Павел Александрович Бестужев, младший брат знаменитого декабриста Александра Бестужева-Марлинского и декабристов Николая Бестужева, Петра и Михаила Бестужевых, воспитывался в Петербурге, в артиллерийском училище, и был уже в офицерском классе, когда произошло декабрьское восстание, в котором приняли участие четверо братьев его. Все четверо арестованы. Спустя несколько месяцев арестован и Павел Бестужев. Предлогом послужила найденная у него книжка «Полярной звезды», альманаха, который издавали брат его Александр Бестужев-Марлинский вместе с Рылеевым. Семнадцатилетнего юношу заключают в Бобруйскую крепость, а через год переводят юнкером на Кавказ, где он сражается с отличною храбростью в персидском и в турецком походах и, между прочим, участвует во взятии Арзрума. Под Карсом Павел встречается с братом Петром, тоже сосланным на Кавказ. Под Ахалцихом судьба разлучает их снова. И снова они встречаются – в Тифлисе, у Грибоедова. Вскоре к ним присоединяется брат Александр, которого перевели на Кавказ из Сибири.
      После окончания походов в Тифлисе оказались одновременно, кроме братьев Бестужевых, и другие участники декабрьского восстания – Михаил Пущин, Оржицкий, Мусин-Пушкин (моряк) и граф Мусин-Пушкин, Кожевников, Вишневский, Гангеблов, которые проживают тут законно и незаконно. К их компании примыкают гвардейские офицеры, прикомандированные к кавказским полкам. Они постоянно видятся с Чавчавадзе, дом которого всегда открыт для гостей, каждого встречает здесь радушный прием. Но тут начальство опомнилось. Декабристов рассылают по гарнизонам.
      Даже в кавказской ссылке Бестужевы не оставляют литературных занятий. Не говорю о Марлинском. Он навсегда прославил себя в истории своими блистательными романтическими рассказами о кавказской войне и о горцах. Но пишет и Петр Бестужев. И Павел, который напечатает потом в Петербурге страстную полемическую статью в защиту народов Кавказа.
      Проявился его талант и в другом: Павел Александрович Бестужев изобрел прицел к пушкам, который был введен во всей артиллерии под наименованием «бестужевского прицела». Это дало ему чин поручика, орден и разрешение вернуться в Россию. Но по приказу царя за ним учрежден самый строгий надзор. В Петербурге Бестужев фактически стал редактором «Журнала для чтения воспитанников военно-учебных заведений» и в год смерти Пушкина перепечатал на страницах этого органа отрывок из пушкинского «Путешествия в Арзрум», а еще раньше – статью о военных действиях на территории азиатской Турции в 1828 – 1829 годах, автор которой с похвалою упоминает имя генерала А. Г. Чавчавадзе.
      Вот что пишет Василии Завелейский о встречах с Павлом Бестужевым:
      «Павел был молодой человек – высокий, тонкий, красивый собою и большой остряк; мы валялись (от смеха) по коврам, постланным в саду, где почти всегда обедали; его остроты были очень милы, никого не кололи, но заставляли хохотать до слез. Он был тогда возвращен, по просьбе своей матери, из-за Кавказа, где он служил юнкером Куринского егерского полка. Кажется, он был сослан туда вместе с декабристами. Помню, что во время этих обедов иногда пели и плясали цыганки. Веселое было время!»
 
      К сведениям нашим о Павле Бестужеве эти строки прибавляют немногое. Но самый факт, отмеченный Василием Завелейским, важен. Он служит подтверждением тех коротких дружеских отношений, которые установились с декабристами, и прежде всего с Бестужевым, у Чавчавадзе и у этих русских людей еще тогда на Кавказе, в Тифлисе.
      Теперь уже нетрудно сделать окончательный вывод, что интересы и взгляды этих «кавказцев», собиравшихся у Петра и Михаила Демьяновичей, отвечали интересам и взглядам самого Чавчавадзе. Иначе не стал бы он с ними так неразлучно дружить. Более того: близкие отношения его с сотрудниками Петра Завелейского могут только служить подтверждением их прогрессивных взглядов.
      Итак, отношения, завязавшиеся с ними у Чавчавадзе в Тифлисе, продолжены в Петербурге, куда к 1834 году возвратились почти все чиновники Завелейского, служившие в грузинской казенной экспедиции. Правда, в Тифлисе остался Зубарев – фигура достаточно интересная. Из вольноотпущенных крестьян родом, Дмитрий Елисеев сын Зубарев в 1812 году, как сказано в его формуляре, вступил «в московскую военную силу рядовым» и «за отличие под Бородиным произведен в унтер-офицеры» (десятилетним ребенком!). Впоследствии он окончил Московский университет по словесному отделению, печатался в столичных журналах. Потом послан в Грузию, где зачислен в казенную экспедицию, и занимается камеральными описаниями. Ныне имя его вспоминается только в связи с историей комедии Грибоедова «Горе от ума». Ибо прежде чем эта пьеса была представлена на московской и петербургской сценах, ее разыграли любители сперва эриванские, а потом и тифлисские. Тифлисский спектакль состоялся в январе 1832 года в доме брата прославленного полководца Багратиона – Романа Ивановича. Зубарев играл Чацкого. После спектакля в газете «Тифлисские ведомости» появился отчет, подписанный псевдонимом «Гаретубанский пустынник». «Гаретубанский пустынник» – это тот же Дмитрий Елисеевич Зубарев. Напечатать отчет о спектакле ему было тем проще, что в 1832 году он был одним из редакторов этой газеты. А главную роль в тот год играл в ней Григорий Гордеев – Гордеев, который напечатал в газете записку Грибоедова о «Российской Закавказской компании» и назвал этот план «исполинским», который помещал под буквами «А. Б.» произведения опального Александра Бестужева. Гордеев, который выступил в «Тифлисских ведомостях» с опровержением клевет на Грузию и грузинский народ, напечатанных в столичном журнале. Теперь остается добавить, что Григорий Гордеев тоже чиновник грузинской казенной экспедиции, тоже один из соавторов «Обозрения российских владений за Кавказом». Если еще назвать имена Александра Яновского и Николая Флеровского, то нам уже будет известен весь «авторский коллектив» этого капитального экономического труда.
      Однако познания друзей Чавчавадзе и Завелейского, приобретенные в годы их службы в Грузии, не ограничились в Петербурге участием в этом важном коллективном издании. Можно пойти несколько дальше и заглянуть в «Энциклопедический лексикон».
 

 
      В 1834 году петербургский издатель Адольф Плюшар задумал выпустить многотомный «Энциклопедический лексикон». К участию в этой первой русской энциклопедии решено было пригласить лучшие научные и литературные силы России. Главным редактором на общем собрании сотрудников был выбран Николай Иванович Греч. Первый том вышел в 1835 году. Особое внимание редакция обращала на русскую часть издания – на статьи по русской словесности, русской истории, законоведению русскому, по географии России, ее экономике, много места отводилось жизнеописаниям русских людей.
      Рекомендуя географические статьи «Лексикона», редакция заверяла, что «каждая часть России обработана в сем отношении сотрудниками, бывшими на местах, ими описываемых… статьи о Кавказе…»
      Остановимся, чтобы обратить внимание на две знакомые нам фамилии:
      «…Статьи о Кавказе сообщены В. Н. Григорьевым и В. С. Легкобытовым, занимавшимися исследованием и описанием Кавказа по поручению начальства».
      Если же заглянуть в перечень подписчиков, то мы без труда обнаружим еще одно знакомое имя: «Генерал-майор князь А. Г. Чавчавадзев».
      Статьи о Кавказе для «Лексикона» Плюшара пишутся в годы, когда А. Г. Чавчавадзе – знаток Кавказа, высокообразованный человек, владеющий грузинским, русским, иностранными языками,- живет в Петербурге общим хозяйством с В. С. Легкобытовым, когда они вместе читают; газеты, обсуждают все новости. И, естественно, говорят о статьях, предназначенных для печати. Может ли быть сомнение в том, что Чавчавадзе просматривает эти статьи, подает советы друзьям…
 

ДАВАЙТЕ ПОДУМАЕМ!

 
      Если Василий Завелейский, скромный министерский столоначальник, по протекции дяди мог попадать на литературные вечера в доме Греча, мог ли прославленный генерал, тесть Грибоедова, крупный поэт А. Г. Чавчавадзе, живя в Петербурге целых три года – половину 1834-го, 1835-й, 1836-и, половину 1837 года,- мог ли он не видеть никого из писателей? Нет! Это просто еще не исследовано: поверить в это нельзя!
      Вспомним: именно в 1836 году, когда Чавчавадзе находится в Петербурге, Пушкин печатает в «Современнике» свое «Путешествие в Арзрум». А в предисловии к нему упоминается генерал Чавчавадзе. II вот мы должны уверить себя, что за три года Чавчавадзе ни разу не встретился в Петербурге с Пушкиным. Даже если бы они были незнакомы между собою, три года – очень значительный срок. Но ведь имеются веские основания считать, что они и прежде были знакомы. Они могли и должны были встретиться в 1829 году, когда Пушкин, совершая путешествие в Арзрум, на две недели останавливался в Тифлисе и, как он пишет, «познакомился с тамошним обществом».
      Пушкин не называет имен, но мы-то знаем, кто был виднейшим лицом в тогдашнем тифлисском обществе!
      А. Г. Чавчавадзе.
      На обратном пути Пушкин снова останавливался в Тифлисе. И его приглашали в гости наперебой. «Здесь остался я несколько дней,- пишет Пушкин,- в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел я в садах, при звуке музыки и песен грузинских».
      Это было две недели спустя после похорон Грибоедова. И Чавчавадзе в те дни находился в Тифлисе. Это уж нам точно известно. Правда, тогда над его домом тяготел траур, но именно потому Пушкину, хорошему знакомому Грибоедова, надлежало нанести визит его вдове и его тестю и выразить им сочувствие. Если бы он даже и не был с ними знаком – этого требовало уважение к грузинским обычаям и дружеские чувства к убитому. Это соображение высказал наш великолепный поэт – покойный Г. Н. Леонидзе. Пушкин восхищался умом Грибоедова, писал о нем как о человеке необыкновенном и выдающемся деятеле государственном. Имя его Пушкин ставил среди первых поэтов.
      Тифлис в ту пору – маленький город, если сравнивать его с современным: около двадцати тысяч жителей. Известно, что Пушкин в Тифлисе обедал у Прасковьи Николаевны Ахвердовой, ближайшего друга этой семьи. Чавчавадзе жили вместе с ней в ее доме в продолжение пятнадцати лет. Это она воспитала Нину, сосватала ее с Грибоедовым. Сопоставляя все эти данные, думаешь: Пушкин должен был познакомиться с Чавчавадзе, даже если бы раньше и не был знаком! Но ведь они могли встречаться и раньше – еще в ту пору, когда Пушкин учился в Царскосельском лицее, а Чавчавадзе служил в царскосельских гусарах вместе с П. Я. Чаадаевым, П. П. Кавериным, к которым Пушкин убегал, чтобы провести время в пылких беседах. Чавчавадзе перевел на грузинский язык пушкинские стихи – «Цветок», «Пробуждение», «Анчар», «Обвал», вступление к «Медному всаднику»… Нет. Просто еще не найдены прямые доказательства знакомства Чавчавадзе с Пушкиным! Но ведь и не все еще обнаружено, не все исследовано, прочтено – мемуары и письма людей того времени, которые могли знать поэтов. Нашлись же записки Василия Завелейского. И другие найдутся! Уверен! Сколько в одних государственных наших архивах лежит еще не прочитанных писем – тысячи, десятки тысяч и сотни, а изучена лишь малая часть… А сколько существует семейных архивов, неизученных воспоминаний и дневников!…
      Кстати: в то самое время, когда в Петербурге живет Чавчавадзе, туда чуть не каждый день приезжает из Царского Села Лермонтов. Лермонтов бывает у своей тетки Прасковьи Николаевны Ахвердовой. В 1830 году она переехала в Петербург (это стало понятно, когда я попал в Актюбинск и нашлось неизвестное лермонтовское письмо). На петербургский адрес Ахвердовой поступают из Тифлиса письма для Чавчавадзе. Лермонтов в 1836 году собирался с бабушкой поселиться в ее петербургской квартире. Как утверждать после этого, что Чавчавадзе в Петербурге не мог встретиться с Пушкиным, с Лермонтовым? Можно ли нам успокоиться и отказаться от поисков? Разумеется, нет! Но…
 
      Выдержки из дневника Василия Завелейского кончились. И на этом должен сегодня окончиться наш рассказ!
 

 

1

 
      Для того чтобы рассказать, зачем я доехав в Швейцарию, придется начать издалека.
      Вы знаете: в 90-х годах прошлого века идеологи либерального народничества, любившие называть себя друзьями народа, печатали в «Русском богатстве» одну за другой статьи, в которых искажали учение Маркса, в неверном свете представляли взгляды русской социал-демократии.
      И вот приехавший из Самары двадцатитрехлетний Владимир Ильич Ульянов, войдя в один из петербургских марксистских кружков и вскоре став признанным руководителем петербургских марксистов, проанализировал серию статей народников Михайловского, Кривенко и Южакова, стал развивать положения, о которых уже докладывал в самарском кружке, и в 1894 году написал глубочайший труд, где подверг резкой критике народников, всю совокупность их идейных и экономических взглядов. Вы знаете эту ленинскую работу. Она называется «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» Ленин показал в этом труде, что будущее России принадлежит рабочему классу, и впервые провозгласил неизбежность в России победоносной коммунистической революции.
 
      Работа состояла из трех частей: в первой Ленин выступал с критикой статей Михайловского, вторая часть заключала полемику с Южаковым, третья опровергала писания Кривенко.
      Решено было распространить этот труд. Но как? За дело взялся студент Петербургского технологического института Алексей Александрович Ганшин вместе со своими московскими друзьями и родственниками – студентами Масленниковыми. Ленин передал Ганшину рукопись. Ее перепечатали на машинке,- изготовили из нее три тетрадки в половину писчего листа. А затем размножили этот машинописный текст на автокопиисте или мимеографе. Работа осуществлялась во Владимирской губернии, в имении отца Ганшина – Горках (ныне это Ярославская область), а позже – в Москве. Но изготовлены были тогда только два выпуска, содержащие полемику с Михайловским и Южаковым. Третий остался ненапечатанным.
      Одновременно в Петербурге шло размножение той же работы на гектографе. Петербургские копии заключали в себе уже все три выпуска. В общей сложности первый выпуск, по мнению специалистов, насчитывал около двухсот семидесяти пяти экземпляров, второй, считается, около ста пятидесяти, а вот третий был оттиснут только в пятидесяти. Чтобы сбить полицию с толку, на обложке этих петербургских оттисков было указано: «Издание провинциальной группы социал-демократов».
      Напечатаны были эти тетрадочки на желтоватой бумаге. И в среде социал-демократов – первых читателей этой работы Ленина – назывались «желтенькими тетрадками».
 
      Поскольку полиция зорко следила за выпуском нелегальных изданий, передавались эти тетрадки из рук в руки с соблюдением всевозможных предосторожностей. И только проверенным людям. Хранить эту литературу было опасно. С конца 90-х годов эти тетрадки полностью исчезли из обращения. Когда после Октябрьской революции. стали искать эту ленинскую работу, оказалось, что ни рукописи нет, ни одной копии до нас не дошло. В конце 1922 года были найдены первая и третья части из тех, что были изготовлены на гектографе. Вторая же часть, с критикой народника Южакова, исчезла. Впоследствии еще два раза были обнаружены «желтенькие тетрадки», и снова – первая и третья части. А вторая так и не найдена. До сих пор. Возникли даже сомнения: был ли переведен на гектограф второй выпуск замечательного ленинского труда?
      Эти сомнения поддерживаются тем обстоятельством, что из пятидесяти экземпляров третьего выпуска найдены три, а второй, коего изготовлено было, как считается, почти полтораста, не обнаружен ни разу. Так был ли он издан тогда?
      Но тут следует обратить внимание на то, что эти сомнения зародились несколько десятилетий спустя с того времени, когда размножался текст ленинского труда. И что до этого ни у кого из сподвижников Ленина не возникало даже сомнения в том, что работа была размножена целиком и содержала в себе все три части.
      С каждой новой находкой первой и третьей тетрадей возрастает сомнение в существовании второй. Психологически это совершенно понятно. Но в тексте и первой части и заключительной Ленин неоднократно ссылается на вторую; без нее труд был бы неполон. И достаточных оснований считать, что в 1894 году размножались только фрагменты этого основополагающего ленинского труда, а не весь его текст целиком,- таких оснований нет. При этом важно иметь в виду, что из оттисков, изготовленных Ганшиным и Масленниковыми во владимирских Горках и в Москве, до нас не дошла не только вторая часть, но и первая. И если бы не было параллельных петербургских оттисков на гектографе, то и первая часть ленинского труда осталась бы нам неизвестной. Это, однако, не означало бы, что первого выпуска не существовало в природе.
      И поэтому есть все основания не соглашаться с темп, кто сомневается в существовании копии второй части, направленной Лениным против политико-экономических взглядов народника Южакова. Тем более что, по всему судя, вторая тетрадь из тех, что были размножены на гектографе, была известна жандармам. Вот почему с особой настойчивостью надо продолжать поиски второй части, равно как до сих пор не разысканного ленинского автографа.
      С того времени, как я впервые прочел ленинскую работу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» и, заглянув в примечания, узнал, что текст второго выпуска не обнаружен, я никогда об этом не забывал. Знал, что собиратели ленинского архива ищут это утерянное звено, что существует целая литература о том, когда писалась и как распространялась работа и каково было содержание утерянной части. Но дело это требует не только весьма тонких соображений. Оно требует больших специальных познаний. И я не включался в него.
      Но вот однажды зимой, в Кисловодске, в санаторий «Красные камни», где я лечился, приехал из Орджоникидзе, чтобы меня повидать, старый мой друг, талантливый исследователь лермонтовской поэзии Девлет Азаматович Гиреев. Родная тетка его живет в Кисловодске, Гиреев предложил мне ее навестить.
      – Она говорила, что твой отец был известным петербургским адвокатом до революции. Она, оказывается, знала его, слышала его речи. Пойдем на полчасика!
      Пошли. Купили коробку конфет.
      Тетушка Девлета Гиреева – Вера Георгиевна Пеховская – милая, живая, радушная. Интересная собеседница. Ну… отец был, конечно, много лучше меня,- этого она скрыть не могла,- и внешне был презентабельнее, и гораздо моложе, чем я теперь. Она знала его совсем юной девушкой, когда жила в Петербурге, встречала в доме Юрия Макаровича Тищенко, с дочерью которого была очень дружна.
      – А вы что? Жили у Тищенко? – спрашиваю.
      – Нет,- сказала Вера Георгиевна.- Я воспитывалась в семье Южакова.
      – Южакова?
      – Да, Сергея Николаевича.
      – Он к «Русскому богатству» отношение имел?
      – Самое близкое. В большой дружбе был с Короленко.
      – А умер когда? В девятьсот десятом году? – говорю.
      – Да, в девятьсот десятом!
      И тут у меня в мозгу что-то зажглось: ведь в южаковской библиотеке могла находиться та часть гектографированного издания ленинского труда, которая была направлена как раз против него, Южакова. Социал-демократов преследовали, им хранить тетрадки, призывавшие к революции, было опасно. А Южаков предлагал добиваться у правительства легальных реформ. Он мог не опасаться жандармов, ему не страшен был обыск, он мог безопасно хранить у себя направленную против него ленинскую работу.
      – А библиотека его,- спрашиваю,- куда девалась, не знаете?
      – О, библиотека была у него огромная! Он ведь издавал энциклопедический лексикон, был всесторонне образованным человеком. Библиотека перешла к его сыну Николаю Сергеевичу. А когда Николай Сергеевич переехал в Швейцарию, библиотеку увез с собой.
      – Когда это было?
      – Да вскоре после смерти отца, Сергея Николаевича, еще до той мировой войны.
      – И что, в Россию Николай Сергеевич не возвращался?
      – Нет, он остался в Швейцарии. А уж после революции я точных сведений о нем не имела.
 
      …С того дня Швейцария застряла в моей голове. И стремление найти утраченную часть ленинского труда крепло во мне все больше и больше.
      Я обратился в Союз писателей. Обратился в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Меня поддержали. В институте напомнили, что вторую часть «Друзей народа» ищут давно, что насчет ее гектографированного экземпляра существуют сомнения. Однако все обсудили, признали, что поиски южаковской библиотеки следует обязательно предпринять.
      Конечно, мало вероятия было рассчитывать на встречу в Швейцарии с человеком, покинувшим Россию почти шестьдесят лет назад, и притом в зрелом возрасте. Естественнее было бы допустить, что его нет на свете, не говоря о том, что еще раньше он мог и покинуть Швейцарию, мог уступить свою библиотеку другому, распродать ее, наконец. Сложность этого поиска и в том еще заключается, что на «желтеньких тетрадках» нет имени автора, только название «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Но, увы, это название ничего не может сказать тому, кто не читал Ленина, а тем более не знает русского языка. Словом, сложностей можно было представить себе достаточно.
 
      Пятнадцатого ноября 1969 года я вылетел по маршруту Москва – Вена – Цюрих вместе с Зинаидой Алексеевной Левиной. Она работает в Институте марксизма-ленинизма более тридцати лет, специальность ее – биография Ленина.
      В Швейцарии бывала уже. Под ее редакцией вышла книга «Ленин в Женеве», подготовлена к печати книга «Ленин в Берне и Цюрихе». Я понимал, что это спутник незаменимый, способный на месте, без книг и без консультаций, решить любой из вопросов, которые могли возникнуть у меня в ходе поисков. Но сверх того она оказалась еще очень контактным и умным, энергичным, милым и жизнерадостным человеком. Работать и путешествовать с ней необыкновенно легко.
      В продолжение двадцати трех дней впервые знакомился я со страной, известной мне дотоле по изображениям и книгам. Порой, однако, казалось, что я ношу ее в памяти. В Кларане, высоко над Женевским озером, Чайковский инструментовал «Евгения Онегина», здесь же, в Кларане; написал свой знаменитый скрипичный концерт. В Цюрихе жил Рихард Вагнер. Близ Люцерна рождалось его «Кольцо Нибелунгов». Пребывание в Швейцарии побудило Льва Николаевича Толстого написать свой «Люцерн».
      Неподалеку от Люцерна – вилла, где жил и творил Рахманинов. В Лугано похоронен дирижер Бруно Вальтер. В Женеве родился великий Руссо, побывал Байрон. Замок Шильон на Женевском озере вдохновил его на создание поэмы про шильонского узника. Рядом, в Веве,- вилла Чаплина. На вилле «Ольга» в Вильнёв трудился Ромен Роллан. Мы знаем Швейцарию по книгам швейцарских писателей начиная от Конрада Фердинанда Майера до Дюрренматта, по романам Хемингуэя, Томаса Манна и Федина. И, конечно, всегда вспоминаем о том, что именно здесь, в Женеве, с 1865 года выходил «Колокол», который издавали Герцен и Огарев, что здесь была их «Вольная русская типография». Что именно тут зародилась и потом стала печататься «Искра», которую редактировал Ленин. Что здесь, в Швейцарии, в общей сложности он провел около семи лет.
 
      Представление о Ленине «там, в эмиграции», превращается тут в «здесь, в Женеве», на старинной и узкой Гранд-Рю, в «Сосиете де Лектюр» – в «Обществе любителей чтения», где он занимался, делал выписки, снимал книги с этих вот полок, сидел за этим столом, расписывался в этой книге…
      И без всяких усилий воображения Ленин является перед вашим мысленным взором живой, совершенно живой, в различных поворотах,- стремительный и спокойный, сосредоточенный и общительный, бесконечно деликатный и скромный и в то же время страстно-непримиримый к врагам и ко всем, кто словами о революции и народе маскирует леность мысли, нерешительность, неискренность, половинчатость, трусость. В Цюрихе жаль уходить от дома на Шпигельгассе, 14, где у сапожника Каммерера Ленин и Крупская снимали комнату в последний период своего пребывания в Швейцарии. В 1928 году этот дом был отмечен мемориальной доской. Переулочек узкий, крутой, но перед ленинским домом – ровное место и маленькая квадратная площадь. Дома почти все старинные – XV век, XVII. На многих – мемориальные доски. В соседнем в 1837 году скончался Георг Бюхнер, юный писатель, что создал «Общество человеческих прав» и бежал из Германии, сочинив воззвание к крестьянам, слова из которого: «Мир хижинам, война дворцам»,- стали навсегда революционным призывом.
      В XVIII веке чуть дальше, в этом же переулке, жил знаменитый Лафатер, физиономист, вошедший в историю с легендой о том, что по чертам лица мог предсказывать судьбу человека. Тут гостил H. M. Карамзин, рассказавший об этом в «Письмах русского путешественника». На доме, замыкающем переулок, доска в память великого педагога Иоганна Генриха Песталоцци; наискосок – кабаре «Вольтер», где в годы первой мировой войны собирались художники и писатели-«дадаисты», представлявшие модное декадентское течение тех лет. А вообще старый Цюрих – район рабочих, мастеровых, мелких служащих, мелких торговцев, людей недостаточных. Здесь Ленину было проще жить – и по средствам, и люди его окружали простые, люди труда.
      Тут – в Женеве, в Берне, в Цюрихе, в Лозанне – обнимаешь в представлении своем подвиг жизни Ленина, жизни вдали от России, ради нее, ради ее великой судьбы, ради будущего, ради тех, чьим трудом живет человечество, у кого украдены достижения трудов. С ясностью думаешь о подвиге этом ради идеи, овладевшей им с юных лет.
      И Швейцария становится в нашем представлении еще более значительной, ибо особое красноречие обретают для нас ее города, ее улицы, ее дома, названия, маршруты, ландшафты. Целые периоды ленинской жизни и истории выпестованной им партии обретают здесь удивительную конкретность и воплощаются для нас не только во времени, но и в пространстве.
 

 
      Поиск наш осложняется тем, что Швейцария состоит из двадцати двух кантонов. И в каждом – свой архив, свой учет и своя кантональная библиотека. Правда, федеральная полиция тоже ведет учет населения, но архивы свои хранит в течение двадцати лет. Поэтому с ее помощью можно выяснить только одно: находился ли Южаков в Швейцарии с сорок девятого по шестьдесят девятый год, Или не находился. Обо всем этом я узнал в Берне, в федеральном полицейском управлении, куда меня привез наш вице-консул Владимир Михайлович Карсов. Выражая ему благодарность, хочу тут же добавить: при словах «мы», «мы с Левиной» – каждый раз надо иметь в виду помощь наших дипломатических работников – посла Анатолия Семеновича Чистякова, Зои Васильевны Мироновой, возглавляющей в Женеве Советское представительство при ООН, второго секретаря посольства Костикова Анатолия Сергеевича, сотрудника представительства Вячеслава Вадимовича Жаркова – «Вячвада», как называли мы его сокращенно, сотрудника посольства Виктора Киселева. И переводчицу «Интуриста» Марину Эразмовну Павчинскую надо поблагодарить от души.
      Начать поиск решено было с Женевы. Именно в этой – романской – части Швейцарии селилась, по преимуществу, русская дореволюционная эмиграция.
      Наши расспросы о Южакове вызвали интерес у очень многих людей, которые согласились помочь нам и делали это, не жалея времени,- щедро, с охотой. Сейчас еще рано называть имена. Нам помогали без расчета попасть в газету. Это надо было бы каждый раз оговаривать особо: опасаясь повредить поиску, мы не делали этого. Ограничусь тем, что скажу: мы побывали в Женеве, Лозанне, Берне, Цюрихе, Базеле, Нёвшателе, Люцерне, Лугано, Монтрё, Веве, Кларане, Швице, Интерлакене, Мюррене…
      В библиотеках Швейцарии мы просмотрели адресные книги наиболее крупных городов за годы 1914 и 1920 – искали Николая Сергеевича Южакова во всех возможных вариантах начертания его трудного имени и в немецкой и во французской транскрипциях. Мы обращались в адресные столы. Нам помогали библиофилы, книготорговцы, библиотекари, ученые-историки, литераторы, музейные работники, архивисты, переводчики из ООН, рабочие, деловые люди, врачи, адвокаты, банковские чиновники, педагоги, полицейские чиновники и даже служители православной церкви.