Вдруг Круглов наклонился к младшему лейтенанту Золотареву и стал разглядывать его лист. Золотарев встал.
      - А у тебя неплохая зрительная память, - одобрил майор работу летчика. - И река Псел течет туда, куда надо, и Ворскла... Только вот неточность... От Кременчуга вверх разве одна железная дорога идет?
      - Две, товарищ майор! Одна - на Полтаву, другая - на Ромны. Я не успел одну нарисовать.
      - Ну-ну, продолжай, - сказал Круглов и повернулся к другому летчику, Харламову. Тот сидел, задумчиво грызя кончик карандаша. - А у тебя, Харламов, как дела?
      Летчик смутился и густо покраснел. На его листе в центре был нарисован кружок, обозначавший наш аэродром, и несколько железных дорог. Поперек листа синим карандашом проведена жирная линия.
      - Это что у тебя, Днепр?
      Харламов молча кивнул головой.
      - Хм... А течет он у тебя, кажется, не туда. На этом участке он течет с северо-запада на юго-восток. Вспомни-ка... А узловая станция Смела, разве она на левом, берегу Днепра? Подумай, Харламов!
      Парень склонил голову над листом. Круглов помолчал немного, потом заговорил, обращаясь ко всем молодым летчикам:
      - Слабое знание района, товарищи, страшная штука. У нас на Курской дуге был такой случай... Во время воздушного боя фашисты откололи от группы одного летчика, такого же молодого, как и вы, фамилию называть не буду. Откололи и давай гонять! С большим трудом ускользнул он от них. Район боевых действий этот летчик знал слабовато и где находился - не представлял. Над нашей ли территорией, над вражеской? Растерялся летчик. Кружится над одним и тем же местом, а уже бензин поджимает. Взял он тогда курс на восток и вскоре увидел аэродром. Обрадовался. Прошел над ним на бреющем полете и видит стоят "яки". С опаской сел, подрулил на край стоянки, выключил мотор. Подзывает к себе шагавшего мимо механика, тихонько спрашивает его: "Слушай, дружок, это чей аэродром?" Механик улыбается: "Товарищ капитан, вы что, шутите? Свой аэродром не узнали?" - "Ты, парень, мне мозги не крути!" - не верит летчик. "Да точно! Вы только зарулили на другую стоянку. Вон он, ваш механик Филатов, сюда бежит..." Вот, друзья мои, как бывает, - закончил комиссар, скупо усмехнувшись. - Поразмыслите над этой историей, чтоб самим в подобную не попасть... Ну, не буду больше мешать. Занимайтесь своими делами. А ты, Денисов, проводи меня.
      Мы вышли из землянки. Круглов жадно глотнул морозного воздуха и зашагал по тропинке.
      - Вот что, Денисов, - говорил он на ходу. - Обрати внимание на Харламова. Не пускай его в воздух до тех пор, пока с закрытыми глазами рисовать не научится.
      - Я и сам вижу: рановато. Шесть человек их прибыло. Так остальные ребята на лету все хватают, а Харламову приходится по нескольку раз объяснять. Так-то он неплохой парень, но...
      - Денисов, - прервал меня Круппов. - Помнишь, ты вчера рассказывал о Гале Конончук?
      - Да, товарищ майор. Она родом из этих мест, из Лысянки. Отец - офицер. С самого начала войны на фронте. В оккупации остались ее мать и две сестренки. Очень переживает за них. Ждет не дождется, когда освободят ее село. Просила меня походатайствовать перед командиром, чтобы ее тогда хоть на денек отпустили - узнать, что там с ними.
      - Ну хорошо, - сказал Круглов. - Давай зайдем к ней.
      Мы подошли к красному кирпичному дому с разбитой крышей, стоявшему на окраине аэродрома. Я постучал в дверь. Послышался звонкий девичий голос:
      - Входите!
      Я открыл дверь, пропустил вперед Круглова.
      Увидев нас, девушки растерялись. Они, видимо, не ожидали прихода мужчин и быстро спрятались за ширму, сделанную из простыней. Остались только Галя Конончук и Наташа Макарова. Наташа была в цветастом ситцевом халатике, с обвязанной полотенцем только что вымытой головой. Она что-то стирала в небольшом оцинкованном тазике и, увидев нас, мигом задвинула его за печку.
      На Гале была голубая кофточка, что так шла к ее пшеничным волосам. Она сидела у стола и пришивала к гимнастерке подворотничок. Глаза у нее были грустные, заплаканные.
      - Садитесь, пожалуйста, - Галя отложила шитье и пододвинула нам табуретки.
      Круглов, внимательно взглянув на девушку, спросил:
      - Конончук, что с вами? Что случилось?
      Галя опустила голову на грудь, заплакала. Круглов подошел к ней, положил руку на узкое плечо девушки, и та разрыдалась еще сильнее.
      - Успокойся, дочка... Ну, не надо так, Галя, - Круглов по-отечески ласково погладил ее по волосам. - Село твое еще занято врагом, там идут бои. Но как только его освободят, мы тебя отпустим.
      Мы простились, вышли на улицу и направились к столовой. Комиссар долго шагал молча, потом тяжело вздохнул:
      - У меня, Сергей, вот такая же дочь, как наша Галя. Война моих на Урал занесла. Дочь в институт собиралась, но не пошла. На заводе работает. И правильно сделала! На Урале сейчас так нужны рабочие руки. И Алешка уже стал большой. В седьмом классе учится... Что-то давно от них писем не было. Как они там? Хоть бы одним глазом взглянуть. Тяжело Иринке одной с ребятами...
      После ужина все летчики вышли из столовой. Снегопад прекратился. Стоял легкий морозец. Небо было густо усыпано звездами, среди них блестел яркий серпик месяца.
      - Это к хорошей погоде, - сказал Круглов, вместе со всеми глядя в небо. - Ну, товарищи, пора на отдых. Завтра предстоит большая работа.
      2
      Утром, как только я приехал на аэродром, командир полка вызвал меня к себе. За столом вместе с ним сидел и начальник штаба. Склонившись над картой, они тихо разговаривали. В углу на табурете сидел комиссар. Положив на колени свой планшет, он что-то быстро писал.
      Я громко доложил о своем прибытии. Командир кивнул нетерпеливо и подозвал жестом к столу.
      На карте, недалеко от красно-синей линии фронта, возле города Корсунь-Шевченковский, был нарисован небольшой синий кружок. Дерябин ткнул в него пальцем и сказал:
      - По последним данным, к этим окруженным фашистам с запада прорвались вражеские танки. Положение серьезное. До окруженных танкам осталось пройти километров шесть-семь. Сейчас по танкам пойдут работать штурмовики. Поведет их сам командир полка майор Терехин. Смотри за "илами" в оба, Денисов, да не забывай, что над танками патрулируют "мессершмитты". Хватает там и зениток. Словом, будь внимателен и осторожен.
      Пока Дерябин объяснял мне боевую задачу, Круглов, отложив планшет в сторону, поднялся с места и стал ходить по комнате. Затем он подошел к командиру полка и, положив руку ему на плечо, тихо сказал:
      - Иван Федорович, разреши, я пойду с Денисовым?
      Дерябин помолчал, о чем-то размышляя, потом пристально посмотрел Круглову в глаза и кивнул головой:
      - Хорошо, иди.
      Он знал, почему решил лететь Круглов. Задание было сложное, а на этот раз в эскадрилье шло много молодых летчиков. К тому же полк штурмовиков вел сам Терехин.
      Я обрадовался, что комиссар будет с нами: в трудную минуту Василий Федорович всегда подскажет, поможет делом.
      И вот я сижу в кабине, поглядывая время от времени на восток. Оттуда, с соседнего аэродрома, должны появиться штурмовики.
      Круглова, шагавшего к моей машине, увидел издалека. Он был в шлемофоне, а планшет держал пока в руках. Я открыл фонарь кабины.
      - Ну что, зеленую ракету на вылет ждешь? А прогулочка-то предстоит серьезная.
      - Нам не впервой, товарищ комиссар. - А как твои орлы?
      - Нормально! Чем сложнее задание, тем задора больше. Особенно у Просвирова. Уж очень ему хочется немца завалить. Однажды, мы за Днепром еще стояли, возвращаемся с задания, а его нет. Раз так случилось, потом еще... Я думал, товарищ комиссар, по невнимательности теряет нас. Проследил как-то. Оказывается, мой Просвиров набрал высоту километра три и ходит над линией фронта, фашистов подкарауливает. Подхожу к нему сбоку, а он посчитал, видно, меня за немца - и в атаку! Я ему говорю по радио: "Просвиров, что, своих не узнаешь? Я - Денисов!" Когда сели, пришлось долго растолковывать, что одного его немцы быстро подберут, как грача снимут...
      Круглов покачал головой:
      - И скольких уже поснимали. Ты за ним тоже посматривай, не ровен час...
      Над аэродромом, словно сгорбившись под тяжестью бомб, появились три восьмерки штурмовиков. Они шли в колонне, одна за одной. Взлетели и мы, пристроились к "горбатым". Впереди колонны шло звено Кудрявцева, сзади и чуть выше летела моя четверка, а над нами, переходя с одной стороны на другую, мчался комиссар со своим напарником.
      Осматривая воздушное пространство, я прошел над "илами". Из задних кабин штурмовиков торчали стволы крупнокалиберных пулеметов. Стрелки, подняв головы, приветливо махали нам руками.
      Еще издали на заснеженном пространстве под Корсунь-Шевченковским было видно огромное темное пятно. Это - зажатые в кольцо фашисты. Внизу чернели крохотные, казавшиеся отсюда, с высоты, безобидными коробочки "тигров".
      "Илы" подошли к цели. В наушниках послышалась команда майора Терехина: "Внимание, "горбатые"! За мной!" И его восьмерка стала снижаться. За ней вторая, третья... Гитлеровцы открыли по нашим штурмовикам огонь из зенитных орудий. Вокруг самолетов вспыхивали черные шары взрывов. Потом ударили крупнокалиберные пулеметы...
      По опыту я знал: раз ударили крупнокалиберные - жди "мессершмиттов". Они где-то рядом ходят, ждут сигнала. Только о "мессерах" подумал, а они уже тут как тут - восемь штук подходят с запада. По радио я передал своим летчикам: "Внимание! В воздухе группа "мессеров"!"
      Передняя четверка фашистов решительно пошла в атаку на "горбатых". Судя по умелому маневру, это были опытные летчики. Я передал командиру звена Кудрявцеву: "Сто седьмой, не отходи от "илов"! Атакую переднюю четверку. Ты отсекаешь вторую, если пойдет в атаку".
      Круглов пока в бой не вступает, сверху наблюдает за обстановкой. Иду наперерез фашистам. Мой ведомый Водолазов прикрывает меня сзади. Немцы, конечно, видят нас, но не отворачивают, упорно идут на штурмовиков.
      Вот бросилась к "илам" вторая четверка противника. На нее, выполняя мой приказ, пошло звено Кудрявцева. Я уже достал "мессеров", держу ведущего в прицеле. В это время слева подошла еще пара "тощих" и стала заходить ко мне в хвост. Преследую немцев, а сам то и дело оглядываюсь назад: или меня сейчас снимут, или ведомого! И вдруг слышу спокойный голос Круглова: "Денисов, продолжай преследование. Я отобью атаку, мне сподручней". И он свалился на эту пару сверху. По одному сразу влепил мощную очередь, и "мессершмитт" задымил. Дал очередь и я по ведущему первой четверки, за которым все это время гнался. Он шарахнулся вправо, нырнул под меня...
      Штурмовики сбросили бомбы и растянулись, набирая высоту, для второго захода. Я находился над ними, никуда не отвлекаясь. Звено Кудрявцева вело над Звенигородкой бой со второй четверкой "мессеров", которая рвалась к группе майора Терехина. На помощь к нему пошел Круглов. В наушниках то и дело слышались выкрики наших летчиков:
      - Лешка, "мессер" в хвосте!
      - Ваня, ты где там? Прикрой!..
      И тут раздался торжествующий голос Перфилова, я узнал его сразу:
      - Что, завоеватель, обеспечил себе жизненное пространство? Туда тебе и дорога!
      - Кудрявцев! - раздался чей-то натужный голос. - Вон того, разрисованного, с червовым тузом, догнать надо! Не упусти, ишь вымазался, пугать вздумал!
      Я еще раз посмотрел вверх и увидел самолет, штопором снижавшийся к земле. За ним, выписывая спираль, тянулся след дыма. С тревогой подумал: "Неужели наш?!" И тут же запросил по радио:
      - Круглов! Как дела, наши все целы?
      - Пока нормально, - ответил комиссар. - Еще одного фашиста сняли.
      В наушниках раздался тревожный голос молодого летчика Сербина:
      - Денисов! У меня бензин из правого крыла хлещет!
      - Сербин! - опередил меня Круглов. - Это я, Круглов. Рядом с тобой иду. Сейчас гляну, что у тебя там...
      Через минуту комиссар успокаивающе пробасил:
      - Сербин! Струи бензина не заметил. Видно, горючим размягчило предохраняющую резину на баке, она и затянула пробоину. Когда сюда шли, ты видел аэродром, где стояли наши "лавочкины"?
      - Да, у лесочка...
      - Точно. Вот у них в крайнем случае и сядешь. Тем временем воздушный бой закончился. Атаки "мессершмиттов" были отбиты. Когда повернули домой, рядом со мной оказалась машина комиссара. Я взглянул на его "як" и ахнул: на крыльях, на фюзеляже рваные осколочные дыры, пулевые пробоины... Было хорошо видно, с каким трудом Василий Федорович удерживает самолет в воздухе. Я подумал: "Вот человек! Сам еле висит на простреленных крыльях, а еще подбадривает и меня и Сербина..."
      - Денисов! - услышал я напряженный голос летчика Тимофеева. - Тут Ил-2 лейтенанта Карпова подбили. Отстает от группы. Что делать?
      Я немедленно подвернул к штурмовику, летевшему сзади всех, запросил:
      - Карпов! Как, тянешь еще или невтерпеж? Учти, под нами фашисты.
      - Тяну, тяну! - ответил Карпов. - Мотор, правда, стреляет, но буду идти, пока винт крутится!
      - Ну и молодец! Тимофеев, проследи за ним, далеко не уходи.
      Мы прошли над окруженной вражеской группировкой. Штурмовики, догоняя своего ведущего, тоже шли домой. Я ходил над ними. Майор Круглов со своим напарником все так же летел неподалеку от меня. Я с тревогой посматривал по сторонам. Меня беспокоила та первая четверка "мессеров", атаку которой я сорвал. Куда она подевалась? Эта мысль не давала покоя. Не могли фашисты простить нам этого. Я был уверен: далеко они не ушли, рыщут где-то рядом, ждут удобного момента для атаки. Обнаружить их вовремя очень трудно: вражеские истребители окрашены в белый цвет и если идут внизу, то сливаются со снегом, а если наверху, то заметить их мешает яркое солнце.
      И вдруг снизу крутой "горкой" на большой скорости вынырнули три "мессершмитта"! Передний словно учуял, что Круглов подбит, и мгновенно пристроился к нему в хвост.
      - Василий Федорович, у вас в хвосте "мессер"! - закричал я.
      Круглов рванулся влево. Я пошел фашисту наперехват, но тот опередил меня на какие-то доли секунды и дал очередь. Самолет комиссара задымил. Я передал своему заместителю:
      - Рябов! Иди с "илами" домой. Круглова подбили, я посмотрю за ним.
      Подхожу к Круглову поближе. За его "яком" тянется черный след.
      - Василий Федорович, горишь! Прыгай!..
      Для того чтобы покинуть самолет, надо сначала сбавить скорость. Круглов убрал газ и резко пошел вверх. Затем его объятая пламенем машина легла на спину и от нее отделился черный комочек.
      Выпрыгнул наш комиссар примерно в трех километрах от окруженных фашистов. Ветер, на беду, был восточный, и парашют сносило в сторону врага. Круглов, конечно, понимал, чем ему это грозит, и что было сил тянул за стропы, стараясь подскользнуть ближе к своим. Временами ему это удавалось, однако новый порыв ветра сводил на нет все его усилия. Забыв, что он не слышит уже меня, я отчаянно кричал:
      - Василий Федорович, миленький, ну, еще, еще немножко!..
      Пришла вдруг сумасшедшая мысль: а что, если подцепить парашют крылом моего истребителя и подтащить к своим?!
      Я сделал еще один круг, пройдя над тем местом, куда снижался Круглов, но ничего не заметил. Комиссар уже приземлился. Куда он сел, к своим или в стан врага, понять было трудно.
      Потом я взглянул на бензомер, и мурашки поползли по коже: стрелка покачивалась возле нуля! Мелькнуло: "Неужели не дотяну? Неужели и мне придется садиться у фашистов?.."
      Лечу, а сам приглядываю по пути площадку поровнее, вдруг да на самом деле вынужденная посадка будет. И все же до своего аэродрома дотянул. Только над полем затарахтел мотор "яка": бензин кончался. Высота была две тысячи метров. Я срезал круг, перед самой землей выпустил шасси и тяжело плюхнулся поперек аэродрома. Вздымая снежные вихри, самолет запрыгал на неровностях и, врезавшись в большой сугроб, остановился.
      До последней минуты я действовал уверенно и спокойно, но, когда машина замерла, у меня сдали нервы. Не сразу заметил, что по лицу текут слезы.
      Подъехала санитарная машина. На крыло моего "яка" вскочил полковой врач. Глянув на меня, с беспокойством спросил:
      - Что с тобой, Денисов? Ты не ранен?
      - Нет, доктор, не ранен, - выдавил я и, когда спазма отпустила горло, с тоской сказал: - Нашего комиссара сбили...
      Я снял парашют, спрыгнул на землю и через силу глянул на капонир, где совсем недавно стоял самолет Круглова. Там теперь стояли механик, моторист и оружейник, которые обслуживали его машину. Они выжидательно смотрели в мою сторону, но я не мог сейчас подойти к ним, рассказать о случившейся беде так было тяжело на сердце.
      На санитарной машине я подъехал к штабной землянке. У входа, с нетерпением поджидая меня, стояли командир полка и начальник штаба. Я коротко рассказал, как был сбит комиссар. Дерябин побледнел, низко опустил голову. Справляясь с минутной слабостью, поиграл тугими желваками.
      - Уж лучше смерть, чем плен, - сказал он глухо и, по-стариковски сгорбившись, шагнул через порог землянки.
      В полку тяжело переживали эту потерю. Вечером в столовой все разговоры были только о Круглове. Командир второй эскадрильи Антонов сказал:
      - Не дай бог приземлился у них. Окруженные фашисты до того озверели на допросе душу вырывать будут...
      - Да может, еще вернется! - ненатурально бодрым голосом сказал капитан Чернобаев. - На войне каких чудес не бывает. Помните, как над Белгородом Лешку Тараканова сбили? Думали - все, пропал парень. Если не погиб, то попал в лапы к немцам. А он на третий день является, живой и невредимый!
      ...Утром я не узнал Дерябина: лицо потемнело, глаза ввалились - будто на десяток лет постарел человек. Начальник штаба потом рассказывал, как убивался Иван Федорович по своему боевому другу. Зашел к нему в землянку, а Дерябин ходит из угла в угол, места себе найти не может.
      - Что, Иван Федорович, - с беспокойством спросил начальник штаба, нездоровится?
      Дерябин горько вздохнул:
      - Понимаешь, Александр Васильевич, всю ночь не спал, кошмары замучили. Вчера весь вечер о нем говорили, и ночью он мне снился. То будто слышу его голос, вроде зовет меня, то знакомое покашливание чудится и даже шаги. Проснусь, взгляну на койку - стоит рядом, у стены, пустая... На стеке сиротливо висит его шинель...
      - Прилег бы, Иван Федорович, отдохнул немного. Так же нельзя...
      - Да какой тут сон! - махнул рукой Дерябин. - Ведь он, Вася, мне чем дорог был... Сколько мы с ним хватили лиха! Встретились в начале тридцатых на Магнитке, вместе рыли котлован под фундамент доменной печи. По комсомольскому призыву опять вместе пошли в летное училище. Крылом к крылу бились над Хасаном против японцев. В тридцать девятом сражались с самураями в Монголии, на Халхин-Голе. Михаил Иванович Калинин даже ордена нам в один и тот же день вручал! И до чего жизнерадостный, рассудительный был человек, какая умница... Легко мне с ним было, сам видел, Александр Васильевич. Эх, будто чувствовало мое сердце эту беду, так не хотелось мне пускать его в этот раз. Но, видно, судьба у Васи такая. Будем теперь ждать, авось да...
      Дерябин снова тяжело вздохнул и в который раз полез в карман за папиросами.
      3
      Считанные дни оставались до разгрома фашистов под Корсунью. Нам, летчикам, сверху было хорошо видно, как все меньше, все уже и уже становилось кольцо окружения. Гитлеровцы поняли, что им отсюда вряд ли удастся выбраться, поэтому принялись вывозить своих генералов, награбленное добро и наиболее ценные документы самолетами.
      Однажды, возвращаясь со своим напарником из разведки, я заметил слева от нас немецкий пассажирский самолет Ю-52. Набирая высоту, "юнкерс" тяжело плыл в воздухе. Фашист густо коптил серое небо своими тремя моторами.
      Мы сближались с вражеской машиной, которая, как ни странно, шла безо всякого прикрытия. Вот видно ее большое, словно провисшее от тяжелого груза брюхо. На фюзеляже чернеет жирный аляповатый крест. Вообще-то разведчикам запрещалось ввязываться в воздушный бой, но как мы могли упустить такую "птичку" - слишком важна была у "юнкерса" начинка!
      - Водолазов, ты заходи справа, а я - слева, - передал я по радио. Возьмем эту махину в клещи. Бьешь по правому мотору, понял? Я врежу по кабине.
      И, поймав кабину фашиста в прицел, я дал по ней длинную, как говорится, от души очередь из пулеметов и пушки. "Юнкерс" клюнул носом, пошел по пологой к земле и упал на поле вблизи какого-то села.
      - Ауфвидерзеен! - прозвучал в наушниках насмешливый голос моего ведомого.
      Возвратившись с задания, я бодро доложил командиру:
      - Товарищ подполковник, ваше задание выполнено! Участок железной дороги сфотографировал! - И скороговоркой, будто бы невзначай, добавил: - Над Корсунь-Шевченковским с ходу сбили самолет Ю-52.
      Командир стрельнул на меня глазами, помолчал, размышляя, а потом сказал:
      - По закону если, наказать вас должен. Но раз уж такая важная цель... Правильное решение: нельзя было упускать. Так, значит, удирают, сволочи. Чуют конец, крысы фашистские!
      На другой день утром прихожу в штабную землянку для получения очередного задания. Дерябин глянул на меня исподлобья. Лицо его было хмурым. Рядом с ним сидели начальник штаба, командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Антонов. Я вопросительно глянул на них, но ребята отвели глаза. Я понял: случилось что-то малоприятное для меня.
      Дерябин глазами указал на бумагу, лежавшую на столе, сказал тусклым голосом:
      - Прочти, Денисов, телефонограмму с передовой. Штурман дивизии Гончаров передал.
      Я взял телефонограмму, стал читать: "Майор Круглов обнаружен в фюзеляже немецкого пассажирского самолета "Юнкерс-52", сбитого 14 февраля в 13.30 нашими истребителями и упавшего на окраине села Лысянка".
      "Точно отмечено время, - машинально подумал я: до меня не сразу дошел смысл телефонограммы. - Это тот самый, что мы с Водолазовым вчера сбили..."
      И вдруг меня словно током ударило. Значит, фашисты на этом самолете вывозили Василия Федоровича в Германию? Значит, мы с Водолазовым виноваты в смерти комиссара?!
      В землянку осторожно вошел почтальон, подал командиру письмо. Все притихли. Дерябин взглянул на конверт, и брови его подскочили вверх. Он встал и с болью сказал:
      - От жены Круглова... Ну что я ей теперь напишу? - Он перевел взгляд на полкового врача: - Смирнов! Лети на У-2 с Тимофеевым, разберись во всем на месте. Надо привезти тело Круглова сюда.
      Я поднялся с места, твердо сказал:
      - Товарищ подполковник, разрешите вместо Тимофеева лететь мне. Я знаю то место, где упал "юнкерс".
      - Ну что ж, - тихо сказал Дерябин. - Я не против...
      Остерегаясь, как бы нас не подловили "мессеры", я летел, прижимая машину к земле, по лощинам и балкам.
      Подошли к селу Лысянка. Еще издали я увидел на снегу знакомые обломки сбитого мной фашистского стервятника. Сделал круг, выбрал площадку поровнее и сел недалеко от "юнкерса". К самолету подбежали солдаты и, дружно ухватившись за крылья, откатили его в небольшую ложбинку, укрыв от вражеских глаз.
      Меня и Смирнова провели в просторную землянку к командиру полка. За столом сидел молодой, лет сорока, полковник. Увидев нас, он поднялся, подошел - высокий, стройный, на висках ранняя седина. На новой гимнастерке, плотно облегавшей широкую грудь полковника, внушительно поблескивали орден Ленина, два ордена Красного Знамени. Смирнов, взяв под козырек, доложил:
      - Товарищ полковник, мы прибыли по поводу гибели майора Круглова, - и протянул наши документы.
      Просматривая их, полковник сказал:
      - Жаль, товарищи, вашего комиссара, очень жаль. Но война есть война, и мы не знаем, что ждет каждого из нас завтра или послезавтра...
      В это время в землянку вошел молодой подполковник в белом полушубке. Он представился нам:
      - Подполковник Никифоров, замполит полка. Вот это, товарищи, мы обнаружили в сбитом самолете в одном из портфелей среди бумаг фашистов, - и он протянул Смирнову партийный билет и удостоверение личности комиссара Круглова.
      Я взял из рук Смирнова партийный билет, раскрыл его. На меня весело смотрел юный комиссар с двумя кубиками в петлицах. Словно ножом по сердцу резанул этот взгляд, слезы вот-вот готовы были брызнуть из глаз. Я отвернулся...
      С командного пункта мы с Никифоровым направились к землянке, где находилась медчасть. Дорогой замполит рассказывал:
      - Иду я в тот день по траншее в одно из подразделений. Вдруг слышу стрельба в воздухе. Поднял голову и вижу: возле тяжелого, как колода, "юнкерса" наши истребители, словно два быстрокрылых стрижа, переходят с одной стороны на другую. Ударила длинная очередь, и фашист задымил, стал снижаться. Километра три удалось ему протянуть, мог бы сесть у своих, за линией фронта. Но высоты у него было мало. Грохнулся!
      Судя по рассказу подполковника, большой сигарообразный фюзеляж фашистской машины не выдержал резкого торможения, переломился посередине и как бы перескочил через крылья, оставив их сзади. К самолету побежали наши автоматчики. Никифоров подоспел одним из первых с небольшой группой бойцов. Тут в фюзеляже послышались одиночные выстрелы. Сержант и два автоматчика проникли в самолет и увидели такую картину: в салоне среди валявшихся на полу трупов стоял рослый офицер-эсэсовец с пистолетом в руке и добивал всех, кто еще подавал признаки жизни, чтобы никто из пассажиров "юнкерса" не попал к нам в плен. Он уже поднес пистолет и к своему виску, но тут был сбит с ног бойцами. Однако эсэсовец успел-таки нажать на спуск и ранил сержанта Антропова в ногу.
      Осматривая пристреленных своим же офицером фашистов, Никифоров увидел вдруг труп человека в советской форме. По голубым кантам на брюках он догадался, что это авиатор. На КП полка как раз находился офицер наведения штурман нашей дивизии Гончаров. Позвали его. Гончаров взглянул на тело летчика и, стаскивая с головы шапку, потрясенно сказал:
      - Это же... Это майор Круглов. Замполит нашего полка. Его сбили несколько дней назад. Хороший был мужик...
      Мы подошли к землянке медчасти. Возле нее на снегу среди тел погибших бойцов и командиров, только что доставленных сюда с передовой, лежало и тело комиссара, накрытое плащ-палаткой. Смирнов приподнял край, прикрывавший голову Круглова...
      Лицо Василия Федоровича, матовое, в черных синяках и потеках запекшейся крови, до сих пор стоит у меня в глазах. Я смотрел на его широкий с залысинами лоб с пулевой отметиной в центре, на крепко сжатые губы, крутой, заросший рыжеватой щетиной подбородок... Выражение лица комиссара было суровым. Казалось, он и сейчас, мертвый, думал о судьбе Родины, о своих боевых друзьях, у которых впереди еще немало испытаний, разделить которые с ними он уже не сможет.
      Летную меховую куртку, унты фашисты с Круглова сняли. Он был в одной гимнастерке, на ногах лишь носки. Ветер еще сильнее приподнял плащ-палатку, и я увидел на левой стороне гимнастерки темные кружочки от снятых орденов.
      Невольно мне представилась картина, разыгравшаяся в последнюю минуту в салоне немецкого самолета.
      Круглов, конечно, видел в иллюминаторы наши красноносые "яки". Возможно, разглядел даже номера и узнал, чьи это самолеты. Возможно, мысленно торопил меня: "Давай, Денисов, не упусти этих сволочей!"
      Он понимал, куда и зачем его везут. Уж лучше погибнуть от своих, чем кончить дни в гестаповских застенках.
      Я представляю, как гордо встал наш комиссар и торжествующим, полным ненависти взглядом окинул оцепеневших от ужаса гитлеровцев. Сжав кулаки, онемевшие от наручников, он громко крикнул:
      - Бей их, ребята! Круши! Я приказываю: огонь!..
      Как учили командиры
      Мы получили приказ перелетать на новый аэродром.
      Тихим майским утром в воздух поднялись первая и вторая эскадрильи. Минут через пятнадцать взлетели и мы и с набором высоты пошли на запад.
      За Днестром на зеленом лугу увидели крохотное посадочное Т. Рядом находилось большое молдавское село Казанешты. Сделав круг, мы парами стали заходить на посадку.
      Рулю я свой самолет на стоянку и вижу: из села к нам мчатся любопытные мальчишки. Мальчишки везде одинаковы и всюду первыми встречали нас.
      Вслед за ними осторожно и боязливо стали подходить взрослые. Молдаване были в овчинных жилетах и островерхих бараньих шапках, и почти все босиком. Они как на диковинку смотрели на нас и на самолеты. И вдруг с крыла стоявшей рядом с моей машины раздался звонкий, радостный возглас лейтенанта Беленко:
      - Буна деминяца!
      Молдаване, словно по команде, обернулись на голос, желавший им доброго утра на их родном языке. И тут же окружили, взяли в "плен" черноглазого цыгана, уроженца Бессарабии. К образовавшемуся кругу, осмелев, подошли другие селяне, и началась задушевная беседа.
      В полдень на аэродром приземлился последний "ил" из полка грозных штурмовиков. Нежно зеленевший луг, обезображенный канавками и вмятинами от колес, превратился в обыкновенный прифронтовой аэродром.
      Ко мне подошел инженер эскадрильи Смагин и доложил:
      - Товарищ капитан, десять машин к боевым вылетам готовы. На одной прокол колеса, сейчас сделаем ремонт.
      Я пошел к штабу. На стоянке длиной в километр, пряча колеса в густой траве, стояли наши истребители. На противоположной стороне - штурмовики. У штаба рядом с радиостанцией замерла серая от пыли легковушка. "Что за скорые гости?" - удивился я про себя.
      В землянке я их сразу увидел - молодого пехотного майора и пожилого солдата с Золотой Звездой на груди. Командир воскликнул:
      - О, Денисов! Хорошо, что пришел, хотел уж посылать за тобою... Подготовь У-2. Полетишь в тыл, в село Крикливец. Вот оно, в Винницкой области, - Дерябин ткнул пальцем в карту. - Доставишь на родину рядового Романа Смищука, Героя Советского Союза. Чтобы все было честь честью, с почетом. Ясно?
      Мы пошли с солдатом к самолету.
      Пока техник хлопотал у машины, готовя ее к полету, мы со Смищуком сидели на траве, сплошь усеянной желтыми головками одуванчиков, и беседовали. Вокруг нас, перелетая с цветка на цветок, жужжали пчелы. Было тихо. На небе - ни облачка.
      Смищук достал кисет, свернутый лист газеты, скрутил козью ножку.