2

Утром, как только я приехал на аэродром, командир полка вызвал меня к себе. За столом вместе с ним сидел и начальник штаба. Склонившись над картой, они тихо разговаривали. В углу на табурете сидел комиссар. Положив на колени свой планшет, он что-то быстро писал.

Я громко доложил о своем прибытии. Командир кивнул нетерпеливо и подозвал жестом к столу.

На карте, недалеко от красно-синей линии фронта, возле города Корсунь-Шевченковский, был нарисован небольшой синий кружок. Дерябин ткнул в него пальцем и сказал:

– По последним данным, к этим окруженным фашистам с запада прорвались вражеские танки. Положение серьезное. До окруженных танкам осталось пройти километров шесть-семь. Сейчас по танкам пойдут работать штурмовики. Поведет их сам командир полка майор Терехин. Смотри за «илами» в оба, Денисов, да не забывай, что над танками патрулируют «мессершмитты». Хватает там и зениток. Словом, будь внимателен и осторожен.

Пока Дерябин объяснял мне боевую задачу, Круглов, отложив планшет в сторону, поднялся с места и стал ходить по комнате. Затем он подошел к командиру полка и, положив руку ему на плечо, тихо сказал:

– Иван Федорович, разреши, я пойду с Денисовым?

Дерябин помолчал, о чем-то размышляя, потом пристально посмотрел Круглову в глаза и кивнул головой:

– Хорошо, иди.

Он знал, почему решил лететь Круглов. Задание было сложное, а на этот раз в эскадрилье шло много молодых летчиков. К тому же полк штурмовиков вел сам Терехин.

Я обрадовался, что комиссар будет с нами: в трудную минуту Василий Федорович всегда подскажет, поможет делом.

И вот я сижу в кабине, поглядывая время от времени на восток. Оттуда, с соседнего аэродрома, должны появиться штурмовики.

Круглова, шагавшего к моей машине, увидел издалека. Он был в шлемофоне, а планшет держал пока в руках. Я открыл фонарь кабины.

– Ну что, зеленую ракету на вылет ждешь? А прогулочка-то предстоит серьезная.

– Нам не впервой, товарищ комиссар. – А как твои орлы?

– Нормально! Чем сложнее задание, тем задора больше. Особенно у Просвирова. Уж очень ему хочется немца завалить. Однажды, мы за Днепром еще стояли, возвращаемся с задания, а его нет. Раз так случилось, потом еще… Я думал, товарищ комиссар, по невнимательности теряет нас. Проследил как-то. Оказывается, мой Просвиров набрал высоту километра три и ходит над линией фронта, фашистов подкарауливает. Подхожу к нему сбоку, а он посчитал, видно, меня за немца – и в атаку! Я ему говорю по радио: «Просвиров, что, своих не узнаешь? Я – Денисов!» Когда сели, пришлось долго растолковывать, что одного его немцы быстро подберут, как грача снимут…

Круглов покачал головой:

– И скольких уже поснимали. Ты за ним тоже посматривай, не ровен час…

Над аэродромом, словно сгорбившись под тяжестью бомб, появились три восьмерки штурмовиков. Они шли в колонне, одна за одной. Взлетели и мы, пристроились к «горбатым». Впереди колонны шло звено Кудрявцева, сзади и чуть выше летела моя четверка, а над нами, переходя с одной стороны на другую, мчался комиссар со своим напарником.

Осматривая воздушное пространство, я прошел над «илами». Из задних кабин штурмовиков торчали стволы крупнокалиберных пулеметов. Стрелки, подняв головы, приветливо махали нам руками.

Еще издали на заснеженном пространстве под Корсунь-Шевченковским было видно огромное темное пятно. Это – зажатые в кольцо фашисты. Внизу чернели крохотные, казавшиеся отсюда, с высоты, безобидными коробочки «тигров».

«Илы» подошли к цели. В наушниках послышалась команда майора Терехина: «Внимание, «горбатые»! За мной!» И его восьмерка стала снижаться. За ней – вторая, третья… Гитлеровцы открыли по нашим штурмовикам огонь из зенитных орудий. Вокруг самолетов вспыхивали черные шары взрывов. Потом ударили крупнокалиберные пулеметы…

По опыту я знал: раз ударили крупнокалиберные – жди «мессершмиттов». Они где-то рядом ходят, ждут сигнала. Только о «мессерах» подумал, а они уже тут как тут – восемь штук подходят с запада. По радио я передал своим летчикам: «Внимание! В воздухе группа «мессеров»!»

Передняя четверка фашистов решительно пошла в атаку на «горбатых». Судя по умелому маневру, это были опытные летчики. Я передал командиру звена Кудрявцеву: «Сто седьмой, не отходи от «илов»! Атакую переднюю четверку. Ты отсекаешь вторую, если пойдет в атаку».

Круглов пока в бой не вступает, сверху наблюдает за обстановкой. Иду наперерез фашистам. Мой ведомый Водолазов прикрывает меня сзади. Немцы, конечно, видят нас, но не отворачивают, упорно идут на штурмовиков.

Вот бросилась к «илам» вторая четверка противника. На нее, выполняя мой приказ, пошло звено Кудрявцева. Я уже достал «мессеров», держу ведущего в прицеле. В это время слева подошла еще пара «тощих» и стала заходить ко мне в хвост. Преследую немцев, а сам то и дело оглядываюсь назад: или меня сейчас снимут, или ведомого! И вдруг слышу спокойный голос Круглова: «Денисов, продолжай преследование. Я отобью атаку, мне сподручней». И он свалился на эту пару сверху. По одному сразу влепил мощную очередь, и «мессершмитт» задымил. Дал очередь и я по ведущему первой четверки, за которым все это время гнался. Он шарахнулся вправо, нырнул под меня…

Штурмовики сбросили бомбы и растянулись, набирая высоту, для второго захода. Я находился над ними, никуда не отвлекаясь. Звено Кудрявцева вело над Звенигородкой бой со второй четверкой «мессеров», которая рвалась к группе майора Терехина. На помощь к нему пошел Круглов. В наушниках то и дело слышались выкрики наших летчиков:

– Лешка, «мессер» в хвосте!

– Ваня, ты где там? Прикрой!..

И тут раздался торжествующий голос Перфилова, я узнал его сразу:

– Что, завоеватель, обеспечил себе жизненное пространство? Туда тебе и дорога!

– Кудрявцев! – раздался чей-то натужный голос. – Вон того, разрисованного, с червовым тузом, догнать надо! Не упусти, ишь вымазался, пугать вздумал!

Я еще раз посмотрел вверх и увидел самолет, штопором снижавшийся к земле. За ним, выписывая спираль, тянулся след дыма. С тревогой подумал: «Неужели наш?!» И тут же запросил по радио:

– Круглов! Как дела, наши все целы?

– Пока нормально, – ответил комиссар. – Еще одного фашиста сняли.

В наушниках раздался тревожный голос молодого летчика Сербина:

– Денисов! У меня бензин из правого крыла хлещет!

– Сербин! – опередил меня Круглов. – Это я, Круглов. Рядом с тобой иду. Сейчас гляну, что у тебя там…

Через минуту комиссар успокаивающе пробасил:

– Сербин! Струи бензина не заметил. Видно, горючим размягчило предохраняющую резину на баке, она и затянула пробоину. Когда сюда шли, ты видел аэродром, где стояли наши «лавочкины»?

– Да, у лесочка…

– Точно. Вот у них в крайнем случае и сядешь. Тем временем воздушный бой закончился. Атаки «мессершмиттов» были отбиты. Когда повернули домой, рядом со мной оказалась машина комиссара. Я взглянул на его «як» и ахнул: на крыльях, на фюзеляже рваные осколочные дыры, пулевые пробоины… Было хорошо видно, с каким трудом Василий Федорович удерживает самолет в воздухе. Я подумал: «Вот человек! Сам еле висит на простреленных крыльях, а еще подбадривает и меня и Сербина…»

– Денисов! – услышал я напряженный голос летчика Тимофеева. – Тут Ил-2 лейтенанта Карпова подбили. Отстает от группы. Что делать?

Я немедленно подвернул к штурмовику, летевшему сзади всех, запросил:

– Карпов! Как, тянешь еще или невтерпеж? Учти, под нами фашисты.

– Тяну, тяну! – ответил Карпов. – Мотор, правда, стреляет, но буду идти, пока винт крутится!

– Ну и молодец! Тимофеев, проследи за ним, далеко не уходи.

Мы прошли над окруженной вражеской группировкой. Штурмовики, догоняя своего ведущего, тоже шли домой. Я ходил над ними. Майор Круглов со своим напарником все так же летел неподалеку от меня. Я с тревогой посматривал по сторонам. Меня беспокоила та первая четверка «мессеров», атаку которой я сорвал. Куда она подевалась? Эта мысль не давала покоя. Не могли фашисты простить нам этого. Я был уверен: далеко они не ушли, рыщут где-то рядом, ждут удобного момента для атаки. Обнаружить их вовремя очень трудно: вражеские истребители окрашены в белый цвет и если идут внизу, то сливаются со снегом, а если наверху, то заметить их мешает яркое солнце.

И вдруг снизу крутой «горкой» на большой скорости вынырнули три «мессершмитта»! Передний словно учуял, что Круглов подбит, и мгновенно пристроился к нему в хвост.

– Василий Федорович, у вас в хвосте «мессер»! – закричал я.

Круглов рванулся влево. Я пошел фашисту наперехват, но тот опередил меня на какие-то доли секунды и дал очередь. Самолет комиссара задымил. Я передал своему заместителю:

– Рябов! Иди с «илами» домой. Круглова подбили, я посмотрю за ним.

Подхожу к Круглову поближе. За его «яком» тянется черный след.

– Василий Федорович, горишь! Прыгай!..

Для того чтобы покинуть самолет, надо сначала сбавить скорость. Круглов убрал газ и резко пошел вверх. Затем его объятая пламенем машина легла на спину и от нее отделился черный комочек.

Выпрыгнул наш комиссар примерно в трех километрах от окруженных фашистов. Ветер, на беду, был восточный, и парашют сносило в сторону врага. Круглов, конечно, понимал, чем ему это грозит, и что было сил тянул за стропы, стараясь подскользнуть ближе к своим. Временами ему это удавалось, однако новый порыв ветра сводил на нет все его усилия. Забыв, что он не слышит уже меня, я отчаянно кричал:

– Василий Федорович, миленький, ну, еще, еще немножко!..

Пришла вдруг сумасшедшая мысль: а что, если подцепить парашют крылом моего истребителя и подтащить к своим?!

Я сделал еще один круг, пройдя над тем местом, куда снижался Круглов, но ничего не заметил. Комиссар уже приземлился. Куда он сел, к своим или в стан врага, понять было трудно.

Потом я взглянул на бензомер, и мурашки поползли по коже: стрелка покачивалась возле нуля! Мелькнуло: «Неужели не дотяну? Неужели и мне придется садиться у фашистов?..»

Лечу, а сам приглядываю по пути площадку поровнее, вдруг да на самом деле вынужденная посадка будет. И все же до своего аэродрома дотянул. Только над полем затарахтел мотор «яка»: бензин кончался. Высота была две тысячи метров. Я срезал круг, перед самой землей выпустил шасси и тяжело плюхнулся поперек аэродрома. Вздымая снежные вихри, самолет запрыгал на неровностях и, врезавшись в большой сугроб, остановился.

До последней минуты я действовал уверенно и спокойно, но, когда машина замерла, у меня сдали нервы. Не сразу заметил, что по лицу текут слезы.

Подъехала санитарная машина. На крыло моего «яка» вскочил полковой врач. Глянув на меня, с беспокойством спросил:

– Что с тобой, Денисов? Ты не ранен?

– Нет, доктор, не ранен, – выдавил я и, когда спазма отпустила горло, с тоской сказал: – Нашего комиссара сбили…

Я снял парашют, спрыгнул на землю и через силу глянул на капонир, где совсем недавно стоял самолет Круглова. Там теперь стояли механик, моторист и оружейник, которые обслуживали его машину. Они выжидательно смотрели в мою сторону, но я не мог сейчас подойти к ним, рассказать о случившейся беде – так было тяжело на сердце.

На санитарной машине я подъехал к штабной землянке. У входа, с нетерпением поджидая меня, стояли командир полка и начальник штаба. Я коротко рассказал, как был сбит комиссар. Дерябин побледнел, низко опустил голову. Справляясь с минутной слабостью, поиграл тугими желваками.

– Уж лучше смерть, чем плен, – сказал он глухо и, по-стариковски сгорбившись, шагнул через порог землянки.

В полку тяжело переживали эту потерю. Вечером в столовой все разговоры были только о Круглове. Командир второй эскадрильи Антонов сказал:

– Не дай бог приземлился у них. Окруженные фашисты до того озверели – на допросе душу вырывать будут…

– Да может, еще вернется! – ненатурально бодрым голосом сказал капитан Чернобаев. – На войне каких чудес не бывает. Помните, как над Белгородом Лешку Тараканова сбили? Думали – все, пропал парень. Если не погиб, то попал в лапы к немцам. А он на третий день является, живой и невредимый!

…Утром я не узнал Дерябина: лицо потемнело, глаза ввалились – будто на десяток лет постарел человек. Начальник штаба потом рассказывал, как убивался Иван Федорович по своему боевому другу. Зашел к нему в землянку, а Дерябин ходит из угла в угол, места себе найти не может.

– Что, Иван Федорович, – с беспокойством спросил начальник штаба, – нездоровится?

Дерябин горько вздохнул:

– Понимаешь, Александр Васильевич, всю ночь не спал, кошмары замучили. Вчера весь вечер о нем говорили, и ночью он мне снился. То будто слышу его голос, вроде зовет меня, то знакомое покашливание чудится и даже шаги. Проснусь, взгляну на койку – стоит рядом, у стены, пустая… На стеке сиротливо висит его шинель…

– Прилег бы, Иван Федорович, отдохнул немного. Так же нельзя…

– Да какой тут сон! – махнул рукой Дерябин. – Ведь он, Вася, мне чем дорог был… Сколько мы с ним хватили лиха! Встретились в начале тридцатых на Магнитке, вместе рыли котлован под фундамент доменной печи. По комсомольскому призыву опять вместе пошли в летное училище. Крылом к крылу бились над Хасаном против японцев. В тридцать девятом сражались с самураями в Монголии, на Халхин-Голе. Михаил Иванович Калинин даже ордена нам в один и тот же день вручал! И до чего жизнерадостный, рассудительный был человек, какая умница… Легко мне с ним было, сам видел, Александр Васильевич. Эх, будто чувствовало мое сердце эту беду, так не хотелось мне пускать его в этот раз. Но, видно, судьба у Васи такая. Будем теперь ждать, авось да…

Дерябин снова тяжело вздохнул и в который раз полез в карман за папиросами.

3

Считанные дни оставались до разгрома фашистов под Корсунью. Нам, летчикам, сверху было хорошо видно, как все меньше, все уже и уже становилось кольцо окружения. Гитлеровцы поняли, что им отсюда вряд ли удастся выбраться, поэтому принялись вывозить своих генералов, награбленное добро и наиболее ценные документы самолетами.

Однажды, возвращаясь со своим напарником из разведки, я заметил слева от нас немецкий пассажирский самолет Ю-52. Набирая высоту, «юнкерс» тяжело плыл в воздухе. Фашист густо коптил серое небо своими тремя моторами.

Мы сближались с вражеской машиной, которая, как ни странно, шла безо всякого прикрытия. Вот видно ее большое, словно провисшее от тяжелого груза брюхо. На фюзеляже чернеет жирный аляповатый крест. Вообще-то разведчикам запрещалось ввязываться в воздушный бой, но как мы могли упустить такую «птичку» – слишком важна была у «юнкерса» начинка!

– Водолазов, ты заходи справа, а я – слева, – передал я по радио. – Возьмем эту махину в клещи. Бьешь по правому мотору, понял? Я врежу по кабине.

И, поймав кабину фашиста в прицел, я дал по ней длинную, как говорится, от души очередь из пулеметов и пушки. «Юнкерс» клюнул носом, пошел по пологой к земле и упал на поле вблизи какого-то села.

– Ауфвидерзеен! – прозвучал в наушниках насмешливый голос моего ведомого.

Возвратившись с задания, я бодро доложил командиру:

– Товарищ подполковник, ваше задание выполнено! Участок железной дороги сфотографировал! – И скороговоркой, будто бы невзначай, добавил: – Над Корсунь-Шевченковским с ходу сбили самолет Ю-52.

Командир стрельнул на меня глазами, помолчал, размышляя, а потом сказал:

– По закону если, наказать вас должен. Но раз уж такая важная цель… Правильное решение: нельзя было упускать. Так, значит, удирают, сволочи. Чуют конец, крысы фашистские!

На другой день утром прихожу в штабную землянку для получения очередного задания. Дерябин глянул на меня исподлобья. Лицо его было хмурым. Рядом с ним сидели начальник штаба, командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Антонов. Я вопросительно глянул на них, но ребята отвели глаза. Я понял: случилось что-то малоприятное для меня.

Дерябин глазами указал на бумагу, лежавшую на столе, сказал тусклым голосом:

– Прочти, Денисов, телефонограмму с передовой. Штурман дивизии Гончаров передал.

Я взял телефонограмму, стал читать: «Майор Круглов обнаружен в фюзеляже немецкого пассажирского самолета «Юнкерс-52», сбитого 14 февраля в 13.30 нашими истребителями и упавшего на окраине села Лысянка».

«Точно отмечено время, – машинально подумал я: до меня не сразу дошел смысл телефонограммы. – Это тот самый, что мы с Водолазовым вчера сбили…»

И вдруг меня словно током ударило. Значит, фашисты на этом самолете вывозили Василия Федоровича в Германию? Значит, мы с Водолазовым виноваты в смерти комиссара?!

В землянку осторожно вошел почтальон, подал командиру письмо. Все притихли. Дерябин взглянул на конверт, и брови его подскочили вверх. Он встал и с болью сказал:

– От жены Круглова… Ну что я ей теперь напишу? – Он перевел взгляд на полкового врача: – Смирнов! Лети на У-2 с Тимофеевым, разберись во всем на месте. Надо привезти тело Круглова сюда.

Я поднялся с места, твердо сказал:

– Товарищ подполковник, разрешите вместо Тимофеева лететь мне. Я знаю то место, где упал «юнкерс».

– Ну что ж, – тихо сказал Дерябин. – Я не против…

Остерегаясь, как бы нас не подловили «мессеры», я летел, прижимая машину к земле, по лощинам и балкам.

Подошли к селу Лысянка. Еще издали я увидел на снегу знакомые обломки сбитого мной фашистского стервятника. Сделал круг, выбрал площадку поровнее и сел недалеко от «юнкерса». К самолету подбежали солдаты и, дружно ухватившись за крылья, откатили его в небольшую ложбинку, укрыв от вражеских глаз.

Меня и Смирнова провели в просторную землянку к командиру полка. За столом сидел молодой, лет сорока, полковник. Увидев нас, он поднялся, подошел – высокий, стройный, на висках ранняя седина. На новой гимнастерке, плотно облегавшей широкую грудь полковника, внушительно поблескивали орден Ленина, два ордена Красного Знамени. Смирнов, взяв под козырек, доложил:

– Товарищ полковник, мы прибыли по поводу гибели майора Круглова, – и протянул наши документы.

Просматривая их, полковник сказал:

– Жаль, товарищи, вашего комиссара, очень жаль. Но война есть война, и мы не знаем, что ждет каждого из нас завтра или послезавтра…

В это время в землянку вошел молодой подполковник в белом полушубке. Он представился нам:

– Подполковник Никифоров, замполит полка. Вот это, товарищи, мы обнаружили в сбитом самолете в одном из портфелей среди бумаг фашистов, – и он протянул Смирнову партийный билет и удостоверение личности комиссара Круглова.

Я взял из рук Смирнова партийный билет, раскрыл его. На меня весело смотрел юный комиссар с двумя кубиками в петлицах. Словно ножом по сердцу резанул этот взгляд, слезы вот-вот готовы были брызнуть из глаз. Я отвернулся…

С командного пункта мы с Никифоровым направились к землянке, где находилась медчасть. Дорогой замполит рассказывал:

– Иду я в тот день по траншее в одно из подразделений. Вдруг слышу – стрельба в воздухе. Поднял голову и вижу: возле тяжелого, как колода, «юнкерса» наши истребители, словно два быстрокрылых стрижа, переходят с одной стороны на другую. Ударила длинная очередь, и фашист задымил, стал снижаться. Километра три удалось ему протянуть, мог бы сесть у своих, за линией фронта. Но высоты у него было мало. Грохнулся!

Судя по рассказу подполковника, большой сигарообразный фюзеляж фашистской машины не выдержал резкого торможения, переломился посередине и как бы перескочил через крылья, оставив их сзади. К самолету побежали наши автоматчики. Никифоров подоспел одним из первых с небольшой группой бойцов. Тут в фюзеляже послышались одиночные выстрелы. Сержант и два автоматчика проникли в самолет и увидели такую картину: в салоне среди валявшихся на полу трупов стоял рослый офицер-эсэсовец с пистолетом в руке и добивал всех, кто еще подавал признаки жизни, чтобы никто из пассажиров «юнкерса» не попал к нам в плен. Он уже поднес пистолет и к своему виску, но тут был сбит с ног бойцами. Однако эсэсовец успел-таки нажать на спуск и ранил сержанта Антропова в ногу.

Осматривая пристреленных своим же офицером фашистов, Никифоров увидел вдруг труп человека в советской форме. По голубым кантам на брюках он догадался, что это авиатор. На КП полка как раз находился офицер наведения – штурман нашей дивизии Гончаров. Позвали его. Гончаров взглянул на тело летчика и, стаскивая с головы шапку, потрясенно сказал:

– Это же… Это майор Круглов. Замполит нашего полка. Его сбили несколько дней назад. Хороший был мужик…

Мы подошли к землянке медчасти. Возле нее на снегу среди тел погибших бойцов и командиров, только что доставленных сюда с передовой, лежало и тело комиссара, накрытое плащ-палаткой. Смирнов приподнял край, прикрывавший голову Круглова…

Лицо Василия Федоровича, матовое, в черных синяках и потеках запекшейся крови, до сих пор стоит у меня в глазах. Я смотрел на его широкий с залысинами лоб с пулевой отметиной в центре, на крепко сжатые губы, крутой, заросший рыжеватой щетиной подбородок… Выражение лица комиссара было суровым. Казалось, он и сейчас, мертвый, думал о судьбе Родины, о своих боевых друзьях, у которых впереди еще немало испытаний, разделить которые с ними он уже не сможет.

Летную меховую куртку, унты фашисты с Круглова сняли. Он был в одной гимнастерке, на ногах лишь носки. Ветер еще сильнее приподнял плащ-палатку, и я увидел на левой стороне гимнастерки темные кружочки от снятых орденов.

Невольно мне представилась картина, разыгравшаяся в последнюю минуту в салоне немецкого самолета.

Круглов, конечно, видел в иллюминаторы наши красноносые «яки». Возможно, разглядел даже номера и узнал, чьи это самолеты. Возможно, мысленно торопил меня: «Давай, Денисов, не упусти этих сволочей!»

Он понимал, куда и зачем его везут. Уж лучше погибнуть от своих, чем кончить дни в гестаповских застенках.

Я представляю, как гордо встал наш комиссар и торжествующим, полным ненависти взглядом окинул оцепеневших от ужаса гитлеровцев. Сжав кулаки, онемевшие от наручников, он громко крикнул:

– Бей их, ребята! Круши! Я приказываю: огонь!..

Как учили командиры

Мы получили приказ перелетать на новый аэродром.

Тихим майским утром в воздух поднялись первая и вторая эскадрильи. Минут через пятнадцать взлетели и мы и с набором высоты пошли на запад.

За Днестром на зеленом лугу увидели крохотное посадочное Т. Рядом находилось большое молдавское село Казанешты. Сделав круг, мы парами стали заходить на посадку.

Рулю я свой самолет на стоянку и вижу: из села к нам мчатся любопытные мальчишки. Мальчишки везде одинаковы и всюду первыми встречали нас.

Вслед за ними осторожно и боязливо стали подходить взрослые. Молдаване были в овчинных жилетах и островерхих бараньих шапках, и почти все босиком. Они как на диковинку смотрели на нас и на самолеты. И вдруг с крыла стоявшей рядом с моей машины раздался звонкий, радостный возглас лейтенанта Беленко:

– Буна деминяца!

Молдаване, словно по команде, обернулись на голос, желавший им доброго утра на их родном языке. И тут же окружили, взяли в «плен» черноглазого цыгана, уроженца Бессарабии. К образовавшемуся кругу, осмелев, подошли другие селяне, и началась задушевная беседа.

В полдень на аэродром приземлился последний «ил» из полка грозных штурмовиков. Нежно зеленевший луг, обезображенный канавками и вмятинами от колес, превратился в обыкновенный прифронтовой аэродром.

Ко мне подошел инженер эскадрильи Смагин и доложил:

– Товарищ капитан, десять машин к боевым вылетам готовы. На одной прокол колеса, сейчас сделаем ремонт.

Я пошел к штабу. На стоянке длиной в километр, пряча колеса в густой траве, стояли наши истребители. На противоположной стороне – штурмовики. У штаба рядом с радиостанцией замерла серая от пыли легковушка. «Что за скорые гости?» – удивился я про себя.

В землянке я их сразу увидел – молодого пехотного майора и пожилого солдата с Золотой Звездой на груди. Командир воскликнул:

– О, Денисов! Хорошо, что пришел, хотел уж посылать за тобою… Подготовь У-2. Полетишь в тыл, в село Крикливец. Вот оно, в Винницкой области, – Дерябин ткнул пальцем в карту. – Доставишь на родину рядового Романа Смищука, Героя Советского Союза. Чтобы все было честь честью, с почетом. Ясно?

Мы пошли с солдатом к самолету.

Пока техник хлопотал у машины, готовя ее к полету, мы со Смищуком сидели на траве, сплошь усеянной желтыми головками одуванчиков, и беседовали. Вокруг нас, перелетая с цветка на цветок, жужжали пчелы. Было тихо. На небе – ни облачка.