Вытащили груды промокшей нотной бумаги, повесили для просушки на спинки кресел в концертном зале. Это оказались сочинения Алябьева, пролежавшие без употребления столетие без малого. После войны разбором архива, прочтением всех этих рукописей, исследованием творчества Алябьева занялся музыковед, в ту пору сотрудник музея Борис Васильевич Доброхотов. И открыл множество сочинений первоклассного композитора. Время не состарило эту великолепную музыку. Теперь ее играют повсеместно - инструменталисты, оркестры. Часто звучит она в радиопередачах. Судите сами, какая прелесть "Прощальная полька", написанная в 1848 году для оркестра в малом составе. Какое изящество! Пусть она прозвучит две с половиной минуты...
      Музей не только хранит - он воскрешает музыкальные сочинения. Не только затерянные. Но и несправедливо забытые. Не оцененные по достоинству. Сейчас мы послушаем отрывок из музыкальной трагедии "Орфей". Написал эту музыку солдатский сын Евстигней Фомин. Написал в 1791 году, в год смерти Моцарта. Нет сомнения, что Фомин - самый выдающийся композитор России XVIII столетия и его "Орфея" можно смело поставить в один ряд с мировыми шедеврами.
      Кто вернул это сочинение к жизни?
      Музей музыкальной культуры!
      Кстати, если бы Фомин жил после Бетховена, можно почти не сомневаться - в его музыке увидели бы подражание Бетховену. Между тем Фомин умер в 1801 году и не мог слышать ни одной бетховенской ноты. (Включим цитату из "Орфея" - две минуты и десять секунд.)
      Один из старейших профессоров Московской консерватории - пианист Александр Борисович Гольденвейзер (он умер в 1961 году), возвращаясь с концертов, складывал дома каждую программу, каждую афишу, собирал ноты, книги по музыке. Мало-помалу его квартира превратилась в музей. Потом была передана Музею музыкальной культуры и функционирует сейчас как его филиал. Одно из ценнейших приобретений Гольденвейзера - это купленный им в 1929 году у какой-то старухи альбом современницы Пушкина. Специалисты предполагают,- это предположение выдвинула литературовед Людмила Васильевна Крестова, - что хозяйкой альбома была Голицына Наталья Степановна, урожденная графиня Апраксина. Но кем бы она ни была - такое созвездие имен в одном альбоме встречается крайне редко. Тут и Пушкин, и Крылов, и Жуковский, Тютчев, Мицкевич, Бальзак, Теофиль Готье, композиторы Керубини, Боальдье, Мейербер, Спонтини, знаменитый пианист Тальберг, певцы и певицы, такие, как Джованни Рубини, Полина Виардо, Аделина Патти... Вот страница с автографом Пушкина:
      Она одна бы разумела
      Стихи неясные мои,
      Одна бы в сердце пламенела
      Лампадой чистою любви.
      22 сентября 1826 года
      Эти строки из стихотворения "Разговор книгопродавца с поэтом" вписаны в альбом Голицыной вскоре после возвращения Пушкина из Михайловской ссылки. В Москве.
      Вот автограф Листа. 1842 год, когда он приезжал на гастроли в Россию.
      Автограф Россини. Прошу обратить внимание: мы о нем еще вспомним!
      Отложим альбом! Еще большая драгоценность из коллекций музея:
      Тетрадь эскизов Бетховена, относящаяся к 1802- 1803 годам. Подлинник рукописи с необыкновенной судьбой.
      В 1827 году, сразу же после смерти Бетховена, все его имущество - от рукописей величайших его творений до глиняных бутылок и жестяной кружки, стоявших на кухонной полке,- все было продано с аукционов в пользу племянника Карла. И рукописи шли но цене, во много раз меньшей, чем карманные часы композитора и его метроном. В очень короткий срок тетради, писанные рукою Бетховена, разошлись по всему свету. Из них изымали листы, от листов отрезали строчки. Их продавали тем, кто хотел пополнить свою коллекцию автографом великого композитора.
      Одна из тетрадей, причем в хорошей сохранности (из нее вырезана только половина листа), была привезена в Петербург и попала в библиотеку крупного мецената, великолепного музыканта, почитателя бетховенского творчества Михаила Юрьевича Виельгорского.
      Близкий знакомый Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Глинки, Виельгорский в молодости во время одной из своих заграничных поездок познакомился в Вене с Бетховеном. Но тетрадь попала к нему, очевидно, не от самого композитора, а уже в 50-х годах. В начале нынешнего столетия она составляла собственность внука Виельгорского - Веневитинова и находилась в Москве. Сведения о ней попали в печать. Композитор Танеев считал необходимым напечатать ее. Но тут следы ее вновь затерялись. Обнаружилась она в одном из московских хранилищ в 1927 году среди бумаг, изъятых из дворцовых архивов. Во время Отечественной войны она поступила в Музей музыкальной культуры. Десять лет трудился над ее расшифровкой сотрудник музея - музыковед Натан Львович Фишман, разобравший эти иероглифы с глубочайшим проникновением в бетховенский творческий метод и стиль, с терпением, удивляющим даже самых упорных текстологов.
      Труд вышел в 1962 году под грифом музея, и весть о нем пронеслась по всему музыкальному миру. Открылись многие тайны творческой лаборатории Бетховена, вписавшего сюда наброски своей гениальной Третьей симфонии, известной под названием "Эроика". В этой тетради отразилась работа Бетховена и над "Крейцеровой сонатой", и над фортепианной сонатой ми-бемоль мажор, известной под номером 18. Тут пятнадцать вариаций и фуг (сочинение 35-е) для балета "Творения Прометея". Неизвестный дуэт на слова Метастазио. Наброски к оратории. Багатели. Рондо. Фуги. Терцет. Каноны...
      Ученый исследовал зарождение этих "спутников" "Героической" симфонии, проследил возникновение всех этих замыслов. Высокую оценку этой работе дали крупнейшие музыковеды мира. Польский журнал пишет, что эти три тома - "окно, позволяющее заглянуть во внутреннюю жизнь одного из величайших гениев человечества". (Здесь можно и даже нужно прослушать "Канон" из шестнадцати тактов. Это - новинка!)
      В ту же тетрадь Бетховен вписал тему, напоминающую русскую народную песню. Это - не удивительно.
      В двух квартетах Бетховена, которые он посвятил графу Разумовскому русскому посланнику в Вене, звучат темы русских народных песен: "Слава на небе солнце высокому" и "Ах, талан ли мой талан таков". Убежденный в том, что искусство объединяет все человечество, Бетховен спустя десять лет принялся за составление сборника "Песни разных народов", которые он выпустил в сопровождении скрипки, виолончели и фортепиано. В этот сборник вошли песни немецкие, португальские, испанские, тирольские, венецианские, польские... Но открывают сборник три русских песни - "Во лесочке", "Ах, реченьки" и "Как пошли". В том же сборнике помещена (под названием "Air cosaque" -то есть "Казачья песня") украинская песня "Iхав козак за Дунай". Песни русских солдат и казаков, освободивших Европу от владычества Наполеона, в ту пору были весьма популярны. И не случайно,- это я видел сам в Бонне в доме Бетховена,- на письменном столе композитора стоят две раскрашенные игрушки - русские казаки, несущиеся на конях с пиками наперевес...
      И еще одно украшение коллекции Музея музыкальной культуры - "Аврора". Кантата Джиоакино Россини. Отыскала ее научный сотрудник музея Евгения Николаевна Рудакова. Это было зимой 1942 года. Узнав, что в Углич каким-то образом попала рукопись великого итальянского композитора, Рудакова - на поезд (а в ту пору это было не просто!) - и в Углич! И сразу в музей, в "церковь Дмитрия-царевича на крови". В музейной книге о Россини ни слова. Рылась в архиве, покуда не отыскала в церковном подвале. Что же ей удалось выяснить?
      В 1815 году, по окончании военных действий в Европе, вдова великого полководца Михаила Илларионовича Кутузова - Екатерина Ильинишна, находившаяся уже в преклонных годах, уехала в Италию. И познакомилась там с Россини, который посвятил ей кантату в знак уважения к имени, которое стало символом освобождения народов. После смерти Кутузовой рукопись кантаты перешла к ее дочери, в замужестве Опочининой. А имение Опочининых находилось как раз возле Углича. Так что все прояснилось.
      Действующие лица кантаты - Аврора и Гений. Интересно, что в сцене появления Авроры звучит тема русской народной песни "Ах, зачем бы огород городить".
      (Тут в передаче следует музыка!)
      Но еще интереснее, что тему этой же песни Россини вскоре использовал в финале оперы "Севильский цирюльник". Думали ли вы когда-нибудь, что этот многоголосный финал знаменитой итальянской комической оперы, который сейчас зазвучит, вырос из русской народной песни?!
      (Включим запись. Немного послушаем - минуту или даже минуту с четвертью.)
      Рассказывали, будто эту тему напевал, спускаясь с лестницы, во Флоренции внук Кутузовой - молодой Опочинин. По другой версии эту песню напевала молодая графиня Апраксина, и будто бы, услышав ее, Россини воскликнул: "J'ai mon affaire" (Нашел!) -и убежал, чтобы записать эту мелодию. Последнее очень похоже на правду, особенно если мы вспомним, что Россини был знаком с графиней Апраксиной, впоследствии по мужу Голицыной, в альбоме которой сохранился его автограф.
      Молодой в ту пору композитор Александр Варламов, услышав "Севильского цирюльника" впервые, узнал русский мотив и чуть не вскочил с места. "Экой плут,- сказал он, радуясь, - ведь это он у нас украл, а хорошо, мастерски свел на польский",- то есть на полонез.
      Так русская песня вошла в одну из самых прославленных опер мира.
      А вот рукопись: "Гамлет" Варламова-музыка к тому спектаклю Малого театра в Москве, состоявшемуся 22 января 1837 года, в котором публику потрясла игра великого Мочалова и который так восхищает нас в пересказе и в разборе Белинского...
      (Сыграем в следующий раз.)
      В Музей музыкальной культуры я советую зайти каждому, даже и тем, кто не обладает музыкальным слухом и не играет ни на каком инструменте. Ибо без представления о музыкальной культуре трудно иметь достаточно полное представление о культуре вообще. Литература, живопись, театр, музыка связаны между собой. Переплетаются. Вот небольшой пример.
      За два месяца до того, как Белинский в Москве принялся за статью о Мочалове, в Петербурге - это было 27 ноября 1836 года - состоялось первое представление оперы Глинки "Иван Сусанин". Пушкин сидел на этом представлении в одиннадцатом ряду. И в антрактах к нему подходили незнакомые люди и поздравляли с успехом оперы. Почему? Ведь либретто писал не Пушкин. Прямого отношения к опере он не имел. Но все понимали, что успех Глинки Пушкин воспринимает как победу русской национальной культуры. И радуется успеху Глинки, как своему.
      Две недели спустя после премьеры на ужине в честь Глинки, где собрались Виельгорский, поэты Вяземский и Жуковский, присутствовал и Пушкин. И каждый написал шутливое четверостишие в честь Глинки. А Владимир Одоевский писатель, критик и музыкант - сочинил на эти стихи канон. Можно его прослушать.
      Пой в восторге русский хор,
      Вышла новая новинка.
      Веселися Русь! Наш Глинка
      Уж не Глинка, а фарфор!
      Четверостишие Жуковского. Вяземский продолжил:
      За прекрасную новинку
      Славить будет глас молвы
      Нашего Орфея Глинку
      От Неглинной до Невы.
      Затем перо взял снова Жуковский:
      В честь толь славные новинки
      Грянь труба и барабан,
      Выпьем за здоровье Глинки
      Мы глинтвейну стакан.
      А Пушкин закончил:
      Слушая сию новинку,
      Зависть, злобой омрачась,
      Пусть скрежещет, но уж Глинку
      Затоптать не может в грязь.
      Даже такая коллективная шутка показывает, в каком сложном переплетении являются перед нами музыка и литература. Не говоря уже о том, что поэзия продолжает в музыке свою вторую - новую - жизнь.
      Гимн Петрарки - великого поэта Возрождения, написанный в XIV веке и обращенный к его возлюбленной Лауре, которую он именовал Мадонною, вдохновил великого польского композитора Станислава Монюшко на сочинение кантаты. Но так получилось, что в Польше эту музыку узнали благодаря... Музею музыкальной культуры. Сейчас объясню!
      В 1856 году Монюшко, живший в ту пору в Вильнюсе, приехал в Петербург и дал концерт, в программу которого включил свое новое сочинение "Гимн Петрарки" ("К Мадонне") -так значилось на афише. Великий музыкальный критик Серов писал, что это был один из лучших концертов сезона.
      После смерти Монюшки Николай Рубинштейн дал два концерта в Варшаве в пользу семьи покойного композитора. И в знак благодарности вдова Монюшки подарила Рубинштейну черновую партитуру "Мадонны". Так эта рукопись попала в Москву.
      Первый лист утрачен, где и когда - неизвестно. Но, подготовляя сочинение к печати, композитор Ирина Николаевна Иордан обратила внимание на то, что чернила с пропавшей страницы промокнулись на обороте предшествующей. И основные знаки можно прочесть, рассматривая их в зеркало. Иордан восстановила весь замысел. И нельзя не согласиться с Серовым, что первый хор "поразительно прекрасен". Вот он звучит - величественный и словно бесплотный,- одно из лучших творений хоровой музыки...
      Высоко ставил Монюшко Глинка. Еще более ценил его Даргомыжский. Ну а раз мы заговорили о Даргомыжском, то нельзя не сказать о том, что в одном он превзошел всех - в уважении к поэтическому слову Пушкина. Он написал оперу "Каменный гость", не изменив и не сократив почти ни одного пушкинского стиха. И воплотив поэтический текст в напевно-декламационной вокальной линии, поддержанной очень скупым оркестровым сопровождением.
      В этом смысле прямым продолжателем Даргомыжского был Мусоргский, который в своих операх шел не от симфонии, не от драмы, не от оркестра, а от живых интонаций человеческого слова, живой человеческой речи.
      Мусоргский высоко чтил Даргомыжского, как чтили его и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Бородин, и Цезарь Кюи, и Владимир Васильевич Стасов, прозвавший эту пятерку "Могучей кучкой". Создание русской национальной музыки все они считали своим общим делом. И если один умирал, не воплотив своего замысла, этот замысел завершал другой. Когда умер Даргомыжский, "Каменного гостя" по его эскизам дописал Кюи, а наоркестровал Римский-Корсаков...
      Вот кабинет Римского-Корсакова на Загородном проспекте в Петербурге. Вот витрина, ему посвященная.
      Умер Мусоргский - Римский-Корсаков завершил за него "Хованщину", оркестровал "Ночь па Лысой горе", отредактировал "Бориса Годунова". Умер Бородин - и Римский-Корсаков вместе с молодым тогда Глазуновым завершают неоконченного "Князя Игоря"...
      Вот стол, за которым писался "Князь Игорь". Выписки из Ипатьевской летописи - рукой Стасова, помогавшего друзьям и советом, и знаниями, и книгами из Публичной библиотеки, где он служил. Множество выписок!.. Бородин сам сочинял либретто для своей оперы. Это - обгорелые рукописи, спасенные в Ленинграде во время пожара в квартире публикатора бородинского наследия профессора Дианина, вывезенные потом из осажденного города... Сейчас вот мы слышим арию Копчаковны из "Князя Игоря" - голос Надежды Андреевны Обуховой.
      Особая тема - нам сегодня ее не поднять - это музыкальный фольклор народов нашей страны, вошедший в творения русской классической музыки. Лучшего примера, чем "Половецкие пляски" Бородина, не придумаешь. Я однажды в Алма-Ате услышал оркестр народных инструментов имени Курман-Газы. И поразился сходству в характере плясок. Казалось, Бородин знал о родстве половцев (они же кипчаки) с казахами. А на самом деле думать так, нет никаких оснований. Это установлено было в более позднее время. Так что это просто великолепная интуиция!
      А Римский-Корсаков! А Балакирев, собиравший кавказский фольклор! А Мусоргского "Пляска персидок"! Для Чайковского этот интерес менее характерен. Но все же он проявлялся, и я сейчас прошу послушать грузинскую колыбельную песню "Иав нана, вардо нана". И вслед за тем - "Арабский танец" из "Щелкунчика" - балета Чайковского. Необыкновенное сходство!
      Чайковский узнал грузинскую песню от своего друга, ученика Римского-Корсакова композитора Ипполитова-Иванова, который записал ее в Восточной Грузии. Ипполитов-Иванов долгие годы жил в Тифлисе. И тут законно вспомнить о Захарии Петровиче Палиашвили - основоположнике новой грузинской музыки, авторе опер "Абесалом и Этери" и "Даиси". Палиашвили учился в Москве у Танеева, а Танеев, в свою очередь,- у Чайковского. Другими словами, Палиашвили - композитор школы Чайковского. Тогда как Римский-Корсаков возглавлял петербургскую школу. У него учился один из первых композиторов Грузии Мелитон Антонович Баланчивадзе. И классик армянской музыки - Спендиаров. И эстонец Артур Капп. И крупнейший композитор Украины Микола Лысенко.
      Московская и петербургская школы различны. Но они союзники, а не антагонисты. Обе утверждали начала реалистические, народные, национальные. И переписка Чайковского и Римского-Корсакова - свидетельство общности. Не вкусов. Не стилей. Но общности задач. И общности интересов. Сейчас вы услышите; короткий пример убедит вас - это сотрудники.
      Лето 1869 года Чайковский проводил в имении Каменка на Украине. Сидя как-то за сочиненьем оперы, он услышал, что в соседней комнате плотник, калужский крестьянин, поет:
      Сидел Ваня на диване,
      Стакан рому наливал...
      Чайковский записал эту песню и сообщил ее Римскому-. Корсакову. Римский-Корсаков включил ее в сборник "Сто русских народных песен".
      В 1871 году Чайковский принялся за сочинение струнного квартета. И в основу второй части положил тему "Вани на диване"... Послушаем! Полминуты...
      В 1876 году Николай Рубинштейн решил устроить в консерватории специальный концерт - только для одного человека - Льва Николаевича Толстого. На этом вечере играли Первый квартет Чайковского. И, слушая "Анданте" - вот это самое, построенное на теме "Сидел Ваня..." (которое сейчас зазвучало), Толстой разрыдался!
      В этой витрине - "Пиковая дама" Чайковского: рукопись, готовая для набора. Первые исполнители. Германн - Николай Николаевич Фигнер.
      Интереснейшие сведения о "Пиковой даме" заключают в себе мемуары поэтессы Лидии Яковлевны Нелидовой-Фивейской, записанные по просьбе музея.
      Нелидова пишет, что в последние годы жизни, живя за границей, Шаляпин мечтал спеть Германна. "Мы вместе с Пушкиным создали Бориса Годунова, Мельника,- говорил он Фивейской.- Я мечтал спеть Германна, хотя это теноровая партия, но, поверьте,- это было бы моим лучшим созданием! Как я его чувствую! Как он близок мне! Как гениально выражен он в музыке Чайковского!" H дальше: "Я хочу спеть самого Пушкина! И после этого уйти на покой".
      Считая, что в "Цыганах" Пушкин в Алеко изобразил самого себя и что Алеко в опере Рахманинова - тип неестественный, Шаляпин просил Нелидову-Фивейскую написать к рахманиновскому "Алеко" пролог. Поэтесса исполнила его просьбу и написала стихи для задуманного пролога. Однако Рахманинов,- это было в 1936 году, незадолго до столетия со дня гибели Пушкина,-мягко отклонил предложение дописать музыку. Требовательный по отношению к себе беспредельно, Шаляпин ошибался. И монолог в его исполнении - это гениальное творение, достойное Пушкина и Рахманинова. Слышите, зазвучал!
      "Весь табор спит..."
      Одна эта запись способна дать представление о величии русской поэзии, русской музыки и гениального дарования Шаляпина!..
      Над витриной - фото Рахманинова. 1936 год. А рядом - в пору создания "Алеко".
      Письмо Рахманинова к Глазунову касательно исполнения в Петербурге Первой симфонии Рахманинова, которая при первом исполнении провалилась. 1898 год.
      Портрет Глазунова.
      Рахманинов и Глазунов вместе.
      Декрет Ленина о национализации средств Российского музыкального общества и передаче их консерватории.
      Глазунов - первый директор Петроградской консерватории в своем кабинете.
      Письмо Глазунова к Анатолию Васильевичу Луначарскому, характеризующее Глазунова как художника и человека, замечательного по дальновидности.
      "Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич, в Петроградской государственной консерватории обучается по классу теории композиции и игры на фортепиано даровитейший ученик, несомненно будущий композитор, Дмитрий Шостакович. Он делает колоссальные успехи, но, к сожалению, это вредно отражается на его болезненном организме, ослабленном от недостатка питания.
      Покорнейше прошу Вас не отказать поддержать ходатайство о нем в смысле предоставления талантливейшему мальчику способа питания для поднятия сил его.
      А. Глазунов 16 августа 1921 года".
      В это время Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу не исполнилось еще и пятнадцати лет.
      Глазунов не ошибся. Шостакович оказался достоин своих гениальных предшественников и учителей, достоин времени, в которое он живет. И одно из самых прославленных доказательств этого - Седьмая симфония, начатая в условиях ленинградской блокады.
      Партитура Седьмой симфонии.
      Фото: Шостакович на крыше консерватории в пожарной каске.
      Фото: блокадный Ленинград. Афиша симфонического концерта и столик на улице, за которым продаются билеты на исполнение Седьмой симфонии.
      Первое исполнение Седьмой симфонии за рубежом. За пультом - Артуро Тосканини.
      Пластинки:
      Одиннадцатая симфония-"1905 год". Образ революционного народа. Двенадцатая симфония - образ Ленина.
      Четвертая симфония, Пятая - образ нашего современника.
      Шостаковичу присуща широко-объемлющая и глубокая мысль, связующая современность с историей. Он сам - наша будущая история. И замечательный сегодняшний день нашей музыки. А во многом и завтрашний, когда каждая его тема будет помниться миллионами людей
      и напеваться так же свободно, как напеваются его мелодии из музыки к кинофильмам.
      Шостакович всегда впереди. Всегда в преодолении самого себя. Не повторяя ни себя, ни других. Не успокаиваясь. Не старея.
      Вот он на фотографии. Вместе с Владимиром Маяковским. В работе над музыкой к спектаклю "Клоп", который ставил тогда Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
      Сергей Сергеевич Прокофьев. Другой великий наш современник, для которого существует мир только грандиозных событий и великих идей. Вспомним темы его сочинений за последние пятнадцать лет его жизни.
      Александр Невский.
      Иван Грозный.
      1812 год ("Война и мир").
      Гражданская война ("Семен Котко").
      Отечественная война ("Повесть о настоящем человеке").
      Симфонии. Сонаты. Кантаты. Балеты.
      Шекспир. Лев Толстой. Сказки.
      Современная советская проза.
      И дружба с великим режиссером, драматургом, художником, мыслителем, теоретиком... (Тут начинает звучать музыка из фильма "Иван Грозный" - хор.)
      Фото: Сергей Эйзенштейн, Сергей Прокофьев. Обмысляющие музыку к "Грозному".
      Сценарий "Ивана Грозного", подаренный композитору Эйзенштейном с надписью:
      "Прокофьеву, преклонясь".
      Преклонимся же и мы.
      Перед ним.
      Перед советской музыкой.
      Перед музыкой русской.
      Перед музыкальной культурой людей.
      На экране появляется афиша - концерты Музея музыкальной культуры. И слово:
      Конец
      Так вот сложился план этого телевизионного фильма!
      1966
      ХРАНИТЕЛИ ПРАВДЫ
      1
      Заведите разговор об архивах. И если ваш собеседник окажется причастным к изучению литературы и к тому же словоохотлив, он вам расскажет про письма Наталии Николаевны Пушкиной к А. С. Пушкину, будто бы пропавшие из Румянцевской библиотеки в Москве при таинственных обстоятельствах и, может быть, даже увезенные за границу. Или услышите историю о сгинувших сочинениях самого А. С. Пушкина, так никогда и не увидевших света, озаглавленных "Дафна и Дабижа, молдавское предание 1663 года" и "Дука. Молдавское предание XVII века". По свидетельству П. П. Липранди, эти повести были написаны Пушкиным в Кишиневе на основе подлинных молдавских преданий. Копии их в составе архива Липранди будто бы поступили в Румянцевскую библиотеку. А где они - так никто и не знает. Поступили - и нет. А может быть, и не поступали.
      Поведите разговор дальше - услышите, как однажды - это было в 30-х годах из Рукописного отдела ленинградской Публичной библиотеки воры крали Остромирово Евангелие: содрали серебряный оклад, а рукопись XI века, не поняв, что она-то и есть главнейшая ценность, сунули за трубу отопления. Там ее и нашли.
      Поговорите еще - дойдете до замурованных тайников, вырезанных из тетрадей листов, перемеченных страниц и папок с рисунками, которые поступили в государственные архивы и снова исчезли потом.
      Откуда все эти легенды и разговоры?
      Порождены эти легенды порядками, царившими когда-то в наших архивах, когда миллионы рукописных листов находились в ведении одного-двух научных сотрудников, когда каталогов в архивах не было, учет велся "на глазок" и ученым приходилось полностью полагаться на внимание и память хранителей. Выскажет кто-то предположение - хранитель не согласится. Проверить нельзя. Так из предположений рождались легенды. А может быть, не всегда и легенды.
      Теперь, по счастию, новых историй подобного рода вы уже не услышите. Никто еще не рассказывал, что автографы великих писателей потерялись среди других материалов Центрального государственного архива литературы и искусства СССР или какая-то рукопись исчезла из его хранилищ. На то и был создан ЦГАЛИ, чтобы великие литературные ценности не могли ни завалиться, ни затеряться, ни пропасть, ни сгореть, ни намокнуть, ни выцвести. А хранились бы самым совершенным и верным способом и были доступны для изучения.
      Но прежде, чем рассказать вам о ЦГАЛИ, надо рассказать о его старших "собратьях". Без этого не будет ясно, чем отличается ЦГАЛИ от других архивов. Поэтому обратимся к истории и вспомним имена крупнейших ученых, собравших и сохранивших неисчислимые национальные богатства, без которых невозможно представить себе историю мировой культуры.
      2
      Когда-нибудь, надо надеяться, будет написана история наших литературных архивов - книга о замечательных архивариусах, об увлекательной судьбе документов, о великих открытиях, сделанных в тишине читальных залов рукописных отделов библиотек и музеев. И тогда по времени создания среди них на первое место встанет Отдел рукописей ленинградской Публичной библиотеки, носящей имя M. E. Салтыкова-Щедрина. Правда, это не специально литературный архив: под сводами Отдела рукописей хранятся разнообразные документы, писанные не только на бумаге, но и на папирусе, и на коре, и на пальмовых листьях, и на пергаменте, и на шелковой ткани, и на сердцевине растения тао. Тут собраны восточные палимпсесты, древнееврейские, турецкие, арабские, курдские, самарянские, джагатайские рукописи, первенец русской письменности Остромирово Евангелие 1057 года.
      То самое! Тут - Лаврентьевская летопись и свиток из "Книги мертвых", добытый из саркофага фараона в Египте, написанный более трех тысячелетий назад. Тут найденные в катакомбах отрывки папируса II века нашей эры, и латинские кодексы, и листы так называемого "первоначального Корана", молитвенники Марии Стюарт и Анны Ярославовны - дочери Ярослава Мудрого, жены французского короля Генриха I.
      Пять тысячелетий заключены в шкафах рукописного отдела ленинградской Публичной библиотеки - уникальные документы, без которых не может обойтись ни один раздел гуманитарных наук. Достаточно вспомнить, скажем, книгу академика И. Ю. Крачковского "Над арабскими рукописями", чтобы представить роль Отдела рукописей Публичной библиотеки для развития мировой арабистики - изучения арабской культуры средневековья. И наряду с этим - Публичная библиотека неиссякаемый кладезь для изучения литературы нового времени. И кто из ученых не использовал документов, хранящихся в Отделе рукописей библиотеки, начало которому было положено покупкой собрания П. П. Дубровского.
      В дни Великой французской революции 1789 года скромный актуариус русского посольства П. П. Дубровский, бродя по парижским улицам, стал собирать бумаги, выброшенные из особняков богачей и аристократов, бежавших от народного мщения. Эти ценнейшие находки - четыреста документов и восемь тысяч автографов были привезены Дубровским в Россию и впоследствии куплены у него для Публичной библиотеки за пятнадцать тысяч рублей и тридцать тысяч ассигнациями годовой пенсии, что не составило и малой части их действительной стоимости.
      От этой коллекции и пошло Отделение рукописей библиотеки или, как оно называлось вначале,- "Депо манускриптов", первым хранителем которого был поставлен известный поэт и теоретик стихосложения Александр Христофорович Востоков.
      Не много имен заведующих Отделением рукописей Публичной библиотеки может назвать историк - не может по той причине, что за полтора века существования библиотеки сто лет из них Рукописным отделением руководили только двое ученых - сперва Афанасий Федорович Бычков, а после того, как он стал директором Публичной библиотеки,- сын его Иван Афанасьевич. Отец вступил в заведование Отделением в 1844 году. Сын, не покидая поста даже во время блокады, умер в 1944 году. Заслуги обоих огромны. При них Отделение стало одним из величайших архивохранилищ мира. Бычковы составляли не только описи поступающих бумаг, но и отчеты, и научные описания. Ивана Афанасьевича - крупного историка, публикатора, члена-корреспондента Академии наук, избранного еще до революции, хорошо знали многие здравствующие ныне исследователи.
      И все вспоминают, конечно, и широкую, дубовую лестницу, что вела в круглый зал, увешанный превосходными портретами русских писателей, и читальный зал с мраморным Нестором-летописцем.
      Казалось, ты попал в подводное царство: ни шума, ни трамвайных звонков тишина. И часы отбивают возле Ивана Афанасьевича не часы, а столетия. Навстречу с огромной связкой ключей спешит крохотный седенький старичок, покосившийся, как избушка, весь в черном, строго застегнутый, с розовыми ободками вокруг век на бледном лице. Схватив за руку вас и понимая ваши вопросы гораздо быстрее, нежели вы можете торопливо высказать их, он обещает подготовить все материалы на завтра и подводит вас к двери, прощаясь.
      На сегодня аудиенция кончена.
      Он отличался каким-то особым даром доброжелательства - Иван Афанасьевич. И неизменным стремлением не только предоставить ученому материалы, но и снабдить его новыми, неизвестными. Оказать ему помощь - и в прочтении трудного текста, и в комментировании, и в осмыслении изучаемых документов. Познания Бычкова по глубине и обширности были необычайны. Справедливо будет сказать, что он не только комплектовал и хранил рукописные фонды, но и деятельно содействовал движению науки.