Лазарчук А.
      Кесаревна Отрада
      Между славой и смертью
      Глаза их прозрели,
      да только прозрели для тьмы...
      Н. Матвеева
      Пролог
      Приблизительно в одно и то же время на свете произошли два малозначительных события: у второкурсницы педагогического училища имени Макаренко Санечки Грязновой в уголке левого глаза появилась золотая точка, а под отважником Алексеем Пактовием по прозвищу Ушан пала лошадь, кобыласемилетка Силень, и теперь он, тихо матерясь, брел через редкий тонкий лес, где по колено, а где и по пояс в снегу, мокрый и жаркий, поглядывая изредка на морозное солнышко, висящее совсем низко над сизыми горками Христопразы. Следовало ехать дорогой, теперь это было ясно, но павшая кобыла прекрасно умела ходить по глубокому снегу, высоко поднимая ноги и вынося их вперед, дорога напрямик была впятеро короче, а вода в зимней реке, как ошибочно думал Алексей, была бы кобыле чуть выше бабок. При добром ходе дел он добирался к цели еще до заката - дорожной же петлей поспевал едва ли к петухам. Но воды неожиданно оказалось кобыле по грудь, да и поскользнулась она, карабкаясь на заберег, и окунулась с головой... это ли было причиной, другое ли - но через два часа, выбравшись из глубокой речной долины, Силень вдруг тихонько вскрикнула и ткнулась мордой в снег, Алексей подумал: споткнулась... Теперь он сам таранил снег, опираясь на толстый свежевырубленный посох, и знал, что никак не успеет до темноты. А Санечка тем временем закончила чистить соленую горбушу, завернула голову, шкуру и кости в газету и понесла выбрасывать в мусоропровод. Она была чистюля и брезгуша - в отличие от соседок по комнате, двух Валюх, Сорочинской и Чижик. Сегодня был последний день сессии, завтра все разъезжались на каникулы по домам, и Санечка оставалась одна на все общежитие, потому что с некоторых пор ей стало просто некуда ехать. На кухне толстая Даша Просяник жарила картошку на подсолнечном масле.
      - Санька, хочешь? - Она подцепила на вилку несколько золотистых ломтиков. - Или фигуру бережешь?
      - Спасибо, - засмеялась Санечка, пальцами снимая ломтик и отправляя в рот. Картошка у Даши почему-то всегда получалась исключительно вкусной.
      Завтра в это время Дашка будет дома, подумала Санечка без всякого выражения.
      Повоевав с тупым и упрямым мусоропроводом, Санечка сунула в его покривившуюся беззубую пасть мусорный сверток и пошла мыть руки. Зеркало над умывальником было давно разбито; и хотя тонкая косая трещина сама по себе не так уж и бросалась в глаза, но в отражения лиц она вносила что-то зловещее. Верхний левый угол, откуда трещина шла, был туманно-темен.
      Когда Санечка вернулась в комнату, обе ВалиПтицы уже возвратились. Они принесли с собой запах снега, пакет с апельсинами и две бутылки дешевого вина "Пино". После недавних случаев очень тяжелых отравлений поддельной водкой директор Морис Николаевич под страхом немедленного исключения водку в общежитии запретил; на вино же администрация традиционно смотрела сквозь пальцы.
      Алексей на минуту остановился, отцепил от пояса фляжку с можжевеловой настойкой, сдобренной медом и душистым белым корнем, и сделал три глотка. Солнце уже вот-вот должно было коснуться далекого склона, а идти, по самым смелым расчетам, предстояло еще часа два - два с половиной. Безостановочно. И если ничего не случится.
      Было очень тихо.
      Птицы быстро раскидали снедь по столу и побежали торопить гостей, а Санечка подошла к окну, отодвинула с подоконника старый свитер и утепленные джинсы Чижика - и стала смотреть вдаль. От батареи тянуло жаром, от стекла тек вниз чуть влажный холод. Общежитие, как и само училище, располагалось на самом краю многоэтажной застройки, дальше начиналась железнодорожная слободка: поставленные на косогоре еще во время войны двухэтажные бараки, совершенно черные, и частные дома, местами вполне приличные и даже завидные, но в большинстве маленькие, с провалившимися дощатыми крышами, с неровными заборами и захламленными двориками. Кварталы бараков назывались "Париж", все остальное - "Ильинка". Парни из Парижа и Ильинки издавна цапались между собой, и не в последнюю очередь - за студенток педучилища. Из-за этой вражды на первом этаже общежития уже лет десять дежурил милиционер. Но в последнее время появилась третья сила, зародившаяся где-то во мраке многоэтажек, и силы этой побаивались старомодные парижане и Ильинские. Хотя и старались держать фасон...
      Розовое солнце, неожиданно маленькое на закате, садилось между двух прямых серо-голубых столбов дыма, поднимающихся из печных труб близких бараков. Почему-то от этой картины хотелось поежиться, передернуть плечами... Санечка так и сделала - и вдруг чихнула. Чихая, она зажмурила глаза. И при зажмуренных глазах она продолжала видеть солнце, столбы дыма, переплет окна - наоборот, как на фотопленке: светлая рама, темное небо... но солнце оставалось светлым, только не розовым, а яростно-лиловым, как огонек электросварки. Это было неправильно... она широко распахнула глаза - огонек оставался. Он был теперь как запятая с очень длинным хвостиком. И эта запятая пылала все ярче и ярче...
      Вдруг стало страшно. Алексей на какой-то миг испытал чувство полной потерянности. Где он? Что он здесь делает? И - кто он? Несколько лет назад, заразившись болотной лихорадкой, он в бреду видел себя маленьким мальчиком, стоящим босиком посреди бескрайней заснеженной степи. Вокруг был нетронутый снег... и его собственные следы начинались в полушаге. Он не знал, кто он есть и что видит вокруг. И сейчас он остановился, огляделся... тонкие деревья стояли кругом, объятые синеющим инеем... розовое небо с темно-голубым переливом обещало скорую ночь, и первая звезда уже горела над головой. Внутреннее чувство говорило ему, что идти осталось поболее часа, но поменее двух... просто сил на этот час уже могло и не хватить...
      Когда Птицы влетели, Санечка встретила их в испуге. Левый глаз она зажимала ладошкой, правый был широко раскрыт.
      - Девки, - выдохнула она, - я ослепла... я ничего не вижу...
      Неистовый свет, бушующий где-то внутри глаза, пережигал все, и она с трудом различала лишь контуры предметов.
      Началась суета. Чижик убежала искать дежурного преподавателя, а Сорочинская открыла форточку, сгребла с рамы ком инея, обильно над форточкой наросшего, завернула его в платок и приложила Санечке к глазу. Когда Чижик вернулась, буквально волоча за собой военрука Кузьму Васильевича, первый приступ паники у Сани уже прошел.
      - Ну что я? - вздохнул Кузьма Васильевич, присаживаясь рядом. - Тут доктор нужен. Беги, Валентина, вызывай "скорую"... ничего не пила, Александра? никакой тормозухи? Шучу, шучу, ты не пьешь, я знаю... Не бойся, не дрожи, вон моя соседка... - И он рассказал про соседку, которая сначала вообще ничего не видела, потом после операции стала носить очки с толстыми стеклами, а теперь и их не носит и вообще замуж собралась в пятьдесят шесть лет. "Скорая" приехала через полчаса. Кузьма Васильевич деликатно вышел. Докторша была простужена, разговаривала, не убирая от носа марлевой тряпочки. Не пила? По глазу не ударяли? Раньше такого не было? Надо ехать... Ей налили чашку горячего сладкого чая, она пила с жадностью, пока Санечка собиралась, путаясь в одежде. Вернулся Кузьма Васильевич, уже в шинели и ушанке, осадил Птиц: нечего вам по темноте шариться. Глазная больница была на противоположном краю города, на машине почти час езды, да еще неизвестно, сколько предстоит пробыть там. Внутри машины, защитного цвета "уазике" с большими цифрами "03" на боку, было тепло. Докторша уложила Санечку на застеленные серым одеялом носилки, неожиданно улыбнулась: все обойдется. Лампочку в салоне погасили, машина тронулась. Пламя, пылающее в глазу, будто бы пошло на убыль. Или Санечка начала к нему привыкать. Темный силуэт Кузьмы Васильевича, неподвижно сидящего рядом, иногда удалялся в бесконечность, разрастаясь до размеров горы или планеты. В эти секунды Сане хотелось ухватиться за что-нибудь, потому что сама она оказывалась висящей без опоры посреди серой пустоты.
      Когда под ноги вильнула обледеневшая тропа, Алексей не удивился и не обрадовался, как не радуются обязательному и не удивляются непременному. Тропа должна была появиться, и вот она появилась. Ноги пошли по ней сами: чуть под гору, направо... тропа вела по дну неглубокой ложбины, достаточной, впрочем, для того, чтобы пешему видны были лишь края ее да путь до поворота. Бревенчатый мостик открылся внезапно, еле видимый в свете низкой красноватой луны. За мостиком темнели ворота.
      Масляный фонарь горел над воротами, очерчивая желтый круг на истоптанном снегу.
      Алексей ударил в ворота посохом. Звук был как от тычка в подушку. Он с трудом опростал руки и заколотил по дубовым плахам кулаком. Потом локтем. Потом - обухом топора. Его уже вели, подхватив под локти, а он все еще мучительно думал, каким бы способом извлечь звуки из так некстати онемевшего дерева...
      Потом он как-то сразу оказался в бане. Этериарх стражи Мечислав Урбасиан вылил на него, распаренного, кадку ледяной воды и сам по-богатырски завопил от восторга. Служанки-парильщицы, на которых попали брызги, отскочили, весело повизгивая. Алексей приподнялся и встряхнулся, как пес. Он вновь был жив и силен.
      В прохладе предбанника все укутались пушистыми простынями и возлегли у низкого стола. В витом подсвечнике горели три свечи. Служанки разлили горячее вино - по обычаю, в грубые каменные кубки. Слив через край несколько капель для банных духов, Алексей выпил вино и закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Аромат был превосходен. Жидкое тепло заполнило желудок и стало небыстро распространяться по телу: к спине, потом вверх и вниз по позвоночнику... Это было восхитительно.
      Выждав приличествующий срок, Алексей открыл глаза. Этериарх уже смотрел на него. Служанки еще раз наполнили кубки и тихо удалились.
      - Кесарь прочел письмо, - сказал Мечислав. - Он велел спросить: насколько ты сам веришь этому сообщению?
      - Мне хотелось бы не верить. - Алексей стал смотреть на огоньки свечей. - Больше всего на свете мне хотелось бы думать, что я ошибаюсь... и что... пославший меня... тоже ошибается.
      - Понятно, - сказал Мечислав. - Мне охота расспросить тебя подробно, но лучше ты все расскажешь кесарю. Я буду при разговоре.
      Коридоры глазной больницы были темны и узки. Днем, наверное, работали все эти кабинеты - но сейчас оставался только один дежурный, и перед дверью, из-под которой сочился стерильный обесцвеченный свет, сидели три человека. Докторша на минуту заглянула в кабинет, о чем-то там поговорила и сказав: ждите, позовут, - неровно зацокала к выходу. Видимо, на одном сапоге ее была металлическая набойка, а от второго набойка отвалилась. Вышла медсестра, записала Саню в журнал, потом капнула ей в глаз холодные капли.
      - У меня проходит... - вдруг удивилась Саня. И действительно: пламя уже не бушевало, и лиловая запятая все так же висела чуть сбоку, сияла - но в этом сиянии люди и предметы не терялись, не пропадали. Страх чуть разжал свои тонкие холодные пальцы...
      - Это хорошо, - сказал кесарь, глядя на Алексея исподлобья. - Хоть кто-то в чем-то берется быть уверенным...
      - Государь. - Алексей старался говорить ровно. Мне отвести глаза трудно. Старец Филадельф учил меня долго и всерьез. Но он никогда не говорил, что найдется на свете человек, которому невозможно отвести глаза. Поэтому я и говорю: да, я видел эти бесчисленные остовы кораблей. Но есть ли они там на самом деле...
      - Тривимий утверждает, что есть, - негромко произнес кесарь. - Ты видел их. Наконец, наш друг, он положил руку на шелковый платок, испещренный крошечными значками, - дает знать, что в Степи поднимается новая волна... Ты знаком с посланием, Пактовий?
      - Я выучил его наизусть, - сказал Алексей. - На случай... на всякий случай. Но я не знаю языка гиппонов.
      Гиппонами, всадниками, звали одно небольшое племя степняков, не признающих над собой царской власти и продолжающих жить по обычаю предков. Из них получались хорошие шпионы.
      - Думаю, тебе можно узнать, о чем идет здесь речь... Шесть лет назад, как ты знаешь, степняки избрали себе нового царя. Авенезера Четвертого. И вот недавно будто бы выяснилось, что окаянный Аве-незер Третий не умер от Болезни Царей, а тайно бежал в дальние кочевья в сопровождении нескольких верных жрецов. Теперь он объявил себя и идет возвращать себе двор и корону. Кто такой Авенезер Третий, мы все еще помним...
      - Самозванец, - сказал с дальнего конца стола Мечислав.
      - Не уверен, - покачал головой кесарь. - Во всяком случае, наш друг утверждает, что жрецы, которые с ним, - те же самые, что и шесть лет назад... Но все это было бы не так уж страшно. Похоже, однако, что в помощь себе они разбудили Мардонотавра...
      - Это невозможно, - выдохнул Алексей. - Филадельф запечатал его гробы...
      - Разбудили, - повторил кесарь. - И ты не слушаешь меня, Пактовий. Сам Мардонотавр... не важен. Но важно то, что жрецы сумели его разбудить. Значит, они смогут и другое...
      - Нет, я слушаю, - сказала Саня. - Две недели не читать, телевизор не смотреть, шампанского не пить, тяжестей не поднимать... короче, не жить. Капли... да. И на уколы. Я все слышала.
      - Девочка, это глаза, - сказал окулист. - Они одни на всю жизнь, других у тебя не будет.
      - Не будет, - согласилась Саня. - Я потому так и перепугалась сегодня. Только вот пока ждала - почти все прошло.
      - Дай-то Бог, - серьезно сказал окулист. Он был молодой, с тонкими черными усиками, как злодей из американских фильмов. - Как ты описывала, это могло быть кровоизлияние в сетчатку или даже отслойка. Но вот - не видно почти ничего. Сосудистый спазм, должно быть. Поэтому от скополамина сразу стало лучше. Так бывает. Короче: если что-то подобное произойдет опять, бегом ко мне. Я принимаю в шестом кабинете с десяти до двух.
      - И тогда - ложиться?
      - Не исключено.
      - Это платно?
      - Ну... частично.
      - Не получится. У меня совсем нет денег.
      - Придумаем что-нибудь...
      - Что тут можно придумать? - Алексей поймал себя на том, что сплетает и расплетает пальцы, и сжал кулаки. - Филадельф мог бы помочь...
      - Он все-таки был уже глубокий старик, - сказал кесарь. - Для таких дел нужна не только мудрость, нужна и выносливость... Даже будь он жив - я бы не решился взваливать такой груз на него одного.
      - А кто еще сможет?..
      Кесарь чуть опустил голову, улыбнулся:
      - Домнин Истукарий. Что скажешь, отважник? Алексей откинулся в изумлении. Нет, кесарь не шутил...
      - После... всего?
      - Да. Именно после всего.
      - Удивляюсь тебе, государь... Но если Домнин согласится... это будет хорошо. Да, это будет хорошо...
      - А уговаривать его поедешь ты, Пактовий. Утром. Да смотри езжай по дорогам, а не по оврагам... а то и костей не найдем...
      - Ты велишь, государь, - кивнул Алексей.
      - Иди спи. Аурика тебя разбудит.
      В дверь громко стукнули, и тут же, не дожидаясь ответа, вошли двое: мальчик в коротеньком, как поварская куртка, белом халате придерживал за плечо огромного мужчину в разодранной кожаной куртке. Пол-лица мужчины было замотано марлей, будто бы залитой арбузным соком.
      - Семен Семенович, огнестрельное, - сказал мальчик женским голосом и при ближайшем рассмотрении действительно оказался женщиной. - Из "Айсберга", мелкой дробью...
      - Ф-ф... - через уголок рта выдохнул окулист. Ну, солнышко, где ж ты их находишь-то все время?
      - А я виновата? Счастье мне такое: как ни вызов, так глаз. Я бы и рада аппендициты в первую городскую возить: милое дело... - Приговаривая, докторша-мальчик быстро разоблачала мужика. - Диспетчера с меня и то смеются...
      - Да уж, - окулист повернулся к медсестре: Клава, труби рентген... - Он отогнул край повязки, заглянул. - И операционную тоже труби.
      - Я поехала? - Докторша уже приплясывала у двери.
      - И не возвращайся! Да, солнышко, вот девочку захвати с собой. - Окулист кивнул на Саню. - Если по дороге, конечно.
      - До центра довезу, - сказала пляшущая докторша.
      - Ой, конечно. Спасибо вам. - Саня кивнула окулисту.
      - Шампанского не пить, - напомнил он вслед. В переходе навстречу Алексею прошли двое: стратиг Рогдай Анемподист, маленький лысый толстячок, всегда шагающий пузом вперед и с мечами врастопырку;
      на тех, кто его не знал, он производил комическое впечатление, но был опытен, умен, смел и беспощаден, - и потаинник Юно Януар, с которым Алексей беседовал только однажды, и та беседа до сих пор горчила в памяти. Кажется, Януар хотел что-то сказать Алексею, на миг приостановился, но передумал.
      - Ну как? - спросил Кузьма Васильевич, вставая навстречу. - Отпустили?
      - Отпустили, - улыбнулась Саня. - Да вот - от этих капель все прошло... только свет теперь такой яркий...
      - Светобоязнь еще день-другой продержится, сказала, оборачиваясь, докторша со "скорой". Пойдемте-пойдемте скорее, у нас сегодня только шесть машин, а вызовов...
      - Девушка, а какого-нибудь валидола у вас не найдется? - с неловкостью в голосе попросил Кузьма Васильевич. - Что-то я переволновался, наверное...
      - Найдется! - радостно отозвалась докторша. Разве что валидол и найдется! Нич-чего больше не осталось. Святая вода да валидол. Так и лечим. А?
      Не слишком прислушиваясь к разговору, Саня прикрыла глаза. Да, было уже почти хорошо. Огненная запятая поблекла, и было ясно, что скоро она исчезнет совсем. Но там, где заканчивался ее длинный хвостик, тусклым золотом светилось крошечное пятнышко: будто бы монетка, увиденная метров с пяти. Саня, чуть усмехаясь над собой, попыталась посмотреть на пятнышко, и пятнышко, разумеется, тут же отпрыгнуло в сторону. После всего, что произошло, ей было весело. А вот военрук...
      - Кузьма Васильевич, вам очень плохо?
      - Нет... обыкновенное дело. Пройдет. Который раз уже. Пройдет. Само пройдет. Дебекку не позову, нет...
      Кто такая Дебекка, Саня не знала.
      Эта машина была совсем новенькая, "Газель", и пахло в ней еще как в новенькой машине: обивкой. Но в углу салона свалены были комом окровавленные простыни, и пятна на полу еще не подсохли.
      - Работенка у врачей, - сказал Кузьма Васильевич, усаживаясь на откидной стульчик и расстегивая воротник. - Что твой фронт...
      - Вы разве на фронте были? - удивилась Саня.
      - В Венгрии я был, - сказал Кузьма Васильевич. - А там, которые фронтовики, говорили: пострашнее... Да ладно: было и быльем поросло. Не стоит это...
      - Может, теперь в другую больницу? - предложила Саня. - Если болит...
      - После праздников в госпиталь схожу, - сказал Кузьма Васильевич, - у меня там племянница работает. Да уже все, отпустило... - Он глубоко вздохнул. - Да, отпустило. Легко мы с тобой сегодня отделываемся. Тьфу-тьфу, не сглазить...
      В казарме стражи было тепло, но не жарко. Кастелян провел Алексея в келью, показал койку, сказал: твоя. Алексей сел, нагнулся, чтобы стянуть сапоги, - и понял, что распрямиться не успеет... Он почувствовал, что кто-то помогает ему, поворачивает, укрывает - но сам он уже спал. Какие-то гнусные морды предстали перед его сонным взором, он отвернулся и ушел.
      "Скорая" высадила их на автобусной остановке и умчалась дальше по своим делам. Мороз был под тридцать. Минут через пять подкатило маршрутное такси: маленький "ПАЗ".
      - Поехали, - сказал Кузьма Васильевич.
      - Может, подождем?.. - замялась Саня.
      - Лезь, лезь. Жизнь дороже.
      В маршрутке нужно было всем платить за проезд; простой же городской автобус студентов возил по дешевым проездным, а пенсионеров и вообще бесплатно.
      Многие сиденья были свободны: видимо, в такой мороз мало кто отправлялся путешествовать. Саня сидела, склонившись головой к заиндевевшему стеклу. Кто-то нацарапал на инее: "Скоро лето!" Цветные пятна из глаза пропали совсем, а золотая точка вела себя тихо и скромно.
      Было около девяти часов вечера двадцать седьмого декабря тысяча девятьсот девяносто шестого года.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      Глава первая
      В море всегда холодней, чем на суше. Эту истину Алексей знал с детства, но так и не смог научиться не удивляться той пронзительной сырости, той мокрой всепроницающей студености, которая всегда сопровождает зимние морские путешествия: будь то на рыбацкой ли лодке, на кесарской ли яхте... Сейчас, когда он спрыгнул со сходней на обледенелую гальку пляжа, когда ноги коснулись пусть промороженной, но земли, что-то внутри него облегченно вздохнуло. Сейчас согреемся...
      Хотя он и греб вместе со всеми те восемнадцать верст, что отделяют пристань селения Мариан от острова Еликонида, ноги насквозь пропитались гиблой морской соленой стужей, и выгнать ее можно было только ходьбой, только быстрой пешей ходьбой.
      - Ждите здесь, - сказал он отважникам, приданным ему, Железану и Апостолу. - Если надо будет позвать, позову дудочкой. Но тогда уж торопитесь успеть.
      Дудочки-близнятки он вырезал еще на том берегу. Это было малое умение, данное ему Филадельфом: если в одну близнятку подудеть, то вторая тут же отзовется, будь то за милю или за сто миль. И так будет, пока дудочки не засохнут и не покривятся. Тогда надо вырезывать новые... Остров Еликонида имя свое носил без чести, потому что именно на нем отбывала заточение Еликонида Геронтия, августадвумужеубийца, по вине которой и началась Война Семейств... хотя, если верить историку Василену Мудрому, августа была вовсе не преступницазлодейка, а просто неимоверно красивая похотливая дура, не могущая ни в чем отказать очередному любовнику... И вот именно этот бесславный остров выбрал для жительства великий искусник Домнин Истукарий после того, как был бездоказательно заподозрен в причастности к исчезновению маленькой кесаревны. С тех пор прошло двенадцать лет, а Домнин так и не покидал полумертвую каменную твердь...
      Впрочем, за линией дюн остров уже не казался таким безжизненным. Прихотливо искривленные сосны заступали дорогу ветрам, а дальше начинался мощный низкорослый еловый лес, тропы в котором не протаптывались когда-то, а прорубались. Алексей был у Домнина позапрошлым летом и помнил, что лесной тропой с поворотами дороги будет полторы версты и что если поворотов не знать, то можно и не найти двор чародея. Но повороты он знал, потому что именно всяческим тропам учен был с молочных зубов. Невозможно было тропе, как бы хитра она ни была, завести Алексея Пактовия не туда, куда он хотел прийти...
      Когда по внутреннему счету ходьбы осталось две сотни шагов, Алексей остановился и стал слушать. Ушаном его звали неспроста.
      Тихо и должно было быть окрест жилища чародея. Тихо, но не так. Иначе.
      Он ждал и слушал. Потом достал дудочку и продудел коротко три раза: "Идите - ко мне осторожно". Сам же тронул в ножнах чудный свой меч по имени Аникит, что значит "Непобедимый". Меч этот, пришедший к нему от прадеда Дардана, был темой для пересудов среди многих славов, поскольку подобных ему не видел никто. Был он не прям, как мечи латников-хороборов, и не крив, как сабли конных бойцов-азахов, пластунов и отважников; нет, Аникит имел клинок лишь чуть откинутый назад, будто надогнутый у самой гарды. Был этот клинок узок, чуть шире двух пальцев, но у обушка толст, много толще сабельного. Сталь его переливалась, как рыба форель в ручье, и если всмотреться, то виден становился мелкий узор из темных и светлых пятнышек - как у той же форели. Никто не знал, каким мастером он сделан и из каких стран привезен. Но десятки сабель и мечей мастеров Конкордии и Подгосподней были перерублены Аникитом в боях и состязаниях, будто не кованы они были и не из стали, а струганы из прозрачной липы... Сам же Аникит имел лишь одну заметную щербину, полученную им от секиры недобрым знаменитого азаха Дедоя, последнего мятежника, посягнувшего в нарушение всех обычаев и клятв на род и двор кесаря. Алексею было тогда девятнадцать лет, и был он не отважником еще, а ночным лучником-ушаном, только-только вернувшимся от обучения у великого старца Филадельфа, и Аникитом владел по завету его отец, этериарх Даниил...
      Много же бед принес тогда на землю Подгосподней неверный азах...
      Тропа окончилась. Алексей остановился, невидимый тем, кто мог смотреть в эту сторону.
      Ворота двора стояли приоткрытые. Приоткрытые чуть, но никогда бы Домнин не оставил щели для проползновения нечистого духа. Два ворона молча сидели на коньке крыши и смотрели вниз, во двор, на что-то невидимое Алексею. Не было сейчас ни времени, ни сил, чтобы попытаться посмотреть их глазами... да и не следовало отвлекаться от мира. Алексей вслушался в тишину, состоящую из множества отдельных молчаний, пытаясь найти те, которые были бы нарочитыми и опасными, - и не нашел ничего. Тогда он легким скользящим шагом приблизился к воротам и заглянул в щель.
      Два пса Домнина, Серый и Вуха, лежали на окропленном снегу. Запаха свежей крови не было, и шерсть псов была чуть седоватой от инея, выпадающего под утро. Значит, времени прошло немало...
      Держа правую руку так, чтобы равно было и хвататься за меч, и бить кулаком, Алексей пересек двор. Следы были человеческие, остроносых мягких сапог. Подошвы из конской кожи скользили по снегу...
      У крыльца, немного в стороне, два следа остались особенно четких, и Алексей подумал, что оставил их, скорее всего, конкордийский всадник: перед каблуком чуть заметно отпечатались оставшиеся на краях подошвы вдавления от мягких ременных стремян. Конечно, и в Подгосподней есть воины, не признающие металла в сбруе, но вряд ли они при этом носят сапоги с подошвой из конской кожи...
      В доме Алексей прислушался еще раз. Любой дом - как огромный музыкальный ящик, он не в силах сдержать рвущиеся из него звуки и тем более не в силах их спрятать. И ясно было как белый день, что этот дом пуст, да, пуст и холоден, и почти мертв... но почему-то почти...
      - Домнин! - громко позвал Алексей и буквально увидел, как разносится его голос по коридорам и комнатам, отлетает от стен, прилипает к потолку... - Домнин!!!
      Молчание.
      - Домнин...
      И - слабый... что? стон? шорох? зов?
      Дом чародея был огромен, куда больше, чем мог показаться при взгляде снаружи. Стены его уходили глубоко в землю, и окна, что казались прорубленными низко, над самой завалинкой, на самом деле располагались под потолком высоких зал. Здесь было много потайных комнат и переходов, и Алексей, проведший здесь в свое время не одну неделю, не был уверен, что знал их все.
      - Домнин... - тихо, почти одной мыслью... Вот он, ответ. Под лестницей почти незаметная наклонная дверь. Приоткрыта. Щель. Из щели - далекое дыхание.
      Алексей подошел вплотную. Стал слушать. От шума его дыхания слабо проступали в темноте столбы и стены. Так примерно образуется и сразу пропадает туманное пятнышко на зеркале, которое держат перед умирающим или околдованным. Удары сердца были как вспышки слабого фонарика в большой пещере.
      - Дом...
      Слишком ярко! Но в этой вспышке вдруг обозначилась чужая тень!
      И сразу темнота и тишина взорвались стремительными движениями тел. Немногие же могли столь долго и тихо ждать в засаде...
      Аникит скользнул из ножен стремительно - так, что незаметно даже для опытного глаза. И тем же движением коснулся шеи возникшего из тьмы воина. Алексей отступил на шаг, отпрыгнул - вовремя. Двое еще ждали его, не выдавая себя ничем до последней секунды. Саптахи, люди далеких южных лесов, лучшие разведчики Степи. Умелые убийцы.
      Он отступил еще, изучая противника. Один старше, высокий для саптаха и тонкий в кости. Второй совсем молодой, широкоплечий и коротконогий. Кривые мечи у обоих - как продолжения рук. Давно бьются в паре: движутся слаженно, в хитром контроритме. Саптахские доспехи: наплечни и нагрудники, где каждая пластина для вящей беззвучности объята кожей. Они тоже изучали его, но Алексей надеялся, что количество: двое на одного придаст им самоуверенности. Да, так и есть - начали атаку...
      Саптах бьется, как кружево плетет. Концом прямого гибкого меча он должен написать слово "Совершенство" прежде, чем упадет оброненный платок. Защита саптаха изумительна. Синеватая сталь струится вокруг него, и противник почти никогда не угадает, в какой миг она коснется его, достигнет незащищенной точки на теле, проскользнет между пластинами панциря или аккуратно, по суставу, отделит кисть, держащую оружие. Почти никогда. Но - только почти.
      Медлителен глаз человека. Струящаяся сталь это всего лишь тонкая синеватая отточенная полоска, быстро порхающая, все же остальное - след ее. Защита саптаха соткана из пустоты.
      И чтобы увидеть эту пустоту, надо смотреть не на клинок и даже не на кисть руки - смотреть надо на локоть саптаха. Локоть сам укажет, куда наносить удар.
      Аникит нашел брешь. На миг как будто остановилось время: высокий саптах замер на полушаге, приподняв перед грудью согнутые руки и удивленно опустив голову. Чужая сталь глубоко пересекла его тело чуть пониже приподнявшихся на замахе нагрудных пластин панциря - там, где ребра мягки и клинок в кости не застревает. В смертном неверии он еще попытался опустить меч на открывшегося ему врага, но чужими сделались руки, а потом кровь хлынула волной...
      Молодой понял, что уже все кончено, что мертв и он сам. В отчаянии нанес неподготовленный удар, Алексей бездумно пустил его меч по своему, коротко отбросил вниз и уколол врага в сердце - и только увидев остановившиеся глаза, понял, что сделал глупость... но - поздно.
      Молодой выронил оружие, сунулся на колени и с громким костяным стуком рухнул ничком.
      Теперь ему вопросов не задашь...
      Алексей вытер меч и, не пряча его в ножны, стал спускаться в подвал.
      - Домнин! Отзовись!
      Сдавленный стон.
      Свободной рукой Алексей вынул из кошеля на поясе неугасимую лучину, махнул ею раз, другой... С третьего раза лучина занялась. Алексей осмотрелся.
      Великий чародей висел в воздухе, голый, не доставая ступнями пол-локтя до пола. Руки его были связаны перед грудью крест-накрест, голова запрокинута мучительно, кляп торчал изо рта, ноги судорожно подергивались... Алексей бесконечно долго не мог понять, а поняв, не мог поверить, что же именно он видит перед собой.
      Домнин Истукарий был посажен на кол по всем правилам этого гнуснейшего из искусств - и поэтому еще жил.
      Алексей знал, что тронуть его сейчас - это причинить еще большую боль и убить этой болью. Но и не трогать - было невозможно... Он не помнил, что и в какой последовательности делал, но сколько-то времени спустя обнаружил себя склонившимся над изможденным стариком, лежащим на широком столе и укрытом плащом из козьих шкур. Алексей смачивал тряпочку настойкой из фляги и вытирал Домнину лицо. Двое отважников, прибежавших на зов, сдерживали дыхание за его спиной.
      - Осмотрите еще раз дом, - сказал Алексей тихо, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от лица чародея. - Вряд ли их было только трое.
      - ...се... - шевельнулись губы Домнина.
      - Все? - переспросил Алексей.
      - Семь, - очень тихо, но отчетливо повторил Домнин. - Было семь. Четверых можно... разбить... там... где зеркало...
      Это Алексей понял.
      - Когда поднимитесь, пройдите по коридору направо до конца, там будет маленькая дверь. За дверью зал... Так, учитель?
      - Так...
      - В зале найдете четверых саптахов окаменевших. Разбейте их топорами. В зеркало на стене старайтесь не смотреть...
      - Хорошо, старший, - сказал Апостол. - А только негоже тебе, однако, в одиночку...
      - Пойдем, - сказал ему Железан. - Старший знает, что делает.
      Знает, подумал Алексей. Что ж, может, и знает...
      - Я могу тебе помочь, учитель?
      - Ни к чему... Молчи, я буду говорить, ты слушай. Их прислал Астерий Полибий...
      Полибий! Астерий Многоживущий! Изменник, прельстивший когда-то простодушно-жадного Дедоя, бежавший в Конкордию и Степь, верный клеврет нечеловечески жестокого Авенезера Третьего, умершего от "Болезни Царей" и теперь вот странным образом воскресшего... и, значит, один из тех, кто подняли из гробов Мардонотавра...
      - ...предлагал и мне встать с ними... Астерий нашел где-то Белого Льва... теперь он могуч, и мало кто в одиночку сможет... а если взойдет он со Львом в Башню Иракдемона... обретет власть над мирами немереную, с которой сам то ли справится... то ли нет... но не заботит его это...
      Чародей перевел дыхание.
      - Промедлил я... да и не сумел... старый. Теперь пусть Виссарион... за всех. Ему... передай... мое слово. И - главное... Кесаревну маленькую... это правда я спрятал. Хоть и говорил лжу. Погубил бы ее Астерий... Под Башней Ира... клемона... в Велесовой кузне... Моя Еванфия... с нею... в обиду не даст... Путь тебе ключарь Вит скажет... Кесаревна Белому Льву с рождения посвящена... он ее послушает, не Астерия... Сходи за девочкой... сейчас. Не медли. Сундук за зеркалом... открой. Там карты... ключи... Ни дня не медли, ни часа. Астерий уже... снова... ищет ее. А зеркало мое разбей. Разбей...
      - Учитель, - сказал Алексей только для того, чтобы хоть что-то сказать. Услышанное не поддавалось разумению. - Учитель, что же будет теперь?
      - Много бед... придет. Терпеть будем... беды. Терпеть. Ты вот что... слав... Ты ее сбереги. Никому не выдавай... даже кесарю самому... Слаб отец наш кесарь... духом слаб. А Виссарион умен... чересчур... боюсь я... переумничает он. Некстати я... попался... ну, знал Астерий, что делал...
      - Учитель... - И Алексей вдруг заплакал - едва ли не впервые в своей памятью охваченной жизни.
      - Прогневили мы Создателя, - сказал Домнин отчетливо. - Отцы наши и деды. Волком на друга смотрели. Вот мы и платим. Их долги. И платить будем еще. А все одно, отважник. Держаться надо. Мала Мелиора наша, а дорога, нет дороже... Что ж делать? Держаться надо. Пока живы. И когда мертвы. Ты надо мной не плачь. Слав. Не так уж далеко ухожу. Рядом буду. Зови.
      - Да, - сказал Алексей. - Позову. За спиной опять возникли шаги.
      - Ты, Апостол? - не оглядываясь, спросил Алексей.
      - Я, старший, - голос Апостола был подавленный. - Там... это... все готово. Раздробили мы их...
      - Зеркало не тронули?
      - Не-а. Страшно...
      - Правильно. Пойду я разобью. Железан где?
      - Да... там... сморило его. Блюет.
      - Я сейчас вернусь, учитель...
      - Не застанешь. Ухожу. Прощай. За мной не спеши. Карты смотри внимательно. Они правду говорят. Но не подсказывают никогда. О-о... - Голос Домнина внезапно изменился, будто увидел чародей изумительное и восхитился увиденным...
      Возвращались в сумерках, потом впотьмах. Кормщик правил на звезду. Алексей мощно греб, стараясь забыться в мышечной работе. Не спасало. Лицо Домнина освободили, и он закрытыми глазами смотрел в темное небо. Алексей искоса поглядывал на него, боясь спросить: что же ты видишь там, учитель? А Домнин явно видел что-то. Лицо его, отразившее тогда восторг и упоение освободительной смертью, вновь стало ясным, суровым и твердым...
      Позади разговаривали.
      - Из дому прислали сказать: в лесах плакач завелся. Уже двух детишек утащил да девку. Парни совета просят.
      - Что совет... Тут бы на побывку съездить да пройтись по тем лесам. Только вот - какая побывка...
      - Это верно. Потому и говорю: совет послать.
      - Надо будет с Абрамием Дедухом поговорить, он про лесную нечисть все знает. Вырос в заповедных лесах.
      - Плакач - хитрая тварь.
      - Уж хитрая...
      - Не подходили раньше так близко к селам.
      - Страх потеряли. Поживу чуют.
      - Э-эх...
      И этим все сказано, подумал Алексей. Чувствуешь свою никчемность - жизнь положена на то, чтобы научиться отражать врага, а когда приходит срок, оказывается, что умение твое неправильно, или врагов так много, или ты так слаб... и те, кто кормил, поил и снаряжал тебя, кто вправе был на твою защиту надеяться, - голы и открыты перед погибелью... а ты все еще жив и все еще пытаешься что-то из себя представить, изобразить - красивое и благородное...
      И еще он подумал, что мир рушится беззвучно и без предупреждений: еще неделю назад, когда в трактире "Пурпурная ящерица" он получил из рук маленького степняка с грустными глазами шелковый платок и шепотом дважды повторил за ним тягучие, с назойливым ритмом слова тайного послания, ничто не говорило о таком скором конце затянувшегося на шесть лет перемирия. Как, впрочем, и шесть лет назад ничто не говорило о внезапной остановке наступления Степи на Конкордию на просторах материка и прекращении нескончаемой войны семейств на островах Мелиоры... Никто не заключал договоров, не давал клятв и не пил мировых кубков - просто с какого-то необъявленного момента воины перестали убивать...
      И вот этому тоже пришел конец. Начиналось чтото иное, неясное и страшное.
      На пристани, услышав издали скрип уключин, заржали кони. Тут же выше поднялось пламя сигнальных костров. Маяк Мариан после таинственных исчезновений пятерых его смотрителей так и не смогли вернуть к службе, а на строительство нового маяка не было ни казны, ни воли.
      Тело Домнина с должным почтением уложили в те конные носилки, которые должны были нести его живого; Алексей тронул коленями бока Дия, гнедого жеребца, подаренного кесарем взамен павшей Силени; Дий хорошо слушался всадника, но Алексея несколько смутила та легкость, с которой он принял нового хозяина; освещая себе путь масляными фонарями, отряд двинулся ко двору.
      Падал мелкий снег. Ветер изредка касался верхушек деревьев, но вниз не спускался. Луна медленно показывалась в разрывах туч, потом так же медленно скрывалась. Невидимые иглы плавали в воздухе, впивались в лоб и щеки.
      Мерно дышали кони.
      Похоже было на то, что Алексей задремал в седле и продолжал видеть во сне тихую дорогу, тени от фонарей да заснеженный лес...
      Потому что когда раздался пронзительный крик, вырвавший его из покоя пути, оказалось, что он только что передал поводья Дия отроку, а сам, покачиваясь, направляется к носилкам, у которых в нерешительности стояли с фонарями челядинцы и стражники.
      ...Крик несся из выбитого окна палат. Стекла еще, сверкая тускло, падали на снег, а Алексей уже взлетел на крыльцо и нырнул в клубящийся мрак внутренней лестницы.
      Плыл запах смолы и каких-то забытых трав.
      Прихожий зал. Пятна белых потерянных лиц.
      Трапезная. Библиотека. Дым плотнее.
      Рассевшаяся, будто слепленная из мягкой глины, печь. Поток холода из провала окна.
      Простоволосая августа застыла, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами. Кесарь сидел за столом, уронив голову на кулак. Старший сын его, Войдан, в странной позе стоял в простенке, совершая быстрые непонятные движения. Он походил сейчас на приколотую иглой к дощечке ящерицу.
      А напротив них в воздухе колыхалась тень. Сгусток тьмы.
      Алексей почувствовал, как невидимый ледяной нож коротко свистнул меж ребер, рассекая плоть, и узкая рука скользнула в рану, уверенно нашла сердце и обхватила его. Тут же сами собой подогнулись ноги, пресеклось дыхание, и смертная истома заклубилась, наполняя и заслоняя все. Тень обернулась к Алексею...
      Это был Гроздан Мильтиад, доблестный слав, служивший семейству Паригориев, погибший десять лет назад в безумной смелости рейде в Степь: тогда две сотни славов-отважников попытались добраться до ставки Авенезера Третьего... Никто из того рейда не вернулся, и лишь много времени спустя от мирных степняков стали известны подробности чудовищного разгрома - и того, что было со славами после...
      Накануне того рейда Гроздан и с ним еще восемь воинов приезжали к старцу Филадельфу за советом. Там Алексей и видел его.
      - Гроз... дан...
      Мертвый слав мертво улыбнулся. Невидимая рука, сжимавшая сердце, обманно разжалась - чтобы впустить надежду и сжаться вновь.
      Не такой смерти желал себе Алексей Пактовий, когда давал клятву на верность кесарю Радимиру...
      Хотя - почему не такой? Заслонить собой кесаря в бою или от клинков убийц - вершина, предел желания всякого слава. Отвлечь на себя злое волшебство, дать господину секунду передышки, в которую он может... может...
      Гигантская пиявка впилась в нутро Алексея, примостилась, напряглась - и потянула, всасьшая ставшие от ужаса жидкими внутренности и кости.
      "Стой, Гроздан!" - тяжелый рык расколол Алексею череп. Он схватился за голову, отшатнулся, крича, - и увидел, как тяжело поднимается со своего места кесарь... "Гроздан, воспрещаю тебе!"
      Холодом обвило плечо и бок - будто в самую стужу привалился к каменной стене. Мимо прошел и встал напротив мертвого Гроздана мертвый Домнин.
      И Гроздан будто бы даже попятился, но тут же остановился.
      "Старик, уйди. Я не подчинюсь тебе, бедный седой мотылек. Тот, кто послал меня, готов овладеть миром, а чем можешь овладеть ты? Садовой лейкой? У тебя еще есть время уйти самому. Даю тебе три счета..."
      "Не трудись считать, трус. Здесь ты не пройдешь. И ты это знаешь, так ведь?"
      Домнин сделал шаг вперед. Комната чуть провернулась, в щели меж потолочных плах посыпался мусор.
      "Остановись, безумец, - сказал Гроздан. В голосе его было только спокойствие. Слишком много спокойствия. - Ты ведь не желаешь остаться на пороге?"
      Домнин сделал второй шаг. Ртутный ручеек побежал по стене, растекся лужицей. Тяжелые блестящие капли застучали о половицы и столешницу.
      "На этом тебя и подловили, так ведь, слав? Да, ты еще помнишь то время, когда был доблестным славом... Остаться на пороге. Что может быть страшнее?.. Может, слав. И ты это тоже очень хорошо знаешь..."
      "Знаю. Хочешь, расскажу, как это выглядит? Просто очень длинная лестница вниз. И все. Ничего другого там нет. Очень длинная лестница. Хочешь, чтобы мы пошли по ней вместе?"
      "Пойдем", - легко согласился Домнин... и Гроздан понял, что он говорит правду.
      Мертвый слав стремительно отшатнулся. Но старый чародей уже подошел к нему достаточно близко, чтобы коснуться его рукой. Алексей каким-то чудовищным обострением мыслей и чувств понял, что теперь оба мертвеца слиты в одно. Гроздан задергался и заметался, круша все в зале, и Домнин в этих метаниях обнимал его все плотнее и плотнее. Чудовищный бесформенный ком тьмы замер наконец у руины печи.
      "Это все, слав", - сказал Домнин тихо.
      Ком напрягался, перекатывался внутри себя...
      "Нет!!! - Крик Гроздана вынес оставшиеся стекла из переплетов. - Нет, старик! Не так просто..."
      Наверное, Домнин вовремя понял, что хочет сделать мертвец. Почти вовремя.
      Тонкая белая искра вылетела из недр тьмы и ударилась в грудь кесаря. Он пошатнулся, а слившиеся в бесформие мертвецы с чудовищным рыком взвились в воздух и ринулись в чернеющее квадратное отверстие дымохода. Весь потолок вспыхнул жутким ртутным блеском. Плахи расселись, одна матица выскочила из паза и повисла, удерживаемая Бог знает чем. Сухая земля и клочья мха сыпались обильно.
      Алексей чувствовал себя вынырнувшим с самого дна - уже после того, как будто бы хлебнул воды. Все вокруг было страшно яркое и вещественное. Он видел и запоминал навсегда: слезы и царапины на лице августы... цепочку с золотым скарабеем на морщинистой ее шее... кровь под обломанными ногтями... разрубленный в двух местах - под горлом и напротив сердца - кожаный черный жилет на Войдане... и странно изменившееся лицо кесаря. У него был изумленный и чуть недоумевающий вид. Он осторожно потрогал свою грудь рукой...
      Потолок над головой угрожающе трещал.
      - Уходим отсюда! - крикнул Алексей. Государь!..
      - Да, конечно... - растерянно ответил тот и посмотрел на августу.
      Но Войдан понял все правильно. Он подхватил отца под руку и повлек в коридор. Там толпились.
      - М-матушка... - Алексей повернулся к августе. - Матушка, прошу вас...
      Она встряхнула головой, расправила плечи и неторопливо зашагала следом за своими мужчинами. Алексей пропустил ее и еще раз быстро огляделся.
      Ртутный блеск быстро и коротко показывался то там, то здесь, и в мерцании его что-то мгновенно завораживало, казалось то ли обязательным, то ли неузнанно-знакомым. Но его вытащили за руки и за полы куртки, и он не сумел рассмотреть и понять, в чем была странность и прелесть этого блеска...
      Он еще много раз будет видеть его во сне и просыпаться с мучительным чувством того, что еще миг - и эта тайна перестанет быть для него тайной... но этот миг не был ему дан никогда.
      Алексея буквально выволокли из разгромленной залы, и тут же рухнул потолок.
      В месте прикосновения искры к груди кесаря участок кожи размером с детскую ладонь позеленел и потерял всяческую чувствительность. Лекарь Деян долго осматривал распростертого на широкой лавке пациента, качал головой и бормотал неслышно. Потом сказал:
      - Государь. Я впервые вижу такое. В моей памяти нет никаких упоминаний о подобной болезни. Позволь мне удалиться и обратиться к книгам. Может быть, я найду нужное описание и средство.
      Кесарь слабовольно махнул рукой: иди. И подтвердил словом:
      - Иди уж, мучитель. И все - идите. Сил моих больше нет, чтоб вас видеть...
      Отвернулся к стене и замер.
      Алексей, что стоял в дверях, пропустил лекаря мимо себя и вышел следом.
      - Так плохо? - спросил он. Лекарь, не оборачиваясь, кивнул.
      Силентий - тайный совет - собрался в стражницкой. Этериарх стражи Мечислав Урбасиан стоял во главе стола, за которым друг друга напротив сидели стратиг Рогдай и потаинник Юно Януар. По правую руку от Рогдая держался Войдан, все еще бледный после столкновения с мертвецом, а рядом с Юно Алексей неожиданно для себя увидел Аэллу Саверию, ведиму и целительницу, служившую, как и многие другие ведимы, семейству Вендимианов, относящихся к их ремеслу терпимо и даже поощрительно. Появление ее при дворе кесаря в трудный час могло многое значить...
      - Садись, лекарь. Садись и ты, слав... - Этериарх дождался, когда Деян и Алексей займут места за столом, и тяжело сел сам. - Говори, лекарь.
      Деян покосился на Аэллу, вздохнул:
      - Хорошего вы от меня не услышите. Я не видел никогда сам, как начинается "Болезнь Царей", но в трудах описания читал многократно... Всегда первоначально возникает маленькое серое пятнышко с розовой каймой, оно растет... Завтра оно будет с блюдце, через три дня появится смрад. Пройдет еще две-три недели... Мне хотелось бы ошибиться, но я не ошибаюсь - все слишком очевидно.
      Повисло молчание. Слышно было, как в соседней комнате идут часы.
      - Скажу я, - начал стратиг Рогдай. - Не было такой тяжести дня на моей памяти. Замять в Степи. Конкордия опять готовит армаду. Семейства наши так и не договорились до мира. Можно было рассчитывать, что хотя бы перед лицом врага они сплотятся, как это было при кесаре Паисии, - пусть на время, пусть коекак... Потому, думаю, и нанес враг удар нам в самое сердце. Если лекарь прав, то остается у нас один кесаревич Войдан... с женой своей Блаженой... Стратиг проговорил это ровно, но ровность далась ему не сразу. Юная Блажена была младшей дочерью Терентия Вендимиана, генарха южного семейства. И ясно как день, что все Паригории и те, кто держит их руку: славы северные и большая часть восточных, - с большой неохотой пойдут под знамена кесаря... - И происходит все это с руки проклятого Полибия - а значит, ждать нам новых напастей и бед. Я сказал. Говори теперь, Юно.
      - Сказать хорошего тоже не могу, - приподнял Януар свою круглую, как бы кошачью голову. - В Бориополе странной смертью умер кесарский судья Агав Дометий, а в порту Ирин забили до смерти двух комитов, приставленных к таможне. Вандо Паригории умыл руки, не став расследовать эти смерти... На востоке начались усобицы мелких дворов из-за торговой дороги на Нектарийский рудник. Все точно как пред той войною... Моих наличных сил уже не хватает и на Столию. Банды и бродиславы подходят к самым границам кесарских пределов, грабят хутора. Скажу честно, как ни мерзко это звучит: я надеялся на вторжение, потому что тогда мы имели бы шанс отринуть внутреннюю смуту. Но теперь... не знаю. Говори, Аэлла.
      - Жизнь кесаря для нас бесценна, и мы можем ее сохранить, - тихо сказала она. - Но он будет... только жив. И все. Его нельзя будет даже показать сторонним людям...
      - Кокон Пианы? - догадался лекарь.
      - Да, кокон доброй Пианы. Тем временем можно попытаться найти средство... противоядие... мало ли, что мы никогда не слышали о таком...
      - Гроздан был всего лишь рукой Полибия, - сказал Алексей. - Значит, если заставить Полибия снять чары...
      - Или убить его. - Аэлла нахмурилась. - Да, это надежнее...
      - Мы пришли к тому же, с чего начали, - сказал этериарх. - Полибий.
      - По крайней мере, ясна цель, - сказал Алексей.
      - Ты это серьезно, слав?
      - Как нельзя более.
      - Но... - Этериарх оглядел всех, как бы оценивая или взвешивая. - Если я ничего не путаю, могущество Полибия чрезвычайно и растет день ото дня. На что же можем надеяться мы, простые смертные?
      - Полибий сам по себе весьма искусен, - сказал Алексей, - но никаких особых врожденных талантов в нем нет. Во времена Дедоя он был чародеем средней руки. После бегства он обучался у магов Степи - и где-то там нашел утерянный амулет Ираклемона Строителя: Белого Льва. Белый Лев силы чародею не добавляет, но обладает качеством труднообъяснимым: при нем исчезают различия в языках людей, а также в чародейных умениях. В одно и то же время можно использовать самые несовместимые приемы: некрономику, скажем, и аргентоманию. В этом сила Полибия - в этом его слабость. Он почти не ограничен в средствах - но вся огромная сила его сосредоточена буквально в одном предмете, который можно... украсть, отнять, подменить...
      - Так. - Юно Януар посмотрел на него с особым интересом. - А как именно уважаемый слав видит похищение подобного предмета - ведь это все равно что... скажем... незаметно на скаку вытащить седло изпод азаха... или -.украсть детеныша у плакача...
      - А также - яблоки Гесперид и корону морского царя... Не знаю. Плана у меня нет, а если бы и был - я не стал бы доверять его языку. Даже я с моими скромными умениями могу слышать чужими ушами... Скажу только, что не все еще козыри собрались в руках Полибия... и он это знает.
      - Вот как... - протянул этериарх. - А ты, слав, готов ли ты вытянуть из колоды оставшийся козырь?
      -Да.
      - Что ж... Кесаревич Войдан, будешь ли говорить?
      - При живом отце - нет.
      - Достойно сие... Ведима, когда приступишь к лечёбе?
      - Сейчас, почтенный. Мне нужно будет пять или шесть отроков, которые умеют не бояться.
      - Других не держим... Хорошо. Распорядишься, стратиг. Идите все. Пактовий, останься... - и, когда стражницкая опустела: - Шепчи, что замыслил?
      - Сейчас... - Алексей движением руки показал: сядь. Сам же - прислушался. Но и мышь не скреблась под полом... Сказал действительно шепотом, на самое ухо: - Дело такое, этериарх: Домнин перед смертью открыл мне свою тайну, которую двенадцать лет держал... Ты уже понял, этериарх?
      - Так. Открыл... Это и есть тот козырь?
      - Он самый.
      - Она.
      - Да. Дама бубей.
      - Что тебе нужно?
      - Двух отважников - на весь срок.
      - Каков же срок?
      - Не ведаю. Дни. Или недели. Вряд ли месяцы.
      - Месяцы - нельзя.
      - Знаю. Недели, наверное, тоже нельзя. Все, что от меня будет зависеть, сделаю, чтобы - дни.
      - Нельзя говорить, где она?
      - Да можно, наверное. Если Полибий мог подслушать, он уже подслушал на острове у Домнина. Она в самой Велесовой кузне, где-то в глубине...
      - Ох ты. Я там был - раз.
      - Я тоже. Он сказал, кто может показать путь.
      - Да, Пактовий. Задал нам многомудрый задачу...
      - Это первая. Вторая - уговорить Якуна Виссариона из Артемии. Его Домнин прочил на свое место. Я знаю Якуна... немного. Трудно будет уговаривать.
      - Тебе не успеть и то и другое.
      - Не успеть. - Алексей согласно наклонил голову.
      - Кого бы ты послал к нему?
      - Кесаревича Войдана с женой его. И с ним когонибудь из людей Юно. Кто будет при Якуне после.
      - Может быть... да. Это должно оказаться лучше всего прочего. Я же займусь лодочным флотом. Прошлый раз получилось как будто бы неплохо. Ты видел недавно в Конкордии верфи. Когда, по твоему разумению, будут готовы последние корабли?
      - К маю.
      - Время, будем надеяться, еще есть... Но оба знали, что времени нет.
      Дело создания кокона Пианы оказалось куда более долгим и тяжелым, чем предполагала Аэлла, и, когда все наконец кончилось, сама она была вымотана до состояния полумертвого, а среди отроков, помогавших ей, один вскоре действительно умер, не выдержав страшного истощения сил. Славыстражники молча унесли его на щите, чтобы предать земле с должными почестями.
      Перед последним бинтованием Алексей и Войдан зашли взглянуть на кесаря. Тот лежал на столе, похожий на выловленного морского царя: блекло-зеленый, неподвижный, почти потерявший человеческий облик. Лишь лицо еще частью оставалось прежним; глаза метались...
      - Недолго тебе таким оставаться, отец, - сказал Войдан. - Будь спокоен.
      Алексей молча кивнул.
      Зеленая корка у губ кесаря чуть треснула. Раздалось тихое шипение.
      - ...есссли... оссилит... не допуссти... Алексей понял.
      - Клянусь, государь, - сказал он. - Поругания не допущу.
      Если буду жив, добавил он про себя.
      И - если проиграю...
      Он повторил то и другое еще раз и подумал, что условия эти совершенно несовместны.
      Аэлла с серым, в мелких капельках пота лицом оттеснила их локтем. В руках у нее была первая лента грубой простынной ткани, пропитанной смолой. На миг она задержала эту ленту в руках - то ли в нерешительности, то ли примеряясь. Потом - одним движением обернула голову кесаря, запечатывая рот и нос. Секунду были видны полные ужаса глаза...
      Потом для кесаря настала долгая тьма.
      Уходя, Алексей ощутил пожатие руки Войдана. Тайная благодарность за безрассудную клятву. Но лицо Войдана ничего не выражало - он смотрел вперед и что-то такое видел перед собой...
      Еще до рассвета следующего дня три всадника выехали со двора и наметом помчались на восток, по той самой дороге на Нектарийские рудники, из-за которой вновь ссорились владетельные славы, - и за разрешением споров готовы были обратиться не к законному, доброму и справедливому, но бессильному кесарю, а к влиятельным семействам севера и юга. Так уже трижды за последние двести лет вспыхивали в Мелиоре гражданские войны.
      Ворон сидел на высоком дереве и смотрел в спину всадникам. Когда они скрылись из виду среди заиндевелых столетних лип, тянущихся вдоль этой дороги на тридцать верст вплоть до городка Николия, ворон снялся с дерева и полетел на восток, к морю...
      Глава вторая
      Директриса училища, маленькая симпатичная брюнеточка, которую не портило даже легкое косоглазие, приняла Алексея сразу.
      - Вас послала сама судьба! - повторила она несколько раз. - У нас женский коллектив, у нас всего четыре преподавателя-мужчины, да еще двое почасовиков - и все. Кузьма Васильевич очень, ну оччень помогал - просто самим своим присутствием. Вы не представляете себе, насколько важен мужчина в женском коллективе, - наверное, он важнее, чем женщина в мужском, это так облагораживает, особенно мужчина в форме... Я так жалела, что он вынужден был уволиться, так жалела. Я уже думала, мы никогда не найдем... и вдруг - этот звонок из военкомата. Чертовски кстати. Я очень надеюсь, что вам у нас понравится. Но скажите, Алексей Данилович, вот вы молодой сильный мужчина, офицер... а у нас зарплата маленькая, с этой проклятой задержкой, хлопот огромное количество...
      - Честно? - улыбнулся Алексей.
      - Желательно.
      - В августе уходит на пенсию мой родной дядя. Он майор инженерных войск. Просил меня найти для него место военрука и придержать. То есть - до августа я у вас побуду, а потом уволюсь в его пользу. Он вам подойдет куда больше, чем я, - золотые руки... Как видите, я ничего не скрываю.
      - Ох, да я и не сомневаюсь, - всплеснула руками директриса. - Извините, если я что-то не так сказала...
      - Да ну что вы. Все просто замечательно.
      - И еще. Скажу уж сразу. У нас контингент особый - девушки. Вы уж готовьтесь к тому, что в вас сразу начнут влюбляться... ну и все такое. Так вот... даже не знаю, стоит ли вообще об этом говорить, но все же... в общем, никаких связей со студентками быть просто не может. Не просто запрещено - а исключено абсолютно. Простите, что приходится об этом говорить... не знаю, надо ли было...
      - Не надо, - серьезно покачал головой Алексей. - Тем более что в моем вкусе женщины постарше. Впрочем, я готов подчиниться любым правилам. Необходимость дисциплины мне доказывать не требуется.
      - Я так и поняла. Спасибо. Что ж... сейчас появится Валентина Михайловна, она у нас по совместительству завкадрами, оформит вас и покажет ваши владения. Завтра уже занятия... - Она развела руками, как бы извиняясь, что не может позволить новому работнику погулять недельку-другую. - И... мм... Алексей Данилович... можно мне задать вам нескромный вопрос?
      - Можно, - с удовольствием разрешил Алексей.
      - У вас такая странная фамилия...
      - Да, - согласился он. - Дедушка мой был Пактовий, папа был Пактовий - пришлось и мне становиться Пактовием. От судьбы не уйдешь... Не знаю, откуда она взялась такая, - рассмеялся он, когда брови директрисы удивленно взлетели вверх. - Греческое слово. Означает "сохраняющий жизнь". Наверное, предки были греки или священники - тем часто давали фамилии на манер греческих. Дьяк Велосипедов, например.
      - Как интересно, - сказала директриса. - А вот идет и наша Валентина Михайловна...
      Само оформление на работу - заполнение бумаг - заняло минут сорок. Любезная Валентина Михайловна помогала и подсказывала, понимая, что человеку в тридцать с лишним лет трудно впервые в жизни заполнять все эти никому не нужные "простыни".
      - Ну и все, - сказала она наконец. - Пойдемте, покажу вам ваши подземелья... Кузьма Васильевич передал ключи мне, это против порядка, но завтра он придет сюда сам, он уже звонил, и вы с ним оформите передачу имущества - из рук в руки. И как с милицией решить, он вам скажет, а то они уже звонят, беспокоятся - оружие все-таки... Только отпереть те двери я не смогу, вы уж сами.
      Ах, как много железа было здесь... Окованная дверь, засов, двухфунтовый замок. Железная решетка, и в ней такая же решетчатая калитка. И - огромная железная балка, поддерживающая потолок. И железный зеленый шкаф. И железные ящики на полу... Где-то в глубине сидело глупое и алчное желание: схватить все это и унести с собой.
      - ...А класс ваш на втором этаже, но там все просто:
      класс как класс, даже запирать не обязательно...
      - Спасибо, Валентина Михайловна, - сказал Алексей. - Теперь я разберусь.
      - Да, планы занятий Кузьма Васильевич оставил, они у него подробнейшие, так что буквально надо только пальцем водить, со строчки не сбиться. А девочки наши - они хоть и зубастые, но не страшные. Главное, вы их не бойтесь, и все будет хорошо.
      - На свете была одна-единственная женщина, которую я когда-то испугался, - сказал Алексей. - И до сих пор о том жалею.
      - Ой? - не поверила Валентина Михайловна. Так уж и одна? А тогда что же вы тогда, такой видный и красивый, и не женаты ни разу?
      - Потому что не теряю надежды догнать ее и доказать, что есть еще песок в песочнице.
      На короткое время он дал пищу для пересудов. Дальше будет видно.
      - Общежитие у нас рядом, вы знаете, продолжала Валентина Михайловна. - Направление я вам написала... ах да. Комендант сегодня придет поздно, после четырех. Поэтому можете не торопиться. У вас вещей много?
      - Чемодан, - сказал Алексей.
      - Все, что нажили? - Она ахнула и покачала головой.
      - Пожалуй, что все. А нужно ли больше?
      - Не знаю...
      - Зато я очень много видел такого...
      - Мы устроим вам новоселье, и вы нам все расскажете! - с энтузиазмом воскликнула Валентина Михайловна. - У нас весело, вы не думайте.
      - Наоборот. Я был уверен, что у вас весело.
      - Вы уж извините, Алексей Данилович, я вас заговорила, а мне еще столько писать... В общем, комендант самое раннее в четыре появится. Вы тут пока осмотритесь...
      - Конечно, - улыбнулся Алексей. Он давно не улыбался так много и с таким удовольствием. Жители Велесовой кузни могли быть вполне приятными людьми - хотя временами и странными...
      Оставшись один, Алексей сел за стол, положил голову на руки и задумался. Последний месяц, месяц пути и поиска, обошелся ему недешево. Запас сил был почти исчерпан. Несколько раз его выносило за грань срыва, и только случай, лихость, чудо и чутье позволили ему сохранить лицо - в обоих смыслах, прямом и переносном.
      Но иногда ему нужно было вот так, в буквальном смысле, - забиться в нору и привести в порядок взъерошенные мысли, чувства и ощущения.
      Итак, почти на месте. Да что там почти - совсем. Путь оказался быстр, хотя и длинен, куда длиннее, чем это можно было себе представить. Однако тропинка сама ложилась под ноги, поворачивалась... и самое трудное началось уже тогда, когда тропинка вроде бы привела куда надо. Ох, и постарался же старец Белее в свое время...
      Вдох... выдох... вдох...
      Непостижимое для воображения место - эта Велесова кузня.
      Никто не способен ее описать, никто не может проложить в ней несомненный путь. С каждым шагом по недрам ее перед идущим вскрывается новое пространство, каждый поворот преобразует видимый мир. Нет лучшего места, чтобы скрыться...
      И хотя ты знаешь твердо, что все вокруг не более чем видимость, относиться к этой видимости надо со всей серьезностью. Благо, что карты и ключи Домнина позволяли многое важное: и различать среди всей видимости ту, которая прикрывала реальные препятствия, и говорить со странными людьми, обитающими в недрах кузни, на их темы - пусть и не понимая всего, но не позволяя собеседнику догадаться, что ты не понимаешь... и кое-что еще...
      Так, например, он узнал Еванфию - на глубине в три аршина. Она лежала там, вдали от всего, одинокая и невыразимо несчастная. С нею трудно было говорить, потому что она почти сошла с ума от этого последнего одиночества. Еванфия не знала, что ее погубило, не успела понять... она слишком отвыкла от чародейства здесь, где серебро используют для украшений, за словом не следят по причине полного его бессилия... зато железо не горит даже раскаленное докрасна.
      Может быть, это искупает все прочие недостатки здешних мест, вяло подумал Алексей.
      Он расслабленно встал, отпер один из зеленых шкафов. Вынул винтовку. Руки сами (хвала чудесным ключам Домнина!) открыли затвор, вставили обойму... короткие и точные движения. Дальше по коридору... выключатель. В конце коридора загорелся свет. Будто бы три силуэта показались там на миг... но именно показались. Рябые щиты с черными тарелочками мишеней.
      Алексей очень быстро вскинул винтовку к плечу, выстрелил, перезарядил, выстрелил... Подсознательно он ожидал, что звук будет более громкий. Расстреляв обойму, он подошел к мишени. Черный кружок в центре ее был разлохмачен.
      Хорошо.
      Он знал, что точно так же будет стрелять из любого другого оружия. В конце концов, все это условность и почти что видимость...
      Ствол винтовки лишь чуть нагрелся.
      Но, наверное, выстрелы его все же немного оглушили, потому что шагов по лестнице он не услышал, и лишь вернувшись в свой кабинет, обнаружил там трех девиц, похожих, как сестры.
      - Здравствуйте, - протянула одна, а остальные подхватили: - ...вуйте, вуйте.
      - Здравствуйте, красавицы, - согласился Алексей. - И кто же вы такие здесь?
      - А мы... вот... записаны. Я Колмакова, а это Швец, а это Сорочинская.
      - Нас Кузьма Васильевич в стрелковый кружок записал, - сказала Швец.
      - Понял, - кивнул Алексей. - Раз записал, будем заниматься. С той недели начнем.
      - А вы наш новый военрук? - спросила третья, Сорочинская.
      - Так точно.
      - А как вас зовут?
      - Алексей Данилович.
      - Очень приятно... приятно... - Все трое исполнили маленькие, карманные, реверансы. - Так вы нам скажете, когда на занятия приходить?
      - Расписание вывешу. А Кузьма Васильевич когда занятия проводил?
      - По пятницам, после шестого урока...
      - Может быть, так и оставим. Ну, бегите, мне тут еще все закрывать и на сигнализацию ставить.
      - Ага. До свидания (досвида!.. досда!..)! Если что
      понадобится, то нас спрашивайте!
      Умчались. Легкая кавалерийская разведка. Алексей запер шкаф, потом кабинет, выключил свет,
      включил сигнализацию, запер обе двери в подвал и пошел в общежитие.
      Комната была что надо: узкая продавленная кровать с тусклым матрацем, две табуретки, полка на стене. Работала только одна розетка. Туалет был за тонкой перегородкой, и вода из бачка текла беспрерывно. Алексей бросил полученные простыни и полотенца на кровать, сел рядом и откинулся к стене.
      Так он просидел не меньше часа.
      Потом в дверь постучали.
      - Да, - сказал Алексей. - Не заперто. Вошел мужчина лет сорока пяти в спортивных штанах, но в пиджаке. Лицо его было того замечательного нехарактерного типа, которое носят в обыденности знаменитые актеры и проповедники: чуть смазанные черты, чуть простоватая мимика. Два-три штриха - и лицо взрывается характером. Потом эти штрихи убираются...
      - Здравствуйте, сосед, - сказал мужчина. - Вы заместо Кузьмы будете у нас работать? Давайте познакомимся. Я веду аккордеон и сольфеджио, зовут меня Юрий Петрович. В общежитии этом несчастном живу по причине временной бесквартирности, ибо погорелец.
      - Да вы что? - Алексей пожал ему руку. Алексей Данилович. Тоже бесквартирен, но по причине простой безалаберности. Ну, проходите, что ли...
      - У меня другое предложение. Вы пока еще не обустроились, гостей принимать не с руки - пойдемте к нам. Супруга будет рада. Чайку попьем...
      Даже временное обиталище четы Неминущих, Юрия Петровича и Ольги Леонидовны, тоже преподавателя музыки (и домоводства по совместительству), оказалось на редкость уютным и удобным для жилья. У хозяина были золотые руки, у хозяйки - отменный вкус и глазомер. Только подняв глаза к потолку, можно было понять, как на самом деле мала эта комнатка, в которой чудесным образом уместилось все необходимое для жизни.
      Сидели вокруг столика, сделанного из чертежной доски и подставки для телевизора, на удобных парусиновых стульчиках. Пили очень вкусный чай из глиняного чайника и таких же глиняных кружек, собственноручно хозяйкой созданных на глазах изумленного студенчества всего лишь за один урок обучения лепке. Разговаривали как бы ни о чем. Было просто чудесно.
      Но когда, наговорившись, - три часа как не бывало, - Алексей вернулся в свою пустую и гулкую, как старый барабан, комнатку, полную следов давних временных жизней, он вдруг понял, что здесь кто-то без него побывал: разумеется, не в грубом вещественно-телесном смысле... но своеобразный след злого присутствия зацепился за стены, остался на них, как невидимая глазом слизь... Алексея передернуло просто от брезгливости.
      Кроме того...
      Он понимал, конечно, что его обязательно найдут, но не думал, что это произойдет так скоро.
      До того, как он сам найдет то, что ищет.
      - ...вылитый Том Круз! Он как из-за угла вышел с этой своей винтовкой, у меня сразу - ууп! И молчу, как дура. Таращусь. А он: вы кто такие, красавицы...
      - На Круза даже совсем не похож, - возразила Чижик. - Я его в коридоре видела. Он скорее Сюткина напоминает, только в плечах здоровый, как Арнольд. И походка такая... вот он просто идет, а понимаешь, что крадется.
      Санечка молчала. Новый военрук ее интересовал мало. Ей было жалко старого, и она уже дважды ходила его навещать. Кузьма Васильевич больше лежал, прогуливаться выходил только на балкон. Комната его была пропитана застарелым табачным дымом, на стене висели фотографии в рамках. Нельзя сказать, что Кузьма Васильевич скучал: жена его, тоже пенсионерка, работала уборщицей в какой-то фирме и уходила из дому после обеда часа примерно на три, взрослая дочь жила рядом, внуки забегали из школы поесть и сделать уроки, - но Санечке он бывал очень рад: не забывают старика...
      А сегодня вдруг снова дало знать о себе то золотое пятнышко в глазу.
      Санечка, придя с занятий, разложила учебники, конспекты - завтра предстояла контрольная по дошкольной педагогике. Это была такая интересная наука, в которой каждое дважды два равнялось доброму утру. Тем не менее готовиться и сдавать нужно... Санечка приступила к чтению и вдруг поняла, что левым глазом не видит ничего. Пятнышко не стало ярче, но оно приблизилось и расплылось в туманное, чуть светящееся облачко, и в этом тумане, ускользающие от взгляда, словно бы двигались какието фигуры и тени...
      Она прижала ладонь к глазу и так сидела долго, пока не прошел испуг. Потом она вспомнила про капли, стоящие в тумбочке. Она набрала немного прозрачной жидкости в пипетку, запрокинула голову и с трудом - рука тряслась, а глаз непроизвольно зажмуривался - попала куда нужно. Капли были едкими, жгучими, но они помогли. Сейчас она сидела, прислушиваясь не столько к щебечущим птицам, сколько к своему восприятию действительности. Там, где было и угасло туманное облачко, все предметы становились как будто чуть более выпуклыми и подробными, будто между ними и глазом кто-то невидимый держал невидимую линзу... да вот только подробности эти нельзя было разобрать, потому что линза отъезжала вбок, в ту сторону, куда сместишь взгляд.
      - ...вот, а потом мы пошли к Машке Шершовой Домой, ну, ты ее знаешь, а у нее брат полгода как из армии уволился, тоже бывший офицер, служит в какой-то такой охране и уже машину купил, так он так на меня посмотрел...
      - И тоже похож на Тома Круза? - подколола Чижик.
      - Нет, - прыснула Сорочинская, - похож он больше на племенного бугая, но вот машина у него приличная, пятьсот двадцатая "BMW"...
      Сорочинская славилась тем, что знала все марки машин и могла авторитетно рассуждать о них часами.
      - А мне сон снился, - неожиданно для себя сказала Санечка. - Будто бы я-на свадьбе брата...
      - А откуда у тебя брат? - удивилась Чижик.
      - Нету у нее никакого брата, - объяснила Сорочинская. - Это-то и интересно.
      - Да. И все равно я знаю, что этот человек мой брат, зовут его Войдан...
      - Не бывает такого имени, - заявила Чижик.
      - Дай рассказать, - зажала ей рот Сорочинская. В кои веки раз наша принцесса решила что-то рассказать, а ты!..
      - Почему принцесса? - спросила Санечка.
      - Ой, да это мы тебя промеж собой так прозвали:
      ручки помыть, ушки помыть, шнурочки погладить... Рассказывай.
      - Я-то как раз нормально живу, - обиделась Санечка, - это вы в грязи какое-то удовольствие находите...
      - У меня мамка дома по два раза в день полы мыла, - тихо-тихо сказала Сорочинская. - И что она видела, кроме этого пола? А руки у нее какие стали... Да ладно тебе, я же не в обиду сказала.
      - Я тоже зря брякнула. Извини, Валечка. Ох... и все равно настроение пропало.
      - Ну расскажи-и... - протянула Чижик. - Ну, чего тебе...
      - Да там нечего рассказывать. Просто странный какой-то сон. Яркий, но ни о чем. Я так не умею рассказывать. Очень долго все куда-то идут. И я иду, но меня вроде бы не видят. Или делают вид, что не видят. И все чего-то ждут. Ничего не говорят, но почему-то понятно, что вот-вот - и начнется... Приходят в церковь. Красивая такая, из белого камня. Только почему-то крестов нет. На берегу реки. Там... ну, как в кино: священник весь в золотом, свечи горят, хор поет... и вот еще интересно: голоса вроде бы и слышны, а в то же время - полнейшая тишина. Как в кино в том же: изображение есть, а звук отключен. Священник брата венчает, и я вдруг со стороны вижу, что венчает-то он его - со мной... только с мертвой. Я - невидимая - это вижу, и я же - мертвая, старая там стою. А все видят какую-то другую...
      - Ну, мать, - сказала Сорочинская, - пора тебе замуж. А то насмотришься таких мультиков, и ку-ку.
      - Давай ее сосватаем за нового военрука, предложила Чижик.
      - Да ну его, - сказала Сорочинская. - Ни кола ни двора. Живет в нашей общаге...
      - В нашей? - почему-то удивилась Санечка.
      - Ну да. На втором этаже, в семейном крылышке...
      В своей пустой комнате Алексей застелил кровать, лег не раздеваясь поверх одеяла и стал смотреть в потолок.
      Похоже, надо было что-то делать, и делать как можно быстрее.
      Ах, Еванфия... как же ты позволила так задешево убить себя? А ты, Домнин многомудрый, - не догадался, что дойти до цели - это не задача; задача же - найти девицу среди сотен подобных ей...
      В легендах было просто: по щеке искомой особы ползла мушка, или катилась слеза, или птичка бросала отметину с большой высоты. Ничего подобного здесь ждать не приходилось. Даже прямой вопрос был здесь неуместен, поскольку кесаревна спрятана на совесть. И надо сейчас, не вставая с кровати, самому придумать способ распознать ее... причем распознать быстро, надежно и по возможности незаметно.
      Но ничего лучшего, кроме примитивного просмотра журналов, где обязательно должен быть указан домашний адрес студентки: село Салтыковка Озерского района (туда его вывели карты, и там лежала Еванфия), - он не придумал. Так что придется ждать завтрашнего дня. Он покосился на стены, все еще запятнанные невидимой слизью, и вдруг подумал, что это могли искать не его.
      Конечно же...
      Спать было нельзя.
      Алексей надел мягкие черные кроссовки и вышел в коридор. Было начало третьего.
      Большой дом спал. Здесь, не в точечном объеме каморки, а в ломаной линии коридора, - он почувствовал, как шевельнулись где-то глубоко угнетенные местными законами те малые умения, которыми он владел. Но - только шевельнулись... и тут же съежились, как нежные листья мимозы.
      Может быть, все складывается к лучшему, подумал Алексей. Самый надежный способ не вовремя выдать себя - начать тревожить тонкий мир. Будем просто внимательно слушать...
      Широко простирает уши свои отважник Пактовий в дела человеческие. Подпись: "Мих. Ломоносов". Что-то похожее было написано на траченном непогодой щите у ворот страшно вонючего завода... Алексей ехал в автобусе из Салтыковки на станцию Озерск, чтобы там сесть на электричку, и, проехав этот завод, автобус остановился, два парня с одутловатыми мордами просунулись в дверь и спросили хмуро: кому и сколько? Человек пять подали им деньги и получили по одной или по две пластиковых бутылки с прозрачной жидкостью, потом уже Алексей догадался: спирт... "А милиция у них купленная вся", - сказал один из покупателей, с ним как-то отчаянно согласились, автобус же тем временем катил дальше, по обе стороны дороги были заснеженные поля, очень далеко чернел лес и стояли грязно-розовые дома.
      Внизу в застекленной и зарешеченной каморке на медицинской кушетке спал милиционер. Спал бдительно: как ни тихо шел Алексей, он приподнял голову и посмотрел на него.
      - Ты кто? А, сообразил. Новый военрук?
      - Так точно. Извини, что разбудил...
      - Да я не сплю. Днем выспался.
      - Я вот тоже... Вообще не могу на новом месте, пока не привыкну.
      - Знакомо. Куришь?
      - Курю. - Алексей нырнул в карман, достал "Кэмел" - единственный здешний табак, который чем-то напоминал настоящий.
      - О, - согласился милиционер, Алексей наконец сосчитал его звездочку: младший лейтенант. - Богато.
      - Стараемся, - пожал Алексей плечами. Они немного подымили молча.
      - Как тут обстановка? - спросил Алексей.
      - Всяко, - сказал милиционер. - На праздники было тяжко, теперь вот двадцать третьего февраля да восьмого марта - тоже концерты ожидаются... А так ничего. Терпимо.
      - Понятно.
      - Через вход-то этот лезут отмороженные. Которые поумнее - тем девки из окон сами веревки бросают. Но это уже не наша компетенция. Ваша, скорее.
      - Ну да. Других забот нет.
      - Есть, наверное. Но и эта тоже. Ты еще новенький, а вот как начнет с тебя директриса стружку снимать...
      - Не начнет. Слабо.
      - Посмотрим. Из десанта?
      - Спецназ сухопутных войск.
      - Ого. И где служил?
      - Спроси лучше, где не служил. Даже на Северном полюсе - и то служил полгода.
      - Черта ты там делал?
      - А мы там охрану аэродрома дрессировали. Чтоб не оплывали от безделья.
      - Какого аэродрома?
      - Ну, был там аэродром. Истребители стояли. Чтобы, значит, "бэ-пятьдесят вторые" перехватывать над бескрайними просторами Арктики.
      - Серьезно, не свистишь?
      - А смысл? Ты же не девушка, чтобы мне тебя еще и очаровывать...
      Так они поболтали минут десять, потом Алексей зевнул, сказал: "Кажется, все-таки сморило..." - и поднялся на свой этаж.
      Все было ясно и так. Общежитие - отнюдь не неприступная крепость. Тем более от того противника, которого Алексей ожидал встретить. Но - следовало обязательно убедиться лично. Утром, пока не собрались преподаватели, он просмотрел журналы групп. Из села Салтыковка была лишь одна студентка, из группы двести второй "А": Грязнова Александра Горчаковна. Занятия военным делом с этой группой будут завтра шестым уроком. Дотянем до завтра, сказал себе Алексей, убирая журналы в шкаф и оставляя себе один: сто четвертой. Первый курс на "А" и "Б" не делился, на нем учились только те, кто поступил в училище после восьмого класса. И был он по сути своей всего лишь бегом рысцой по оставшейся школьной программе.
      - Не волнуетесь? - спросила через плечо завуч Раиса Ильинична.
      - А надо? - как бы забеспокоился Алексей.
      - Не обязательно, - махнула она рукой. - Уж вас-то они будут слушаться при любых обстоятельствах. Везет же некоторым...
      Глава третья
      Звонок прозвенел как будто бы раньше времени. Алексей виновато развел руками:
      - Ну вот... не успел. С другой стороны, про отравляющие вещества вам и так все известно - тараканов же травите? - а про Африку кто вам расскажет? Да и наверстаем мы эти газы, не велика премудрость... Все, дамы. Не смею задерживать, поздно уже.
      - Спасибо, - прошелестела сидящая за первой партой совершеннейшая девочка с косичками. Глаза у нее были угорелые. - Как интересно...
      - И еще, девушки. Грязнова Александра Горчаковна есть среди вас?
      - Да, я... - Санечка подняла руку.
      - Задержитесь на секунду, если не трудно. Все, все, по домам. Урок окончен.
      Группа нехотя, словно выдираясь из дивного сна, стала собираться. Девицы видели перед собой неистово зеленые весенние саванны, распластанные вершины баобабов, медленно вздрагивающие в беге золотистые шеи жирафов, пронзительные крики по ночам...
      Алексей отошел к окну, ожидая, когда класс освободится. За окном у серых сугробов - неимоверно снежная выдалась эта зима - топтались двое парней.
      - Да, Алексей Данилович? - подошла Санечка.
      - Александра Горчаковна, я правильно прочитал ваше имя? - спросил Алексей.
      - Правильно, - сказала Санечка.
      - Извините, а откуда вы родом?
      - Из Салтыковки. Это Озерский район, триста километров отсюда.
      - Я знаю. Вашу маму не Еванфией Тихоновной зовут?
      - Да... Откуда вы?..
      - Тесен мир... Получается, Александра, что я ваш сколько-то-юродньш брат. Ваш папа был двоюродным братом моей тетушки Валентины, которая меня вырастила. Имя у него редкое: Горчак Гурьевич, - вот и запомнилось. Он ведь умер... давно?
      Санечка смотрела на Алексея, часто моргая. Лицо ее не выражало ничего.
      - Или я ошибся? - забеспокоился Алексей. - Не должно: Салтыковка одна, да и маленькая она...
      - Мама тоже умерла, - с трудом сказала Санечка. - Полгода прошло.
      - Боже, - сказал Алексей.
      - Вот. И дом сгорел... все сгорело...
      - Постой, сестренка, - нахмурился Алексей. - Как же ты живешь?
      - Да вот - живу. Был пай... за землю... ну, там еще... Понемножку хватает...
      - Понемножку - это как?
      - Мало, если честно. - Санечка изобразила короткую улыбку. - Я тут подрабатывала еще...
      - Все, - твердо сказал Алексей. - Не о том говорим. Этой проблемы у тебя больше не будет, забудь. Ах, как хорошо, что я тебя нашел!
      Шум это приятное происшествие наделало изрядный. Все было как в лучших мексиканских сериалах. И только Санечка, про которую девчонки думали, что это она просто пришибленная внезапным счастьем, а потому такая совсем невеселая, думала о другом.
      В том ее необычном сне - да, у нее был брат. Но тот брат ее был совсем другой человек, не Алексей. Но и Алексей присутствовал тогда на свадьбе. Он стоял за ее правым плечом.
      На Алексее надет был ослепительно-белый фрак. Или не фрак, но что-то с фалдами. Зачем такой белый? - спросила она там, во сне, и Алексей ответил серьезно: чтобы видно было сразу, откуда стреляли...
      Сон этот, что необычно для сна, не бледнел и не забывался, а напротив - становился как бы кусочком настоящей жизни, втискивался в какие-то промежутки между недавними событиями и сам грозил стать источником событий.
      Прошел всего вечер и день, а все, решительно все изменилось. Не снаружи, внутри. Теперь Санечка удивлялась себе, как это она могла жить без особого страха, зная, что в мире нет никого, кто бескорыстно к ней участлив, на кого можно положиться, опереться... и понимала, что все это время страх - да что там страх, смертный ужас перед жизнью - жил в ней, но она так к нему привыкла, что перестала узнавать и давала ему другие имена.
      Между тем Алексей разрывался: одна часть его, заметно большая, требовала немедленно хватать свежеобретенную "сестру" в охапку и нестись обратно, пока еще есть время; вторая, о существовании которой он подчас забывал, но которая сейчас предъявляла себя во весь рост, говорила твердо и веско: ни одного несомненного доказательства того, что Александра Грязнова и есть искомая кесаревна, не предъявлено если не считать имени, которое, как известно, есть субстанция непостоянная. Действовать следовало только наверняка, и ошибка даже с одним процентом вероятности недопустима...
      И с этим нельзя было не согласиться.
      Но - время, время, время...
      Он понимал, что сейчас даже минута могла многое значить. Между тем вести себя следовало так, чтобы никто не догадался бы о тех часах, которые упрямо и неумолчно тикают и в тебе, и вокруг тебя.
      Была пятница, вечер, время стрелкового кружка. Алексей уже знал, что стрелковая команда в училище традиционно сильна, кубки ее, грамоты и вымпелы занимали целый стенд - вкупе с фотографиями. Видеть юных будущих учительниц младших классов и воспитательниц детских садов с винтовками и пистолетами в руках было диковато, но к подобным вещам Алексей уже не то чтобы привык - привыкать было некогда, - а как бы отвел им нишу. Там они и существовали, в этой специфической нише, - по своей логике и своим законам.
      Последние три года по разным причинам - и по банальной бедности, и по старости и нездоровью Кузьмы Васильевича - команда на соревнованиях не выступала - да и проводились ли те соревнования?..
      - Вольно. - Алексей обошел строй: шестнадцать девушек, пожелавших приложиться к полированному ореху и черному эбониту ружейных лож; остался доволен. - Уважаемые госпожи курсантки! Есть ли среди вас те, кто раньше участвовал в стрелковых соревнованиях?
      Таковых оказалось двое: посещали спортивную школу Настя Гребенюк и Ирочка Полежаева.
      - А кто ни разу не держал в руках оружие? Трое смущенно вышли вперед: Оля Примакова, высокая и чуть неуклюжая, медлительная - задержавшийся подросток; Валя Чижик; Катя Слащова, смуглая метиска; все из группы Александры - сказывалась реклама.
      - Отлично. Остальные, как я понимаю, иногда понарошку постреливали?
      Так и оказалось: у кого-то был стрелковый кружок в школе, кто-то учился стрелять из охотничьего ружья дома, кто-то просто навещал тир.
      - Вот и хорошо, - сказал Алексей, доставая из оружейного ящика пневматический пистолет и такую же винтовку.
      - Воздушки, - разочарованно сказал кто-то в строю. - Сморкалки.
      - Попрошу без оскорблений, - сказал Алексей. Во-первых, чтобы вы знали: самое дорогое серийное оружие сегодня - это пневматическая шведская винтовка "Торсин". Да и наши, как вы, леди, изволили выразиться, сморкалки - тоже на многое годятся, хотя и после некоторой доработки. Да и без доработки...
      Он зажал губами несколько пулек и, со скоростью автомата перезаряжая пистолет, произвел семь выстрелов. На чистом листе, повешенном среди мишеней, появился маленький кружок. Восьмую пульку он послал в его центр.
      - Как сказал один знаменитый самурай, человек не должен зависеть от длины своего меча. С поправкой на специфику скажем так: стрелок не должен зависеть от калибра своего оружия. Главное - попадать туда, куда нужно, а не туда, куда получается. Если я все правильно понимаю, государыни, спортивной славы вы не ищете? А просто намерены совершенствовать стрелковое мастерство, имея в виду реальную самооборону в сложных жизненных ситуациях?
      Строй отозвался в том смысле, что да, примерно где-то так...
      - В таком случае я прошу тех дам, которые уже чему-то где-то учились, хотя бы на время все то забыть. И вот почему... Кстати, можно разойтись и собраться именно в кружок, чтобы форма соответствовала наименованию.
      Хихикнули. Образовали неровный полумесяц. Александра - чувствовалось - очень волновалась.
      - Скажу одну парадоксальную вещь, вы мне можете не поверить, но тем не менее это факт. Человек от рождения умеет стрелять из пистолета, равно как и плавать. В дальнейшем он об этом своем умении забывает, а попав в руки какого-нибудь невежественного прапорщика - и вовсе его утрачивает. Итак, первое и главное в стрельбе из пистолета - это не целиться. Не понятно? Демонстрируем на конкретном примере. Итак, представьте себе, что сейчас лето. Мы на лугу. Скошенном. Стога сена. Запах!.. - непередаваемый словами. И тут по небу... летит... зеленая ворона! Покажите на нее!
      Взвизги, смех. Шестнадцать пальцев уставились в разные стороны.
      - Отлично. А теперь, красавицы, очень осторожно, чтобы не помять, поднесите свои указующие персты к глазам и подвергните внимательному рассмотрению. Итак, указательный палец выпрямлен, слегка напряжен и устремлен вперед. Средний - полусогнут. Безымянный и мизинец прочти прижаты к ладони, большой - немного отведен и почти свободен. Вот это и есть идеальное расположение всех пальцев, когда вы держите небольшой пистолет малого или среднего калибра - скажем, тот же "Макаров". Указательный палец вдоль ствола - им вы целитесь. Именно пальцем. Средний - на спусковом крючке, который многие по неграмотности именуют курком. На самом деле курок находится совсем с другой стороны оружия. Безымянный палец и мизинец обхватывают рукоятку пистолета - в основном безымянный, потому что мизинец от природы слаб. Шпора рукоятки упирается вот сюда, в мягкое основание большого пальца. Прижимать рукоятку к ладони, вцепляться в нее - не надо. А теперь еще раз... розовый гусь! Э-э... Катя свет Слащова, не надо целиться в гуся, сезон охоты еще не открыт. Просто показывайте на него пальцем. Да, это неприлично, так не принято делать в порядочном обществе - но мы-то на лугу. На пленэре. Ага, вот так. Теперь посмотрите: если к костяшкам ваших пальцев приложить линейку, то она будет располагаться не вертикально и не горизонтально, а где-то под углом сорок пять градусов. Это значит, что при таком развороте кисти вам обеспечивается самое лучшее наведение пальца на цель. Точно так же вы будете держать и пистолет. И - повторяю - не цельтесь глазами. Лучший стрелок из пистолета, которого я знал, имел зрение минус восемь с какими-то еще цилиндрами... Человек устроен так, что зрению доверяет значительно больше, чем прочим органам чувств. В то же время зрительный анализатор самый сложный, самый капризный и самый обманчивый. Я уже молчу о том, что он самый медленный. И если вы привыкнете наводить оружие на цель с помощью глаз, вы будете тратить впятеро больше времени, чем при нормальной стрельбе. Попробуем?
      - А как же ружье? - спросила Сорочинская. Оно же так устроено, что иначе никак... ну, без глаз... Алексей ее понял.
      - Вы правы, Валентина. Тем не менее и с ружьем можно научиться обходиться правильно. Представьте себе, что у вас в руках метла...
      - Полетать захотелось... - подхватила Чижик.
      - ...а по стене ползет мерзкий таракан...
      - Голубой, - сказал кто-то сзади.
      - Что, и тараканы тоже?.. - всплеснула руками быстрая Чижик.
      - ...а по стене ползет мерзкий голубой... - голосом Алексея произнесла Примакова - и зарделась.
      - Кхм. И неужели же вы, Валентина, возьмете метлу и станете совмещать на одной линии таракана, мушку и прорезь прицела? Думаю, что вы просто ткнете мерзавца концом палки, и вся недолга. То же самое и с ружьем. Это очень длинная и легкая палка, и вот этим движением... - Алексей сделал плавный выпад, - вы одним концом этой палки попадаете в цель, упираетесь плечом в другой ее конец, а нажатие спускового крючка просто завершает вашу мысль. Но с винтовками мы потренируемся попозже, когда освоим пистолет, ибо он меньше по размерам и ближе к природе... Прошу, кто первый?
      Первой вышла Сорочинская. Лицо у нее было такое красное, что казалось испачканным, - зато отчаянные глаза сверкали тем прекрасным блеском, который облагораживает кого угодно: женщину или воина...
      - Я, Алексей Данилович.
      - Отлично, Валентина. Ваша мишень вон та, самая левая. Ну-ка, покажите на нее. Спокойнее. Помните: мы на лугу, светит солнце, пахнет сеном... Вот так, очень хорошо. Держите пистолет. Свободнее. Глаза не зажмуривать, не щурить - просто смотреть. В руке ничего нет. Я понимаю, что эта мортира не так удобна, как карманный "Вальтер" или там "Марголин", но и ее можно держать вполне непринужденно. Короче - не обращая внимания на эту дрянь, что прилипла к ладошке, покажите мне на... большую бабочку! Еще разочек. Еще. Вот. Свободнее, Валя, раскованнее. А теперь - шевельните... Хлопок выстрела.
      - Семь, - сказал Алексей. - Очень неплохо. Пистолет первый раз в руках?
      - Да.
      - Тогда - просто великолепно. Отдохните, Валя. Кто хочет еще? Прошу, мисс...
      Отстрелялись по первому кругу. Почти все попали в круг мишени, Катя Слащова выбила девятку, Александра - десятку. Второй круг проходили с худшим результатом. Не целиться! - повторял Алексей, не целиться, только не целиться! Рука сама все знает и умеет - позвольте ей! В третьем и четвертом кругах появились лидеры: Александра, Катя и - неожиданно - Чижик. Чуть хуже, но тоже неплохо шла флегматичная Оля Примакова. Полежаева и Гребенюк оказались где-то на предпоследних местах. И ни разу не попала в мишень только Женя Викторович - строгая и подтянутая, больше всех из присутствующих похожая на учительницу. Кажется, ей было очень обидно, но она старалась не подавать виду.
      Два часа прошли слишком быстро.
      - Все, бойцы, - сказал Алексей. - Начинает сказываться усталость. Вы начинаете мазать, а я вообще сейчас упаду. До следующей пятницы! - и, преодолевая вал недовольства, рявкнул в четверть голоса: - Куррр-санты! Становись! Рравняйсь! Смиррррно!
      Строй образовался необыкновенно быстро будто кто-то натянул невидимую веревочку.
      - Вольно. На сегодня стрельба окончена. Дома еще поотрабатывайте основное упражнение, Алексей выбросил вперед указательный палец. - Тема следующего занятия - стрельба с доставанием оружия из кобуры. Кто видел "Великолепную семерку"? - Он обвел глазами строй. - Неужели никто? Тогда показываю еще одно упражнение, будете отрабатывать друг с дружкой. Курсант Викторович, подойдите ко мне.
      Женя встала перед ним. Губы ее были поджаты, в глазах прятались слезы.
      - Вы умеете хлопать в ладоши?
      - Просто так?
      - Да. Вот просто так - хлопните перед собой. Хорошо - еще раз, только побыстрее. А теперь смотрите:
      в руке у меня ничего нет, пистолет в кобуре на боку. Вот он. Ну, кобуры у меня тоже нет, а вместо пистолета... дайте, что ли, расческу. Спасибо. Вот, сую за пояс. Теперь вы можете хлопать в ладоши...
      - А почему вы не возьмете этот? - показала Катя.
      - Потому что мне придется направлять его в сторону живого человека. Правило номер два никогда не направлять оружие - пусть разряженное, пусть вообще безопасное - в друга. Только во врага. Запомнили?
      - Запомнили.
      - Итак, приступаем. Женя...
      Женя, напряженно выждав секунды две, хлопнула - и ладони ее обхватили руку Алексея с зажатой в ней расческой.
      - Ух ты! - сказала Чижик очень громко.
      - Еще? - предложил Алексей. - Постарайся меня обмануть.
      - Поняла...
      Женя снова хлопнула, сделав обманное перед этим движение, и хлопнула повыше- однако рука Алексея опять оказалась между ее ладонями.
      - Собственно, это все, - сказал он. - Потренируйтесь. Рразоидись! Саша, пока не уходи. И вам. Женя, мне надо сказать пару слов.
      Он дождался, пока горизонт очистится.
      - Вы слишком зажаты. Женя. Из вас может выйти очень хороший стрелок, но для этого вам нужно научиться расслабляться. Вы вообще-то хулиганить умеете? Вести себя свободно? Разбить в училище окно и удрать - сможете? Хотя бы мысленно? Вот вам задание на неделю: совершить один безрассудный поступок, а на следующее занятие кружка прийти, выпив бокал вина. Ясно?
      - Да... но я, наверное...
      - Придете обязательно. В вас заложено все, что потребно хорошему стрелку, - нужно себе просто разрешить. А пока бегите, вы тоже устали.
      - Спасибо, Алексей Данилович... но я, наверное, все-таки не приду... До свидания.
      Она повернулась и ушла - маленькая, прямая и гордая. Алексей покачал головой, повернулся к Сане:
      - Сестренка, я вот думаю: как ты смотришь на то, чтобы прокатиться завтра до Салтыковки и обратно?
      - Н-не знаю... - Санечка нахмурилась. - А зачем?
      - Хотя бы просто положить цветы на могилу. Ну и... всякое такое прочее. Может быть, пожелаем мы с тобой дом восстановить - хвать, а место занято? Они же там уверены, что ты круглая сирота и что это почти то же самое, что круглая дура. Вот мы и проведем, как это называется, демонстрацию флага. Как ты считаешь?
      Санечка никак не считала. Она даже не могла бы сказать, хочет она еще раз увидеть родные края или не хочет. Но их, родные края, положено любить и видеть во сне... и так далее. Не испытывала она никакого душевного трепета от предвкушения вновь пройтись по единственной - правда, длинной - улице села от церквушки при кладбище до заваленного, наверное, снегом родного пепелища - в самом что ни на есть прямом и грубом смысле этого слова. И ехать: три часа на электричке, полтора на автобусе...
      - Поедем, - сказала она.
      - Отлично. Но только встаем рано - без четверти шесть.
      - Да, я знаю... Я даже могу тебя разбудить, в дверь постучать. Хочешь?
      - Не надо. - Он тихо засмеялся. - Уж просыпаться-то я умею и сам. А вот чайник - поставь...
      Проходя мимо приоткрытой двери чужой комнаты, Санечка услышала чужой разговор:
      - ...только голос его услышу, как уже мокрая. И дура дурой. И ведь понимаю, что...
      - Ничего ты не понимаешь...
      Она быстро прошла дальше, чтобы не услышать ненароком чужих тайн. Или гипотез.
      Можно было найти машину: с водителем, хорошо ему заплатив, или без водителя - Алексей даже предварительно договорился об этом на соседней автостоянке. Можно было даже купить задешево подержанную развалюху. Но тихий голосок из-за правого плеча сказал: не надо. В дороге старайся быть рядом с другими, с посторонними людьми... И Алексей послушался совета.
      Он взял из ружейного ящика старенький потертый "Марголин", перебрал его, вычистил и смазал. Набил две обоймы. Сунул в карман еще три коробки с патронами. Выносить оружие и боеприпасы за пределы тира законами строжайше запрещалось, но...
      Но.
      В своей комнате он лег на кровать и заставил себя уснуть до полуночи. Проснувшись, он сел, прислонился к стене - и стал чего-то ждать в темноте. Ромб тускловатого света от уличного фонаря неподвижно лежал на потолке.
      Днем уже капало с крыш, но за ночь тротуары и дороги успевала обтянуть ледяная шкурка. Алексей и Санечка добрались до вокзала с небольшим приключением: автобус занесло на повороте и выкинуло на полосу встречного движения -.слава Богу, пустую. Алексей сжал зубы. Это могло и не быть случайностью...
      Билеты он взял не на электричку, а на отходящий десятью минутами раньше иркутский поезд. Озерск был довольно большим - почти стотысячным городом, и все поезда там останавливались.
      В купе спала старушка. Они тихо, не будя ее, сели на противоположную полку. Санечка скоро задремала под монотонный перестук, а Алексей сидел, глядя куда-то мимо проплывавшего грязно-белого неряшливого пейзажа, и никак не мог понять, о чем думает. Будто бы думал он на иностранном языке.
      Санечка шевельнулась, щека ее передернулась, она что-то сказала невнятно. Потом - привалилась к плечу Алексея и замерла. Он скосил глаза и посмотрел на нее. Теперь он знал, что к Еванфии можно было не ехать: он видел кесаревну тогда, накануне исчезновения. Лицо спящей у его плеча девушки несомненно было лицом той самой шестилетней девочки - в венке из желтых лилий...
      Но не выпрыгивать же теперь из поезда, не рвать же стоп-кран?..
      Автобус "Озерск- Глыза", проходящий через Салтыковку, отходил от вокзала через полчаса. Они немного погуляли по окрестностям. Озерск был городом старьш, купеческим, но запущенным до последней степени. В нем было по-настоящему грязно даже зимой. Ярким пятном в пейзаже оказались разве что новые ворота рынка, сложенные из желтого кирпича в виде триумфальной арки. Какие-то местные скульпторы колдовали над цементным барельефом, где можно было различить гроздь винограда и чью-то толстую задницу - символ материального благополучия.
      У ворот в киоске с гордым названием "24 часа" торговали всяческими водками, хлебом, колбасой и консервами. Алексею бросилось в глаза название на жестяной банке: "Мясо рулек".
      - А кто такие рульки? - спросил он.
      - Не знаю, - ответила тощенькая киоскерша. Купите, попробуйте.
      - Ничего себе, - сказал Алексей. - Помру - и не буду знать от чего.
      - Как помрете?! Как это помрете?! - возмутилась киоскерша. - Они у нас свежие!
      Алексей посмеялся, но купить предпочел батон, палочку салями и литровую бутылку "Спрайта".
      Цветочный киоск тоже был уже открыт, и Алексей приобрел большой букет белых хризантем.
      В автобусе Санечка уже не спала и рассматривала окрестности со странным выражением: будто про себя укоряла их за что-то.
      - Кто на Салтыковке?..
      - Мы.
      Указатель: "Салтыковка - 0,3". Но ничего не видно с дороги из-за голых берез и густой высокой черемухи...
      Могила Еванфии была на самом краю кладбища, у задней ограды. За оградой валялись припорошенные снегом старые венки. Алексей присел около жестяного памятника, на котором все было неправильно, кроме даты смерти. Смел снег с холмика, положил цветы. Как ты там? - спросил тихо. Алешенька... холодно, холодно мне... как же тут холодно... Подошла и встала рядом Санечка. Ах, девочка моя, ах, донюшка, ах, свет мой ясный. Отрада... повзрослела-то как сразу... Алексей покосился на Санечку: слышит или нет? Но та, кажется, не слышала. Прощай, тетушка Еванфия, подумал он, уходим мы скоро - туда. Не увидимся больше. Прощай. Прощай и ты, отозвалась Еванфия вдруг спокойно и светло, иди и береги ее. Отраду нашу, а я уж полежу тут... не думай обо мне и даже не вспоминай. Привыкла я - покойно... Прощай. Прощай, - Алексей встал.
      В этот момент Санечка вздрогнула. Алексей не касался ее, но - почувствовал это. И какое-то далекое - ближе, ближе - скольжение за могилами, за непрозрачными заснеженными кустами, за сугробами, за низкими елочками, за оградами... осыпался с ветки снег, взлетела ворона...
      Шагах в пятнадцати из-за могилы вышла и остановилась большая серая псина. Пасть ее была приоткрыта, верхняя губа задралась и подрагивала. Глаза смотрели как бы мимо людей и - были неприятно мутные, с этакой тухлятинкой. Следом вышла вторая точно такая же, странно задирая голову, будто пыталась почесать затылок об оградку.
      - И вон... - прошептала Саня.
      Слева стояли еще три собаки - простые деревенские дурочки-пустолайки. Но сейчас они молчали и так же смотрели мимо людей. Шерсть на мордах их смоклась в сосульки.
      Алексей посмотрел направо. И оттуда приближались несколько псов - шли медленно и упорно, глядя куда-то чуть в сторону.
      Взяли в кольцо. Хорошо, что сзади забор.
      Он осторожно отодвинул Санечку под левую руку, достал пистолет. Опустил предохранитель. Шесть патронов. Целей - девять.
      Собаки бросились - молча. Все сразу.
      За две секунды Алексей выпустил четыре пули. Он стрелял расслабленно и неторопливо - точно так, как учил вчера девушек. Тонкая пулька "Марголина" (по иронии судьбы точно такая же, какими стреляли древние револьверы "велодог", предназначенные специально для того, чтобы велосипедисты могли отстреливаться от дурных собак) не способна была ни остановить, ни отшвырнуть несущуюся тварь, и уже мертвые собаки пробегали несколько шагов и даже пытались прыгнуть. Но прыжок у них не получался...
      Он пристрелил самых опасных, на его взгляд: больших серых, похожих на волков, голенастую черную, в недавних предках которой имелся доберман, и белую в пятнах дворнягу, огромную просто по капризу природы. Но и остальные дорогого стоили, и Алексей с трудом отбил их первый наскок, расшвыряв короткими ударами ног и локтей. Они вскакивали и снова бросались, будто не понимали боли, и он выпустил последние два патрона, приготовившись орудовать пистолетной рукояткой, но оставшиеся собаки, те самые дурочки-пустолайки, вдруг словно бы опомнились и с визгом бросились врассыпную. И с громким криком ужаса с недалекого креста стремительно взвилась, забыв поджать лапы, ворона, просидевшая там, вопреки основным вороньим правилам жизни, всю эту громкую и страшную схватку.
      Кто-то освоил и в этом мире малое, но очень полезное умение: повелительно говорить со зверьем и видеть чужими глазами...
      И этот кто-то только что весьма умело провел разведку боем и теперь знал, наверное, все, что хотел знать.
      Санечка шумно, со всхлипом, вобрала воздух. Ее начало трясти.
      К ним уже бежали какие-то люди...
      В кабинете директора совхоза, который теперь назывался акционерным обществом, их напоили горячим чаем. Директор, Анатолий Петрович, лысый жилистый мужик лет пятидесяти, показался Алексею человеком честным и обстоятельным. Обретению Санечкой брата он искренне обрадовался и даже (под незаметным нажимом Алексея) "вспомнил" приезжавшую в гости к Еванфии золовку... Совхоз в его руках не процветал, но и не тонул, уверенно барахтался в волнах и имел хорошие перспективы. Выплачивать Санечке стипендию он, может быть, и хотел бы, но пока не мог себе позволить - однако хозяйственный пай ее готов был выкупить в рассрочку на пятнадцать лет. Получалось примерно двести пятьдесят тысяч в месяц. И на земельный участок под застройку никто не претендовал, это была Санечкина неприкосновенная собственность, в чем Алексей мог убедиться: вот она, бумага... А что касается собак... ну никогда такого не было, просто даже не верится. Санечка почти не пострадала от укусов, порваны оказались только пола и рукав старой шубки; у Алексея оказались разодраны и рукава куртки, и обе штанины, на левой икре был выдран приличных размеров клок кожи; царапин же и мелких ранок от зубов бьою множество. Прибежавшая фельдшерица только ахнула - но перевязала быстро и грамотно, хотела вкатить противостолбнячную, Алексей сказал: привит еще на семь лет вперед.
      Заглянувшему пожилому милиционеру Семену Семеновичу Алексей предъявил оформленную по всем правилам лицензию на оружие. Да Семен Семенович и не имел претензий - так, для порядку...
      Потом Санечка и фельдшерица - как оказалось, племянница директора - уселись зашивать порванную одежду, а сам директор и Алексей, натянувший на себя какой-то немыслимый меховой полукомбинезон, случившийся в директорском шкафу, вышли покурить.
      - Я понимаю, чего ты приехал, - сказал директор. - Сироту, мол, всяк обидеть норовит... Не обидим, не бойсь. Ты сам-то получше за ней смотри, там, в городе, - как бы чего не того. Хорошая уж больно девка, жалко будет. Щас таких перестали почти и делать-то...
      На автобус чуть не опоздали: даже махали и кричали вслед, и, тронувшийся, он притормозил, дождался и открыл заднюю дверь. Можно было, конечно, и опоздать, директор предлагал довезти на машине до Озерска, но Алексей отнекался. И вот теперь, усевшись на заднем сиденье над горячим мотором, он испытал прилив беспокойства: если охота началась, не рискует ли он невинными людьми, что вокруг него... Он сознавал, что люди эти, обитатели пространств Велесовой кузни, существуют не вполне, что во многом они не более чем плод воображения и самого старого Белеса, и его, Алексея, - но вот что-то очень сильное, проснувшееся где-то внутри, заставляло его относиться к окружающим полуфантомам так же, а может быть даже и нежнее, чем к несомненным людям.
      Возможно, он сделал ошибку, что не задержался и не воспользовался предложением директора: тогда он рисковал бы только одним водителем, а так... В автобусе сидело десятка полтора человек; отсюда, сзади, Алексей видел только платки да дешевые кроличьи шапки. Лишь на переднем сиденье располагалась явно зажиточная парочка: элегантная дамская шляпка из норки и мужская бобровая ушанка...
      - Алеш... - тихо сказала Санечка. - Я тебе раньше не говорила... у меня что-то с глазом. Перед Новым годом началось. Потом вроде бы прошло. Яркий свет. Яркий желтый свет. Все застилает. Обычно когда разволнуюсь. Там, на кладбище... а теперь вот опять. Врач велел лечиться, а я, как дура набитая...
      - Раз велел, будем лечиться, - сказал Алексей. У него самого нервы были напряжены до предела. Что-то вот-вот грозило произойти.
      Грозило... Слева, со стороны недалеких низеньких гор, очень быстро неслись, стелились, накатывались белые поверху и уже непоглядно-черные снизу клубящиеся облака. Яркая даже при свете еще не скрывшегося солнца молния пробежала под тучами, взрывая мрак. Люди обернулись на нее, кто-то привстал, чтобы лучше видеть. Молния сверкнула второй и третий раз, долетел сухой звонкий гром. Потом облака замерли на какое-то время, и Алексею показалось, что все вокруг стало близким и плоским рисунок на стенах туннеля, трубы, в которую все глубже и глубже, без шансов вернуться, начинал всасываться автобус... сейчас эта картинка поползет назад, быстрее, еще быстрее, сменится другой, третьей - мелькание, - и дальше не будет уже ничего, кроме шершавой каменной стены и грубых швов с потеками цемента...
      Он стряхнул наваждение. Туча приближалась. Сейчас начнется метель. До Озерска было километров тридцать - тридцать пять.
      Снег догнал и ударил сзади. Автобус качнуло. Окна сразу же залепило снаружи, изнутри они запотели. Стало по-настоящему темно. Водитель включил дворники и снизил скорость. От окон потянуло холодом. Впереди в свете фар клубилось непонятно что. Молния раскололась над головами страшный гром сразу же за вспышкой, заставившей пылать голубым огнем летящие хлопья. Алексей оглянулся. Два красных вихря летели следом. Автобус уже еле полз. Алексей подвинулся к окну, протер стекло. Черную дорогу низко перелетало бесконечное белое кружево. Оно становилось все плотнее и плотнее.
      - Как красиво... и как страшно, - прошептала Санечка.
      Местами по какому-то капризу ветра снег переметал дорогу, образуя плотные и пока еще невысокие поперечные и косые валы, - но прошло всего несколько минут... Автобус с натугой преодолевал их, раскачиваясь и завывая. Странно - с момента, когда началась метель, встречные машины куда-то исчезли...
      Ощутимо похолодало.
      Снег на минуту как будто перестал, хотя мрак сгустился. Почти прямая вертикальная молния врезалась в одинокую старую березу, стоящую в сотне шагов от дороги. На миг дерево будто опутала ослепительная паутина. Потом все померкло, и красноватый огонь, взметнувшийся из расщепленного ствола, казался тусклым.
      - Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже... громко бормотал кто-то впереди.
      Ветер ударил в бок автобуса с такой силой, что наклонил его и развернул почти поперек дороги. Мотор заглох, и тут же погасли фары. Правое заднее колесо то ли спустило, то ли соскользнуло в канаву. Накренившись, автобус замер.
      Стало слышно только, как ревет ветер и как потрескивает, остывая, двигатель.
      Стартер несколько раз бессильно взвывал, будто бросался грудью на непреодолимую ледяную стену. Потом водитель, кряхтя, выбрался из своего кресла и встал в проходе. Был он толст и как-то нелеп.
      - Мужики, - сказал он, - а ведь толкать надо. Тут метров сто, и начнется спуск. Заведется с толкача.
      - Аккумулятор хороший иметь надо, - буркнул кто-то. - За что платим? Пешком дешевле ходить.
      - Да нормальный аккумулятор... не знаю, что и думать. Может, от грозы?.. Мужики, померзнем ведь, если застрянем. Толкнем, а?
      - Черт, так и думал, что какое-нибудь говно выплывет, - пожаловался кто-то и встал. - Пошли, что ли.
      - Ты со мной, - тихо сказал Алексей. - Не отходи ни на шаг. Понимаешь? Ни на шаг.
      Ему представилась картина: скользящий под неведомый уклон автобус, и в заднем стекле - белое пятнышко лица...
      - Я хотела тебе шапку дать, - сказала Санечка. Ты замерзнешь.
      Алексей усмехнулся. У Санечки была белая вязаная шапочка.
      Водитель открьы заднюю дверь. Оттуда дунуло таким лютым холодом, что Алексей крякнул от удивления.
      В передней части салона тем временем начался скандал.
      - Тебе что, козел, особое приглашение требуется? - Мужичок в черном тулупчике нависал над дорогой шапкой, которая упрямо отворачивалась к окну. Наели хари на наших харчах... ну, идешь? Идешь, сучара?
      - Ему нельзя, - тихо кричала женщина, - ты что, не видишь, он старик, у него больное сердце...
      - Не бзди, мамаша, от свежего воздуха еще никому не плохело...
      - Костя, не смей! Не пущу! - Женщина вскочила, вцепилась в своего. Тот поднимался: действительно, лет шестидесяти мужчина... Выходящие приостановились, оглядываясь.
      - Ты, тулуп! - рявкнул Алексей, поднимаясь. - А ну - работать! За порядком шофер последит.
      - О, защитничек... ну, щас... Да ладно. Сиди уж, падаль. Ничё, скоро мы вас всех - как в семнадцатом...
      Минуя Алексея, он подчеркнуто смотрел в сторону, но по Санечке неприятно прошелся взглядом.
      Ветер, может быть, и не валил с ног, но все тепло из-под одежды выдул на счет "раз". Лицо стянуло холодом, ресницы все время слипались. Вмиг одубели пальцы в тонких перчатках.
      Одиннадцать человек пристроились сзади мертвого автобуса, уперлись кто куда - и, придыхая: "...три!" - стали выталкивать его из кювета. Холод пропал - только дыханием обжигало горло. Потом ниже горла... Постепенно тяжелая махина раскачалась и выползла на полотно дороги. Не останавливаясь, ее покатили вперед. Медленно, медленно... быстрее. Дорога, кажется, действительно намеревалась пойти под уклон. Наконец уже все бежали, только придерживаясь за машину. Ветер свистел натужно. Под ногами взвизгивал круто схваченный, утрамбованный влет снег.
      Не останавливаясь, автобус притормозил. Бурлаки по одному стали запрыгивать в открытую дверь. Алексей видел, что черный тулупчик пропускает всех вперед, и потому сам не торопился. Вот они остались втроем: тулупчик, он и Саня. Вновь налетел плотнейший заряд острого, как осколки стекла, снега. "Алеша!" - крикнула Санечка, но он прекрасно видел и сам: в руке у тулупчика был нож, а глаза его были мутные и смотрели мимо, как у тех собак - на кладбище.
      Алексей сам не ожидал от себя такой вспышки гнева. Не к этому несчастному идиоту, конечно... Он дождался, когда тулупчик нанесет удар - в живот, с рывком вверх, - повернулся боком и, захватив его руку, ударил ее о колено, ломая кости. И, не отпуская кисть сломанной руки, обвел негодяя вокруг себя, на завершении полукруга сделал ему подсечку и отправил лететь дальше, под колесо медленно катящегося автобуса. Сам же, почти не прерывая движения, подхватил обомлевшую Санечку, подсадил ее в дверь и вскочил следом. Автобус встряхнуло...
      Хруст и вскрик никто не услышал.
      Дверь с лязгом закрылась. Автобус медленно катился, переваливаясь.
      - Алеша... - прошептала Санечка; зубы ее стучали. - Алеша, ты же его...
      Не я, - еще тише прошептал Алексей. - Ты видела его глаза?
      Санечка помедлила.
      - Да. Я... испугалась. Они были... неживые. Как у тех собак.
      - Я потом тебе все объясню, - прошептал Алексей. - Это все очень сложно... Их бросило вперед, автобус затрясло, под сиденьем зафыркало: водитель запускал двигатель. Потом раздалось несколько глухих взрывов, они слились - мотор заработал. Дружелюбное гудение наполнило салон. Водитель остановил автобус и несколько минут газовал на месте, разогревая мотор и на всякий случай подзаряжая аккумулятор. Пожилая дама в меховой шляпке подошла к Алексею.
      - Спасибо вам. Мне показалось, что уже никто не способен... а муж - он правда очень болен...
      - Да что вы. Все в порядке...
      Кажется, становилось светлее.
      Наконец, скрежетнув шестеренками, автобус уверенно онулся вперед. Небыстро, подпрыгивая на снежных абах, он скатился под уклон, потом начал карабкаться вверх. Ветер уже не выл так страшно, и снег падал редкий и мелкий.
      Как ни странно, пропажи тулупчика никто не заметил. Или не захотел заметить...
      Когда показались корпуса вонючего завода и мерзко-озовые дома заводского поселка, метель прекратилась, через минуту засияло солнце. Оно висело, окутанное дымкой, над ослепительной белой пеленой; чистейший снег сверкал так, будто светился еще и изнутри.
      Глава четвертая
      В жарком поезде, за плотно запертой дверью Алексей вдруг понял, что больше не выдержит без сна, и позволил себе упасть лицом на скрещенные на столе руки. Санечка, все еще ошеломленная и подавленная случившимся, молча сидела напротив и, кажется, смотрела в окно. Алексей не то чтобы был до конца уверен, но достаточно веско полагал, что в поезде ожидать нападения не стоит. Он уже играл и за своего невидимого - пока - противника, планируя за него удары и располагая засады на себя самого...
      Их, скорее всего, даже не станут ждать на вокзале. Сейчас враг сделает паузу, будет демонстрировать свое присутствие, беспокоить, чтобы истомить ожиданием, и чуть позже - легко прихлопнуть. И сделать это надежнее всего там, где Алексей и кесаревна вынуждены будут разделиться, а именно в общежитии. Полминуты расстояния - может оказаться достаточно для... для всего.
      Он уснул и тут же проснулся. Поезд колотило по стрелкам. Три часа просто исчезли - будто их не было.
      - Я хотела тебя будить, - сказала Саня. - Мы приехали.
      - Да. - Он распрямился. Потер руками лицо. За окном проплывал вечер - весь в фонарях и окнах. Как твой глаз?
      Саня потрогала глаз.
      - Ничего, - сказала она с сомнением. - Будто что-то там есть... но я его не вижу.
      - Что-то? Или кто-то?
      - Я... не знаю.
      - Но оно тебя беспокоит?
      - Сейчас нет. Но я... просто боюсь. Глаз... куда я без глаза?
      - Ну, этого ты не бойся, - сказал Алексей. - Медицина сейчас мощная.
      - Мощная... - Саня покачала головой. Показался вокзал: могучее темно-красное здание еще царской постройки. - Мощная, да дорогая.
      Алексей отпер дверь. В коридоре сгрудились выходящие пассажиры и те, кто продолжал путешествие, но желал размять ноги. Ничего подозрительного.
      - Вот это пусть тебя не беспокоит, - Алексей вернулся за Саней, помог ей надеть несчастную ее шубку. - У меня ведь на самом деле довольно много денег. Хватит на любое лечение. Просто мне надо будет забрать их у парня, который ими сейчас пользуется.
      Еще одна легенда. Не лучше и не хуже прочих. На всякий случай - для создания мотивировок.
      Перрон встретил их прозрачной волной холода. Было за двадцать пять - и похоже, что на этом падение всех термометров не остановится.
      У выхода с перрона сгрудились темные машины. Алексей махнул рукой парню в огромной рыжей шапке, сказал адрес.
      - Это где пожар, что ли, был? - уставился на них парень и сам себе ответил: - Ну да. Точно там. Десятка-то хоть при себе найдется?
      - Найдется, - кивнул Алексей, усаживая Саню и садясь сам. - А что за пожар?
      - Хороший пожар. Машин двадцать стояло. Но быстро сгорело - часа три, и все. Дом старый, перекрытия деревянные - труба. Ехал мимо - вот только что: дым, чад, девки ревут, конечно... одни только стены остались. Жалко, конечно, а что делать? Стихия.
      - Все живы? Никто не сгорел? - в ужасе выдохнула Саня.
      - Да откуда ж мне знать? Хотя... по новостям сообщали так: остались без крова... да. Про погибших не было. Точно, не было. Я бы заметил.
      - Слава Богу, - хором сказали Саня и Алексей. Потом Алексей, подумав, предложил: - Слушай, друг! Если там все так плохо... то отвези-ка нас лучше на Речной вокзал. А завтра уж мы с утра...
      - Ну... можно вообще-то...
      - Еще десять с нас.
      - А... Ну, тогда конечно. Только поедем не через центр, там сейчас такие крутые пробки...
      - Алеша, а к кому мы едем? - тихо спросила Саня.
      - К тому самому мальчугану, у которого наши деньги. Там не слишком комфортабельно, но тепло... да и еда кой-какая должна найтись. Как глаз?
      - Никак... Что же это такое делается, а? Алеша... Водитель через плечо посмотрел на них сочувственно:
      - И вещей, наверное, много было?
      - Все, - Алексей усмехнулся. - Осталось вот то, что на нас.
      - Ух ты... - Он отвернулся, но еще несколько раз пожал плечами, как бы ведя разговор сам с собой о странных пассажирах, которым вроде бы положено рыдать и рвать на себе волосы...
      - Ничего, сестренка, - сказал Алексей, тихонько пожимая Сане руку. - Живы - значит, еще побарахтаемся. Бояться нам с тобой нечего.
      - А я и не боюсь, - сказала Саня. - Мне только... шкатулку мамину жалко... а так... так больше и не жалко ничего...
      Об этой шкатулке Еванфия упоминала. Никаких свойств и значений у шкатулки не было, так память... благоуханный розовый кедр, и на резной крышке - миниатюра работы молодого Саввия Богориса: вид на горное озеро Ксифир. Тончайшая паутина трещин лежала на миниатюре...
      - Может, ее и вынесли, - сказал Алексей. - Если Птицы были дома, могли вынести. Найдется хорошо. Не найдется...
      Еще лучше, закончил он про себя. Тропа - это такое место, где лучше не иметь привязанностей. Даже ни к чему не обязывающих привязанностей к вещам.
      Казалось, что ехали долго. Упавший на город мороз - после оттепели - сделал улицы почти непроезжими. Вновь выползли и загромыхали страшные оранжевые пескометатели; под светофорами стояли долго и трогались с трудом; и на перекрестке двух не слишком оживленных улиц, озаряемая синими вспышками, воздвиглась авангардная скульптура "Умирающая газель".
      К Речному подъехали с необычной стороны, и Алексей даже не сразу опознал местность. Горели странного закатного света фонари, обманывающие сильнее всех прочих. Водитель помялся и взял только одну десятку из двух, протянутых ему. Кажется, он готов был отказаться и от другой, но это было бы совсем неприлично.
      Саня вдруг поняла, что еле передвигает ноги. Площадь у темной громады вокзала была странно пуста и светла, лишь вдали возле ярко освещенного киоска стояла парочка и что-то неуверенно покупала. Сане казалось, что они с Алексеем шли по голой, без декораций, сцене - перед полным залом, замершим в ожидании чего-то обещанного.
      Путь их лежал под аркой во двор и дальше - к стоящему отдельно, за высокими деревьями, четырехэтажному зданию. Первый этаж его был темен - там, видимо, располагалось казенное учреждение. На прочих этажах окна местами светились - но, по впечатлению, освещенных окон было меньше, чем в других домах.
      - Вот и пришли, - сказал Алексей. - Сейчас на третий этаж... вон, окошко светится - наше...
      - А удобно? - вдруг засомневалась Саня. Устав, она всегда начинала испытывать сомнения во всем, знала за собой такую особенность - и все равно предпочла переспросить.
      - Вполне...
      Подъезд был полутемен и грязен. Сане показалось, что своим золотым пятном она заметила какое-то волнообразное струение над самой лестницей - сверху вниз, - но, как всегда, взглянув туда, она отвела пятно в сторону и ничего странного больше не увидела.
      Путь на третий этаж отнял последние силы. На площадке между третьим и четвертьм лежал, обняв батарею, пьяный. Сильно воняло.
      - Знают сокола по полету, а добра молодца по пер-дячей трубе, - проворчала Саня. - Так у нас говорили...
      - Да-да... - отозвался Алексей отсутствующе. Он нажал кнопку звонка - в недрах квартиры взревело глухо. Подождал немного, нажал еще раз и не отпускал долго. Потом стал искать в карманах ключи. Сане показалось, что он растерян... ошеломлен... испуган... хотя ни одно из этих слов относиться к Алексею не могло.
      Наконец он нашел ключ и отпер дверь.
      - Жди здесь...
      Но Саня как бы не услышала. Жаркая вонь текла из недр квартиры. Где-то в глубине ее горел свет, но сразу за дверью было темно. Алексей нашарил выключатель.
      Темное вздувшееся тело лежало в двух шагах от порога. Лоснящаяся лужа натекла под ним. От лужи разбегались тараканы.
      Саня громко икнула. Алексей быстро открыл дверь ванной, втолкнул ее туда.
      - Побудь пока здесь. Слышишь меня? Саня
      судорожно кивнула. Глаза ее были огромные.
      Алексей пустил холодную воду, намочил край полотенца, обтер ей лицо.
      - Сейчас мы уйдем отсюда. Подожди чуть-чуть...
      Она кивнула еще раз. Что же она обо мне думает, мелькнуло у Алексея и тут же пропало. Он вышел из ванной, сосредоточился и стал слушать.
      Отголоски давней - прошло не меньше пяти дней, а то и недели - битвы въелись в стены. Здесь были люди... три или четыре человека... и с ними громадная злоба. Даже обитатели недр Велесовой кузни не могут быть такими злобными...
      От смрада слезились глаза.
      Алексей почувствовал, что дрожит, встряхнул головой и осмотрелся. И вдруг понял, что обознался в главном.
      На полу лежал не Апостол! Кто-то чужой. Незнакомый. Возможно, местный житель. Апостол... да, Апостола увели. Вот здесь он шел...
      Это было плохо. Очень плохо. Как ни кощунственно звучит, но - хуже, чем если бы он умер. Каким великим славом был хотя бы Гроздан... На миг Алексей ощутил то, что чувствует, наверное, воин, когда под ударом чужого меча голова его отделяется от туловища: острейшее осознание происшедшего и полнейшая беспомощность, невозможность что-либо изменить.
      Нет выхода...
      Тропу им заступили.
      Тем временем, пока сознание предавалось греху паники, тело исполняло долг. Как ни странно. Апостол не сдал тайник, и сейчас Алексей, вырвав крышку стола, набивал карманы пачками денег. Аникит лежал здесь же, упакованный в длинную картонную коробку из-под спиннинга. В шкафу, к счастью, плотно закрытом - запах не просочился, - нашлись два толстых черных новых, еще с неоторванными бирками, свитера, несколько пар теплых носков и маленькая дамская кожаная куртка на меху:
      Апостол успел сделать часть необходимых покупок.
      Саня сидела на краешке ванны - очень бледная, даже синеватая.
      - Одевайся, - подал ей вещи Алексей. - Сейчас пойдем.
      - Алешенька... что происходит? Господи, ведь...
      - Выйдем отсюда - расскажу. Надевай это, свое можешь бросить.
      Сам он прошел на кухню. В холодильнике лежала палка твердой венгерской колбасы и стояло три баночки с плавлеными сырками. На подоконнике распласталась пустая зеленая дорожная сумка. Он бросил в нее продукты, второй свитер, носки, часть денег, взял Аникит под мышку и осмотрелся в последний раз. Ничто здесь больше никому не понадобится...
      Саня ждала его. Они выскользнули на лестницу. Дверь захлопнулась.
      Воздух в подъезде казался нежным, свежим, арбузным. Но Алексей знал по опыту, что сладкий запах недавней смерти еще долго будет преследовать их, прорываясь из самых неожиданных мест.
      Мороз охватил их и принял в себя.
      Саня уже несколько раз щипала себя за руку, чтобы убедиться в реальности происходящего, - хотя каким-то слоем сознания отлично понимала, что щипки могут быть такими же эпизодами сна, как и сошедшие с ума собаки сегодня на кладбище, и самое кладбище, и свирепая зимняя гроза... Ей приходилось видеть сны с ощущениями побогаче и посложнее, чем простые щипки. Скажем, вчера она купалась в синем ледяном озере, и маленькие добрые рыбки, подплывая, щекотали и клевали ее руки... было обжигающе холодно, льдинки кололи плечи, от горного солнца начинала гореть стянутая напряженная кожа...
      Из размеренной, предсказуемой, скучноватой, бедной жизни она нырнула вдруг в темное, опасное, неизвестное... Страх распирал ее, но при этом - трубы звучали в ушах, далекие трубы, вызывая странную дрожь. Это было примерно то же чувство, что и при купании в том сотворенном сном озере: пронзительный холод, бодрящий, согревающий, обжигающий...
      Но пока что холод уверенно брал свое.
      И страх почти смыкался над лицом, отнимая дыхание.
      На подгибающихся ногах она едва поспевала за Алексеем, испытывая к нему что-то взрывное: то ли доверие, то ли наоборот... то ли ужас.
      Ужас? Она не поверила.
      Большой, сильный, уверенный... растерянный, что-то скрывающий... непонятный.
      Саня где-то потеряла себя.
      Она вынырнула из мути в неярко освещенном помещении со стойкой. Алексей что-то тихо объяснял пожилой женщине в строгом синем костюме, показывал свой военный билет, паспорт и делал успокаивающие жесты: мол, все будет в порядке... Потом он подозвал Саню, взял у нее студенческий билет - единственный уцелевший документ - и стал заполнять какие-то листки. Саня догадалась, что он, наверное, селится в гостиницу, но мысль эта была поверхностная и вялая. "Я не могу спать с сестрой на одной кровати..." - услышала она сквозь непонятный шум. Она поняла, что еще пять минут, и все: она упадет и уснет прямо на этом полу, застеленном серокоричневым ковром. А если кто-то попробует ей помешать...
      Пошли, скомандовал Алексей, подвесил ее за руку на свое плечо и отправился в долгое путешествие по темным коридорам. Шаги были неслышны. Потом он отпер дверь - задержался на пороге, прислушиваясь, и вошел. Зажег свет. Номер был двухкомнатный! Быстро мойся, скомандовал Алексей, подталкивая ее к двери в ванную комнату, и спать. Я не могу, я уже... Он нагнул ее над раковиной, плеснул в лицо холодной водой. Делай как я велю, сказал он тихо. Обязательно вымой волосы - лучше в две воды. Что? - не поняла она. Вымой два раза. Так надо. Хорошо, согласилась она покорно.
      Странно: она действительно сумела вымыться. Надевать после мытья старое белье вдруг показалось противно. Алеша... дай простыню... Алексей просунул ей в приоткрытую дверь розовое хлопчатобумажное покрывало. Она завернулась в него и кое-как выползла. Быстро под одеяло - и спать, приказал Алексей. А ты? Успею...
      Саня нырнула под одеяло и будто умерла там. Алексей постоял над нею. Потом прошел в ванную, быстро выстирал брошенное белье и развесил на горячем змеевике. Коротко вымылся сам. Вышел, прислушался. Тишина. Вернулся в ванную, промыл волосы. Опять прислушался. Да, по-прежнему тихо. Голый по пояс, он сел на диван, привалился к стене. Потом - протянул руку, ухватил коробку, приставленную к стене. Открыл ее. Осторожно достал Аникит и положил себе на колени. Погладил объятую мягкой кожей рукоять. Теперь можно было расслабиться. Он неподвижно сидел и смотрел в окно - в промежуток между неплотно задернутыми шторами. Небо над крышами некоторое время оставалось черным, потом стало синеть. Больше ничего не происходило.
      Глава пятая
      - Ты испугалась вчера?
      Саня ответила не сразу. Почему-то не хотелось долго расписывать все свои переживания, но - нужно было сказать сейчас одну полную и окончательную правду. Коротко и точно.
      - Испугалась. Да я и сейчас боюсь. Только... Вот здесь боюсь, - она поднесла руку к виску, - а здесь нет, - провела от горла вниз. - Это нормально?
      - Думаю, да. - Алексей развернул стул, сел на него боком, опираясь на спинку подмышкой. - Видишь ли... Мне нужно очень многое тебе рассказать, и я не вполне представляю, с чего начать, чтобы ты не подумала, что я свихнулся. Может быть, вчерашнее... Как бы это...
      - Вправит мне мозги? - засмеялась Саня.
      - Заодно. Нет, я хотел сказать другое: что вчерашнее - только начало. Дальше может начаться такое...
      Саня помолчала, глядя куда-то в угол. Потом тихо спросила:
      - У тебя бывало такое: что-то происходит, и ты вдруг понимаешь, что уже видела это во сне... Может быть, не в точности, но - по сути?..
      - Ты видишь сны? - спросил Алексей, чуть наклоняясь вперед, - Расскажи - какие они?
      - Мои сны? Они... Иногда мне кажется, что я больше живу во снах, чем наяву. Те люди - они такие... Ну, более... Живые, яркие, разные... Но я не очень хорошо понимаю, что происходит между ними. Будто бы мне...
      - Шесть лет, - подсказал Алексей. Она нахмурилась:
      - Да, пожалуй... А почему именно шесть?
      - Потому что одной девочке было шесть лет, когда она бесследно пропала. Подожди минуту... - Он взял блокнот и карандаш и стал ловко рисовать, пристроив блокнот на колено. - Вот посмотри: узнаешь?
      - Ух ты... - Саня замерла. Странный холодок и трепетание возникли в груди. С листка, созданный несколькими уверенными линиями, на нее смотрел хмурый бородатый человек из снов. - Откуда ты?..
      И вдруг она вспомнила, что и Алексей был там, в ее снах.
      - Ты узнала его? - Голос Алексея еле заметно вздрогнул.
      - Да. Узнала. Там он... Такой... Главный. На нем красный плащ...
      - Кесарь Радимир. Значит, ты его помнишь...
      - Что это значит?
      Холодок был уже не холодок, а - кубик звенящего льда.
      ...Когда обрушились невзгоды на Мелиору? Кого ни спросишь из ученых людей, все говорят разное. Кто-то производит счет по звездам и полагает, что все решило появление лишней звезды в Водолее. Недолго просияла на небосклоне звезда, всего сто один день, но бед наделала на тысячу лет вперед. Кто-то другой возводит начало к правлению безумного Гердана Деметрия, который, испугавшись подступающей тьмы, лишил жизни тысячи чародеев, до того вольно живших в Мелиоре, и вынудил оставшихся в живых искать спасения за морем. С тех пор и возникли на дальнем западе Конкордии, на самой ее границе со Степью, тогда еще дикой, чародейские обители, где искажали Закон и Завет. А кто-то третий уверен был и других уверял, что всему виной любовное пламя, сжигавшее изнутри прекрасную купеческую дочь Еликониду и вдового престарелого кесаря Модеста Ге-ронтия, вынудившего и Патриарха, и Сенат дать разрешение на этот неравный во всех отношениях брак. Прошел недолгий срок, и кесарь скончался, так и не оставив сына, - и золотым венцом, по букве закона, коронована была Еликонида. Одиночество ее было кратким: юный красавец Орест Паригорий, побочный сын бесореберного Модеста, завоевал сердце ее и место на троне. У счастливых молодых родился сын Селиний, после чего Орест прожил недолго: Еликонида уступила бурному натиску слава Яромира Вендимиана, и нежным апрельским утром Орест был найден в собственной постели, задушенный во сне подушкой (так писали те, кто поскромнее; грубый же Василен Мудрый описал суть умертвления несчастного Ореста с солдафонской прямотой, вследствие чего книга его так и лежала под многими замками на протяжении двух веков). Спустя положенное время Еликонида вышла замуж в третий раз, и с Яромиром они очень быстро создали трех дочерей и сына Вельфа, после чего Яромир скончался в страшных судорогах, поскольку некий моряк Есен Парфений, сделавший стремительную карьеру из простых кормщиков в друнгарии, решил на этом не останавливаться. Но здесь уж Сенат (изрядно к тому времени поредевший) стал насмерть, поскольку все на свете знали, что Есен и Еликонида суть двоюродные брат и сестра. То, что произошло потом, можно назвать переворотом: сенаторы взбунтовали чернь, два месяца в Филитополе, старой столице, шло буйство, пока Еликонида, обвиненная в тысяче преступлений, не отреклась и не отдала себя на суд Сената. Но было поздно: Сенат хотя и успел провозгласить новым кесарем Юста Триандофила Справедливого, младшего зятя Модеста Геронтия, человека по-настоящему незаурядного, но загнать вино безумия в бочку закона оказался уже бессилен: чернь увлеклась бунтом и увлекла за собой знать.
      Началась первая Война Кабана и Медведя. Ибо на гербе Вендимианов красовался черный кабан, а на гербе Паригориев - золотой медведь. И те и другие были равно правы в своих обидах и равно обойдены в претензиях на трон Мелиоры... Война длилась двадцать шесть лет и закончилась подписанием мирного договора. На церемонии подписания сторонники Вендимианов набросились с вертелами на Паригориев и убили двоих детей...
      Долго шли войны, и получилось так, что югом овладели Вендимианы, а севером и востоком Паригории. Кесарь формально сохранял свою власть, но целиком зависел от семейств, ибо только при их согласии указы его могли хоть как-то исполняться. Сенат не избирался сто двадцать лет... Семейства соперничали уже не столько за место на троне, сколько за места возле трона. Здесь осиливали то одни, то другие, но никогда победа не оказывалась полной. Наконец влияние кесаря упало до самой земли, и обедневший слав-однодворец имел куда больше власти - хотя бы в пределах своих владений. Походы северян на юг и южан на север привели к опустошению самой плодородной области Мелиоры - долины Вердианы. Там, где в начале смуты стояли три десятка городов, сотни сел и многие тысячи хуторов, остались две военные крепости и считанные поселения то ли стратиотов, то ли азахов, которые даже косили и пахали, имея мечи за спинами. Тысячи мелкопоместных славов, потерявших свои имения и сохранившие лишь свои гербы, мечи, руки и верность клятве, бродили по дорогам, взимая дань с крестьян и временами уподобляясь бандитам, а временами вступая с бандитами в смертельные схватки... К этому привыкли настолько, что не могли представить себе иной жизни. Обычная междоусобица, ничего особенного.
      Тем временем за морем дела шли своим чередом. Свирепый император Акепсий Железноногий огнем и мечом собрал множество мелких царств в единую Конкордию и теперь занят был внедрением новой религии, адепты которой, называвшие себя склавами, что на древнем языке означало "рабы", пытались мутить воду и в Мелиоре. Но здесь их встретили неприветливо настолько неприветливо, что даже провожать оказалось некого...
      Одновременно с этим из сухой Степи стали приходить в западные пределы Конкордии племена, в тех краях невиданные. С трудом удавалось растолмачить их рассказы. Вдали, то ли на севере и западе Степи, то ли вообще за высокими Аквилонскими горами, начиналось какое-то движение, отголоски которого достигали земель, населенных людьми, знающими Язык. И одновременно с распространением веры склавов по Конкордии стало известно, что там, за Аквилоном, возникла новая империя, так и называемая - Степь. Кочевники, до этого не признававшие ни вождей, ни кесарей, ни императоров, вдруг охотно признали над собой власть Верховного Зрячего по имени Авенезер. Те, кто видел его, давали разные описания властителя, и лет ему, по самым скромным подсчетам, должно было быть в то время около ста тридцати...
      Медленно, но верно наползала тень Степи на Конкордию - и вот сорок четыре года назад начались первые пограничные схватки. Может быть, останься Акепсий жив, он и сумел бы организовать отпор - но умер Акепсий не своей смертью, а наследники его оказались слабы и нерешительны. Впрочем, Авенезер проявил известную мудрость и осмотрительность: он не стал ни разорять Конкордию, ни подводить под свою руку, ни даже облагать данью; напротив, он провозгласил самую тесную дружбу, какая только может быть между странами... И все оставшиеся годы его правления принцип этот не нарушался. Но потом началась первая замять в Степи...
      Санечка слушала жадно, будто пила воду после долгого бега. Она не понимала еще, почему ей так невыносимо важно все это услышать, - но ощущала в себе сладкую, пьянящую легкость и окрыленность. Так чувствуют себя, уронив вдруг с плеч привычную, не замечаемую уже ношу.
      Впервые высадиться в Мелиоре конкордийцы и степняки попытались двадцать лет назад, в первые годы Авенезера Третьего. Полторы тысячи кораблей, несущих по полторы сотни пехотинцев или по три десятка конников, достигли берега в устье реки Вердианы. Но кормщики не знали мелей и течений, местных ветров и топких мест. Объединившиеся перед лицом врага славы-отважники обоих семейств совместно с гвардией кесаря больше месяца вели партизанские действия против десанта, с великим трудом продвигавшегося в лабиринте болот и непроходимых зарослей, а тем временем хороборцы строили укрепления в дефиле между рекой и отвесными Меловыми горами. И когда громоздкая семидесятитысячная (то есть уже растерявшая где-то половину состава), вымотавшаяся в ежедневных мелких схватках армия вторжения выползла из болот и изготовилась к наступлению в глубь страны, она обнаружила перед собой семикратно меньшую, но абсолютно железную армию славов. И биться с нею нужно было на фронте в версту длиной, не имея возможности ни обойти, ни перегруппироваться...
      Маршал Киндей, проявив редкую для степняка осмотрительность и смелость, дал приказ возвращаться на корабли. Отходящих отважники не били. Киндей отплыл на верную смерть. Его посадили на кол прямо на базарной площади Леопольдины, столицы Конкордии.
      Сразу после победы в Мелиоре разразилась новая война, на сегодняшний день - последняя из больших. Началась она потому, что старший сын кесаря Радимира, Карион, обрученный с детских лет с Ириной Василидой, любимой племянницей генарха Вандо Паригория, получил в схватке смертельную рану стрелой в спину и умер через четыре недели. А закончилась эта война буйным походом азаха Дедоя по землям обоих семейств, невиданными казнями и пожарами, изменами и предательствами такими, что и вспомнить грешно, - и, наконец, захватом Дедоем кесаря прямо во дворце в Столии, чудесным исчезновением буквально из самых лап бандитов маленькой кесаревны Отрады - и отчаянным ночным боем крошечного отряда гвардейцев, прошедшего от стен города до дворца, взявшего дворец и уничтожившего мятежника Дедоя и всех его ближайших клевретов...
      На какое-то время воцарился не то чтобы мир но ошеломление. Все же до сих пор на кесаря никто не покушался. Это просто не могло прийти в голову никому из владетельных славов.
      Поиски маленькой кесаревны не привели ни к чему. Ее не оказалось ни среди живых, ни среди многочисленных мертвых.
      Больше года чародеи и ведимы пытались отыскать хотя бы след ее. Но не было девочки нигде на лице земли...
      Вместе с нею пропала и ведима Еванфия Хрисогония, нянька кесаревны. В ту страшную ночь видели их уже за воротами города, бегущими куда-то. И-на этом все.
      Саня долго смотрела на листок с портретом бородатого человека. Алексей, ведя рассказ, все время дорисовывал портрет, и теперь Саня смотрела в глаза усталого и, кажется, начавшего отчаиваться, хотя попрежнему сурового и очень сильного человека. Глаза эти были странно знакомы...
      - Алеша, - сказала она. - Но ведь этого... просто не может быть. Этому негде быть. Негде. На Земле не осталось мест...
      - Да, это так. Но, видишь ли... Того, что ты называешь Землей, - просто не существует.
      Сколько времени жил на свете великий чародей Велес, не знает никто. Срок ему не был назван, и потому прожил он ровно столько, сколько сам пожелал. А если ему нравились какие-то годы, он мог проживать их по многу раз...
      Чаще всего дела его были странные и непонятные простым людям. Но и полезного он сотворил немало, а главное его деяние было - кузни. Сумел Велес так заговорить белые меловые камни, что в круге, ими выложенном, переставали гореть медь и железо. Поначалу таких кругов было семь, и лишь один из них находился в Мелиоре, близ древнего города Нектария, но прошли годы, и каждое село могло позволить себе иметь место, где выплавлялся из руды металл и где из него, раскаленного и мягкого, ровными ударами изгоняется природное бесформие. Там он потом остывает и становится тем, к чему был предназначен: мечом слава или азаха, копьем солдата, подковой коня, гвоздем и топором плотника, лемехом земледельца...
      Сразу намного лучше стали жить люди и пришли просить Велеса сделать так, чтобы железо не горело не только в меловых кругах, но и по всему миру, потому что уж очень много дорогих предметов гибло в пожарах. Велес ответил им, что это очень непростой вопрос и следует сначала устроить такое в малом месте, а уж потом думать, переносить ли эти свойства в мир - потому что, наверное, Создатель что-то имел в виду, делая металлы горючими... И в пещерах, откуда брали люди заговоренный меловой камень, он создал подобие мира, населил его полупризрачными людьми и позволил им жить так, как они хотят. Век спустя велел он передать всем живущим, что никогда не станет перестраивать мир, ибо он и в таком виде достаточно хорош, - после чего стал готовиться к успению. Его погребли у входа в пещеры, а над гробницей другой великий чародей, Ираклемон Строитель, воздвиг белую башню, которая будто бы вытягивала из мира всеобщее зло и сбрасывала его в те подземелья... Впрочем, если судить по тому, что делалось и делается в мире, со своей задачей башня явно не справлялась.
      Именно там, под башней, в подземельях, позже нареченных молвой Велесовой кузней, в странном подобии мира, и спрятал чародей Домнин Истукарий маленькую кесаревну с ее нянькой-ведимой... Ибо уже тогда понимал, что за Дедоем стоит изменник и нарушитель Закона Астерий Полибий.
      - Понятно... Значит, она и есть я? Как странно...
      - Не веришь?
      - Не знаю. Слишком все это... Просто. Простовато. Детские мечты. Проснуться принцессой. Смешно.
      - Бывает...
      Алексей встал, прошелся по комнате. Саня так и сидела на кровати по-турецки, опершись локтями о колени и уронив голову в ладони, и следила за ним искоса, не поворачивая головы.
      - Это не детские мечты, - сказал Алексей глухо, не глядя на нее. - Это война. Грязь и кровь. Очень много грязи и еще больше крови. Почти наверняка смерть. Возможно - мучительная смерть. Возможно мучительная смерть в полном одиночестве... В грязной яме, в каменном мешке... И это не сказки. Все более чем всерьез. И тебе не дают выбора. Вернее, не так. Ты можешь остаться здесь. Я не знаю, сколько ты проживешь. День или два. Даже если я буду при тебе безотлучно. Понимаешь? Если мы хотим... Просто выжить... Нам нужно карабкаться в гору. Образно говоря. Астерий не оставит тебя в покое, пока ты жива. Потому что только ты в состоянии лишить его могущества. И для него не имеет значения, хочешь ты это делать или не хочешь. Если можешь - значит, ты должна быть уничтожена. Точка.
      - А кто такой этот Астерий? - спросила Саня почти равнодушно. - То есть я поняла, что это какойто маг...
      - Не маг. Маги - это жрецы огня. Чародейскими умениями они не обладают... Почти. Да, он чародей, достигший очень больших высот. За счет смешения стилей. Обычно это невозможно, но он завладел Белым Львом... Это такой особый амулет Ираклемона Строителя. С ним, с Белым Львом, Ираклемон познакомил тебя при рождении...
      - Меня?!
      - Да. И именно тебя Белый Лев послушается, если дело дойдет до... спора между тобой и Астерием.
      - Вот, значит, как... А кто же ты, Алеша?
      - Я есть я. Слав-отважник Алексей Пактовий. Твой троюродный брат по материнской линии. Присягал кесарю - и служу ему. Так что про родство наше - все чистая правда. За исключением имен. Хотя нет - мое имя при мне...
      - А мое?
      - Твое имя - Отрада. Отрада Радимировна.
      - Отрада... - повторила Санечка. - Как странно... А - красивое имя.
      - Красивое, - согласился Алексей.
      - Знаешь, - сказала она, помолчав. - Даже если ты все придумал зачем-то... Я согласна. На все. Ты же знаешь, что делать, куда идти...
      - Вообще-то...
      - Не знаешь?
      - Мы не можем возвращаться по той же дороге, по которой пришли сюда. Они захватили Апостола, моего сотропника. И теперь знают, как мы шли. Поэтому нам придется... Наобум.
      - Пойдем, - улыбнулась она, - наобум. Дорога на Обум.
      - Тогда нужно собираться. Сейчас очень быстро пробежим по магазинам. К сумеркам мы должны быть готовы.
      - Знаешь, чем юный пионер отличается от сардельки? - спросила Саня.
      - Ну...
      - Сардельку нужно разогревать, а юный пионер всегда готов.
      Ключи Домнина сработали и на этот раз: Алексей понял, что смешного в этой шутке.
      Вряд ли эта пара обращала на себя внимание: высокий крепкий рыжеватый мужчина лет тридцати и с ним девушка: коротко, под мальчика, стриженная, темноволосая, с коротким чуть вздернутым носиком и мелкими бледными веснушками по всему лицу. Одеты они были в почти одинаковые длинные коричневые куртки - он в кожаную, она в мягкую овчинную - и черные джинсы;
      на ногах - дорогие крепкие ботинки на толстой подошве. На плечах мужчины плотно сидел огромный зеленый "абалаковский" рюкзак с притороченным сбоку длинным свертком; девушка обошлась кожаным рюкзачком поменьше - однако тоже тугим и не слишком легким. Они подошли к воротам того, что называлось "автосалоном" (двор, будочка; на крыше будочки горбатый "Запорожец", раскрашенный под божью коровку), и остановились в некоторой нерешительности. Из будки показался чуть перекошенный парень в желтом жилете на голое тело.
      - Какие проблемы?
      - Тачка нужна.
      - Заходите, побазарим... Какая именно?
      - Такая, чтобы за неделю не развалилась, а потом выкинуть было б не жалко.
      - Ха. Или хм. Не знаю. Щас совместно мозг напрякем...
      Через час Алексей и Саня выехали из "салона" на старенькой тесной "хонде-балладе" с не очень хорошо трихтованным помятьм левым боком.
      До наступления темноты предстояло покрыть двести шестьдесят километров.
      Глава шестая
      Курорт "Горькое озеро" был в свое время построен благодаря Московской Олимпиаде, хотя какое отношение он имел к тем играм народов - Бог весть. Но два ласковых Миши все еще смотрели с ворот друг на друга и на гостей. Последнее пятилетие бурь и пожаров не миновало стороной и эту тихую обитель, однако популярностью курорт продолжал пользоваться, особенно летом - из-за целебных купаний; зимой и в межсезонья было сравнительно малолюдно - в рабочие дни. По выходным сюда приезжали и зимой: гулять по сосновому бору, пить минеральную воду прямо из источника и запивать ее водкой. Так что на исходе воскресного дня Алексей и Саня еще успели застать бурный разъезд отдохнувших за два дня горожан...
      - Подождите только, пока в комнатах приберут, сказала девушка-администратор, выдавая ключ от "люкса" - трехкомнатного номера с ванной. - У нас вчера и сегодня выпускники мединститута сколько-толетие выпуска отмечали - так там у них был бар. Бутылок...
      - Мы подождем, - согласился Алексей. Впрочем, ждать пришлось не так долго - с полчаса. В комнатах сильно пахло освежителем, плохо перешибающим табачный отстой. Алексей открыл окно. Шторы светло-коричневые, с зигзагами - надуло, как паруса.
      - Будет ветер, - сказала Саня.
      - Возможно... - Алексей всмотрелся в небо. Еще сохранившее накопленный за день сумеречный свет, оно было покрыто клочковатыми облаками. Облака летели быстро. - Ты права. И как бы опять не метель...
      - Но здесь ведь не страшно... - как бы спросила Саня.
      - Не знаю, - сказал он. - Как твой глаз?
      - Совершенно спокоен. А что? Он тоже имеет какое-то отношение?..
      - Скорее всего, имеет. Это, по легенде, будто бы и есть метка Белого Льва: золотое пятнышко, позволяющее видеть... Как бы сказать... Не то чтобы суть вещей - этого не вынесет никто, - но приоткрывать маски. Я думаю, по этой метке он тебя и ищет.
      - Лев?
      - Да. Белый Лев. Всегда называй его полным именем.
      - Хорошо...
      - Ты устала?
      - Нет. Вернее, я успела отдохнуть в машине.
      - Тогда давай сделаем так: я лягу - и часа три меня не будет. Никуда не уходи - вот, сиди в комнате, чтобы я тебя чувствовал. Если что-то тебя обеспокоит - даже мысль какая-то странная, или опять что-то в глазу возникнет, - сразу меня окликай. Потом поменяемся. Эх, хоть бы сегодня еще ночь спокойная оказалась...