Survarium - Один из леса

Борзой, войдя в зал, сразу нашел взглядом Ксюху. Равнодушно глянул на меня и отсалютовал девчонке. Отставив большой палец, ткнул им себе за спину, словно показывая ей, что приглашает выйти прогуляться прямо сейчас, и ухмыльнулся.

– Пришел, козел, – огорчилась Ксюха.

– Часто он к тебе пристает?

– Постоянно! Достал уже.

– А чего ж ты с ним неласково? Я смотрю, паренек видный, активный.

– Да не люблю я таких. Он как… как петух наглый.

– То он у тебя козел, то петух, – хмыкнул я. – Ты уж определись. А кто это с ним?

– Тот спокойный – Рыба, а второго, кажется, Кузьмой звать.

– Они из клана какого-нибудь? Из банды?

– Не знаю. Недавно появились. Боря, эй, Борька! – позвала она, когда троица проследовала за свободный стол. – Обслужи вон тех, видишь?

– Ты сама чего не пойдешь? – недовольно ответил парень, проходящий мимо с подносом, полным пустых мисок.

– Сам не знаешь чего? Говорю, обслужи! Стэн, ты точно больше пива не хочешь? Сиг сказал тебе бесплатно наливать.

Я покачал головой, и Ксюха ушла.

Вскоре пиво дало о себе знать. Окинув взглядом зал, я решил, что, во-первых, никто не собирается в ближайшие минуты устраивать потасовку, а во-вторых, Борзой с приятелями пока что сидят на месте и никуда не уходят. Опустошив кружку, я покинул зал через проход за стойкой, миновал кухню, коридор, свернул – и очутился возле брезентового клапана, застегнутого на молнию. Ее фиксировал висячий замок. Достал кольцо с двумя ключами, полученными от Сига, раскрыл замок, отвел клапан и шагнул в отведенное мне помещение.

Каморка была совсем небольшая. Два с половиной на полтора, из мебели только вешалка и низкая койка, то есть доски на камнях, сверху шкуры да набитая соломой меховая подушка.

Одна стена каморки была не брезентовой, а деревянной, с дверью. Потолок наклонный и низкий, я почти цеплял его макушкой, хорошо хоть пол не земляной – там ковер из шкур. В углу их можно откинуть, под ними в твердой земле углубление, а в нем – длинный сейф. Сиг сказал, что ниже еще на полметра залит цементный раствор и к днищу сейфа приварены штыри, наглухо уходящие в бетон.

Сейф был закрыт на цифровой замок, шифр от которого я также получил от хозяина. Набрав комбинацию, раскрыл дверцу – ТОЗ и патроны на месте. Обычное ружье в ящик бы не влезло, но короткоствольная «махновка» как раз поместилась. Доставать ее я сейчас не собирался, только проверил сохранность. Все-таки оружие – самое ценное из того, что у меня на данный момент есть.

Проверив сейф, я обернулся к осколку зеркала, висящему на вбитом в стену гвозде. Поправил ворот кожаной рубахи, оглядел себя. Каждый видит в зеркале то, что он заслуживает, и каждый считает, что заслуживает большего. Я видел парня с худым лицом и темными, остриженными «ежиком» волосами. С тонким шрамом справа на лбу и еще одним, почти незаметным, на левой скуле. У мочки левого уха не хватало кончика, но это тоже было почти незаметно.

Накинув куртку, я провел по волосам ладонью, покинул каморку и запер дверь за собой.

Снаружи было темно, прохладно и сыро. Пока торчал в зале, прошел дождь – пахло влажной землей, но едва ощутимо, все забивал запах костров. Их по округе полно. Электрический свет, помимо того, что дают аккумуляторы машин, есть только в Ставке. Там у Хана стоят аж четыре разборных ветряка и, говорят, даже солнечные батареи.

Позади Шатра никого не было, слышался приглушенный шум голосов, доносящийся из питейного зала. Рядом на фоне усыпанного звездами неба высилась башенка на крыше диспетчерской – когда-то здесь была большая автобусная станция. Я не спеша, с чувством, помочился и зашагал к ней.

Ржавая пожарная лестница, опасно подрагивающая под руками, привела меня на верхний этаж. До катастрофы это был застекленный короб под крышей башни, вроде такого диспетчерского пункта наблюдения, теперь же от него остались только железные ребра. Пройдя по усыпанному мусором полу, я встал на краю.

Черный Рынок не спал. Горели огни, лаяли собаки. Пахло дымом. Развалины образовывали темный лабиринт, иногда по нему двигался свет фар, лучи выхватывали из тьмы части стен, остатки кирпичной кладки, кусты, груды земли и камней. Яркое пятно света горело там, где была Ставка. Я разглядел ветряки, мерно вращающиеся длинные тени от их лопастей.

По спине вдруг прошла волна дрожи, а в голове словно что-то сдвинулось. Лес забери, неужели начинается… Точно! Я присел на корточки, подождал немного, но странные ощущения не проходили, а только усиливались. Пришлось усесться, скрестив ноги, и прикрыть глаза.

И сразу же в темноте под веками протянулась тусклая линия – неровная граница далеко на востоке. Граница Леса. В реальности я не мог разглядеть его отсюда, с верхнего этажа диспетчерской башни, но я видел его внутри своей головы.

Не только у Михи есть тайна, у меня тоже. Иногда мне казалось: он догадывался, что со мной что-то не так, но вслух мы об этом не говорили. Ни разу ни с кем я не обсуждал свои видения. Мерцание, как я называл их.

Лес. Там, вдалеке, – темный, странный, страшный. Чуждый. Разумный. Я смотрел на него, а он смотрел на меня.

А еще я видел их.

Они выглядели как тусклые светящиеся пятна. Ползали за той границей, где начинался Лес, клубились, меняя очертания. Иногда превращались во что-то знакомое, вроде силуэтов зверей или людей с очень длинными тонкими конечностями, без голов и ступней. Но чаще всего это были просто расплывчатые амебы, живущие своей странной жизнью среди лесных просторов, где не ступала нога человека.

Может, я просто сумасшедший?

Иногда существа – я называл их мерцающими – подползали близко к границе, скапливаясь в одном месте, привлеченные непонятно чем. А может, запахом? Запахом человеческой мысли? Что, если они чуяли меня, понимали, что я вижу их? Или никаких мерцающих нет, все это только мой бред? Я всего лишь больной на голову псих, которому надо лечиться, да негде!

Эта мысль пугала больше всего.

Несколько минут я сидел неподвижно, с закрытыми глазами глядя на мерцающих. Множество их собралось у границы Леса, они ворочались, слипшись в рыхлую световую массу. Еще я слышал тихий шепот – непонятный, глухой.

Потом они стали отползать, бледнея, растворяясь в безграничном мраке Леса, и вскоре исчезли. Померкла неровная светящаяся граница, стало совсем темно.

Раскрыв глаза, я выпрямился. Помассировал виски. Немного кружилась голова, в ногах была слабость. Интересно, когда-нибудь я попаду в Лес? Там не выживают! Говорят, лишь некоторые люди из поселения Край могут находиться в Лесу. Краевцы вообще чудной народ. Еще говорят, есть особые настойки, выпьешь такую – и можешь какое-то время гулять по Лесу, не опасаясь его реакции, взрыва спор из ульев, атаки зверья, Шторма или другой напасти, которую он способен наслать. Только кто их готовит, те настойки? Лично я не видел ни одного такого умельца.

Хорошо иметь свою большую тайну, нечто, отличающее тебя от других людей. Но плохо, когда эта тайна пугает тебя самого. Когда абсолютно не можешь понять, что все это значит. Я просто не знал, что делать с приступами мерцания.

Руки дрожали. Спустившись по лестнице, я постоял, привалившись лбом к стене диспетчерской, а затем пошел обратно в Шатер, но не знакомым путем, а в обход.

Было уже совсем поздно – то есть так поздно, что скоро станет очень рано. Обогнув заведение Сигизмунда, вошел внутрь. Увидел, как у стойки Борзой держит за локоть Ксюху, и поспешил к ним через зал, натягивая перчатки. Кинул взгляд на места, которые кочевник занимал с двумя дружками, – его приятелей там уже не было. Ушли спать или допивать в свой лагерь, а он, значит, решил нагнуть-таки девчонку…

В зале оставалось меньше десятка байкеров, и большинство едва держалось на ногах. Сига не видно. Борька за стойкой протирал стаканы, молодой Игорь снимал вертел с очага, где дотлевали угли.

Борзой крепко держал Ксюху, не давая высвободиться. Я остановился за его спиной.

– Хватит ломаться, – говорил кочевник, – надоело тебя уговаривать. Ну, пошли!

Он грубо ухватил ее за плечо, потянул… а я грубо ухватил его за свисающий на спину «хвост». И тоже потянул: резко книзу, откинув голову назад, потом – вбок, разворачивая к себе. Он крякнул от боли и попытался в повороте врезать мне локтем. Я отступил. Теперь мы стояли лицом друг к другу, боком к стойке. За ней Борька вылупил на нас глаза.

– Ты… а, вышибала! – прохрипел Борзой. – Охренел, быдло тупое?! Я тебе ухи отрежу!

– Семь, – сказал я, окидывая взглядом его ярко-красную рубаху, штаны с бахромой, шейный платок, золотой браслет на запястье.

– Чего?!

Я пояснил:

– Сначала думал – десять. А теперь вижу – нет, семь.

– Ты че несешь?!

Левой он потянул из кармана нож. Я понял, что бить им Борзой не собирается, по крайней мере, сейчас. Обманный маневр, чтобы отвлечь внимание от правой руки, которая в это время сжала глиняную кружку на стойке. Ту самую, из которой я пил, до того как покинуть зал. Ею бандит собрался сбоку вмазать мне по голове, он даже двинул локтем той руки, которой держал нож, чтобы еще сильнее сбить меня с толку. И в тот же миг ударил кружкой.

Раз – я упал. Нет, не в прямом смысле, просто расслабил и подогнул ноги, будто провалился вниз, мгновенно присев на корточки, правая рука вытянулась вперед – и стальные шипы перчатки вломились в коленную чашечку Борзого. В это время кружка пронеслась над моей головой.

Два – левая рука наискось вверх, второй удар – шипами по локтю – Борзой вскрикивает, до него только сейчас доходит, что он получил уже два… а теперь три очень болезненных удара. Я выпрямляюсь, нога взлетает, колено прижато к диафрагме, распрямляется – и подкованный каблук врезается в бедро, четыре – бьет сбоку, поскольку в результате собственного замаха Борзой развернулся вполоборота ко мне. Пять – кочевник грудой костей падает на пол, шесть – наклонившись, выдергиваю нож из его кармана, отщелкиваю клинок, приставляю к горлу и говорю, внимательно глядя в глаза:

– Семь. И у тебя десять секунд, чтобы свалить. Иначе зарежу.

Выпрямляюсь, слегка морщась от проснувшейся боли в ноге. Все.

Миха говорил: ты никогда не будешь силачом. Ты жилистый, но не мощный. Гибкий, но не очень-то сильный. Не обольщайся насчет себя. Любой увалень сомнет тебе ребра кулаком, если попадет. Смысл в том, чтобы использовать свои плюсы и не дать врагу воспользоваться минусами. Первое: работай по суставам. По ним нужно наносить короткие быстрые удары. Второе: действуй неожиданно и резко. Неожиданность, запомнил? Только на ней сможешь выехать в драке. Быстро входи в клинч и сразу отскакивай. Позволишь себя схватить – тебя стопчут. И в подтверждение своих слов он во время очередного спарринга, если я не успевал вывернуться, хватал меня в медвежьи объятия, сдавливал так, что хрустели ребра. Еще напарник тренировал меня «работать по суставам». Колени болели, локти ныли, саднило кулаки, я месяцами ходил в синяках, но постепенно костяшки пальцев и мягкие ткани твердели, привыкая в нагрузке, и я учился наносить все более короткие и резкие – «кинжальные», как Миха называл их, – удары.

Борзой встал на четвереньки, преодолев таким манером ползала, выпрямился. Хромая, плетью свесив правую руку, он покинул Шатер.

Я защелкнул нож – тот самый, Михин! – шепнул глядевшей на меня вытаращенными глазами Ксюхе: «Я вернусь» – и нырнул в коридор за стойкой. Пробежав его, раскрыл клапан в свою каморку, вытащил из сейфа ружье, выскочил через дверь. Запер ее и рванул в обход Шатра.

И очутился по другую сторону как раз вовремя, чтобы увидеть, как силуэт в красной рубахе удаляется, хромая, между развалин. Пригибаясь, я поспешил за ним. Он приведет меня на стоянку банды похитителей.

Пора разобраться с уродами.

Глава 4

Месть. Люди и уроды

Скоро стало ясно, куда направляется Борзой.

Поняв это, я кивнул сам себе: так вот в чем дело! Хорошо, что стоянка бандитов недалеко, но, если Миха жив, где именно они его спрятали?

На бывшей СТО горел костер, вокруг сидели трое, еще одного я увидел на фургоне грузовика, а пятый расположился на крыше авторемонтной мастерской. Причем последние двое не просто так сидели, это были вооруженные охранники. Периодически они начинали оглядываться, крутили головами, иногда вставали и прохаживались. Интересно, зачем охранять лагерь, который находится почти у самой Ставки? Здесь некому напасть. Разве что другая конкурирующая банда решит наскочить.

Так или иначе, они насторожены и чего-то опасаются. Это плохо.

Когда стало ясно, что Борзой идет прямиком к костру, я пригнулся еще ниже, перебежал от дерева к кустарнику, а оттуда – к большому куску бетона, лежавшему на границе стоянки. Присел за ним и очень осторожно выглянул.

Все, дальше двигаться нельзя: костер горит ярко, и если не с грузовика, так с крыши мастерской меня точно засекут. Ладно, что мы тут имеем? Прямоугольник асфальта, на нем – длинное здание мастерской, ворота выломаны, виден большой зал. Перед мастерской, задом к ней, стоит грузовик. Слева от машины – ремонтная «яма», справа – костер. Я сейчас гляжу на все это спереди, то есть нахожусь перед покатой кабиной грузовика.

На крыше фургона сидел охренеть какой огромный мужик, метра два ростом, если не больше. Я не мог понять, что у него за ствол, но было такое впечатление, что это ручной пулемет. А вот часового на крыше мастерской почти не видно – различается только силуэт, едва подсвеченный снизу.

Вокруг костра лежали шкуры, на них и устроились трое бандитов. Доносился запах жареного мяса и крепкого курева. Двоих я узнал: Рыба и Кузьма. Бородач-егерь курил, неторопливо затягиваясь, уголек самокрутки разгорался и угасал. Третий сидел ко мне спиной. Обычного роста, бритый череп, очень широкие плечи. Пока больше о нем сказать нечего.

Ну, и где Миха? Заперт в одной из комнат рядом с ремонтным залом? Или связанный лежит на дне бетонной ямы? Нет, последнее вряд ли.

Когда Борзой подошел к костру, Рыба не пошевелился, а Кузьма с третьим бандитом подняли головы. Великан на грузовике повернулся, скрипнув железом. Часовой на мастерской не двигался – может, спит?

– Я тебе сказал: долго не бухать, – угрюмо произнес тот, что сидел спиной ко мне. – Почему хромаешь? С рукой что?

Ясно, старший. Главарь.

– Да я, – заговорил Борзой, – там с одним… хреном из леса, блин! Сцепился с ним…

– Сцепился? – На бритой голове заиграли отблески костра, когда главарь всем корпусом развернулся к Борзому, неуверенно топтавшемуся у костра.

– Ну, так вышло…

– Что ты лепечешь, придурок? Судя по тому, как ты хромаешь, он тебя отметелил.

– Не, Метис, ты послушай…

– Чего мне тебя слушать? Сказано было: скоро дело очень серьезное, ни во что не встревать. А ты?

– Да я… Девка эта, понимаешь? Шлюха, а не дает! Я к ней и так, и сяк… А этот… Ну, он вышибала там новый. Пошли, замочим его, Метис, – горячо шептал Борзой, склоняясь к главарю. – Он жлоб какой-то, из Леса только выполз… у-у, морда тупая! Давай его завалим, к Лесу бога душу его мать!

– Шум, сказано было, не поднимать, – раздельно повторил тот, кого звали Метисом.

– Да какой шум! Мы тихо! Зарежем его, чик – и жмурик!

– А сам, значит, не можешь? – спросил Кузьма, выпустив в небо клуб дыма.

– А ты молчи, борода! – окрысился Борзой. – Вертухай, блин, чья б мычала! Метис, ну пошли…

Борзой еще ниже склонился к главарю. Я не понял, что произошло, не увидел удара, но кочевник в красной рубашке вдруг отлетел назад и стукнулся затылком об асфальт. Приподняв голову, он застонал:

– Мети-ис, ну ты чего…

– Дурак ты! – Тот вроде и не шелохнулся. – Еще раз встрянешь в такое, я тебя убью. Сто пудов говорю, не посмотрю, что племянник. Ты понял? Понял, дурак?

– Понял, понял я, – Борзой перевернулся на живот, подполз к костру и с трудом сел.

– Всем спать, – приказал Метис. Затем повысил голос: – Боров, Гига – дежурить дальше, через два часа Кузьма с Рыбой сменят. Все, тишина.

Он как сидел – так и лег на бок. Подчинение в банде было, судя по всему, полное, никто в ответ не сказал ни слова. Остальные трое тоже улеглись, подтянув к себе шкуры, накрылись ими. Кузьма щелчком отбросил самокрутку, та упала на асфальт, разлетелась искрами и погасла.

Я продолжал наблюдать. Спустя пару минут Борзой сел, оглядел других, вороватым движением достал из шкур фляжку, раскрыл и надолго припал к ней. Убрал обратно, вытащил пачку сигарет. Веткой выкатив из костра уголек, прикурил.

Стало совсем тихо. На грузовике здоровяк выпрямился, потянулся с громким зевком. И правда великан, больше Кирпича, а ведь тот немаленький. Такого, как вышибалу, на «раз-два-три» не свалишь. Боров – почти наверняка эта кликуха принадлежала именно часовому на грузовике – прошелся по кузову, и я понял, что в руках у него действительно ручной пулемет, с торчащим кверху длинным загнутым магазином. Во дает мужик! Такой ствол весит целую тонну. Встав спиной ко мне на другом конце машины, Боров махнул рукой часовому на крыше, и тот в ответ отсалютовал. Не спит, значит. Великан повернулся боком ко мне, сел и замер.

Я внимательно оглядел грузовик. Фургон обит железом, двери не видно – она в торце, обращенном к мастерской. Сбоку два окна, закрытые железными ставнями. Еще и засовы на них. Снаружи. Почему так?

Миха внутри, вот почему.

Конечно, я не знал этого наверняка, но была полная уверенность: он там. Не в одной из подсобок внутри мастерской, не на дне бетонной ямы – он в фургоне.

И сейчас мне туда не пробраться. То есть чисто теоретически я могу обойти мастерскую, залезть на нее с тыла, тихо подползти к часовому, Гиге этому, еще тише снять его, также неслышно спуститься, затем, улучив момент, когда Боров будет смотреть в другую сторону, подобраться к грузовику, забраться на фургон, перерезать глотку великану… Но практически – это нереально. Я не ниндзя и не человек-невидимка. На крыше обязательно что-нибудь скрипнет, Гига, или Боров, или кто-то у костра обязательно услышит – в общем, меня засекут. И Мишу не спасу, и сам спалюсь.

Главное – у меня до сих пор очень мало информации. Даже предположений нет, зачем они выкрали напарника. Надо вернуться, еще раз все обдумать, попытаться раздобыть новые сведения, порасспрашивать людей. А завтра действовать. То есть уже сегодня, скоро рассвет.

Была и вторая причина, по которой я не спешил начинать прямо сейчас: мучительно хотелось спать. На ногах с раннего утра, ранен, прошел большой кусок от стоянки до Черного Рынка, по веревке ползал, стрелял, дрался дважды. Насыщенный день. А тут пара часовых в разных точках и на разной высоте, трое людей у костра… В таком состоянии точно не смогу разобраться со всеми.

Борзой, докурив, улегся. Я на корточках тихо попятился от своего укрытия, потом выпрямился и пошел обратно в Шатер.

* * *

Заведение уже закрылось. На табурете, завернувшись в одеяло, дремал Борька с АК на коленях, входной клапан был затянут. Знакомым путем я обошел Шатер и попал в свою каморку, воспользовавшись задней дверью.

Днем в коридоре у кухни я заметил большую бадью с водой и теперь решил ею воспользоваться. Разделся, в одних штанах прошел туда, по дороге сняв с крюка, вбитого в столб, тускло горевшую газовую лампу. Наскоро помывшись, вернулся к себе. Хорошо, что шкуры на кровати чистые и, кажется, без блох. Неприятно будет, если кусачие твари начнут по мне скакать. Поставив лампу на пол, я положил «махновку» у края койки и с наслаждением вытянулся на ней во весь рост. Увидел, что не навесил замок на кольцо молнии, закрывающей входной клапан, понял, что встать и сделать это нет уже никаких сил…

Брезент шевельнулся, и застежка тихо звякнула. ТОЗ взлетел, ствол уставился в лицо вошедшему.

То есть вошедшей.

– Хочешь застрелить девушку? – спросила она.

Поспал, называется. Я тихо вздохнул. С другой стороны, даже удачно, мне ведь кое-что пришло в голову по дороге от стоянки бандитов, и девчонка нужна для воплощения плана.

– Стрелять не буду, но могу поцеловать, – сказал я.

Ксюха пошла к кровати. На ней была только мужская рубашка, застегнутая на две нижние пуговицы, и больше ничего. Ствол ружья все еще смотрел на гостью. Она приближалась медленно, глядя мне в лицо, пока металл не коснулся нижней части живота, скрытого рубашкой. Словно не заметив этого, Ксюха спросила:

– Где ты был?

– Свежим воздухом дышал.

Я слегка опустил оружие, подцепил край рубашки и медленно повел стволом вверх, задирая ее. С протяжным вздохом Ксюха отстранила ружье, встала коленями на край кровати, затем качнулась вперед – и мягко упала на меня, прижавшись всем телом.

* * *

Девушка тихо дышала мне в ухо, устроившись у стены, на боку, закинув на меня согнутую ногу и обняв, щекой на моем плече. Лампа погасла, но сквозь щели в деревянной стене проникал тусклый утренний свет.

– Почти утро, – сказал я. – Так и не поспал.

– Жалеешь? – спросила она. – Хотел бы сейчас быть один?

– Не жалею. Но спать-то все равно хочется.

– С утра в Шатре никого. У меня дела по хозяйству, а ты до двенадцати можешь не вставать. Или дольше.

– Не могу, у меня тоже дела.

– Чем ты занимаешься? Охотишься… а еще что?

– Да ничего, – пожал я плечами. – Просто охотимся.

– Охотимся? Так ты не один?

Я пояснил нехотя:

– Напарник у меня есть, Михаил. Он… в другом месте сейчас.

Ксюха погладила меня по груди, ноготком коснулась впадины под моим горлом и задумчиво проговорила:

– Я видела, как ты дрался. С Кирпичом, потом с Борзым. Ты совсем не боялся. У тебя глаза такие были… как будто равнодушные. Тут частые драки, я же вижу: у мужиков в глазах всегда или злоба, или страх, а обычно и то и другое. А у тебя не было. Ты что, вообще не боишься?

Глядя в скошенный брезентовый потолок, я сказал:

– Отбоялся уже.

– В смысле?

– Я должен был умереть давно. Можно сказать, что умер. Чего мне теперь бояться?

Она уставилась на меня, приподняв голову:

– Как это – умер? Во время Пандемии?

– Немного позже. Да неважно, забудь.

– Нет, важно. Расскажи.

– Там особо нечего рассказывать. Это когда мы с Михой познакомились, с напарником… Он старше меня лет на тридцать, наверное. И он на самом деле мой учитель, а не напарник. Только в последнюю пару лет мы как бы на равных стали, а раньше… В общем, мне было двенадцать, родных никого, все погибли или пропали. Я тогда впервые убил человека. Один бомж устроил логово в подвале бойлерной, натащил туда кучу продуктов из ближайшего магаза, который почти сразу после этого разграбили мародеры. У бомжа была двустволка и еще набор тесаков из мясного отдела. Он там засел, спрятался то есть, я один про его логово знал. У меня началось воспаление легких, плюс с голоду уже совсем подыхал. Забрался я на крышу бойлерной с большим камнем и стал ждать. Долго ждал, сутки почти. Бомж наружу вышел по своим делам, потом назад – и я ему на голову сбросил камень. Убил, оттащил тело, вернее, откатил в сторону. Уже совсем без сил. Залез в бойлерную, заперся, поел немного и вырубился. У меня жар начался, видения всякие… Внутри бойлерной – трубы, все в мазуте, ветошь вонючая, кирпичные стены, глухо, темно. Я за трубой лежу, в тряпье завернулся и брежу. То отца увижу, то мать, хотя ее и не помнил вроде совсем. То чертей каких-то. Мутантов. Потом вдруг стал Лес видеть… – Я запнулся.

– Что? – удивилась Ксюха. – Как это, Лес?

– Говорю, бредил. Почти умер, помню даже темный туннель и свет в конце… Ну, про который говорят, что перед смертью люди видят. Свет уже совсем близко, я почти в него влетел, но тут сзади будто позвали, я оглянулся – а там лицо. Как будто в туннель заглянул кто-то. Протянул ко мне руки, схватил и вытащил обратно. Потом оказалось, что это Миха. Он зашел в бойлерную, искал убежище на ночь. Так, случайно… И спас меня. Прямо оттуда, с той стороны вытащил. Остался со мной, выходил. Ну и научил выживать.

– И ты… – начала она.

Я перебил:

– И я с тех пор ничего не боюсь. Не потому, что такой крутой, просто разучился. Как будто выжгло это из меня тогда… Все, забудь, что я рассказал. Больше не буду про это. Как тебе этот Борзой, очень не нравится?

– Конечно, не нравится! – вскинулась Ксюха. – Он трус! Женщины это чувствуют.

– Сильно достает?

– Сильно, – вздохнула она и медленно-медленно повела ногтем вниз по моей груди. – Но теперь ты меня защитишь?

– Я постоянно возле тебя не буду. А Борзой этот без тормозов парнишка, судя по всему.

Пока я говорил, палец продолжал ползти вниз, достиг моего живота и пошел дальше.

– С ним надо вопрос решить раз и навсегда, – заключил я, взял руку Ксюхи и вернул ее обратно на грудь.

– Как это – решить вопрос? Ты его убьешь?

– Какая тебе разница, что я с ним сделаю? Тебе нужно, чтобы он больше не приставал. Правильно? Вообще не появлялся, ни когда я рядом, ни когда меня нет.

– Ну… да, – согласилась девушка. – Конечно, я этого хочу. Но что ты можешь сделать?

– Что могу – я сделаю. Но мне надо, чтобы и ты кое-что сделала. Помогла немного.

– Как?

– Знаешь лесопилку где-то в километре на юг отсюда?

– Знаю, ее все знают. Заброшенная, там еще речка рядом.

– Правильно. Сейчас мне надо поспать, а после обеда… Слушай внимательно…

* * *

Лесопилку окружал высокий забор в проломах, неподалеку по дну каменистой расселины текла быстрая холодная речка. Здесь было несколько строений, и самое большое – столярный цех. В центре его стоял станок для распилки бревен, с широкой станиной, из которой выступал ржавый диск циркулярной пилы.

Плотно обмотав полосками меха доставшийся в наследство от Кирпича резиновый молоток, я уселся на балку над входом. Цеховые ворота выломаны, в проем задувал ветер, шевелил траву, проросшую между половыми досками.

– Ксюха! – позвал знакомый голос, и в проеме возникла тень. – Ты где? Сама ж сказала приходить, а теперь прячешься!

Донеслись шаги.

– Хватит, вылазь давай, – недовольно добавил Борзой, входя внутрь.

Когда он прошел подо мной, я согнул ноги в коленях, зацепился ими за балку и кувыркнулся лицом вниз, взмахивая молотком.

Хрясь – и Борзой без звука валится на пол. Хватаюсь за балку свободной рукой, спрыгиваю, выдергиваю из чехла на бедре кочевника обрез, потом бью его молотком еще раз – по темени.

Нога снова болит. Наплевать. Спустя минуту Борзой лежит на станине, руки-ноги разведены в стороны и привязаны к скобам, диск пилы – аккурат между ног. Устрашающее зрелище, жаль, что не получится запустить станок, электричества на лесопилке давным-давно нет.

Пока Борзой не очнулся, я хорошенько обыскал его. В сумочке на ремне обнаружилось тридцать железных рублей, небольшой брусок золота, десяток начиненных дробью патронов к обрезу, начатая пачка сигарет «Кэмел» и коробок спичек.

Когда Борзой пришел в себя, я с сигаретой в зубах прохаживался вдоль станины, сжимая в одной руке молоток, а в другой – нож Миши. Приподняв голову, кочевник посмотрел на диск пилы, перевел взгляд на меня и заорал:

– Снова ты, сучара?! Тебе чего надо?! Тебя же уроют, падлу!

– Не строй из себя смелого, – посоветовал я. – Ты не смелый, мы оба это знаем. Времени мало, сейчас ответишь на мои вопросы, тогда отпущу.

Последнее было ложью, но я не собирался быть с ним благородным.

– Да хрен тебе на рыло! – снова заорал он. – Знаешь, что наши с тобой сделают? Метис что сделает?! Освежует живого! Голову отрежет и в зад засунет! А ну отпустил быстро!

Я опять прошелся вдоль станины, затягиваясь и выдыхая дым через нос. Потом взмахнул рукой…

– А-а-а-а!!! – завопил Борзой, когда молоток впечатался в его лодыжку.

– Ты что творишь, тварь паскудная?! Прекрати!!

Я еще раз ударил по тому же месту. Он взвыл дурным голосом. Удовольствие от всего этого я не получал ни малейшего, но именно поэтому дело нужно было закончить побыстрее. С видом маньяка, покачивая молотком, снова обошел станину. Наклонился над Борзым. Глаза его наполняли злоба и страх. Те самые злоба и страх, о которых говорила Ксюха. Я показал ему раскрытый нож:

– Это – моего напарника. Которого вы схватили вчера.

– Так ты… – выдохнул он изумленно. – Я думал, из-за девки! А ты охотник?! Мутант, тварь! Урод шизанутый! Мы же тебя растерзаем, суку беспородную, мы…

Я сделал быстрое движение ножом, и алая нить протянулась через его шею у подбородка. Потекла кровь.

– Прекрати! – взвизгнул он.

– Отвечай на вопросы, иначе буду тебя то бить, то резать. Резать – и бить по ране. Охрененная боль. Поэтому лучше просто отвечай на вопросы, Борзой. Михаил жив или нет?

– Пошел ты к матери!.. – завопил кочевник и захлебнулся, когда молоток ударил по подбородку снизу. Кровь из разреза брызнула, как под давлением, потекла по шее и скулам.

– Не надо мать всуе поминать, – посоветовал я. – Жив или нет?

– Жив он! Жив!

– Тихо говори. Тихо и внятно, чтоб я не переспрашивал. И возьми себя в руки, ты мужик или курица? Просто отвечай на вопросы. Ты понял?

– Понял, – прохрипел он.

– Где держите Михаила?

– В грузовике. На нашей стоянке грузовик крытый…

– Знаю. Зачем его схватили?

– Ну, нужен для чего-то Метису.

– Для чего нужен? Мы – простые охотники. А вы приехали за пятнадцать километров. Для чего?

Он часто моргал, глядя на меня. Потом сказал:

– Не знаю я. Не знаю! Метис никогда не говорит, что задумал.

Зрачки Борзого расширились, когда лезвие ножа плашмя прижалось к щеке под веком так, что кончик почти коснулся глаза.