Обстановка эта смиряла клиента и резко повышала ликвидность его капитала — но одновременно вселяла надежду.
Ровно в четырнадцать звякнул колокольчик на входе, и, пригнувшись, вошла стильная девочка под два метра ростом в джинсах и мешковатой ветровке. За нею втиснулся Коломиец.
Его-то было много по обыкновению.
— Дора Хасановна, — робко обратился он к нашей секретарше, — я тут договаривался с вами…
— Садитесь, — резко скомандовала она. — Заполняйте анкету. Это, что ли, оперативный работник? Хорошо!
Потянулись наконец девчата к настоящему делу…
— Хасановна, — подал голос Крис, — позвоните Коломийцу, пусть даст машину до ночи. И сам пусть приезжает. В Истру поедем…
И мы поехали в Истру.
Но прежде Ираида освоила последнюю пустовавшую спальню, которая до того была гостевой. И в квартире сразу стало как-то тесновато.
— Не боишься оставлять племяшку в нашем вертепе? — подмигнул я Коломийцу.
— Немного побаиваюсь, — признался он, — не хотелось бы мне вас потерять…
Всеслышащая Хасановна немедленно откликнулась.
— А как же мы на Амуре — жили все вместе в первом бараке? Отношения наши были чисты!
— Да вы-то там урабатывались так, что силы только на храп хватало, — махнул рукой Коломиец. — Ты на этих бездельников погляди…
— Я за моралью слежу, — обиделась Хасановна.
— Да, у вас не забалуешь, — сказал я. — Представляешь, Женя, как на режимном предприятии: больше двух приводить нельзя…
— И только до одиннадцати утра, — добавил Крис.
В Истру мы приехали уже около пяти. Дом, в котором замучили художника, стоял на отшибе — старый двухэтажный насыпной восьмиквартирник. Рядом высился роскошный недострой, каких много стало в Подмосковье: то ли посадили хозяина, то ли взорвали, то ли невзначай разорился сам. По раскисшей тропе среди строительного мусора мы пробрались к цели. Между деревьями, обступающими вход, натянута была бечевка с бумажным обрывком.
— Плохое место, — сказал Крис, ежась.
— Чего уж хорошего, — пробормотал Коломиец. — Стадо они тут выгуливали потом, что ли…
Он нагнулся и полез под бечевку.
— Эй, — крикнул кто-то сзади. — Вы тут чего забыли? А ну, назад!
К нам торопился пожилой милиционер в распахнутой шинели.
— Участковый, капитан Петренко, — небрежно козырнул он.
— Кто такие?
— Поисковое агентство «Аргус», — представился я. — А также «Тимур». Нашего клиента убили у вас тут.
Участковый долго и пристально рассматривал наши удостоверения и лицензии.
— Так это вы и есть Коломиец? Слышал, слышал. Очень приятно… жаль, не предупредили меня… Слушайте, а что же он за человек такой был? Отчего хипеж? Я его шмотки перебирал — бомж натуральный.
— Знаменитый художник он был. А что так ходил… привык, наверное. Или нравилось. Ну как, можно осмотреть место?
— Да конечно же. Пойдемте. Только вот девушка… Я человек на что привычный, и то, как снимал его с крюка — поверите, замутило…
Мы посмотрели на Ираиду. У нее чуть сузились глаза и подрагивали крылья носа. Она не сказала ничего.
— Ведите, капитан, показывайте, — кивнул Коломиец. — Арестовали кого-нибудь, нет?
— Нам, думаете, скажут? Ха, держи карман. Если позвонят когда, чтобы место это не охранять больше — и то спасибо. Что тут вчера делалось!
— И что делалось?
— Да, правильно если сказать — то ничего. Наехало их — откуда только взялось — машин шесть. А толку? Что мы с Филимоном — извиняюсь, с капитаном Филимоновым, это угро наше — что мы с ним записали, то эти передрали в свои протоколы, да нас еще и носом натыкали: чернила, понимаешь, не того цвета! Осторожно, здесь ступенька качается — и притолока низкая.
В подъезде пахло собаками и бомжами. Лестница на второй этаж была разломана, двери в квартиры крест-накрест заколочены — но сомнения не было, что место это обитаемое — или было таковым до самых недавних времен.
— Нам сюда.
Дверь в подвал — гнусно-коричневая, ноздреватая, будто до покраски по ней колотили ледорубом — висела на одной петле и открывалась с жутким звуком, который не назвать было ни скрипом, ни завыванием. Коломиец включил свой мощный фонарь, осветил лестницу, и мы стали спускаться: участковый впереди, Крис за ним, потом я, потом Ираида — и последним наша главная ударная сила.
Внизу было холодно. С тянущихся повсюду труб свисало какое-то мочало. Воняло страшно. Не в смысле, очень сильно, а в смысле, вонь внушала страх. Да, кровь, да, дерьмо, которым и лучшие из нас плотно набиты — но было в этом букете что-то еще, что-то утонченное.
— Ну, вот, — голос участкового зазвучал глухо. — Тут все и было. Смотрите сами.
— Ага, — это был Крис. — Ага. Так. Погасите-ка свет. И молчите.
Коломиец послушно щелкнул выключателем, и нас окутала тьма. Я уже довольно долго работал с Крисом, чтобы научиться различать качества тьмы. Тьма бывает легкая, тяжелая, вязкая, плотная, прозрачная, волокнистая, туманная тьма как отсутствие света и тьма как исчезновение света, активная и пассивная, наконец. Здесь была тьма — мертвая. Труп тьмы, уже начавший разлагаться.
Это понимание пришло, конечно, не сразу. Мы стояли, проникаясь местом. Потом я услышал, как тяжело дышит Ираида. И только потом — почувствовал тьму.
Говорят, что врачи привычны к покойникам и вообще.
Так вот — это неправда.
Когда оказываешься замурован в разлагающемся трупе, все профессиональные навыки идут к черту. Нарежу прет подкорка, и удача, если удается ее перехватить.
Я успел, но чудом.
— Включай, Женя, — услышал я как будто сквозь накинутый на голову мешок.
В свете фонаря лица казались известковыми.
— Ну а теперь надо все глазами осмотреть.
— Может, я вам уже не нужен? — слабо сказал участковый.
— Чувствую, сейчас облюю вам тут все.
— Хорошо, — сказал Крис. — Подышите воздухом, только далеко не уходите. Висел он там? — и Крис показал рукой куда— то в угол.
— Да-да.
Сопровождающий наш торопливо застучал сапогами по ступеням.
Крис достал диктофон и, прохаживаясь по подвалу и заглядывая в углы, заговорил.
— Итак, осмотр места преступления. Подвальное помещение, типичное для домов подобного типа. Высота около двух метров, потолок деревянный, опирается на стальные балки, возможно, рельсы. Размеры помещения приблизительно девять метров в длину и семь в ширину, пол земляной, большое количество коммуникаций. Хотя дом восьмиквартирный, вижу только три уцелевшие кладовки. Судя по следам на полу и потолке, остальные кладовки здесь были, но их сравнительно недавно разобрали — возможно, на доски.
Часть досок сложена у стены — гнилые. Далее, в правом дальнем от входа углу, в боковой стене, имеется еще одна дверь, ведущая в небольшое закрытое помещение размером примерно три на четыре метра, пустое. Правее этой двери, примерно в полутора метрах от нее, имеется вбитый в потолок крюк, согнутый из ребристого арматурного прута марки «тринадцать». По показаниям участкового милиционера капитана Петренко, именно на этом крюке и висело тело убитого. Атмосфера в подвале крайне гнетущая, возникает чувство пристального злобного взгляда в затылок, нехватки воздуха.
— Можно, я поднимусь? — спросила Ираида.
— Конечно, — рассеянно отозвался Крис и продолжал. — Звук голосов приглушается, эха, характерного для пустых помещений, практически нет. Ощущение опасности и страха.
Предметы кажутся более тяжелыми. Далее — осмотр пола. К сожалению, все следы затоптаны при официальном осмотре, но с некоторой долей уверенности можно утверждать, что следы крови под крюком несколько неадекватны действительной кровопотере, на таком утрамбованном полу лужа должна значительно превышать те шестьдесят-семьдесят сантиметров в диаметре, которые мы наблюдаем.
Вернулась Ираида.
— Отдышалась? — спросил я.
— Я? Да я к дядечке милиционеру бегала. Спросила, были ли вчера здесь бабы. Следователи там или кто еще.
— И что он сказал?
— Не было. А следы-то — есть.
— Крис!
— Я слышу. Где? Покажи.
— Вот. Вот. Вот. И вон там — целая семейка!
— Женя, свети!
И Крис, встав в пресловутую коленно-локтевую позу, принялся рыть носом землю. Ух ты, шипел он, уххх!
Ираида подошла к той пустой комнатке, предназначенной то ли для трансформатора, то ли для бойлера, заглянула внутрь. Для этого ей понадобилось сильно нагнуться. Потом она задумчиво постучала пальцами по косяку двери.
— Дядя Женя! — окликнула она Коломийца. — Подойди, пожалуйста!
— Что у тебя? Еще что-то нашла?
— Не знаю. Странно просто. Тут все старое такое, а косяк — из сырого дерева.
— Отсырело.
— Да что я, не отличу? Месяц назад эта осина еще в лесу стояла: — и для подтверждения она постучала костяшками пальцев по косяку.
— Ну тебя, ей-богу. Оно вон черное все, а ты говоришь — месяц!
Подошел Крис. Коснулся спорной двери. Потом как-то мучительно передернул плечами.
— Вот она где, кровь-то вся!
Ираида прижала к губам запястье.
4.
— Пока мы тут балаболим, — сказал Коломиец, — на Петровке, мабуть, человек пять на этот эпизод раскололи.
Они сидели в приемной при не Бог весть каком свете зеленой лампы. Все, кроме Ираиды, чувствовали себя погано.
Доктор сказал, что налицо типичный похмельный синдром без предшествующих возлияний. Думалось через «не могу».
— Что мы имеем? — в который раз медленно проговорил Крис и стал загибать пальцы. — Кровью убитого вымазали дверь. Перед дверью все истоптано. За дверью следов мало.
На полу воск. Не парафин — именно воск. Этот непонятный автобус. То ли был, то ли нет. Куча окурков. В основном «Лаки страйк», некоторые с помадой… В поселке вырубался свет, причем в разных домах в разное время. Куда-то делись бродячие собаки.
— Крыса на дереве, — напомнила Ираида.
— Крыса на дереве, — согласился Крис. — Дети чего-то боятся, а дети — оторви да выбрось. А главное — молоко скисло.
— Почему главное? — спросил Коломиец.
— Если молоко скисает, то рядом черт, — популярно объяснил доктор.
— Ты на черта не клепли, братья коников свели, — сказал Коломиец. — Хотя… не знаю. Вот в Африке я бы такому не удивился, но чтобы у нас…
— А ногу-то тебе кто отрывал? — спросил доктор. — И не в Африке…
— Ну, это другое, — засомневался Коломиец.
— Удивляюсь я твоему скептицизму, Женя, — сказал Крис, глядя в потолок. — Ты бы после того должен был или в монастырь податься, или каким-нибудь гуру заделаться.
Видно, верно говорят: хохол прежде черта родился…
— Ты не отвлекайся, — сказал Коломиец. — Дело надо делать. Воны хочуть поженуть велику хвылю. У твоего же братца в министерстве неприятности будут.
— Он-то отмажется, — сказал Крис. — Вечный заместитель.
На них, падлах, все и держится… А ридна мова у тоби, товарыщу Коломийцю, дуже погана, як у самого Кучмы…
— Да с вами, москалями, повяжешься…
Все замолчали. Из кухни вышла Хасановна с подносом.
Стаканы были, конечно, граненые, с пузырьками, зато в серебряных подстаканниках. К чаю она, в честь Ираиды, подала варенье. После ритуальных прихлебываний и причмокиваний доктор задумчиво сказал:
— Чай бывает питьевой и технический…
— То вы на бессонницу жалуетесь, а то настоящего чаю требуете, — сказала Хасановна.
— А-а, — оживился доктор. — Все равно нам не спать, так что и правда, заварите-ка нам, Дора Хасановна, вот именно настоящего, чтоб лом стоял…
— Как хорошо, что девушку завели, — сказала Хасановна. — Хоть без мату пожить… При Никите вашем допустили эту антинародную привычку!
— Я, собственно, лом только и имел в виду, — стал оправдываться доктор. — Ну, Хасановна, настоящий чай! Вы же помните, что такое — настоящий! Бессонные ночи в наркоматах и все такое…
— Тогда людей кто попало не убивал, государственный был порядок…
С этим она повернулась и ушла на кухню.
— И еще одно, — сказал доктор. — Существенное. Отчего мы такие вареные? Вагоны не разгружали, кровь не сдавали…
В геопатогенные зоны я не верю…
— Возможно, придется поверить, — сказал Крис. — С наскоку нам это дело не одолеть. Придется собирать рассеянный материал, его должно быть много. Может быть, слишком много. Есть у меня такое предчувствие. На крышу бы сбегать, да сил сегодня нет…
— А что у вас на крыше? — спросила Ираида.
— Астральный пост, — ехидно сказал доктор.
— Этим ученым главное — ярлык приклеить, — лениво сказал Крис. — Просто оттуда, Ирочка, всю Москву видно. А когда видно — тогда и понятно… кое-что… Завтра вместе слазим, покажу.
— Вы лучше сразу договоритесь, за кого она замуж пойдет, — сказала мудрая Хасановна из кухни. — Пока прописку московскую не отменили — пусть все будет по закону.
— Ага, а то я будто сюда невеститься приехала! — сказала Ираида.
— Все леди делают это, — сказал доктор. — Женя, сколько у тебя было жен?
— Богато, — отрезал Коломиец.
— Да ты и родственник, — сказал доктор. — Придется нам разыгрывать девушку в орлянку, как те купцы.
Ираида поднялась.
— Это еще зачем? — спросила она напряженно.
— Власти у нас странные, — объяснил Коломиец. — То нельзя, это нельзя. Хотя по Конституции все можно. Но, чтобы в конфликт не вступать, мы все делаем как бы по-ихнему. И они довольны, и мы. Ты, Ирка, главное, не беспокойся. Это называется фиктивный брак. Люди при нем иной раз только на разводе и встречаются.
— Вот она, Москва: не душу испоганит, так паспорт! — заявила Хасановна. — А без этого нельзя?
— Можно, — сказал Коломиец. — Но трудно. Иногда, бывает, так тормознет…
— Вы девушку мне не тираньте, — непоследовательно сказала Хасановна. — Может, она сама хорошего человека успеет найти.
— В Москве? — усомнился доктор.
— А что вы имеете против Москвы? — возмутилась Хасановна. — Это сердце нашей Родины…
— Скорее, шанкр, — сказал доктор. — И такие большие шанкры бывают только в России!
— Дора Хасановна, — начал было Крис, — иногда вы меня просто изумляете своей нелогичностью…
Но Хасановна вернула разговор в прежнюю колею:
— У нас на Октябрьской площади старичок один бывает одинокий. С четырнадцатого года.
— С четырнадцатого года одинокий? — испугалась Ираида.
— Рождения четырнадцатого года. В наркомате средмаша был главным секретчиком. Родственников нет, я проверяла.
Помрет, наверное, скоро. Квартиру партии завещал…
— Что же вы, Дора Хасановна, сами-то ушами хлопаете? — возмутился доктор.
— Так он же Нину Андрееву поддерживает! — в ответ возмутилась Хасановна. — Подлинный коммунист не вправе связать свою судьбу с гнусным фракционером! Я от скоропалительного брака с троцкистом Флейшманом до сих пор отмыться не могу…
— Строго у вас, — с уважением сказал Коломиец.
«Настоящий чай», наконец, достиг кондиции. Для полной зрелости его сдобрили добрым ирландским виски и вересковым медом.
— Начнем с самого простого, — сказал Крис, отставив пустой стакан. — С самого примитивного. С пещерного. Не кажется ли вам, господа, что физическое наше состояние вполне укладывается в описание встречи простого обывателя с энергетическим вампиром? Только без вампира.
— Не бывает, — сразу сказал доктор.
— Да я знаю, что не бывает. Но описания-то существуют.
— И что из этого? — спросил доктор.
— А то, что неплохо бы нам собрать побольше фактов такого вампиризма и наложить их на карту умертвий.
— Это к колдуну Митрофанову, — сказал доктор. — Он по этой части дока.
— Возьмешь на себя? — спросил Крис.
Доктор кивнул. Посмотрел на часы, потянулся к телефону.
— Не поздно? — спросил Крис.
— А он спит с четырех до семи. Один раз ночью, один раз днем. Иннокентий Михайлович? Добрый вам вечер, Стрельцов беспокоит. Здоров, вполне здоров, чего и вам желаю. Что? Нет, просто устал. Да. Вот он, здесь сидит, привет передает, да. М-м, вот это да. Хорошо. А мы и сами хотим с вами увидеться. Да, по делу. Видите, как удачно сложилось! Господи, да хоть сейчас! — он усиленно заморгал правым глазом. — Нет, лучше мы к вам. Вдруг ваша картотека понадобится.
Он положил трубку. Обвел всех глазами.
— Я, конечно, могу показаться смешным, — сказал он, — но Митрофанов потерял свои «роллексы». А я зачем-то потребовал крепкого чаю. Вам не кажется, что это судьба?
— Ну, как решим: выдаем Ираиду за старого большевика или пустим меж себя? — вернулся к забытой проблеме Коломиец.
— Утром разберемся, — сказал Крис. — Это требует мозговых размышлений. В отличие от текущих дел, которые лучше думать ногами.
— Где он живет, ваш колдун? — Коломиец тяжело поднялся, с сожалением ставя на стол второй недопитый стакан.
— В Мневниках, — сказал доктор. — Я дорогу знаю, покажу.
Колдун Митрофанов занимал семикомнатную двухуровневую квартиру в каком-то совершенно рядовом обшарпанном доме. Все окна его квартиры были забраны фигурной ковки решетками с семилучевыми звездами в центре и стилизованными залманами в углах.
Если бы не слава лютого бабника («Избавляю от бесплодия по фотографии!»), Митрофанов сошел бы за евнуха: и него был скошенный подбородок, круглое доброе лицо и высокий вкрадчивый голос. Халат был соответствующий, войлочно-зеленый, с золотыми кистями и золотым орнаментом по обшлагам и полам, в таком халате его пропустили бы в любой гарем Абу-Даби… и напрасно, ох, напрасно…
От прочих российских колдунов Митрофанов выгодно отличался биографией. До семьдесят девятого года он был вторым секретарем пензенского обкома, но после отравления грибами и неоднократной клинической смерти осознал высшие истины, закопал в лесу партбилет и начал прорицать и врачевать. Руку он набивал на бывших товарищах по партии, поэтому даже в советские времена милиция его не трогала…
— О-о, целая делегация! — воскликнул он, встречая гостей.
— И юная красавица с вами! Позвольте представиться:
Иннокентий. Для друзей Кен. Наверное, вам уже сказали, что я колдун?
— Сказали, — кивнула Ираида, — как без этого?.. Я — Ираида. Для друзей.
— А живых врагов у нее нет, — сказал доктор.
— Вообще-то я колдунов видела, — протянула Ираида с сомнением.
— Где? — живо заинтересовался Митрофанов.
— Гусары, молчать! — торопливо сказал доктор.
— И правда, помолчите-ка, — нагрубил всем Крис, обвязал лоб хайратником и медленно двинулся по комнатам. Все послушно сидели и ждали, и даже Митрофанов стал робок и тих.
— Иннокентий Михайлович! — донеслось вдруг из дальней комнаты. — Расскажите-ка анекдот!
— Какой? — с готовностью подскочил Митрофанов.
— А какой в голову придет.
— Ну… так сразу и не вспомнишь… Про колдунов или так?
— Все равно.
— Э-э… А как быть с дамой?
— Вы рассказывайте, и все. С дамой потом разберемся.
— Понял. Значит, так. Подарил грузин сыну к совершеннолетию пистолет — золотой магнум. Через неделю спрашивает: «Гиви, ты ухаживаешь за своим оружием?» Гиви отвечает: «Он мне надоел! Я его у Дато на роллекс сменял».
«Ты дурак, Гиви. Однажды ночью к тебе в дом придет человек и скажет: „Я твоего папу мотал, я твою маму мотал, я тебя самого мотать буду!“» И что ты ему ответишь? «Полвторого?»
— Ага! Часы лежат на книжной полке — там где-то рядом то ли романы о Бонде, то ли видеокассеты. Вы совали руку в какую-то глубокую дыру…
— Уп!.. — втянул воздух Митрофанов. Он торопливо побежал куда-то в прихожую, зашлепал вверх по лестнице — и через две минуты вернулся сияющий, застегивая на запястье золотой браслет.
— Может, еще чего поискать? — хмуро предложил Крис, окидывая взглядом перенасыщенное предметами жилище колдуна. — Телевизор не пропадал?
— А, — махнул рукой Митрофанов, — плевать. Разве что юность моя пропала… — и подмигнул Ираиде. — Что я вам должен?
— Попробуем по бартеру, — сказал Крис. — Вы же энергетическим вампиризмом одно время занимались?
— Давно это было, — вздохнул Митрофанов. — Но способность эту я по болезни утратил и потому-то и из партии ихней вышел. Какой прок?..
— Я в другом смысле. Вы же потом защиту людям ставили…
— Ну да, конечно. Вам тоже надо?
— Пока не знаю. Но у вас же все эти случаи должны быть задокументрированы?
— Разумеется. С восемьдесят третьего года и до… так, дай бог памяти… последний пациент был у меня восемь дней назад. В картотеке имеется две тысячи двести сорок одна карточка! — он улыбнулся сдержанно, но гордо.
— И места… как бы это сказать… нападения — там тоже отмечены?
— Ну, а как же! Место, время, обстоятельства…
— А бывает так, чтобы… э-э… жертва имела место, а злодей — нет?
— В трех четвертях случаев. Умелый вампир, как правило, умеет внушить донору что угодно. Проще всего — невидимость и неощутимость. Только новички прокалываются. А серьезный вампир, допустим, садится с вами в самолет, летит куда— нибудь до Хабаровска. Потом обратно. За два конца он насосется, как удав, на полгода вперед. А пассажиры дня через три всяко разно оклемаются…
— Так вот что такое «джет-шок»! — воскликнул доктор.
— Именно! — поднял палец Митрофанов. — Ведь экипажу-то за железной дверью ни черта не делается! Предлагали мы «Аэрофлоту» наши посты на билетном контроле ставить — не разрешили: статьи, говорят, такой нет. Сами, наверное, из этих ребят…
— Иннокентий Михайлович, — сказал Крис, — нам очень — очень! — нужно нанести эти все случаи на карту. Если мы доктора вам оставим, вы не станете возражать?
— Лучше бы девушку, — сказал Митрофанов.
— Нельзя, — сказал Крис. — Она у нас стажерка, а на стажерках многие горят, как мотыльки. Нам бы не хотелось вас потерять. Значит, так: братца моего мы злорадно разбудим ранним утром…
Из записок доктора Стрельцова.
Всю следующую неделю мы занимались черт знает чем.
Но — очень упорно. Стоит ли говорить, что карта подтвердила наши предположения, но более не дала ничего. Да, теперь мы точно знали: в тех местах, где происходили таинственные умертвия (язык уже не поворачивался назвать их «ритуальными»), некоторое время люди и звери вели себя странно и ощущали что-то необычное. В первую очередь, конечно, усталость, измотанность, бессилие, безысходность — иногда такую черную, что дело доходило до попыток самоубийства. Достаточно часто в это же время и там же отмечались небольшие пожары: напился, уснул с сигаретой.
Спустя некоторое время людям начинали сниться яркие и сумбурные сны, которые въедливый Митрофанов пытался описывать. Я сам приходил в отчаяние: мне казалось, что жизнь моя прошла напрасно, что я бездарь, а мой друг жулик, что мы обречены на унизительную капитуляцию… и лишь большим усилием воли удавалось напомнить себе, что и мой организм соприкоснулся с тем «вампиром»… идиотизм.
Полный и окончательный идиотизм.
Ираида вдруг заявила, что категорически против использования слова «вампир» и его производных — и попыталась объяснить, почему. Мы не поняли, однако же согласились. Но адекватной замены не нашли и стали использовать условный термин «Феномен-В». Трудно сказать, стало ли от этого лучше думаться.
Крис облазил несколько окрестных дачных поселков, где в разное время находили обескровленных бомжей, провел ночь в мастерской покойного Коростылева, день — в галерее на Крымском валу, где готовились открыть выставку памяти, несколько раз проехался в электричках… Похоже было на то, что и он делает все через силу, не испытывая ни жалости к усопшему, ни желания найти и наказать злодеев — а так, отрабатывая принятые обязательства перед клиентом. Хотя это, наверное, и есть профессионализм…
О гибели Скачкова мы узнали из газет.
«Московский комсомолец» напечатал пакостную, как всегда, информацию под заголовком «Повеселились!» В ней рассказывалось, как угорел по пьяному делу в своих гаражных апартаментах «новый русский» по кличке Скачок с группой шоферов и прихлебателей. При этом делались мерзкие намеки, поскольку все шестеро погибших были мужчины…
— Вот так, — сказал Крис, складывая газету. — Получили, можно сказать, вольную. Обязательств нет, деньги есть… по совести надо бы их вернуть…
— Кому? — спросил я.
— Вдове.
— Которой из них?
Он сложил газету еще раз, потом еще.
— Тогда что? — он посмотрел на нас.
— Не понимаю, — сказала Ираида.
Вообще для стажерки она задавала слишком мало вопросов. Крис как-то возмутился: «Ты же вопросами нас изводить должна, мучить! Чтобы мы тебя на фиг посылали, а потом усталым голосам просвещали…» На что Ираида рассказала притчу о старухе, понимающей дзэн, и нетерпеливых учениках мастера Хакуина.
— Я сам не понимаю, — он положил свернутую донельзя газету на стол и пристукнул сверху кулаком. Что-то задребезжало. — И дело вязкое, противное, не вижу я его и не чувствую! Или боюсь, может быть… Не пил Скачок вообще! На дух не переносил! После, в общем, было у него потрясение.
А с шоферами зачем ему сидеть — компании ради? Да ерунда это все! Не верю.
— Может, совпадение? — предположил я.
— И в совпадения я не верю!
Он еще бушевал некоторое время, потом устало стек на диван. Над диваном висел недавно купленный Ираидой постер: цапля держит в клюве лягушку, но лягушка передними лапками сдавила цапле шею. Птица уже закатила глаза.
Надпись гласила: «Никогда не сдавайся!»
— И что ты предлагаешь? — спросил я.
— Да ничего я не предлагаю… Давайте-ка лучше вот что.
Давайте-ка выпьем.
И мы выпили, но легче не стало.
— Почему Скачка? — спросил Крис, мусоля ломтик лимона.
— Логичнее было бы — нас…
— А кто такие мы? — возразил я ему. — Наймиты грязные и беспринципные. Есть заказ — делаем, нет заказа — водку пьянствуем.
— Угм. Значит, заказа нет?
— Нет.
— Жаль, жаль… Уж очень непонятное было дело. А главное, ясно ведь — на этом не кончится.
— Вы и правда хотите прекратить расследование? — чуть дрожащим голосом спросила Ираида.
— Хотим? — Крис пожал плечами. — Тут не в желании дело.
Мы сейчас просто не имеем права продолжать его.
— Мы не имели права и начинать, — напомнил я.
— Ну… это другое. Допустим, мы нашли сволочей. И что дальше? Доказательств у нас нет, улики ни один суд не примет… разве что Страшный, но там и свои следаки имеются, нам не чета…
— А если нанять кого-нибудь?
Мы уставились на эту чертову дуру. Она все поняла, но попыталась защититься:
— Когда художника Такео Окумура зарезал пьяный воин, то Масахиро Кавамото, конюший князя Ивамото, живший в провинции Кавати, дал клятву отомстить за смерть незнакомого ему человека. Двадцать лет он разыскивал убийцу, ставшего к тому времени дайногоном, настиг негодяя в его собственном дворце, перебил стражу и слуг — и покарал ударом «падение лепестка сливы на лунную дорожку», рассекающим человека от мочки уха до подвздошья. Потом поджег дворец, а заодно и весь город…
— Ты владеешь ударом «падение лепестка сливы»? — спросил меня Крис.
Я оторопело покачал головой.
— К сожалению, я тоже.
— Ваша почтительная ученица немного знакома с этой техникой рубки, — сказала Ираида и потупила глазки.
Как мы выяснили позже, вскрытие показало следующее:
смерть всех шестерых погибших в том подвале наступила от удушья. Ни алкоголя, ни известных ядов в крови Игоря Скачкова обнаружено не было.
Чтобы стало немного понятнее, я должен сказать, что это было не единственное дело, которым занимались мы той весной. То есть и времени не хватало катастрофически, и силы улетали, как в трубу. Более того, некоторые дела были и поинтереснее, да и повыигрышнее (во всех смыслах). Взять, например, подмену фаворита Собкора (от Соболя и Корявой) в ночь перед рысистыми бегами. Или, скажем, дело «Лаокоон» — исчезновение двух километров кабеля правительственной связи в районе поселка Малая Шушера. Не говоря уже о «фирменных» розысках сбежавших из дому подростков.
Ираиде для разбега дали на первый взгляд простенькое дельце: установить факт супружеской неверности. Заказчицей была когда-то известная эстрадная певица Д. Мы так и не смогли понять, зачем ей это нужно и какого, собственно, результата она от нас ждет. Видимо, дамочка насмотрелась «Адвокатов Лос-Анджелеса» и решила сделать все, как у них.
Но вместо фотографий и видеокассет Ираида притащила к ней живого (слегка придушенного) изменщика и вручила со словами: «Иди и не греши». Изменщик, боясь оглянуться на Ираиду, поклялся, что никогда больше не выйдет из дому, не то что бы что.
Гонорар за это у нас бездарно ушел на тупые розыски по делу «Кровавый косяк». Криса вдруг потянуло на дорогостоящие развлечения: театральные премьеры «для своих», хэппенинги, инсталляции и перфомансы, конкурсы причесок, бюстов и задниц, росписей по живому и мертвому телу. Мы возвращались домой изумленные и потерянные. Но Ираиде нравилось. Кажется, она чувствовала себя просвещенным европейским путешественником, попавшим на праздник первого обрезания в племени бороро.
И, видимо, в этих беспорядочных метаниях мы зацепили— таки какую-то чувствительную паутинку.
О том, что за конторой нашей кто-то чужой стал осторожно подглядывать, нам доложила баба Фира, продающая газеты на подходах к метро. Дверь наша запиралась только на ночь, да и то не всегда, поскольку самое имя Коломийца работало лучше всяких охранников и засовов, однако система раннего оповещения у нас сложилась давно, и как-то сама собой. В нее входили дворничиха Альфия, безногий гармонист Гоша, персональный пенсионер Степан Афанасьевич — заядлый доминошник, упомянутая тетя Фира, а также пара трудных подростков, брат и сестра Кулюгановы.
Мы как раз сидели на кухне, доедая поздний завтрак.
— Кристофор Мартович, — позвала Хасановна, — тут к вам — но из-за ее спины уже просунулась встревоженная тетя Фира и четко доложила:
