Ковальчук начал медленно, с выходом. Белаш молодецки встряхнул кудрявыми волосами и легко пошел по кругу, прихлопывая руками по голенищам сапог. А когда на середину вышла Полина Зубкова, Белаш будто расцвел весь. Блеснул белозубой улыбкой и, кажется, уже не плясал, а, чуть касаясь земли, летал в воздухе!
      К образовавшемуся кругу подошли командир полка Дерябин и комиссар Хрусталев.
      - Комиссар! - сказал Дерябин. - Смотри, какие у нас таланты. Удивила меня Зубкова.
      - А что ж удивительного! - улыбнулся Хрусталев. - Поля перед войной культпросветучилище окончила.
      Дерябин взглянул на часы раз, другой и незаметно, кивком головы, подозвал меня. Вместе со мной к нему подошли командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Харламов.
      - Не пора ли, друзья, на отдых? - строго сказал Дерябин. - А то завтра чуть свет в бой.
      На этом первый концерт Ковальчука окончился, но с того дня сержант стал душой полка. Летчики и техники повеселели, не говоря уж о наших девчатах. Какими бы напряженными ни были воздушные бои (нам приходилось делать по четыре-пять вылетов в день), вечером, начищенные и принаряженные, мы спешили к столовой. Тут уже играл Ковальчук.
      Однажды к нам в полк прибыл по делам службы офицер из вышестоящего штаба. Днем он сидел в канцелярии, работал с документами, а по вечерам вместе с нами слушал музыку, так же восторгаясь искусной игрой баяниста. Закончив работу, штабист уехал. На следующий день в полк пришла телеграмма: "Сержанта Ковальчука для прохождения дальнейшей службы срочно откомандировать в штаб воинской части..." Узнав о телеграмме, мы сразу поняли, чьих рук это дело.
      Вечером, после полетов, летчики окружили замполита Хрусталева:
      - Товарищ майор! Как же это получается? Почему это мы должны отдавать им Ковальчука? Может, им еще и баян в придачу подарить!
      Особенно горячился Рябов, который брал у сержанта уроки музыки.
      - Спокойно, товарищи! Приказы старших не обсуждают, а выполняют, ясно? Идите ужинайте, я вас понял.
      Хрусталев, конечно, понимал, какое благотворное влияние оказывают концерты Ковальчука на летчиков, поднимая им настроение, помогая легче переносить тяготы боевой работы. Он и рад был бы не отдавать баяниста, да как нарушить приказ?
      Вывел комиссара из затруднительного положения стоявший рядом с ним врач полка Смирнов. Он выждал, пока летчики не ушли, и сказал замполиту:
      - Дмитрий Васильевич, у меня есть один вариант. Ковальчук на днях обращался в лазарет по поводу болезни желудка. Пока будут разгораться страсти, положу-ка я его в госпиталь на обследование. И человека подлечат, и время пройдет, возможно, все само собой утрясется. - Смирнов хитро усмехнулся. - Потом заберем его обратно к себе. А сейчас отправим телеграмму: "Сержант Ковальчук подозрением на язву желудка лежит в госпитале"...
      Когда в полк прилетел главный врач авиакорпуса, мы поняли: этого опытного, видавшего виды полковника на мякине не проведешь. В полку его встретили ласково. Довольствовали по летной норме. Как-то во время ужина мы со Смирновым подсели к нему за стол.
      - Товарищ полковник, - осторожно начал я, - у вас, безусловно, хорошо. Люди там уважаемые, но в годах. Понимаете? А у нас здесь сразу два полка: штурмовой и истребительный - сотни молодых ребят! И девчата есть. Работа у нас, вы знаете, какая. Вечером после боев отдохнуть хочется, и песню спеть и потанцевать. Как нам без баяниста?
      Полковник и сам, прохаживаясь вечером, видел, как веселились люди. Короче, после недолгих колебаний он сдался. Уезжая, сказал врачу полка:
      - Диагноз о подозрении на язвенную болезнь у сержанта Ковальчука подтверждаю. Пусть служит у вас.
      Смирнов, увидев вскоре лейтенанта Рябова, обрадовал его:
      - Слушай, Рябов! Ты, как самый заинтересованный товарищ, можешь ехать в госпиталь за Ковальчуком.
      - Есть, товарищ капитан!
      Рябову дали для Ковальчука брюки, гимнастерку, сапоги. Мы его ждали с нетерпением.
      Поздно вечером Рябов приехал один - молчаливый, хмурый. Его окружили летчики, подошел и Смирнов, спросил:
      - Где же Ковальчук?
      - Был я у него, - тихо начал Рябов свой рассказ. - Шоферу приказал не выключать мотор. Как увидел он меня, обрадовался. Взглянул на сверток, все понял. Я шепнул ему: заходи, мол, в туалет, переоденься, а потом выпрыгнем в окно - машина ждет. А он говорит: "Не знаю, что и делать? Участники художественной самодеятельности дают сегодня концерт для раненых. И я там выступаю".
      Пошли мы в зал, а там народу - яблоку негде упасть! Все места на стульях, скамейках заняты, даже на подоконниках сидят. Передняя часть зала и все проходы сплошь заставлены носилками с тяжелоранеными. Иные забинтованы с ног до головы, словно куклы. Невдалеке от рояля, у стены, в металлическом кресле на колесиках, сидела молоденькая красивая девушка с прической под мальчика. Что-то странное было в ее фигуре. Присмотрелся, а одеяло, там, где ноги должны быть, колышется. Без ног она, братцы! Прямо комок подкатил к горлу... Начался концерт. Вышел наш Ковальчук. В новой гимнастерке, брюках. Хромовые сапоги, видно, у кого-то взял напрокат. Он, как настоящий артист, поклонился, посмотрел в зал и растерялся. Топчется на месте, сдвинуться не может. Видимо, Якова Ивановича поразил вид большого количества раненых. Когда они лежали по своим палатам, это не так бросалось в глаза. А собрали вместе - зрелище оказалось не из легких. Потом он подошел к роялю... Ребята, вы не представляете, как он играл! Я, конечно, не силен в классической музыке, шпарю на слух и не могу сказать, что именно он играл, но только сегодня я понял - это настоящий музыкант.
      Я украдкой посматривал на лица раненых, на ту девчонку и видел, как восторженно блестели у них глаза, как замерли они, затаив дыхание.
      Когда прозвучал последний аккорд, Якова Ивановича просили играть еще и еще. Он не отказывался... После концерта я подошел к нему, пожал руку. У него был усталый вид крепко поработавшего человека. Даже гимнастерка на спине была мокрой. Но в глазах была радость. И я уже не посмел предложить ему ехать со мной. Нельзя ему, ребята, бросать раненых, понимаете? - горячо закончил Рябов. - Его место там, среди них!
      Никто из летчиков не проронил ни слова...
      Воздушный мост
      - Пан капитан! - услышал я сквозь сон голос хозяйки. Она тормошила меня за плечо. - Жолнеж мовил, на летниско тжеба...
      Я поднял голову, глянул на ходики, висевшие в простенке. Было шесть утра. Что там стряслось, что так срочно?
      Быстро одевшись, я вышел из дома. Чтобы сократить путь, свернул за хозяйский огород, где в сторону аэродрома вилась протоптанная стежка.
      Огород был ухожен. Зеленые, покрытые росой кусты клонили к земле налитые соком помидоры. Огурцов на грядках уже не было, только на высоких плетях кое-где желтели крупные семенники. У нас дома тоже всегда было много помидоров, тугих, крупных, чуть ли не по кулаку. Мать по две бочки на зиму засаливала. При воспоминании о доме тревожно заныло сердце. Уже два года стариков не видел. И писем давно от них нет. Как они там? Прежде отец писал. Мама часто болеет. Знаю, как она переживает за меня и старшего брата, воюющего где-то в Прибалтике.
      У штабной землянки, широко расставив ноги и подбоченясь, словно борец, стоял начальник штаба майор Тарасов - рослый и могучий. Прищурившись, он выжидательно смотрел на меня. "Майорская грудь", округлый, выпиравший из-за поясного ремня живот, круглые, тугие щеки... Тарасов выглядел так, будто его только что накачали из баллона сжатым воздухом. "И когда только спит! подумал я. - Уходишь - провожает, приходишь - встречает. Всегда на ногах, все знает, все видит и.успевает". Тарасов был старше всех нас, намного опытнее и тянул в полку основной груз.
      Взяв под козырек, я доложил:
      - Товарищ майор, командир третьей эскадрильи капитан Денисов прибыл на постановку задачи.
      - Молодец. Хвалю! Говорят, кто рано встает, тому бог дает, - пошутил Тарасов, подавая мне большую влажную руку.
      - Сейчас и нам поддаст, только не бог, а фриц, товарищ майор, - в тон ему заметил я. - Из своих дальнобойных орудий. Он всегда в это время начинает.
      И словно в подтверждение моих слов раздался свист и на окраине аэродрома грянул взрыв.
      - А что так рано подняли сегодня, товарищ майор?
      Начальник штаба повернулся ко мне:
      - Из штаба дивизии звонили. Говорят, срочно перелетать поближе к границе Словакии будем.
      - Возможно, выводят нас из-под обстрела?
      - Все может быть, - уклончиво ответил Тарасов.
      В это время к землянке подъехал командир полка. Начальник штаба доложил ему о звонке.
      - Так мы тут еще как следует не огляделись, Александр Иванович, удивился Дерябин. - Куда они так торопятся?
      - Начальству видней! - отшутился Тарасов расхожей фразой и поглядел в сторону села, откуда к аэродрому вперебежку спешили летчики.
      На горизонте показался малиновый гребешок солнца. Заблестели полированные крылья самолетов и фонари кабин, вспыхнули огнем застекленные окна командной радиостанции...
      Грузовая машина привезла завтрак. Командир полка окликнул меня:
      - Денисов! Иди со своими быстрей завтракай. Первым пойдешь.
      Вскоре моя эскадрилья поднялась в воздух. Минут через десять уже летели над горным кряжем. Прямо по курсу, в сизоватой дымке мы увидели увенчанную белой шапкой снега гору Герлах. Она служила нам в полете надежным ориентиром. У подножия горного хребта виднелась островерхая сопка. На ее отлогом склоне, краснея черепичными крышами, раскинулся небольшой городок. На его окраине и был наш аэродром.
      Мы совершили посадку. Я выключил мотор. Было тихо, только в южной стороне, где синели горы, изредка слышались отзвуки канонады.
      Оглянувшись, я увидел в стороне большой ангар, а рядом с ним брошенные немцами светло-серые "мессершмитты". Я хотел подойти к ним, но тут подъехали бензозаправщики и стали заправлять наши самолеты горючим.
      Вскоре приземлился весь полк.
      - Товарищ подполковник, сели нормально, - доложил я командиру.
      - Ты заправил свои машины? - спросил Дерябин.
      Я кивнул головой.
      - Немедленно выдели четверых летчиков для дежурства в готовности номер один.
      Я вернулся на свою стоянку и приказал командиру звена Варламову заступить на дежурство. Он удивленно вскинул брови:
      - А кого охранять, товарищ капитан? Не эти ли облезлые "мессершмитты"?
      - Разговорчики, Варламов! Приказ есть приказ!
      Было тепло. Стояло бабье лето. Летчики и техники работали в одних гимнастерках. По зеленым, заросшим лесом сопкам и горным долинам летали серебряные паутинки. Они цеплялись за винт самолета, зависали на крыльях, щекотали лицо...
      Вдруг недалеко от стоянки грохнул взрыв.
      - Ложись! - громко крикнул кто-то.
      Все попадали на землю. И сделали это вовремя: снова засвистело, и на окраине аэродрома разорвались еще три снаряда. Лежавший рядом со мной командир первой эскадрильи Чернобаев, поднимаясь с земли и отряхивая пыль, сказал с ненавистью:
      - Пронюхали гады! Не успели перелететь, а они уже житья не дают.
      Начальник штаба приказал рыть окопы. Я собрал своих людей.
      - Товарищи! Агитировать вас, думаю, не стоит: окопы нужны. Этот обстрел для нас не первый, так что за работу!
      Обед привезли на машине. Поскольку собираться вместе командир запретил, то, получив свои порции в котелки или миски, все разошлись по укрытиям.
      Под вечер с проходившей рядом дороги на аэродром свернула колонна грузовых машин. Она остановилась позади наших самолетов. С машин спрыгивали бойцы в незнакомой форме. Началась разгрузка автоматов, противотанковых ружей, ящиков с боеприпасами. Через несколько минут вся стоянка заполнилась людьми в зеленых мундирах. Сначала летчики и техники лишь посматривали на гостей, стесняясь к ним подойти, но затем осмелели. Первым не выдержал капитан Чернобаев:
      - Ребята! А ну подойдем глянем, что там за войско припожаловало.
      Я, Чернобаев и еще четыре летчика направились к машинам. Молодые, крепкие ребята встретили нас дружескими улыбками. Мы угостили их табаком, завязался разговор, и вскоре выяснилось, что это чехи. Гости на ломаном русском языке сообщили:
      - Мы идем на Чехословенско, будем помогать наши словацки партизан...
      К ним подошел их старший, командир, что-то коротко сказал. Солдаты быстро построились, затем направились в сторону лесочка, зеленевшего на окраине аэродрома. Стало ясно, почему нас так спешно перебросили сюда: через наш аэродром должна идти помощь партизанам Словацкого корпуса.
      В сумерках в небе показался пассажирский самолет Ли-2. Обстрел аэродрома усилился. Но, несмотря на это, самолет сел, подрулил на стоянку поближе к ящикам с боеприпасами. Из леса показались чешские солдаты. Они гуськом, один за одним подходили к самолету и исчезали в нем. Наконец летчик запустил мотор. Самолет взлетел, нырнул в темноту, держа курс на юг, в сторону Дуклинского перевала.
      Так Ли-2 летали всю ночь.
      Аэродром обстреливался почти беспрерывно. Но воевать все равно надо. Мы быстро приспособились к сложной обстановке и стали расставлять самолеты так, чтобы потом не выруливать на взлетно-посадочную полосу, а, запустив мотор, сразу идти на взлет.
      Мы патрулировали над аэродромом, охраняя чешские войска от налетов немецкой авиации. По нескольку раз в день летали в разведку в район Прешов Кошице. Особенно часто вел наблюдение за врагом командир одного из моих звеньев старший лейтенант Павлов. Он следил, не идут ли по дорогам к Дуклинскому перевалу подкрепления фашистам.
      Другие наши летчики сопровождали штурмовики к вершине перевала, куда с тяжелыми боями пробивались наши пехотинцы и артиллеристы. "Ильюшины" сбрасывали бомбы, расстреливали гитлеровцев из пушек и пулеметов, расчищали путь нашим войскам.
      Однажды, вернувшись с задания, я увидел рулившую к стоянке пару самолетов. Из кабины передней машины виднелась голова командира звена лейтенанта Павлова в шлемофоне и летных очках. Он только что возвратился из разведывательного полета. Боясь задеть крылом другие машины, он поминутно высовывался из кабины. Его механик стоял с поднятыми вверх руками, указывая ему место рядом с моим самолетом. Проруливая мимо, он обдал нас упругой струей теплого пыльного воздуха, перемешанного с выхлопными газами, и выключил мотор.
      Откинув на борт привязные ремни, Павлов вылез из кабины на крыло и стал расстегивать парашют - высокий, худощавый, в выгоревшей добела гимнастерке, теперь темной на спине и под мышками. Он спрыгнул на землю, подошел ко мне, сняв с головы шлемофон, достал из кармана сложенную пополам пилотку. Она лишь слегка прикрыла его пышные черные волосы.
      Мы пошли к командиру. Подполковник Дерябин стоял около радиостанции. Я только собрался докладывать, как он опередил меня вопросом:
      - Что, Павлов, интересного видел?
      - Посмотрел, товарищ подполковник, знакомые места: горные склоны, ущелья. Не заметил никакого движения. И в Прешове, и в Кошице на улицах ни души! Незаметно никакого движения и на железных дорогах. А вот здесь, Павлов приподнял планшет и показал пальцем на карте, - по этой шоссейке, что тянется по ущелью на север, обнаружил колонну автомашин. Решил снизиться, глянуть, что фашисты везут, и снять их на пленку. Не тут-то было! Под такой зенитный огонь попал - стена разрывов передо мной встала. И главное, отвернуть некуда! Слева - гора, справа - гора. Чудом проскочил сквозь огонь. Правое крыло в двух местах осколками продырявили...
      - Молодец, Павлов! - сказал командир и положил ему руку на плечо, что означало высшее одобрение. - Освободим от врага Прешов, назначим тебя комендантом этого города.
      Потом мы так и звали Павлова: "Комендант Прешова".
      * * *
      Через несколько дней ко мне подошел инженер эскадрильи Смагин.
      - Товарищ командир! На самолете Павлова мотор ресурс выработал, озабоченно доложил он. - Надо сегодня ночку поработать и заменить.
      - Я не возражаю, если надо, - ответил я.
      Инженер с тремя механиками, подсвечивая себе лампочкой, действительно работали всю ночь и к утру закончили. Заправили машину бензином, маслом, охлаждающей водой. Я встретил Смагина на стоянке. Он шел на завтрак бледный, с ввалившимися глазами, но вид у него был довольный.
      - Все в порядке, командир! Заменили мотор. Осталось опробовать.
      - Ну и молодцы! - от души похвалил я. - Главное сделано. Теперь идите отдохните часик-другой. Потом придете, прогазуете на земле, а Павлов облетает машину.
      Только расстались со Смагиным, уже не помню, куда я шел, как вдруг слышу: на стоянке эскадрильи запустили мотор. Не знаю почему, но у меня тревожно екнуло сердце. Я повернулся на звук. Мотор работал как раз на той машине, на которой заменили двигатель. "Ну и Смагин! - подумал я. - Пока не доведет дело до конца, не успокоится..." И в этот момент на окраине аэродрома раздался оглушительный взрыв. Я подбежал к самолету. Издали увидел в кабине Павлова. Скрестив руки над головой, дал ему сигнал: "Выключи мотор!" Но Павлов смотрел на приборы и не видел меня. На стоянке раздался еще взрыв. Я упал на землю. Осколки со свистом разлетелись во все стороны.
      Поднявшись, я посмотрел на самолет. Голова Павлова, беспомощно свесившись, касалась борта. Мотор работал на полных оборотах. Самолет, трепеща крыльями, рвался с колодок. Не дай бог сорвется - погубит другие машины!
      Выручил Смагин. Отбрасываемый мощной струей воздуха, он, наклонившись вперед, подкрался к кабине и выключил мотор.
      Собрался народ. На голове Павлова с левой стороны был виден рассеченный осколком шлемофон. Во всю длину фюзеляжа тянулся окровавленный след, будто кто огромной кистью мазнул красным. Подъехала санитарная машина. Из нее вышел врач полка Смирнов и, вскочив на крыло, пощупал у Павлова пульс. Летчик был жив. Его быстро перевязали, положили в машину. Вместе с раненым поехали я и летчики его звена Столяров, Нефедов и Татанишвили.
      Госпиталь стоял на окраине города. Он размещался в большом, с колоннами, сером здании. На скамейках, на опавших листьях под деревьями сидели выздоравливающие. Подходили машины. Санитары и медсестры вытаскивали из них тяжелораненых.
      Ко мне, тяжело опираясь на костыли, подошел немолодой старшина:
      - Товарищ капитан! У вас не найдется закурить?
      Подавая ему папиросы, я спросил:
      - Где тебя, браток, ранило?
      - Да где ж, на Дуклинском перевале. - Он похлопал по ноге и с горечью сказал: - Видно, отвоевался. И что обидно, метров сто до вершины не дошел. Мина прямо рядом взорвалась. Лейтенанта, молоденького паренька, наповал, а мне вот в ногу...
      Майор Смирнов и я пошли искать начмеда госпиталя. Мы вошли в длинное кирпичное помещение. На нас пахнуло тяжелым запахом лекарств и крови. Мимо нас по коридору пробегала молоденькая медсестра.
      - Сестричка! - позвал Смирнов. - Скажите, пожалуйста, где нам найти начмеда?
      Она наморщила лоб, потерла переносицу:
      - Подождите, где я его видела? Да кажется, в тридцатой палате.
      - Может, попросите его сюда? Он мне очень нужен. Девушка кивнула в знак согласия и убежала. Вскоре к нам подошел пожилой полковник. Выслушав Смирнова, он молча подвел нас к раздевалке и сказал пожилой женщине, стоявшей за деревянным барьерчиком:
      - Татьяна Ивановна, дайте этим товарищам халаты. - И повернулся к нам: - Сейчас пройдем к операционной.
      Он оставил нас в коридоре, а сам вошел в операционную. Через некоторое время вместе с полковником оттуда вышел высокий рыжеволосый врач. На его халате виднелись свежие пятна крови. Он вопросительно посмотрел на нас.
      - Доктор! - быстро подошел к нему Смирнов. - Мы привезли летчика. Он ранен осколком в голову, лежит без сознания. Может, окажете ему побыстрее помощь?
      Врач устало посмотрел на нас, потом в окно, наконец сказал:
      - Несите. Посмотрю. - И крикнул в приоткрытую дверь операционной: Давайте следующего!
      Вытерев пот с лица, он пошатываясь пошел в операционную.
      Мы вернулись к машине. Носилки, на которых лежал Павлов, летчики поставили в тень под старым раскидистым кленом. Его багряные листья пылали на солнце, будто напоенные кровью. Мне было неприятно смотреть, как эти листья, срываясь с дерева, падали на землю, на гимнастерку Павлова.
      Медсестра сидела возле раненого, держа его за руку, плакала. Тут же с угрюмыми лицами стояли летчики. Ветер шевелил кудрявые волосы Павлова. Лицо его было спокойным, верхняя припухшая губа по-детски приподнята, в уголках рта застыла еле заметная улыбка. Вдруг сестра перевела взгляд на Смирнова и сквозь слезы сказала:
      - У Алеши пульс пропал!
      Смирнов быстро нагнулся над ним, приложил ухо к груди: сердце уже не прослушивалось... Он положил пальцы на веки умершего и прикрыл глаза. Встал, тяжело, со всхлипом вздохнул. Мы сняли фуражки...
      ...В тот день мы летали, как никогда, много. Уставшие до чертиков, пошли на ужин. Столовая находилась на окраине аэродрома, за небольшой речкой, в приземистом кирпичном здании. Ожидая друг друга, мы остановились на мосту. Ехавшая мимо легковушка вдруг остановилась. Из нее вышел командующий воздушной армией генерал Красовский, высокий, с черными густыми усами. Дружно отдали командующему честь. К нему подошли командир и комиссар. Дерябин доложил Красовскому обстановку.
      - Ну как, беспокоят фашисты?
      - Да, товарищ генерал! При обстреле, два дня назад, командира звена Павлова убило. Вон на том бугорке похоронили. И два самолета вышли из строя.
      - Да, брат, война есть война, - нахмурился командующий. - Значит, крепко беспокоят?
      - Особенно когда над аэродромом появляются Ли-2. Даже приходится запрещать посадку.
      В это время на аэродроме остановились три автомашины с чехами. Они спрыгивали на землю, стаскивали ящики с боеприпасами.
      - Видите, товарищ генерал, - кивнул Дерябин, - войска все прибывают, хорошо еще, выручает вот эта рощица.
      - Да, я и приехал разобраться на месте, что у вас тут делается. Дело, конечно, невеселое, но операция, которая сейчас проводится, имеет важное значение, товарищи! За Дуклинским перевалом, в Словакии, на борьбу с гитлеровцами поднялся почти весь народ. А силенок, оружия у братьев-славян маловато. Да по сути дела, самой армии пока нет, только партизаны действуют. Наш долг помочь словацким партизанам. Поэтому придется какое-то время потерпеть.
      Садясь в машину, командующий сказал:
      - Я постараюсь сделать все, чтобы вражеские орудия были уничтожены.
      Он уехал, а мы направились в столовую. Едва мы подошли к ней, как на том месте, где мы встретились с командующим, раздался громовой взрыв. Мороз по коже прошел от мысли, что с нами было бы, задержись мы у моста хотя бы на пару минут.
      На следующий день перед нами и летчиками-штурмовиками была поставлена задача: найти и уничтожить вражескую батарею.
      На розыски дальнобойных орудий гитлеровцев послали лучшего разведчика нашего авиакорпуса капитана Муртазаева. Три раза поднимался он в воздух. Наконец его зоркие, словно у степного беркута, глаза обнаружили батарею: на склоне горы он засек вспышку. Решив окончательно убедиться в том, что он не ошибся, Муртазаев установил прямую радиосвязь с аэродромом. Заметит огонь передает: "Есть выстрел!" А секунд через сорок получает ответ: "У нас взрыв!" Сомнений не было: это она, вражеская батарея, так много нам досаждавшая.
      Муртазаеву на другой день и приказали уничтожить батарею. Я получил задание своей шестеркой сопровождать его.
      Едва сел в кабину самолета, как в наушниках услышал певучий голос:
      - Денисов? Я - Муртазаев! Салам алейкум, дорогой! Как слышишь меня? Иду к вам!
      Я уже увидел на горизонте восьмерку "илов" и передал ему:
      - Отлично слышу, Урумбай. Желаю тебе не промахнуться!
      Шестерка "яков" взлетела в воздух, пристроилась к штурмовикам, и мы вместе пошли на юг. Впереди, окутанная шапкой облаков, виднелась гора Герлах. Внизу проплывала земля с узкими полосками пашен. По дорогам в сторону Дуклинского перевала густо пылили машины, танки, самоходки...
      У цели нас встретили огнем вражеские зенитки. Группа Муртазаева, снижаясь, пошла в атаку. С крыльев "летающих танков" в сторону врага сверкнули голубые трассы пушечных очередей. Словно хвостатые кометы, вперед метнулись реактивные снаряды. А когда "илы" подошли к подножию хребта, вниз посыпались бомбы.
      Вдруг в наушниках послышался чей-то обеспокоенный голос:
      - Внимание! В воздухе "мессершмитты"!
      Вверху я увидел шестерку вражеских истребителей. Скомандовал:
      - Рябов! Займись верхней парой, а мы - остальными!
      "Мессершмитты" кинулись на штурмовиков. Мы четверкой пошли наперерез. Я издали пустил по ведущему фашисту очередь. Открыли огонь стрелки-радисты "илов". На зеленом фоне Дуклинского перевала засверкали разноцветные очереди.
      В воздухе закипела смертельная схватка. "Мессершмитты" беспрерывно атакуют штурмовиков, мы отбиваем их яростные наскоки. Наконец старшему лейтенанту Рябову удалось поджечь одного фашиста, и вдруг все разом "мессеры" отвалили в сторону.
      Теперь штурмовики работали спокойно. Став в круг, они снижались до бреющего полета и в упор расстреливали позицию дальнобойных орудий. Несколько самолетов сбросили на склон горы круглые шары с горючей смесью КС. Над батареей вспыхнуло мощное светло-желтое пламя.
      Минут двадцать работали штурмовики, и цель была уничтожена полностью. Израсходовав все боеприпасы, Муртазаев повернул свою восьмерку к дому.
      Приземлились мы благополучно. Я пошел к штабу. У командной радиостанции стояла крытая машина с решетчатыми окнами. В нее под охраной двух автоматчиков провели невысокого, щуплого человека в гражданской одежде. Сзади шел уполномоченный "Смерша" капитан Казанский. Он нес что-то похожее на чемодан в добротном кожаном чехле. Из "чемодана" высовывался металлический штырек.
      - Это что за тип? - спросил я у стоявшего рядом с машиной замначштаба.
      - Да, понимаешь, стукача поймали! Видишь, у Казанского его передатчик. Мерзавец! На допросе так и сказал: перебросили его сюда для срыва операции.
      - Где его взяли?
      - А вон в ангаре. Техник звена Коробиков пошел туда по нужде, наверху услышал шорох. Прислушался, а там кто-то возится. Забыл наш Ваня про свою нужду - и бегом к штабу! Доложил Казанскому. Тот взял людей, ангар окружили. Он бежать, отстреливаться стал. Только далеко не убежал. Когда вели этого выродка к машине, Федосеев, ты его знаешь, бывший механик Алеши Павлова, бросился на него с гаечным ключом: сейчас, кричит, я тебе за своего командира голову размозжу! Еле оттащили его ребята.
      С тех пор обстрел аэродрома прекратился, и он буквально ожил. Из своего лесочка вышли чехи. Под вечер в небе раздался гул моторов. Это шли Ли-2. Они появились над аэродромом и стали спокойно заходить на посадку. Летчики поставили трапы к дверям, и чехи стали дружно грузить в самолеты ящики с боеприпасами, оружие. Наконец и сами забрались внутрь.
      Натужно ревели моторы самолетов на взлете: так тяжело нагрузились.
      Воздушный мост снова действовал бесперебойно. Советская Армия спешила на помощь партизанам Словакии.
      Смекалка помогла
      Рано утром машина с летчиками приехала на аэродром. Я вылез из кабины и вместе с летчиками направился на свою стоянку. Инженер эскадрильи доложил:
      - Товарищ командир, девять самолетов к боевым вылетам готовы! На одной машине меняют бензобак. Через час будет готова.
      - Хорошо, Виноградов! - сказал я, протягивая ему руку.
      Вскоре я получил задание сопровождать за Днепр пару самолетов-разведчиков Ил-2.
      С аэродрома вырулили два штурмовика и пошли на взлет. Им было дано задание пройти над линией фронта и сфотографировать ее. Ведущим был опытный разведчик лейтенант Чеченашвили. Затем поднялась в небо моя четверка истребителей. Чеченашвили, увидев наши самолеты, нараспев передал по радио:
      - Денисов! Я - Чеченашвили. Привет, дорогой! Прошу тебя, держись к нам поближе. Когда вы рядом, спокойней себя чувствуешь.
      - Понял, Отар! В обиду не дадим. - И группа взяла курс к линии фронта.
      День был сумрачный. Синяя дождливая облачность висела в два слоя. В такой обстановке гляди да гляди. Гитлеровцы любят в облаках прятаться. Выскочит пара хищников словно из-за угла, дадут очередь и снова в облака поджидать очередную жертву.
      На высоте полторы тысячи метров "илы" подошли к Александрии. Дойдя до Пятихатки, повернули влево на восток, в сторону Днепродзержинска, фотографируя позиции врага. В небе никого не видно. Но я, словно предчувствуя противника, с опаской посматривал на эти синие, тревожные облака.
      Из района Павлыша по нашим разведчикам ударила немецкая зенитка. На фиолетовом фоне дождевых облаков ярко блеснули длинные шнуры огня. Впереди "илов" повисло три черных разрыва. Штурмовики сделали зигзагообразный маневр, отвернули немного в сторону, пошли вдоль линии фронта, все опять стало спокойно. Но мне такая обстановка была знакома, и я предупредил по радио:
      - Внимание, группа. Усилить наблюдение за воздухом. На нас, видимо, кого-то наводят! - И точно. Посмотрев вправо, я увидел, как на пару лейтенанта Одинокова почти отвесно, из облаков пикировали два "мессершмитта". - Одиноков, - выкрикнул я, - вас атакуют сзади!
      Одиноков и его напарник сразу развернулись влево, но передний фашист все же догнал ведомого Одинокова младшего лейтенанта Сереброва, только что прибывшего из училища, и успел дать очередь. Серебров метнулся в сторону. "Мессершмитт", показав нам живот, попал мне в прицел. Метров с семидесяти я дал очередь. "Мессер" отвернул вправо на запад. Пройдя километров пять, сильно задымил и пошел вниз.
      В этот момент послышался тревожный голос Сереброва:
      - Денисов! У меня что-то с самолетом. Его словно кто бьет по хвосту и все время на нос тянет.
      - Спокойно, Петя! - подбодрил я его. - Не горишь, запаха дыма не чувствуешь?
      - Нет! - ответил он.
      - Ну хорошо, я сейчас подойду, посмотрю.
      Взглянув на машину, я увидел на фюзеляже три большие пробоины. В одном месте была содрана обшивка. Подумал: "Раз самолет летит, не буду портить Сереброву настроение". И сказал: