приготовлен экипаж.

Колдун зачерпнул ложкой вино.

— Ишь, жаром так и пышет!

— Амной пресвятой молю! — Лейтенант бухнулся на колени. — Поедемте не мешкая!

— Это лишнее, — поморщился Фархе. — Не пачкайте форменные порты. Ладно, подождите секунду, я открою проход.

Он легко повел рукой, и воздух в комнате заколебался и поплыл, обрисовывая четкий прямоугольник, глядящий в пустоту.

— За мной по одному, живо, — приказал он, ныряя в портал.

В замке было сыро. По углам гуляли сквозняки, хлопали незакрепленные ставни, тяжело постанывал ветер в трубах.

— Сюда, в обеденную залу! — Кайп почти бежал по коридору. Фархе молча следовал за ним.

В столовой горели все лампы, и пламя бессчетного числа свечей озаряло открывшуюся перед глазами вошедших жуткую картину. Почти все помещение занимало огромное гнездо, свитое из кусков ткани и укрепленное застывшей, клейкой на вид массой. Со стен и потолка свешивались белесые переплетающиеся корни, пол покрывал влажный, чавкающий под ногами мох. Стоило колдуну переступить порог, как послышалась возня и из гнезда вылезла подросшая хифания и басовито зачирикала.

— Похоже, она тебе рада, — сказал бат, поднимаясь с подоконника.

Фархе передернул плечами и демонстративно положил руку на висящий на шее амулет.

— Я не собираюсь на тебя нападать. — Зурт устало опустил изрядно полысевшую голову. — Помоги мне, умоляю.

— Ты хочешь, чтобы я забрал чудовище?

— Нет. Я хочу, чтобы ты спас моего сына.

Прислонившись к дверному косяку, колдун обежал взглядом комнату:

— Где же он?

Сгорбившийся в оконной нише бат вздрогнул как от нежданного удара.

— Там, — сказал он, указывая на гнездо. Фархе погладил бороду:

— Рассказывай.

— Неприятности начались сразу, как ты уехал. Она стала какой-то странной, тревожной, не отходила от Митца ни на шаг. Мы попытались ее приструнить, но она… — Бат запнулся.

— Эта дрянь растерзала моего брата, — со слезами в голосе воскликнул Кайп.

— Не только вашего брата, лейтенант. Выйдите, пожалуйста.

Не отрывая глаз от колдуна, хифания с урчанием облизывала матерчатые стенки своего жилища.

— Она таскалась за мальчиком повсюду, не давала ему выйти на улицу, не подпускала к нему никого. Под конец даже еду ему пришлось оставлять прямо на полу. Потом… Потом она сотворила эту гадость и спрятала его туда. — Бат стиснул кулаки. — Что ты сделал? Я же видел сам, ты снял с нее заклинание.

— Я… Это заклинание невозможно снять.

— Невозможно?

— Я долго думал, как заставить хифанию охранять что-то, позабыв о собственной жизни. Первый опыт не удался, но я нашел решение.

— Какое? — безжизненно спросил Зурт.

— Что любой зверь будет защищать до последней капли крови? Я составил заклинание так, что определенные слова вызвали у нее материнские чувства по отношению к указанному предмету… Или к существу. Я хотел, чтобы она дралась яростно и свирепо, чтобы ты согласился ее поменять на Цишера.

— То есть…

— Хифания считает Митца своим ребенком. Она по-своему заботится о нем, бережет его.

— Но он же не способен так жить! В этой слизи, видя перед собой только ее отвратительную морду!

Сунув руки в карманы, Фархе сделал несколько шагов по комнате.

— Но ведь это лучше, чем смерть? — жестко спросил он. Бат отшатнулся.

— Я не могу ему помочь. Я не знаю, как это сделать, — продолжал колдун. — Для нее парнишка теперь — самое главное на свете. Она никого не послушается. В случае чего она разделает меня, как и любого из вас.

— Хоть попытайся! На любую хитрость есть еще большая хитрость! Ты же можешь просто попытаться?

— Могу. Но вот хочу ли? Резко развернувшись, он направился к двери. Чародей! Господин чародей! — послышался за его спиной слабый детский голос. — Спасите меня!

Фархе остановился. Сквозь щель в плетении гнезда виднелось осунувшееся лицо Митца. По измазанным, покрытым коркой грязи щекам тянулись светлые бороздки. Мальчик плакал — робко, бессильно, глядя прямо перед собой ясными умоляющими глазами.

Глазами попавшего в беду котенка.

4. ЗОВ СЕРДЦА

Первый раз Хёльв потерял сознание на берегу Яхонты, Тогда всем показалось, что ничего странного в этом нет: портал, созданный Риль, оказался не слишком удачным, он не стоял на земле, а висел в воздухе, в нескольких ладонях над верхушками кустов. Эльф и волшебница успели отреагировать вовремя — придержали и направили коней, не давая им упасть, — а Хёльв зазевался, потерял равновесие и рухнул в колючий рассыпчатый сугроб, по пути крепко приложившись головой о ствол дерева.

— О боже! — испуганно воскликнула Риль, бросая поводья. — Сильно ударился?

— Ыы-у? — выдал из-за ее плеча юродивый. Он был одет в старое, побитое молью пальто и валенки. На голове красовался пуховой платок.

Лэррен соскочил с лошади и подбежал к месту падения. — Ничего страшного, эйне ма, тут же мягко! — успел услышать юноша, потом перед глазами завертелись искры, заломило в висках, и он отключился.

Опустилась тишина. Бархатная мягкая тьма окутала, спеленала Хельва и потащила за собой. В ней вспыхивали огни — то неразличимые, далекие, то совсем близкие, похожие на светящиеся окна домов. Кожи касался холодный ветер, в ушах шумело. Сперва звук был нечетким, как грохот падающей воды, но вскоре распался на отдельные составляющие, на голоса, фразы, слова.

— Вернись, — шептал кто-то.

— Вернись ко мне. К нам. Я жду. Мы ждем.

— Вернись…

— Вернись.

Темнота лопнула, и Хёльв оказался в неприбранной, пыльной комнате. Дверцы шкафов были открыты, стекла разбиты. Поскрипывали половицы. Страницы лежавших на столе книг тихонько шелестели, словно их перебирала невидимая рука.

Медленно, неуверенно передвигаясь, цепляясь за спинки стульев, за скатерть, Хёльв подошел к окну. На улице ветшала осень. Землю устилал слой листьев, сиротливо чернели ветви деревьев. Далекий горный хребет казался зыбким плывущим миражом. Небо скрывалось за облаками.

— Я должен с тобой поговорить, — произнес за спиной юноши низкий негромкий голос.

В нем не было никакой угрозы, только печаль и усталость, но сердце Хёльва болезненно сжалось, заколотилось с утроенной силой. Ладони сделались влажными.

— Просто поговорить…

Юноша вцепился в подоконник, чувствуя, как встают дыбом волосы на затылке.

— Не бойся… не бойся…

Послышались шаги и тихий дробный перестук. Сквозняк усилился.

— Я не держу на тебя зла, — сказал голос, и на локоть Хёльва легла прохладная рука. Гибкие длинные пальцы сжали его плечо.

Этого он вынести не мог. Не имея сил даже застонать, юноша рванулся вперед, перегнулся через подоконник и полетел вниз, к поросшей бурьяном земле.

«Я сплю, — панически подумал он. — Я сплю, мне нужно проснуться»

Изо всех сил он потянулся вверх, словно желая выскользнуть из собственной кожи, вокруг снова потемнело, зарябила чехарда огней, и откуда-то издалека донесся голос Риль:

— Кажется, приходит в себя. Придержи ему голову. Хёльв открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света, многократно усиленного блеском снега.

— Вот и ожил, сказал Лэррен. — Не стоило так волноваться. Чего с ним сделается? У него жизнь бурная, постоянно то повесить хотят, то соблазнить, то в казематах замуровать. Подумаешь, с кобылы упал.

— Сам дурак, — обиделся Хёльв. — Я не цирковой наездник, подобным фортелям не обучен.

— Моя вина, промахнулась с порталом, — проговорила чародейка и вздохнула.

Однако особо удрученной она не выглядела: сидела на вывороченной бурей сосне, болтала ногой и грызла сочное зеленое яблоко. Несмотря на мороз, ее куртка была распахнута. Возле волшебницы сидел калека-юродивый и восторженно рассматривал покрытую инеем веточку. Лошади стояли чуть в стороне, настороженно принюхиваясь к лесным запахам.

— Лучше плохой портал, чем двухнедельное путешествие в самой распрекрасной карете, — заметил эльф.

Ты не сердишься? — спросила Риль, кидая Хельву второе яблоко.

Тот помотал головой. Разве мог он сердиться после того, как волшебница предложила приятелям провести остаток зимы в ее доме в Хан-Хессе? И даже пообещала помочь найти работу? Он был готов терпеть и многочасовые разговоры на эйну, и споры о каких-то древних поэтах, и попытки накормить его «лучшим в мире» сушеным мхом — только бы поскорее выбраться из проклятой глуши и заночевать в тепле, под чистым одеялом.

— Конечно, не сержусь. — Хёльв широко улыбнулся.

— Замечательно. — Риль соскочила на землю, подошла к нему и осторожно дотронулась до его руки.

Хёльв вздрогнул, вспомнив прикосновение мертвого колдуна.

— Однако кое-что меня беспокоит, — задумчиво произнесла она.

Лэррен подошел ближе. Его лицо выражало вежливую заинтересованность.

— Что же именно? — спросил он.

— Как-то неправильно этот молодой человек сознание потерял.

Эльф с любопытством поглядел на нее, почесывая подбородок:

— В каком смысле — неправильно? Риль пожала плечами:

— Не знаю. Неправильно.

— А по-моему, вполне по правилам.

— Странное было чувство, будто…

— Будто что?

— Будто… — Чародейка махнула рукой, обрывая сама себя. — Ерунда. Ты себя нормально чувствуешь, Хёльв?

Юноша незаметно сглотнул. Несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться.

— Нормально, — соврал он, — Затылок побаливает, а так —ничего. Когда меня в Брхьере выбросили из окна, было куда хуже.

— Я же говорю — бывалый тип. Сопливый, но бывалый, — ухмыльнулся Лэррен.

Хёльв показал ему кулак. Фальшиво насвистывая, выбрался из сугроба, отряхнул штаны и посмотрел на небо. Оно было прозрачным, нежно-голубым, кое-где прикрытым негустой облачной пеленой. У самого горизонта переливались неяркие сполохи.

— Глядите, северное сияние! — воскликнул юноша, тут же забывая про свои страхи.

Риль посмотрела вверх и удивленно моргнула;

— И действительно. Никогда не думала, что оно здесь бывает. Тем более — днем.

— А оно и не бывает, — сказал Лэррен. — Полярные огни горят только ночью и только в высоких широтах.

— Что же тогда, по-твоему, мы видим?

— Может, это иллюзия?

— Это не иллюзия, — ответила чародейка. Все снова поглядели на поблескивающее небо.

— Поразительно, — пробормотал эльф.

— Чудо, — отозвалась Риль.

— Не то слово, — согласился Хёльв.

Бледные искры переливались, перетекали, зажигая горизонт перламутровым светом.

— Уникальное событие, — вполголоса произнесла чародейка.

Она была бы очень удивлена, если бы ей сказали, что точно таким же небо было двадцать пять лет назад, в тот день, когда герцог Акина Убарский узнал, что армия кудиумов спустилась с Гилейского хребта.

— Армия кудиумов спустилась вниз? Ты уверен? — во второй раз спросил герцог. — Они не могли ошибиться? Они точно это видели? Может, показалось с перепою? Сам был в горном дозоре, знаю, как там закладывают, когда никого из начальства рядом нет.

Всесильный убарский сеньор стоял возле раскрытой двери на балкон и наблюдал за зарницами, мерцаюшими в светлом, размеченном облаками небе. Он никогда не видел северного сияния, ледяные огни зачаровывали, притягивали взгляд. — Так солдаты не были пьяны?

Полковник Дибас покачал головой:

— Лейтенант Kирун — человек надежный. Простой парень, но жена — из благородных. Он из кожи вон лезет, чтобы выслужиться, на ступеньку повыше подняться. Порадовать ее, значит.

Акина скривился. Желудок сегодня беспокоил его больше обычного, напоминая о себе резями и тянущей болью

— Может, ему от избытка усердия мерещится?

По лицу Дибаса было видно, что он с трудом сдерживается. Господина он обожал всем сердцем, считая его великим политическим деятелем и талантливым полководцем. Он даже пристроил своего сына к юному графу Пронту Убарскому — не столько в надежде на будущие блага и милости от наследника, сколько желая, чтобы мальчик набирался ума, глядя на старого вельможу.

— Светлейший господин, я понимаю ваше недоверие, но Кирун…

Герцог махнул рукой:

— Ладно-ладно, пускай войдет

Полковник скрылся за дверью и минуту спустя появился в сопровождении крепкого молодца в черно-болотной военной форме. Акина обратил внимание, что сапоги юного военного были тщательно надраены ваксой, пуговицы и эполеты на вычищенном и выглаженном мундире блестели как новенькие.

— Лейтенант Кирун, ваша светлость! — отрапортовал прибывший. Если он и смутился в присутствии вельможи, то виду не подал.

Герцог кивнул и сел на кушетку, не отрывая взгляда от сияющего горизонта.

— Рассказывай, Кирун, — проговорил Дибас.

— Вчера вечером наш отряд стоял в дозоре у Тещиной Пасти, — начал тот.

— Это место такое возле границы, — вставил полковник. — Скалы и большая пещера.

— Так точно! Очень большая пещера, светлейший господин. Положено ее по периметру обходить, фонарями светить. Чтобы, значит, враг не проник, в темноте таясь, — ходов-то там всяких тайных — как волос, на голове. Вот. Ну, мы по Пасти-то маршируем в строгом соответствии с уставом и регламентом, а тут грохот вдруг страшенный и крики. Земля трясется, камни дрожат. Народ, конечно, в панику, но быстро в руки себя взяли. От стен отошли, ждем. Когда все устаканилось, командир велел протрубить сбор, пересчитаться. Тут-то и выяснилось, что пропало пять человек — группа, что была на самом дальнем краю Пасти.

Акина нетерпеливо побарабанил пальцами по обивке кушетки.

— Нельзя ли поближе к делу? — резко осведомился он. Полковник Дибас пихнул подчиненного локтем в бок:

— Быстрее излагай! Хватит кашу по тарелке размазывать, к сути переходи.

Щеки Кируна налились вишневым румянцем.

— Виноват! — рявкнул он. — Разрешите продолжать?

— Продолжай, — разрешил герцог. Лейтенант вытянулся в струнку и затараторил:

— Командир послал меня и еще троих солдат на разведку. Мы тихонько пробрались к дальней стене, а там… Он прерывисто вздохнул. — Будто ножом отрезано — целый кусок горы отвалился. Наши-то, видать, в обвале насмерть сгинули — не найти их уж было в камнях, ветках да земле. Но мы как увидели, что творится, — так не до того стало.

— Совпадение чудеснейшее, — понизив голос, произнес полковник Дибас. — Счастье, что так все обернулось, погибших мы можем к награде приставить, чтобы почтить, так сказать.

Герцог механически прижал руку к животу, с трудом сглотнул.

— Давай дальше, Кирун, — сказал он. Лейтенант переступил с ноги на ногу.

— Тут-то мы и увидели, что части стены у пещеры нет, а есть отверстие — круглое, гладкое, ровно дырка от бублика. А через то отверстие восточный склон Гилейских гор как на ладони видать.

Медленно встав с кушетки, Акина подошел к нему, посмотрел прямо в глаза:

— И что же там было?

— Кудиумы. — Лейтенант облизнулся, и на его румяное лицо тенью наполз страх. — Орды кудиумов. Горящие факелы. Целая огненная река. Мы не слышали никаких звуков, только барабаны. Знаете так: грром-то-то-том, грром-то-то-том…

Кирун замолчал, испуганно глядя на герцога снизу вверх. Потом повернулся к Дибасу, словно в поисках поддержки.

— Только их проклятые барабаны, — добавил он после паузы и вытер пот со лба.

Настенные часы пробили три раза. Из-за циферблата высунулся лакированный деревянный язычок, на котором восседала пара гномиков. Раздалось пиликанье скрипки. Поклонившись друг другу, гномики взялись за руки и неуклюже исполнили несколько танцевальных па. С последней трелью они поклонились, и язычок спрятался за циферблатом.

Сколько, ты думаешь, их было? — спросил Акина. Его голос казался безучастным. — Сколько там могло быть кудиумов?

— Я… Не знаю. Очень много.

Герцог отошел к балкону. Отодвинув тонкую шелковую занавеску, посмотрел на гаснущие сполохи у горизонта.

— Много — это сколько? — спросил он не оборачиваясь. — Десять? Сто? Тысяча? Что такое «много» в твоем представлении?

Лейтенант втянул голову в плечи;

— Десятки…

— Десятки?

— Десятки тысяч.

Акина Унбарский опустил штору и потер висок. Прошелся по комнате, безотчетно насвистывая. Полковник Дибас переминался на месте, пожирая вельможу взглядом любящей собаки.

— Каковы будут ваши приказы, светлейший господин? Герцог помолчал раздумывая.

— Прежде всего — не дать распространиться панике. Я запрещаю любые разговоры и пересуды на эту тему. Ясно? Отряд, обнаруживший кудиумов, продолжает стоять в пещере и следит за их передвижениями. Узнаю, что кто-то на стороне лишнее болтает, — отрежу язык и на рот пришью. В качестве заплаты. Дыру в стене замаскировать, прикрыть ветками, оставить только щель для наблюдений.

Дибас покраснел и выпучил глаза.

— Слушаюсь, ваша светлость! — рявкнул он.

— Сколько им еще до границы?

— Три дня. Может, два — спуститься со склона, пересечь Приволье, миновать скалы. Как идти будут.

— Деревни там есть поблизости на Приволье? — Кирун робко, как в школе, поднял руку:

— Есть, господин. Ягодный Яр и Картухи.

— Свободные поселения, так?

— Так точно, — подтвердил полковник. — Скопища не желающих платить налоги мерзавцев.

— Эвакуировать. Тихо. Тайно.

— Но ведь…

— Нам не нужна народная истерия и толпы обезумевших крестьян, рвущихся в Убарис.

Дибас козырнул и негромко засмеялся, но его смех быстро стих под холодным взглядом герцога. Полковник смущенно откашлялся и спросил:

— Что-нибудь еще, ваша светлость?

— Доставьте мне самые подробные карты окрестностей Тещиной Пасти и Гилейского хребта. Полагаю, лейтенант хорошо знаком с теми местами?

— Так точно, ваша светлость! — Кирун вытянулся в струнку, соперничая осанкой с украшавшей комнату мраморной фигурой какого-то вождя древности, далекого предка убарских сеньоров. — Каждый камешек, каждую тропку помню.

— Ты поможешь мне. Назначаю тебя своим оруженосцем.

Молодой военный едва не подпрыгнул на месте:

— Так точно, ваша светлость! Когда прикажете приступать?

Герцог не ответил. Он остановился возле настенных часов, нажал на скрытый рычажок, и гномы снова исполнили свой танец под попискивание игрушечной скрипки. Когда площадка попыталась спрятаться внутри часового механизма, вельможа придержал ее пальцами, не давая ускользнуть. Кирун следил за его действиями с опасливым любопытством.

— Войска готовятся выступать, — осмелился заметить полковник. — Я распорядился о дополнительном призыве — под соусом войны со Самарагдом, но сами понимаете — много ли сейчас наберешь, после Императорского похода-то?

Акина кивнул. Его взгляд был совершенно отсутствующим, губы беззвучно шевелились.

— Как некстати, ох как некстати…

— Да уж, — подтвердил Дибас, нервно подкручивая ус. — Хуже времени и нарочно не придумаешь, ваша светлость.

— Вот еще что, — спохватился герцог. — Прикажи подготовить гельмара. Скорее всего нам придется им воспользоваться.

— Так точно, светлейший господин. Будет исполнено!

— И мальчишку прихвати. Покажи ему, где тут что.

Полковник молча козырнул и поманил к себе новоиспеченного оруженосца. Оба поклонились и скрылись за дверью. Тяжело вздохнув, Акина снова повернулся к часам.

— По какой такой Ристагом проклятой причине они опять лезут на наши земли? — пробормотал герцог себе под нос.

Пальцы вельможи отпустили деревянный язычок, и он со стуком втянулся внутрь часов. Жалобно звякнули пружины. Акина вздрогнул и поморщился от боли в желудке

— Чего им тут надо? — проговорил он, опять надавливая на крошечный рычаг.

Хёльв проснулся поздно, когда солнце уже высоко поднялось над башнями Хан-Хессе, Откинув одеяло, он встал и босиком прошлепал к окну, выходившему на Ди Лод-ни — одну из красивейших площадей столицы. Спящий фонтан был укутан снегом, белые шапки лежали на чугунных скамейках, на скульптурах, на фонарях. Стекла искрились ледяными узорами.

Несмотря на крепчавший мороз, в доме Риль было тепло. С удовольствием потягиваясь, Хёльв обошел комнату. Его ноги мягко ступали по коврам, по блестящему ясеневому паркету. Остановившись возле умывальника, он сделал несколько упражнений, разминая затекшие руки.

Намыливая шею, .Хёльв пытался вспомнить, что ему снилось. Сон был ярким, очень живым, он еще маячил где-то совсем рядом, звучал в голове отрывками фраз, но с каждой минутой все больше бледнел и таял.

Что же это было? — вслух спросил юноша и тут же понял, что сон ушел окончательно.

Внизу, в столовой, его вдали Лэррен и Риль. На чародейке было белое, вышитое по подолу голубой нитью платье и газовый шарф. В уложенных, поднятых надо лбом волосах поблескивали бериллы.

«Она выглядит как знатная госпожа, — с ужасом подумал Хёльв. — Хотя, собственно, почему — как? Судя по этому особняку, она и есть знатная госпожам.

— Завтракать будешь? — безмятежно спросила Риль, и по ее улыбке он понял, что волшебница прочитала его мысли.

Хёльв затравленно кивнул и, примостившись на краешке стола, придвинул к себе тарелку с ветчиной. Потянулся к булочкам.

— Так что, говоришь, есть надежда? — спросил Лэррен, продолжая начатый до появления юноши разговор. Риль кивнула:

— Горничные говорят, что, проснувшись утром, он расплакался и несколько раз пробормотал: «Всемилостивая Амна». Думаю, постепенно его можно будет вернуть. Да и подлечить не мешало бы: сестры явно не слишком старались поставить его на ноги.

Эльф неопределенно хмыкнул.

Из-за дверей донесся грохот, голоса, топот множества ног. В столовую вбежал раскрасневшийся паж, следом вошли две горничные, заботливо ведя спотыкавшегося юродивого.

От удивления Хёльв даже перестал есть. Умытый и причесанный, облаченный в костюм хорошего сукна, калека больше не походил на извалявшегося в придорожной канаве нищего. Его усы и борода были аккуратно подстрижены, щеки — выбриты и припудрены.

Опустив голову, калека неловко подошел к столу и вцепился пальцами в спинку стула.

Риль улыбнулась и поднялась ему навстречу, шелестя платьем.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Угощайтесь.

Калека поднял на нее глаза, и его лицо мгновенно изменилось. Сонное, бессмысленное выражение исчезло, уступив место живой заинтересованности. Отступив на шаг от стола, он склонился в поклоне, прижал правую руку к сердцу.

— Рыцарь Мерлок, прелестная госпожа. Почту за честь вам служить, — четко выговорил он.

Все с изумлением уставились на него.

— Однако, — буркнул Лэррен.

— Он понимает, — сказал Хёльв. Горничные тревожно защебетали.

— Неужели пришел в себя? — воскликнула одна.

— Каков кавалер! Не мог себе позволить при даме в безумии пребывать, прыснула другая.

Риль знаком приказала им замолчать, быстро подошла к рыцарю и заглянула ему в глаза.

— Я здоров, — хрипло сказал он. Моргнул, потряс головой. — Я совершенно здоров.

— Вид проснувшийся, — прокомментировал эльф, Мерлок выпрямился, с удивлением посмотрел на свои искалеченные ноги, на покрытые бугристыми шрамами кисти рук. Согнул и разогнул изуродованные пальцы.

— Что со мной? — прошептал он. Никто не ответил.

— Что со мной произошло? — повторил он настойчивее. Все молчали.

— Я не помню, — с ужасом сказал Мерлок. — Я ничего не помню.

Лэррен и Хёльв смущенно переглянулись. Чародейка вздохнула, обняла рыцаря за плечи.

— Вспомнишь, — пообещала она. — Ты все вспомнишь. Только не волнуйся. Оно вернется само.

Рыцарь в замешательстве посмотрел на нее.

— Риль, — представилась волшебница. — Риль Арбигейла.

— Мерлок, — сказал он и тяжело опустился на стул, задев локтем фарфоровый кувшинчик.

Напряженно прислушивавшиеся к разговору горничные бросились вытирать обширную молочную лужу.

— Ну-ка брысь, — прикрикнула на девушек Риль, подождав, когда они закончат.

Те неохотно повиновались, бросая любопытные взгляды на понуро молчавшего гостя.

— Замечательные булочки, — заметил Лэррен, прерывая затянувшуюся неловкую паузу. — Очень люблю корицу.

— И я, — поддакнул Хёльв. — Просто обожаю.

Риль налила Мерлоку чашку травяного отвара, положила на тарелку кусок пирога. Рыцарь покорно ковырнул ложкой в яблочной начинке и отпил глоток чая.

— Холодно, — пробормотал он.

— Что? — переспросила чародейка. Ее брови взметнулись вверх.

— Мне было холодно.

Мерлок беспомощно пожал плечами, желая показать, что сам понимает, насколько странно звучат его слова.

— Очень холодно.

— Не перенапрягайся, — мягко сказала Риль. — Не надо себя мучить.

Но рыцарь ее не слышал. Отодвинув чашку, он облокотился на стол, сжал ладонями виски. По его лицу промелькнула тень.

— Большое здание, — еле слышно шепнул он. — Огромное, старое. Замок.

Лэррен подался вперед:

— Брошенный? Пустой?

Губы Мерлока болезненно искривились.

— Нет. Там были люди. Много людей.

Хёльв вздрогнул, чувствуя, как темная шелестящая волна коснулась его ступней. В ушах тяжело зашумело, глаза затянуло пеленой. Он хотел крикнуть, махнуть рукой, позвать на помощь, но не смог и пошевелиться.

— Они… Они сражались. И я сражался тоже.

— Против кого вы сражались? — спросил эльф.

— Это была война? — поинтересовалась Риль.

Голоса друзей доносились будто издалека, стихая, растворяясь в пространстве. Столовую заволокло туманом — мокрым, плотным, живым.

— Убарис, — неуверенно произнес Мерлок. — Кажется, это был замок Убарис, резиденция герцога Акины.

Лэррен скептически хмыкнул:

— Ты уверен?

— Да. Я хорошо это помню.

«Убарис? Опять Убарис? Он же мне сегодня снился», — подумал Хёльв и потерял сознание.

Деревня горела. Веселое пламя плясало на руинах длинного, недавно отстроенного хлева; озорно потрескивая, пожирало соломенные крыши изб; стремительно бежало по изгороди, вспыхивая костерками на высохших кустах. Пахло гарью и кровью.

Возле полыхавших халуп лежали тела — обожженные, разрубленные, искалеченные.

Акина Убарский медленно шел по пожарищу, бывшему когда-то главной улицей Ягодного Яра. За ним, на расстоянии десяти шагов, следовал лейтенант Кирун. Повсюду мелькали черно-болотные мундиры, раздавались команды: военные пытались вытащить из огня запертых в собственных домах крестьян.

— Отвратительно, — сказал герцог, остановившись на относительно чистом каменном пятачке и брезгливо стряхивал с сапог пепел. — Солдаты не должны воевать с бабами и пахарями. Это мерзко. Мерзко и противоестественно.

— Злобные дикари, — робко заметил Кирун. — Чего от них можно ждать?

Вельможа глянул сквозь него и передернул плечами:

— Недоразвитые народы обычно видят сражение как поединок сильных, наиболее достойных мужей.

— Но эта бессмысленная резня… Герцог покачал головой:

— Именно эта бессмысленность меня и угнетает. — Он достал из кармана платок, повертел его в руках, словно не зная, что с ним делать. — Жаль, что мы не успели раньше.

Кирун не мог с ним не согласиться.

…Разведывательный отряд вошел в Ягодный Яр в три часа пополудни, но зарево пожара было видно давно, с того момента, как группа спустилась с лесистых холмов на равнину.

По пшеничному полю шла широкая просека — темная полоса частью вытоптанных, частью сожженных колосьев четко выделялась на желто-золотом фоне.

— Что твой большак, — сплюнул кто-то из солдат. — Пять рыцарей с копьями наперевес спокойно пройдут.

— Сколько зерна погубили, уроды забугорные. Крестьяне-то вкалывали, голодать теперь будут…

Немолодой бывалый вояка с сомнением посмотрел на затянутый алым дымом горизонт.

— Вряд ли, Пит, ой вряд ли.

Уже на ближних подступах к селу стало ясно, что старый солдат был прав: возле заросшего ряской пруда лежали тела четырех женщин. Все были убиты ударами ножа. Бросалось в глаза то, что смертельные раны нанесены уверенно и легко, походя. Без излишней жестокости, просто для того, чтобы убрать с пути досадное препятствие.

— Косарь, — коротко бросил Акнна. Присевший на корточки возле тел Кирун удивленно посмотрел на него снизу вверх.

— Не копье, не меч, не стрела, — пояснил герцог. — Просто косарь. Это значит, что кудиумы не сражались.

Кирун кивнул и нервно облизнул губы. Плотный черный дым столбом поднимался на горизонте…

— Лейтенант! Лейтенант? Нашел время спать. — Акина тронул его за плечо, возвращая к действительности.

— П-простите, светлейший господин, — смущенно пробормотал он. — Я задумался.

Герцог криво усмехнулся:

— Что ж, самое время.

Кирун побледнел, стиснул пальцами рукоятку меча.

— Но намерение похвальное. — Акина вздохнул. — Давай бегом, посмотри, как идут дела.

Лейтенант быстро поклонился и бросился исполнять приказ.

— Кого найдете в сознании, способного связно рассказывать, ведите сразу ко мне! — крикнул ему вслед герцог, — Лекарь потом.

Это была девочка. Маленькая, худющая, с растрепанными мышиными косичками. Ее лицо было покрыто копотью, обгоревшее по подолу и рукавам платье висело лохмотьями. В глазах затаился ужас, но она не плакала, только громко, судорожно сглатывала, цепляясь за пояс Кируна.

— Ее зовут Виля, светлейший господин. Дочь кузнеца.

Губы Акины сложились в подобие улыбки.

— Я рад, что ты спаслась, милая, — сказал он. Девочка моргнула, еще крепче вцепилась в сопровождавшего ее лейтенанта. Закинув голову, посмотрела на него испуганным взглядом. Кирун осторожно погладил ее по волосам.

— Мы хотим, чтобы ты нам помогла, малышка, понимаешь?

Виля кивнула.

— Ты можешь говорить?

Виля снова кивнула.

— Могу, — тихо сказала она и беззвучно всхлипнула.

— Тебе больше нечего бояться, — медленно и раздельно произнес герцог. — Мы здесь, мы защитим тебя, не дадим в обиду.

— Моя мама, — еле слышно сказала девочка. Ее губы дрожали.

Кирун понял, что она сейчас заплачет, и привлек ее к себе, обнял:

— Хочешь отомстить за маму?

В глазах дочери кузнеца мерцали отблески пожара.

— Хочу. Хочу отомстить, — неожиданно четко и раздельно выговорила Виля. Слово «отомстить» далось ей с некоторым трудом, будто она произнесла его впервые.

Герцог посмотрел на нее с теплотой:

— Как это случилось?

— Я была на поле, — начала рассказывать девочка. — С Тишкой и Ясой. Красных жуков собирали с картохи. Мы часто-часто туда ходим, трясем вершки, ссыпаем гадов в ведра, а потом сжигаем цельными кучами. Мама говорила, что работня как раз для дитев. И польза, и с глаз долой, под ногами не мешаются. Краснюки — они большие такие, воняют сладко, противно, плодятся со страшной силищей, надо вовремя отковыривать, иначе они весь стебель картошковый пожрут.

Она говорила быстро, громко, захлебываясь словами. Кирун боялся, что герцог Убарский прервет ее и прикажет держаться ближе к делу, но Акина слушал спокойно, время от времени кивал, заинтересованно вскидывал брови и лишь изредка позволял себе задавать наводящие вопросы.

— Значит, во время нападения ты была за пределами села?

— Нет, — возразила девочка. — Поле-то вон оно, туточки, совсем рядом. Только за кустами не видно, но как кличут — слыхать.

Акина наклонил голову:

— Продолжай.

— Мы как раз первую ходку в кучу свалили, сидим. Вдруг будто гиканье какое раздалось. И топот, топот. Как от табуна целого. Тишка с Ясой вскочили, побежали смотреть, решили, что караван торговый…

— Торговый, — механически поправил Кирун. — Я и говорю — торговый. Купцы должны были приехать с солью, корицей всякой. Тишка крикнула: давайте наперегонки, кто последняя — коза хромая, облезлая. Виля вздохнула, шмыгнула носом. Осунувшееся лицо побледнело еще больше. — Они побежали… Побежали… — Ее голос задрожал. — Я за ними, но споткнулась, упала. Я крикнула им, чтобы они подождали меня, но Тиша засмеялась, а Яса сказала, что я облезлая коза.

Девочка дотронулась до запекшейся ссадины на коленке.

— Потом они закричали так громко и страшно… Я испугалась, спряталась.

— Виля лежала в кустах, когда мы ее нашли, — пришел ей на помощь Кирун. — В землю вжалась, чуть не зарылась, да еще и в траву вцепилась, как клещ в собачий загривок, — не оторвать было.

Хмуро молчавший герцог Акина потер переносицу и остро глянул на девочку:

— Ты что-то видела, малышка?

— Видела, — сказала она неожиданно спокойно. — Много дяденек, очень много. Одетых не по-нашему: одни голые почти, только зад да передок тряпками прикрыты, другие — в шубах.

Герцог и его помощник переглянулись.

— Какого цвета тряпки? — спросил Акина.

— Красные, — не раздумывая ответила девочка.

— Значит, маки.

— Маки, ваша светлость? — переспросил Кирун.

— Одно из племен кудиумов. Продолжай, Виля. Что было дальше?

— Те, что в шубах, били в барабаны и бормотали слова всякие странные. От них людики останавливались совсем, застывали намертво. А голые с факелами бегали, дома поджигали.

— А ты не застыла?

— Застыла. Но они меня не заметили. Зато я… Я заметила. Как они кузню с трех концов подпалили, а там все мои были. И отец, и мамка, и старшие братья.

Раздался страшный треск, и крыша ближайшего дома обвалилась, вздымая клубы расчеркнутого искрами дыма. Толстенная обуглившаяся балка упала на землю, едва не задев замешкавшегося солдата.

Герцог Акина погладил всхлипывавшую девочку по волосам и кивнул Кируну поверх ее головы.

— Позаботься о ребенке. Пусть ее отвезут в замок. У Келлы, экономки, большая семья. Они с радостью приютят сироту.

Лейтенант козырнул:

— А мы, ваша светлость?

— А мы будем ждать донесения из Картух. Только отъедем отсюда подальше. Уж больно воняет.

Кирун вытянулся и браво что-то отбарабанил, но грохот рушившейся избы заглушил его слова.

Герцог Акина сидел на холщовом покрывале и легко водил острием ножа по разложенной перед ним карте. В левей руке он держал кубок с вином. Над его головой шелестел листьями дуб, бросал рябую тень на полупустой кожаный бурдюк, на тарелки с овощами и окороком.

— Значит, Картухи не пострадали, — бормотал вельможа, прихлебывая вино. — Совсем не пострадали. Ни в малейшей степени. Очень странно.

— Вы разочарованы, ваша светлость? — рискнул спросить лейтенант Кирун.

— Разочарован? Разочарован, что кудиумы не перерезали еще сотню моих подданных? Не сожгли еще несколько полей, тем самым уменьшив мои возможные доходы? Что ты такое несешь?!

Кирун втянул голову в плечи и, чтобы скрыть смущение, принялся резать свежий ржаной каравай и посыпать ломти рубленой зеленью. Герцог следил за его действиями, беззвучно шевеля губами.

— Просто это полностью разбивает мои предположения, — сказал он после долгого молчания.

— Какие, ваша светлость?

Акина небрежно махнул рукой:

— Не важно. Абсолютно не важно. Я основывал свои умозаключения на предыдущих нападениях кудиумов. Тогда они шли либо за славой, ведомые молодым амбициозным вождем, либо за невольниками. При первом раскладе они напали бы на пограничные крепости. — Острие ножа провело на карте линию. — Осадили бы Вибур, Кнессин либо Перьот.

— Но, светлейший господин, дикарям не взять ни одну из этих цитаделей!

Герцог положил в рот кусочек мяса и тщательно его прожевал, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Желудок молчал, и Акина решился отведать морковного салата:

— Конечно. Зачем им крепость? Они удовольствовались бы возом трофеев и тремя дюжинами рыцарских ушей.

Лейтенант сглотнул ставшую вязкой слюну:

— Ушей, ваша светлость?

— Ушей. Для хвостов, — туманно пояснил Акина. Лицо у него было суровое и недовольное, потому переспросить Кирун не решился. Он молча уставился на сеньора.

— Что же касается второго расклада, — продолжал герцог, — то тут кудиумы напали бы на близлежащие деревни. На те поселения, что находятся за пределами протектората замков. На городишки, не имеющие собственных гарнизонов. Короче говоря, на наименее защищенные людские обиталища

Он прилег, облокотившись на горку седельных сумок.

Отпил вина.

— В этом случае они бы не убивали всех. Положили бы самых строптивых, пожгли бы дома — да, уж без этого никуда, а потом… — Акина залпом опорожнил кубок и отер губы платком. — Шаманы кудиумов знают достаточно наговоров. Одурманили бы население, выбрали бы наиболее крепких и здоровых, согнали бы в кучи да потащили к себе.

— Но сейчас… — начал Кирун.

— Сейчас происходит что-то третье, — кивнул герцог. — Ладно, не мешай мне. Надо подумать.

Он потянулся, улегся поудобнее и закрыл глаза. Только беспокойно подрагивающие, сплетенные на груди пальцы указывали на то, что герцог не спит. Лейтенант Кирун вздохнул и пошел проверять несших караул солдат.

Прошло не меньше часа, когда послышалось холодное пение горна и топот копыт. Герцог быстро принял сидячее положение.

— Донесение с границ, ваша светлость! — отрапортовал гонец. Его мундир был бурым, покрытым слоем грязи и пыли. Когда-то белый воротник и манжеты пестрели пятнами.

— Не нависайте надо мной, — неприязненно буркнул герцог. — Присядьте лучше. Налейте себе вина или воды.

Гонец робко опустился на краешек покрывала, стараясь не коснуться сеньора испачканным плащом, залпом осушил поданный Кируном кубок. Взглядом попросил налить еще.

— Я вас слушаю, — бросил Акина.

— Кудиумы приближаются к рубежам Убара в двух местах. Утром были уничтожены вольные деревни Пилейка и Валуны, — единым духом выпалил гонец.

Пальцы герцога Акины стиснули рукоятку ножа.

— Еще в двух… Покажите на карте, — приказал он. Гонец поставил кубок, задумчиво почесал в затылке:

— Значит, так. Шли они вот здесь и здесь, в хорошем таком темпе. Бодренько. Две большие, очень большие группы. Армии. Причем племена разные — орляки и лисохвосты. Южное крыло было в Пилейке глубокой ночью. Северное форсировало Живку. — Он провел ногтем по синей ниточке реки. — Потому двигалось чуточку медленнее. Валуны были атакованы на рассвете.

— Что поселения? Жители? Гонец пожал плечами:

— Избы сожжены. Крестьяне убиты, кудиумы прут дальше.

Вполголоса помянув Ристага, герцог встал и неторопливо прошелся по пружинящей мхом опушке. Лейтенант и гонец тоже вскочили, последовали за ним, ожидая распоряжений.

Напролом, идут напролом. Три разных племени. Одновременно. Но куда? — прошептал вельможа и, наклонившись; сорвал несколько длинных прямых травинок.

Не обращая внимания на вопросительную мину лейтенанта, он снова сел на покрывало и склонился над картой. Кирун и гонец подошли ближе, хотя вельможа скорее обращался к самому себе, чем к ним.

— Дикари идут с трех сторон. С севера — мимо Тещиной Пасти и Ягодного Яра. Обозначим направление. — Первая травинка легла на глянцевую бумагу. — С юга — через Живку и Валуны. Вот так, да. — Вторая травинка расположилась неподалеку от первой. Последняя — надеюсь, что последняя, — группа шагает тут, пока еще не по нашей территории. Верно?

Лейтенант кивнул, хотя и понимал, что вопрос герцога скорее риторический.

— Так, болота, озерца, лесок. Что это тут за башня? Да-да, сам вижу, подпись снизу. Интересно выходит. Надо запомнить, наверняка пригодится. Дальше… Убарис, конечно, а левее… Хорошенькое дело. Хм. А вот и оно.

Герцог Акина быстро смел травинки с карты и откинулся назад, прижимая обе руки к животу.

— Не надо быть великим мудрецом, чтобы понять, что все они стремятся в одну точку.

— В какую, светлейший господин? — хором воскликнули гонец и Кирун.

— В неожиданную. В совершенно неожиданную, я бы даже сказал.

— Ваша светлость, умоляю, что это за место?

Акина усмехнулся и ответил. Несмотря на блуждавшую на губах улыбку, в его голосе сквозило недоумение.

Он лежал в своей комнате, укутанный в одеяла до самого подбородка. В ногах громоздились подушки, на стоявшей рядом тумбочке выстроились разноцветные баночки с этикетками и без. Сквозь плотные белые шторы сочился свет не слишком яркий, но и не тусклый, послеполуденный.

— Ты становишься кисейной барышней, — сказал сидевший на краешке кровати Лэррен, заметив, что юноша открыл глаза. — Чуть что — сразу в обморок, На редкость куртуазно с твоей стороны, не находишь?

Он улыбался, но в больших серых глазах стояла тревога.

— Я в порядке. Ничего страшного, — тихо произнес Хёльв и поморщился. Учитывая произошедшее, фраза прозвучала по меньшей мере глупо.

— Конечно, — хмыкнул эльф. — Я и вижу. Полнейший ажур, Здоровье так из тебя и прет. Можно сказать, так его много, что в организме не помещается. От этого случаются внезапные обмороки, разного рода расстройства и головокружения.

— Лэррен..

— Да-да, — не дал себя перебить эльф. — А так все в полном порядке. Можно продолжать изображать из себя идиота, врать и считать, что никто вокруг ничего не понимает.

Хёльв опустил веки, стараясь убедить себя в том, что резкая, ломающая виски боль — явление минутное и обращать на него внимание не стоит. Перед глазами то и дело проносились цепочки искр, вспыхивали огни. В ушах гудело.

— Я не знаю, в чем…

— Знаешь, знаешь, — прервал его Лэррен. — Мне кажется, что и я догадываюсь, где тут покойник висит.

Юноша вздрогнул и с немой укоризной посмотрел на приятеля.

Бесшумно отворилась дверь, впуская Риль. Бросив на Хёльва беспокойный взгляд, она быстро пересекла комнату, пододвинула к кровати табурет и уселась на него, сложив руки на коленях. Следом за чародейкой вошел Мерлок, остановился за ее спиной.

— Итак, это уже второй случай, — сказала она. — Да и второй ли? Может, третий, четвертый? Ты теряешь сознание — вдруг, как бы ни с того ни с сего. Так неожиданно, словно тебя кто за шиворот выдергивает.

Хёльв опустил глаза

— Я хочу тебе помочь, понимаешь? — Чародейка мягко коснулась его лба, — Я боюсь, как бы не оказалось слишком поздно. Но прежде чем что-то лечить, прежде чем предпринимать активные действия, хотелось бы услышать историю болезни.

— Сейчас он скажет, что чувствует себя отлично, — зло буркнул Лэррен. — По физиономии вижу.

Риль пытливо глянула на Хёльва.

— Не сердись на него, — попросила она. — Возможно, он и сам рад бы рассказать.

— Так пусть рассказывает, если рад, — проворчал эльф. — Нечего тут без толку разлеживаться с несчастным видом и ресницами хлопать.

Хёльв вымученно улыбнулся;

— Я не специально, Лэр. Чародейка кивнула:

— После воздействия некоторых видов магии сильно повышается скрытая параноидальность, недоверчивость, нежелание делиться с кем-либо своими переживаниями. Потому я принесла с собой незаменимое в данной ситуации снадобье. — Она поболтала в воздухе колбой. Густая опалесцирующая жидкость неохотно стекала по стенкам сосуда. — Сейчас наш пациент сделает маленький глоточек и расслабится. А мы пока будем развлекать его разговорами.

Встав с табурета, Риль подошла к столику, открыла колбу и вылила ее содержимое в стакан. При соприкосновении с воздухом жидкость взбурлила, выпустила струйку пара и пошла мелкими пузырями. Хёльв поежился.

— А он опять в обморок не шлепнется? — поинтересовался Лэррен.

— Не исключено, что и шлепнется, — ответила волшебница. — Но это было бы нам даже на руку: мальчик станет совершенно прозрачным, и я смогу выяснить, что же с ним происходит. Молчаливо прислушивавшийся к разговору Хёльв только вздохнул. Он чувствовал себя распластанной на смотровом столе подопытной крысой.

— Открой рот, — скомандовала Риль. — Шире, шире, я тебя не из соломинки поить собираюсь. Вот так-то лучше. Одним движением запрокинув юноше голову, она влила ему в рот зелье. Хёльв задержал дыхание и сглотнул. Колдовской напиток оказался крепким, сладким, очень мягким. В нем смешались ароматы дюжины трав, из которых больше всего выделялись шалфей и базилик.

— Ух, — только и смог вымолвить юноша, вытирая брызнувшие из глаз слезы. — Ну и варево.

По горлу, пищеводу и желудку поползло теплое облако. Оно росло, ширилось, его горячие щупальца коснулись вен, оплели позвоночник, потянулись к сердцу.

— Может, откроем окно? — спросил Хёльв, отбрасывая одеяла.

— Жарко? — улыбнулась Риль.

— Жарко.

Лэррен распахнул форточку и по привычке устроился на подоконнике. Мерлок занял его место на краешке кровати.

— Пока ты спал, — заговорила Риль, — мы немного побеседовали с рыцарем. Похоже, его память восстановилась полностью.

— Но он пока ничего не рассказывал, — вставил эльф. — Мы хотели дождаться твоего пробуждения.

Тут Хёльв громко рыгнул, но ничуть этим не смутился. Он перевел взгляд на Мерлока и спросил, сразу переходя на «ты».

— Так что там у тебя вышла за история? Выкладывай скорее, пока я опять не отключился.

Рыцарь весело хмыкнул, потом разом посмурнел. Безотчетно коснулся шрамов на лице, провел пальцами по уродливым рубцам на левом предплечье. Поморщился, выпрямляя искалеченные ноги.

И начал рассказывать.

Герцог Акина Убарский сидел в своем кабинете и ждал гостя. Руки вельможи покоились на столе, унизанные перстнями пальцы вертели бутылочку с микстурой. Напротив него, в низком креслице без подлокотников, сидел полковник Дибас.

Минутная стрелка настенных часов с сухим щелчком перескочила на следующую позицию. Мелодично пробили куранты.

— Три, — констатировал Акина.

— Не думаю, что он придет, светлейший господин, — отозвался Дибас. — Побоится повторения ситуации.

— Вряд ли он думает, что я такой дурак и попытаюсь захватить его. В письме было все подробно изложено, полагаю, сотрудничество выгодно нам обоим.

— И что немаловажно — не только нам, — многозначительно заметил полковник. — Далеко не только.

Герцог неприятно усмехнулся, вынул из бутылочки пробку и понюхал лечебное зелье — очередное изобретение придворного лекаря. Бесполезное, как предполагал Акина.

— Полагаю, общечеловеческие ценности ему чужды. Надежда только на личную заинтересованность.

— А если…

Акина резко отодвинул, почти отбросил от себя пузырек.

— Это мы будем обсуждать потом. Проблемы следует решать по мере их поступления.

Полковник Дибас опустил голову, рассматривая алую лилию, вышитую в центре ковра. Он слишком хорошо знал, что ледяные нотки, прозвучавшие в голосе сеньора, не предвещают ничего хорошего. К счастью, намечавшуюся бурю успокоил лейтенант Кирун.

— Пришел, — шепнул он, заглядывая в дверь.

Разом просветлев, Акина приглашающе махнул рукой. Дибас выпрямился в неудобном кресле и закинул ногу на ногу, стараясь придать своей позе подобие изящества.

— Вы пригласили меня, — медленно произнес вошедший.

Он был высок ростом и худ. Темные, с проседью, волосы густыми прядями спадали на плечи, обрамляя угрюмое, непроницаемое лицо. В сощуренных глазах читалось если не презрение, то явная дерзость и неуважение.

Герцог поднялся ему навстречу.

— Очень рад, Фархе, что вы сочли возможным принять мое приглашение, — искренне сказал он.

— Счастлив познакомиться, — протянул руку полковник.

Колдун быстро осмотрелся и сел на придвинутый Кируном стул.

— Итак? — сухо осведомился он.

Акина проигнорировал непочтительный тон вопроса:

— Вы читали письмо? Фархе пожал плечами;

— Был бы я иначе здесь?

Невозмутимо кивнув, герцог откинулся на спинку стула: — И что вы думаете по поводу изложенной мною информации?

Фархе снова пожал плечами:

— Вас интересуют мои эмоции, субъективные домыслы или политические взгляды, светлейший господин?

Поморщившись от изжоги, Акияа сделал извиняющийся жест рукой и залпом выпил микстуру.

— Вижу, что вы — человек деловой и нет смысла ходить вокруг да около, — продолжил он, переведя дыхание. — Кудиумы наступают. Три армии приближаются к нашим границам, все три стремятся в одну точку — в Убарский храм Всемилостивой Амны. Ристаг их разберет, почему именно туда.

— Я хорошо помню содержание вашего послания, — уверил вельможу нахальный колдун. — Не стоит повторяться.

Покачивавшийся в креслице полковник Дибас возмущенно засопел и кинул вопросительный взгляд на сеньора, ожидая, что тот прикажет привести наглеца в чувство. Однако герцог смотрел на гостя с добродушным любопытством.

— Что ж, не стоит так не стоит, — легко согласился он. — Вы принимаете мое предложение?

Дибас замер, пожирая Фархе глазами. — Принимаю, — просто ответил колдун.

Полковник икнул от неожиданности. По невольному вздоху, вырвавшемуся у герцога Акины, можно было заключить, что и он никак не рассчитывал на такую быструю победу.

— Отрадно слышать, что вы согласны, — пробормотал вельможа.

Фархе развел руками:

— Мне странно ваше удивление. Вы обрисовали ситуацию чрезвычайно ясно и понятно: здание, в котором я имею несчастье обретаться, находится точнехонько на линии движения левого фланга армии дикарей. Несмотря на силу и опытность, сдержать многотысячную толпу мне не удастся, следовательно, башня будет разрушена до основанья или же… — Он задумчиво потер переносицу. — В лучшем случае — сильно повреждена. Сам я, конечно, уйти смогу, но не хотелось бы терять жилище, к которому успел привыкнуть. Потому готов к сотрудничеству.

Герцог смотрел на колдуна, ожидая продолжения. Тот в третий раз пожал плечами, едва заметно наклонил голову, показывая, что закончил говорить, и вперил взгляд в убарского сеньора.

— Что ж, — медленно произнес Акина. — Я имел возможность всесторонне обдумать сложившуюся ситуацию. На данный момент она мне представляется безвыходной. Мое войско немногочисленно, ослаблено недавней войной под императорскими знаменами. — При этих словах герцог поморщился. — И к серьезным сражениям совершенно не готово.

— Вы думаете, кудиумы специально подгадали момент? — перебил его Фархе.

Дибас негромко заворчал. Положительно, старый чернокнижник слишком много себе позволяет!

— Не думаю, — сказал Акина, И с чувством добавил: — А впрочем, что я могу знать?

Брови верного полковника поползли вверх. На его памяти герцог впервые признал себя в чем-то некомпетентным.

«Нашла коса на камень», — подумал Дибас, с некоторым почтением посматривая на колдуна.

— Честно признаюсь, я смутно представляю ваши возможности, но если бы вы узнали, зачем кудиумы идут именно к храму, то мы могли бы попытаться найти какое-то решение, — проговорил Акина.

Вытянувшись на стуле, Фархе небрежным, мальчишеским жестом заложил руки за голову.

— Что ж, попробовать стоит, — уверенно сказал он. — Не предвижу особых затруднений.

— У дикарей прорва шаманов, — решился предостеречь полковник Дибас— Я слышал, в магической науке они ловкие, как крысы.

Фархе с сомнением хмыкнул и вдруг рассмеялся нелепой метафоре.

— Как крысы? Чудесно, работка в самый раз для крысолова, — Он поднялся и слегка поклонился убарскому сеньору. — Не будем тянуть время. Приступлю к делу сейчас же.

— Когда вас ждать?

Акина тоже встал и посмотрел гостю прямо в глаза.

— Я вернусь, как только что-то выясню. Надеюсь, в ближайшие же часы, — пообещал колдун.

— Значит, садиться ужинать не стоит? — усмехнулся герцог.

— Пожалуй что нет.

Вельможа и колдун приязненно кивнули друг другу. Полковник Дибас открыл дверь, выпуская Фархе, проводил его к выходу, Потом с не приличествующей солидному военному прытью вбежал в комнату, подскочил к окну.

— Смотрите, ваша светлость, смотрите, — прошептал он, указывая во двор. — Гость-то наш не в карете приехал. И не верхом.

Сопровождаемый державшейся на почтительном расстоянии стайкой детей, колдун пересек двор, остановился у ворот и быстрым движением начертил в воздухе прямоугольник.

— Ух, — только и успел выдохнуть Дибас. Прямоугольник потемнел, налился чернильной синевой.

Дети завизжали — одновременно истошно и восторженно. Не обращая на них внимания, Фархе раскинул руки и поднялся вверх, на мгновение завис в воздухе, а потом влетел в индиговый проем. Портал блеснул чернотой и схлопнулся

— Эффектно, — признал герцог.

— Подумать только, настоящий волшебник! Герцог равнодушно отвернулся от окна.

— Полезный фокус, — сказал он. — Но меня куда больше радует нечто другое.

Полковник Дибас молча смотрел на господина

— Оказывается, у нас во дворе есть точка телепортации, — веско произнес Акина. И добавил, поразмыслив: — Впрочем, мы сами вряд ли сумеем ею воспользоваться.

Вернулся Фархе только под утро, когда большинство обитателей замка доглядывало последний, самый сладкий сон. Не спали только герцог Убарский и его ближайшее окружение — молодой Кирун и полковник Дибас. Акина прохаживался по кабинету, заложив руки за спину и насвистывая легкомысленную народную песенку. Лейтенант сидел в низком креслице и, старательно шевеля губами, читал книгу военного содержания — на обложке был изображен лихой полководец с саблей наголо, уверенно сидящий верхом на гигантской крылатой лошади. Чертами лица всадник походил на Рубелиана, брасийского барона.

Дибас полулежал в углу, оперившись спиной об этажерку. Он часто помаргивал красными, воспаленными глазами и позевывал в кулак.

— Что ж он не идет-то, — расстраивался герцог, поглядывая на омытый утренним светом дворик. — Тринадцать часов, почитай.

— А ну как дезертировал? — шепнул лейтенант.

— Чушь, — отрезал вельможа. Как он и ожидал, микстура помогла лишь ненадолго, рези возобновились, что привело его в крайне раздраженное состояние духа.

— Может, поймали? — взволнованно предположил Кирун.

Акина поморщился.

— Кто поймал? Шаманы? — с иронией в голосе спросил он.

На щеках лейтенанта расцвел румянец.

— Ну… Магией там, светлейший господин… Или их подручные — очень даже запросто!

— Не говори ерунды, — отмахнулся вельможа. — Войска кудиумов вон еще где — частью на границе, частью на северных подступах. Не такие у них и длинные руки, чтобы через всю страну до человека дотянуться.

— Да, ваша светлость. — Кирун виновато опустил глаза. — Ляпнул, не подумав. Сдуру вырвалось. Простите, ваша светлость.

Нервничающий герцог не удостоил его ответом, и молодой человек снова уткнулся в книгу. Тишину нарушало только пение птиц и вторивший ему высокий храп полковника.

Потом на улице что-то громко хлопнуло. Испуганно вскрикнула служанка, на каменную кладку с дребезжанием ушло ведро.

— Портал! — воскликнул Акта, глядя, как раскрывается в воздухе темно-синий прямоугольник. — Бегом встречать колдуна, живо!

Фархе выглядел плохо: борода висела сосулькой, длинные седоватые волосы, напротив, всклокочены, лоб и щеки покрывала грязь, на руках были ссадины.

— Вы что там, драться с ними удумали? — резко спросил распаленный ожиданием герцог Убарский. — Где вы ошивались так долго, Ристаг вас забери?

Колдун ничуть не смутился холодного приема;

— Как вы любезны, дорогой сеньор. Не прикажете ли подать чего-нибудь освежающего?

Акта подергал висящий у стола шнур и, когда никто не пришел на зов, сделал знак лейтенанту. Тот согнулся в поклоне и быстро выскочил за дверь, застучал каблуками по коридору, ведущему к комнатам прислуги.

Колдун тем временем расположился в кресле, заложил ногу на ногу и тяжело вздохнул. Не успел герцог открыть рот для того, чтобы задать вопрос, как Фархе заговорил — горячо, быстро, с несвойственным ему волнением;

— Странная петрушка творится, очень странная. Как только вернулся к себе в башню, сразу бросился контакт налаживать, шаманов нащупывать, их намерения, мысли. Это ведь просто замечательно, что кудиумы без своих бубнотрясов — никуда, как бы иначе я их подцепил? Вы же знаете, люди, практикующие магию… — Фархе тряхнул головой, прерывая сам себя. — Впрочем, детали не имеют никакого значения. Важно следующее. Дикари прут к храму с одной-единственной целью — захватить чудесный, мощный артефакт — Чистое Сердце Амны.

— А почему три оравы сразу? — быстро спросил герцог. Колдун прищелкнул пальцами:

— Тут-то и весь смак. Отец Племен при смерти, а по обычаям кудиумов он сам выбирает себе преемника — из числа вождей. Вот он и выдал задание соискателям. Чье войско первым до монастыря доберется да Сердце утащит — тому и венец повелителя. Вы уж простите, герцог, что задержался против обещанного, — перепроверял все несколько раз, никак в толк взять не мог..

— Но зачем Чистое Сердце? — удивился вельможа. Фархе пожал плечами:

Похоже, в этом заложен какой-то символизм — благословение святой непорочной Матерью…

— А проигравшие смирненько вернутся домой? — перебил Акина Убарский. Его глаза сделались холодными и жесткими.

Колдун хмыкнул;

— Сомневаюсь. Наверняка завяжется потасовка. Давно проснувшийся и прислушивавшийся к беседе Дибас только крякнул.

— И не одна потасовочка, не одна, — хрипло проговорил он, потирая ладонями щеки, — Как начнут друг друга гонять туда да обратно — и за полгода не успокоятся.

— Урожай вытаптывать,-прошипел Акина. — Подданных моих рубить и резать.

Он взял с подноса вплывшей в комнату служанки стакан с яблочным соком и залпом его опорожнил. Вошедший следом Кирун присел на краешек стула и принялся переводить взгляд с одного собеседника на другого, пытаясь вникнуть в суть беседы. Фархе деликатно отпил сока и сказал:

— Если мне будет позволено закончить…

— О, простите, продолжайте.

— Так вот. Эта задачка с Чистым Сердцем мне показалась довольно странной. Неужели, подумал я, и предыдущие Отцы Племен посылали своих лучших воинов в столь смертоубийственные походы? Ведь понятно, что сражаться придется не только с внешним врагом, но и со своими же собратьями из других племен. Я переместился в Гёднинг, порылся в летописях, хранящихся в тамошней библиотеке.

— И что же? — нетерпеливо спросил Акина.

А то, что предыдущие правители были куда скромнее. Например, предшественник нынешнего Отца Племен всего лишь устроил охоту на коз. С чего вдруг такая смена масштаба?

Акина сдвинул брови на переносице: — Какого же лешего надо этому? — Он задумался и снова принялся расхаживать по комнате. — Наверняка преследует какие-то личные цели. Нарочно хочет стравить претендентов, а под шумок протолкнуть кого-то своего. Сына? Брата?

Фархе улыбнулся и быстро закивал, словно герцог озвучил его собственные мысли:

— Хорошее предположение. Я тоже думал об этом. Полковник Дибас поднялся с пола и беззвучно поаплодировал сеньору кончиками пальцев:

— Браво, ваша светлость, браво! Какой блестящий вывод! Какая интуиция, какая логика!

Герцог скривился:

— Но совершенно бесполезный. Даже если я и угадал — что нам это дает? Каким образом поможет остановить дикарей?

— Может, попытаться открыть глаза вождям племен на то, как их используют? — предложил лейтенант Кирун. — Тогда они повернут армии вспять и расправятся с коварным владыкой.

На него воззрились с насмешкой и неодобрением.

— Жестоко ошибается тот, кто считает всех без разбору глупей себя. Они и так все прекрасно понимают, молодой человек, но не могут ослушаться: это подорвало бы авторитет власти, к которой они стремятся, — сказал колдун. — Думаю, каждый из вождей уверен, что именно он благополучно вернется — наперекор планам Отца Племен.

Воцарилось молчание. Опозоренный лейтенант Кирун шумно сопел, Дибас влюбленно созерцал герцога Акину, Фархе допивал третий стакан сока.

— Есть другие идеи? — спросил вельможа и пытливо оглядел собравшихся, остановившись на колдуне.

Фархе отер губы платком и, поразмыслив с минуту, налил себе еще стакан. С удовольствием потянул носом, вдыхая свежий яблочный аромат. — Никаких, кроме очевидной.

— А именно? — ревниво поинтересовался Дибас, — Что вы называете очевидным, ваше чародейство?

— Самим добыть из храма Чистое Сердце, уволочь куда подальше — за пределы нашей территории — и бросить. Святыня, как я уже говорил, очень сильная, шаманы сразу почувствуют, что на прежнем месте ее нет, и рванут за ней следом. Но тут возникает маленькая проблема: каким образом кудиумы узнают, где находится предмет их вожделений

Глаза герцога Убарского сверкнули.

— Так это же проще простого — утащим Сердце на гельмаре, пролетим низко над кудиумскими ордами — над каждым племенем по очереди, укажем направление. Заманим в какую-нибудь щель в горах и перебьем.

Колдун кивнул:

— Звучит хорошо.

— А не испугаются ли, что ловушка? — усомнился полковник.

— Чего им бояться-то? Такой-то толпе? Взмокший от волнения лейтенант приподнялся со стула:

— Как же мы добудем Сердце, ваша светлость? Сестры очень его стерегут.

— Думаю, для начала попробуем договориться с настоятельницей Полонной. А там уж видно будет.

Герцог Акина остановился посреди кабинета, довольно потирая руки. Его суровое, неулыбчивое лицо светилось если не радостью, то чем-то очень на нее похожим.

— Итак, решено. Дибас, бегом, мне нужно как можно больше сведений о треклятом монастыре — планы зданий, устройство, распорядок дня — в общем, сам знаешь. Кирун, поможешь полковнику. И заодно кликни слуг — пускай завтрак сервируют. — Он повернулся к Фархе, — Подробности обсудим за едой.

Дибас отсалютовал сеньору и бросился к выходу, увлекая за собой лейтенанта.

Сквозь глубокий полусон-полубред Хёльв почувствовал, как на его лоб ложится влажное полотенце. Чьи-то руки бережно расправили, плотнее прижали компресс. Грубая, шершавая ткань раздражала кожу, но раздражение необъяснимым образом было приятно, оно помогало собраться, задержаться в реальном мире, противостоять душным объятиям чужих воспоминаний-

Он попытался понять, сколько времени пробыл без сознания, но не смог. Ясно вставала в памяти только история, рассказанная рыцарем Мерлоком. После нее не было ничего.

Юноша вздохнул и хотел открыть глаза, но и такое простое действие оказалось ему не под силу. Тусклые волны беспамятства накатывали на него, тянули за собой. Он с силой закусил губу. По подбородку скользнула капля крови, и окружающий мир прояснился.

Возле постели разговаривали двое.

— …Работает кто-то очень сильный. Опытный и умелый. Не представляю, откуда он только силищу такую берет. — Голос Риль был тихим, взволнованным. — Пока мальчик хорошо держится — судя по всему, сам маг его и подпитывает, — но…

— Что ему угрожает? — отрывисто спросил Лэррен.

— Не знаю. — Хёльв почти видел, как чародейка качает головой. — Проклятие! Я не столь давно прошла Грозу.

— Мы можем что-то сделать? Риль устало вздохнула:

— Наблюдать. Ждать. Похоже, этот человек пытается что-то рассказать Хёльву, о чем-то сообщить.

— Хорошенькие методы, — проворчал эльф. Скрипнул стул, и к кровати подошел кто-то третий.

— И опять Чистое Сердце, — сказал он, и юноша узнал голос рыцаря Мерлока. — Оказывается, колдун участвовал в его похищении.

— Похоже на то.

— Почему сейчас? — настойчиво спросил он. — Почему все случилось сейчас? Почему именно с ним?

Руки чародейки опустились Хёльву на плечи, поправили одеяло.

— Меня это тоже очень интересует, — сердито заметила она. — Но вряд ли нам будет так просто установить истину. Мы слишком мало знаем о прошлом мальчика, чтобы наши предположения отличались хоть самой малой достоверностью.

Воцарилась тишина. Сквозь густевшую пелену сна Хёльв услышал, как Лэррен неуверенно кашлянул.

— Кхм. Пожалуй, кое-что я знаю, — заявил он. — Думаю, это должно нам помочь.

Лейтенант Кирун стоял у ворот храма Всемилостивой Амны и дрожал от холода. Неподалеку, в пышных кустах, прятался его отряд. Из зарослей не доносилось ни звука, и только могучий казарменный запах, перебивавший аромат цветов, указывал на то, что там кто-то есть.

Было раннее утро, но прихожане шли в храм непрерывным потоком, и на неловко переминавшегося у входа лейтенанта никто не обращал внимания: мало ли за какой надобностью пришел к богине молоденький офицерик?

На душе у Кируна было неспокойно. С Полонной герцогу Убарскому поговорить не удалось; настоятельница уехала с проверкой в соседние монастыри и о времени возвращения не уведомила. Ее помощница выслушала высокопоставленного гостя внимательно и с почтением, но на просьбу выдать Чистое Сердце ответила отказом.

— Даже если бы у меня были полномочия.. — развела руками она. — Не так-то это просто.

— Погибли люди, — тихо сказал герцог. — И еще погибнут.

— На все воля Всемилостивой Амны, — ответила сестра

— Как вы не понимаете — ведь и монастырь в большой опасности!

— На все воля Всемилостивой Амны, — твердо повторила она и ушла, оставив закипавшего Акину одного.

Несмотря на протесты полковника Дибаса, предлагавшего штурмовать монастырь, Фархе настоял на том, чтобы попытаться решить дело мирным путем.

— Попробуем отнять по-хорошему, — заявил он. Полковник ответил, что смысл выражения «отнять по-хорошему» от него ускользает, Фархе пояснил:

— С парадного крыльца нас прогнали, попробуем войти через черный ход.

— Магия? — предположил Акина.

— Магия слова.

— Лучше бы ее было против упрямой монахини применить, — фыркнул Дибас.

— Почтенная сестра совершенно не хотела нас слушать, — ответил колдун. — Имело ли смысл расточать цветы красноречия?

— Где же гарантия, что другие захотят? Фархе хитро улыбнулся:

— О, у них просто не будет другого выхода. Мне понадобится только одна вещь, и я надеюсь, что мы ее отыщем на торгу.

— Какая? — удивился полковник Дибас.

— Отмычка.

Теперь, разглядывая дверь храма, за которой скрылись колдун и герцог Акина, лейтенант терзался любопытством: ему страшно хотелось узнать, что же будет делать Фархе.

В тот день в монастыре отмечалось Успокоение — незначительный с точки зрения канонов, но любимый сестрами праздник. Стены большого святилища были украшены сосновыми ветвями, у подножия статуи Всемилостивой Амны лежали груды шишек, из которых монахини мастерили фигурки зверей. Пришедшие в храм дети охотно принимали участие в забаве.

— Просто идиллия, — сказал герцог Акина Убарский с ехидством, но тут же поклонился богине и освятил себя знамением.

Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он надел простой охотничий костюм. Только дорогие, тонкой кожи сапоги выдавали в нем человека более чем состоятельного.

— Эта возня нам только на руку, — отозвался колдун. — Сердце находится в нижнем помещении, которое обычно строго охраняется.

Герцог кивнул:

— Похоже, у вас все предусмотрено.

Неспешно обойдя группу молящихся людей, Акина и Фархе пошли вдоль внутренней стены помещения. Время от времени они останавливались, обменивались парой слов, рассматривали барельефы.

Возле двери, ведущей к лестнице, никого не было: молоденькая монахиня, почти девочка, которая должна была здесь дежурить, увлеченно сооружала из шишек оленя. Иногда она бросала озабоченный взгляд на покинутый пост, но, убедившись, что никто не пытается попасть в закрытые комнаты, снова возвращалась к своему занятию.

— А теперь — очень быстро, — шепнул колдун, дождавшись, когда привратница отведет глаза.

Герцог как бы невзначай прислонился к колонне, заслоняя его от случайных взглядов. Фархе присел на корточки и критически осмотрел замочную скважину.

— Веселое студенческое прошлое, — чуть слышно произнес он, доставая из кармана отмычку, — может принести неожиданную пользу в будущем.

Замок щелкнул, и колдун первым проскользнул в открывшуюся дверь. Акина шагнул за ним следом.

Как выглядело нижнее святилище, герцог так и не запомнил. Ему смутно представлялась светлая зала, расчерченная бьющими из окон лучами утреннего солнца, и скульптурная группа: три женщины в монашеских одеждах, на руках которых сиял, полыхал холодным пламенем огромный кристалл. Он источал силу, он подавлял своим великолепием, и Акина внезапно понял, почему этот камень хранится внизу, в недоступном простым прихожанам месте.

— Чистое Сердце, — сказал Фархе. — И его несчастные хранительницы.

Акина не ответил, поглощенный созерцанием чудесного артефакта. Странное чувство охватило его — ему казалось, что он тянется, изо всех сил стремится коснуться кристалла, вкусить его, отпить, как воды. Сердце сопротивлялось, отталкивало его, но это еще больше усиливало жажду.

Колдун ничего не заметил. Бросив на спутника удивленный взгляд, он спрятал отмычку в карман и подошел к статуям. Поклонился им, прижав руку к сердцу. И негромко заговорил.

Он начал издалека — сказал, что знаком с историей монастыря и знает, какая ответственность лежит на плечах Чистых. Посочувствовал их страшной, пусть и величественной, судьбе, восхитился терпением и твердостью духа. Заметил, что тысячи сынов и дочерей Всемилостивой Амны смотрят на них с верой и восторгом.

Слова падали мягко, как крупные снежинки. Завораживали мнимой простотой.

Постепенно Фархе перешел к событиям на убарских границах. Звенящим полушепотом поведал о том, как был сожжен Ягодный Яр, о маленькой девочке Виле, оставшейся без семьи.

Слова крутились водоворотом. Затягивали, убеждали, гипнотизировали. Немолодой, циничный герцог Акина слушал колдуна, по-детски приоткрыв рот. Но мастерство Фархе было обращено не против вельможи, и тот успел заметить, как вздрогнула и переменила позу одна из изваянных в камне монахинь, как поникли плечи у другой, как вскинула голову третья.

Колдун продолжал говорить. Он рассказал о том, что ему удалось узнать, рассказал о цели похода кудиумов. Добавил, что если дикарям удастся отнять Сердце, то вернуть его будет невозможно, заверил, что в его руках драгоценная святыня будет в полной безопасности и после того, как риск нападения исчезнет, он незамедлительно вернет Сердце храму.

Голос Фархе возвысился, зазвучал крещендо. Колдун снова вернулся к случившемуся с Ягодным Яром, и по зале пронеслась тягучая, ощутимая физически волна отчаяния.

Слова уже не имели значения — только чистый, набирающий силу голос.

Тяжело дыша, герцог схватился за сердце.

— Златоуст, — прохрипел он.

В это мгновение ожившие статуи расступились и бережно положили к ногам Фархе Чистое Сердце. Одна из монахинь шагнула вперед и произнесла:

— Обещай. — Она коснулась белыми пальцами губ колдуна и замерла в ожидании ответа.

— Обещаю, — отозвался он. — Клянусь.

Чистая продолжала стоять на месте. Выдержав паузу, Фархе раздельно проговорил:

— И не найдет моя душа покоя в Ристаговых Подземельях, если я подведу вас.

Между колоннами пронесся стылый, пронизывающий ветерок, и Акинс показалось, что колдун неслышно вздохнул. Ристаг Мрачный, Встречающий Ушедших, принял его клятву.

Монахиня кивнула, и сестры снова заняли место на постаменте. Встали в круг, лицом друг к другу, взялись за руки и замерли, обернувшись статуями.

— И никакой магии, — устало сказал Фархе. — Лишь знание медицины, кое-каких особенностей человеческого восприятия и владение голосом.

Герцог только покачал головой. Его взгляд перелетал с одной статуи на другую, губы что-то беззвучно шептали, но лицо оставалось непроницаемым. Постояв так с минуту, он опустился на колени и благоговейно взял в руки Чистое Сердце.

Когда герцог Акина и Фархе вышли из храма, основательно разгоревшееся солнце уже висело над верхушками башен. Становилось теплее, и только прохладный порывистый ветер не давал воздуху окончательно прогреться. Двор был полон людей, но лейтенант Кирун — высокий, в ярком мундире — выделялся в толпе. Он стоял, скрестив руки на груди, и неотрывно смотрел вверх. Колдун проследил за направлением его взгляда и тихо выругался.

В небе, описывая плавные круги, парил гельмар.

Мать Полонна соскочила на землю, как только гельмар опустился на крышу храма, и быстро пошла, почти побежала к ступенькам. Эта стремительная немолодая женщина была куда подвижней, чем ей полагалось по годам. Не успела она сделать и дюжины шагов, как на лестнице послышались панические голоса:

— Пресвятая Амна, убереги нас!

— Надо поскорее доложить настоятельнице…

— Чудовищное злодеяние!

— Как это могло случиться?!

Полонна замерла. Вязкая сырость дурного предчувствия коснулась ее рук, скользнула мурашками по коже.

— Что? — спросила настоятельница.

Она не хотела слышать ответ, но он прозвучал:

— Чистое Сердце похищено, — сказала одна из сестер. В ее голосе чувствовались слезы.

Обступив настоятельницу, монахини заговорили хором:

— Двое немолодых мужчин…

— Мы как заметили, бросились в погоню — но куда там, их гельмар ждал.

— Хранительницы — в целости и сохранности.

— Все выглядит так, словно они сами отдали Сердце. Не отвечая, Полонна бросилась к ограждавшему крышу парапету. Летун, на котором настоятельница вернулась в монастырь, едва приподнял голову, следя за движениями хозяйки, и снова обессилено распластался на циновках, Чужой гельмар, уносивший Чистое Сердце и его похитителей, пролетал совсем близко. Отчетливо была видна пассажирская кабинка, привязанная к бокам животного; в одном из сидящих в ней людей настоятельница узнала герцога Акину.

— Пресс! — воскликнула она и взмахнула руками.

Обступившие Полонну сестры повторили ее жест, концентрируя усилия, чтобы прижать животное к земле. Гельмар вильнул, но удержался в воздухе и стал резко набирать высоту.

— Слишком далеко, — прошептала настоятельница, с ненавистью глядя ему вслед.

В опустившейся тишине было слышно, как тревожно перекликаются оставшиеся внизу монахини.

— Что же нам теперь делать, матушка?

Казалось, Полонна не расслышала вопрос. Не отрывая взгляда от улетающего гельмара, она сложила ладони на груди и молитвой призвала на себя милость Амны.

— Безбожники, укравшие нашу реликвию! Проклинаю вас! — выкрикнула она. — Проклинаю вас именем Небесной Родительницы!

Ее голос прозвучал мощно, раскатисто, заставляя находившихся во дворе прихожан вздрогнуть и поднять головы.

— Проклинаю, — повторила Полонна шепотом, в последний раз посмотрела вслед похитителям и медленно пошла к лестнице.

Фархе отвернулся от окна и мрачно уставился себе под ноги. Он выглядел встревоженным.

— Что она такое на нас наслала? — с усмешкой спросил Акина. На его коленях покоилось Чистое Сердце, и это наполняло герцога до сих пор неведомой ему силой и энергией. Даже беспокоивший утром желудок утихомирился, и по телу разлилось приятное успокоение.

Лицо колдуна осталось неподвижным.

— Это была анафема? — продолжал настаивать вельможа.

— Это было проклятие Амны, — неохотно ответил Фархе.

— Нас обрекли на смерть?

— Служительницы богини не могут напрямую желать смерти.

Пальцы герцога осторожно касались острых граней кристалла.

— В чем же оно заключается?

— Мы умрем от руки самого слабого из наших противников, — тихо сказал Фархе.

Гельмар предупреждающе запел и встал на крыло, разворачиваясь в сторону Гилейских гор. В кабинку заглянуло солнце, зажитая Чистое Сердце множеством искр.

Место для засады было выбрано идеально: Кривая балка здесь резко сужалась и поворачивала на запад, ступенями спускаясь вниз. Над горлышком лощины нависали заросшие кустарником скалы, под пеленой плюща скрывались расщелины и пещеры.

Палатка герцога Убарского стояла на плоском, выдававшемся на десяток локтей вперед выступе. Отсюда отлично просматривались и лощина, и затаившиеся в пещерах звенья лучников, и прячущаяся за нагромождением валунов конница. Широкую тропу, ведущую к полке, охранял личный отряд герцога.

— Приближаются, ваша светлость, — доложил лейтенант Кирун.

— Все три группы?

— Так точно. Судя по донесениям, они объединились.

Он поклонился и отступил к собравшимся у палатки сигнальщикам.

Пружинистым шагом Акина прошелся по площадке. Его лицо светилось жизнью, движения были легкими и порывистыми, как у мальчишки. На плече вельможи висела кожаная сумка: ни он сам, ни Фархе не хотели упускать Чистое Сердце из виду.

— Чудесно! Мы отучим их лезть на чужие земли, — Он повернулся к стоявшему за его спиной колдуну и добавил вполголоса: — Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Вы не уверены в победе, светлейший?

Брови герцога взметнулись вверх.

— Я всего лишь колдун, а не стратег, — поспешил добавить Фархе.

— Очевидно, что наша позиция чрезвычайно выигрышна и удобна, — объяснил Акина, — но кудиумов слишком много, они хорошо вооружены и обучены.

— Хорошо для дикарей? — спросил Фархе.

— Просто хорошо. Кудиумы — умелые и отважные воины, кроме того, они рождены в горах и знают многое, о чем мы даже не догадываемся. — Герцог помолчал, — Моя армия ослаблена последней кампанией и не готова к серьезным сражениям. Тем не менее лучшего шанса нам не представится.

— Я постараюсь помочь, — просто сказал колдун. Герцог Акина внимательно посмотрел на него и кивнул.

«Они станут друзьями, — подумал наблюдавший со стороны Кирун, — Не пройдет и недели».

Несколько минут спустя настороженную тишину нарушил далекий рокот барабанов. «Грром-то-то-том, грром-то-то-том», — выводили невидимые пока ударники. Постепенно звук заполнил лощину, проникая во все щели, взлетая к самым недоступным пикам.

Где-то в стороне еле слышно вскрикнула горихвостка, и ждавшие в засаде люди зашевелились, изготавливаясь к бою. Герцог Акина подошел к самому краю площадки и пристально посмотрел вниз, на конных. Словно почувствовав взгляд, командир отряда — полковник Дибас — поднял голову и отсалютовал своему сеньору.

Барабаны гремели уже совсем близко. «Раз, два, три», — бездумно шептал Кирун, стоя плечом к плечу с герцогом. «Четыре, пять, четыре…» — мысли путались: он то отчаянно желал оказаться внизу, в рядах тех, кто первым встретит врага, то крепче сжимал рукоятку меча, представляя, как будет защищать герцога Убарского. На счете «девять» кудиумы ворвались в ущелье.

Сначала ничего не было видно: пыль, поднятая сотнями ног, закрыла лощину. Дикари бежали споро, ровно, словно и не было за плечами целого дня головокружительной погони. Смазанные жиром хвосты тяжело лежали на спинах, в волосах мелькали связки каких-то сморщенных кожаных лоскутков.

«Уши? — догадался лейтенант. Его замутило.

Шаманы шли плотной группой. Их движения были плавными, небыстрыми и в то же время удивительно отточенными. Наброшенные на плечи шубы перетекали, струились в такт шагам.

На воинах доспехов почти не было — только наголенники и украшенные полосками ткани личины. В общей колонне пестрыми нитями переплетались цвета трех племен: красные — маков, зеленые — орляков и соломенные — лисохвостов.

Их встретил ураган стрел и болтов. Хитро установленные катапульты роняли на нападающих свинцовые снаряды и горшки с воспламеняющейся смесью. То один, то другой кудиум проваливался в замаскированные хворостом ямы. Кирун видел, как, оступившись, упал на колья молоденький воин из племени лисохвостов.

Его крик — острый, жалящий — был слышен даже в какофонии боя.

Закрываясь щитами, дикари сбились в кучки возле шаманов и принялись стрелять по пещерам. Часть кудиумов бросилась вперед — к месту, где гора сбегала вниз более полого. Из-за каменной насыпи им наперерез рванулась убарская конница.

Кирун впервые смотрел на сражение издали, и его поразило, насколько слаженным со стороны выглядит то, что изнутри кажется безумным и бестолковым хаосом. Разделенное сотнями шагов войско действовало четко, согласованно, как сложный, но отлично работающий механизм.

Густой рокот барабанов стоял над ущельем, отвлекая, не давая сконцентрироваться.

— Пускай по шубам целятся, по шубам! Прикажите сигнальщикам передать! — закричал Фархе, тряся герцога за плечо.

— Он смотрит на нас! — одновременно с колдуном воскликнул Кирун.

Тучный, похожий на жабу шаман что-то орал и размахивал палкой, указывая наверх, на палатку герцога Акины. Голос ведуна утонул в общем лязге и грохоте, но по рядам кудиумов пробежала волна, и в сторону площадки полетели копья. Целые группы дикарей оторвались от основного сражения и осыпали скалистую полку стрелами и дротиками, однако расстояние было слишком велико и они не причиняли особого вреда. Кирун закрыл сеньора щитом и повлек его подальше от края, к зарослям самшита. Защищающий герцога отряд мгновенно перестроился и по команде дал залп из арбалетов.

Тем временем собравшиеся в круг шаманы били в барабаны и воздевали руки к небу, моля о чем-то богов. Фархе не двигался с места. С его губ слетали странные, неблагозвучные слова, сплетавшиеся в режущий слух наговор. Руки колдуна взлетали и падали, дирижируя сыпавшимися ниоткуда ледяными иглами. Его одежда в нескольких местах была пробита стрелами, по оцарапанной шее скатывались капли крови, но он ничего не замечал. Не упуская из виду кольцо шаманов, Фархе яростно шептал заклинания.

Он опоздал всего на несколько секунд.

В центре образованного шаманами круга возникло розоватое свечение. Оно пульсировало, росло, наливаясь грозным пурпуром. Истерически взвизгнули бубны, и яркое смертоносное облако выплеснулось вверх, стремясь поразить людей, охранявших Чистое Сердце.

— Прячьтесь! — заорал колдун, и его голос перекрыл грохот битвы.

Кирун толкнул герцога на землю и упал сам, закрывая его своим телом. Краем глаза он видел огромный сгусток огня, несущийся прямо к ним.

Все, что успел сделать Фархе, — отклонить пылающий шар с его траектории. Снаряд пронесся наискосок над выступом и врезался в скалу, обрушив водопад каменных обломков. Взметнулся фейерверк искр, и палатка тут же загорелась, занялись самшитовые заросли. Пожар ширился и рос, будто пищей ему служили шишки и сухостой, а не зеленые кусты. Со стороны палатки доносились крики, в воздухе тошнотворно пахло горящей плотью. Клубы черного, маслянистого дыма поползли по склону горы.

Пугающий, с растрепанными грязными волосами, колдун продолжал произносить заклинания, направляя на шаманов глыбы льда. Несколько дикарей упало, но большинству удалось отбить удары. К Фархе устремились усиленные магией копья и стрелы кудиумов.

— Проклятие, — прошипел герцог.

— Светлейший господин? — Кирун попытался подняться, но земля тряслась, и он снова упал.

— Проклятие, — повторил Акина.

Его голос показался лейтенанту странно безжизненным. Он наклонился к вельможе, стараясь рассмотреть его в окружавшем их чаде. Порыв ветра чуть рассеял дымку, и Кирун не смог сдержать вскрик: камзол герцога был распорот, открывая страшную обожженную рану. В ту же минуту сильный удар опрокинул лейтенанта на спину. Правый бок вспыхнул болью.

— Господин Фархе! — отчаянно позвал он, понимая, что колдун не может его услышать.

Но он услышал.

Одним прыжком маг очутился рядом, заглянул потерявшему сознание Акине в лицо, морщась, осмотрел рану. Кирун наблюдал за его действиями сквозь пелену слез. Только когда Фархе крепко сжал его плечо, он понял, что тот уже в третий раз повторяет свой вопрос:

— В замке есть хороший лекарь? Или в городе?

— Лекарь?

— Лекарь, дубина. Целитель. Врач. Тот костоправ, что шел в поход с нами, сам нуждается в медицинской помощи. — Фархе махнул рукой куда-то в сторону.

— В Убарисе есть, — Лейтенант сглотнул. Говорить было трудно — слова приходилось выталкивать, выпихивать из непослушного горла. — Знаменитый. Кажется.

Скалистый выступ снова тряхнуло, и Фархе едва удержался на ногах. Он бросил быстрый взгляд вниз, на продолжавшееся в лощине сражение. Всадники герцога, поддерживаемые расположившимися на скалах арбалетчиками, медленно теснили дикарей. Воины кудиумов отступали, прикрывая творящих волшбу шаманов.

Колдун провел по лбу рукой, откидывая назад волосы. Даже если конница в итоге победит, сколько на это потребуется времени? И как используют это время ведуны? Нависавшая над ущельем площадка оказалась не такой безопасной, какой представлялась сначала. Он оглянулся. Большинство окружавших герцога солдат было ранено или убито.

— Кирун? Ты меня слышишь?

Лейтенант кивнул. Его намокшая от крови куртка липла к телу, и это теплое, влажное прикосновение вызывало у него дрожь.

— Ты должен спасти герцога. Привести его в сознание я не могу при всем желании. — Фархе говорил негромко, но очень внятно. — Зато могу сделать так, чтобы ты некоторое время не чувствовал боли. Я доставлю вас в город и дам защитника Чистому Сердцу на тот случай, если… — Глаза колдуна потемнели. — На всякий случай. Шаманы, конечно, узнают, что артефакт исчез, но догнать вас все равно не смогут. Надеюсь, к тому моменту они будут заняты спасением собственных жизней. Понимаешь?

— Да. — Кирун попытался встать. — Я готов. Фархс удержал его.

— Погоди, еще рано.

Выпрямившись во весь рост, колдун повернулся лицом к солнцу и звонко свистнул. Прошло совсем немного времени, и среди клубов дыма мелькнула тень. Раздался низкий клекот, хлопанье крыльев, и на площадку приземлилось чудовище. Сквозь рваную паутину тумана просвечивало мощное, покрытое чешуей тело, блестели круглые, как жернова, глаза.

— Мамочки, — совсем по-детски ахнул Кирун.

— Это хифания, — быстро пояснил Фархе.

Он положил руку ей на затылок, другой рукой коснулся сперва лейтенанта, потом герцога Акины. Задержал ладонь на сумке, в которой лежало Чистое Сердце, и произнес несколько непонятных слов.

Хифания вздрогнула, потянулась всем телом, присматриваясь к раненым людям, и, осторожно подхватив их, поднялась в воздух.

— Стой, — приказал ей колдун, и она покорно замерла. Фархе закрыл глаза, сложил ладони лодочкой и сделал жест, словно выплескивая что-то вверх. Запахло утром, грозовой свежестью, и Кирун почувствовал, что горевшая огнем рана успокаивается. По телу разлилась истома, какая бывает после долгого купания.

— Позаботься и о себе тоже, — сказал колдун на прощанье. — Через несколько часов боль вернется.

— А вы? — спросил Кирун.

— Пока останусь тут. Повоюю, пока хватит сил, — усмехнулся Фархе. И добавил, заметив на лице лейтенанта волнение: — Не бойся, уж себя-то я спасти всегда успею.

Не дожидаясь ответа, он крикнул что-то хифании, и та стала набирать высоту. Крылья работали мощно и ровно, гребень то встопорщивался, то прижимался к голове в такт движениям. Человеческие фигурки в ее лапах казались мягкими матерчатыми куклами.

Убедившись в том, что тварь взяла правильный курс, Фархе повернулся к танцующим внизу шаманам.

Герцог Акина открыл глаза и увидел обшитые деревом стены и потолок своей спальни. Грудь пульсировала болью. Каждый вдох, каждое биение сердца обжигало, опаляло мучительной резью.

Он застонал. Провел рукой по забинтованным ребрам.

— Все в порядке, — сказал незнакомый голос, и над герцогом склонился загорелый молодой человек в лекарской робе. — Не волнуйтесь, вы вне опасности.

— Кто… Кто ты? — просипел Акина. Его горло было сухим, язык ворочался с трудом.

Человек улыбнулся и изящно поклонился, прижимая ладонь к сердцу.

— Фрикс, — представился он. — Уно Фрикс.

— Знаменитый… — Герцог откашлялся. — Знаменитый врачеватель?

Лекарь налил в кружку холодный травяной чай и почтительно подал Акине.

— Польщен тем, что вы, ваша светлость, слышали обо мне.

Выпив отвар, герцог прикрыл глаза и снова коснулся затянутой бинтами груди. Повязка была наложена плотно, умело.

— Что произошло? — спросил он.

Голова постепенно прояснялась, и вспышки боли в груди только способствовали четкости мышления.

— Сражение в Кривой балке. Вы были ранены, — Уно осторожно перемешивал толченные в порошок коренья. Лопатка в его руках успокаивающе постукивала по стенкам керамической мисочки.

— Кудиумы?

— Повержены в прах. Возвращаются, рыдая, как побитые шакалы. Доблестная победа убарского оружия. Сверкающие молнии стратегического гения. — Он засмеялся. — Простите, кажется, на меня подействовали завывания придворного барда.

Герцог поджал губы:

— Как я здесь оказался?

— Ваш оруженосец доставил вас. Он сам еле на ногах держался, но…

Рана снова загорелась огнем, и Акина скривился, цепляясь пальцами за простыню:

— У меня была сумка.

Постукивание прекратилось. Живое лицо Уно на мгновение застыло, в глазах мелькнуло что-то похожее на неодобрение.

— Сумка не пострадала, — ответил он.

Герцог приподнялся на локтях. Его взгляд обшаривал комнату.

— Где она? Кто ее взял? — Лекарь опять засмеялся:

— Вряд ли кто-то бы осмелился. Сумку охраняет тварь, на которой вы прилетели. Она пробила стены, забилась в подвал, никому и приблизиться к себе не дает.

— Тварь? Какая тварь?

— Жуткая страшила. Похоже, колдун Фархе приставил ее охранять вас.

Акина перепел дух.

— Это хорошо, — пробормотал он. — Очень хорошо. Я рад. Рад…

Обшитые деревом стены поплыли перед его глазами, и герцога охватила глухая ватная тишина. Он натянул на себя одеяло и уснул.

— Напрасно вы молчите, милейший, — ласково сказал герцог Акина.

Его лицо было еще бледным, руки чуть дрожали от слабости, но он шел на поправку со скоростью, восхищавшей лекарей и пугавшей его самого.

— Я ничего не знаю, — ответил прикованный к стене человек.

Без шубы, без бренчащих украшений он казался почти жалким. Но только почти: герцог отлично помнил, сколько неприятностей тот ему доставил в Кривой балке.

— А мне думается — знаете.

Повинуясь знаку хозяина, стоявший в стороне палач подошел ближе и лениво, нарочито медленно вложил руку шамана в костоломку. Начал поворачивать винт.

— Не знаю, — повторил кудиум, И закричал, пытаясь вырваться: — Не знаю, не знаю!

— Никакого нет смысла запираться, — проговорил Акина, придирчиво рассматривая свои ногти. — Вы — не единственный мой пленник. Кто-нибудь да скажет.

По лбу шамана бежали капельки пота.

— Я ничего не знаю!

— Если это будете вы, — продолжал развивать мысль герцог, — то я отпущу вас, даю слово. Остальных казню. Если же продолжите проявлять неумное и утомительное упрямство…

Палач налег на винт, обнажая в улыбке беззубые десны. Крик шамана перешел в визг.

— Понимаю, что после случившегося вернуться в племя вы не сможете, но ведь кудиумы когда-то жили на равнинах. Уверен, вам тут понравится больше, чем в Подземельях Ристага.

Шаман тихо подвывал, бессильно колотя свободной рукой по каменной кладке.

— Не вы — так другой. Это все, что я хочу донести до вашего затуманенного болью разума.

— Не знаю!

— Как это скучно, — вздохнул Акина.

Разевая рот в беззвучном смехе, палач отпустил винт и присел на корточки, наблюдая за пленным. Освобождение от муки оказалось таким внезапным, таким полным, что кудиум заплакал. Давясь слезами, он заговорил — быстро, бурно, желая только одного — чтобы герцог забыл о костоломке.

— Отец Племен узнал об изъяне Чистого Сердца. В древних рукописях нашего народа написано, что достаточно могущественный и безжалостный человек может подчинить его себе, черпать его силу так же, как хранительницы питают его.

Глаза Акины были черными прорубями на скованном льдом озере.

— Меня перестали донимать боли в животе, — сказал он задумчиво. — Опасная рана заживает быстрее царапины.

— С его помощью смерть не побороть, но недуги.. — Шаман всхлипнул, глядя на искалеченную кисть. — Отец Племен хотел…

Герцог повернулся к палачу:

— Отведи этого человека в камеру. Я пришлю кого-нибудь, чтобы одеть его и отправить подальше отсюда.

Шаман со свистом втянул в себя воздух: он до последнего момента не верил, что Акина сдержит слово. Палач закивал, сверкая жуткой улыбкой.

— Остальных завтра казним. Начинай готовить церемонию.

Из коридора донесся звук шагов, и в камеру вошел Дибас.

— Каменщики начали работу, — доложил он, брезгливо поглядывая на пленника и на возившегося с цепями палача. — Тот молодой маг из Хан-Хессе — Юмазис — вертится рядом и что-то наколдовывает. Завтра портал замуруют окончательно и займутся стенами.

Акина кивнул и, дождавшись, когда они останутся с полковником вдвоем, пригласил его присесть. Достал из кармана платок и тщательно вытер и без того чистые руки. Как ты уже понял, я решил оставить себе Чистое Сердце. Сейчас не время вдаваться в подробности — могу только сказать, что оно мне действительно необходимо, — произнес он и замолчал, наблюдая за реакцией Дибаса.

Выражение лица полковника было образцом преданности и верноподданности. Он слегка поклонился и покачал головой, показывая, что не собирается задавать вопросов.

— Я не хочу, чтобы колдун пытался отобрать его у меня и вернуть в храм. То, что мы делаем для зашиты замка, важно и нужно, но мне кажется, что надо сделать превентивный ход, а не ждать нападения с его стороны, — продолжил Акина.

— Именно, ваша светлость.

— Понимаешь, о чем я говорю? — Полковник позволил себе усмешку:

— Так точно, светлейший господин. Для собственного спокойствия нам требуется устранить Фархе.

Пальцы герцога беспокойно побарабанили по подлокотникам кресла.

— Жаль, что так вышло. Он мне симпатичен.

— Да, ваша светлость. И как дрался магией своей! Человек полезный для любого боевого отряда! — Полковник смущенно кашлянул. — Может, попробуем убедить его… Ну, переманить, что ли.

— Нет, — оборвал Дибаса герцог. — Фархе дал серьезную и весьма неприятную клятву. Он вынужден пытаться ее исполнить.

Резко оттолкнувшись, он поднялся с кресла и, сделав несколько шагов, остановился напротив незакрытого шкафа с пыточными инструментами. Передернул плечами и запер дверцу на замок.

— Понимаю, что дело это небыстрое и нелегкое: колдун — не самая простая мишень.

Полковник медленно поклонился.

— Я займусь этим, светлейший господин. Не извольте волноваться.

В подземелье герцог спустился один. Он шел неуверенно, маленькими шажками, держась рукой за стену, чтобы не споткнуться: лестница была завалена обломками плит и кусками штукатурки. По стенам тянулись трещины, подпиравшие потолок балки опасно покосились: хифания, пробиваясь вниз, изрядно повредила подвальные этажи замка.

— Восстановим, — прошептал Акина. — Восстановим. Он нашел ее в широком коридоре, служившем когда-то складом продуктов на случай осады, Хифания лежала ровно, как хорошо выдрессированная собака, склонил уродливую голову к покоившемуся в лапах кристаллу. Рядом валялась разодранная когтями сумка.

Герцог остановился в нескольких шагах, не решаясь приблизиться. Тварь была настолько неподвижной, что казалась неживой, но глаза се настороженно следили за ним.

— Хорошая птичка, — сказал вельможа, стараясь не пускать в голос неподобающую дрожь.

Даже на таком расстоянии от Чистого Сердца Акина чувствовал его мощь, его благодатную силу. Кристалл был полной чашей, которую нельзя выпить залпом, а только маленькими, долгими глотками.

Герцог потянулся к нему, преодолевая сопротивление, и окунулся в прохладный, дающий жизнь поток. Закрыл глаза, чувствуя себя чайкой, играющей в соленых брызгах, касающейся крылом темной волны. Его тело сделалось легким, наполнилось силой и молодостью.

Успокоившаяся хифания дремала, положив морду на вытянутые передние лапы.

Он проснулся оттого, что кто-то хлопал его по щекам.

— Хёльв! Хёльв! — Лэррен крепко тряхнул его за плечи. — Ты меня слышишь? Ристаг тебя забери! Тоже мне, байбак нашелся! Хватит дрыхнуть! Давай приходи в себя!

Юноша разлепил веки. Эльф нависал над ним, как утес над обмелевшим ручейком. Низкий голос бывшего библиотекаря проникал в самое сердце, глаза смотрели неумолимо.

— Я, конечно, все понимаю — магия там, шмагия, — но я не собираюсь тащить тебя всю дорогу на своем горбу. Он у меня, между прочим, один и для переноса тяжестей вовсе не предназначен.

— Куда тащить? — с трудом выговорил Хёльв, оглядываясь.

Он обнаружил себя лежащим в карете, на заваленной подушками лавке. Сквозь неплотные шторы на окнах было видно, как скользят мимо силуэты деревьев.

— Куда-куда. В это проклятое Мертвоозерье, — отозвался Лэррен. — Могу вообразить, что собой представляет местечко с таким чудовищным названием.

Хёльв скинул с себя одеяло и сел, разметав подушки.

— Куда?! — Он яростно потер щеки.

— О, чудесное исцеление, — прокомментировал Лэррен. — Верно Риль сказала: стоит нам покинуть Хан-Хессе, как мальчик почувствует себя значительно лучше.

— Почему?

— Потому как не нравится колдуну, когда ты уезжаешь от него все дальше и назад возвращаться в мыслях не имеешь.

Юноша зевнул и тупо посмотрел на приятеля:

— Какому колдуну?

Лэррен откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

— Думай, — сказал он.

— То есть я, конечно, знаю какому, — быстро поправился Хёльв. — Но…

— Что «но»?

— Но почему?

Не отвечая, эльф порылся в сумке и достал оттуда свою любимую флягу. Отвинтил крышечку и потянул носом, вдыхая крепкий сладковатый аромат.

— Почему? — настаивал Хёльв.

Лэррен искоса посмотрел на него и сделал долгий глоток.

— Я не понимаю, это ты от долгого беспамятства стал таким глупцом или всегда им был, а я не замечал? — Юноша сделал попытку что-то возразить, но эльф не дал ему и рта раскрыть. — Ты помнишь, что тебе снилось?

Хёльв кивнул.

— Вот и делай выводы! — рявкнул Лэррен. — Сам поразмышляй, своей головой. А то носятся с ним тут все как с хромым муравьем, чаем с ложечки отпаивают, в лучшую постель укладывают, карету нанимают. Смотреть противно.

— Я…

— Да, ты. Ты обладаешь удивительным свойством влезать во что-то неприглядное, и так основательно, с размаху, что окружающие оказываются но уши заляпаны твоими проблемами. Угораздило же тебя поднять руку на несчастного Фархе! И при этом оказаться самым слабым его противником…

— Я вообще везучий, — сердито буркнул Хёльв, начиная против воли раздражаться.

Он подгреб к себе все подушки и устроил что-то наподобие кресла. Пальцами ноги подцепил плед и подтянул его к себе. Искоса наблюдая за его манипуляциями, Лэррен сделал еще один хороший глоток из фляги и решительно завернул крышечку.

— Похоже, твой призрачный друг дал опрометчивое обещание, заручившись к тому же свидетельством Ристага. А Ристаг весьма ревниво относится к клятвам его именем.

Колючее шерстяное одеяло приятно щекотало кожу, и Хёльв с наслаждением потерся о него щекой: это прикосновение возвращало его к жизни куда вернее, чем нотации Лэррена.

— А теперь маг не может попасть в Подземелья? Эльф кивнул:

— Похоже на то. Витает, очевидно, в виде духа бесплотного поблизости от места смерти.

— Ничего себе — бесплотный! — возмутился Хёльв. — Заколдовал меня так, что я чуть не преставился!

— Я не сказал — беспомощный или безвредный, я сказал — бесплотный, — ехидно подчеркнул эльф.

Оба замолчали, обдумывая сложившуюся ситуацию.

— Лэррен…

Тот вопросительно приподнял бровь, потом недовольно заворчал и полез за заветной флягой. Нехотя протянул ее приятелю.

— Значит, — медленно выговорил Хёльв, глотая обжигающее горло пойло, — значит, я должен вернуться в башню и помочь выполнить обещание, данное Амне знаешь сколько зим назад?

— Так говорит Риль, — ответил Лэррен. — Она утверждает, что в противном случае Фархе тебя попросту уморит.

— Из мести? — спросил юноша, делая второй глоток. Эльф пожал плечами: — А если и так? По-твоему, у него к тебе не должно быть никаких претензий? К эдакому агнцу безвинному?

Хёльв не ответил. С преувеличенной тщательностью отер горлышко фляги и вернул ее хозяину. Лэррен только хмыкнул и стал смотреть на дорогу. Когда под колесами застучала каменная кладка, он с наслаждением потянулся и полез в сундук за накидкой.

Карета остановилась. Послышались крики кучера, взывавшего к «растреклятым сонным олухам из конюшни».

— Прибыли, — сказал эльф и распахнул дверцу.

Хёльв осторожно переступил порог трактира и замер, озираясь по сторонам. Потом неспешно, крошечными шажками двинулся вперед, к столу, за которым сидели Риль и Мерлок.

Рядом с ними устроился опередивший юношу Лэррен. Непонятным образом он уже успел разжиться большой кружкой чего-то горячего и тарелкой присыпанных укропом сухариков.

— Почему ты так крадешься? — со смешком спросила волшебница, отставляя в сторону бокал с красным вином. — Боишься, что пол провалится?

Лэррен злорадно фыркнул и, с хрустом разломив сухарик, отправил обе половинки в рот. Мерлок приветливо кивнул Хёльву и улыбнулся. Рыцарь сидел тихо, втянув голову в плечи, — то ли стесняясь своего изуродованного лица, то ли смущаясь в непривычно большом и шумном обществе.

— Что прикажете? — прочирикала подбежавшая к столу девушка.

— Подайте мне блюдо дня, — бодро заказал эльф.

— Сегодня это…

— Неважно, — оборвал ее Лэррен. — Сделайте мне сюрприз!

Служанка сдавленно хихикнула.

— А вам? — обратилась она к Хёльву.

Тот поднял на нее глаза и заметил, что стоявший у буфета трактирщик улыбнулся и подмигнул ему узнавая. Юноша чуть приподняла со скамьи и вежливо наклонил голову.

— Мне пирогов. Побольше, — механически ответил он подавальщице. — И пива.

Когда девушка ушла, Риль вперила в него изучающий взгляд.

— Что такое?

— Я здесь уже был. — Хёльв вздохнул. — Тогда…

Выражение иронии на лице волшебницы сменилось сосредоточенностью. Она снова придвинула к себе бокал, задумчиво пригубила вино.

— У меня было время тут осмотреться — походила по окрестностям, поспрашивала… — Судя по ее тону, результаты наблюдений оставляли желать лучшего.

— И что же, эйне ма? Какова ситуация?

Риль вздохнула:

— Плохо дело. После того как в Убаре погиб герцог и его сыновья, а замок Убарис был разрушен, власть там как-то незаметно перешла в руки служительниц Всемилостивой Амны. Действуя по приказу матери Полонны, они обыскали там всё, перевернули каждый камешек, каждую досочку, залезли в каждую щель, но так и не нашли Чистое Сердце.

Приняв из рук служанки запотевшую кружку, Хёльв попробовал пиво, закусил сухариком из тарелки Лэррена.

— Тогда они стали искать его при помощи своих несчастных послушниц? Ойны и ее подруг? Чистых, как их называли?

— Именно. Проведенный ритуал указал, что святыня находится в некоем глухом местечке, обозначенном далеко не на каждой карте… Здесь. В Мертвоозеръе.

Хёльв не удивился. Лэррен — судя по скорости, с которой он продолжал уплетать принесенное ему рагу, — тоже.

— Если говорить совсем точно, — добавила Риль, — то линии сходятся на замке, в котором жил Фархе.

— Это не замок, — пробормотал юноша, рассматривая старого выпивоху, уснувшего прямо на соседней скамье. Это был Кукис-кузнец — его давний знакомый. Хёльв еще раз обежал глазами трактирную залу: ему казалось, что он вернулся в прошлое, только несколько кусочков мозаики пока не встали на место, портя картинку.

— Что же? — удивленно переспросила Риль. — Курятник? Хёльв нервно икнул и с ужасом воззрился на чародейку.

— Там просто башня… Довольно старая, — ответил он чуть погодя.

— Иллюзия?

— Вроде того.

Эльф засмеялся, не переставая жевать.

— А ты у нас, оказывается, большой специалист в магии?

— Лэр, прекрати. — Риль подняла руку, удерживая готового вспыхнуть Хёльва. — На данный момент совершенно не важно, чем на самом деле является обиталище Фархе. Важно другое — как туда попасть.

Кокетливо улыбаясь, к столу подбежала подавальщица, поставила перед Хёльвом плетеное блюдо с лаковыми коричневыми пирогами и булочками, которые истекали капельками масла. Нос Лэррена хищно зашевелился.

— А что нам мешает это сделать? Просто взять да войти?

— Вокруг замка десятерное кольцо из сестер Всемилостивой Амны, — пояснила Риль. — Мы с Мерлоком уже пытались туда пробраться… Такое ощущение, что Полонна созвала монахинь со всей империи, — лес и овраги совершенно серые от их роб.

Хёльв ухватил с тарелки верхний пирожок и тут же уронил его, зашипел, стал дуть на пальцы.

— Что же они там стоят, интересно? — заметил эльф, спокойно надкусывая булочку с заварным кремом. — Почему не вломятся в дом покойника и не вернут свое сокровище?

— Насколько я понял из обрывков разговоров, замок окружен каким-то барьером, — впервые подал голос Мерлок — Магическим. Невидимым.

Риль погладила пальцами ножку бокала.

— Барьер меня волнует мало. Думаю, Хёльв пройдет через него без проблем — ведь один раз ему это уже удалось? Тем более сейчас — колдун же его ждет. Меня интересует, как мы проскользнем мимо монахинь.

Накинув на ладонь салфетку, Хёльв предпринял вторую попытку угоститься пирогами. Осторожно прожеван первый кусочек, он зажмурился и замаслился довольной улыбкой.

— Неужели они нас не пропустят? В конце концов, здесь не монастырь и власть принадлежит отнюдь не им.

— Кому только, хотела бы я знать, — проворчала чародейка. — Нам и пары шагов ступить не дали — вежливенько развернули и отправили прочь. — Она вздохнула и с досадой прищелкнула пальцами. — И точки телепортации внутри нет, а создать временную — слишком сложно. Да и невозможно даже, не побывав сперва внутри…

Снова вздохнув, Риль резко поднялась и двинулась к буфету, на ходу указывая засуетившемуся хозяину на глиняный кувшин с лазурно-желтой символикой самарагдских виноградников. Хёльв проводил ее взглядом, наблюдая, как она уперлась ногой в стену и облокотилась о стойку. Вся ее поза — небрежная, но исполненная скрытой силы — напоминала о чем-то знакомом, о кусочке мозаики, еще не вставшем на место.

— Ого. Надо же, — сказал Лэррен, глядя на что-то через плечо приятеля.

Хёльв обернулся, и его брови поползли вверх. Он медленно встал да так и замер, ухватившись обеими руками за столешницу. Последний кусочек мозаики со щелчком занял свое место.

ПОДХОДЯЩАЯ ЦЕНА

Бордель «Под осинушкой» почти не отличался от других заведений Краснокирпичного переулка: та же просторная прихожая с множеством шкафов, полочек и вешалок, та же обитая бархатом гостиная, служащая по совместительству закрытым кабачком «для своих», та же резная, лакированная лестница на второй этаж. Поверхностный взгляд не нашел бы никаких различий между «Осинушкой» и «Маленькими радостями» — публичным домом напротив.

Отличие, однако же, существовало.

Дощатые полы в «Осинушке» были прикрыты коврами — вытершимися, поблеклыми, но вполне чистыми. На окнах красовались опрятные занавески, перетянутые бантами, цветы в вазах всегда были свежими, скатерти на столах — белоснежными и накрахмаленными. Именно эта аккуратность и какой-то трогательный уют привлекали сюда гладких, привыкших к сытой жизни купцов, зажиточных мастеровых и крестьян. Благодаря той же аккуратности и — в меньшей степени — капустным пирожкам бордельной кухарки в заведении всегда толпились прибывшие с Гилейского хребта гномы, а удивительная по крепости вишневая наливка магнитом притягивала в «Осинушку» кавалеров ночной дороги. Разбойников, говоря по-простому.

Уно Фрикс вошел в бордель уверенной походкой частого гостя. Не дожидаясь помощи горничной, повесил плащ на крючок и, сунув торбу под мышку, направился в гостиную. Время было не позднее — в храме Всемилостивой Амны только позвали к послеобеденному молению, — но многие завсегдатаи уже расположились на диванах и за столами. На Уно внимания не обратили: изрядно подпившая компания с хохотом обсуждала императорский поход и его политические последствия.

— А денежки-то чьи? Наши денежки, наши! Мои, Виникса, Треухого!

— Как же. Твои. Скажешь тоже. Отродясь у тебя монет не водилось.

— А я образно говорю! Образно — наши.

Запыхавшаяся служанка предлагала посетителям традиционные осенние закуски: яблочную слойку, свежие колбасы, виноград. Пышная коса девушки растрепалась, лицо порозовело.

«Слегка простужена», — машинально отметил Уно, подзывая ее к себе.

— Да, сударь? — чуть в нос проговорила она.

— Руперта?

— Хозяйка у себя, сударь. Спрашивала о вас.

— Все приготовлено?

— Как вы просили, сударь. — Уно кивнул:

— Спасибо, Касенька.

— Вам что-нибудь подать?

— Воды. Хотя, впрочем, не надо, потом выпью. И вот еще… — Он придержал девушку за рукав. — Найди время выпить чай из тех травок, что я на прошлой неделе приносил. Помнишь? А то завтра работать не сможешь.

Никем не замеченный, он поднялся по лестнице на третий этаж и постучался в дверь хозяйки борделя.

Руперта сидела за конторкой и сосредоточенно изучала амбарную книгу, одновременно делая пометки мелом на грифельной доске. Узловатые, совсем не женские руки выводили цифры, уверенно скользили по строкам и столбцам, перебирали страницы.

— Ах, вот оно где! — Голос Руперты тоже не отличался нежностью. — Дрова, опять растреклятые дрова! И куда их столько идет? Не бордель, а хренова парилка.

Уно деликатно покашлял:

— А, пришел! Садись куда-нибудь. Или нет, лучше посмотри, все ли так, как ты заказывал.

В приоткрытую дверь заглянул любопытный карий глаз. Раздалось перешептывание и хихиканье.

Руперта отложила книгу и встала. Меловая пыль облачком слетела с ее утесоподобного бюста.

— Заходите, заходите! — громыхнула она. — Только по очереди, не толпой. Чай, не ярмарка.

Перешептывание усилилось, потом на мгновение стихло, и в комнату прошмыгнула первая девушка.

Уно Фрикс очень любил жизнь. Была ли его профессия следствием этой любви или любовь — следствием профессии, установить уже невозможно. Только и его судьба, и судьбы многих других людей решились в тот весенний день, когда добродушный толстяк Фрикс-старший привел семилетнего сынишку на обучение к знаменитому на всю округу лекарю.

За десять лет, проведенных в доме старого Иридиса, Уно не только перенял все знания лекаря, но и сам придумал новые способы борьбы с такими опасными недугами, как болотная лихорадка, гнойный лишайник и красная оспа. Его фамилия, сперва скромно упоминавшаяся после фамилии его прославленного учителя, со временем встала с ней в один ряд, а затем и обогнала. К двадцати годам Уно Фрикс спас десятки людей, стал самым известным лекарем не только герцогства, но и всей империи, обзавелся собственной лечебницей, женился и произвел на свет сынишку.

Жизнь Уно неслась вперед — гладко, стремительно, ярко, как веселый санный кортеж в канун Зимохода. Казалось, ничто не может удержать его, остановить этот радостный, блистательный полет.

Когда последняя из девушек — Милли — покинула комнату, Уно почувствовал, что смертельно устал. Не хотелось думать ни о чем, кроме горячей ванны с розмариновым маслом и свежих, истекающих соком алычовых булочек. Он налил в таз воды, снял рубашку и долго, с наслаждением мыл руки и шею: Лёля, его жена, не одобряла его визитов в «Осинушку» и уверяла, что он приносит с собой отвратительный бордельный залах.

Насухо вытеревшись, лекарь какое-то время бесцельно просидел на кушетке, прислушиваясь к доносившемуся снизу гаму. Он различал трубный голос Руперты, визг и смех девочек, отдельные реплики гостей. День в «Осинушке» только начинался.

— Лёля ждет, — сказал себе Уно и решительно встал. Не стоит задерживаться и сердить молодую жену.

«Может, Нои еще не спит, — подумал он. — Успею поиграть с ним».

Уно сбежал по лестнице, подхватил в прихожей плащ и выскочил на улицу, навстречу мягкому осеннему вечеру.

Он уже был за порогом, когда его настиг крик.

Человек лежал на боку скрючившись, сжавшись в трепещущий, исходящий болью комок. Его камзол валялся в стороне, а по краю короткой вышитой рубахи алыми щупальцами расползалась кровь.

Кто-то истерично всхлипывал, кто-то с ужасом качал головой, кто-то просто молча смотрел на умиравшего. Двое одинаково одетых гномов подошли ближе, желая переложить его на диван.

— Не трогать! — Голос Уно был острым, жалящим, — Не трогать! Отойдите все! Мне требуется место.

Лекарь бросился на колени рядом с раненым, осторожно коснулся его висков, лба, прислушался к дыханию.

— Воду, полотенца, — скомандовал он, раскрывая свою торбу. — И приготовьте лучшую карету и лошадь с самым легким ходом.

Опытные пальцы живо выхватили нужные инструменты и бинты. На полу рядком выстроились баночки темного стекла с неразборчивыми надписями на этикетках.

— Это Ясив его, — шептались стоявшие за спиной Уно служанки. — В кости проигрался и…

Сгоряча, да. И понять можно: Тилони жулик тот еще. Мухлевал небось в четыре руки.

— Вся их компания — жулики. Шулер на шулере, шулером погоняет.

Уно видел перед собой только раненого Тилони. Его лицо было серовато-прозрачным, губы поблекли, на лбу застыли капли пота, кисти рук казались синеватыми и ледяными. Только на шее нетерпеливо билась маленькая жилка.

— А может, и поделом ему, — услышал лекарь, прежде чем мир вокруг него окончательно исчез.

Он остался один на один со смертью, которая выгладывала, проступала из все ширившейся лужи крови. Она пахла — тяжело, отвратительно, она смеялась рваными краями раны.

Уно воевал с ней. Он бил ее лекарствами и травами, теснил скальпелем, отодвигал марлевыми тампонами. Он жил в этой борьбе, и он жил для нее.

Когда в окно заглянула стареющая луна, Тилони уже был вне опасности. Он выглядел ослабевшим, измученным, но мертвенная серость ушла с его лица. Рана была плотно перевязана. Больного осторожно уложили на носилки и перенесли в ожидавшую карету. Уно залез следом.

— В мою лечебницу, на улицу Черных Петухов! — крикнул он, и карета заспешила по спящим улочкам Убариса.

Домой, на Свекловичную, Уно вернулся под утро. Едва переступив порог, снял сапоги и на цыпочках прошел в столовую. Нашел в буфете оставшуюся с обеда головку сыра и жуя подошел к окну. Глухая предрассветная темень постепенно блекла, в тумане проявлялись силуэты деревьев и домов.

— Где ты был? — Лёля появилась за его спиной настолько внезапно, что он чуть не выронил сыр.

— Зая, ну зачем ты встала? — Уно попытался привлечь жену к себе, но та быстро отстранилась.

— Где ты был?

— Ты прекрасно знаешь, что…

Лёля отобрала у него обглоданный сырный остаток, достала из шкафа хлеб, масло, налила в тарелку холодную капустную похлебку. При каждом движении ее темно-каштановые волосы волной перетекали по спине.

— В том притоне, да? Опять? — Вопрос звучал приговором.

— Я был в «Осинушке», Лёля. Я же говорил, что пойду туда. Сперва — обычное обследование, потом произошел несчастный случай, человек был серьезно ранен, мне нужно было им заняться… — Он оборвал свою тираду, вздохнул и повторил: — Я же говорил, что пойду туда.

Медленно, с преувеличенным спокойствием она расстелила скатерть, поставила приборы. Чуть ли не силой усадила мужа за стол. Уно покорно взял ложку и принялся есть суп.

— Мог бы и не говорить. По запаху понятно.

— Но я предупреждал! — Он оттолкнул тарелку и вскочил. — Я ничего не скрывал от тебя!

— Еще бы ты скрывал, — с усмешкой парировала она, отворачиваясь к окну. — Даже если и хотел бы — от тебя за версту духами разит.

— Лёля!

Она бросила на него косой взгляд через плечо.

— Сядь.

— Мне не нравится, когда ты…

— Сядь.

Он сел.

— Зая, ты же знаешь, почему я туда хожу. Это практика, понимаешь? Такая же практика, как и всякая другая. Мне нужен опыт, мне нужно разнообразие пациентов, разнообразие случаев…

— И разнообразие, конечно, бывает только в публичном доме? — Губы Лёли презрительно сжались.

Уно провел ладонью по лицу. Кожа под пальцами казалась тонкой и сухой. Вялой.

— Так просто удобно, — в который раз объяснил он. — И мне, и им. Они получают почти бесплатного лекаря, я — большой материал для изучения.

— Материал. — Она горько засмеялась. — Материал. Хорошее название.

— Лёля!

— Надо мной все смеются, понимаешь? — В ее глазах заблестели слезы. — Вся улица, все соседки!

Не отрывая взгляда от жены, Уно облокотился на столешницу и обхватил голову руками:

— Это моя работа. Она дает деньги, на которые мы живем.

Лёля дернула плечом:

— Деньги ты получаешь от других. От богатых, от знатных.

— Да, но их слишком мало! Чтобы мое имя оставалось известным, мне надо вести исследования, изучать и описывать необычные случаи…

— Которые можно найти только в борделе, — заключила Лёля. Она уже плакала, ее лицо сделалось каким-то маленьким, потерянным. Губы дрожали.

Она не понимала. Никак не могла понять того, что составляло суть жизни ее мужа. Уно притянул ее к себе, обнял, коснулся губами волос, вдыхая нежный мальвовый аромат.

— Я просто боюсь за тебя, как ты не видишь?

— Я вижу.

Некоторое время они сидели молча.

— Как Нои? — тихо спросил Уно.

— Спит.

— Пойду посмотрю, ладно?

Лёля кивнула:

— Только помойся сперва. После этих… — Она замялась. — В общем, помойся.

— Конечно. — Уно заставил себя улыбнуться. — С вечера мечтаю о ванне с розмариновым маслом.

Уно вышел из лечебницы в самом приподнятом настроении. Состояние Тилони было ровным, и, судя по некоторым признакам, опасность уже миновала. Ночная размолвка была забыта, и, провожая мужа, Леля улыбалась, шутила, заставляла щекотать и тормошить и ее, и маленького Нои.

Лекарь пересек Круглую площадь, рухнул на скамью, скрытую от взглядов прохожих уже начавшими желтеть кустами сирени, и на минуту закрыл глаза. Потом потянулся, посмотрел вокруг.

Отсюда, с самого края парка, был виден старый замок — ныне стоявший пустым — и тонкие башни храма Всемилостивой Амны. Над центральным шпилем сияла ослепительная даже днем синяя звезда. Через поредевшие кроны деревьев проглядывала и поднимавшаяся ступенями Свекловичная улица. В воздухе плыли чуть дымные осенние ароматы, чирикали воробьи, теплый ветер шевелил ветви деревьев. Жизнь была прекрасна. Уно потянулся и мечтательно посмотрел вверх.

— Сто. Ровно сто, — раздался вдруг у него над ухом мелодичный высокий голос.

Уно подскочил на месте и изумленно огляделся. Рядом с ним на скамейке сидел пухлый золотоволосый юноша, румяный и сияющий Юноша покачивал ногой и с интересом рассматривал молодого лекаря. Тот сглотнул. Он мог поклясться, что всего минуту назад пребывал в полном одиночестве.

— Э-э-э… Сударь?

— Аний, — представился тот и терпеливо повторил: — Я говорю, сто. Ровно сотня.

— Сто?

— Так точно, уважаемый. Именно сто.

— Сто, значит, — протянул Уно, начиная подозревать, что разговаривает с сумасшедшим. — А что сто, собственно, позвольте полюбопытствовать?

— Сто жизней. — Аний доброжелательно улыбнулся. Лекарь невольно улыбнулся в ответ: было в розовощеком незнакомце какое-то неземное обаяние.

— Что сто жизней?

— Сегодня вы спасли ровно сотую жизнь, — охотно пояснил юноша. — И не просто спасли! А от неминуемой смерти!

— Откуда вы знаете? — удивленно спросил Уно.

— Служба у нас такая — знать.

— В самом деле?

Аний немедленно извлек из складок одежды предмет, больше всего похожий на очень сложной конструкции счеты:

— У меня все учтено. Ошибок не бывает.

Недоверчиво хмыкнув, Уно воззрился на счеты. Он был почти уверен, что происходящее — глупый розыгрыш кого-то из друзей, и только мертвенный бесстрастный взгляд Ания, столь контрастирующий с его добродушной внешностью, заставлял сомневаться в этом.

— Так вот ходите за мной и все подсчитываете?

— Почему же хожу? — Юноша легко воспарил и сделал несколько кругов над скамейкой.

— Как же я вас до сих пор не замечал — такого яркого и красивого? — нервно хихикнул Уно.

«Студент-магик из Хан-Хессе? — пронеслось в голове. — Или просто ловкий фокусник».

Незнакомец тяжело вздохнул и стал прозрачным.

— Потрясающе. Так вы — бог?

— Не бог, нет, но весьма близок к одному из них. Так что можете полностью доверять моим вычислениям. — Он хмуро зыркнул на собеседника. — Похоже, вы мне не верите

— Отчего же! — вежливо запротестовал лекарь. — Очень даже верю… Только…

— Только не верите. Что ж, вполне естественно. — Аний придвинулся ближе и сцапал Уно за запястье.

Предплечье охватила такая боль, что лекарь не мог даже кричать. Словно осколки стекла резали, царапали обнаженную кожу, разрывая, прорезая до мяса. Аний чуть сместил ладонь, и боль изменилась — стала тягучей, ноющей. Еще одно движение — и запястье вспыхнуло огнем десятка ожогов, загорелось ядовитой раной.

— Вот так, — сказал Аний, разжав пальцы.

Боль исчезла сразу и вся — не оставив после себя ни синяков, ни волдырей, ни крови — только серую, похожую на браслет полосу орнамента, в которой проступали витые буквы.

Дерис сатта… — механически начал читать Уно, но Алий перебил его:

— Не стоит произносить слова, смысла которых не понимаешь.

— Я…

— Вы случайно. Понимаю.

Опустилось молчание. Лекарь потирал запястье в размышлял. Косился на сидевшего рядом юношу, осторожно рассматривал его белую накидку, ботинки, на которых вездесущая уличная пыль не оставила ни малейшего следа. Эти-то ботинки и убедили Уно окончательно. Он замер, закрыл глаза осознавая. Постепенно на его лице проступило наивное, ребяческое самодовольство.

— Сто, — счастливо прошептал он, — десять раз по десять. Пять раз по двадцать. Неужели действительно так много? — Лекарь уже почти забыл о существовании незнакомца, полностью погрузившись в раздумья.

— Да! — благосклонно кивнул наблюдавший за ним юноша. — За это вас ждет награда!

Уно встрепенулся. Мысль о награде — возможно, даже денежной — показалась ему очень приятной.

«Куплю Лёле новое ожерелье, себе — тот древний манускрипт о свойствах драконьей крови, — замечтался он, — и еще…»

— За это вам полагается самая лучшая, самая высокая в мире награда — избавление от всех тягот и забот земного существования. — Юноша обаятельнейше улыбнулся. — Смерть.

Уно неуверенно посмотрел на собеседника. Тот буквально исходил счастьем.

— Да, простите, уважаемый. Дабы не вышло никаких недоразумений, разрешите отрекомендоваться. Я — старший слуга Ристага Мрачного, Хозяина Подземелий, Встречающего Ушедших.

Лекарь открыл рот и со свистом втянул в себя воздух. В глазах Ания было что-то такое, что заставляло верить ему безоговорочно. Полоса орнамента на запястье будто бы ожила, стягивая кожу холодком.

— Мой господин, — вновь заговорил слуга Ристага, так и не дождавшись ответа, — очень обеспокоен сложившейся ситуацией. Я бы даже сказал, он вне себя.

— П-почему? — запинаясь, пробормотал Уно.

— Подумайте сами, достойнейший лекарь Фрикс. Вам всего лишь… — Юноша сверился со своими счетами. — Двадцать лет. И за этот весьма ничтожный, смею заметить! — срок вы спасли своим врачебным мастерством сто жизней. А ведь самостоятельно практикуете едва три года. Чуете, куда я клоню?

Уно помотал головой:

— Как я, жалкий человечек, смог обеспокоить Великого Ристага?

Аний укоризненно посмотрел на лекаря, словно пытаясь понять, действительно ли его собеседник настолько глуп или только изображает непонимание.

— Хорошо. Начну издалека. Да будет вам известно, Ристаг Мрачный является единоличным владыкой и повелителем мира мертвых. Ежедневно, ежечасно тысячи воронов приносят души усопших в его царство. Каждую минуту кто-то рождается. Каждую минуту кто-то умирает. И великая гармония в том есть! — Чарующий голос Ания зазвучал строго и торжественно. — Если же она нарушается по умыслу злому или по неведению — надлежит ее восстановить не мешкая!

Румяный пухлый юноша, казалось, стал выше ростом, золотые локоны в свете заходящего солнца приобрели грозный алый оттенок.

— Будущее открыто богам. Они не читают его, как развернутый свиток, но видят, как можно видеть синее небо в облачный день. Ведомо, что избыток живых приведет к неисчислимым бедам в отдаленном грядущем, потому нельзя допустить, чтобы люди размножались, как мыши. Вашими стараниями было спасено сто жизней за неполных три года. Сто живых, которые должны были умереть, родят детей. Их Дети тоже будут иметь детей…

Аний помолчал, в упор разглядывая притихшего Уно. Тот нервно ерошил свои короткие кудрявые волосы. Лукавые карие глаза лекаря испуганно округлились, на щеках выступили красные пятна.

— А ведь ваше мастерство растет, Уно. Вы будете вылечивать все больше и больше людей, и гармония будет нарушаться все сильнее и сильнее. Сегодня вы вплотную подошли к границе, спася от верной смерти разбойника Тилони, и я явился предупредить вас. — Он коснулся руки Уно. — Остановитесь. Или я — по поручению господина моего, Великого Ристага, — вынужден буду кое-что предпринять.

Лекарь поднял голову.

— Предпринять что? — спросил он.

Не отвечая, Аний равнодушно зевнул и посмотрел в сторону. Потом встретился с Уно глазами и слегка усмехнулся.

— Вы меня убьете? — прямо спросил лекарь.

— И это тоже, — согласился посланник Ристага.

Уно откинулся на скамейке. На языке вертелись тысячи слов, возгласов и вопросов.

— Что я должен делать?

— Скорее чего вы должны не делать, — поправил его Аний. — Не беритесь за безнадежные случаи.

— Но…

— Да, на них вы оттачиваете свое мастерство, совершенствуете лекарства, приемы. Не надо. Лечите простуды, неострые воспаления, вывихи, неопасные переломы. Насморк. Ушибы. Расстройства. Колики. Все просто. Не лезьте туда, где все предрешено. Не изменяйте того, что предначертано. Не спасайте жизни.

Перед глазами Уно заплясали черные искры. Стих доносившийся с улицы шум, В неестественной тишине Аний закончил:

— Или Ристаг заберет вашу.

Уно вздрогнул.

— И вашего сына.

Черные искры собрались в рой, поплыли, залепляя, закрывая солнце. Стало темно, и в этой жуткой, ненастоящей темноте мир покачнулся и беззвучно полетел вниз, в бездну.

Сперва Лёля радовалась переменам, произошедшим в муже, и объясняла их воздействием последней ссоры. Большую часть времени Уно проводил дома. Он поздно вставал и рано ложился, ел медленно — со вкусом и расстановкой, никуда не спешил — много времени проводил с Нои.

Его перестала интересовать лечебница, всеми делами занимались наемные помощники. Он не работал в лаборатории, не производил опытов, не оперировал, только изредка выезжал к больным.

Проходили недели, и Уно становился все более вялым. Его взгляд сделался тусклым, равнодушным, лицо — одутловатым и бледным. На все расспросы он отвечал, что чувствует себя хорошо, но особого желания заниматься медициной не испытывает.

Однажды, за завтраком, во время которого Уно не проронил ни слова, Лёля не выдержала.

— А пора очередного осмотра в «Осинушке» еще не пришла? — небрежно поинтересовалась она.

Ее муж пожал плечами.

— По-моему, ты давно там не был.

— Наверное, — не стал спорить он.

— Или сходил бы к тому купцу, помнишь? С височными болями? — продолжала уговаривать Лёля.

Уно безразлично кивнул:

— Схожу.

А к госпоже Нуклер? Ты же говорил, болезнь у нее развивается медленно, но…

— Нет.

— Что значит нет?

— Битль сходит.

— Ты же собирался взять ее в лечебницу, испробовать что-то.

Пальцы Уно стиснули пряжку пояса.

— Я передумал.

— То есть как — передумал?

— Передумал.

— Но она же умрет?

Лекарь молчал.

— Или не умрет? — неуверенно переспросила Лёля. — Может, и не умрет.

— Почему ты не хочешь?

— Не хочу что?

— Не хочешь хотя бы попробовать!

Уно опустил глаза, разглядывая запястье левой руки. Полоса орнамента — подарок Ания — сильно поблекла и была почти неразличима, но лекарь отчетливо видел каждый виток, каждую причудливую деталь узора.

— Нет.

— Но…

— Я же сказал — нет. Нечего там пробовать.

Лёля вздрогнула: впервые ее мягкий и покладистый муж заговорил таким тоном. Она закусила губу, чтобы не расплакаться, но непослушные слезы побежали по щекам, закапали на подол платья.

— Уно, — прошептала она. — Уно, почему?

— Понимаешь, я не могу не потому, что не хочу… Я..

Снизу донесся заливистый звон дверного колокольчика. Уно резко встал, едва не опрокинув тарелку, и подошел к окну. Тоненько всхлипнув, Лёля достала носовой платок и промокнула им лицо, налила себе ромашкового чая. Не успела она сделать глоток, как в столовую влетела служанка.

— Господин, госпожа, — запричитала она, испуганно перебегая глазами с молчавшего хозяина на заплаканную хозяйку. — Там посланник от герцога прибыл.

Ротик Лёли изумленно приоткрылся.

— Кто?!

— Посланник от Акины Убарского, госпожа. Герцог ранен, нужно, чтобы господин осмотрел его.

— Уно! — воскликнула Леля.

Лекарь дернул плечом:

— Пускай им займется Битль.

— Уно! Ты сошел с ума! Это ведь сам герцог! Наш сеньор! Ради Всемилостивой Амны! Что тебе стоит только осмотреть его?

— Господин мой, это честь, большая честь, — бормотала служанка.

— Подумай, что с нами будет, если ты откажешь!

— Как же можно так пренебрегать… Не по-людски это, совсем не по-людски…

— Он может наградить нас, устроить будущее Нои!

— А ну как стражников пришлет своих? Закуют в кандалы — и в казематы. За непочтение-то.

Медленно, нехотя Уно повернулся и посмотрел на женщин. Его взгляд был рассеянным, дремотным.

— Хорошо. Я осмотрю его светлость.

Уно вошел и герцогский кабинет, потирая виски. С тех пор как Аний отлучил его от любимого дела, он чувствовал себя как подушкой придавленный: звуки доносились издалека — слабые, приглушенные, удары казались несильными, мелочные уколы не ощущались вовсе. Апатия представлялась Уно отличным убежищем от постигшего его несчастья, но в образовавшейся пустоте ничто не отвлекало лекаря от царапающих душу раздумий.

Шторы и комнате были отдернуты, впуская внутрь утренний свет. Две горничные суетливо раскладывали салфетки, губки и полотенца. Заспанный лохматый мальчишка тащил кувшин и таз с горячей водой

Акина полусидел на кушетке, запрокинув голову. Его глаза были закрыты, на веках лежали тени. Куртка и рубашка вельможи были аккуратно попет сны на стенные крючки. Совсем юный, но очень бледный и изможденный оруженосец стаскивал со своего господина сапоги.

— Лекарь Фрикс, — представился Уно, подойдя ближе к кушетке.

Оруженосец поднял голову, и Уно невольно вздрогнул — таким застывшим и измученным было его лицо.

— Лейтенант… Кирун… К вашим услугам, — медленно выговорил тот.

— Вы тоже ранены, — утвердительно произнес лекарь. Кирун едва заметно кивнул.

— Мелочи, — отозвался он. — Это сейчас не важно. Главное — спасти герцога Акину.

Отпустив слуг, Уно накинул на плечи чистый полотняный халат и склонился над вельможей. Осторожно срезал прилипшее к коже изорванное окровавленное белье, влажной губкой снял образовавшуюся корку.

— Магия? — спросил он.

— Да.

Умелые пальцы лекаря промыли рану, окунули тампон в вязкую зеленоватую жидкость, обработали ожог. Уно работал быстро, словно боялся, что его кто-то остановит, оттолкнет от больного, отнимет инструменты. Он упивался, наслаждался каждым действием, каждым малейшим жестом. После нескольких недель отсутствия практики он впервые дышал, впервые жил полнокровно. Легкая эйфория кружила ему голову.

— Хорошо, что магия. Все ровно, чисто, пока не вижу никаких осложнений. Выглядит жутенько, да. Неприятная штука, конечно, особенно для немолодого человека, но для беспокойства поводов нет.

Уно наложил повязку. Приподняв веки, заглянул герцогу в зрачки. Накапал в ложку пахнущего мятой лекарства и влил раненому в рот.

— Перенесем его в спальню. Или нет, зачем? Пусть пока здесь, только устроим поудобнее. Я побуду с ним, прослежу. Хотя, повторюсь, опасности нет. — Лекарю хотелось говорить, хотелось что-то объяснять, доказывать.

Он уложил герцога, накрыл его одеялом, подсунул под голову подушку. Мурлыкая песенку, вымыл руки, промокнул полотенцем. Потом любовно протер инструменты спиртом и повернулся к сидевшему на полу оруженосцу.

— Итак, дорогой Кирун, что там у вас?

— Право, не стоит обращать внимания. — Язык лейтенанта заплетался, как от доброй кружки молодого вина.

Уно хмыкнул, заинтересованно поглядывая на него сверху вниз.

— И все-таки я бы позволил себе настаивать, — Он чуть ли не силой стащил форменный мундир с молодого военного.

И потрясенно опустил руки.

Весь правый бок оруженосца представлял собой глубокую неровную рану. Кожа была содрана пластами, обожжена. Кровь уже успела запечься, покрыться черноватой коркой.

Уно вскочил, бросился к торбе с инструментами и лекарствами, присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть рану. Потом поднял глаза на Кируна — тот медленно, безотчетно покачивался вперед-назад — и коснулся рукой его лба.

— Этого не может быть, — промолвил он. — Не может быть — и все.

Оруженосец молча смотрел на него.

— Почему вы не потеряли сознание? У вас должен быть шок… Вы… Вы… Вы просто не в состоянии ходить, не то что говорить. — Лекарь поморщился. — У вас внутреннее кровоизлияние… Повреждены… О господи, невероятно… Что произошло? Где вы сражались, где получили такие ранения?

Кирун безжизненно улыбнулся.

— С нами был колдун, — сказал он, игнорируя последние вопросы Уно. — Он сделал так, чтобы я смог отвезти герцога в безопасное место, к медику. Чары наложил.

— Обезболивание? — Уно пинцетом подцепил застрявший в тканях каменный осколок. Рассматривая, поднес его совсем близко к лицу. Понюхал, едва не попробовал на зуб.

Оруженосец облизнул бледные обветренные губы, не отрывая взгляда от стоявшего перед ним лекаря.

— Не знаю. Я будто в варенье плаваю. И сам — как желе.

— Чувствительность?

— Никакой. Совсем. — Он помотал головой. Закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям и повторил: — Никакой.

Глаза Уно загорелись. Он подался вперед, положил пальцы на рану. Сжал, А так?

— Нет. — Кирун равнодушно глянул вниз. — Колдун сказал, что боль вернется только через несколько часов.

Лекарь наклонился еще ниже. Он чувствовал, как его охватывает страстная, не рассуждающая волна вдохновения. Мир вокруг него съежился, схлопнулся до размеров комнаты, в нем остались только он сам и раненый оруженосец

— Сколько прошло времени с момента наложения заклятия? — Голос Уно дрожал, — Пока вы сюда добрались… Наверное, его действие вот-вот кончится?

— Вряд ли. Мы очень быстро долетели. Да и вы долго себя ждать не заставили.

Уно запустил руки в спутанную шевелюру, вскочил и забегал по комнате. На его лице плясали тени азарта и безумия.

— В полном сознании… Это какие же… А если попробовать… — бормотал он себе под нос. — Такой неповторимый шанс… Редчайшая операция… Бриллиант!

Кирун следил за ним с полнейшим равнодушием. Его веки были полуопущены, словно оруженосца одолевала дрема, на взгляд оставался ясным, живым.

— Вы согласны? — Лекарь схватил его за плечо и несколько раз бесцеремонно тряхнул. — Вы согласны попробовать?

Тот пожал плечами:

— А чего мне терять?

— И в самом деле, — отозвался лекарь и медленно улыбнулся.

Было в этой улыбке какое-то хищное предвкушение.

Он очнулся внезапно, словно кто-то одним рывком выдернул его из беспросветного омута. Потянулся, тряхнул головой, отгоняя остатки дурмана. Огляделся.

Письменный стол был развернут, на нем грудой лежали полотенца и скомканные простыни. Вода в тазу была мыльной, розоватой. Сильно пахло нашатырем, камфарой и мятой.

Герцога в комнате не было, и Уно смутно припомнил, как приказал слугам перенести его в спальню и как вельможа очнулся спустя несколько минут. Еле слышным эхом отозвалась их недолгая беседа.

— Что же это такое… — прошептал лекарь.

На кожаной кушетке лежал Кирун. Он был укутан в тонкое овечье одеяло, и его лицо, видневшееся сквозь путаницу волос, казалось почти таким же серым, как некрашеная шерсть. Уно осторожно приподнял покрывало и тихо застонал сквозь сжатые зубы: раненый был плотно перевязан. Лекарь снова бросил взгляд на стол, все больше убеждаясь в том, что сложнейшая, рискованная операция, спасшая жизнь лейтенанту, ему не причудилась.

Перед глазами, беспорядочно мельтеша, зарябили образы и воспоминания — иллюстрации к минувшей ночи. Уно медленно опустился на стул. Провел рукой по влажному лбу. Невидимая полоска на запястье запульсировала, загорелась огнем.

«Не лезьте туда, где все предрешено. Не изменяйте того, что предначертано. Не спасайте жизни».

Он снова встал, до боли в пальцах сжимая спинку стула. Потом тяжело выдохнул и попятился прочь из комнаты, вглядываясь в избавленного им от смерти человека.

«Или Ристаг заберет вашу».

Дойдя до дверей, он в последний раз обернулся, на мгновение замер и понесся — по коридорам, по анфиладам залов, по лестницам — вниз, прочь из замка.

«И вашего сына», — повторял в голове лекаря холодный голос Ания.

Уно бежал так быстро, как только мог. Спотыкаясь, оскальзываясь на мокром булыжнике, миновал Круглую площадь; проваливаясь каблуками сапог в землю, пересек парк и устремился вверх — по поднимающейся широкими ступенями Свекловичной улице.

Возле своего дома лекарь остановился, шипя от боли в запястье, прислушался к доносившимся из окон звукам.

Кухонная форточка была настежь распахнута, и голосок Лёли, дававшей указания поварихе по поводу начинки для пончиков, разлетался по всему кварталу.

Уно рывком распахнул дверь и в считанные секунды оказался на втором этаже, в спальне. Здесь было тихо и прохладно. Чуть шевелились тюлевые занавеси, мерно отщелкивали мгновения настенные часы, Успокаивающе пахло кипяченым молоком. Детская кроватка была вплотную придвинута к окну, и мягкое осеннее солнце светилось бликами на многочисленных погремушках, на фарфоровых лошадках и птичках, на бутылочках с соком и водой.

Нои не спал. Завидев отца, он застенчиво улыбнулся и протянул ему замусоленного игрушечного поросенка. Уно улыбнулся в ответ, подхватил сынишку на руки, завернул в одеяло. Быстро спустился по лестнице и выскочил на улицу.

Он не знал, куда бежит и зачем. Ноги сами несли его дальше и дальше — мимо парка, мимо оживленно галдящих торговых рядов — прочь от дома.

«И вашего сына».

«Заберет вашу…и вашего сына».

«Я должен спасти Нои», — билось у него в висках.

«Что же ты сможешь сделать? Переборешь волю Великого Ристага?» — насмешливо спросил внутренний голос, подозрительно напоминающий голос Ания.

«Я не могу не попытаться».

Мимо Уно проносились деревья и кусты, живые изгороди и клумбы. Он перепрыгивал канавки, сворачивал в подворотни, пригнувшись, пробегал возле окон домов.

От него шарахались: истрепанный, грязный мужчина, прижимавший к себе перепуганного ребенка, явно был сумасшедшим или преступником, от которого стоит держаться подальше. Лишь немногие узнавали в нем прославленного на весь город лекаря.

Пробегая квартал за кварталом, он ощущал на себе чей-то взгляд — режущий и холодный как осколок льда. Уно чувствовал себя бьющимся о стеклянные стенки банки шмелем, за которым с равнодушным интересом наблюдает поймавший его мальчишка.

Только когда каблуки его сапог застучали по мощеной велерской плиткой улице Черных Петухов, Уно понял, что оказался рядом со своей лечебницей. Покрепче обняв Нои, он заспешил ко входу.

Знакомый запах лекарств и целебных бальзамов, как всегда, подействовал на него успокоительно. Это место было для него настоящим домом — домом, откуда не хочется уходить, куда тянет вернуться.

Переступив порог, Уно сразу почувствовал себя лучше. Он покачал головой на предложение дежурной няни взять ребенка и неспешно пошел к палатам. Горячившая его лихорадка спала, уступив место здравой рассудительности.

«Ведь я не мог поступить иначе», — думал он, обходя больных.

«Или мог?»

«Я не был бы настоящим лекарем, если не принял бы вызова».

Уно механически поправил одеяло на пациентке, чьи заострившиеся скулы и восковые, едва ли не прозрачные руки рассказывали о ее болезни лучше, чем висевший над кроватью эпикриз.

Я ведь мог его убить, — с холодной ясностью вдруг подумал лекарь. — Просто убить после операции. Одно движение скальпелем. Одна лишняя капля успокоительного… И не было бы спасенной жизни».

«Убить?» — ужаснулся кто-то.

«Убить. Укокошить. Уничтожить. Это всего лишь самозащита».

«Мог убить?».

Оставленная Анием полоса на запястье снова резанула ядовитой болью.

«Мог. И сейчас могу».

Сидевший возле окна Тилони — выглядевший уже вполне здоровым — с улыбкой поднялся лекарю навстречу, протянул руку для приветствия.

— У меня еще не было случая вас отблагодарить, выразить, как говорят люди благородные, всемерное уважение, почтение, преклонение… Если я чем-то могу… — Разбойник запнулся, вглядываясь в тусклое, смазанное от усталости лицо Уно. — Эй, вы в порядке?

Тот смотрел сквозь него, беззвучно шевеля губами.

— Все просто. Или я, или меня, — отстраненно сказал он.

Тилони проворно подобрал больничную рубашку, соскочил с окна и подошел к замершему посреди палаты лекарю.

— Вам угрожают? У вас есть враги? Кто они?

— Мой главный враг — я сам, — невесело усмехнулся Уно.

Вздохнув, словно собираясь с силами, он развернулся и побежал назад — через анфиладу палат, вниз по пандусу, мимо кричавшей что-то вслед дежурной няни.

Нои беспокойно ерзал у него на руках, выгибался, недовольно кряхтел, но не плакал.

Хотя до заката было еще далеко, на улице успело стемнеть. Густые тучи, подбиравшиеся к городу с самого утра, закрыли собой небо, и не успел Уно отойти и на квартал от лечебницы, как первые капли упали на землю, сделали рябой истертую мостовую. Лекарь, поплотнее укутав сына в одеяло и собственную куртку, ускорил шаг, но к тому моменту, как он достиг ограды замка герцога Убарского, дождь лил стеной.

Дежуривший у ворот стражник — невысокий и широкоплечий — недовольно глянул на посетителя из-под капюшона форменного плаща и не сдвинулся с места. Даже бородавка на его носу выражала пренебрежение. Уно откинул со лба мокрые волосы и слегка поклонился.

— Лекарь Фрикс, — представился он, укачивая начавшего хныкать Нои. — Сегодня я был в замке, оперировал герцога… Мне нужно проверить его состояние.

Стражник прищурился.

— Ты утверждаешь, что лечил герцога? — с издевкой в голосе спросил он.

— Именно. И мне кажется, что вы проявляете неосмотрительность, беседуя со мной в подобном тоне.

— А мне кажется, что ты совсем с ума спятил, бродяга, — хохотнул стражник. — Ну-ка топай отсюда, пока мы с ребятами тебя не закинули куда подальше.

Уно невольно сделал шаг назад, оскользнулся на траве и едва не упал. Схватился одной рукой за решетку, чтобы удержать равновесие, и мимолетно увидел свое отражение в луже. Грязный, взъерошенный и мокрый человек в заляпанной одежде показался ему совершенно чужим.

— Его светлость будет рассержен, когда узнает о вашем поведении, — сказал лекарь менее уверенно.

Широкоплечий стражник засмеялся — резко, громко, призывая выглядывавших из будки товарищей посмеяться вместе с ним.

— Только и дел у господина герцога, чтоб ко всякому трепу интерес проявлять. Вали по-хорошему, пока пинка не дали.

Уно показалось, что стекавшие по его щекам капли жгут кислотой.

— Что?

Второй стражник накинул на голову капюшон и подошел к ограде. Окинул визитера тяжелым взглядом.

— Совсем совесть потерял, вот что, — ответил он. — Ребенка-то зачем мучаешь?

— Это… это… Не ваше дело! — Лекарь крепче обнял левой рукой Нои, а правой рванул решетку на себя. — Пустите меня! Пустите!

Не сговариваясь стражники выхватили мечи и распахнули ворота. Уно попятился, отступая перед сталью.

— Пшел вон, — выплюнул один.

Второй ничего не сказал — скользяще шагнул вперед и замахнулся, метя лекарю по ногам. По иззубренному, исцарапанному клинку скатывались дождевые капли.

Уно полувздохнул-полувсхлипнул и побежал прочь. Его сердце гудело, рвалось, отбивая неровный ритм. Куклой висевший на руках Нои в голос расплакался, и его отец остановился, оперся спиной о дубовый ствол. Медленно сполз на землю, не отрывая взгляда от башен Убарского замка.

— Ну и что теперь? — негромко спросил кто-то присаживаясь — Будем брать штурмом?

Нои тоненько икнул и замолчал, рассматривая устраивавшегося рядом Ания. Уно только покосился на него и отвернулся.

— Нет? Подкоп? Тоже не то? Правильно. Смысла все равно нет: нашего раненого друга переправили к семье.

— Переправили?!

— Именно. Отпуск дали — в качестве награды за заслуги. За особые заслуги, — Аний приложил ладонь к уху, шутовски прислушался. — Карета с ним уже покинула замок, обогнула город и направилась дальше.

Барабанивший по листьям дождь чуть стих, бравурный перестук капель сменился уютным шорохом.

— Уно, ты знаешь, зачем я пришел, — серьезно сказал посланник Ристага. — Лейтенант Кирун, к твоему несчастью, большой любитель детей. Жизнь, подаренная ему, превратится во многие.

Неудавшийся убийца поднял голову: — Я могу еще все исправить…

— Нет. Шанс у тебя уже был. Не вижу оснований полагать, что в следующий раз история не повторится.

— Неужели вы поднимете руку на мальчика? — Уно чувствовал, что его слова звучат глупо, но не попытаться он не мог.

Аний равнодушно пожал плечами: Ежедневно умирают десятки младенцев. Почему же смерть именно этого должна меня как-то особенно взволновать?

Продолжая прижимать к себе сына, Уно встал на колени и с мольбой протянул руку к Анию:

— Я обещаю, я клянусь, я никогда больше не буду врачевать, только не трогайте мальчика.

— Поздно. Равновесие уже нарушено. И нарушили его вы, так что и исправлять положение — именно вам.

— Но…

— Дорогой мой, чего вы так боитесь? Это глупо и недостойно. В Ристаговы Подземелья рано или поздно попадает каждый из живущих. И не все там так страшно. Некоторым даже нравится.

— Но Леля…

— Нет-нет, Лелей Ристаг не интересуется. Ее час еще не настал. Только вы и ваш сын. Сегодня. Сейчас.

Аний взмахнул рукой, земля вздыбилась, корни дуба выскочили из плотной мокрой почвы и застыли, выгнувшись неровными дугами. Под ними приглашающе зачернел провал.

— Я не пойду, — по-детски прошептал Уно, на коленях отползая подальше.

— Не глупи, — буркнул Аний, незаметно оказываясь рядом.

Его пальцы вцепились лекарю в шею.

— Спасите! — безнадежно выкрикнул Уно, задыхаясь. Он ожидал услышать только очередную колкость от Алия, но тут в стороне раздались сочная ругань, хруст веток, топот, и на дорогу выскочил Тнлони. Он был одет уже не в больничную рубаху, а в кожаные штаны и легкий доспех; на поясе висели ножны.

— Оставь их в покое, пухляк, — прошипел разбойник, обнажая меч.

От неожиданности Аний разжал пальцы, и лекарь тут же воспользовался этим — закрывая собой Нои, перекатился в сторону.

— Право, не стоит нам мешать, — бесстрастно заявил посланник Ристага.

— Иди сюда, — насмешливо сказал Тилони. — Ну? Я… как это поют в балладах? А, томлюсь! Или трусишь?

По плясавшей на его губах усмешке было видно, что розовощекий юнец отнюдь не кажется ему опасным соперником.

— Ну? — повторил он.

Аний неторопливо осмотрел его — с ног до головы — и потянулся к любимому блокноту. Перелистнул несколько страничек, удовлетворенно кивая.

— Ах, вот мы и встретились, мой маленький запоздавший друг. — Он улыбнулся — почти ласково — и, шагнув навстречу противнику, легко потер ладонью о ладонь. Разбойничий клинок вздрогнул, как получившая шпоры лошадь, и шустро перелетел в руку Ания. Тот небрежно сунул его за пояс. — Мне в общем-то все равно. Будешь путаться под ногами — я и тебя прихвачу. Тилони выглядел не просто растерянным — на его лице была написана настоящая паника. Только всегдашняя самоуверенность не позволяла ему развернуться и дать стрекача, Я не дам Фрикса в обиду! — выкрикнул он, закрывая собой лекаря.

— Не давай, — пожал плечами Аний и резким движением переломил меч. — Сам возьму.

По спине Уно холодной стайкой побежали мурашки. «Что угодно, — думал он, — я отдам что угодно, чтобы спасти малыша. Лишь бы не оставлять Лёлю одну. Я заплачу любую цену. Любую. Лишь бы остаться живым, лишь бы продолжать лечить».

Словно почувствовав настроение отца, Нои захныкал, размазывая слезы по чумазому личику. «Любую. Любую, даже…»

Уно вздрогнул, потрясенный пришедшей в голову мыслью. Медленно встал, выпрямился, успокаивающе кивнул Тилони.

— Так-то лучше, — одобрительно произнес Аний, — Что ж, ваше благоразумие меня несказанно радует. В путь?

— Погодите. У меня есть предложение — Уже начавший спускаться в подземелье Аний остановился и изумленно посмотрел на него.

— Взаимовыгодное предложение, — торопливо продолжал лекарь, — вам ведь все равно, чьими жизнями будет восстановлено равновесие?

— Хочешь предложить в качестве жертвы своих родителей? — усмехнулся Аний. — Или вон того старика нищего? Не выйдет. Кто нарушил гармонию, тому ее и восстанавливать.

— Я восстановлю сам.

Брови Ания поползли вверх. Тнлони озадаченно смотрел на лекаря.

— До сих пор я дарил жизни, но, очевидно, пришло время сменить профессию. Я буду помогать вам сохранять равновесие. На постоянной основе.

Некоторое время царило полное молчание. Потом раздался громовой смех.

— Ах, хитрец, — хохотал Аний, — вот уж чего не ожидал… Хитрец, хитрец… Подожди меня здесь. Думаю, твое предложение придется Ристагу по душе. Ему нравятся хитрецы.

Продолжая бормотать что-то под нос, он скрылся в подземном ходе. Уно подмигнул Тилони, прижал к себе сынишку и облегченно перевел дух. Жизнь по-прежнему была прекрасна.

— Они наступают! — Пронзительный голосок мальчишки-связного вернул Уно к действительности. — Мечники ихние идут! Штук тридцать!

— Тихо-тихо. Ты уверен, что нападающих так много?

— Амной клянусь, Матерью всего сущего, — скороговоркой выпалил юный связной. Его глаза возбужденно блестели. — До сорока твердо счет знаю.

Уно вздохнул:

— Ладно. Беги тогда, скажи Тилони, что я сейчас буду.

Он легко поднялся с земли и отряхнулся. Глядя вслед несущемуся во всю прыть пареньку, поправил повязку на левом глазу. Потянулся, мечтательно улыбаясь.

Атаман разбойников, широко известный под именем Лукавый Финик, по-прежнему очень любил жизнь.

5. ОХОТА НА ДУХА

Лукавый Финик пинком распахнул дверь и, продолжая со смаком описывать следовавшему за ним Тилони наиболее ценные вещи из последней добычи, ввалился и трактир.

— А этот кубок золотой — чудо, просто чудо, уж поверь мне! — вещал атаман разбойников. — Чеканочка — высший сорт, тонкая, изящная… И камешки со вкусом подобраны. Никакой тебе дешевой бирюзы и бериллов, только сапфиры — крупные, чистые, загляденье.

Хитролицый Тилони кивал и плотоядно улыбался. Его пальцы сгибались и разгибались, словно он пытался подсчитать сумму, которую можно получить за столь ценную безделушку.

Остальные «Мохнатые Тараканы» переступили порог трактира почти одновременно — они шли плотной группой, посмеиваясь в предвкушении выпивки и обильного ужина.

— …Целиком слопаю, зажарь меня Ристаг — вслух мечтал один из них. — И еще — блинов пятерную порцию. С медом и орехами!

Его товарищи поддакивали и разжигали свой аппетит, вспоминая все лучшие блюда, что им доводилось едать.

Не дожидаясь распоряжений хозяина, к постоянным и щедрым на чаевые посетителям уже спешили служанки.

— И кнут! — остановившись посреди трактира, ораторствовал Финик. — Плетение! Изгиб при ударе! Щелчок! За этот щелчок можно отдать последний кувшин вина в неурожайный год! Кстати о вине… Эй, девочки, тащите всего самого вкусного, и побольше. Только… — Он запнулся на полуслове, и его губы сами сложились в улыбку: — О-о-о! Кого я вижу! Старый друг!

Разбойник перемахнул через стол, пробежался по нескольким лавкам и бесцеремонно обнял изумленно хлопавшего глазами Хёльва.

— Привет, Финик, — с трудом поздоровался юноша, когда разбойник отпустил его.

— И тебе того же, — отозвался тот и поправил повязку на глазу. — Как погляжу, все по злачным местам ошиваешься?

— На себя посмотри, — буркнул Хёльв. — Только жрешь и пьешь.

Стоявший за его плечом Лэррен поаплодировал кончиками пальцев.

— Мальчик голоден, потому и хамит, — пояснил он. Единственный глаз Финика изучающе вперился в эльфа.

— Эге! Еще один старый знакомый.

— Мимолетный, — усмехнулся Лэррен. — Мимолетный, но запоминающийся.

— Лэррен Эрвалла — Лукавый Финик, — представил Хёльв. — Рыцарь Мерлок.

Разбойник широко улыбнулся. Эльф поклонился, прижав руку к сердцу.

— И Риль Арбигейла, — добавил юноша, кивая на подошедшую чародейку.

— Прекрасная женщина с кувшином вина! — воскликнул Финик. — Есть ли на свете более приятное зрелище?

Риль хмуро смерила его взглядом:

— Намекаете на то, что я должна вас угостить?

— Не смею. — Финик закрыл ладонью лицо, изображая стыдливый отказ, и попятился, отбивая поклоны.

Чародейка невольно рассмеялась. Поставила кувшин рядом с блюдом с пирожками и уселась на скамейку, закинув ногу на ногу.

— А вы, как я понимаю, человек противозаконной профессии? Придорожный рыцарь? — спросила она, оправляя выбившиеся из сапог брюки.

— Мастер вооруженного грабежа? — доброжелательно уточнил Лэррен.

Финик поднял руки:

— Мы предпочитаем называть себя наемниками, но… Вы меня раскрыли. Сдаюсь на вашу милость, грозная госпожа. Если бы мои ребята не были столь голодны, я бы, пожалуй, подхватил их под крылышко и бежал отсюда во все лопатки. Но, боюсь, бедняги слишком истощены.

В подтверждение его словам со стороны длинного стола, занятого Мохнатыми Тараканами, донесся слаженный крик;

— Порося! Порося! Порося!

— Три штуки? — уточнила служанка.

— Лучше четыре, — поглаживая ус, сказал один из разбойников.

— И яичницу с салатом — чтобы веселее ждать было, — добавил присоединившийся к соратникам Тилони.

Хвойные глаза Риль расширились.

— Это все ваши? — Она кивнула на весело гомонящих молодцев.

Лукавый Финик приосанился:

— Мои. Правда, хороши? Здоровые, красивые — как на подбор! — Он взял со стола кувшин и принялся его распечатывать.

— Хороши, — рассеянно согласилась чародейка. Ее взгляд скользил по лицам разбойников, губы шевелились.

— Вы полагаете, эйне ма… — подался вперед Лэррен. — Думаете, что можно бы…

— Здесь все? Сколько их? — перебила его Риль. Финик удивленно посмотрел на нее.

— Около трех дюжин. — Он налил всем вина и повернулся к Хёльву. — Итак, рассказывай.

Волшебница прищелкнула пальцами, словно ей удалось сложить трудную головоломку.

— Я вас нанимаю! — Она вскочила, опрокинув стакан. Красное вино растеклось по скатерти, закапало на пол. — Сколько?

— Что — «сколько»? — не понял Финик, отодвигаясь от подбирающейся к нему красной лужи.

— Сколько возьмете? Главарь разбойников отхлебнул из своего стакана.

— Смотря за что.

— За нападение на сестер Всемилостивой Амны.

— На монахинь?

— Именно.

Смех разбойника быстро стих: сковавшая лицо Риль гримаса неудовольствия могла бы выморозить и пустыню.

— Вам нужна помощь?

— Скорее ему. — Риль положила Хёльву руку на плечо. Лукавый Финик допил вино и внимательно посмотрел на юношу. Потом перевел взгляд на чародейку, на Мерлока, на сосредоточенного Лэррена и вздохнул:

— Похоже, дело серьезное. Выкладывайте.

Лес был сосновый, негустой, с частыми проплешинами полян и опушек. Он начинался сразу за дверями трактира — сперва совсем редкий, похожий скорее на городской парк. Через десяток миль деревья придвигались друг к другу, выше поднимался укутанный снегом подлесок, и широкая, натоптанная дорога разбивалась на несколько троп поменьше.

Несмотря на мороз, местность не казалась вымершей: время от времени до отряда доносились голоса и звон бубенцов. Пробиравшиеся впереди разведчики докладывали о больших группах монахинь, охранявших подступы к замку колдуна.

— Пора начинать, — решительно заявил Лукавый Финик, выслушав очередной доклад. — Ближе подходить нельзя, а то эти курицы раньше времени нас заметят.

Мерлок кивнул со знанием дела.

— Сигнал — тройной свист? — уточнила сидевшая на корточках Риль.

— Точно.

— Не прозевать бы.

Лэррен стянул шрежки и подул на озябшие ладони.

— Не прозеваем, эйне ма, не волнуйтесь.

— Главное — чтобы мальчик не оплошал, — сказал Финик. — Хёльв? Хёльв! Ты меня слышишь?

Юноша не отозвался Он стоял на пригорке спиной к беседовавшим и неотрывно смотрел на вздымавшиеся над лесом башни. Даже теперь, осознавая, что перед ним иллюзия, Хёльв не мог не восхищаться их подавляющим величием и красотой.

— Парень! Ты что, уснул? — Увесистый хлопок по спине привел его в себя.

— Нет… Простите.

— Слышал, о чем мы говорили? Усек план?

— Знак к началу — свист? — неуверенно повторил Хёльв.

— Тройной свист, — ворчливо поправил его Лэррен.

— Я помню. Эльф вздохнул:

— Хотелось бы надеяться…

Лукавый Финик подошел к разбойникам, тихо повторил им распоряжения. Мохнатые Тараканы выстроились цепочкой и один за другим неслышно скрылись в лесу.

— Ристаг в помощь! — бросил на прощание их главарь. И добавил, встретившись глазами с Хёльвом: — Особенно.

Риль поднялась с земли, потянулась, разминая затекшие ноги:

— И нам пора.

Юноша тяжело вздохнул и шагнул с тропинки, давая дорогу.

— Да не делай такую кислую морду, — сказал ему Лэррен, натягивая варежки. — Понимаю, ты будешь по мне скучать, но, боюсь, наша разлука не будет слишком долгой.

— Главное — доберись до башни и найди способ вернуть монахиням Чистое Сердце, — проговорила Риль. — Не закрывайся. Помоги духу колдуна вести тебя — и все будет в порядке.

Хёльв кивнул. Он слышал это наставление уже раз восемь и запомнил его наизусть — слово в слово.

— Доверься ему. Фархе слишком стар и мудр, чтобы желать тебе вреда, — повторила напоследок чародейка и нырнула и заснеженные заросли ежевики.

— Валяй, братец, не подведи нас всех, — напутствовал эльф и последовал за ней.

— Удачи! — тихо сказал Мерлок.

Хёльв снова вздохнул, приготовившись ждать, но тут кусты зашевелились, и из белого переплетении ветвей вылезла Риль, Она крепко обняла юношу и снова скрылась.

— Что случилось? Что с тобой? — услышал ошеломленный Хёльв шепот Лэррена.

— Я не провидица, но… Ты был не прав, — тихо отозвалась волшебница.

— В чем? Почему?

— Наша разлука будет долгой, — сказала она. Оставшись один, Хёльв затянул потуже пояс и поправил заплечный мешок. Потом обхватил себя руками и сел на поваленное дерево.

Громкое сипящее ворчание раздалось сразу же, как стихли переливы разбойничьего свиста. Слева послышалось хорошо знакомое гиканье Мохнатых Тараканов и следом — истошный женский визг, справа замелькали вспышки, в небо поднялась гирлянда огней. Ворчание усилилось, сделалось оглушительным.

«Интересно, что там затеяла Риль? — подумал он и тут же оборвал себя. — Скорее, болван! Чего ждешь?

Хёльв побежал, и лес рванулся ему навстречу. Заиндевевшие ветви, стволы, покрытые россыпью хвоинок пригорки. Несмотря на зимнюю маску, он помнил эти места как собственную ладонь.

«Кажется, именно это дерево тогда ожило и начало меня хватать, пыталось свалить с ног».

«Здесь я отбивался от взбесившихся мухоморов».

«С того пригорка прискакал табун ополоумевших козлов».

Хёльв на минуту остановился прислушиваясь. Вокруг никого не было. Слева доносилось разбойничье уханье, звон оружия и треск ломаемых веток, справа — все то же непонятное ворчание и неразборчивые, но встревоженные выкрики сестер. Похоже, и Риль, и Мохнатые Тараканы справились со своей задачей — произвести побольше шума и отвлечь на себя монахинь. Теперь дело было только за Хёльвом.

— Ну… Вперед, — выдохнул юноша и рысцой понесся к оврагу.

Опоясывавший башню ров был полон снега. Хёльв провалился в него по пояс и медленно двинулся вперед, очищая себе путь руками. По мере приближения иллюзорная крепостная стена выглядела все более внушительной, у ее подножия теснились сугробы, с выступов свисали сосульки. Подойдя вплотную, Хёльв вытянул вперед руки, зажмурился, задержал дыхание и нырнул. Мягко прокатился по снегу и открыл глаза.

Над ним возвышалась башня. Основательная, сложенная из серого камня, она казалась надежной и крепкой, несмотря на рассекавшие ее трещины, на обвалившиеся зубцы.

— Последний приют, — прошептал Хёльв и вздрогнул: эти слова принадлежали не ему.

Он поднялся и нерешительно подошел ко входу. Потянул ручку на себя, отчаянно надеясь, что замок заклинило. Но дверь поддалась — легко и без скрипа открылась, приглашая войти внутрь.

Комната Фархе не изменилась: книжные шкафы, гобелены на стенах, раскрытые фолианты, манускрипты. Только лежавшее на полу тело исчезло. Ковер был совершенно чист, и Хёльв, присев на корточки, провел ладонью по жесткому, щекочущему кожу ворсу.

— Опять фокусы, проворчал юноша.

— Куда ж без них, — отозвался кто-то.

Хёльв вскочил и огляделся. Сперва он ничего не заметил, но потом на нижних ступенях лестницы замерцал огонек, и минуту спустя в комнату поднялся невероятно старый, весь какой-то усохший и сморщенный гном, облаченный в глухой зеленый сюртук до пят. Следом вышагивал огромный бурый кот самой наглой породы.

— Чего уставился, как отец-настоятель на аппетитную прихожанку? — произнес кот, располагаясь в единственном приличном кресле.

— Собственно, я… э-э-э… видите ли… — промямлил Хёльв. — Мне кажется, надо было прийти, чтобы…

— Видим-видим, — отозвался кот, — чего уж тут можно не видеть? Ты нашего колдуна убил?

Хёльв сглотнул и снова сел на пол.

— Расселся тут, — продолжал бурчать кот.

— Как это невежливо, — вставил гном, подбрасывая в камин поленья и шишки. Юноша так и не понял, кого тот упрекает — кота или его.

Разгоревшийся огонь выстрелил искрами, и по комнате покатилась теплая сосновая волна.

— Ну, тогда я пойду, — предложил Хёльв.

— Пойдет он. Думаешь, все так просто? — Кот грозно засопел, ожидая ответа.

— Я… Мне очень жаль, — еле слышно произнес Хёльв.

— Прежде всего, дорогой мой мальчик, ты жалеешь самого себя, — цинично усмехнулся кот, — и свою навеки утерянную непорочность.

Хёльв с обидой посмотрел на распоясавшееся животное:

— Я должен помочь хозяину этого замка… Этой башни.

— Да что ты? И как же ты собрался ему помочь? Воскресить его из мертвых?

— Вернуть Чистое Сердце монахиням. Чтобы он мог спокойно спуститься в Ристаговы Подземелья.

Кот презрительно фыркнул и накрыл морду хвостом.

— Спокойно? — Гном сел рядом с Хёльвом и посмотрел ему прямо в глаза. — О чем вы говорите, молодой господин?

— Мне сказали, что Фархе невольно нарушил клятву, и из-за этого Ристаг не принимает его душу.

— Это очень верно, — закивал гном, — и ваше желание помочь было бы достойно всяческих похвал, если бы…

— Если бы оно не являлось вынужденным, — закончил кот. — Магия Фархе вынудила тебя вернуться и вынуждает заботиться о выполнении чужого обещания. Но тебе не кажется, что отобранная жизнь стоит чуточку больше нескольких неприятных снов и путешествия по бездорожью?

— Что от меня требуется? — спросил Хёльв, зная наперед, что ответ ему не понравится.

Гном улыбнулся:

— Я служил у досточтимого колдуна несколько последних лет. Господин ничего так не хотел, как обзавестись учеником. К сожалению, уважаемый Фархе был слишком разборчив: один был для него слишком зелен, другой — слишком зануден, третий — слишком болтлив… Но сейчас у него нет выбора. Учеником станешь ты. Хёльв обмяк.

— Убив колдуна, вы, молодой господин, сами того не ведая, связали себя с ним и переняли часть его силы. — При этих словах Хёльв вспомнил туманные намеки баронессы Амель и удивленный, оценивающий взгляд Риль. — Эта сила поможет вам вернуть сестрам Чистое Сердце, призвать дух Фархе и начать обучение.

— А до тех пор, пока не сможешь называться чародеем — хоть и самым захудалым, — ты останешься здесь, — добавил кот.

Хёльв с ужасом посмотрел на гнома:

— Что же это получается? Я — пленник замка?

— Отчего же пленник? Можешь считать себя студентом-магиком Доступно?

— Доступно. Все-таки — пленник?

— Студент.

— Студент-пленник?

— Студент — он ведь всегда немного пленник, — заметил кот. — В общем, юноша, советую не тратить время зря. Судя по твоим округлым ушам, ты не эльф и пары тысячелетий у тебя в запасе нет. Располагайся, книги частично здесь, частично в подземелье… Иеронимус тебе поможет.

— Кто-кто?

— Иеронимус.

— Я. — Гном поклонился.

— Ты?

— Я, мой господин. — Гном склонился еще ниже.

— Я твой господин?

— Вы — мой господин, — подтвердил гном, почти уперевшись макушкой в пол.

— Ага. Я, значит?

— Вы, господин.

Кот, с трудом оторвавшись от угрюмого созерцания Хёльва, повернулся к Иеронимусу:

— Какая дивная сообразительность. Думаю, ты не будешь поспевать таскать книги из подземелья для такого способного ученика.

Хёльи нахмурился:

— Если я кому-то не нравлюсь…

— Ты что — хорошенькая кошечка, чтобы мне нравиться?

— Я тут не по своей воле.

— Зато по своей вине.

— Вы не можете меня тут удерживать!

Пламя в камине заволновалось, поднялось, вздулось парусом. Огненные язычки потемнели, стали багровыми.

— Мы тебя тут и не удерживаем. Тебя удерживает заклятие.

— Но это несправедливо! Это жестоко! — выкрикнул Хёльв дрожащим голосом.

— А убивать — не жестоко? Ты кем себя вообразил? Невинно страдающим дитятей? Святым? — прошипел кот, и в воздухе вокруг него заплясали крошечные злые молнии. — Ты лишил замок хозяина. Замок забирает тебя. Просто идеальная справедливость. — Он помолчал успокаиваясь и неожиданно мягко добавил: — В ходе сражения можно потерять палец или всю руку. Можно остаться без головы. Ты же лишился свободы. Бывает гораздо хуже, поверь мне. Бывает и куда более горькая и бессмысленная неволя.

— Вы вернете монахиням их святыню и станете учеником чародея — такова плата за ваш поступок, — добавил Иеронимус. И тут же поправился: — Точнее, учеником духа чародея.

Хёльв яростно помотал головой, отступая к дверям. Он понимал, что воздаяние справедливо, но капризная детская обида не позволяла ему это признать.

— Неправда! Неправда! — В уголках глаз собрались слезы. Подхватив с пола дорожный мешок, Хёльв откланялся: Всего хорошего, надеюсь, никогда не увидимся.

И выскочил из комнаты.

— Какой нервный молодой человек. — Кот равнодушно зевнул.

— До скорой встречи, господин, — попрощался Иеронимус.

Но юноша уже ничего не слышал: он затопал по лестнице, на ходу вскидывая на спину котомку, выскочил из башни в режущие холодом зимние сумерки, зябко поежился и рысью направился в сторону леса.

Первый раз Хёльв споткнулся, не одолев и половины пути до полуразрушенного забора. С трудом поднявшись, он сделал еще пару шагов, снова споткнулся и подняться уже не смог. Ноги жгло как огнем, при каждой попытке встать начинала так кружиться голова, что земля и небо сливались в одно черно-белое месиво. Плача от боли, Хёльв попытался ползти, цепляясь за сухие стебли травы, но руки тоже обдало невыносимым жаром, и он со стоном повалился на спину. Через мгновение боль отступила столь же неожиданно, как и появилась. Хёльв снова вскочил и тут же упал как подкошенный.

— Проклятый колдун, проклятый колдун, — повторял он сквозь слезы, безуспешно пытаясь встать.

С каждым разом жар становился все сильнее, и наконец, устав от бессмысленной борьбы, Хёльв сел на траву и с ненавистью уставился на башню. Ночь почти скрыла ее от глаз, виден был лишь покалеченный силуэт с одиноким огоньком окна.

Хёльв опустил веки и попытался расслабиться, но перед его внутренним взором возник колдун Фархе. Он стоял, скрестив руки на груди, — высокий, худой, с тревожным взглядом серых глаз, — а за его спиной виднелся массивный стол с мраморной столешницей и ряды полок, заставленных книгами, пробирками и колбами.

Хёльв очнулся. Полуразрушенная башня по-прежнему стояла на месте. Первые звезды неярко осветили ее древние стены, ветер медленно раскачивал плети серебристого плюща, но Хёльв внезапно подумал, что замок напоминает несчастного полубезумного старика, потерявшего детей и внуков и вынужденного доживать свой век в полном одиночестве. Хёльв снова вспомнил лицо колдуна, и его пронзила такая острая жалость, что стало трудно дышать. Он сидел на колком ковре из присыпанных снегом веток и чувствовал, как отступают злость и раздражение, сменяясь полным спокойствием. Книга… Так много книг, и вся жизнь на их чтение. Да и всякому ли выпадает честь стать учеником чародея?

Высокий темный силуэт на фоне звездного неба уже не казался чужим и отталкивающим, окошко призывно, по-домашнему подмигивало. Не отрывая взгляда от башни, Хёльв поднялся, полной грудью вдыхая свежий, пахнущий лесом воздух.

— В конце концов, надо же мне овладеть каким-то мастерством, — сказал он и медленно побрел обратно к развалинам замка

— Господин вернулся, — умилился Иеронимус, когда Хёльв снова оказался на втором этаже башни.

— Господин вернулся голодным, — веско добавил Хёльв оглядываясь.

За время его отсутствия обстановка в комнате ощутимо разрядилась: маленькие гневные молнии больше не плясали под потолком, пламя в камине приобрело обычный рыжий окрас, да и кот перестал напоминать разъяренного саблезубого тигра.

— Еще господин желает выяснить, как отобрать у хифании Чистое Сердце и как вызвать дух Фархе. Так что неси все книжки и записи на эти темы. Да поживее.

Сохраняя на лице светло-умиленную улыбку, Иеронимус проворно затрусил вниз по лестнице. Кот закашлялся.

— Да-да. Ты бы еще ногой топнул посильнее или кулаком по столу постучал — для пущей острастки.

Проигнорировав наглого кота, Хёльв удобно развалился на кровати.

— Есть лежа будешь? — неодобрительно пробурчал кот.

— Ага. И при этом — читать.

— Ишь ты. Такой молодой — и уже такой нахальный. Хёльв демонстративно скинул сапоги и устроился на кровати еще уютнее.

— Почему ты такой пыльный? — полюбопытствовал он, позевывая и блаженно шевеля пальцами на ногах.

Кот уселся на спинке кресла и принялся вылизывать лапы:

— По делам ходил.

— На мышей, что ли, охотиться?

— Не понимаю вашей иронии, молодой человек. Охота на мышей — это занятие для достойнейших, требующее полной ясности мышления, недюжинной смекалки, ловкости и отваги. — Кот так гордо вздернул нос, что сразу стало понятно: уж он-то обладает этими ценными качествами в полной мере.

— Я уже понял, что ты — просто какой-то сгусток достоинств, многоуважаемый. — Хёльв сдержанно улыбнулся. — Будет ли мне дозволено поинтересоваться твоим именем?

— Будет дозволено. — Кот милостиво кивнул. Юноша прижал руку к сердцу и изобразил элегантный лежачий полупоклон. Ему захотелось погладить, приласкать пушистого зверька, но что-то во взгляде кота не допускало никаких фамильярностей.

— Разрешите представиться: Хёльв, в прошлом — посудомойщик, флейтист и помощник дворецкого, — сказал он вместо этого.

— Цишер, кот.

— Простишь ли ты меня, любезнейший друг, за мое недостойное повеление пару часов назад? Я полностью признаю свою несомненную вину, как и твою полнейшую правоту.

Кот куртуазно отмахнулся мохнатой лапой:

— Право, не стоит извинений, милый юноша. Знавал я и куда больших невежд и хамов. — Он поежился, как от неприятного воспоминания. — Кстати, если тебя интересует, как управиться с хифанией, — пошарь на столе. Хозяин всегда держал эти записи под рукой — все ждал, когда выпадет шанс вернуть монстрицу.

Хёльв навострил уши.

— Книжица такая тонюсенькая должна быть, самодельная, — добавил Цишер. — Коричневой ниткой прошитая.

Дважды ему повторять не пришлось — юноша уже шелестел лежавшими на столе бумагами.

— Не то, не то, не то… О! Вот! — Он выхватил из стопки листов пожелтевшую тетрадь, раскрыл на первой странице и надолго замолчал вчитываясь.

Цишер не мешал ему — свернулся калачиком и, чуть шевеля хвостом, следил за выражением лица Хёльва.

— Вроде бы все просто, — заключил тот, дочитав последние строки. — Надо посвистеть — негромко — и тварюга заявится. Как я понял, дело не в свисте, а в моем желании ее видеть. Здесь написано, что хифания не может не откликнуться на призыв хозяина.

Он вопросительно посмотрел на кота. Цишер взмахнул хвостом:

— Все правильно, теперь ты ее хозяин.

— Угу, — не слишком радостно согласился Хельв, припоминая сны, в которых он видел созданное Фархе чудовище. — А она быстро прилетит?

— Полагаю, мгновенно. Зверюга-то под башней прячется. Лицо Хёльва вытянулось.

— Под башней? — с ужасом переспросил он.

— Именно. Под башней, — заверил его кот. — Так что не вижу смысла тянуть. Свисти.

Опасливо глянув на пол, Хёльв свистнул.

— Сейчас начнется, — хихикнул кот, — видывали мы это представление, и не раз.

Стены дрогнули, в шкафах заплясала посуда, попадали книги. Задребезжала забытая в жестяном стакане ложка. В окне мелькнула тень, могучие крылья закрыли звездное небо, и из темноты послышался низкий клекот.

— Прилетела, — одними губами прошептал Хёльв. Он осторожно подкрался к окну, открыл его и выглянул наружу.

Хифания парила совсем близко ~— всего в нескольких локтях. Ее круглые многоцветные глаза матово светились, отблески горящего в камине огня играли на чешуйках шкуры. Хёльв высунулся еще больше и разглядел Чистое Сердце: монстрица сжимала его в лапах.

— Бедненькая. Устала, наверное? Пора тебе и отдохнуть. Хифания ответила ему урчанием.

— Вот тебе последнее задание. — Хёльв положил руку твари на лоб, как учила тетрадь, сконцентрировался и выдохнул свою волю. — Интима, доригано, — услышал он и понял, что сам произнес эти слова.

Монстрица снова заклекотала, взмахнула крыльями и исчезла. Хёльв улыбнулся, представляя, как она летит к лесу, к лагерю матери Полонны, как кружит над перепуганными сестрами, как замораживает их костры, опрокидывает палатки и, наконец, наигравшись, сбрасывает Чистое Сердце в мягкий сугроб. Потом юноше вспомнились липа друзей — Лоррена, Мерлока, Лукавого Финика, Риль, — и он помрачнел.

— Ничего, чай, не на век здесь запираем. — Цишер словно угадал его мысли.

Пока Хёльв подбирал слова для ответа, кот соскользнул с кресла и подбежал к дверям: снизу раздались звон посуды и громкое кряхтение. По лестнице взбирался Иеронимус, с трудом балансируя подносом, нагруженным книгами вперемешку с тарелками и кувшинчиками. Взгромоздив поднос на стол, гном отер вспотевший лоб полотенцем и принялся накладывать на большое глиняное блюдо дымящиеся пухлые оладьи, обильно поливая их сметаной и вареньем.

Оладьи источали такой восхитительный аромат, что Хёльв невольно придвинулся ближе, потирая руки, а Цишер легко вскочил на стол и стал выразительно посматривать то на гнома, то на сметану. Разложив тарелки и приборы, Иеронимус налил Хёльву и себе пива, коту — сметаны и первым потянулся к ложке. На некоторое время воцарилось полное молчание. Голодный как волк Хёльв поспешно запихивал в рот оладушек за оладушком, время от времени прикладываясь к кружке.

— Уфф… — сказал наконец он и в изнеможении повалился на кровать, привлекая к себе пыльную стопку книг, принесенную Иеронимусом из подвала. Пора заняться вызовом духа Фархе.

Иеронимус с готовностью покивал.

— Посмотрим-посмотрим. — Хёльв осторожно сдул пыль с верхнего томика. — «Магия в вопросах и ответах».

Он вопросительно посмотрел на Иеронимуса. Гном пожал плечами. Хёльв перевел взгляд на Цишера. Тот сделал вид, что дремлет. Тяжело вздохнув, Хельв стал перебирать книги одну за другой.

«Справочник по современной магии»… Н-да… Издано триста семьдесят лет назад. «Колдовство для начинающих. Самоучитель в ста восьмидесяти томах. Том первый. Книга первая».

Юноша хмуро отложил в сторону увесистый фолиант. — «Помоги себе сам. Курс лекций для молодых знахарей»… А это как сюда попало? Иеронимус! У меня вид человека, нуждающегося в лечении? Ристаговы Подземелья, а это что?! «Полезные и простые обряды в картинках».

— Мой господин, вы же сами просили…

— «Чародейство для благонравных девиц», — яростно провозгласил Хёльв, потирая щетинистый подбородок.

Гном подхватил поднос с пустыми тарелками и поспешно ретировался вниз, испуганно оглядываясь на ходу.

— «Некоторые магические ритуалы в доступном изложении» — вот это, пожалуй подойдет. — Юноша зевнул и раскрыл книгу. — Приворотное зелье… Отворотное зелье… Обряд очищения… Вызов духов предков… Цишер! Кажется, я нашел! «Вызов духа, обитающего в жилище: в землянке, избе, монастыре, замке, дворце».

Цишер сонно засопел и прикрыл морду хлюстом.

— «Возьмите три лопаты свежего куриного помета и разбрасывайте его перед жилищем в течение часа. Затем закидайте помет землей, произнося ласковые слова о вызываемом духе. Соберите костер из всех имеющихся поблизости веток, прыгайте через него и зовите духа. Очистите сердце от скверны, поклонитесь жилищу, продолжая вызывать духа, Приготовьте духу трапезу из лучших продуктов и оставьте ее на пороге жилища. Обойдите жилище семьдесят семь раз, кланяясь каждому окну и продолжая призывать духа. Если вы обладаете должной силой и ваши помыслы были чисты, дух не замедлит появиться». — Хельв покачал головой. — Ну и обряд! Неужели безо всех этих мерзких ингредиентов нельзя обойтись? А, Цишер?

Кот делал вид, что крепко спит, Не дождавшись ответа, Хёльв вздохнул, неохотно встал с кровати и побрел искать гнома.

— Свежий, говоришь? — Хёльв подозрительно принюхался к содержимому ведра.

— Свежайший, мой господин! Не извольте сомневаться!

— Ну смотри мне. — Юноша потоптался на месте, внушительно помахивая ведром с куриным пометом.

— Да, господин, слушаю, господин. — Иеронимус бочком проскользнул к двери и исчез в башне.

Испытывая некоторую неловкость, Хёльв вышел на середину двора и запустил руку в ведро. Помет оказался липким и очень неприятным на ощупь, разбрасывался с большим трудом, так и норовя пристать к пальцам и штанам. За час Хёльв измучился так, что едва держался на ногах. Опустошив ведро, он принялся забрасывать помет землей.

— Хороший дух, славный дух. Милый, добрый дух, — с ненавистью бормотал юноша, орудуя лопатой.

Еще через час дело дошло до сбора веток, которых оказалось такое великое множество, что разожженный из них костер больше напоминал небольшой пожар. Когда пламя немного утихло, Хёльв начал скакать через огонь, громко взвывая:

— Приди, о дух! Я весь в томлении! Явись ко мне, уйми мои мученья!

Закончив прыжки, прокопченный, измазанный сажей, он направился ко входу в башню, отбивая на ходу поклоны.

— О прекрасный дух, я жду тебя! Светлый дух! — продолжал повторять он, спускаясь по лестнице в подвальный этаж.

Здесь начинался бесконечный, ведущий вниз коридор. На старинных бронзовых держателях в виде львиных лап креплись факелы, из которых горел каждый третий; откуда-то сладко тянуло ароматом свежеиспеченного хлеба.

Ориентируясь по запаху, Хёльв нашел просторное, хорошо освещенное помещение, стены, пол и потолок которого были выложены гладкой белой плиткой. На множестве резных полочек стояли банки с крупами и приправами, в углу потрескивала дровами раскаленная плита. Все пространство посреди комнаты занимал массивный широкий стол, застеленный мохнатой скатертью в разноцветный горошек. На столе лежал пышный каравай самого соблазнительного вида.

Обойдя кухню и вооружившись двумя тазиками и корзиной, Хельв нырнул в миниатюрную дверку, ведущую в кладовку. Обратно он вернулся нагруженный небольшим окороком, головкой сыра, пучком редиски, несколькими крупными яблоками, В тазиках размешалась копченая рыба и пирожки. Из корзины выглядывали бутылки с вином и пивной бочонок. Немного подумав, Хельв сунул туда же еще теплый каравай, сдернул со стола скатерть и устремился обратно наверх.

Добравшись до входа в башню, он расстелил на полу скатерть и художественно уложил на ней продукты, полюбовался творением своих рук, на всякий случай отбил пару земных поклонов и приступил к последнему пункту обряда — обходу башни. Ночь выдалась морозная, порывистый ветер кидал в лицо пригоршни острого снега, земля покрылась хрусткой корочкой. На двадцатом кругу Хёльва обуяла кипучая ярость против всего на свете, на пятидесятом — ярость сменилась тихой тоской, к концу же семьдесят седьмого круга он смирился и впал в философское безразличие.

Завершив последний круг, а вместе с ним и обряд, Хёльв некоторое время бесцельно топтался на месте.

Дух не появлялся.

Юноша мрачно обошел вокруг башни, заглядывая во все щели, обыскал темный холл, кухню, расположенную и подвале лабораторию и, так никого и не обнаружив, вернулся в комнату. Духа здесь тоже не оказалось, и Хёльв, обреченно вздохнув, повалился на кровать.

— Я тупица и бездарь, — горестно заявил он, обращаясь к потолку.

— Пожалуй. Умный человек не бросит такой хороший окорок на улице. Его же псы могут уволочь. Или волки, — произнес знакомый кошачий баритон.

— Так ритуал такой. «Приготовьте духу трапезу из лучших продуктов и оставьте ее на пороге жилища», — сумрачно процитировал юноша.

— А ты всегда так по-детски веришь каждому книжному слову?

Хёльв приподнялся на локтях. Цишер сидел на стопке книг и обмахивался хвостом. Его серые глаза лукаво искрились.

— «Приди, о дух! Я весь в томленье!» Очень трогательно, знаешь ли… Я чуть не прослезился.

Хёльву показалось, что в его голове гулко ударил колокол.

— Так дух Фархе — это ты?!

— Ну, помимо всего прочего…

— И ты всегда был тут? И тебя не надо было вызывать?

Цишер зевнул, продемонстрировав острые зубы:

— Я сразу понял, что ты на диво сообразителен.

— Но как?..

— Мне повезло. — Кот усмехнулся. — Если, конечно, покойнику уместно говорить о везении. Настоящий Цишер — мой любимый котяра — был очень стар и жил только благодаря поддерживающей магии. Он умер сразу вслед за мной — а Ристаг вышвырнул меня в его тело.

По спине Хёльва побежали мурашки.

— Лучше иметь хоть какую шкурку, чем никакой, — безмятежно сказал кот. — Так я могу говорить, ходить, смотреть. Мои возможности сильно ограничены, но быть бесплотным духом много, много хуже.

В комнату неслышно шагнул Иеронимус, поправил свечи, пошевелил поленья в камине.

— Откуда же тогда эти книги? Ритуалы? Это все не имело смысла? Это все было зря? — При воспоминании об эпопее с пометом Хёльв чуть не заплакал.

— Почему же зря? Считай, что это было своего рода испытание на брезгливость. Выгляни в окно — двор прибран, мусор сожжен. Ужин готов и ждет своего часа. — А книги?

— Что «книги»? — Цишер слегка смутился. — Ну наколдовал я тебе несколько книжечек. Может старый колдун позволить себе небольшое развлечение раз в пятьдесят лет?

— Значит, это твое творение? — Хёльв извлек из стопки книг позолоченный томик «Чародейства для благонравных девиц».

— А что? Тебе не понравилось? Мне показалось, что в тебе что-то есть от благонравной девицы. — Цишер ловко соскочил со стола, уворачиваясь от летящей в него чернильницы. — Разве нет? Ну самая малость…

Они сидели на подоконнике; Хёльв — опираясь спиной об угол проема и притянув к себе колени, кот — строго выпрямившись, вытянув хвост стрункой.

— Итак завтра начинаем, — сказал он.

От необратимости этих слов сердце Хёльва подскочило вверх, а потом ухнуло вниз, как на качелях.

— А это надолго? — отважился спросить юноша.

— От тебя зависит. От твоего усердия, способностей.

— Ясно. — Хёльв вздохнул.

— Ты куда-то торопишься? — ехидно поинтересовался кот.

— Я… — Хёльв замялся. — Мне бы друзей предупредить.

— Так предупреди. Пошли письмо, расскажи, что произошло.

Из комнаты послышалось невнятное пение: подметавший пол Иеронимус тянул себе под нос заунывный гномий гимн.

— Написать-то несложно, а отправить? Не верится, что сюда часто заглядывают купеческие обозы…

— А ты с гонцом пошли, — предложил кот. Хёльв наморщил лоб:

— С тобой? С Иеронимусом?

— Не угадал. — Кот царапнул лапой раму, потянулся. Тоже мне, нашел скороходов.

Ночь за окном потемнела, стала совсем уж непроглядной. Могучие крылья разметали падавшие с неба снежинки, когти скребли по полке башенной стены.

— Хифания! — воскликнул юноша.

— Дошло наконец. Что, подходящий гонец для начинающего колдуна? Конечно, не гельмар, о котором ты так мечтал…

— Даже лучше! Быстрый и… За сохранность послания можно не бояться! — отозвался Хёльв.

Он спрыгнул с подоконника и бросился к столу — писать письмо.