Однажды на ежегодной пушкинской конференции С. М. Бонди читал доклад о беседе Пушкина с Николаем I в 1826 году. Подвергнув анализу дошедшие до нас разноречивые сведения и последующие отношения Пушкина с двором, Бонди восстановил содержание беседы. Он сделал это основательно, как историк, увлекательно, как романист.
      Долголетнее изучение Пушкина не ограничило его интересов. Наоборот, это ведет его к широким обобщениям и выводам. Последнее время С. М. Бонди не оставляет мысль, что историю литературы можно и должно складывать не из творческих результатов отдельных писателей, а надо научиться рассматривать ее частные и общие явления во взаимосвязи, как единый процесс.
      По возрасту, по опыту, по заслугам Сергей Михайлович Бонди принадлежит к старшему поколению ученых. Но по ощущению жизни, литературы, науки он моложе всех молодых: о чем бы ни говорил он- для него все впереди, все интересно, он продолжает круто набирать высоту, и ему еще предстоит работа над книгами, которых никогда и никто не напишет, кроме него.
      1961
      О НОВОЙ ОТРАСЛИ ФИЛОЛОГИИ
      1
      В 1872 году в журнале "Русская старина" появились неизвестные отрывки и варианты первых глав второго тома "Мертвых душ" Гоголя, в которых идет речь о Тентетникове, о приезде Чичикова к Петру Петровичу Петуху и к генералу Бетрищеву.
      Находка вызвала огромный общественный интерес. Появились статьи о значении опубликованных материалов, важных для понимания идейной позиции Гоголя. И вдруг редакция "Русской старины" узнает, что опубликованные ею отрывки не что иное, как подделка полковника Н. Ястржембского, который решил, наконец, публично сознаться в этом.
      Оказалось, что, благоговея всю жизнь перед Гоголем, полковник вознегодовал на него за второй том "Мертвых душ" и за "Переписку с друзьями", в которых сказались реакционные взгляды писателя, и, побуждаемый самыми лучшими чувствами - желанием восстановить репутацию Гоголя, решил переделать начало второго тома "Мертвых душ" в духе идей Белинского, высказанных в его знаменитом письме. Копию этой подделки Ястржембский подарил одному из своих друзей, который, поверив в подлинность рукописи, ввел в заблуждение редакцию, а вместе с ней и читателей.
      Саморазоблачение мистификатора послужило поводом для шумной полемики. Возникло предположение, что это не подделка, а плагиат, что Ястржембский приписал себе подлинный текст Гоголя. Анализируя язык этих отрывков, замечательный советский филолог академик В. В. Виноградов подтверждает поддельность текста и показывает на этом примере, как тесно связаны стилистические изменения текста с его идейно-смысловым содержанием.
      В полемике по поводу этой мистификации принял участие журнал "Гражданин". Автор редакционной и безымянной статей, помещенных на эту тему, не установлен. На основе стиля статей Виноградов доказывает - их писал редактор журнала Ф. М. Достоевский.
      Но прежде чем пояснить, из какой книги взяты эти примеры, следует сказать хотя бы несколько слов о самом авторе.
      2
      В 1923 году в научном сборнике "Русская речь" появилась статья молодого ученого Виктора Владимировича Виноградова о задачах стилистики. В статье рассматривался язык известного литературного памятника XVII столетия "Житие протопопа Аввакума". Уже здесь, в этой работе, автор, продолжатель школы выдающихся русских лингвистов А. А. Шахматова и Л. В. Щербы, высказал мысль, что лингвист должен видеть в художественном произведении, прежде всего выражение индивидуального "языка" писателя - его стиля: стиль индивидуальный определяет иногда стиль целой литературной школы. Через несколько лет вышла книга Виноградова "О художественной прозе", построенная на сравнительном изучении речи знаменитого адвоката В. Д. Спасовича по делу Кронберга (привлеченного к суду за истязание малолетней дочери) и откликов на это дело в "Дневнике писателя" Ф. М. Достоевского и в "Недоконченных беседах" M. E. Салтыкова-Щедрина. Здесь показывалась разница между публицистическим и художественным воплощением действительности и - одновременно - своеобразие приемов, характеризующих стиль Достоевского и стиль Щедрина.
      В пору, когда Виноградов приступал к изучению языка художественных произведений, литературоведы, писатели высказывали немало суждений на эту тему. Однако их "стилистические" замечания носили субъективный характер, не были связаны с историей языка и потому научной ценности не имели. С иных позиций подходили к языку художественной литературы лингвисты: их, как правило, интересовали грамматические формы, отражение в языке писателей диалектов. Художественная литература служила им материалом для истории литературного языка. Но ведь язык художественной литературы и литературный язык совсем не одно и то же. Литературный язык - это норма разговорной речи, и деловой и публицистической. Виноградов считал, что язык художественного произведения - средство словесного искусства - надобно изучать иначе.
      И вот прошло около сорока лет. Мы читаем монументальное исследование академика Виноградова "О языке художественной литературы", которое свидетельствует о том, что в Советской стране на стыке языкознания и литературоведения возникла новая отрасль филологии - наука о стилях художественной литературы. Как будет она называться, эта наука, пока неизвестно. Название придет. И, наверно, станет таким же привычным, какими стали для нас термины "агробиология", "астрофизика", "геохимия". В разработке основ этой новой науки академику Виноградову принадлежит огромная роль. Не только потому, что он первый подошел к изучению языка писателей с новых позиций. Но также и потому, что в его лице соединились крупнейший советский языковед, ученый с мировым именем и выдающийся историк литературы.
      Не только время пролегло между первой статьей и нынешним капитальным исследованием. За эти годы академик Виноградов обогатил филологическую науку множеством ценнейших трудов в области грамматики и стилистики, семасиологии и лексикологии (учения о значении слов и словарном составе языка), фразеологии, истории русского литературного языка, общих вопросов языкознания. Далеко за пределами нашей страны известны книги Виноградова "Русский язык" и "Современный русский язык". Не менее известны и не менее важны для науки такие его монографии, как "Язык Пушкина", "Стиль Пушкина", работы о языке и стиле Крылова, Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого, Достоевского, Щедрина... Вот на какой основе возник историко-теоретический труд "О языке художественной литературы", который представляет собою итог сорокалетних трудов Виноградова, трудов его школы, результат жарких дискуссий и высокого научного мастерства.
      3
      Можно ли изучать язык писателя, не зная общественной жизни эпохи, не представляя себе его творческого метода, отношения его к языку народному и к литературному языку? Можно ли осмыслить стиль отдельно от формы произведения, от его композиции? От образа автора, каким он является в книге, от образов героев его? Или изучать язык вне связи с культурой эпохи, с господствующими в литературе стилями? С общей историей языка, наконец! Вот, например, слова родина и отчизна. В нашем понимании они значат одно и то же. Не то было во времена Пушкина. "Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным,- говорит Пушкин о Дубровском, въехавшем во двор своей усадьбы.
      -Двенадцать лет не видал он своей родины". Между тем Дубровский не покидал России, а все двенадцать лет жил в Петербурге. Стало быть, родина для него не отечество, а только место, где он родился. "Он возвращается на родину уже в старости",- пишет Пушкин о рекруте ("Путешествие из Москвы в Петербург"). "На тройке пронесенный ||Из родины смиренной ||B великий град Петра...", - читаем в стихотворении "Городок". Родина выступает здесь в ином значении, нежели слово "отчизна" - "отечество":
      "Для берегов отчизны дальней || Ты покидала край чужой...", "Мой друг, отчизне посвятим || Души высокие порывы...". Но уже Лермонтов, добавим мы от себя, употребил оба слова как однозначные - в стихотворении "Родина", которое начал словами: "Люблю отчизну я..."
      Все эти многообразные аспекты изучения языка художественной литературы раскрываются в книге Виноградова на материале очень обширном, с большой обстоятельностью, последовательно и стройно. Для примера коснусь только одного из многих важных вопросов.
      "Во всяком художественном произведении,- говорил Лев Толстой,- важнее, ценнее и всего убедительнее для читателя собственное отношение к жизни автора и все то в произведении, что написано на это отношение".
      Этот "образ автора", воплощенный в языке произведений разных направлений и школ, составляет одну из центральных проблем исследования.
      Остро ощущал взаимоотношения с читателем при построении образа автора советский писатель Михаил Пришвин. В подтверждение своих наблюдений Виноградов приводит его слова: "...газетный корреспондент,- говорит Пришвин,- начинает описание словами: "Рано утром, отправляясь на место побоища, мы сели в автомобиль...", хотя сел он один... Но я,- продолжает писатель,- до сих пор с трудом могу перейти от первого лица к третьему... Зато когда говорю "я", то, конечно, это "я" уже сотворенное, это "мы". Очень важное свидетельство того, что дело тут не в словах.
      Нет! В прозе, как и в стихах, авторское "я" не сам автор, а образ, который, как и другие, возникает вместе с замыслом вещи.
      Анализ этого образа позволяет, скажем, отвергнуть приписываемые Пушкину заключительные строки стихотворения "Отрывок"; "образ автора" там другой. Это частность. Гораздо важнее, что изучение "образа автора" помогает Виноградову установить важные закономерности развития реалистического стиля в русской литературе.
      4
      Попытки изучить стиль вне его конкретного воплощения в языке художественной литературы приводят к определениям расплывчатым и неточным. "Идейная близость к декабрьскому движению,- пишет один из современных исследователей,- позволила Грибоедову дать действительно реалистическое произведение - гениальную комедию "Горе от ума". "А Рылееву не позволила?" задает вопрос академик Виноградов. Действительно, поэт Кондратий Рылеев - один из руководителей декабристского движения. И тем не менее это не делает его романтические "Думы " реалистическими.
      В книге Виноградова проводится мысль, что реализм возникает и развивается "после того, как сформировался национальный литературный язык", после того, как язык художественной литературы сблизился с народно-разговорной речью. Только при этих условиях литература способна создать национальные типы и характеры. Доказывая, что образцом этого нового стиля является "Капитанская дочка" Пушкина, исследователь подчеркивает, что здесь "автор как бы сам становится персонажем своего романа, сливается со своими героями и иногда говорит их языком, а не своим собственным". Эта проблема - органической взаимосвязи стиля автора и речей действующих лиц - принадлежит к числу главных тезисов книги Виноградова, ибо в этой взаимосвязи он видит один из важнейших признаков утверждения реалистического стиля.
      Великолепен разбор языковых средств русской исторической прозы в сопоставлении с прозою Пушкина, с гоголевским "Тарасом Бульбой", который назван в книге "романтико-реалистической народной эпопеей", анализ образа рассказчика в повестях Тургенева и Достоевского и "образа автора" в романе Толстого "Война и мир" - анализ убедительный, тонкий. Помимо нового понимания стиля этих вещей, он доставляет наслаждение эстетическое. Он показывает, как развивались, становясь все более ёмкими, все более гибкими, выразительные средства русской реалистической прозы. Вникая в словесную ткань, ученый прослеживает закономерности могучего развития русского реализма. Реализма, с которым он настоятельно связывает понятие "историзм" - умение писателя постигать суть явлений в их историческом развитии. В том числе и развитие языка. Художественное произведение исследователь рассматривает теперь как бы с двух точек: "вблизи" и в исторической перспективе. Оно "может и должно изучаться,- пишет Виноградов,- с одной стороны, как процесс воплощения и становления идейно-творческого замысла автора и - с другой - как конкретно-исторический факт, как закономерное звено в общем развитии словесно-художественного искусства народа".
      Новое направление, избранное В. В. Виноградовым, ведет от субъективных предположений и оценок к точным критериям, к научно обоснованной системе определения индивидуальных и общелитературных стилей. Ученый разрабатывает стройную теорию, которая, в частности, позволит поставить па твердое основание такую важную для филологической науки проблему, как определение авторства в безымянных произведениях. Этому посвятил В. В. Виноградов вторую книгу "Проблема авторства и теория стилей".
      5
      Если не каждый историк литературы, то, во всяком случае, многие могут вспомнить, как приходилось им выяснять принадлежность литературного текста автору, которого они изучают, текста анонимного, или приписанного ему без достаточных оснований, или приписанного другому. Многим филологам приходилось решать вопрос о предпочтении текста, дошедшего до нас в разных редакциях, в недостоверных списках. В. В. Виноградов приводит в книге немало примеров того, как, полагаясь на собственный вкус, па субъективные представления о стиле эпохи и автора, исследователь (иной раз крупный ученый) решает вопрос ошибочно.
      Так, в свое время Дмитрию Веневитинову, поэту-философу 20-х годов прошлого века, было приписано стихотворение "Родина". В. В. Виноградов подверг стихотворение анализу. Нет, для Веневитинова не характерны ни стиль предметных перечислений, ни вульгарные образы, ни резкие бытовые эпитеты, ни бытовое просторечие, перемежающееся с книжной фразеологией. Стилю Веневитинова чужды слова "мерзость", "дрянной", применение предлога "с" - "с домов господских вид мизерный". Да и самое слово "мизерный" не употреблялось в лирической поэзии 20-30-х годов прошлого века. Не встречается оно и у Пушкина. И Виноградов приводит множество примеров из литературы и публицистики, доказывающих, что слово это было характерно для разговорно-бытовой речи с чиновничьей окраской, притом в более позднее время. Оперируя фактами литературного языка XIX столетия и языка художественной литературы, ученый доказывает: стихотворение не могло быть сочинено Веневитиновым. Более того: оно не могло быть сочинено в 20-х годах. Оно написано не раньше 40-50-х годов прошлого века.
      Это утверждение В. В. Виноградова было опубликовано в 1962 году. Три года спустя в "Проблемах современной филологии" - сборнике, выпущенном к его 70-летию, литературоведы А. Гришунин и В. Черных обнародовали подарок ко дню рождения В. В. Виноградова - три неизвестных списка стихотворения "Родина", из которых два, более ранние, относятся к середине 50-х годов. По всему судя, незадолго до этого возникло и самое стихотворение. Таким образом, анализ признаков литературного стиля, осуществленный В. В. Виноградовым, подтвердился с высокой точностью.
      6
      Почти сто лет решают текстологи вопрос: как печатать лермонтовское восьмистишие "Прощай, немытая Россия"? До нас дошли четыре различающихся между собой текста. Подлинник стихотворения отсутствует. Авторитетного списка нет. Дошедшие до нас варианты записаны в 70- 80-х годах. Расхождения между ними довольно значительны. Четвертый стих читается так:
      И ты, им преданный народ,
      И ты, послушный им народ,
      И ты, покорный им народ.
      Анализ формы, стиля, история публикации текста, сохранность остальных строк приводят к заключению, что предпочтительнее тот вариант, где употреблено:
      И ты, им преданный народ.
      Некоторые исследователи возмущены: "Как мог Лермонтов сказать, что парод предан жандармам?! Надо отказаться от этой строки и выбрать другой вариант, хотя бы в остальном он был хуже".
      В. В. Виноградов справедливо исходит из положения, что вопрос должен быть решен строго и объективно. Мог Лермонтов или не мог сказать о народе "преданный", определит не иаше отношение к этому слову, а изучение его в контексте эпохи.
      Анализ стихотворения приводит ученого к убеждению, что текстологи трактуют слово "преданный" в его современных значениях-как "беспредельно верный кому-либо" или "вероломно отданный в чью-то власть". Тогда как в языке Лермонтова слово "преданный" означает "переданный", "врученный во власть" и смысла, который мог бы унизить народ, не содержит. Следовательно, строка:
      "И ты, им преданный народ" - значит: "И ты, им переданный во власть народ".
      Действительно, мы находим у Лермонтова еще один пример такого словоупотребления:
      И новым преданный страстям,
      Я разлюбить его не мог...
      "Новым преданный страстям" не подразумевает "беспредельно верный", а именно "отданный во власть страстям". Так выясняется, что спор возник от незнания фактов истории языка. Истолкование текста, которое отверг В. В. Виноградов, оказалось неисторичным.
      Не ограничиваясь полемикой, академик В. В. Виноградов решает проблему авторства применительно к целому ряду анонимных литературных текстов.
      7
      Какие статьи и заметки могли принадлежать Пушкину в "Литературной газете", которую в 1830-1831 годах издавали А. Дельвиг и О. Сомов? Участие Пушкина в этом органе было очень значительным, а в продолжение двух месяцев, в отсутствие Дельвига, он даже исполнял обязанности редактора. В "Литературной газете" постоянно выступал Вяземский. Что принадлежит Сомову, Дельвигу, Вяземскому и что - Пушкину? Вопрос существенный не только для литературной науки, но и - непосредственно - для читателей. Мы стремимся знать каждую. строчку Пушкина, но не согласны видеть в собрании его сочинений писанное другими! Как быть? Под заметками "Литературной газеты" подписей нет: они анонимны.
      Пушкинисты уже не раз пытались выяснить этот вопрос. Но одному авторство Пушкина кажется совершенно бесспорным, другой в том же тексте не видит ничего пушкинского. Решить это может только анализ. За дело берется В. В. Виноградов. И, сопоставляя анонимные статьи "Литературной газеты" с бесспорными текстами Пушкина, Дельвига, Вяземского и Сомова, выявляет неповторимые черты их индивидуального литературного стиля: эта заметка принадлежит Пушкину, в этой видны следы его соавторства, в этой - редакторской правки. Каждый раз при этом производится всестороннее рассмотрение содержащихся в тексте элементов смыслового, идеологического, исторического, литературного, эстетического и, разумеется, стилистического порядка. Изучаются речевые особенности, словарь, способы выражения, стилистические конструкции, индивидуальные осмысления и сочетания слов. В той же "Литературной газете" напечатаны две статьи па украинские темы. Их мог сочинить Пушкин. Мог - Сомов. Мог написать и Гоголь. На основе очень убедительного анализа В. В. Виноградов определяет: Сомов.
      В "Московском журнале" 1792 года помещены "Разные отрывки (из записок одного молодого Россианина)". Виноградов исследует жанр сочинения. Общественный идеал автора. Его философские и политические взгляды. Словарь статьи. Лексику. Фразеологию. Синтаксис. И на основании всех слагаемых доказывает: "Отрывки" написал Карамзин. И что это произведение программное, чрезвычайно важное для понимания этого большого писателя, но не попавшее в собрания его сочинений. Неизвестное стихотворение Карамзина... Неизвестная статья Карамзина... Одно за другим определяются сочинения писателей, затерянные в старых журналах. Анонимные фельетоны Достоевского в журнале "Гражданин". Анонимная рецензия на "Соборян" Лескова. Неизвестные рассказы Достоевского - "Попрошайка" и "Родиоша"...
      Эти главы книги В. В. Виноградова могут служить высоким образцом тончайшего историко-филологического и историко-стилистического анализа текста. Это ценнейший вклад в историю нашей литературы. Но, прежде всего, важнейший вклад в теорию пашой литературы, в обоснование нового раздела литературной науки, основоположником которой является В. В. Виноградов.
      8
      Поскольку литературный стиль заключает в себе черты пишущего, он может помочь определению его личности и характера. Так, знаменитый А. Ф. Кони в книге "На жизненном пути" рассказывает эпизод из своей прокурорской практики (Виноградов приводит его) - об убийстве помещика Петина и подозрениях, которые пали на жену и ее любовника, харьковского студента Анисимова. Для уличения его следовало доказать, что анонимное письмо с угрозой, посланное еще до убийства, написал именно он. Сравнили почерк - бумага, чернила, начертания букв разные. Тогда у Кони возникла мысль проанализировать стиль. В качестве экспертов были приглашены академик П. С. Тихоправов и профессор Р. Ф. Брандт. Признали, что автор обоих писем - Анисимов, который, послав анонимную записку, хотел отклонить от себя подозрение в убийства Петина. А стиль выдал! В обеих записках встретилось выражение "отвратительный подонок мошенничества", повторялись излюбленные выражения Анисимова: "сказать еще несколько слов", "послушать к чему-нибудь", "змеиный шипучий яд". Вместо предлога "из" в обоих письмах фигурировало "с" - "Мне известно с телеграммы", "с его рассказа стало ясно". Кроме того, обнаружился ряд других признаков.
      Впрочем, этот пример взят из третьей книги В. В. Виноградова "Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика" (1963), частично связанной с двумя предыдущими. Из этих трех трудов выросла четвертая книга - "Сюжет и стиль. Сравнительно-историческое исследование" (1963). Ученый рассматривает произведения, написанные на один и тот же сюжет,- о девушке (купеческой дочери, поповне), о задохнувшемся в сундуке любовнике и вымогателе слуге (дворнике, кучере, солдате). Сперва читатель знакомится с бытовой легендой, затем начинает следить за трансформацией сюжета и стиля в различных фольклорных отражениях - русских и украинских, в сентиментальной повести XVIII столетия "Несчастная Маргарита", в романтической повести "Мария и граф М-в", в повестях 30-х годов, в разбойничьей мещанской повести, в драме из купеческой жизни, в историческом романе графа Салиаса из времен московской чумы 1771 года и, наконец, в психологическом рассказе А. С. Суворина. Трудно представить себе более убедительный пример того, как видоизменяется сюжет и - соответственно стиль этой истории применительно к характеру времени и понятиям читателей. Целый курс лекций вряд ли представил бы с такою наглядностью эту эволюцию стилей, это постепенное переосмысление сюжета. Я убежден, что книги академика В. В. Виноградова, хотя они рассчитаны на филологов, должны заинтересовать широкий круг культурных людей. В. В. Виноградов пишет о языке художественной литературы, опираясь не только на исторические примеры, но и на целую библиотеку советской литературы. И заняться вслед за ним языком Алексея Толстого, Федина, Шолохова, Леонова, Катаева, Пришвина, Светлова, Житкова, Бабеля, Гайдара, Пастернака, Пановой, Твардовского, Щипачева, Тендрякова очень, по-моему, интересно и очень полезно.
      Но дело даже не в современных примерах. Дело в пафосе этих книг - острых, талантливых, насыщенных новыми мыслями, призывающих перейти от случайных и субъективных оценок стиля и, прежде всего, языка советской литературы к его глубокому изучению.
      1960, 1971
      ШКЛОВСКИЙ
      Виктор Борисович Шкловский - теоретик искусства, историк и теоретик литературы, критик, прозаик, сценарист, публицист, полемист, эссеист, мемуарист, собеседник, неистощимый и доброхотный советчик множества людей цеха литературного и ученого цеха, и киносценаристов, и режиссеров кино, человек феноменального дарования - принадлежит к числу самых необыкновенных, самых оригинальных писателей нашего века.
      Однако о нем не скажешь: новеллист Шкловский, критик Шкловский или литературовед Шкловский. Он - Шкловский. Писатель, чье творчество почти невозможно соотнести с традиционными литературными жанрами. Романы великих писателей замечательны не сходством, а различием между собой. И тем не менее авторов объединяет причастие к эволюции жанра. Но к какому научному или литературному жанру отнести книги Шкловского "Повести о прозе"? А "Zoo, или Письма не о любви"?.. Его "Дневник" - не дневник, "Письма" - не письма, а скорее маленькие поэмы в прозе. Его биография Толстого не похожа на традиционные биографические исследования. Его книги - отрицание традиционных жанров, отказ от них, каждый раз - внежанровая, еще небывалая форма.
      Всю жизнь размышляя о жанрах, Шкловский, кажется, не думает о них, когда пишет сам. Он думает о сути предмета. И тут рождаются жанры, столь же неповторимые, сколь неповторим ход мысли Шкловского, который кто-то сравнивал с ходом шахматного коня.
      Если даже настанет время, когда машина сможет повторить процесс мышления гениального человека, мне кажется, ход мысли Шкловского, в силу необычности ее системы, она не сумеет повторить никогда: ошибется.
      В последние годы жизни К. С. Станиславский мечтал так поставить спектакль, чтобы актеры в ходе репетиций не знали, с какой стороны будет зал, откуда будет смотреть на них зритель. В положении такого актера находится читатель Виктора Шкловского. Он никогда не знает, с какой стороны будет вскрыт предмет исследования, "с какого боку" подойдет к нему Шкловский. Труды Шкловского читают даже те, кто думает, что знает решительно все. Но и они знают, что не знают того, что сейчас скажет Шкловский. Ибо каждая, даже небольшая, рецензия - это не просто рецензия на кинофильм или на новую книгу, а каждый раз удивляющее новое осмысление предмета. Каждый раз, говоря о вещи, Шкловский не ограничивается ею, а сопрягает ее с другими - далекими - рядами и определяет значение, поставив рядом с большим. Одни сокрушаются вниз, другие высоко поднимаются. Суждение мотивировано широким сопоставлением. Критика Шкловского бывает очень чувствительной - но редко бывает обидной. Она масштабна, умна, ведется в открытую и даже в отрицании может быть лестной, потому что спрашивает с обычного человека, как с великого мастера. В силу особенностей своего ума и таланта Шкловский видит то, что видят, но не понимают другие. И если б я был художником и мне поручили иллюстрировать сказку Андерсена "Новое платье короля", я бы нарисовал ребенка с головой Шкловского. Он лучше всех видит, когда король голый. И лучше всех сумеет оценить ткань его платья, если король будет одет.
      Шкловский ничего не берет готовым. Сам "кладет шпалы", сам "настилает путь". И пишет, как бы стремясь сообщить нам свою способность увидеть "угол шара".
      Ход мысли Шкловского, кажущийся вначале парадоксальным, выясняется в конце рассуждения. Он говорит:
      - Неизвестно, был ли Гомер в действительности, но известно, что он был слепой. Слепота его достоверна, потому что глаза были ему не нужны. В эпоху Гомера поэт не писал - он был певцом, был сказителем. И легенда о слепом правильная.
      Никто не может упредить ход его мысли: острой, глубокой, богатой ассоциациями. Но именно потому, что другим она в голову не приходит, она оказывает на них плодотворнейшее влияние и очень часто срабатывает, как "поворотный круг".
      В силу этого в ткань советской литературы Шкловский вошел не только своими работами. Он растворен во множестве книг, статей, исследований, кинокартин, вышедших за последние полвека. Он катализатор творческого процесса, "дрожжи великой литературы". Многие-молодые и старые - благодарны ему за науку. И даже те, кто спорил с ним в прежние годы и его отвергал,- и те, споря, учились.
      Он начинал почти шестьдесят лет назад. Первая работа появилась в 1914 году. Виктор Борисович Шкловский родился 25 января 1893 года, следовательно, в ту пору автору шел двадцать второй, в брошюре было шестнадцать страниц, называлась она "Воскрешение слова". Написано было запальчиво. Студент Петербургского университета - филолог и футурист предлагал ученым обратиться к первооснове художественного произведения - изучать законы литературы как искусства словесного.
      Вскоре группа молодых филологов - Виктор Шкловский, Борис Эйхенбаум, Юрий Тынянов, Осип Брик, Роман Якобсон, Лев Якубинский, Евгений Поливанов, Владимир Шкловский (брат Виктора) - основала Опояз, общество изучения поэтического языка. Стала издавать сборники. Потом - книги. Так началась работа целой филологической школы, которую называли формальной. Лидером стал Виктор Шкловский.
      В борьбе с поэтикой символистов опоязовцы стремились создать научную поэтику, доказывали, что поэтическая функция языка имеет свои законы, изучали законы прозы. Но при этом доказывалось, что искусство будто бы движется самостоятельно от жизни, а не отражает жизнь и не познает жизнь. Тем самым получалось,- как пишет Шкловский теперь, - что "искусство как бы неподвижно, оно переставляется, как бы перетряхивается: старшие жанры становятся младшими, но нового не появляется".
      В 1925 году вышла книга Шкловского "Теория прозы", и стала крылатой фраза, что искусство является "суммой приемов". Выражение это сам Шкловский считает теперь неточным и опрометчивым.
      Потом он написал книгу "Материал и стиль в романе Льва Толстого "Война и мир" - показал в ней, как использовал Толстой мемуарную литературу и исторические труды, посвященные войне 1812 года. Книга была интересна, нова, сенсационна, но она не объясняла величия романа Толстого, а даже как бы развенчивала его.
      С формалистами спорили яростно. Марксистское литературоведение, признавая необходимость изучения художественной ткани произведения, решительно отвергало теоретические обоснования формалистов. Вульгаризаторы отвергали все.
      Теперь, когда эти литературные битвы уже позади и позади порожденные ими преувеличения и страсти, окончательно ясно, что, изучая форму, вернее, структуру художественного произведения и эволюцию жанров, формалисты обогатили пауку множеством существеннейших открытий и наблюдений, но, замкнувшись в кругу исследований имманентных, внутренних законов литературы, игнорировали ее содержательность, проблему ее общественной функции, ее многосложные связи с действительностью. Поэтому выдвинутые ими обоснования не объясняли главного и были в корне неверными.
      Впрочем, Шкловский занимался не одними вопросами литературной теории. Он писал великолепную прозу - выпустил книги "Сентиментальное путешествие" и "Zoo, или Письма не о любви", работал в "Летописи", которую редактировал Горький, выступал с Маяковским, был близок к творческому содружеству "Серапионовы братья", объединявшему в 20-х годах таких разных писателей, как Н. Тихонов, К. Федин, Вс. Иванов, М. Зощенко, М. Слонимский, П. Никитин, В. Каверин, Е. Лунц, Е. Полонская, критик И. Груздев... Потом примкнул к Лефу.