Большой Ответ - Москва 2077. Медиум

Вся площадка была уставлена цветами в горшках. Цветов, я бы сказал, было чрезмерно много. Чересчур.

Мы позвонили в дверь. И раз, и два, но без толку. Никто не открывал. Вообще-то в Тихой Москве уже давно никто не запирал двери на замок, но, во-первых, Анфиса была дерганой, так сказать, иммигранткой из Сектора, а у них, как известно, свое мнение относительно замков. А во-вторых, существуют же еще какие-то правила вежливости: заперто, не заперто – не стоит ломиться в чужую дверь без предупреждения.

В общем, когда нам не открыли и после третьего звонка, мы толкнули дверь, и она, несколько неожиданно, признаюсь, распахнулась.

– Анфиса! – позвала Надя, когда мы оказались в просторной прихожей.

Никто не ответил. Мы обошли всю квартирку, заглянули в ванную и на лоджию. Анфисы не было. Везде были разбросаны вещи, на кровати, на стульях и даже на полу, и еще мне бросилось в глаза, что нигде не было ни одного комнатного растения, зато на подоконниках видны были круглые следы от горшков и даже кое-где рассыпанная черная земля.

В ванной на полочках располагались женские сокровища – косметика образца 2012 года. Тут тебе и «L’Oreal», и «Shiseido», и «Dior», и черт ногу сломит, чего тут только не было. Понятно, что это были подделки, фирм этих давно не существовало, а антиквариат стоил очень дорого и Анфисе был явно не по карману. Уж в этом-то я разбирался хорошо. Сразу мог отличить платежеспособного клиента от неплатежеспособного.

– Ты только посмотри! – показал я Наде на флакончики и тюбики.

Но Надя только скользнула взглядом по всем этим богатствам. Ни тени интереса или осуждения не промелькнуло в ее глазах. Она, конечно, красилась, но, как и все женщины в Тихой, делала это в меру и достаточно, я бы сказал, осторожно. А этикетки и всякие буквы на них не значили для тихих абсолютно ничего. И в который раз я почувствовал, что имею дело с существом с другой планеты. Причем, если можно так выразиться, с инопланетянкой в квадрате. Я и до Переворота осознавал невозможность понять женщин, и Надю в первую очередь, а что уж говорить про нынешнее время, когда нас разделило Воздействие.

– Куда она могла подеваться? И почему никого не предупредила? – Надя выглядела очень и очень расстроенной.

– Во всяком случае, можем быть уверены, что она не сбежала в Сектор, – решил приободрить ее я и показал на смятый балахон, валявшийся на кровати. – Косметику всю оставила и вот это…

Я поднял фиолетовый балахон и показал его Наде.

– Видишь? Помнишь, я рассказывал тебе про эту штуку. Без такого ни одна уважающая себя женщина в Секторе на улицу не выйдет. У них подчеркнуть бедра и зад считается неприличным. Ну, не то чтобы неприличным, неприличного у них, кажется, вообще не осталось, а немодным до неприличия… Всегда хотел посмотреть, как он устроен, как так получается, что они все или с узкими попами ходят, или в худшем случае на цилиндрики с сиськами похожи…

Я начал было разворачивать ткань балахона, надеясь обнаружить внутри какие-нибудь жесткие вставочки, пластмассовые пластинки или китовый ус, но Надя выхватила у меня балахон и бросила его туда, где он лежал.

– Прекрати, пожалуйста, – сказала она. – Надо ее найти.

– Так я ж и пытаюсь, – попытался оправдаться я. – Методом исключения. Теперь мы знаем, что в Сектор она, слава богу, не убежала. А в Тихой Москве просто так люди не….

Я хотел сказать «не исчезают», но вдруг заледенел внутри. Я вспомнил вчерашнее исчезновение Инстаграмов, рассказы знакомого рюкзачника и пугающие тягостные размышления, которым я предавался сегодня ночью. Причем все эти воспоминания и мысли уместились в одной кратчайшей доле мгновения. Накатили, так сказать.

Я уже говорил, что после Переворота куда-то подевались китайцы и карлики. И даже было непонятно, есть ли вообще теперь Китай или, скажем, Америка.

Но во-первых, одно дело какие-то там китайцы с карликами, а другое дело – конкретный человек, от которого остались только набор косметики в ванной и коричневые круги от цветочных горшков на подоконнике.

А во-вторых, просто об этом не хотелось думать, в самые первые дни Переворота исчезли не одни китайцы, а еще довольно много разных людей. Кое-кто уехал из Москвы на Юг, в лес, в провинцию, а кое-кто… Во всяком случае, больше их никто никогда не видел. Но об этом лучше не вспоминать. Все равно ответов не найдешь. А с ума сойти можно. Не зря же тихие никогда не вспоминают или, точнее, никогда не говорят об этом.

– Просто так люди – что? – переспросила Надя. – Не исчезают? Ты это хотел сказать?

– Ну да, – сказал я и на всякий случай отвернулся.

– Ты чем-то напуган?

– Нет, все нормально.

«Черт бы побрал их чуткость и проницательность!» – подумал я.

Не желая показывать глаза Наде, я отошел в дальний угол комнаты, присел на корточки и, как бы в дальнейших поисках, отодвинул от стены большую плетеную корзину с крышкой.

И отшатнулся, как будто увидел каракурта.

На стене была новенькая, аккуратная розеточка стационарного телефона.

13

– Не понимаю, – сказала Надя, – зачем было говорить, что у нее нет телефона, если у нее он есть?

Иногда Надя казалась старше меня на целую вечность, а иногда представлялась мне трехлетним ребенком, не понимающим, как кто-то мог взять с уличной скамейки оставленную им дорогую игрушку. «Она же моя! Ее никто не мог взять!» – говорит человеческий детеныш и лезет на четвереньках под скамейку. «Она, наверное, упала, моя машинка», – говорит он уже из-под скамейки, в то время как мать держится за сердце и на глазах ее проступают слезы, а отец стискивает зубы и смотрит вдаль, как в грозное будущее, сквозь которое он должен провести своего сынишку.

– Наденька, – ответил я, совмещая в себе и мать, и отца, – всякое бывает. Да может, она еще и нерабочая, эта розетка…

– Тут что-то не так. Я не пойму. Что я людям скажу? Девчонку дали мне под мою ответственность, я жалела ее, никому не говорила, когда она перестала ходить на работу. Она не могла так поступить со мной. С ней что-то случилось.

– А может, она просто познакомилась с парнем, влюбилась и не может расстаться?

– Ты шутишь. А меня вот что гложет. Почему в первый же день, когда она не явилась на работу, не пошла к ней домой? Почему не проверила, что с ней?

– Потому что ты знала, что в Тихой с девчонками ничего плохого не случается, – сказал я.

– Но что же делать теперь? Виновата во всем я. Значит, я должна и исправлять. Лене Адамовой я ничего не могу сказать. Она сдала девчонку под мою ответственность, попросила меня, как человека, об услуге. А сейчас она беременная, на шестом месяце, и расстраивать ее я не буду ни при каких обстоятельствах. И директору не могу сказать. Потому что он обещал держать Лену в курсе. А Анфису, может быть, даже уволит.

– Не уволит. Не такой уж он и зверь.

– Да, но Анфиса прогуляла неделю. А директор все-таки….

– Дерганый? Ты это хотела сказать?

Надя покраснела.

– Да, надо было ввести запрет на профессии, – пошутил я.

По глазам Нади было видно, что она не оценила шутки. Но оправдываться не стала.

– Надо ее искать! – сказала она. – Немедленно. Пока не случилась беда. Но где? А если она ушла куда-то в Тверь или на Украину? Как ее найти? Я никогда не была за пределами Тихой.

Надя имела в виду, что с момента Переворота никогда не покидала территории Москвы. Зато я покидал. Где я только не был.

Но мне очень не хотелось лезть не в свое дело. Это даже слабо сказано. Внутри меня словно сидел маленький испуганный человечек, выставлял вперед ручки и ножки, упирался в невидимую преграду и кричал: «Нет! Я не хочу! Это не мое дело!»

– Ну что! – Лицо Нади из виноватого и растерянного вдруг стало решительным и серьезным. – Поможешь мне?

– Смотри! – сказал я, показывая на подоконник. – Цветов нет. А на лестничной клетке полно. Значит, она вынесла их отсюда туда. А для чего? Чтобы поливать было удобнее. То есть попросила соседей…

– Про цветы мне понятно, – сказала она, – а про тебя – нет. Так как? Поможешь?

– Ну а как по-другому?

– Нет, ты ясно скажи, искать вместе со мной будешь?

– Да-да, давай начнем… – Я отвернулся. – Вот шкаф. Откроем и посмотрим. Вдруг там и телефонный аппарат найдем…

Я надеялся, что если мы поговорим о том о сём, как-то эта тема рассосется сама собой, и не надо будет мне говорить «да». Или «нет». Потому что и то и другое было плохо.

– Ты что, боишься? – ледяным голосом сказала Надя мне в спину. Я замер.

В шкафу было встроено зеркало, и я видел себя, похожего на побитую собаку. Да еще и с синяком. На жалкую побитую собаку. Не на мужчину. Ни у одного из тихих никогда не видел я такого затравленного взгляда. Что я за человек! Вся жизнь моя была неправильной! Кроме Нади, вся жизнь была дешевой, ненастоящей… А я сам… Черт меня побери!

Я едва удержался, чтобы не ударить кулаком в зеркало.

– Нет, – глухо сказал я. – Я не боюсь.

Потом я повернулся к Наде, но не выдержал ее взгляда.

– Да, я боюсь, – сказал я, глядя в сторону. – Боюсь. Мы оба это знаем. Но я помогу тебе. Я сам найду Анфису. Я приведу ее сюда за руку.

Тут я почти что в ярости повернулся и посмотрел прямо в глаза Нади, в которых был для меня весь мир, прошлое и будущее.

– Я обещаю, – сказал я.

– Ну тогда идем, поговорим с соседями, – спустя несколько секунд сказала Надя и взяла меня за руку, за два пальца, мизинец и безымянный, была у нее такая привычка.

Она снова казалась старше меня на целую вечность.

14

Легко сказать: «Найду и приведу за руку!» Но где ее искать? И как?

Несколько утешало то, что Анфиса скорее всего отправилась не в Сектор. Иначе она прихватила бы с собой балахон и косметику. Но это же и пугало. Значит, и здесь, в Тихой, уже не все так гладко? Человек может и здесь ни с того ни с сего взять, все бросить и куда-то рвануть? Исчезнуть? А может, ей помогли?

В общем, мы, как и собирались, первым делом пошли к соседям.

Соседи рассказали нам не много.

Действительно, Анфиса просила их, если что, поухаживать за ее цветами.

– Она так и сказала «если что»? – спросил я.

– Да, так и сказала, – ответила полная женщина лет пятидесяти с ласковым взглядом. – Она очень любит свои цветы, ухаживает за ними, однажды брала у нас книжку «Садоводство»… Мы, конечно, предложили ей оставить горшки с цветами в квартире, нам не тяжело зайти и полить, но она сказала, что у нее «бардак». – Женщина улыбнулась и оглянулась на своего мужа, седого мужчину в очках.

– Да, сказала, что «бардак», – подтвердил муж.

– А когда она уехала? Или ушла…

– Это было в прошлое воскресенье. Но потом она вернулась. В четверг, кажется. Точно, в четверг, – сказала женщина.

– Да, точно, в четверг, – подтвердил муж. – Выглядела обеспокоенной. Но она часто бывает такой, сами понимаете. Жить там, где она жила…

– Да. Я понимаю, – поспешил остановить его я.

– Мы были на работе, – продолжила женщина с ласковым взглядом, – поэтому не знаем точно, когда именно она появилась в четверг. Зато точно знаем, когда ушла. Без десяти, без пятнадцати шесть. Потому что вскоре по радио начался концерт школьников, а там выступал наш внук, он играет на виолончели.

«Значит, ей больше пятидесяти, – подумал я. – Или родила рано».

– И всё? Больше вы ничего не заметили?

– А зачем вам это? – с тревогой посмотрел на меня седой мужчина.

– Она работает в нашей школе. Не пришла на работу, мы беспокоимся, – выступила вперед Надя.

Мужчина, услышав тихую, сразу успокоился.

– Знаете, – сказал он, обращаясь к Наде, – перед тем как уйти первый раз, в воскресенье, я видел, как она во дворе разговаривает с незнакомым человеком. На вас чем-то был похож, – пояснил он мне, – только худой. Разговаривала долго.

– Вы никогда раньше не видели этого человека? – спросил я, вспомнив, как в старых книгах и кинофильмах следователи допрашивали свидетелей.

Седой сосед сразу понял, почему я так спросил (проклятая проницательность!), улыбнулся и сказал мне:

– Конечно, никогда. Именно поэтому я и назвал его незнакомцем.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Ну, мы пойдем тогда еще раз посмотрим в ее квартире… Там документы должны были остаться. Школьные…

– Ладно, ладно, – сказал мужчина и снова улыбнулся улыбкой понимания. – Удачи вам. Если нужна будет помощь, обращайтесь.

Мы вернулись в квартирку Анфисы.

– Ну что? Извини, но придется учинить обыск, – сказал я Наде, оглядываясь и думая, с чего начать.

15

Моя молодость пришлась на 90-е, а в постцифровой России я уже несколько лет развлекал себя профессией рюкзачника. Поэтому я был спец в вопросе, где что можно спрятать в квартире. Проверил холодильник, задние стенки шкафов, просунул руку в щель между подушками кресла, высыпал крупы из баночек, заглянул в зимние сапоги, ну и так далее.

Надя помогала отодвигать мебель и давала советы. «Там точно ничего нет, – говорила она. – Там тоже». Несмотря на необыкновенную проницательность, присущую всем тихим, пару раз она ошиблась. Следователь из нее был плохой. Я сделал вывод, что для этого дела необходима природная подозрительность и даже склонность к паранойе, а этого как раз Наде сильно недоставало (если, конечно, можно считать это недостатком).

Приблизительно через полчаса я выложил на покрывало кровати все более или менее важные находки. Это были:

1. Телефонный аппарат с вращающимся диском.

2. Большой коричневый конверт, на котором было написано «И-мэйл. Прыгающий человек», но внутри которого ничего не было.

3. Атлас автодорог Подмосковья с рекламой компании «Shell», исчезнувшей пять лет назад в один день с телевидением и дальней радиосвязью.

4. Расписание электричек Курского вокзала.

5. Некачественно проявленная цветная фотография, на которой у крепкого человека с квадратной челюстью сидела на коленях девушка в балахоне и с полной красивой грудью, оголенной до сосков. Надя сказала, что это и есть Анфиса. Человеку с квадратной челюстью на вид было лет двадцать пять. Он улыбался и был одет в серый костюм и розовую рубашку. В такой же костюм и такую же рубашку, как те трое, что избили меня вчера у дома Смирновых-Инстаграм. На обороте этой фотографии была надпись зеленой шариковой ручкой: «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой!»

6. Еще одна фотография. Квадратная, сделанная при помощи старинного «Полароида». На этой Анфиса была уже не в уродливом балахоне, а в ярком женственном платье с бретельками и стояла рядом с высоким жилистым мужчиной с длинной светлой челкой.

Что нам давали эти находки?

Телефонный аппарат мы осмотрели со всех сторон и ничего познавательного нигде не обнаружили. Во всяком случае, на нем не было таблички с адресом, где нас ждала бы Анфиса. На нем вообще не было никаких табличек и надписей. Куда с него могли звонить, было неясно. И звонили ли? Надя вставила провод телефона в найденную нами розетку и набрала номер.

– Алле! – сказала она. – Кинотеатр? Скажите, что у вас идет сегодня вечером?.. Спасибо.

Надя кивнула мне и горестно вздохнула. Проверка подтвердила, что у Анфисы и на самом деле был телефон и он работал, но зачем Анфиса обманывала, пока что понять мы не могли.

Конверт. Повернули его туда-сюда, потрясли, посмотрели на свет. Штампов не было, даты тоже, водяные знаки не просматривались, что значила надпись «Прыгающий человек», мы опять же не понимали.

С атласом повезло больше. Пролистав его, я увидел, что после страницы 34 сразу же следовала страница 37. Понятно. Кто-то вырвал один лист. Со страницами 35 и 36. Но следов вырванного листа не было. Более того, страницы 33, 34, 37 и 38 располагались на цельном листе бумаги, сложенном вдвое и аккуратно прошитом посреди скрепкой. Атлас был сшит тетрадкой. Если предположить, что из него был вырван такой же сдвоенный листок, то не хватать должно было четырех страниц (учитывая те, что должны быть на обороте), однако не хватало двух. Как это могло случиться – загадка.

Размышляя, я заглянул в оглавление. Там тоже не было ответа. Но зато было ясно, что не хватает страницы с картой всего, что было восточнее Раменского, и страницы с местностью западнее Рошаля. А это уже что-то.

Расписание электричек оказалось значительно полезнее. В нем были тупо отмечены электрички, идущие на Петушки и Орехово-Зуево. А в двух-трех местах станции Орехово-Зуево и Крутое были обведены шариковой ручкой.

Но и Орехово-Зуево, и Крутое располагались восточнее Раменского! Вот, значит, карта какой местности понадобилась Анфисе. И конечно, проще всего было предположить, что она направилась куда-то в те края.

Обрадовавшись этой подсказке, я почувствовал, что в мозгу словно рассосался какой-то тромб тупости, и я понял, каким образом Анфисе, вырвавшей из атласа четыре страницы, удалось удалить всего две. Это был такой же сдвоенный листок на скрепке, как и все остальные. Сложенный пополам. Страницы один, два, три, четыре. Просто внутри, на развороте, была какая-то реклама! А она шла без нумерации!

Это абсолютно ненужное нам открытие тем не менее так окрылило меня, что я поверил в свои способности сыщика и решил взять быка за рога, то есть немедленно воспользоваться информацией с последних двух находок.

У нас было две фотографии.

Что за крепыш был снят на коричневатой цветной фотографии, проявленной вручную в ванночках с проявителями и т. д., мы не знали – и как узнать, не имели ни малейшего представления. И вообще. Эту фотографию я постарался как можно быстрее передать Наде, стесняясь при ней пялиться на девушку с голой грудью.

Зато я хорошо рассмотрел маленькую, поляроидную.

Во-первых, Анфиса, поменявшая балахон на платье, оказалась довольно привлекательной особой. У нее была не только красивая полная грудь, но и вообще неплохая фигурка, густые мелко завитые волосы, зачесанные на одну сторону, и довольно заметно косящие глаза. Внешность запоминающаяся.

А во-вторых, мужчина рядом с ней был Никита Чагин, которого я хорошо знал.

Хотя нельзя было сказать, что мне было бы приятно увидеть его еще раз.

16

Я решил ехать к Чагину немедленно.

Мы покинули дом Анфисы, вернулись к станции «Алексеевская» и спустились в метро.

В метро было пустынно. Было воскресенье, никто в Тихой никуда не торопился и без причины под землю спускаться не хотел. Вернее, не торопился никто, кроме нас. Дождавшись поезда в сторону «Бабушкинской», мы вошли в вагон и сразу повернули налево, где были места для велосипедистов.

Закрепив велосипеды, я залез в карман спортивной куртки и достал оттуда поляроидное фото Анфисы с Никитой. Прошло совсем немного времени, но моя решимость уже успела несколько охладеть, и я уже не был так уверен, что мы поступаем правильно, направляясь к Чагину. И я продолжал рассматривать фотографию, как бы желая, чтобы изображенная на ней странная пара разрешила мои сомнения.

Чагин был садовник, бывший журналист, один из тех неправильных дерганых, кто, подобно мне или, например, директору Надиной школы, остался жить в Тихой Москве, вместо того чтобы рвануть с другими дергаными в Сектор и биться там за прогресс и возрождение Интернета.

Мне приходилось бывать у него дома. Его жена Вика была тоже дерганой, но в отличие от Никиты дерганой, так сказать, на всю голову. Так что иногда она заказывала мне всякие штучки, которые изготавливались в Секторе и которых нельзя было достать в Москве. Вика мне не нравилась. Страдала перепадами настроения, а я с детства не любил психованных. Чагин, надо сказать, мне тоже не особо нравился. Временами даже меньше нравился, чем его жена. Вика по крайней мере радовалась моему приходу, а он вел себя надменно, отвечал всегда односложно и старался побыстрее вытолкать меня за дверь.

Последний раз я был у Чагиных в канун 8 Марта (праздника, который уже давно праздновали исключительно в Секторе), привозил Вике открытки и сделанные в Секторе сувениры.

А на фотографии Чагин и Анфиса стояли на фоне черешневого дерева, усыпанного спелыми ягодами, и это значило, что снимок был сделан приблизительно в конце мая.

С марта по май много воды утекло, думал я. Точно так же, как и с мая по сентябрь, то есть по сегодняшний день. Все, что угодно, могло случиться за это время. С Чагиным и Анфисой в том числе.

Про Чагина среди рюкзачников ходили разные слухи.

Как будто бы он даже был причастен к жуткой панике среди ангелианцев, случившейся этой весной в Секторе. Ангелианцы – это люди, которые поклоняются некоей Анжеле, будто бы являющейся представителем Воздействия на Земле и способной посылать смс-ки на давно умершие мобильники и вообще умеющей делать разные чудеса. В существование этой Анжелы я, конечно, не верил. Думал, что фокусы с смс-ками в храмах ангелианцев были сродни плачущим иконам и тому подобной лабуде.

Однако я знал как минимум десяток людей, которые утверждали, что в один прекрасный апрельский вечер в Секторе и в самом деле неожиданно включились все мобильники. Люди якобы чуть с ума не посходили, бегали по улицам голяком, визжали и плакали, и всё из-за того, что подумали – конец пришел эпохе Переворота. Что боги смилостивились и снова будет все, как раньше: кредиты, поездки в Египет, ютуб, авиарейсы и крутые тачки. Снова заработают компьютеры и двигатели внутреннего сгорания. Включится телевидение, и на экраны выскочат гиперсуперзвезды эстрады и журналистики. И хрен с ними, с чистыми реками и птичьим пением по утрам! Мир снова станет маленьким, в восторге решили дерганые, а торговые брэнды – большими, и снова можно будет метаться по жизни туда-сюда, а не сидеть уныло и не пялиться на этот дебильный рай вокруг, который мог удовлетворить только конченых кретинов, какими, вне всякого сомнения, были все тихие, пусть даже их теперь и абсолютное большинство.

Ну вот, говорят, что через полчаса этих диких плясок мобильники успешно сдохли, истерия кончилась, а в церкви ангелианцев вскоре появилась концепция третьего пришествия Анжелы и соответственно подробные толкования того, почему второе пришествие не увенчалось окончательной победой сил прогресса над застоем и мракобесием Тихого мира.

И вот, говорили, что Чагин тоже вроде бы находился в это время в Секторе и каким-то концом был к этому всему причастен. И хотя я понимал всю неправдоподобность этих рассказов, они меня сильно напрягали.

Так что я был и рад, и не рад, что мы нашли эту фотографию. Кто знает, в чем замешан Чагин и на чьей он стороне? В общем, все время, что мы тряслись в метро, настроение менялось у меня с такой скоростью, что даже Вика Чагина могла бы мне в этом позавидовать.

17

Когда мы выкатили велосипеды из метро, пошел теплый проливной дождь. У выхода под дождем стояла чья-то оседланная лошадь с черной гривой, заплетенной косичками. Она встряхивала под дождем головой и косила глазом и показалась мне чем-то очень похожей на Анфису на фотографии.

Люди на улицах сняли обувь и шли по лужам пешком. Мы старались объезжать их подальше, чтобы не обрызгать водой из луж. Одного здоровенного мужика в брюках с подвернутыми штанинами все-таки окатили водой, но он только засмеялся и помахал нам вслед.

Неужели за этим фасадом радости, уверенности и безопасности что-то кроется? Неужели какой-то червячок незаметно подъедает это райское яблоко изнутри?

С такими мыслями я оставил Надю во дворе дома на Анадырском проезде, в котором жил Чагин. Когда я заходил в подъезд, она сидела под большим разноцветным грибком на детской площадке и сквозь струи дождя испуганно смотрела на меня.

Я, как мне казалось, понимал причину ее испуганного взгляда. Она боялась, что я сломаюсь, не сдержу обещание, и тогда, конечно, все рухнет. После такого падения уже нельзя будет восстановить наших отношений. Для меня это был последний шанс, может быть, зря я так заострил проблему и поставил на карту всё. Но что сделано, то сделано.

Войдя в лифт, я нажал на девятку, так как Чагин жил на девятом этаже. Занимал весь этаж. Теперь многие жили просторно, и это не было чем-то необычным.

Однако лифт почему-то поднялся до восьмого этажа и остановился. Я еще и еще раз нажал на девятый – безрезультатно. В конце концов, отирая с лица воду, набегающую с мокрых волос, я шагнул на площадку и нос к носу столкнулся с крупным мужчиной в обтягивающей белой футболке. Мужчина внимательно посмотрел на меня подозрительными глазами дерганого и спросил: «Вы к кому?»

Колени у меня подогнулись. В Тихой Москве таких вопросов не задают.

– К Чагину.

– По какому вопросу?

Мне показалось, что он сейчас крикнет: «Стоять! Лицом к стене! Руки на стену! Раздвинуть ноги!»

– По личному, – еле слышно прошелестел я.

– Где живете?

Мне следовало спросить: «А вы кто такой?» Но как-то само по себе вылетело:

– В Сокольниках, на Короленко.

– В Тихой, значит. Давно? – Мужчина с интересом разглядывал фингал у меня под глазом. – А это откуда?

Он поднял руку, чтобы показать на синяк, а может быть, и коснуться его, но совершенно неожиданно для самого себя я мгновенным инстиктивным движением левой руки остановил его. И сам испугался.

– Да так, с велосипеда упал, – извиняющимся тоном пояснил я.

– С велосипеда, значит? Серега! – крикнул мужчина.

В открытой двери одной из квартир появился еще один мужчина, не такой широкий в плечах, но выше первого почти на полголовы.

– Серега! Смотри, какое чудо к нам пожаловало.

– Э-э, стой, – сказал Серега, – подожди. Я его знаю, он безобидный. Это рюкзачник. Ваня. Правильно я говорю? – спросил он у меня.

– Правильно, – ответил я, облегченно сглотнув.

– Ты к Вике? Ее нет дома.

– Нет, я к Никите.

– Зачем?

– У меня есть к нему важный разговор.

– Какой?

У меня было полное ощущение, что я нахожусь в Секторе. Ни разу за последние пять лет в Тихой Москве я не слышал, чтобы хоть кто-нибудь разговаривал с кем бы то ни было подобным образом.

– Ну, у меня же разговор к нему, а не к вам, – сказал я, несколько оправившись. – Вот я ему и скажу.

Высокий Серега оглядел меня с ног до головы.

– Ладно. Давай проведу тебя, – сказал он, и мы вдвоем поднялись на девятый этаж и постучали в дверь Чагина.

Никита сразу узнал меня. И сразу же скроил свою презрительную надменную мину.

– Ваня, тебе сказали, что Вики нет? – спросил он.

– Сказали, но у меня к тебе важный разговор.

– У тебя? Ко мне? Важный?

Я вспомнил, что еще до Переворота, в цифровой России, на Чагина было совершено нападение. В темном подъезде, двое или трое с обрезками труб. Правда, в тот раз нападавшим не повезло, но все равно я их понимал.

– Да, у меня, – ответил я. – И это действительно важный разговор.

Я кивнул в сторону Сереги, намекая, что он должен уйти и оставить нас наедине, но Чагин на мой кивок отреагировал кривой усмешкой:

– Мы тебе что-то должны? Или новенький дезодорант нарыл?

– Никита. Я прошу меня выслушать.

– Зачем? Мне не о чем с тобой говорить.

– Пожалуйста, у меня важное сообщение, – сказал я.

– У тебя? У тебя, дружище, не может быть важных сообщений.

– Ты ошибаешься. Еще раз прошу тебя, давай поговорим.

– Ваня, я ошибся только один раз, – сказал Чагин. – Когда разрешил тебе в моем доме заниматься своей мерзкой торговлишкой….

– Я совсем не поэтому пришел. Это важно…

– Серега, уведи его, пожалуйста, – сказал Чагин. – «Важно»! У него, Серега, в принципе не может быть ничего важного за душой.

– А вдруг? – неожиданно заступился за меня Серега.

– Не может, – настаивал Чагин. – Он не способен ни на что важное.

– Может, и не способен, – согласился Серега, – но у него может быть какая-нибудь информация.

– Если бы у него была такая информация, он бы не пришел. Испугался бы, струсил. До свидания, Ваня. Больше не приходи.

Никита повернулся и закрыл за собой дверь. Серега провел меня к лифту. Я спустился вниз, молча сел на велосипед, махнул Наде рукой, и мы поехали домой.

Дождь закончился. Солнце блистало сквозь тучи, на легком ветру покачивались розовые цветки ленкоранской акации, похожие на вымокших попугайчиков, но мне этот мир совсем не казался таким уж райским.

Через несколько часов, несмотря на то что день клонился к вечеру, я привычно собрал вещи, накинул на плечи рюкзак и ушел искать Анфису. Один.

Часть вторая

1

Электрички теперь ходили редко. В этот день, в воскресенье, до Орехово-Зуево шли всего две. Первая – утром, вторая – вечером. Я взял билет на вторую и, естественно, последнюю.

Но когда я зашел в вагон, то подумал, что для этого направления достаточно было бы и одного рейса в день. Во всяком случае, какая-то из двух электричек определенно была лишней. В вагоне, кроме меня, никого не было. Ни единого человека. Стало даже немного жутковато, и я подумал было, не перебраться ли в какой-либо другой вагон, где, возможно, есть люди, но пересилил себя и остался на месте. Может быть, оно и к лучшему – не буду светить своим фингалом, успокаивал я сам себя.

После Переворота я ни разу не садился в электричку и поэтому немного волновался, смутные воспоминания, ностальгия и все такое зашевелились где-то в районе сердца. Однако когда мы тронулись, я понял, что в такой электричке я не ездил никогда и к моим воспоминаниям этот поезд не имеет никакого отношения.

Здесь не было пивных потеков на полу, никто не ходил по проходам, предлагая купить всякий хлам, не пели под гармошку семилетние азиатики. Отсутствовали кондукторы, а главное – и следа не было того особенного железнодорожного запаха и того неповторимого, но, согласитесь, ужасного воздуха, густо пропитанного парами усталости и разнузданности, который семь-восемь лет назад заполнял пригородные поезда.

Скамейки были самые простые, деревянные, но удобные – с выпуклостями и вогнутостями в нужных местах. Я вытянул ноги и стал смотреть в окно.