Новички спят беспокойно, Шанур разметался и будто бежит куда-то, Армант, наоборот, зарылся в подушку... ничего, ребята, привыкнете, все привыкают; ну, не то чтобы привыкают... притупляется восприятие. Вот так: шесть постояльцев гостиницы в маленьком городе... как он называется? Забыл...- в отрогах Плоскогорья, обширнейшего плато, рассеченного пополам Гросс-Каньоном - километровой ширины и такой же глубины речной долиной длиной почти четыреста километров; на западе он выходит к океану, на востоке теряется в горах, между хребтами Слолиш и Ивурчорр; противник занимает противоположный берег каньона, но, сами понимаете, ни о каких активных действиях речи пока быть не может. Пока - пока не появился в поле зрения командования некий военный инженер Юнгман... Что? Ах, ночь прошла, и Петер просыпается... доброе утро, Петер. Думаю, я больше тебе не приснюсь, пока не закончится эта история. Хотя... кто знает?
      А наверху была красота! Поднимались долго и утомительно, зато, когда поднялись - о, это стоило трудов! Воздух пах снегом - это при полуденном солнце, при жаре, яростной, но легкой, свежей; дорога вилась по холмам, нетронуто-зеленым, между рощами низкорослых неизвестных деревьев, между заросшими бурьяном виноградниками; попадались ручьи и речки, через которые переезжали вброд, попадались озера, до неправдоподобия синие и холодные даже на взгляд. А потом все переменилось.
      С земли будто содрали кожу. Здесь поработали и бульдозеры, и прочая гусеничная техника, дорога, теперь бетонная, шла по широченной глиняно-красной полосе, где все было перерыто и перемешано, где то справа, то слева возникали непонятные строения, явно брошенные, поодиночке и группами стояли ржавые тягачи и трактора, полуразобранные грузовики, громоздилось всякое железо, бетон, валялись бревна, доски - все ненужное, неприкаянное, негодное, устрашающе многочисленное. Так примерно выглядит зона прорыва, когда армия уходит вперед, а тылам еще недосуг заняться разборкой лома. Потом дорога расширилась и стала прямой, как стрела, как посадочная полоса - да это и есть посадочная полоса, понял Петер, резервная полоса для тяжелых бомбардировщиков. Хотел бы я знать, на что в такой глуши резервные полосы? Спросить, что ли? Он посмотрел на господина Мархеля. Господин Мархель сидел прямо, придерживаясь за поручень, и всматривался в даль. Профиль его был острый как бритва, глаза прищурены, а губы медленно шевелились - медленно и торжественно, будто он читал... нет, не молитву... заклинание?.. именно заклинание. Петеру показалось вдруг, что в лицо брызнуло холодом, а самый свет солнца стал разреженным и призрачным. Тьфу, чертовщина! Ладно, они там, наверху, все на этом деле сдвинутые, но я-то! Я - нормальный, сравнительно разумный человек, вчера вогнавший этого проклятого колдуна в холодный пот,- сегодня просто так, без причины, боюсь задать ему вопрос. Именно боюсь. Ну и дела...
      Но вскоре все стало ясно и без вопросов. По сторонам дороги вдали стали угадываться заводские корпуса, от них шли многочисленные и разнообразные "притоки" к шоссе, по притокам шли машины, и скоро на шоссе стало тесно до безобразия. Навстречу попадались главным образом тягачи с платформами на прицепе; по ходу обогнали несколько таких же, но груженных чем-то тяжелым и громоздким, но чем именно, непонятно - брезент. И вот так, в машинной толчее, в газойлевом чаду ехали километров сто, попадались регулировочные посты, палаточные городки, много чего попадалось, но Петер утратил способность воспринимать что-либо - на него запах газойля действовал крайне угнетающе. Он не вполне очнулся даже, когда машина затормозила наконец перед свежим, желтеньким еще щитовым домом, окруженным штабными машинами, сторожевыми вышками и колючей проволокой в два кола; проволока вдруг привлекла его внимание, он не сразу понял чем - потом только дошло, что она блестела этаким синеватым блеском. Никелированная колючка! Оригинально, черт возьми...
      - Ждите меня здесь,- сказал господин Мархель и пошел к дому. Часовому он предъявил некий документ, и часовой вытянулся в струнку с такой истовостью, будто перед ним был по меньшей мере фельдмаршал. Господин Мархель зачем-то оглянулся на пороге, обвел глазами окружающий мир и вошел внутрь. Петер расслабился. Голова болела, и рыжие круги ползли снизу вверх по внутренней стороне лба. Но посидеть тихо ему не дали: из двери пулей вылетел полковник, подбежал к их машине и потребовал:
      - Майор Милле, следуйте за мной!
      И далее уже обычным шагом повел Петера туда, в недра дома, где - что? Штаб? Резиденция? Короче, повел - мимо часовых: часовых внешних, часовых внутренних, через просторный предбанник, битком набитый офицерами,- Петер вытянулся на пороге и выбросил вперед правую руку, и эти блестящие офицеры повскакивали с мест и тоже приветствовали его имперским жестом, нет, не фронтовики вы, ребята, и говорить нечего - ни один фронтовик вскакивать не станет, он приподнимется лениво и отмахнется, как от мухи, - за обитую кожей двойную дверь в кабинет с занавешенной картой на стене, со столом о трех тумбах и бронзовым имперским орлом - пресс-папье такое, что ли? - и трехкоронным генералом по ту сторону стола, и господином Мархелем по правую руку от генерала, и неким полковником в саперной форме (ох, и лицо у этого полковника!), и полковник-адъютант отошел на шаг влево, и Петер четко, без излишнего усердия доложил:
      - Режиссер-оператор группы кинопропаганды майор Милле по вашему приказанию прибыл, господин генерал!
      - Вольно,- разрешил генерал, и Петер встал вольно.
      - Майор еще не в курсе, Йо,- сказал господин Мархель, обращаясь к генералу.
      - Тогда сам и объясняй,- сказал генерал.- Ему же все делать придется, так, нет? Чтобы потом вопросов не возникало - выкладывай ему все.
      - Твоей картой можно воспользоваться?
      - Можно.
      Так Петер приобщился к военной и государственной тайне чрезвычайной важности. По ту сторону Гросс-Каньона лежала территория врага, причем территория, войсками и инженерными сооружениями совсем не прикрываемая. Каньон практически непреодолим, это считалось за аксиому. Нет, в мирное время, конечно, можно было бы построить мост, обычный подвесной мост но ведь для этого надо вести работы на обоих берегах. Только инженерный гений полковника Юнгмана - вот он стоит, познакомьтесь, вам вместе работать и работать - позволил решить эту задачу. Итак, подготовительные работы закончены полностью, завтра начнется непосредственно строительство моста; через двадцать три дня мост будет наведен, и наши доблестные бронетанковые и мотомеханизированные части, пройдя по нему, развернут победоносное наступление - поистине победоносное, потому что, смотрите: все коммуникации врага перерезаются, и сама столица беззащитна,- да это просто удар кинжалом в мягкое брюхо! Это завершение не просто кампании, это завершение войны - победное завершение! И все это - благодаря вот этому мосту, стальной стреле, пронзившей пустоту над Каньоном! Вам, майор, предстоит во всех деталях запечатлевать все этапы великого события. Разумеется, в общих чертах мы будем направлять вас и руководить вами, но инициатива и предприимчивость ваши будут иметь колоссальное значение. Сейчас вы будете определены на жительство, и тотчас - за работу!
      Петер был не то чтобы ошеломлен, но озадачен. Ему, человеку как-никак с инженерным образованием - хотя эксплуатация машин и механизмов и строительство - вероятно, не совсем одно и то же,- так вот, ему все это казалось безусловной технической ересью. Впрочем, чего не бывает? На месте разберемся.
      На месте... Легко сказать - на месте; а попробуйте-ка, имея всего пару ног и рост метр семьдесят восемь, обойти и обозреть стройплощадку на дне ущелья глубиной метров триста, если не больше, узкого, извилистого, загроможденного стальными фермами будущего моста, да тем более еще никуда и не пускают без предварительного допроса... Часа через четыре, умаявшись до последней степени, Петер разыскал господина Гуннара Мархеля и потребовал вертолет.
      Господин Мархель сидел за пишущей машинкой в блиндаже, где расположилась киногруппа, и стучал по клавишам - хорошо стучал, быстро. В зубах у него была зажата длинная тонкая сигарета. Не переставая стучать и не разжимая зубов, он объяснил Петеру, что, согласно режиму секретности и повышенной бдительности на данном объекте, все летающие предметы автоматически считаются вражескими и подлежат уничтожению всеми возможными способами, в большинстве случаев - методом расстреляния из зенитных орудий, которых здесь очень много. Ну а что касается постоянного и повсеместного пропуска, то пропуск будет, и немедленно, а пока Петер может ознакомиться с первой частью сценария будущего фильма. Фильма? Сценария? Я полагал, что мы будем делать хронику... я всегда считал, что сценарий для хроники... м-м... излишен, события сами... События никогда не идут сами, запомните это! За каждым событием в наше время непременно стоит ум и воля Императора - или злой ум и злая воля врага, и мы, летописцы, не можем позволить себе увлечься кажущейся естественностью и спонтанной самотечностью событий! Читайте!
      Петер стал читать.
      "Мост Ватерлоо. Сценарий документального фильма. Часть I. Кадры фронтовой хроники: наши войска, напрягая все силы, отбивают атаки противника, нанося ему огромные потери в живой силе и технике. Карта военных действий, у карты военачальник. Задумывается, глядя на карту. Да, обстановка на фронте не радует... Инженер Юнгман склонился над расчетами. Ночь, но при свете свечей он продолжает свою работу. Глаза инженера блестят. Еще немного, еще одно усилие мысли... Есть!!! Он лихорадочно чертит чертеж, и мы видим, каким вдохновением горят его глаза. Закончив работу, он засыпает тут же, за столом, он счастлив. Следующий кадр: преодолевая волнение, инженер Юнгман докладывает Высшему военному совету свой проект; генералы встречают его недоверчиво, инженер нервничает, но вот трехкоронный генерал Айзенкопф подходит к инженеру, жмет ему руку и похлопывает по плечу... И вот мощные бульдозеры прокладывают дорогу в горах, саперы взрывают скалы, и вот расчищено место, откуда начнется великое строительство. Вы видите сооружение, похожее на немыслимых размеров прокатный стан? Это и есть тот стапель, с которого и двинется вперед наш корабль победы! Настал торжественный день. Саперы, стоя в строю, принимают поздравления генерала Айзенкопфа; и вот они в одном порыве устремляются на свои рабочие места; взревели сервомоторы, засверкали огни сварки, и первая секция моста медленно, почти незаметно для глаза двинулась вперед - и повисла над бездной. А на стапеле уже следующая секция, саперы, вооруженные сварочными аппаратами, дружно пристыковывают ее к первой, превращая в единый сплошной монолит. Стальные тросы, натянутые, как струны эоловой арфы, поддерживают это сооружение. Вот мы со стороны видим, как стометровая стрела вынеслась над каньоном, и солнечные лучи преломляются в паутине блестящих тросов над ней. Сапер, снимая защитный щиток, улыбается, смеется от души - он доволен своей работой, он вытирает рукавом пот со лба, и это честный счастливый пот. Бдительно несут службу зенитчики; солдаты и офицеры всматриваются в небо - неприятельский самолет! Огонь! В небе кучно возникают шарики разрывов, еще, еще - и, пылая, вражеский ас врезается в скалы. Обломки самолета - крупным планом. Еще обломки. И еще, и еще. Никто не прорвется к мосту!
      Часть II. Блиндаж, саперы отдыхают. Кто-то читает письмо из дому, кто-то пишет; а вот, усевшись кружком, поют, и один подыгрывает на губной гармонике. Два сапера играют в шахматы, другие смотрят, обсуждая партию. Приносят ужин, появляются фляжки, унтер-офицер произносит тост: "За Императора! За победу!" - саперы чокаются фляжками и выпивают; потом приступают к ужину. Ночь. Саперы спят. Бдительно несет службу часовой. Шорох в темноте. "Стой! Стреляю!" Вспышка выстрела из темноты. Часовой, раненный в плечо, бросает гранату. Взрыв гранаты. Тревога! В отдалении вспыхивает и затихает стрельба. Темноту прорезают трассирующие пули. Взлетают осветительные ракеты. Приносят и складывают в ряд трупы вражеских диверсантов. Крупно - их мертвые лица. Это мальчики лет пятнадцати, еще безусые, тонкошеие. Кто послал их на верную смерть? В глазах саперов мы читаем жалость к убитым мальчикам и ненависть к их настоящим убийцам. Надо скорей прекращать эту войну! И саперы с новыми силами принимаются за работу. Уже двести метров - длина моста..."
      - Я все понял,- сказал Петер.
      - Не сомневался в вас,- сказал господин Мархель.- У вас великолепные данные.
      Без камеры - солнце ушло - Петер спустился вниз, к основным сооружениям. Стапель, понял он. Это стапель. Ничего себе... На прокатный стан это совершенно не похоже, господин Гуннар Мархель, наверное, и не видел никогда прокатного стана. Скорее всего это напоминает увеличенный раз в десять каркас товарного вагона... бог ты мой, вот это балки! Тавры два на три, не меньше. Петер уважительно похлопал ладонью по глухому железу. И вмурованы прямо в скальное основание - на какую глубину, интересно? Что тут от прокатного стана, так это роллинги - по ним, надо думать, будут катиться фермы моста. Но какое же усилие потребуется, чтобы их выдвигать, сотни тонн, если не тысячи... если не тысячи... Вот оно что! Это такие гидроцилиндры - мать твою... Даже сравнить не с чем. Ну, Юнгман, ну, инженер! Или вправду гений, или чокнутый. Впрочем, одно другому не мешает... одни глаза чего стоят...
      - Дайте свет! Репетируем сцену в штабе. Господа генералы, вокруг стола, пожалуйста. Вы заинтересованы, но недоверчивы... изображайте недоверие! Хорошо, вот так. Юнгман, говорите, доказывайте, горячитесь! Лицом работайте! Лицом, говорю! Хорошо! Йо, начинай. Ты раньше всех все понял - выходи вперед, жми ему руку, хлопни по плечу... хорошо. Юнгман, про лицо не забывай! Все! На исходные. Приготовились. Внимание. Мотор! Пошла съемка! Господа генералы... недоверчивость, недоверчивость изображайт е... вот вы, слева, наклонитесь чуть вперед... достаточно. Юнгман, лицо! Играй лицом, скотина! Желваками играй! Стоп! Все сначала. На исходную. Внимание. Мотор! Пошла съемка! Генералы, недоверчивость, недо... отлично, источайте недоверчивость, так его, так! Отлично! Юнгман, что ты стоишь, как этот самый, ну же! Молодец! Давай! Хорошо, хорошо! Еще продержись немного... Йо, пошел! Чуть ко мне развернись, совсем немного, вот так, руку пожми, руку... Юнгман, лицо!!! Держи лицо! По плечу, да покрепче - отлично! Просто отлично! Все. Все пока свободны. Милле, пленки проявить, и на просмотр.
      - Ладно, Гуннар, хватит,- это говорит трехкоронный генерал Йозеф Айзенкопф, или Йо - так его в глаза называет господин Гуннар Мархель и про себя - Петер. Генерал устал от всего этого шума, треска, жары и необходимости делать что-то по указке, генералы этого ужасно не любят, они натерпелись за годы своего пути к генеральству от собственных генералов и теперь превыше всего ценят в себе право выбора между здравым смыслом и желанием своей левой ноги,- тем более трехкоронные генералы.- Хватит с нас на сегодня. Отсылай своих парней, и посидим с тобой, как прежде, помнишь, в Лондоне, в Брюсселе?
      - Все помню, старина,- говорит господин Мархель, и голос у него расслабленный и теплый; жестом он отсылает Петера и операторов, и на сегодня рабочий день окончен.
      Уже почти полночь, а небо светлое - север. Говорят, в июне здесь вообще не бывает темноты, только сумерки, и то не долго. Сейчас середина августа, и ночи наступают настоящие. Прохладно, но не потому, что земля остыла, просто небо здесь слишком близко, это от неба тянет холодом, а земля - земля еще очень даже ничего...
      - А что, братцы,- сказал Петер неожиданно для себя,- не пойти ли нам на бережок да не посидеть ли? Что скажете?
      - Пойдемте,- сказал Шанур,- как ты, Ив?
      - Как все - так и я,- сказал Армант.- Ты же знаешь.
      - Хотел удостовериться,- мягко сказал Шанур.
      Петер почувствовал в этой скупой переброске фразами некий подтекст, что-то недоспоренное, недоговоренное - и интонация какая-то странная... Но ведь дружные ребята, явно знакомы сто лет и понимают друг друга с полунамека.
      - Стоять! - раздался окрик.- Руки за голову! Пароль!
      - Термит,- сказал Петер.
      - Тараскон,- сказали из темноты.- Кто такие?
      - Кино,- сказал Петер.- Имеем пропуск повсюду.
      - Проходи,- часовой осветил их фонариком, мельком взглянул в пропуск, предъявленный Петером, и отступил в темноту.
      - Кто это там? - спросили издали.
      - Да киношники давешние,- ответил часовой.
      - Ну, эти пусть идут,- разрешили там.
      Несколько саперов сидели и курили в этаком гроте, образованном скалой, бетонным навесом и какими-то металлоконструкциями. Ничего почти не освещая, тлел костерок, несчастный крохотный костерок времен тотальной светомаскировки, лежала на газете наломанная крупными кусками гороховая колбаса "салют наций", да шла по кругу фляжка.
      - Садитесь, мужики,- сказали от костра.
      Мужики сели. Операторы вроде засмущались, а Петер, зная законы подобных сборищ, достал специально припасенную коробку матросских сигарок и пустил по кругу. Кто из саперов гасил свои самокрутки и подпаливал сигарки, кто совал их в нагрудные карманы про запас, но настрой теперь был только в пользу новоприбывших, фляжку передали им, им же протянули колбасу, а потом откуда-то из темноты возник дымящийся котелок, три жестяные кружки, и возник в воздухе неповторимый аромат крепчайшего чая.
      - А вот сахара нет,- сказал один из саперов.- Чего нет, того нет.
      Все почему-то засмеялись.
      - А так даже лучше,- сказал Шанур.- Так вкуснее.
      - И то правда,- согласились саперы.
      Интересно, из чего делают этот ром? Петер отхлебнул еще, потом стал жевать "салют наций". Шнапс - я точно знаю - из извести. А это? Опилки или брюква. Да, или опилки, или брюква, больше не из чего...
      - Где вы такой чай берете? - заинтересованно спросил Шанур.
      - Э-э! - махнул рукой один из саперов - громадный мужик с рубцом во всю щеку.- Такие дела только раз удаются!
      Все опять засмеялись.
      - А хороший табак черти флотские курят,- сказал другой сапер.- Поутюжат соленую водичку, побаламутят, потом покурят, потом опять поутюжат. Чем не жисть?
      - Нет, ребята,- сказал Петер.- Так тонуть, как они тонут,нет уж, я лучше курить брошу.
      - Видел? - спросили его.
      - Сам тонул,- сказал Петер.- Холодно, мокро, страшно, мазут кругом слава богу, подобрали.
      - У нас тоже - как минные поля снимать, такого натерпишься, потом неделю ложку до рта донести не можешь, все расплескивается...
      - Да, медом нигде не намазано...
      - Медом-то да, медом нигде...
      - По штабам хорошо.
      - По штабам-то точно хорошо...
      Кому на войне хорошо, а кому и не очень - это самая благодарная тема; эта и еще - что начальство само не знает, чего хочет. значит? Молодцы, хорошо вырыли. Теперь по-быстрому все это обратно заровняйте, а капониры во-он там отройте... Да и вообще, этот мост - затея, конечно, грандиозная, что и говорить, но какая-то уж очень канительная...
      - Нас-то будете снимать? - спросили Петера.
      - Само собой,- сказал Петер.- Кого же еще, как не вас?
      - А говорят, артистов пришлют.
      - Да бросьте вы, какие артисты?
      - Да вот говорят, мол, артистов... Лолита Борхен, говорят, тоже будет.
      - Документальное же кино, хроника,- сказал Петер, чувствуя мимолетный холодок где-то в области души, ибо сценарий - сценарий-то уже пишетс я...- Не должно,- добавил он менее уверенно.
      - А этот... черный - он кто? - спросили опять.
      - Не знаю толком,- сказал Петер.- По должности - советник министра пропаганды.
      - Так ведь мы не про должность...
      - Не про должность еще не знаю,- сказал Петер.
      - Вот и мы тоже опасаемся...
      А потом как-то неожиданно и беспричинно развеселились. Армант принялся рассказывать анекдоты, и вышло, что был он великим анекдотчиком, недостижимым и по репертуару, и по артистизму. Разошлись далеко за полночь, вполне довольные собой, обществом и времяпрепровождением.
      - Все, ребята,- сказал Петер в блиндаже.- Завтра подъем до восхода, поэтому спать сразу и крепко.
      - Слушаюсь, господин майор! - ответил Шанур по-уставному, и Армант не выдержал, захихикал.
      Эти два обормота засопели сразу, а Петер долго еще ворочался - одолевали мысли, сомнения, планы, хотя и знал он совершенно точно, что грош цена любым его планам в означенных обстоятельствах. Потом он уснул и сразу же проснулся, но было уже утро - то есть начинало светать.
      Ополоснувшись из ведра, Петер растолкал молодежь и погнал их на видовку. Надо было снять метров двести видовки - пейзажи при низком солнце. На младших Петер не слишком рассчитывал, потому накрутил эти двести метров сам. Солнце встает, плоскогорье освещено, а в каньоне мрак, глубокий и непроницаемый, с высоты снял стапель, там копошатся люди, маленькие такие мураши; а на самом верху Петер нашел кое-что не менее интересное: бурили скважины в скале, в них на растворе загоняли двутавры, а потом к этим двутаврам приваривали мощные лебедки и наматывали на барабаны тросы, интересные очень тросы, Петер таких еще не видел: блестящие, ни пятнышка ржавчины, ни торчащей проволоки, хотя сами проволочки тонкие, едва ли не в волос толщиной; редуктор, электромотор, и кабель тянется вон в тот блиндаж, из которого выходит инженер Юнгман... Итак, инженер Юнгман в рабочей обстановке, в лучах восходящего солнца... есть.
      - Уже работаете,- сказал Юнгман.- Хорошо.
      - Когда же начнется? - спросил Петер.
      - Через...- Юнгман посмотрел на часы.- Через пятьдесят минут. Пойдемте.
      - Инженер,- сказал Петер.- Объясните мне суть дела. Я же должен знать, на что обращать внимание.
      - А вам не объясняли?
      - Только политический аспект.
      - Я думал, вы уже в курсе... Так вот: там, внизу, на стапеле монтируются и свариваются фермы моста. Разумеется, никакая ферма, как бы прочна ни была, не сможет выдержать своего веса при наращивании ее длины. Поэтому мы должны ее поддерживать. Отсюда, как с естественного пилона, ферма и будет поддерживаться особо прочными стальными тросами. Каждый трос способен выдержать три четверти веса одного звена фермы моста, поэтому каждое из них будет поддерживаться как минимум двумя тросами. Поскольку на последних этапах строительства из-за нарастания тангенциального коэффициента нагрузка на тросы, поддерживающие концевое звено, будет в три с половиной раза превышать его истинный вес, концевое звено будет крепиться четырьмя парами тросов, избыток прочности потребуется для компенсации собственного веса тросов, на случай возникновения автоколебаний... ну и прочего. Далее количество тросов на звено будет уменьшаться, и на последнем звене их будет минимум - два. Когда концевое звено упрется в противоположный берег, оно будет там зафиксировано, а затем, избирательно натягивая тросы и создавая сжимающее напряжение в ферме посредством домкратов, мы придадим мосту параболически-арочную форму, что позволит добиться его грузоподъемности в тысячу двести-тысячу четыреста тонн, то есть пустить по мосту колонну тяжелых танков с интервалом сорок метров, либо колонну грузовиков с интервалом шесть с половиной-десять метров. Таким образом, при движении танков со скоростью двадцать пять километров в час, а грузовиков - тридцать пять километров в час мы обеспечим переброску ударной танковой армии за четыре часа сорок минут. Я думаю, вам не надо объяснять, что произойдет при появлении в тылу противника ударной танковой армии?
      - Не надо,- сказал Петер.- С этим мне все ясно.
      Они спустились вниз на подъемнике, был тут, оказывается, и подъемник, и вовсе не обязательно было отсчитывать ногами полторы тысячи ступенек да ладно уж... Саперы были построены, господин Гуннар Мархель черным вороном прохаживался в отдалении, младшие операторы тратили пленку, изощряясь в выборе точек съемки, и время подходило к назначенному, а генерала все еще не было. Наконец, опоздав минут на десять, он возник, стоя в рост в своем "хорьхе", инженер Юнгман рявкнул: "Смирно! Р-равнение - на средину!" - и стал было рапортовать, но генерал отмахнулся от него и, встав с ногами на сиденье, прокричал, надсаживаясь:
      - Орлы! Саперы! Вперед! Да не посрамим! По местам!
      Строй распался, саперы быстро разбежались по местам, протрубил горн и что-то началось. Началось незаметно, неявно, но движение, раз возникнув, перекидывалось на еще неподвижное, как невидимый глазу огонь, и вот медленно, с натугой, с тяжелым скрежетом растревоженного стоялого железа тронулась в стапеле, выдвигаясь из него клыкастой маской, насаженной на решетчатую шею, концевая ферма, та, которой предстояло проделать весь путь над пропастью и впиться в тугую скалистую плоть противоположного берега - вражеского берега, вражьего края... По верху стапеля суетились саперы, цепляя тросы, пока еще свободно висящие, безвольные, тяжелые,нет, уже натянулись, уже держат, уже звенят от натуги, тонкие и прямые. Генерал стоял неподвижно на сиденье своей машины, вскинув правую руку; Петер поймал его в видоискатель и удивился - глаза генерала были плоскими, застывшими, подернутыми тиной. Манекен это был, а не человек, дешевый лупоглазый манекен - но тут манекен шевельнулся, глаза мигнули, сосредоточились на чем-то и вновь расплылись - и Петер понял, что генерал просто мертвецки пьян с утра. Распоряжался всем инженер Юнгман, да и вряд ли могло быть иначе: его замысел, его саперы... Инженер мелькал везде, неутомимо и проворно, ненадолго задерживаясь на каких-то, видимо, особо ответственных участках, и понемногу начинало казаться, что их здесь очень много, этих инженеров Юнгманов.
      Петер старался побывать везде, было тесно и неудобно, и никак не удавалось найти той точки, с которой можно бы было дать панораму событий,да и не было, наверное, такой точки. Зато раз Петер сделал чудесный портрет Юнгмана, тот что-то говорил, показывая рукой, и на этот раз не требовалось ему кричать: "Держи лицо", лицо и так было что надо: вставшие дыбом короткие седоватые волосы, обширный лоб с залысинами чуть не до темени, округлый, как каска, и, как каска, нависающий над лицом, развитые надбровные дуги то ли совсем без бровей, то ли с чрезвычайно светлыми бровями, а ниже - пещероподобные глазные впадины; какие-то неживые, жесткие и малоподвижные, как у черепахи, веки, но под этими веками глаза - яростные, страшные, быстрые; острые обтянутые скулы, острый нос, почти безгубый маленький рот и нежный девичий подбородок, решительно не имеющий никакого отношения к прочим участкам лица. Когда он говорил, почему-то казалось, что щеки у него тонкие, как пергамент,- так они натягивались и сминались. Вообще, инженер был быстр и экономен в движениях и, кажется, очень силен, хотя производил на первый взгляд впечатление хилости. Петер потратил на него метров пятьдесят пленки и знал, что потратил очень не напрасно.
      Наконец генерала увезли. В последний момент он потерял лицо, пытался спорить с адъютантом, хватался за кобуру и вдруг заплакал. Петер видел, как Шанур, держа камеру у бедра, пытается снять этот эпизод.
      В гудение механизмов, скрип и скрежет металла посторонний звук проникал тяжело и, проникнув, значение свое почти утрачивал; поэтому частый перебойный стук, напоминающий стук многих молотков в отдалении и вызывающий такое же мелкое и частое подрагивание под ногами, внимание на себя обратил не сразу. Только когда вокруг стали поднимать головы и указывать пальцами вверх, Петер догадался, что бьют зенитки. Небо было рябое от разрывов, в кого стреляли, было неясно, потом среди белых, быстро темнеющих комочков сверкнул огонек, не погас и стал падать, рисуя длинную бессильную черту; зенитки перестали стрелять сразу - самолет был один. Он упал далеко за каньоном, даже звук взрыва не долетел сюда; лишь несколько минут спустя над скалами поднялся тонкий столб синего дыма. Сначала он поднимался вертикально, потом резко переломился под прямым углом и потянулся на север - там, наверху, дул ветер.
      - Я это снял,- сказал Армант Петеру, вернее, не сказал, а прокричал на ухо.
      - Молодец,- крикнул в ответ Петер.
      Работы не прекращались и ночью, саперы сменяли друг друга, работая в две смены по двенадцать часов. Быт саперов снимать было фантастически трудно - они размещались поотделенно в таких тесных блиндажиках, где не то что с освещением - с ручной камерой было невозможно повернуться. Поэтому по распоряжению генерала саперы в свободное от работы время соорудили декорацию: поставили просторный сруб без окон и без передней стены, внутри отделали его - не без фантазии, надо сказать: там были не только нары, но и стол, и пара плетеных кресел, и аквариум, в котором плавала деревянная утка, и кинопроектор. Саперы изображали там фронтовой быт, а потом уходили спать в свои норы, неуютные, но почти неуязвимые при любой бомбежке. Потом господин Мархель придумал эпизод с баней, и саперы построили баню; после съемок они продолжали баней пользоваться, баня понравилась, раньше мылись просто из ведра.
      Побывал Петер и у зенитчиков. В районе строительства было собрано что-то около восьмисот стволов, из них половина - в непосредственной близости от моста. Однажды там его застал налет - даже не то чтобы налет, просто пара истребителей на малой высоте пыталась прорваться к мосту, а может, это были свои, заблудившиеся; потом оказалось, что огонь вели только малокалиберные орудия,- но от этого акустического удара он долго не мог опомниться.
      - Как вы не шалеете от этого? - спрашивал он потом.
      - Почему не шалеем? - ответили ему.- Шалеем.
      Весь район был запретен для полетов, летчики, конечно, знали это, но иногда или теряли ориентировку, или выбора не было - когда тянули на последнем... Не так давно, рассказывали ему, пришлось сбивать ну явно свой бомбардировщик: он шел на одном моторе - куда уж тут огибать... Ну постарались, сбили чисто: по второму мотору, кабину не задели, экипаж выпрыгнул. Оказалось, в экипаже этом был командующий воздушной армией, генерал. Он тут же стал орать и требовать, чтобы ему под пистолет подвели того, кто стрелял, он ему растолкует, в бога душу, как ясным днем стрелять в самолет с имперскими опознавательными знаками. Он так шумел, что кто-то вслух засомневался, а надо ли было стрелять так аккуратно. От этого генерал еще больше раззадорился, стал требовать самого главного, кто у них тут есть, тогда вышел командир полка Шторм и голосом скорбным, но твердым сказал, что выполнял категорический приказ генерала Айзенкопфа, к коему генерала-летчика сейчас доставят.