Оккупация

Андрей ЩУПОВ

ОККУПАЦИЯ

«Мы живем в горизонтальном, плоском мире, где небо лежит на плечах. Карабкаться не то чтобы некуда, а незачем».

Лев Кощеев

Часть 1 ЗОНА

«В мире нет ничего неестественного».

А. Комаров

Глава 1

Зек носил странную кличку – Гамлет. Можно было бы сказать – красивую, если бы она хоть как-то соотносилась с внутренним миром осужденного. Однако ничего общего с шекспировским героем у заключенного не было, и имя такое он получил, скорее всего, по прихоти своих приятелей.

Разболтанной походкой Гамлет приближался к третьему бараку и чувствовал, что с каждым шагом ноги его все больше слабеют. Идти к Лепиле решительно не хотелось, а в голову продолжал лезть всяческий вздор.

О третьем бараке по зоне ходило немало слухов, большую часть которых смело можно было называть скверными. Само собой, верить в них Гамлет не спешил, однако факт оставался фактом: после появления на зоне Лепилы ни один из воров более не совал своего носа в «чумной» барак. Приближенные кума – и те предпочитали держаться от здания подальше. Даже обычный шмон в третьем бараке не проводился уже два или три месяца, что само по себе говорило о многом…

Обогнув аллею с шеренгой однотипных, пестрящих восклицательными знаками плакатов, Гамлет миновал здание инструментального цеха и, оказавшись во дворике готовой продукции, в нерешительности остановился. Именно отсюда открывался краешек злополучного барака – того самого, в котором до появления Лепилы жили исключительно фитили, доходяги и боящееся всего на свете «мужичье». Теперь все изменилось: барак стал подобием автономной области, может быть, даже республики. И немудрено, что авторитетных людей подобное обстоятельство с каждым днем раздражало все больше. Как известно: жить в государстве и быть свободным от него – не положено…

Как ни озирался Гамлет, наблюдателя, оставленного следить за бараком, он заметил лишь в самую последнюю секунду. Неспешно выйдя из-за дерева, бывалого вида каторжник взглянул на гонца чуть ли не с сочувствием. Видно, успел тут уже всякого насмотреться.

– К Лепиле идешь?

– К нему… – радуясь возможности хоть немного оттянуть щекотливый момент встречи, Гамлет задержался возле наблюдателя. – Как оно там? Никаких изменений?

Тот неопределенно повел плечом.

– Да вроде ничего.

– А где клиент?

– Кажись, на месте.

– Что значит «кажись»?

И снова зек пожал плечами.

– Как с вечера зашел, так больше не показывался.

– Кто-нибудь еще туда забегал?

– Из наших – никто.

– А не из наших?

– Да тоже вроде чисто. Режим соблюдают, особо не шумят…

Опять эта неопределенность – «кажись», «вроде»… Впрочем, когда наблюдаешь за третьим бараком, об определенности забываешь быстро. Гамлет тоже разок шпиковал за Лепилой – так что успел почувствовать на собственной шкуре, что это за радость такая. Даже просто в спину глядеть казалось непросто – уже через пять-десять минут начинал ловить глюки. Да и ноги сами собой выделывали такие кренделя, каких не бывало и после доброй пирушки. Пока шел за Лепилой – вконец захмелел. Казалось, что с каждым шагом отпивал по глотку крепкой сивухи. А в самом конце запомнился взгляд, который бросил на него Лепила – усмешливый, понимающий. Словно спрашивал, гад, – понравилось или нет угощение? А Гамлет и ответить-то ничего не мог – так его развезло…

– Ладно, смотри дальше, братан…

Гамлет вышел за утлую калитку, перешагнул через брошенный ящик и снова остановился. Что-то было не так, и это «что-то» терзало и мучило душу заключенного. Он неотрывно глядел на «чумной барак» и почти физически ощущал проистекающую от серого здания угрозу. Странная штука, но чертов Лепила в считанные недели умудрился изменить атмосферу зоны. Вся иерархия полетела к чертям собачьим, масть и касты перемешались самым клоунским образом, даже «петушня» приподняла головы. Самое же непонятное крылось в том, что ни кум, ни воры даже не пытались как-то исправить положение. Смотрели на все творящееся сквозь пальцы и помалкивали. Впрочем, воровская масть наконец-то зачесалась. Собственно, потому Гамлет и топал сейчас к мятежному бараку. Следовало передать Лепиле «черную метку» от смотрящего – знак, который мог бы вызвать инфаркт у любого сидельца. Метка приглашала Лепилу на сход – приглашала, как равного, хотя лучше многих других Гамлет представлял себе, что обычно следовало за подобными приглашениями…

Он нерешительно шагнул вперед, и в груди тотчас тревожно екнуло. Показалось (или так оно было в действительности?), что со стороны барака повеяло промозглым ветерком. И ведь не первый раз он такое чувствовал! Вчера было то же самое. И неделю назад, когда, доказывая себе собственное ухарство, он неосторожно приблизился к зданию. Да и Ренат с Драным признавались на последней пьянке, что обожглись именно вблизи «чумного» барака. Хотели хмельным делом заглянуть в гости, но не сумели даже приблизиться. Ренат поскользнулся на ровном месте и растянул лодыжку, а у Драного, бросившегося ему на помощь, приключилось что-то с глазами. По словам зека, он попросту ослеп. Наверное, минуту или две ничего не видел, кроме полнейшей черноты.

Позднее братки свалили все на паленую водку, но тут уж они обманывали сами себя – юлили по полной программе, поскольку не желали верить в непонятное. В сущности, самая скверная штука на зоне – вляпаться в непонятное. Но одно дело, когда непонятки организовывают недруги, и совсем другое, когда «непонятное» возникает само собой, казалось бы, из ничего. Как бы то ни было, но вокруг барака, в котором с недавних пор поселился Лепила, закручивалась натуральная чертовщина, и если выслушивать все то, что рассказывали обитатели зоны, голова немедленно шла кругом.

А впрочем, плевать! Гамлет встряхнулся. С каких это щей он, представитель «синей» касты, забивает себе мозги детскими страшилками? Мало ли о чем судачит мужичье! Черная кость – на то и черная, чтобы успокаивать себя досужими байками…

Натужно улыбнувшись, Гамлет почти заставил себя шагнуть повторно, и в ту же секунду нечто упругое, словно хвост гигантской рыбины, хлестнуло по правой щеке. Точно рука великана протянулась от барака и огладила отважного зека. Гамлет даже головой взбрыкнул. Сердце скакнуло, выдав заячью дробь, а в голове обморочно помутилось. И ведь не объяснишь потом никому, не расскажешь, как оно было в действительности. Потому что объявят боталом и засмеют. Помнится, он тоже гоготал вместе со всеми над Ренатом. Гоготал, хотя и чувствовал, что правду корешок рассказывает, не чудит. А, в общем, сам виноват! – проще следовало поступить: накатил бы перед выходом стакашек чифирку – и не было бы никаких страхов.

Конечно, байкам, что распускала зоновская голытьба о чудесах третьего барака, Гамлет не слишком доверял, но так уж устроена человеческая память, что в голове оседали те или иные слушки, а охочие до сказок зеки еще и приукрашивали реалии, превращая мелкие страсти в нечто ужасное. Рассказывали, например, что сам Лепила ежедневно съедает по живой крысе, спит на голой земле в отдельном закутке, а вместо зарядки по полчаса стоит на голове. Еще говорили, что Шута, шестидесятилетнего блатаря, проведшего на зонах две трети своей жизни и всерьез вознамерившегося помирать, Лепила поднял на ноги в два дня. Спорить с этим было трудно, поскольку Шут слыл на зоне персоной известной. С туберкулезом он познакомился еще в отрочестве – во времена своего первого срока, а позже к туберкулезу добавил добрый букет хворей. Как бы то ни было, в последние месяцы чувствовал себя Шут хуже некуда, и мало кто сомневался, что не сегодня-завтра ветерану лагерей придется заказывать деревянный бушлат. Его и амнистировать пытались неоднократно, и в лазарет помещали чуть ли не насильно, однако упрямый старик самовольно шел в отказ. В случае досрочного освобождения грозился тотчас что-нибудь подпалить или взорвать. Не хотел старикан на волю, хоть ты тресни. Да и некуда ему было по большому счету подаваться – ни родни, ни жилья, ни особого желания жить. Братва же, опасаясь заразы, отселила больного в менее престижный барак. Такое на зонах случалось не часто, однако не столь уж и редко, поскольку всех, как известно, не вылечишь, а помирать все равно когда-нибудь нужно. Вот и решили, что пусть себе помирает среди опущенных. Им-то терять все равно нечего, а «добрым» людям лучше держаться от заразы подальше. Однако Шут не помер. Не помер, поскольку на зону прибыл Лепила. И в первый же день своего приезда новоприбывший лекарь заголил умирающему грудь, что-то зловеще пошептал над ней, по-шамански пошевелил руками, и этой малости больному хватило, – Шут тотчас пошел на поправку. Почти сразу начал есть, а на третий день на своих двоих заявился в столовую. При этом демонстративно устроился подальше от бывших корешков, видимо, хорошо запомнив, как отселили его за ненадобностью. А через неделю он и на работах стал появляться, что было вовсе удивительно, поскольку старик давно значился в полном отказе. Да что там отказ! – Шут воевал с администрацией давно и люто, дважды резал на плацу живот, кидался на проволоку, с голыми руками схватывался с псами! А тут притих и перекрасился…

Еще рассказывали вовсе чудное – будто Лепила сотворил что-то такое и с бараком: комнату себе умудрился выгородить и нары как-то по особому передвинул. В итоге стало в бараке вольготно и уютно. То есть метраж, понятное дело, остался прежним, а вот места стало значительно больше. Во всяком случае, и стол бильярдный сумели разместить, и трапецию с брусьями, и даже притащили неведомо откуда огромный на сто с лишним литров аквариум. Это было сложно понять, но зеки, не сговариваясь, твердили об одном и том же. Мол, и дышать стало легче, и локтями за койки перестали цеплять, а почему – хрен его знает.

Впрочем, дышать стало легче, возможно, по той простой причине, что Лепила ввел запрет на курево. Тоже, кстати, чудная вещь! Мыслимое ли дело – запретить зеку курить? Пожалуй, это было еще тяжелее, чем запрет на чифир. Однако Лепила не только вводил запреты, но и добивался полного их выполнения. Как бы то ни было, но обитатели третьего барака действительно не курили – даже тогда, когда их никто не видел, и было в этом тоже нечто странное, отдающее явной чертовщиной. Над этим можно было смеяться, но Лепила действительно подчинял себе людей – без крика, угроз и кулаков. Во всяком случае, ни Гамлет, никто другой не слышали, чтобы Лепила кого-нибудь наказывал. Тем не менее, заключенные его слушались. И ладно бы вся эта муть касалась только третьего барака, но ведь нет! Опасное разложение разливалось и дальше. Мало-помалу начинали борзеть доходяги, все чаще заговаривали о конституционных правах, на «нормальных» же людей косились волками. Кое-где доходило уже до прямых столкновений, и ведь не получалось одерживать над ними верх! Вспыхивавшие конфликты завершались практически ничем. То есть без особой крови, но и без явных побед. Вроде как и мужикам нос утирали, и синим. Происходило что-то вроде боевой ничьи. И яснее ясного было, что за всем этим стоит Лепила – с его пронизывающим взором и мягким обволакивающим голосом. Спеленать бы его с первых шагов, да вот отчего-то не решились. Может, потому и не решились, что лечить он действительно умел. Да и с продуктами, чего греха таить, тоже крепко помог. На кухню несколько раз зашел, с администрацией пошушукался, сам лично битые сутки просидел над распределителем воды, установив какой-то мудреный фильтр, а после созвонился с чинушами из министерства, заставив выслушать все свои требования. В итоге кормить начали лучше и сытнее, а солоноватая, вечно отдающая нефтью вода стала ничуть не хуже родниковой. Даже по себе Гамлет чувствовал, что в последнее время совершенно перестал мерзнуть, да и количество прыщей с фурункулами резко уменьшилось. Значит, действительно, пошли реальные калории – без всякого обмана. Если бы еще мужичье не наглело – и черт бы с ним – с Лепилой! Но закавыка в том и таилась, что Лепила ни на кого не оглядывался и ничьих авторитетов признавать не собирался. Более того – он замахнулся на высший порядок зоны, посмев возражать негласным хозяевам бараков, а этого смотрящий простить уже не мог.

Столкновение произошло на недавнем сборе. Именно тогда Хан подтвердил смертный приговор недавно этапированному на зону Зулусу – стукачу, предательство которого подтвердили двое бывших сокамерников. Само собой, стукачей хватает на всех зонах, но не всех ловят. Зулуса же поймали что называется за руку. А значит, и наказать должны были более чем сурово. И все бы, конечно, сладилось, как положено, но стукач на этот раз попался верткий – теряться не стал, вырвался из рук быков и тут же слинял в третий барак под крылышко Лепиле. И ведь приняли его там! Дали, как говорится, кров, приют и политическое убежище. Двое из бойцов Хана сунулись было за ним, но Лепила их попросту выставил. При этом так напугал, что пацаны прибежали обратно с щелкающими зубами и позеленевшими лицами. При этом объяснить, что же с ними стряслось, ни тот, ни другой так и не смогли. Как бы то ни было, но Хану бросили в лицо перчатку, и следующий ход был за хозяином зоны.

* * *

Колени его чуть подрагивали, однако ступал он вполне уверенно. Как ни крути, за ним стояла вся синяя зона – сотни братков, ведомых нерушимыми уголовными понятиями. Заходить в жилую часть барака Гамлет не стал, – благоразумно задержался в прихожей.

– Мне бы Лепилу, – сказал он худосочному мужичку сидящему на табурете с иглой и драными носками в руках.

– Лепилу? – удивился мужичок.

– Я что, неясно выразился?

– Так это… Занят он. – Мужичок наконец-то понял, кто перед ним, чуточку приподнялся. – Может, что передать?

– Сам передам, не дергайся. – Гамлет поморщился. – Вызови его сюда. Скажи, сообщение пришло. От Хана.

Чуть подумав, мужичок встал с табурета, недоштопанный носок аккуратно упихал в карман. Снова о чем-то подумал и, зашаркав ногами, вышел за дверь. Проводив его прищуренным взором, Гамлет шагнул вперед, хозяйски оседлал оставленный мужичком табурет. Даже не озираясь, он уже понял, что барак и впрямь существенно отличается от прочего зоновского жилья. Это трудно было определить словами, однако определенная странность тут действительно присутствовала. Гамлет лихорадочно соображал, пытаясь понять, что именно вызывает у него недоумение, но подходящий ответ никак не находился. Прихожая, выцветший пол, обшарпанные двери кладовок – все было до оскомины знакомо, и все же нечто особое отличало этот барак от других. То ли дышалось здесь как-то по-другому, то ли свет был какой-то иной – словно и не под крышей оказался, а под вольным небом.

А чуть позже появилось и подходящее словечко: простор! Ощущение воли и отсутствие всяческой тесноты – вот, что окутало Гамлета в невзрачной прихожей. А еще через минуту он сообразил, что здесь начисто отсутствуют какие бы то ни было запахи – эти вечные спутники людских общежитий. Ни скисшей вони мужского белья, ни ароматов крысиного помета, ничего. Обычный ничем не раздражающий воздух.

Он готов был ждать столько, сколько понадобится, но «ответ» пришел довольно быстро. Все тот же худосочный мужичок приблизился к Гамлету, неловко покачал головой.

– Сейчас он выйти не может.

– Чего?

– Занят уж очень, – извиняющимся тоном произнес мужичок.

– Занят?… – Гамлет воинственно приподнял голову. – Меня Хан прислал, он что, не понял?

– Он все понял и велел передать, что к нужному часу на сход явится.

– Так ведь это… – Гамлет растерялся. – Я ведь вроде ничего еще не говорил.

– А это ему без надобности. – Не без некоторого высокомерия отозвался мужичок. – Лепила велел передать, что про сходку все знает. Зулуса он не сдаст, но на разбор явится, ответ перед Ханом держать будет. Все, как положено.

Слово-то какое подобрал – явится!.. Гамлет только головой покрутил. Такого он не ожидал. Все выходило и проще и сложнее одновременно. По всему выходило, что здешний вождь сознательно шел на обострение отношений, даже не пытаясь как-то оправдаться перед обществом. Это казалось уже не просто странным, а в высшей степени ненормальным.

В мозгу Гамлета замкнуло, все слова сами собой вылетели из головы. Злость и растерянность гуляли в груди, заставляя сердце трепетно подрагивать. Что-то шло не так, никак не желая выстраиваться в логическую цепочку, однако взять себя в руки и спокойно проанализировать ситуацию у Гамлета не получалось.

– Мда… – протянул он. – Хорошо же вы тут устроились.

– А у нас тут вообще коммунизм. – Немедленно откликнулся мужичок. – И пайка по справедливости, и нормы реальные…

– Нормы, говоришь? – Гамлет пригляделся к мужичку повнимательнее, но ожидаемой издевки не уловил. Похоже, дурачок действительно верил в то, что говорил. А раз так, то и базарить с ним было бессмысленно. Пора было уходить, и Гамлет неспешно поднялся. Чтобы хоть как-то завершить свою миссию, грозно добавил:

– Время встречи – четырнадцать ноль-ноль, в кочегарке. Желательно не опаздывать.

Мужичок легковесно кивнул.

– Уж как-нибудь…

Шагнув на выход, Гамлет вновь оглянулся.

– Но ты все точно передал? – он постарался придать взгляду грозовую силу, однако на мужичка это совершенно не подействовало.

– Точнее и быть не может. – Тот снова уже усаживался на табурет, вынимая из кармана драные носки. Было ясно, что дальнейшие переговоры его ничуть не волнуют.

Чувствуя себя в дурацком положении, Гамлет торопливо покинул барак. Уличный ветерок встретил его за порогом, ласково обыскал, скользнув по бокам прохладными ладонями. Зек испуганно встрепенулся. А вдруг доходяга подшутил над ним? Мало ли что он там наболтал Лепиле! Гамлет ведь его не проверял! Вот и получится фокус сквернее некуда. Хан с авторитетами будет ждать, а Лепила возьмет и не придет!..

На душе враз стало пусто. Однако и возвращаться Гамлет не стал. Чуть потоптавшись на месте, он неспешно двинулся от барака, добравшись до инструментального цеха, свернул за угол. В лицо тут же пахнуло едкой гарью. Гамлет поморщился. Чудно, но под открытым небом дышалось значительно тяжелее, чем в «чумном» бараке…

Глава 2

– Ну, а командовать нами теперь будет Дюгонь.

– Кто, кто? – Потап Шматов – по отчеству Ильич, а по чину капитан милиции, удивленно свел на переносице кустистые брови. – Какой еще, к черту, Дюгонь?

– Деревня! – Сергей Миронов, его коллега по цеху, снисходительно похлопал Потапа по широкому плечу. Тут же фыркнул, припомнив, что точно так же его утешали столичные офицерики. Собственно, и объяснения он выдавал своему другу примерно те же: – Дюгонь, братец ты мой, это монстр. Бронтозавр, перед которым лебезят даже кремлевские министры.

– Значит, снова человечек из конторы?

– Поднимай выше! Это, Потап, государственная разведка. И не ГРУ, а нечто еще более крутое.

– Куда же круче?

– Значит, есть куда. Во всяком случае, грушники у этого человека тоже находятся в подчинении.

– Хорошенькое дело! Ну, а звание у твоего монстра какое?

– Вот этого я тебе не скажу. Да и никто, наверное, не скажет. Знаю только, что у них там, как у «смершевцев» в войну, звания погонам мало соответствуют.

– Это как же?

– А так. Лейтехи могут полканами командовать, а капитаны, вроде тебя, на генералов шикать.

– Если на генералов, то я бы тоже согласился.

– На генералов шикать все согласны, только этот Дюгонь – птица еще та, и уж коли залетела в нашу глушь, то перья будет драть по-черному.

– Он что же – вроде Дениски Трофимовича?

– Пожалуй, даже хуже, хотя ведомство – аналогичное. Тебе еще повезло, ты в отпуске гулял, а я к нему разиков пять уже на ковер сбегать успел.

– И о чем же он тебя пытал?

– О Вадике, разумеется.

– А почему такая странная кликуха?

– Почему же странная. Дюгонь – животное красивое и большое, близкий родственник ламантина, но тот толстый, неуклюжий и хвост имеет лопатообразный. А у дюгоня хвост изящный, как у дельфина. Быстр и прожорлив. В древности, кстати, именно дюгоней нередко принимали за русалок.

– Да уж, вижу ты подготовился изрядно!

– Успел кое-что… – Сергей украдкой оглядел полупустое помещение, невольно поежился. Местом сегодняшней встречи Дюгонь выбрал последний этаж здания областного правительства. На такой верхотуре им случалось бывать не часто, и Мирону показалось, что он явственно ощущает, как медлительно раскачивается здание. – Но самое главное я еще тебе не сказал. Ты мне не поверишь, но эти супербдительные пентюхи его упустили.

– Что?

– А то самое! Сбежал от них Вадик. Потому и шорох подняли до небес.

– Во дает! – Потап одобрительно кивнул и тут же нахмурился. – Это какая же каша теперь заварится!

– Уже заварилась. – Миронов отхлебнул из бокала шипучей колы, звучно причмокнул губами. – Но Вадик не просто сбежал, – он смылся грамотно. Я так понял, на него многие столичные зубры облизывались, – потому и засадили для надежности в Лефортово. Только там Вадик не засиделся. Сделал всем им ручкой и был таков. Сначала в документах все перемешал, а после и память кое-кому из следователей почистил. Словом, вышло так, что его вместе с какими-то шестерками этапировали из Москвы и услали куда-то аж в Воркутлагерь. Потом следы всплывали где-то под Хабаровском и снова у нас – под Пермью.

– Лихо!

– То-то и оно. Ты ведь знаешь его способности!

– Еще бы! Даже странно, что он оставляет им какие-то следы.

– Все верно, мог бы уйти чисто, но почему-то предпочитает играть в кошки-мышки. – Сергей протяжно вздохнул. – Короче говоря, Дюгонь подозревает, что он вернулся в родные края. Ну, и начинает соответственно разбрасывать сети. Сейчас спецура оздоровительный центр «Галактион» шерстит, за коллегами его бывшими приглядывает. Разумеется, и о нас, вспомнили.

Потап придвинул к себе вазочку с мороженым, рассеянно ковырнул пузырчатую массу.

– Жалко мне Вадика. Не дадут ему жизни.

– Не волнуйся, уж Вадик за себя постоять сумеет. – Сергей изобразил кислую мину. – Мне нас с тобой жаль.

– А нас-то чего?

– Ну, во-первых, изведут допросами, а во-вторых, Вадик, как ни крути, нашим с тобой тайным резервом являлся. В случае чего и помочь мог.

– Мог – это точно.

– Ну вот, а теперь и в «Галактионе» лапу сосут, и девчонка его тоскует, и перегородка твоя носовая навеки останется неизлеченной.

– Чего уж навеки-то?

– А ты что, сам к хирургу пойдешь? Знаю я твою заячью душу, – носа туда не сунешь.

Потап, поморщившись, отодвинул от себя мороженое.

– Ладно, что с Дюгонем будем делать? Он ведь меня тоже к себе ждет.

– Да ничего не будем делать. – Миронов поморщился. – Сходишь к нему, побеседуешь. Авось, что-нибудь новенькое выплывет.

– Ну, а про что стоит умолчать?

Сергей Миронов покачал головой.

– С этим джигитом лучше не юлить. Тем более, что про Вадьку он знает все лучше нашего.

– А если знает, зачем мы ему сдались?

Миронов философски пожал плечами.

– Откуда же мне знать? Дюгонь его ищет, а мы – тот возможный хвостик, за который Дымов может, в конце концов, ухватиться. Кроме того, сдается мне, что Вадик им очень сейчас нужен. Настолько нужен, что они согласны с ним дружить, понимаешь?

– Ну?

– А значит, согласны дружить и с нами.

Чуть помолчав, Потап неуверенно предположил:

– Внешняя политика?

Миронов кивнул.

– Скорее всего. С данными Вадима это же мышиные семечки! Любого Джеймса Бонда за пояс заткнет.

– Это как раз и плохо. – Вздохнул капитан Шматов. – Как появляется у нас что-то ценное, тут же и норовим приспособить для войны.

– Ну, положим, Вадьку-то не очень приспособишь. Парень головастый – сам кого хочешь приспособит.

– Но если это такая серьезная контора…

– Вот и давай ему поможем. – Предложил Миронов. – Во всяком случае, попытаемся…

* * *

Судя по всему, приличным манерам Дюгоня в детстве не обучали. Во всяком случае, принимал он господ офицеров в довольно развязной позе – сжимая в правой руке полулитровую циркониевую фляжку, в пальцах левой руки покачивая зажженной сигарой. Ноги вельможного гостя были заброшены на полированную столешницу, глаза лениво разглядывали потолок. На щеках – двухдневная щетина, на подбородке – изюмчатая бородавка, на породистом носу – благородная горбинка. Еще бы добавить широкополую шляпу, патронташ с кольтом, и картинка получилась бы до омерзения пошлой. По счастью, шляпы не наблюдалось, как не наблюдалось и патронташа с револьвером, но в целом внешность Дюгоня вполне соответствовала хрестоматийному облику шерифа из старинного вестерна. Будучи подготовленным, чего-то подобного капитан Шматов ожидал, а потому, не дрогнув ни единым мускулом, преспокойно устроился в предложенном кресле. Сергей Миронов присел рядом, выжидающе уставившись на столичного гостя.

Между тем, Дюгонь явно играл по своим правилам и не спешил начинать беседу. Наверное, не меньше минуты прошло в молчании. За это время Дюгонь успел хорошенько затянуться от сигары дважды глотнуть из своей фасонистой фляги, Потап трижды кашлянул в огромный кулак и только Сергею Миронову удалось сохранить абсолютную невозмутимость.

– Что ж, пожалуй, пора и познакомиться. – Дюгонь со вздохом раздавил в пепельнице толстую сигару. – Не буду особо представляться, тем более, что уверен, мосье Миронов успел подробнейшим образом обрисовать ситуацию, равно и представить мои полномочия.

– Все верно, успел. – Подтвердил Сергей.

– Следовательно, вы уже поняли, что мне очень нужен ваш друг, Вадим Дымов. Именно по его душу я сюда и приехал.

– Это понятно, – серьезно кивнул Потап. – Непонятно другое: почему вы так уверены, что мы станем помогать вам его разыскивать?

– А почему нет?

– Да потому, что вы не Берия, а на дворе сейчас не тридцать седьмой год. Кроме того, один раз мы уже поспособствовали представителю вашей службы, и ничего хорошего из этого не вышло.

– Верно, было такое дело. Наш сотрудник держал вас за детей плюс пытался играть в собственную не самую честную игру.

– Он обманывал нас. – Процедил Миронов.

– За что позднее и поплатился. – Дюгонь спокойно кивнул. – Но справедливости ради замечу, что и вы перед ним раскрыли далеко не все карты.

– Ну да? – изобразил удивление на лице Сергей.

– А как же иначе! Вспомните, кого вы нам подсунули вместо Палача? Какого-то невзрачного блатаря?

– Ну, не таким уж и невзрачным был этот Кудесник. Сколько гадостей измыслил! Не зря его сам Папа к себе приблизил. До Папы, кстати, наши службы по сию пору дотянуться не могут.

– Ничего, когда-нибудь дотянутся. – Дюгонь поморщился. – Сейчас меня больше волнует то, что ваш ненаглядный протеже ушел, оставив всех нас с носом.

– И правильно сделал! Чего ради ему париться в ваших казематах? В конце концов, он свободный человек.

Дюгонь ткнул флягой в Миронова.

– Вот тут вы, молодой человек, абсолютно правы. Он – не робот и не зомби, он – человек. И предложение, с которым я ехал сюда, относится именно к человеку.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что служба, которую я представляю, соотносится уже не столько с обычным правопорядком, сколько с безопасностью человечества. Подчеркиваю – всего человечества.

– Почему бы вам в таком случае не заняться экологией? По-моему, именно в этой сфере человечеству угрожает наибольшее количество опасностей. – Сергей фыркнул. – Озаботиться, скажем, ратификацией Киотских соглашений, нарушителей приструнить, квоты уменьшить и так далее.

– Стыдно признать, но вы снова правы. – Дюгонь кротко кивнул. – Поиск внешнего врага – штука азартная, но первый враг людей, разумеется, мы сами.

– Так в чем же дело?

– Увы, столь широко не распространяется даже наша компетенция. Вопросы экологии могут решаться исключительно на уровне президентов. Кроме того, очень скоро все решится само собой.

– Что значит – само собой?

– А то и значит, что начнется глобальное потепление, пойдут рушиться дамбы с городами, и люди поневоле зачешутся. – Дюгонь сокрушенно вздохнул. – А до той поры наше ведомство, как и встарь, будет заниматься особо крупными астероидами, вражескими тарелочками и прочими явлениями подобного рода. Повторяю, ребятки, наша главная задача – безопасность Земли. В том смысле, что мы просто таки обязаны предотвратить любое возможное вторжение извне.

– А нам действительно угрожает вторжение?

– Оно не угрожает. – Отчетливо произнес Дюгонь. – Оно уже началось.

– О чем вы говорите?

– Глоны, – тихо произнес Дюгонь. – Насколько я знаю, вы о них тоже наслышаны.

– Не то чтобы наслышаны, но… – Сергей переглянулся с Потапом. – Вот, значит, почему мы забрались на такую высоту?

– Верно. – Столичный гость кивнул. – Все последние данные указывают на то, что глоны побаиваются высоты. А потому лучший способ оторваться от них, это подняться на крышу небоскреба или воспользоваться авиалайнером.

– В противном случае…

– В противном случае, все наши разговоры будут ими подслушаны. – Дюгонь досадливо повел плечом. – Есть у нас такое предположение, что в человеческих языках они давным-давно успели разобраться.

– А может, в мыслях? – предположил Миронов, припомнив давнюю беседу с Вадимом.

Дюгонь метнул в его сторону настороженный взор.

– Может быть, и в мыслях… Словом, объяснять вам, какая проистекает от этих существ угроза, слава Богу. не нужно. А коли так, давайте работать в одной упряжке.

– Секундочку! Но ведь глоны живут в своем обособленном пространстве. Зачем им нужен чужой мир?

– Чужой там или не чужой, но факт остается фактом: эти твари начали свое вторжение, а человечество искомого вторжения все еще не заметило. Кстати, ваш друг тоже его проморгал. Несмотря на все свои экстраординарные способности, несмотря на то, что тоже внимательно наблюдал за племенем глонов.

– Вы уверены в том, что он ничего не заметил?

– Разумеется, не уверен. Именно поэтому мне и хочется поскорее с ним встретиться. Может статься, времени для решительных действий осталось совсем немного.

– Надеюсь, вы ошибаетесь. – Глухо проговорил Потап. – И первое тому подтверждение, что Вадим не спешит выходить из подполья.

– Может быть, просто не решается?

Капитан Шматов хмыкнул.

– Если вы полагаете, что он вас боится, вы крупно заблуждаетесь.

– Тогда почему он продолжает прятаться?

– Этого я не знаю, – могу только предполагать.

– И что же вы предполагаете?

– Я предполагаю, что в борьбе с означенными глонами он просто не рассматривает вас, как серьезных союзников.

– Даже так? – Дюгонь удивленно склонил набок голову, величавым движением коснулся бородавки на подбородке. – Боюсь, вы, ребятки, переоцениваете его и недооцениваете нас.

– Может быть, и так, но Вадима мы видели в деле, а вас, извините, пока не знаем.

– Что ж, это вполне поправимо. – Дюгонь не без изящества извлек из кармана пару отблескивающих голографическими знаками удостоверений, аккуратно положил на краешек стола. – Отныне мы будем видеться чаще, коллеги.

– Коллеги?

– Именно так. С сегодняшнего дня особым распоряжением министра внутренних дел вы переведены в отдел С-40.

– Вы шутите?

– Ничуть! Я ведь уже объяснял Миронову: наши полномочия безграничны, практически мы можем все. Если надо мы даже в состоянии ввести в ООН нового члена, отстранить от дел прежнего директора ЦРУ, провести рокировку среди стран ОПЕК и тому подобное. Сразу оговорюсь: я в этой организации – человек не главный, однако и далеко не последний. Так что ваше внедрение в мое ведомство – всего лишь рядовой технический момент. В любом случае, от перевода в столь мощную организацию вы не проиграете.

– Мы должны быть польщены? – осведомился Миронов.

– А это уж как вам заблагорассудиться. Но буду с вами честен: если бы не моя личная заинтересованность в дружбе с Дымовым, конечно же, я не стал бы тратить время на беседу с обычными милицейскими чинами.

– Спасибо и на том, – пробормотал Шматов. – А что это за отдел С-40?

– Один из отделов, занимающихся оперативной разведкой. А нумерация означает только то, что мы стараемся максимально упрощать любую аббревиатуру. Хватит уже, попугали людишек – МГБ, НКВД, ККК… Поэтому и организация наша называется проще некуда – СИСТЕМА. Соответственно, все отделы и подразделения СИСТЕМЫ пронумерованы.

– И вы думаете, что Вадим о вас ничего не знает?

– Думаю, что кое-что знает, но мы ему не враги, и это он, конечно же, понимает.

– Все равно, – упрямо пробормотал Шматов, – если бы он захотел, давно бы вышел на вас сам.

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно.

– Другими словами вы хотите сказать… – медленно начал Дюгонь.

– Что он знает о вас все до последнего секрета. И если он не выходит на связь с вами, стало быть, не испытывает к тому особого желания. И вы не будете знать о нем ничего до тех пор, пока он не передумает.

– А вот тут вы ошибаетесь. – Дюгонь неспешно оглядел офицеров, и многочисленные складки на его драконьем лице пришли в жутковатое движение. Не сразу до Сергея с Потапом дошло, что высокий столичный чин попросту улыбается. Правда, улыбка была еще та. Как известно, рептилии просто не умеют улыбаться.

– Видите ли, дело в том, что нам известно, где он. – Любезно сообщил Дюгонь. – И вот уже на протяжении двух недель мы отслеживаем каждый шаг вашего товарища.

– Вот как? И вы хотите сказать, что он до сих пор вас не вычислил? – Миронов озадаченно переглянулся со Шматовым. – Честно говоря, звучит просто невероятно.

– Тем не менее, это так.

– Не верю. – Сергей тряхнул головой. – Скорее всего, он знает о ваших наблюдателях, но не возражает против них. Что лишний раз говорит о его добрых намерениях.

– Дай-то Бог. – Дюгонь пожевал губами. – И все-таки я хотел бы избежать лишних эксцессов. Именно по этой причине вам, друзья мои, придется, как новоиспеченным сотрудникам СИСТЕМЫ, проехаться с моими людьми.

– Далеко?

И снова складчатое лицо столичного туза изобразило улыбку.

– Не очень. Мы сядем в вертолет и нанесем дружеский визит вашему общему другу.

– Вы собираетесь задержать его?

– Скажем так, пригласить в компанию. Еще раз хочу, чтобы вы ясно поняли: мне нужен союзник. Живой и невредимый. Кроме того, я уже знаю, на какие трюки способен Дымов, а потому не хотел бы рисковать своими людьми.

– Великолепно! Значит, мы у вас будем вроде живого щита? – сумрачно констатировал Шматов.

Дюгонь красноречиво промолчал.

Глава 3

Матвей Павлович, начальник ИТК– 173 или попросту говоря – кум сидел на простом табурете, пальцами стиснув собственные колени. Если бы не эта хватка, ноги его наверняка бы дрожали. И было с чего. Пять минут назад Вадим подтвердил ему официальный диагноз. Рак поджелудочной железы в стадии метастазирования, плюс некоторые проблемки с пищеводом. Подтвердил и тут же пожалел об этом. Увы, господа медики донельзя запугали людей. Одно только озвучивание подобного диагноза уже воспринималось как смертельный приговор. Вот и бедолаге начальнику тотчас стало дурно. Пришлось срочно усаживать его в кресло, оглаживать бодрящим массажем и объяснять, что страшного ничего нет, что подобные вещи лечатся проще простого. Разумеется, начальник не поверил. Он вообще не верил врачам и науке, тем более, что последняя с негодованием отметала даже само предположение о том, что рак можно успешно лечить. Вадим в дискуссии по поводу спорных вопросов онкологии предпочитал не встревать. Всему свое время, и лучше многих других он понимал, что лет этак через сто медики планеты наконец-то научатся грамотно изничтожать колонии раковых паразитов. До тех же самых пор он просто констатировал диагнозы, после чего, засучив рукава, брался за лечение очередного пациента.

– Все-таки удачные были раньше названия, вы не находите? – он продолжал внимательно изучать больного. – Грудная жаба, рак… Возможно, излишне зоологично, зато удивительно метко. Жаба давит, затрудняет дыхание, душит во время сна. Рак гложет, скребет панцирем и клешнями.

– Это все так ужасно… – кое-как выдавил из себя начальник колонии. Было видно, что восторгов Дымова он отнюдь не разделяет, и даже произносимые вслух имена заболеваний вызывают у него отчаянный трепет.

– Бросьте, Матвей Павлович, – Вадим несколько смутился. – Ужасны не болезни, ужасно наше к ним отношение. Пока псориаз и онкоболезни возводятся на мраморный пьедестал неизлечимости, они и впрямь непобедимы. Но стоит нам перестать их уважать, и ремиссия может произойти сама собой. Тонус – вот, что лечит от всех болячек! Можно сколько угодно рассуждать о тайнах вилочковой железы, о лимфоцитах, макрофагах и антителах иммунной системы, но если нет тонуса, не будет и борьбы, а тонус можно разжигать в организме десятками различных способов. Всего-то и нужно – собраться с духом и выбрать подходящий.

– Как же его выбрать, если все мы поголовно безграмотные? – пробормотал начальник колонии. – А те же врачи только и рады, что пугать операциями.

– В этом наша беда и наше счастье. Вся жизнь – выбор, а этот выбор – один из труднейших. Либо ты что-то делаешь, либо опускаешь руки и впадаешь в черную депрессию. А уж хмурых да угрюмых болезни просто обожают. Запомните, Матвей Павлович, наше угнетенное состояние ускоряет течение болезней в десятки раз.

– Но как надо работать над тонусом? – с ноткой нетерпения вскричал Матвей Павлович. – Подскажите!

– А это уже вам выбирать, – Дымов растопырил пятерню. – Во-первых, движение – до пота и желательно на свежем воздухе. Утром, днем и вечером. Без движения тело ржавеет не меньше железа. Во-вторых, водные процедуры: холодная шайка на загривок – каждое утро! В-третьих, питание – живое, нежирное и необильное. А вечера, начиная с часиков пяти-шести, и вовсе стоит воздерживаться. Вот, собственно, и все. Как видите, средства в высшей степени банальные. Проблема только в том, что мы к ним в массе своей не хотим прибегать. И беду свою встречаем, сгорбившись, с гримасой отчаяния на лице, лежа на уютном диване. А так нельзя.

– Как же ее еще встречать? – пробормотал пациент.

– С улыбкой и двумя воздетыми кулаками. Осанку и позу победителя – вот, что следует преподавать нашим врачам. – Вадим вздохнул. – Что же касается названий болезней, то, разумеется, не дело в них. Хотя… Если скрывать правду и забывать старое, много не выиграешь. В этом смысле, Матвей Павлович, мы воистину уникальная нация, поскольку обладаем Родиной, но не имеем Отечества.

– В каком смысле? – пролепетал пациент.

– А в таком, что Отечество учит уважать память отцов, уважать свое прошлое, а значит, и будущее. Мы же своих отцов никогда не уважали. Каждая новая власть у нас начинала с того, что рушила прежние постаменты. Сначала в крошево разносили Храм Христа Спасителя, памятники царей, потом сметали бюсты Сталина, Хрущева, дробили в куски Брежнева, Свердлова, Дзержинского… Пожалуй, это и есть наша главная традиция – склонность к бунту и разрушению. Однако, если нет преемственности – нет и культуры. Нет истории, нет грамотной медицины. – Вадим говорил и продолжал сканировать нутро пациента. Освещение было неважным, а потому он не спешил. Как ни крути, человеческая плоть – не стекло, и взгляд Дымова погружался в тело Матвея Павловича, исследуя пораженные ткани послойно. Будь они в оздоровительном центре «Галактион», можно было бы ни о чем не беспокоиться, но сейчас Вадим не хотел рисковать. Удаление паразитных тканей следовало провести в один прием. Второго случая им могли просто не предоставить.

– Но я надеюсь… – пролепетал начальник ИТК. – Я надеюсь, это не скажется на состоянии моей… – он умолк, не в силах вымолвить слово «опухоль».

Вадим сочувственно улыбнулся. Как ни крути, а мужиком Матвей Павлович был неплохим. И насчет кормежки заключенных не стал артачиться, и на вольности третьего барака с легкостью прикрыл глаза. Потому и взял его Вадим в оборот, потому и решился предупредить насчет опухоли. Пожить бы здесь подольше – не зону, а рай можно было бы построить. Маленький коммунизм в окружении колючей проволоки. И наверняка Матвей Павлович помог бы ему во всем. Даже странно, что этот мягкий, не особенно решительный человек оказался на посту начальника колонии. Впрочем, потому и оказался, что смолоду пытался себя ломать, презирая собственное мягкосердечие, пытаясь по образу отца полковника стать волевым и сильным. Потому и в армию пошел, выбрав непрестижную «вохровскую» специальность, потому и дал согласие на офицерское училище. А уж потом, когда минуло и тридцать лет, и сорок, когда вдруг забрезжил впереди жизненный финиш и стало окончательно ясно, что никакого супермена из него не выйдет, было уже поздно. Переделать себя Матвей Павлович не переделал, а вот жизнь качественно поломал. Были ведь, говорят, способности, – мог и в художники выйти, и в инженеры, но вот не вышел, превратившись в заурядного администратора. Кроме того, в результате затянувшихся депрессий заработал то, что и должен был заработать…

– Сидите спокойно, Матвей Павлович, сейчас я немного вас потревожу.

– Будет больно?

– Будет щекотно… – Вадим вновь прищурился, воочию увидев, как поджалось в страхе метатело начальника колонии. Невольно качнул головой – с такими нервишками только зеками и командовать!..

Собственная корона пришла в движение, взбугрилась множественными лимбами – точь-в-точь как голова медузы Горгоны. Впрочем, сейчас от Дымова требовалась совсем немногое. Стиснув метатело начальника колонии, Вадим заставил скользнуть к опухоли один из лимбов, левой ладонью «подсветил» себе картинку. Лимб, которым при иных обстоятельствах Вадим запросто мог бы убить слона, на этот раз продвигался с ювелирной точностью, словно сам чувствовал направление. В отличие от хирургического ножа Вадим мог проделывать подобные вещи абсолютно безболезненно. Да и само удаление больше напоминало работу пылесоса. Материя переходила в энергию, а он ее попросту отсасывал, немедленно обращая в собственную плоть. От поджелудочной железы подрагивающий лимб скользнул выше, осторожно прошелся по всему стволу пищевода. Шишки, наросты и каверны – все исчезало при одном только прикосновении с метаконечностью. Заодно Дымов почистил и коронарную систему, основательно оживив сердечную мышцу. Вот теперь за жизнь Матвея Павловича можно было не беспокоиться. По крайней мере, на ближайшие несколько лет…

Вадим удовлетворенно вздохнул. С неудовольствием заметил, что снова на время операции задерживал дыхание. Хорошо, хоть недолго это все длилось. На все про все у него ушло не более минуты. Сгусток, который вот уже несколько месяцев душил Матвея Павловича, обратился в ничто, и пациент это немедленно почувствовал.

Вскинув голову, Дымов отступил от сидящего начальника на шаг – точь-в-точь как художник, любующийся исполненным мазком. Впрочем, особого удовольствия он не испытывал. Мысль о том, что все на свете принадлежит к стану хищников, была не самой приятной. Вот и сейчас его лимбы возбужденно шевелились, свиваясь змеиными кольцами, напоминая щупальца голодного осьминога. Как ни крути, а для них любая органика знаменовала собой, прежде всего, пищевую энергию. И лишний раз подумалось, что надо почитать за счастье, что люди не способны видеть друг друга в своем истинном свете.

– Вот и все, Матвей Павлович, – пробормотал он.

– Все? – в глазах начальника блеснуло изумление. Руками он зашарил по груди. – Господи! Ведь действительно легче!

– Главный очажок я удалил, – пояснил Вадим, – так что годика четыре можете ни о чем не волноваться. Но, если честно, это, конечно, не лечение. Ремиссия неокончательная и лет через десять рецидив вполне может повториться. Вот и щитовидка у вас несколько увеличена, – тоже результат затянувшегося стресса. Еще какое-то время и получится вполне эндемический зоб.

Радость, проступившая на лице Матвея Павловича, тотчас сменилась смертельной бледностью.

– Вот-вот! Что и требовалось доказать! – Вадим усмехнулся. – Вы слишком впечатлительны, Матвей Павлович. Легко впадаете в панику, ежедневно страдаете от апатии, и это немедленно бьет по иммунной системе.

– Но как же мне тогда быть? – пролепетал растерянный начальник.

– Самое простое – как можно поскорее сменить работу. Начинайте плавать, вставайте на лыжи, кушайте морскую капусту, яблоки с арбузами. Еще лучше, если сумеете найти себе добрую и ласковую жену. Ну, а как женитесь, немедленно рожайте детей. Верующие считают, что каждый ребенок автоматически добавляет родителям десяток лет жизни.

– Вы шутите?

– Я абсолютно серьезен. Дети – лучшее из лекарств, и будь моя воля, я бы с легкой душой прописывал его всем людям.

– Не знаю… По-моему, с моим характером заводить детей – безумие.

– Не согласен. Для начальника столь паскудного местечка у вас чудесный характер!

– Но, может, мне следовало бы еще…

– Не нужно. – Вадим покачал головой. – Наблюдения и обследования у врачей мало что дадут. А вот денег наверняка унесут немало. Все в ваших руках, Матвей Павлович, поверьте. И все рецепты здоровья столь же просты, сколь и банальны. Душевный покой, побольше пота и движение на свежем воздухе – ничего нового медицина здесь не прибавит.

– Даже не знаю, как я буду обходиться один! – Матвей Павлович продолжал с изумлением растирать грудь. – Вы уверены, что сегодня вас заберут отсюда?

– Увы… Эти ребятки давно меня ищут. Да и мне, честно сказать, пора домой. – Вадим на секунду зажмурился. – Ну, а вы подумайте насчет расширения лечебного блока, а заодно и над идеей по поводу пирамид поработайте. Вещь крайне полезная – и заключенным, наконец-то, найдется осмысленное занятие.

– Да, да, я помню… – голова Матвея Павловича мелко затряслась.

В эту самую секунду кое-что произошло в бараке Дымова. Это происходило метрах в шестистах от кабинета Матвея Павловича, но нужный сигнал Вадим все-таки уловил. И тотчас переместился частью короны в свой родной закуток.

Он успел вовремя, – приоткрыв фанерную дверь, к нему как раз заглядывал бригадир зековского люда. Вадим увидел его немо шевелящийся рот, но голоса не услышал. Пребывать в двух телах одновременно становилось все более обременительным. Зыбкое метатело, напоминающее скорее призрак, нежели живого человека, не могло понять, о чем же вещал гость.

– Пожалуй, на сегодня все, – Дымов поднял ладонь, задержал ее напротив лица Матвея Павловича. – Вам теперь лучше всего отдохнуть. Отмените на сегодня все дела и как следует выспитесь.

– Я не умею днем засыпать…

– Ничего, я вам помогу. – Вадим послал в ладонь легкий импульс.

Теплая волна толкнула начальника колонии, заставила смежить веки. А еще через мгновение он мягко повалился на кушетку. Матвей Павлович уснул сразу и без сновидений. Вадим же поправил у него под головой матерчатую подушку и поспешил выйти из кабинета. Оказавшись в коридоре, тут же окутал себя невидимой мантильей. Это было у него чем-то вроде шапки-невидимки. Можно было спокойно уходить. Эластичные лимбы мгновенно дотянулись до барака, оживили двойника в кресле. Ситуация тотчас прояснилась, – прорезался голос далекого бригадира. Дымова звали на разбор. Зачем и для чего, можно было только догадываться, однако это было уже несущественно. Приближение главных охотников Вадим чувствовал уже давно. И отчетливо понимал, что этот день является его последним днем на воле. Точнее – на зоне, которая с неволей у него по сию пору не ассоциировалась. Как ни крути, он успел тут обжиться, завести друзей и пациентов. И мимолетно кольнуло чувство сожаления. Точь-в-точь как на родном вокзале за секунду до посадки в поезд. Было жаль покидать этих людей, было жаль перелистывать еще одну значимую страницу…

Глава 4

Разумеется, обман, на который пошли Дымов со своими друзьями из милиции, долго продлиться не мог. Очень скоро федералы сообразили, что в руки им попался кто-то другой, на мистического палача совсем даже и не похожий. Не удивительно, что следовательская машина заработала полным ходом, и уже через пару дней после того, как был разрушен торговый центр «Магнетик», в больничную палату к Дымову ворвались вооруженные спецназовцы. Его вывезли под стволами автоматов прямо на койке. Переведя в тюремный госпиталь, тут же принялись испытывать на прочность. Копали не слишком глубоко, но довольно жестко. Сам Вадим за свободу свою не боролся, однако прекрасно сознавал, что и Шматов, и Миронов, и влиятельные пациенты из «Галактиона» предпринимают немалые усилия для его освобождения. Толку это, правда, не приносило. Увы, еще со времен Берии секретные службы сумели всем и каждому наглядно объяснить, кто есть главный в этой стране. Шумиху вокруг исчезнувшего экстрасенса быстро погасили, а самого Дымова упрятали в хорошо оборудованные подвалы, где и взялись с энтузиазмом переманивать на свою сторону, а проще говоря – перевербовывать. Банальное запугивание чередовали с физическим давлением, а душевные беседы – с суровыми допросами.

Поскольку от стандартных тестов Вадим наотрез отказался, а подсадку-колдуна попросту проигнорировал, к нему применили более современные методы. Вливая через капельницу химические расслабители, помещали в камеры с неумолкающей музыкой, порой допрашивали на протяжении круглых суток. Пару раз крепко избили – сначала резиновыми дубинками, а после – толстенной брошюрой с описанием программной продукции компании «Майкрософт». При этом Дымов сидел привязанный к стулу, а мускулистый богатырь с обнаженным торсом наотмашь хлестал трехкилограммовой брошюрой по лицу пленника. Хорошо, хоть не томом Советской Энциклопедии, но все равно получилось довольно чувствительно. После каждого удара череп Вадима наполнялся тягучим звоном, а взъяренное метатело самовольно скручивалось питоньими узлами, норовя выпростать напряженные лимбы навстречу истязателю. Вадиму стоило большого труда сдерживать себя в повиновении, хотя иные из особо жестоких ударов он все-таки смягчал.

Получалась в высшей степени странная игра: он мог бежать от них, но не бежал, мог с легкостью превратить логово секретчиков в руины, однако не делал и этого. Более того – Дымов с прилежанием сносил побои, терпеливо постигал мироощущение жертвы. При этом он внимательно присматривался к собственным мучителям, прощупывал их на ментальном уровне, кропотливо достраивал мысленную картотеку хищников. Можно было не сомневаться, что и они в свою очередь черпают от него определенную информацию. Он не кричал и не просил пощады, и они мотали это на ус. Любые ссадины и синяки на нем проходили в течение ночи, и это тоже их крайне интересовало. Дымов подозревал, что все свои наблюдения они тщательно протоколируют, сводя в аккуратные папочки, подшивая вместе с ксерокопиями допросов. Спрашивали же, разумеется, о наркотике празитон, о недавней гибели Аксана, о взрывах в торговом центре «Магнетик», о связях с хакерскими центрами. Временами интересовались и прошлым Вадима, а именно – Чернобыльским реактором и внезапным появлением Дымова вблизи поврежденного блока. Впрочем, эту тему копали вяло и неуверенно. Складывалось ощущение, что следователи сами не до конца верят в то, что некто мог выбраться наружу из ядерного пекла.

Впрочем, дело было даже не в следователях. С самого начала они вели себя так, как хотелось Дымову, и главным режиссером всего этого действа был ни кто иной, как он. Именно поэтому следователей интеллектуалов сменили свирепые каты, а вместо мудреной шахматной осады на вооружение была взята тактика болевого наскока.

Вадим и сам не до конца понимал, зачем он затеял этот спектакль. Должно быть, ощущал информационные лакуны, которые следовало срочным образом заполнить. Так уж получилось, что никто и никогда его всерьез не пытал и не допрашивал, не держал в карцере и не подвергал намеренным издевательствам. Даже на Горке жутковатого Кита, негласного короля уголовного люда, все ограничилось скоротечным боем, а до пыток дело так и не дошло. Между тем, поприще, которое Дымов избрал для себя, требовало досконального знания и этой мрачноватой стороны жизни. Он лечил тех, кто прошел через ад, но его собственный ад был мал и неконкретен. Конечно, кое-что он знал о черной изнанке жизни, многое успел прочувствовать на собственной шкуре, и все-таки не хватало деталей, не хватало перевоплощения – того самого, о котором столь красочно повествовал Станиславский. В самом деле, настоящее горе можно сыграть лишь тогда, когда знаешь, что это такое. Дымов никогда не верил теоретикам человеческих рефлексий, измышляющих синтетические чувства. Тайна настоящего преступления для него тесно увязывалась с тайной хищника, с тайной агрессии и тайной всеобщего зла. Инстинкты заставляли людей истреблять себе подобных, лишать их крова, денег и одежды, но если действия примитивного хищника очерчивались достаточно узкими рамками, то человеческий разум, конечно же, шел дальше. Собственно говоря, именно эту человеческую особенность Вадим и намеревался постичь. Как хотел постичь и природу истинного карателя, понять и осмыслить то чудовищное состояние души, когда радость от чужой муки затмевает малейшие проблески сочувствия. И даже, наверное, не понять, а ощутить в самом себе, поскольку только собственные ощущения дают самый верный ответ. Умственное приближение к истине еще не означает самой истины, – Вадим же хотел знать именно истину, поскольку только такое знание наделяло его правом лечить людей, правом вершить чужие судьбы.

Собственно говоря, с ролью палача он тоже успел в свое время свыкнуться, и все-таки это было совсем не то. Вадим прекрасно понимал, что есть великая разница между добровольным садистом и палачом по принуждению. Почти такая же, как между киллерами покойного Аксана и солдатиками, вставшим на защиту родных границ. И те, и другие убивают, но убивают совершенно по-разному.

Кроме того, он продолжал наблюдать за самим собой, пытаясь со стороны понять, сколько же может человек выдержать перед тем, как окончательно сломиться. Наверное, подобное самоистязание могло показаться глупым и нелепым, но Вадим твердо знал, что это ему действительно нужно. Не может врач лечить зубы, если сам никогда не испытывал зубной боли. Ну, не может и все тут! То есть лечить-то он будет, но будет лечить плохо, и именно такого брака Вадим больше всего опасался в своей профессии. Кроме того, нынешние его застенки можно было уподобить машине времени, переносящей в далекие сталинские годы, когда люди умирали миллионами, когда ломали одних и подсаживали наверх других. В сущности, и нынешние земные проблемы целиком и полностью прорастали из тех болезненных корешков, а потому ТО знание обещало стать фундаментом знания СЕГОДНЯШНЕГО…

Примерно в те же неласковые денечки произошла у него и первая встреча с Дюгонем. Высокопоставленный чин тоже вел свою игру и сразу же недвусмысленно предложил Дымову оказать противодействие следователям.

– Если хотите, можете даже сработать в полную силу, – подсказал он. – Не страшно, если будут жертвы, зато у меня появится формальный повод забрать вас отсюда к себе. Ничего не поделаешь, у нас тоже своя иерархия, свои бюрократические барьеры. Но если вы поможете себе, тем самым вы поможете и нам…

Интрига была в высшей степени банальной: ведомственные кланы по обыкновению грызлись, пытаясь выбить для себя лидирующее положение. Подыграть хитроватому Дюгоню было совсем не сложно, однако Дымов этого делать не стал. К этому времени ему успели наскучить и желтолицые следователи, и каты в камуфляжных мундирах, и высокие государственные интересы, о которых ему мутно поминали на допросах. А потому вместо предложенной Дюгонем партии он разыграл свою собственную. Он действительно мог бы сбежать от них в любую минуту, но заурядное бегство его отнюдь не прельщало, и очень скоро Вадим организовал собственное «исчезновение».

В некотором смысле это напоминало работу фокусника. Дотягиваясь сквозь стены до упрятанных в сейфы папок, он тасовал их и перемешивал, попутно стирая из компьютерных файлов и памяти следователей лишнюю информацию. Тюремный механизм оказался довольно громоздким и инерционным, но самое главное заключалось в том, что несмотря ни на что он работал – и работал весьма эффективно. Следовало только взяться за надлежащие рычаги и воспользоваться нужными тягами. Именно этим Дымов и занимался в течение нескольких недель, заставляя переводить себя из камеры в камеру, перевозить из одной тюрьмы в другую, меняя имена, конвой и сопроводительную документацию. Рыбка не стала выпрыгивать на берег, она предпочла нырнуть в глубину, скрывшись меж вязких водорослей. И ничего удивительного, что никто не хватился Дымова, – на некоторое время о нем попросту забыли. Собственно, и дело его растаяло, как дым, листочками разлетевшись по городским и областным управлениям, став чем-то эфемерным, не вызывающим никакого интереса.

Впрочем, и здесь он оставил им маленький хвостик. Для тех, кому жизненно необходимо будет с ним встретиться. Все получилось так, как он и рассчитывал. Спустя несколько месяцев, такие люди нашлись и за означенный хвостик действительно ухватились. Разумеется, это был все тот же Дюгонь, человек с манерами штатовского шерифа и огромной бородавкой на подбородке, человек, которого многие прочили на место директора СИСТЕМЫ. Словно опытный рыболов, он вновь взялся за спутанный клубок, медленно, но верно начал распутывать его вспять. Согласно указаниям Дюгоня сотни агентов разъехались по колониям и тюрьмам, допрашивая надзирателей, выискивая малейшие аномалии, опытные программисты шерстили компьютерные файлы по крохам извлекая информацию, касающуюся необычного узника.

Если о чем-то забыл только ты, тебе могут напомнить. Иное дело, когда о важном забывают все разом. Тем не менее, ведомый чутьем, Дюгонь сумел таки добрести до финиша. Память была насильственно оживленна, а ценный узник найден…

Глава 5

В гости к Хану Вадим собирался при общем молчании. Один только Зулус, личность нервная и крайне неуравновешенная, время от времени вскакивал с места и начинал истерически метаться между койками.

– Не ходи туда! – сиплым голосом умолял он. – Ясно же, что они собрались тебя мочкануть. Сначала тебя, а после и меня.

– Так ты о себе, значит, печешься? – фыркнул кто-то из зеков.

– Само собой. Что ему Лепила!..

– Да вы чего, братцы! Мужики!.. – Зулус затравленно огляделся. – Я же всегда с вами!

– А не пошел бы ты, братец куда подальше…

– Хватит! – шикнул Вадим. Произнесено это было совсем негромко, однако все тут же умолкли. – Никакой паники и никаких свар! Дело с Ханом я улажу.

– Послушай, Лепила, – это уже подал голос худосочный Шут. На правах бывшего вора он исполнял здесь роль бригадира. – Я эту публику знаю – Хана, Кардана, прочих прихвостней. Уж ты мне поверь, лучше бы их поостеречься.

– Ничего, Шут, как-нибудь переживем.

– Ты зря хорохоришься. Они давно на тебя зуб точат, а там, считай, половина тамбовских. Слыхал, небось, как они в Москве пировали? Вершили голимый беспредел! И смотрящий, кстати, тоже из Тамбова.

– Значит, будет, о чем потолковать.

– Да о чем, в натуре, толковать с ними! Это же волки! – от волнения Шут снова начал перхать и задыхаться. – У Хана звезды на плечах! У Беса с Чугунком тоже. Они с тобой и разговаривать не станут.

Вадим взглянул на бригадира с суровым холодком.

– Слово «Тамбов», да будет вам известно, сударь, означало когда-то Божий город. Дословно – город, где живет Бог. Там-Бог, сообразил?… А все остальное – сплетни и досужие домыслы.

– Может, и так, но зачем же рисковать? Если надо, давай пойдем вместе. Меня там все-таки еще помнят.

– Спасибо, не надо! – на этот раз в голосе Вадима прозвучал явственный металл. Даже беспокойный Зулус испуганно вжал голову в плечи и торопливо опустился на корточки. Шут, судя по всему, тоже сдался.

Более полусотни пар глаз следили за тем, как Лепила неспешно зашнуровывает туфли. В краю ватников, серых дерюг и разношенной кирзы эти самые туфли смотрелись более чем дико. Поначалу они служили объектом насмешки, потом откровенной зависти – и вот теперь превратились в элемент явной аристократии. Иными словами, Вадим позволял себе то, что не могли позволить даже коронованные авторитеты. Он обитал в бараке, как все осужденные, однако расхаживал по зоне в сугубо штатском одеянии. И мало кто задумывался над тем, что к странности этой зона привыкла на удивление быстро. И ведь действительно привыкла! У тех же, кто наблюдал Дымова ежедневно, более всего вызывала удивление блеск и сияние черной кожи. Никто никогда не видел его чистящим обувь, однако туфли Дымова неизменно сохраняли зеркальный глянец. Конечно, Вадим не валил лес и не клал кирпичи, но он тоже вынужден был ходить по общей территории, которая никогда не отличалась особой ухоженность, а потому здравого объяснения данному факту никто из обитателей барака дать не мог.

– Будет шум, оставайтесь на месте. – Предупредил Вадим. – В любом случае, Хан вас не тронет, это я гарантирую.

Это самое «гарантирую» сорвалось с языка совершенно непроизвольно. Поначалу к лагерной «фене» Дымов относился с внутренней усмешкой, а позже и сам незаметно для себя стал вставлять в собственную речь барачные словечки. Не вызывало ни малейшего сомнения, что в ближайшие полсотни лет в российский лексикон наравне с англицизмами и германизмами вольется немалое количество жаргонных терминов. В отличие от апологетов строгого фонетического академизма Дымова это абсолютно не пугало. Может, потому и не пугало, что лучше многих других он знал, насколько слаб и несовершенен человеческий язык. Сам он предпочитал музыку и телепатию, иными словами – то, что не требовало орфографии вовсе. Увы, к подобным реформам люди были еще совершенно не готовы.

После того как Лепила покинул барак, кто-то из сидящих на койках горестно вздохнул.

– Вот и гикнулась наша крыша…

– Если он не вернется, – угрожающе проворчал рослый зек, – мы тебя, Зулус, сами сожрем. Со всеми твоими гнилыми потрохами.

– Ша! – сиплоголосо рявкнул бригадир. – Лепила сказал: никаких свар, значит, так и живем.

– А долго ли проживем? Без Лепилы-то?

Вопрос повис в воздухе. Ответа на него так и не последовало.

* * *

Между тем, собираясь на сходку, Вадим думал вовсе не о Хане с его тамбовской свитой, – он думал о маленьком и беззащитном Осипе Мандельштаме, вот также угодившим однажды в один котел с отпетыми головорезами. Наверное, страшнее места для поэта не придумать, нежели зона. Вот и сгинул в каком-нибудь из северных поселений. Может, от голода умер, а может, просто оказался проигранным в карты. Для блатных карты – те же иконы, а карточный долг более свят, нежели вся родня вместе взятая. Кто знает, может, и бедолагу поэта вызвали в один из вечеров на улицу, объяснили «расклад», полоснули «мойкой» по шее и разошлись. Так и пропал бунтарь – следочка не осталось. Одни лишь километры стихов. Впрочем, такой «следочек» повесомее иных будет. Собственно, если задуматься, одни только художники и оставляют после себя видимые следы. Все прочее сгнивает и сгорает бесследно…

Выйдя из барака, Вадим тут же подобием парашюта распахнул над собой мантию, включил панорамное зрение и позволил лимбам беспрепятственно скользить по земле. Вне барака для него мало что изменилось. Крыши и стены зданий давным-давно перестали быть для Дымова серьезным препятствием. Стоило ему прищуриться, и окружающие дома тут же превратились в подобия аквариумов, позволяя видеть своих многочисленных обитателей и весь интерьер до мельчайших подробностей.

Смешная вещь – стены! Визуальная прослойка меж частных, сморщенных в миниатюрное ничто территорий. Только для того, верно, и выдуманы, чтобы можно было с полным правом говорить: это мой санузел, а это твоя кухня, я не слышу бренчания твоих кастрюль, а ты не чуешь моих ароматов. Собственно говоря, изначальная тяга к изоляция была вполне объяснима: человек рвался ощутить себя свободным и независимым – хотя бы условно, хотя бы на крохотном клочке земли. И немудрено, что такую свободу он рано или поздно обретал. Но коли так, еще более странным казалось суждение о том, что пребывание в одиночных камерах является одним из самых страшных наказаний. И столь же странно, отчего на свою святую, отгороженную со всех сторон территорию люди с такой охотой допускают посторонние телеобразы и совершенно чужие радиоголоса? Почему дискриминационное обособление не трогает разума, касаясь исключительно физических тел?

Впрочем, насчет последнего Вадим тоже мог бы поспорить. Уж ему-то было отлично известно, что метатела людей в массе своей просто не вписываются в стандартные объемы. Даже сейчас можно было видеть, как выпирают из стен местного лазарета блеклые мантии пациентов. Погрузившись в дрему, люди ведать не ведали, что на треть, а порой и на половину продолжают спать под открытым небом.

Этажом выше, мучаясь бессонницей, бродил туда-сюда мужчина. Его зеленоватое метатело свисало чуть ниже пола, то и дело пересекая люстру спящих внизу соседей, но он об этом, разумеется, не знал, что, впрочем, не освобождало его от смутного беспокойства. Так уж выходит, что опасность могут представлять даже самые незримые вещи – вроде тех же магнитных бурь, колебания атмосферного давления, пространства, до предела насыщенного радиоволнами, излучением сотовой связи и УВЧ-печек.

Стараясь не задеть ненароком чужих метател, Дымов чуть подобрал лимбы. Подобные прикосновения – да еще в стадии крепкого сна – просто так не проходят… Только оставив лазарет за спиной, он несколько расслабился и подобием паруса распахнул на собой метакорону. Встреча предстояла не самая простая, и ему не мешало подзарядиться. Даже здесь, в таежной глухомани, от всевозможных радиочастот чувствительно пощипывало позвоночник, однако для настоящей подзарядки этой мелочи было, конечно, недостаточно. Поэтому, дотянувшись незримым щупальцем до воздушных проводов, Вадим в несколько емких «глотков» пережег пятидесятиамперные предохранители местной подстанции. Подпитка тут же дала себя знать. Метатело раздалось ввысь и вширь, приобрело упругость накаченного дирижабля. Мантия превратилась в подобие брони, и наконец-то стало возможным включить «слепое» вещание, застилающее глаза всем встречным и поперечным. Этому фокусу Вадим также научился сравнительно недавно. Раньше он ограничивался адресным внушением, даже не догадываясь, что повышенные мощности метаполя позволяют накрывать огромные площади. Он не исчезал и не испарялся, однако глазная сетчатка людей переставала отражать действительность, улавливая лишь те картинки, которые посылало им поле экстрасенса. Возможно, в подобной предосторожности не было особой нужды, однако в кармане Вадима покоился свеженький накопитель, а мантия светилась от энергетического переизбытка. О намерениях смотрящего зоны Дымов был уведомлен заранее, а потому понимал, что мирной беседой встреча не завершиться. Впрочем, и уничтожать элиту здешних уголовников он не собирался. С некоторых пор убийство стало казаться ему действом еще более отвратительным. Сильные просто обязаны находить иные пути решения проблем. Если у них это не выходит, значит, никакой реальной силой они в действительности не обладают. Себя же Дымов не без оснований считал сильным, – потому и предстоящую беседу намеревался превратить в подобие хорошо срежиссированного спектакля.

В самом деле, если в несколько сеансов ему удавалось превращать трусов в храбрецов, а злостных наркоманов – в праведных тружеников, почему не попробовать провести нечто подобное и с Ханом? Будет, конечно, забавно, когда этот зубастый зверь одномоментно превратится в робкую мышь, но и такие эксперименты следовало время от времени проводить. В конце концов, смысл всякой реинкарнации в том и заключается, что в последующей жизни клиент получает воздаяние в виде собственных овеществленных грехов. Однако нечто подобное можно было делать и в течение одной-единственной жизни, не дожидаясь костистой подруги с косой. Собственно, этим, если вдуматься, как раз и занимаются гипнотизеры с психотерапевтами всего мира. Этим занимался и он в своем «Галактионе».

Вадим неслышно подплыл к «наблюдателю», надзирающему за третьим бараком. Зек торчал у кустов уже немалое количество часов и явно притомился. Разумеется, приближения экстрасенса он не заметил. Да и не следовало ему ничего замечать. Дымов поднял руку и накрыл наблюдателя незримым колпаком. Веки уголовника тотчас сомкнулись, голова упала на грудь, колени дрогнули и подломились. Пришлось подхватить его под руки, чтобы мягко уложить на землю.

– Вот так, дорогой товарищ, спи и ни о чем не думай! Тем паче, что и ночь на дворе… – Дымов огладил ласковой волной стриженный затылок, голову зека уложил щекой на землю. – И пусть тебе приснится твоя мама…

Панорамное зрение продолжало оставаться включенным, а потому шевеление на вышке он не пропустил. Кажется, обеспокоился сегодняшний вертухай – крепыш с вульгарной ряхой и столь же вульгарным прозвищем Жбан. Разумеется, Жбан не мог увидеть Вадима, но чуткий солдатик заметил падение зека. Пришлось выстреливать эластичным щупальцем и в его сторону. Раскрутившись на добрых полсотни метров, невидимая нить коснулась груди вертухая, и часовой тотчас осел на ослабевших ногах, сомлевшим взором уставился в собственные колени. Установку он получил от Вадима ту же самую, а потому можно было не сомневаться, что оба заснувших видят сейчас одну и ту же картину – пожалуй, лучшую из всех возможных, поскольку свидание во сне с родной матерью у взрослых людей происходит, к сожалению, не часто.

Словно перископ Вадим взметнул ввысь все тот же эластичный лимб, получив возможность кругового обзора. Теперь он мог обозревать разом всю зону – пятачок земли, окаймленный спиралями колючки, подпираемый вышками и развешенной между столбами сетью из стальных колец. А далее – безлюдные сопки и редколесье Ухтинского края. Как ни крути, а неуклюжий дизайн административных зданий, вольеры для собак и ряды однотипных бараков в чем-то даже стыковались с чахлой природой севера. Все было серым и навевающим бесконечную тоску. Конечно, не Маутхаузен, однако и не ласковая Феодосия. И следовало только удивляться тому, что в этом суровом краю Дымов неожиданно ощутил себя на своем месте. При этом он ничуть не кривил душой, когда признавался самому себе в том, что хотел бы здесь задержаться. Правду говорят, что человек счастлив там, где он более всего нужен, а в этом месте Вадим был просто необходим. Пожалуй, только славной секретарши Аллочки ему и не хватало здесь для полного счастья…

Дымов поневоле взгрустнул. Со своей юной подругой он не поддерживал связи с того самого дня, как его забрали чекисты. На этот раз в нем говорил уже не мазохизм, а элементарное чувство порядочности. Аллочка была много моложе Вадима, и, намеренно оставляя ее в одиночестве, он просто давал девочке шанс найти себе иную более «человеческую» пристань. Действительно, на кой черт сдался ей старый колдун? Риска – сверх головы, а удовольствия – на грош. Ну, а то, что он умеет лечить, – так ей-то с этого никакой прибылм. Пусть уж лучше найдет себе какого-нибудь розовощекого студента с крепкими бицепсами и менее затейливыми прожектами в голове. Возможно, будет немного скучно, зато и более надежно. Ну, а Вадим… Уж он-то эту разлуку как-нибудь переживет. Чай, не впервой умирать и порывать. С жизнью, с людьми, с миром…

Опустив «перископ», Дымов приблизился к кочегарке еще на десяток шагов и снова разглядел вертящуюся поблизости стайку глонов. Серые и мохнатые, они подобием табора окружили приземистое здание кочегарки. Вели они себя, в общем-то, спокойно, но именно в этом спокойствии проще простого угадывалась зловещая уверенность. Умеющие заглядывать в завтрашний день, они точно знали где и чего ждать. Собственно, глоны были явлением для зоны не столь уж и редким, однако в таком количестве Вадим видел их впервые. Значит, снова учуяли кровушку, снова учуяли смерть! Иначе просто не слетелись бы сюда стаей стервятников.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.