– Солдаты! – полковник не повышал голос, но слышно его было отменно. – Я обращаюсь к вам так, хотя и знаю: вы все по-прежнему продолжаете считать себя мирными обывателями, случайно оказавшимися на линии огня. Так вот: это не так.
      Сейчас вы именно солдаты, причем солдаты обученные. Такой подготовки, как у вас, не имеют многие регулярные армии. С этим не стыдно идти в бой. А бой нам сейчас предстоит самый жестокий. Те, кто захватил базу, только что сообщили: первая ракета будет выпущена по Токио в двадцать два часа. В Японии началась эвакуация жителей из городов. Их флот вышел в море, бомбардировщики патрулируют вдоль наших границ. Нет сомнения, что они совершат налет. Что они будут бросать и куда упадут бомбы... да и неважно – бомбы упадут на нашу землю. Что из этого получится, объяснять не надо. В свою очередь, на американском флоте сыграна боевая тревога. Большая война может начаться из-за резкого движения какого-нибудь нервного сержанта. Насколько нам эта война нужна, знаете сами.
      Верховный главнокомандующий приказал мне сделать все, чтобы не допустить такого исхода. А сделать мы можем одно: овладеть базой. Нам не приходится рассчитывать на подкрепления: кадровый полк прибудет не раньше наступления темноты. Взорван железнодорожный мост у станции Колямба... – Он помолчал, давая всем осмыслить услышанное. – Мы не можем рассчитывать на авиационную поддержку. Почему – тоже не надо объяснять. Единственное, что у командования имеется, кроме вашего полка, – это пять учебных танков и две роты саперов, строящих танкодром у станции Тихая. Сейчас они выдвигаются на рубеж атаки. Атака назначена на одиннадцать тридцать. Командирам подразделений – получить карты. От каждого взвода выделить двух лучших стрелков в снайперы. Винтовки подвезены, получить немедленно. Теперь так: обучавшиеся пулеметному делу – шаг вперед. Обучавшиеся минометному делу – три шага вперед. Хорошо. Пулеметчики – напра... минометчики – нале-во! Шагом марш. Поручик Лисицын, принять минометную команду. Поручик Хисиминдинов, принять пулеметчиков. Получить оружие. Егеря! Слушай приказ. Выдвинуться на рубеж атаки согласно обозначенному плану и атаковать базу по сигналу «зеленая ракета».
      Приказа к отходу не будет. Останавливаться для оказания помощи раненым запрещаю.
      Командирам отделений: разбить отделения на боевые звенья по три-четыре человека, назначить командиров. Командирам звеньев собраться на инструктаж через пять минут у штабной машины. Исполнять.
      Косичка быстро пошел вдоль строя. -...Врангель, Валинецкий, Денисов, Порогов. Командир – Валинецкий...
      Криволапов появился внезапно. Горелов заметил его на секунду позже меня. Ну да: у меня, наверное, изменилось лицо...
      Пятнистая куртка подпоручика сделалась черной, левого рукава не было вообще, а сама рука стала похожа на обугленный окорок с висящими алыми клочьями. Точно так же левая половина лица лоснилась подобно начищенному сапогу...
      – Господин капитан...
      – Вы ранены, подпоручик. Врача, быстро. Кто-то метнулся за врачом.
      – Так точно, господин капитан. Ранен. Курсант Аздашев убит. В клочья. Фугасный огнемет. Брешь они заткнули. Не пройти. Без пушек – не пройти. Говорят по-русски, слышал сам...
      Он вдруг как-то очень быстро упал. Никто не успел его поддержать.
      Уже бежал врач, за ним двое санитаров со сложенными носилками.
      – Отставить, – сказал Горелов нам и снова встал, заложив руки за спину. – Продолжаю инструктаж. После преодоления полосы проволочных заграждений...
      Пахло обугленным мясом.

      – Все равно не могу поверить, – бормотал Поротов, глядя на меня своими узкими, странно блестящими, неподвижными глазами. – Не могу, Зден. А ты можешь? Ты, наверное, тоже не можешь. Кто-то сейчас придет и разбудит...
      Мы лежали в высокой траве у края вспаханной полосы. Пятьдесят метров, а дальше колья с колючкой, а дальше – бетонная стена с колючкой же по гребню, а дальше... дальше – Бог знает что. В руках у нас были пэзээры – несерьезно-легкие пукалки, похожие на гарпунные ружья для подводной охоты, разве что чуть потолще. Справа и слева лежали такие же, как мы, ребята с такими же пэзээрами – и ждали зеленой ракеты.
      – Вот видит Бог, Зден, нас дурачат... сейчас придет тот полковник и скажет...
      – Помолчи, а?
      – Да, сейчас... сейчас я заткнусь. Ты не волнуйся так, Зден, ведь ничего страшного... если разобраться, то...
      П-ффф! Ракета проплыла над нами медленно, чуть виляя роскошным зеленым кометным хвостом, и вспыхнула яркой четырехлучевой звездой. Где-то вдали раздалось несколько выстрелов.
      – Давай, – сказал я.
      И сам – поднял пэзээр, целясь примерно в гребень стены, и нажал на спуск.
      Пэзээр бьет негромко. Вряд ли громче ракетницы. Собственно, это и есть ракетница, только со всяческим навесным оборудованием. Желтая искорка выскочила из ствола и прыгнула вперед по плавной дуге, волоча за собой тонкий серебристый шнур. Десятки таких шнуров взлетели над проволокой, опустились на нее – и вспыхнули разом белым, чуть с иззеленью, пламенем. Термит. Две... три секунды... все.
      Проволочных заграждений больше не было. Стояли колья, местами с них свисали еще горящие лохмотья... Проволока обрезана начисто – как множеством ножей.
      – Зажми уши, – сказал я. И сам, всовывая ладони под каску...
      Едва успел.
      Контрминные дорожки раскатали пять минут назад. Этакие широкие веревочные лестницы с черными, будто эбонитовыми, перекладинами. Они лежали поперек всей грязевой полосы, почти доходя до разрушенных уже проволочных заграждений.
      Кто-то все-таки догадался подрывать их не сразу, а поочередно. Боюсь, если бы они рванули одновременно...
      Нас и так приподняло над землей и куда-то втиснуло – грубо и плотно. Долго не было ничего, кроме тьмы во всем теле – и мгновенно-синих звезд перед глазами.
      Потом вдруг стало переворачивать и корежить, как корежит начавшую отходить затекшую ногу или руку...
      Вставай! Вставай!
      Встаю.
      Медленно... так.
      Черно. Вспышки над стеной. Заунывный вой где-то позади.
      Смычком по медному котлу.
      И тут же – длинная очередь за спиной. Воздух в клочья. Брызги от стены.
      «Березин» – страшная машина, не даром с той войны почти без изменений. Разве что – с небес на землю...
      Вперед. Вижу круглую спину Косички. Перекатывается, залегает, ползет, вскакивает... Вперед же. Ну. Вперед.
      Косичка рядом. Лежу в грязи. Над головой визг невидимых пил.
      Пулемет перекрывает другие голоса. Встать. Бегом. На карачках – но бегом. Дыры в стене.
      Колючки впиваются в пузо. Не страшно. Полпути пройдено, пройдено, да?
      Удар по каске. Я на земле. Вскакиваю на четвереньки. Наверное, отключился, потому что Косичка опять впереди, и не только он, еще чья-то задница...
      Совершенно беззвучно человека приподнимает над землей – в облачке серенького дыма – и разрывает на части. Это происходит очень просто и деловито. Перед моим лицом голый торс и рука – загребает, загребает... И я – совершенно спокойно – вскакиваю, обегаю вокруг останков и вновь ложусь. Стена – вот она, совсем рядом.
      Пулеметная очередь проходит по гребню. Летят куски бетона и рушатся кронштейны с проволокой. Кто-то в черном на миг возникает над стеной, выгибается и пропадает.
      Стреляют из дыр? Похоже, да.
      Перехватываю автомат и выпускаю несколько коротких очередей по этим самым дырам.
      Оранжевые вспышки отмечают мои, в данном случае, промахи. Впрочем, что-то улетело и в дыры. В белый свет.
      Вся стена в оранжевых вспышках, оставляющих после себя пятна копоти.
      Над головой визг, перекрывающий все. И не грохот – резкие звонкие удары, от которых в глазах что-то вспыхивает и рассыпается. Вспыхивает и рассыпается.
      Вспыхивает и... Косичка бежит куда-то, каска улетает вперед, он пытается ее поймать. Вид у Косички совершенно неправильный, но я ничего не могу понять.
      Синий дым вокруг. Опять визг.
      Это минометы. Или наши взяли неправильный прицел, или...
      Вжимаюсь.
      Подбрасывает...
      Нет, живой. Вперед. Только вперед. Ребята, теперь только вперед.
      И – падаю под стеной.
      Визг.
      Вот он, Косичка, – в двух шагах. Тоже добежал. Каска в вытянутых руках. Полная мозгов.
      Взрывы. Белые звезды, в которые трудно поверить, и – черная стена. Потом она медленно разваливается и опадает – вниз и немного вправо. Остается низко плавающий дым.
      Приподнимаюсь. Смотрю.
      Лежат. Лежат мои егеря, лежат... Кто-то слепо ползет, тычется и замирает.
      Десять... двадцать... все.
      Все убиты.
      Без паники.
      Так не бывает.
      Визг. Падаю.
      Голову в землю.
      Удар. Ухо лопается. Не помня себя, оборачиваюсь.
      Прямо перед лицом из серого бетона торчит неровный осколок величиной в пол-ладони. Кажется, он весь дрожит. Смотрю на него, не отрываясь...
      Сейчас должен быть визг и удары, крошащие сознание, визг и удары, все напрягается внутри... сейчас... нет. Нет.
      Тишина. Негромко долбит пулемет. Что-то дымно горит в траве.
      Не знаю, сколько прошло времени. Много. Я встаю – как на счет «девять».
      Бокс.
      Стена серая, каркасная. То есть столбы и перекладины – толстые, монолитные, а между ними сравнительно тонкие плиты, да еще с этаким рельефным рисунком: ромбы.
      И там, где бетон совсем никакой, осколки и березинские пули его пробивают.
      Нахожу небольшую дырочку невысоко над землей и приникаю к ней.
      Очень долго не могу понять, что вижу. Потом доходит. Это локоть. Человек стоит и курит. Стоит, привалившись спиной к стене (не к стене, поправляю себя, к столбу), – и курит, держа сигарку между большим и указательным пальцами. Из-под локтя видны рукоять и приклад автомата, потертый и выщербленный деревянный приклад с множеством зарубок... Автомат я не сразу, но узнаю: девятимиллиметровый «Штайр» образца пятьдесят второго года. Состоял на вооружении десантных частей Рейха.
      Дальше еще одна стенка, невысокая, и мешки с песком. Ну, это понятно...
      Надо же что-то делать... что?
      Ах, да. Совсем забыл, извините...
      Сажусь на землю, снимаю вещмешок. Там два килограмма «МЦ». Гремучий пластилин.
      Вынимаю грязно-синие брикетики, разворачиваю и прилепляю к бетону. Двадцать брикетиков.
      Получается перевернутая буква П с короткими ножками и длинной перекладиной.
      «Березин» выпускает очередь куда-то левее меня. Там стрельба и крики. Я уже могу слышать крики.
      Теперь детонаторы. Очень похожи на елочную гирлянду: синий провод и маленькие остренькие лампочки, правда, с черными непрозрачными цоколями. Равнодушно втыкаю лампочки в брикеты «МЦ».
      Что-то происходит вокруг.
      Визг.
      Успеваю упасть.

      – Не придет, – сказал, наконец, журналист. Его звали Валерий, и мы были уже на ты. – Все. Не придет.
      Он поскреб пальцами скулы, потер глаза – с такой яростью, будто разрывал веки.
      Он страшно хотел спать.
      – Паршиво, – сказал он через минуту. – Мы платим. Да, мы платим. Хорошо платим.
      Иногда – очень хорошо. За информацию. И люди, в общем-то, знают, на что идут. И все равно – так паршиво...
      – Мало ли что могло случиться, – сказал я. – Упал, ногу сломал...
      – Знаешь, – сказал он, – когда такое было в первый раз – я тоже надеялся. Но когда в пятый...
      – Кто-то знал еще?
      – Нет.
      – Тогда?..
      – Следили. Пасли. Вряд ли – гепо. Хотя... Впрочем, не знаю. Только это уже пятый случай.
      – Валера, – сказал я, – тогда, может быть, ты мне расскажешь все так – без доказательств?
      – Смысл?
      – Н-ну... скажем так: есть смысл. Есть.
      – Это просто бесполезно – без документов. Без доказательств.
      – Но ты же знаешь, что доказательства есть.
      – Были. Не есть, а были.
      – Есть. Не эти, так другие. И если этим займутся профессионалы...
      – У меня тоже есть контакты в гепо. Но там без хотя бы косвенных доказательств... – он махнул рукой.
      – Немцы всегда любили порядок в делах.
      – Ладно. Значит, так: внезапно и без видимых причин резко увеличились японские инвестиции в Индии. Причем в отрасли, не приносящие сейчас существенного дохода.
      И без особых перспектив на обозримое будущее. Не буду расписывать подробно, это, в конце концов, не так уж важно. Японцы вкладывают большие деньги – десятки миллиардов золотых марок – причем через подставных лиц – туда, откуда ждать прибыли не приходится ни при каком раскладе, за исключением единственного: контроль над Индией переходит к Японии. Полный и безраздельный контроль. Такая вот уверенность – откуда? Мы стали думать. Получается вот что: допустим, Россия выходит из Рейха, причем хлопая дверью. Теперь все туранские эмираты и султанаты от Рейха отрезаны, ну, да Господь с ними, главное – отрезаны Туранская и Тянь-Шанская группы армий. Снабжать их через Иран трудно, практически невозможно. И все: Индию можно брать голыми руками, потому что защищать ее нечем. Разве что флотом... И вот вам японцы упираются носом в нефтяные поля Ирана... Чуешь? Это страшнее, чем валерьянка для кошки. Значит, так вот мы рассудили. Стали оглядываться по сторонам. И нашли. Есть такое предприятие «Айфер», смешанный сибирско-российско-еги-петский капитал, в прошлом году проявляло интерес к якутским алмазам, не выгорело, но это неважно... так вот, оказалось, что они регулярно переводят очень приличные суммы, до миллиона марок в месяц, на счета «Патриотического фронта», «Единства» и «Муромца». И они же служат одним из каналов перекачки японских денег в Индию...
      Я присвистнул. В общих чертах что-то такое намечалось, «собиралось стать известным», как говаривал Тарантул... но тем не менее – интересно.
      – Это интересно, – сказал я. – Предприятие «Айфер». Запомню.
      Мне вдруг стало скучно. Выключатель – щелк... и все вокруг заливает желтая скука. Бывает... и в последние месяцы – все чаще.
      – А все-таки – зачем ты меня сюда потащил? – спросил я. Скуке нельзя позволять распоряжаться собой, ее надо бить тем, что подворачивается под руку...
      – Мне нужен был свидетель. Кроме того, меня не оставляет чувство, что ты вовсе не инженер.
      – Интересно.
      – Нет, я просто увидел, как ты подышал из баллончика.
      – У меня тяжелый отходняк. Впрочем, где-то ты прав. Я инженер, но из подразделения «Таймыр».
      – О! А я думал, вас давно распустили.
      – Ну, зачем же нас распускать, мы еще много пользы принесем.
      – Скорее, не пользы, а добра.
      Мы посмеялись. Подразделение «Таймыр», созданное еще в начале пятидесятых, занималось контрабандным ввозом изделий, технологий и прочих секретов. Сейчас это синекура для дожидающихся пенсий чинов из разведки и МИДа.
      – Кроме того, ты сибиряк, – продолжал Валерий, – а значит, патриотам заведомо не сочувствуешь.
      – То есть?
      – Ну, вряд ли много сибиряков хотят, чтобы их страна снова стала российской колонией.
      – М-м... да, пожалуй, таких я не встречал. Но, как ты знаешь, азиатская партия у нас сильна.
      – Это другое.
      – Другое... Ты давно знаешь Кристу?
      – Лет десять, наверное. А что?
      – Да мне может понадобиться человек, владеющий арабским. Я хотел поговорить с ней самой, но – видел сам.
      – Что я тебе скажу? Язык она, конечно, знает превосходно, но слишком много пьет и слабовата на передок. Если это тебя не смущает...
      – Смущает. Это и смущает. А других, кто владел бы арабским, ты не знаешь?
      – Пожалуй, нет. Но Криста должна знать. Поговори с ней.
      – Поговорю... Ну, что? Четверть четвертого. Поедем?
      – Да. Да, надо ехать.
      – Куда тебе?
      – На Трубную.
      – Там живешь?
      – Нет, там редакция. Надо еще поработать. Я завел мотор, прогрел его, потом оглянулся – чисто автоматически – прежде чем выехать на полосу. Если бы я промедлил еще одну секунду, на этом все бы и кончилось.
      – Прыгай!!! – заорал я, выбрасываясь на дорогу. «Элефант»-тягач разгоняется до ста сорока, думаю, с такой скоростью он и шел. Наш «зоннабенд» смяло, как пустую жестянку, и я уж не знаю, чем меня оглушило: грохотом, или воздушной волной, или это была просто психогенная реакция, – только я очнулся уже тогда, когда «элефант» развернулся и надвигался, ревя; я столбом стоял на осевой и тупо смотрел, как он быстро увеличивается в размерах, и на душе у меня было легко и спокойно, как бывало разве что в том семеновском подвальчике. До тягача было рукой подать, когда я обманно вильнул корпусом вправо, а сам прыгнул влево.
      Голый автоматизм, этому нас учили. «Элефант» проскочил мимо и больше не возвращался – растаял во мраке, растворился, как призрак.
      – Валера!
      Он вылез из кювета – еще один призрак. Я его еле видел. В глазах плыли лиловые круги – и от напряжения, и от слепящих фар «элефанта». И тут, понимаете, загорелся наш «зоннабенд» – сразу весь.
      – А реакция у тебя хорошая, – сказал я. Он промычал что-то в ответ. Даже в том красно-дымном свете, что исходил от нашего бедного «зоннабенда», видно было, что Валера бледнее смерти. Потом он сел прямо на асфальт.
      – Ты что, ударился?
      – Башкой... вот тут...
      На темени у него вздулась шишка никак не меньше кедровой.
      – Ничего, нормально, – выдохнул, наконец, он, когда я закончил осмотр. – Нормально, обойдется. Бывало хуже...
      – Значит, они не убили твоего агента, – сказал я.
      – Значит, так. Только ему вряд ли от этого лучше.
      – Кто он? Как зовут и как выглядит? Говори скорее, вон уже полиция едет.
      – Анжелика Папст. Тридцать лет, невысокая, полная, очки с толстыми стеклами, очень маленький нос. Специалист по налогообложению – в этой самой «Айфер»...
      – Понятно, – сказал я.
      Сразу четыре машины – по две с каждой стороны – подлетели к нам с визгом, ребята в черной коже выскочили с огнетушителями наперевес... Там никого нет! – крикнул я по-немецки. Все живые! Только сейчас у меня началась реакция, задрожали колени, зашумело в голове... все вокруг я видел чрезмерно четко и контрастно, но воспринимал полуосмысленно, и вопросы, которые мне задавал полицейский лейтенант, понимал не с первого раза. Да, стояли, вот тут, на обочине: на ходу открылся багажник, и остановились, чтобы закрыть, закрыли и только собрались ехать, как увидели... нет, еще не тронулись, нет... вот здесь. Битые стекла и брызги масла. Потом тягач развернулся вон там – и пытался наехать на меня, но я успел отскочить... нет, не ошибаюсь, он ехал прямо на меня, не снижая скорости... не знаю. Не заметил. Тоже не знаю. Много странного. Нет, у меня ни малейших подозрений...

      Живцов положили в коттедже, где жили Панин и Кучеренко. Вся операция прошла гладко, если не считать огрехом то, что самолюбивая Сашенька обошлась-таки без «лонжи», и Крупицыным осталось лишь перетащить ничего не понимающих грузин в другой коттедж. Тут они и лежали рядышком на сдвинутых кроватях и спали – усатые младенцы. Саша уколола их аббрутином – сильнейшим психомиметиком; в малых дозах он разгружает подкорку, и его раньше использовали для ускорения адаптации; в больших дозах – парализует волю, начисто отключая лобные доли. Часто этот эффект остается необратимым...
      – Просыпайтесь, – сказал я негромко.
      Они одновременно открыли глаза. Аббрутин мы между собой называем «буратин».
      Сделай из него Буратино. Делаю, начальник.
      – Садитесь.
      Они сели. Они улыбались мне. Искренние улыбки детей, еще не знающих, что мир не слишком добр. Я подал одному из них блокнот, ручку, сказал:
      – Пиши по-русски: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет...» – я продиктовал две строфы. – Передай блокнот соседу...
      Улыбка – он сделал мне приятное. У соседа тоже улыбка – он готов сделать мне приятное., «Буря мглою. небо кроет...» Передай... Улыбки...
      – «Буря мглою...» Дай ручку и блокнот мне...
      Шквал улыбок. Так... делая поправку на «буратин»... вот этот.
      – Вот этот, – сказал я Панину.
      – Как тебя зовут?
      – Меня зовут Тенгиз, – очень легкий акцент.
      – А фамилия?
      – Моя фамилия – Гурамишвили.
      – Хорошо, Тенгиз. Меня зовут Сергей. Я твой лучший друг. Лучший друг. Ты должен делать все, что я тебе скажу. Запомни меня. А теперь отдыхай.
      – Отдыхайте все, – сказал я.
      Они улеглись и закрыли глаза.
      Мы вышли на застекленную веранду. Дверь в комнату Крупицыных была приоткрыта. В душе обильно лилась вода.
      – Очень внушаем, мягок, послушен, – сказал я. – Неплохая мышечная реакция.
      Прекрасная память, легко обучаем. Наверное, круглый отличник. Чем они там занимались?
      – Не знаю, – сказал Панин. – А зачем это? Я пожал плечами.
      – Так, может, обойдемся без проволоки? – предложил Панин. – Раз такая хорошая внушаемость...
      – Не стоит рисковать, – сказал я.
      Наверное, Панин хотел возразить. По крайней мере, воздуху набрал. Возразить было что: введение проволоки вручную было никак не меньшим риском, а следовательно – переводом материала. Внушение же под аббрутином давало результаты немногим худшие, чем с проволокой. Однако в нынешнем нашем положении лучше было истребить без пользы десять живцов, чем промахнуться в решающий момент. А кроме того, Панин, наверное, вспомнил «Самсон» – вспомнил и решил не связываться с таким говном, как я. Я бы на его месте поступил так же.
      Вода в душе перестала литься, дверь открылась, и предстали Дима Крупицын и Валечка, мокрые и очень веселые. Помахали нам ручками и побежали вытираться.
      – А где Серега? – спросил я Панина.
      – С Командором.
      – Что – не появлялись еще?
      – Нет, и не звонили. Впрочем, мы и не договаривались... Ха! Вон они идут.
      От реки шли, почти бежали, перебрасываясь на ходу мячом – нет, не мячом, каким-то тючком, – Командор и Серега Крупицын. Сзади шел Гера.
      – Долго жить будешь, – сказал я Сереге, когда он вошел.
      – Вспоминали уже?
      – Вспоминали. Ну, что? Все в порядке?
      – Да, осталось только маячки и сирены пришабашить.
      – Ну, это в багаже.
      – Знаю.
      – Слушай, Сережа. «Зоннабенд» ты брал?
      – Я брал. А что?
      – Я его гробанул вчистую. Уже на свалку увезли.
      – Ну, Пан! – Серега с уважением посмотрел на меня. – Ты и силен! Не напасешься на тебя...
      – Держи, – я подал ему копию заключения дорожной полиции об аварии не по вине водителя. – Пусть оформят списание и дадут подмену.
      – Ладно, – сказал Серега. – Я хоть переоденусь... В дверях он притиснул выходящую Валечку. Валечка хихикнула и тут же повисла на мне.
      – Пан, как тебе наши красавцы? – спросила она, жмурясь. – Неужели за таких мальчиков тебе жалко поцелуя, Пан?
      – Мне для тебя ничего не жалко... никогда... и ничего... о-о-о... – я изобразил последний вздох. Валечка отхлынула, глаза у нее были пьяные. – Все, спать, спать, – погнал я ее. – До обеда даже не просыпаться. Нужна будет твоя снайперская точность. Поняла?
      – Будем вставлять им проволоку?
      – Да, и потому...
      – Поняла, поняла. Я уже паинька. Так можно? – она потупилась, сложила ручки на животике и ножкой заковыряла пол.
      – Так можно. Беги.
      Из коттеджа напротив вышел Командор, осмотрелся – будто бы любовался пейзажем.
      Увидел Валечку, пошел ей навстречу. О чем-то спросил, кивнул, так же неторопливо продолжил путь.
      – Какой будет объект? – деловито спросил Панин.
      – Скажу – нэ повэриш, дарагой, – я достал из кармана пачку открыток с видами Москвы, нашел нужную, протянул ему.
      – Ни хрена себе... – протянул Панин. – По крупной играем...
      – По крупной, – согласился я.
      Вошел Командор. Свежий, как майская роза. Не представляю, как нужно укатать Командора, чтобы чуть-чуть помять ему морду. Даже небритый он выглядит элегантно, как мушкетер на балу.
      – Телевизор не смотрели? – с порога спросил он. – Зря. Интереснейшие вещи творятся. Побоище в редакции «Садового кольца». Шесть человек убито. Потом – перестрелка с патрулем, ранено два солдата. А?
      – Имена убитых не говорили? – Нет, а что?
      – Надо как-нибудь узнать. Валерий Кононыхин, обозреватель.
      – Прямо сейчас?
      – Как получится. Когда это было?
      – В шесть тридцать. Обещали подробности в дневном выпуске.