1

Наш аэродром располагался у села Михайловка. Вдоль взлетной дорожки зеленела лесозащитная полоса. В ней мы прятали свои самолеты, и надо было хорошо присмотреться, чтобы увидеть между деревьями трехлопастный винт или пушку.

В тот день я получил задание сопровождать восьмерку штурмовиков. В десять часов утра четверку наших «яков» выкатили из-за деревьев на летное поле, хорошо прикатанное катками, и мы, надев парашюты, забрались в кабины.

Вокруг моей машины с ветошью в руках ходил техник Иван Захарович Петров. На крыле он вытер бензиновые потеки. Потом, присев на корточки, внимательно осмотрел шасси. После этого подошел к хвосту «яка», поскреб там что-то пальцем…

– Захарыч! – сказал я. – Да сядь ты, отдохни. Сейчас пойду на взлет, все опять в пыли будет.

– Отдыхать, командир, опосля будем, когда война кончится. А машина, словно человек, тоже ласку любит. Ты ее вовремя смажешь, подтянешь болтик, и она тебя в трудную минуту выручит. Бои-то какие идут! Раз пять на день вам подниматься приходится.

Я включил приемник и в наушниках услышал приятный басок:

– Денисов! Я – Пошивальников. Иду к вам!

Над аэродромом показалась восьмерка штурмовиков. С КП взлетела зеленая ракета. Мы запустили моторы, взлетели, и вся группа пошла к линии фронта.

Над селом Прохоровка висела шапка густого дыма. Казалось, вся земля горела. Там, внизу, шло гигантское танковое сражение. Штурмовикам была поставлена задача: нанести удар по танкам противника, спешившим к Прохоровке.

На подходе к цели мы попали под зенитный обстрел. Штурмовики резко снизились и ударили из пушек и пулеметов по сопровождавшей танки пехоте гитлеровцев. Подойдя еще ближе, «илы» сбросили бомбы и стали разворачиваться домой. В этот момент зенитный снаряд угодил в машину ведущего – капитана Пошивальникова. Дымивший «ил» тянул на свою территорию, но высоты было мало, и летчик посадил самолет на нейтральной полосе.

Мне было хорошо видно, как несколько фашистских танков, шедших в атаку, круто отвернули от боевого порядка и направились к машине Пошивальникова. Вероятно, враги намеревались взять в плен экипаж нашего штурмовика.

И тут от группы уходивших на свой аэродром «илов» отваливает один самолет и со снижением идет в сторону подбитого товарища.

«Неужели еще одного срезали?» – подумал я с тревогой и запросил по радио:

– Кто вышел из строя? Почему не идете на точку?

– Я – Гридинский! – раздался в наушниках спокойный голос. – Хочу глянуть, что с командиром. Может, помочь чем надо…

«Помочь». Вот чудак! Чем же теперь поможешь Пошивальникову? Тем не менее я со своим напарником пошел за Гридинским.

Вот штурмовик сделал небольшой круг над нейтралкой, выпустил шасси и… начал снижаться!

«Что он делает?! – мелькнула мысль. – Там же все окопами изрыто! Стоят сгоревшие танки, искореженные орудия… С ума, что ли, спятил этот Гридинский?»

Я прошел чуть выше самолета Гридинского, погрозил ему кулаком и передал по радио:

– Сашка! Брось это дело, иди домой! Себя не жалко – стрелка своего пожалей!

Но по упрямому наклону его головы понял: все равно сядет, ничем теперь не остановить. С тревогой наблюдал я за посадкой штурмовика.

Наконец «ил» приземлился и, резко подпрыгивая на неровностях, побежал по нейтральной полосе. Когда рассеялась пыль, рядом с машиной Пошивальникова я увидел самолет Гридинского. Не обращая внимания на рвавшиеся кругом снаряды, из кабины подбитой машины выскочили две крохотные фигурки: Степан Пошивальников и его стрелок-радист. Они быстро побежали к самолету Гридинского и мигом забрались в кабины. Тяжелый штурмовик пустил бурун пыли и, грузно переваливаясь с крыла на крыло, пошел на взлет.

Набирая высоту, Гридинский развернул машину на восток – в сторону своего аэродрома. Я и Водолазов ходили около него, охраняя от «мессершмиттов». В передней кабине штурмовика, сунув голову в фонарь, чтобы не сдуло воздушным потоком, буквально верхом на Гридинском сидел Степан Пошивальников. А из задней кабины рядом с пулеметом торчали кирзовые сапоги стрелка Пошивальникова. Это была картина!

– Как дела, Гридинский? – спросил я по радио.

– Пока терпимо, – ответил он и нашел силы пошутить: – Только вот землю хреново видно: «пассажир» мешает.

Мы проводили штурмовик до самого аэродрома. Не делая обычного в таких случаях круга, «ил» с прямой пошел на посадку…

2

В январе сорок четвертого наши войска под Корсунь-Шевченковским окружили крупную группировку врага. В «мешке» оказалось 65 тысяч гитлеровцев.

По данным разведки, на юго-западе за нашим двадцатикилометровым перешейком фашисты сосредоточили большое количество танков. Они хотели прорвать этот перешеек и вывести через него окруженных. Однако где находятся эти танки, наше командование не знало. На их розыск и послали Александра Гридинского.

…На той стороне аэродрома «илы» запустили моторы и порулили на взлетную.

– Денисов! – раздалось в наушниках. – Как слышишь меня? Я – Гридинский!

– Гридинский! Слышу нормально. Запускаю двигатель!

Штурмовики взлетели первыми, мы – за ними. Минут через десять впереди, прямо по курсу показалась темная масса окруженных войск врага. Левее белела чистая полоса снега. Это и был так называемый «коридор» или «перешеек», отделявший наши войска от фашистских.

Эфир безмолвствовал. В наушниках не было слышно даже привычного шороха. Во всем чувствовалась огромная напряженность. Многие наземные радиостанции были настроены на волну Гридинского. В этот момент и нашей пехоте, и артиллеристам было очень важно знать, где находится танковый таран врага. От Гридинского ждали ответа на два вопроса: где и сколько?

Наших разведчиков фашисты встретили плотным зенитным огнем. Страшно было смотреть, как огненные струи перекрещивались в небе, словно лучи прожекторов, и неотступно преследовали штурмовиков. Но Гридинский и его напарник, казалось, не замечали их. Они спокойно делали отвороты влево, вправо, прощупывая внимательным взглядом каждую балочку, каждый овраг или рощицу. Так они дошли до города Шполы. Не обнаружив танки и здесь, Гридинский повернул обратно. И вдруг по радио раздался его ликующий голос:

– «Изумруд»! Я – Гридинский. В районе села Лысянка, в лесу, вижу большое скопление танков!

Сразу включилась в работу мощная радиостанция командующего фронтом генерала Конева. Радист попросил повторить координаты и, поблагодарив разведчиков, передал им разрешение идти домой.

Навстречу нам, густо коптя небо моторами, одна за другой шли к обнаруженной цели девятки штурмовиков. Сверху парами ходили истребители. Я слышал по радио их переговоры друг с другом, узнавал голоса своих боевых друзей, летчиков второй эскадрильи.

После посадки по пути на КП я зашел на стоянку к штурмовикам. На крыле могучего «ила» сидел на парашюте Саша Гридинский. Лицо у него было красное и потное, будто он только что вышел из бани.

Саша слез с крыла, и мы стали осматривать его машину. На броне возле кабины пулями была исцарапана краска. На правом крыле зияло отверстие от зенитного снаряда. Гридинский присел, чтобы осмотреть «живот» самолета, на котором виднелись большие вмятины.

– Это мне над Лысянкой дали осколочным, – сказал Саша, проведя пальцами по одной из них.

– Да-а, здорово тебя отделали…

Гридинский ласково похлопал ладонью по крепкой броне «ила», сказал:

– Выдержал мой «горбатый». Спасибо и конструктору Ильюшину, и рабочим, которые его делали. Мировая машина!

3

В апреле наш авиакорпус перелетел в Молдавию. На наш аэродром приземлился и полк штурмовиков. Как правило, мы базировались вместе с «илами», охраняя их от налетов вражеских истребителей. Это сближало нас, и земная, если так можно выразиться, дружба помогала нам и в воздушных боях.

Нас, летчиков, разместили по домам в ближайшем селе. Мы с Гридинским оказались соседями. Жил он в хате старого молдаванина Иона. Это был высокий, еще крепкий старик. Черная баранья шапка, пышные вислые усы, плотная фигура – все в нем напоминало мне гоголевского Тараса Бульбу.

В то утро я зашел за Гридинским, чтобы вместе идти на аэродром. Саша еще спал. Дядя Ион осторожно вошел в его комнату, тряхнул Сашу за плечо и ласково произнес:

– Сынку! Буна деминяца, доброе утро! Вставай, пора германа бить.

Вздрогнув, Гридинский вскочил с койки и, бормоча что-то спросонья, нырнул под кровать, схватил сапоги и начал натягивать их на босые ноги. Старик, скрестив руки, улыбался. Наконец, окончательно проснувшись, Саша стал умываться. Дядя Ион пошел запрягать быков.

Гридинский выпил на завтрак кружку парного молока, которым хозяйка угощала его каждое утро, мы вышли во двор и поехали на аэродром на подводе дяди Иона. Старик возил с речки песок, помогая нашим солдатам выравнивать летное поле, и нам было по пути. Когда мы вброд переезжали небольшую речушку, быки остановились на перекате и потянулись к журчавшей воде. Дядя Ион сидел молча, ожидая, пока они напьются, о чем-то думал. Потом перевел взгляд на своего квартиранта, сказал:

– Сынку, я все хотел спросить тебя… Ты – командир, ахвицер?

– Командир, – ответил Гридинский. – Командир эскадрильи, дядя Ион.

– Это что за чин? В старое время такого не было.

– Тогда, дядя Ион, и авиации не было. Если брать мою должность по-пехотному, то я – командир батальона как бы, понятно?

У старика от удивления подскочили брови:

– Да-а! Интересно… А ведете вы себя с солдатами просто, обыкновенно. Да я, бывало, когда служил в царской армии, перед его высокоблагородием батальонным за километр во фрунт вытягивался, взглянуть на него не смел.

– Такое было время, дядя Ион, – усмехнулся Гридинский. – А мы родились при Советской власти. Я – в крестьянской семье, а вот Сережа, мой друг, – в семье рабочего…

Старик покряхтел, словно не решаясь задать какой-то очень важный для него вопрос, но все же не выдержал, спросил:

– Сынку! А может, ты и… коммунист?

– Да, член партии, – спокойно ответил Гридинский.

Дядя Ион слегка отшатнулся назад:

– У тебя что ж, папир или мандат какой есть, что ты коммунист?

– А как же! Есть и партийный билет, дядя Ион. Сейчас покажу… – И Гридинский полез в карман гимнастерки.

– И подержать его можно? – с необычной робостью поинтересовался старик.

Помедлив секунду, Гридинский протянул ему билет. Грубыми, слегка вздрагивавшими пальцами дядя Ион взял книжицу и, отведя подальше руку и прищурившись, стал по складам читать:

– «Все-со-юзная… Ком-муни-стическая пар-тия боль-ше-ви-ков…»

Он долго еще молча шевелил губами, потом задумчиво произнес:

– Да-а… Значит, правда. Коммунист…

Он помолчал, о чем-то размышляя. Быки уже напились и мотали хвостами, отгоняя мух. Дядя Ион очнулся, взмахнул хворостиной и зычно закричал:

– Хей, холера, хей!

Быки лениво дернули подводу и стали взбираться по дороге на гору. Мы с Гридинским вскоре спрыгнули на землю, поблагодарили нашего возницу и пошли к своим самолетам.

На пологих склонах холмов вовсю цвели виноградники. Над аэродромом звучала чудесная молдавская музыка. Это играли на скрипках и свирели молдаване, строившие капониры для самолетов. С музыкой, судя по всему, им работалось легче.

4

Незаметно подоспел июнь. Наши войска вели бои с противником, перешедшим в наступление севернее города Яссы. В этих боях отличилось наше соединение. Авиационным полкам вручались гвардейские знамена, а летчикам, техникам – нагрудные гвардейские знаки.

Вечером после торжественного вручения такого знамени нашему полку командование устроило праздничный ужин, на котором присутствовал наш комкор дважды Герой Советского Союза генерал Рязанов. Когда все уселись за столы, генерал встал с места и поздравил нас, новоиспеченных гвардейцев, с высоким званием. Мы дружно подняли стаканы и кружки.

Вскоре в столовой стало шумно, то и дело раздавался смех. Баянист заиграл мелодию популярной фронтовой песни, и все охотно затянули:

Бьется в тесной печурке огонь…

На этом вечере, как всегда, душой компании был Саша Гридинский. Он был неистощим на шутки и выдумки, весело, заразительно хохотал. И кто бы мог подумать, глядя на этого жизнерадостного парня, что жить ему оставались считанные часы…

Словом, вечер получился на славу, разошлись поздно. Однако рано утром летчики и техники уже хлопотали у своих самолетов. Начинался новый фронтовой день.

В тот день Гридинский был свободен от полетов: на его машине меняли мотор. Техники работали дружно, и к вечеру самолет был готов к облету.

Гридинский сначала опробовал мотор на земле, потом пошел на взлет. Набрав высоту, стал испытывать мотор на разных режимах. Вместе с Сашей полетел его техник Грехов. Он сел в заднюю кабину на место стрелка-радиста.

Летал Гридинский довольно долго, наконец запросил разрешения на посадку. Получив «добро», пошел на снижение. Неожиданно со стороны солнца, клонившегося на закат, из долины реки Реут выскочили два «мессершмитта». Это были, судя по всему, вражеские охотники. Они с ходу набросились на самолет Гридинского. Мы сразу поняли, что за штурвалами «мессеров» сидят опытные асы.

И раньше фашисты действовали так же: используя холмистую местность, подкрадывались на бреющем к аэродрому или к переправе и расстреливали самолеты, автомашины из пушек и пулеметов, а потом трусливо, по-шакальи ныряли куда-нибудь в низину и удирали домой. Мы не раз охотились за ними и не только постоянно дежурили в кабинах, готовые мгновенно взлететь, но и патрулировали в воздухе. К тому же на высоких холмах сидели наши наблюдатели с радиостанциями. Однако поймать фашистов никак не удавалось. Вот и на этот раз они нанесли нам новый, жестокий удар.

– Саша, Саша! Смотри, снизу атакуют «мессеры»! – успели передать с командной радиостанции Гридинскому. Но Саша сам уже заметил вражеские самолеты и круто развернулся им навстречу. Не мог он допустить, чтобы фашисты атаковали наши зачехленные самолеты. Не будь его теперь в воздухе, они бы набросились на беззащитные машины.

Трудно было Гридинскому одному на тяжелом штурмовике справиться с двумя юркими истребителями врага. Фашисты упорно наседали на штурмовик сзади, но Гридинский пока что увертывался, подставлял «мессерам» свой бронированный нос.

Затаив дыхание, следили мы за неравной схваткой. Несколько наших летчиков бросились к своим истребителям, чтобы взлететь и помочь Гридинскому. Но никто не успел этого сделать: слишком скоротечной была схватка.

Вдруг раздался как бы удар грома, и сверху посыпались обломки вражеского истребителя. Это Гридинский, улучив момент, дал по фашисту длинную очередь из пушек и пустил вдобавок пару реактивных снарядов. Но другому немцу удалось нанести ответный удар.

Самолет Гридинского не рухнул на землю, а, напротив, необыкновенно мягко и даже изящно сел на границе аэродрома и замер у самой лесополосы. Когда мы подбежали к нему и открыли фонарь, Саша был уже мертв. Откинув голову назад, сжимая руками штурвал, он, казалось, по привычке «переводил дух» – это было его выражение.

Сидя у пулемета, умирал его верный товарищ Петя Грехов, насквозь прошитый вражеской очередью.

…Похоронили мы их вместе, на окраине аэродрома, под виноградными лозами.