Сопромат

Он вскочил с постели, сел на край, тяжело дыша и пытаясь вспомнить лица, или хотя бы отдельные черты – Ольга и Саша? Он оглянулся, но Ольги рядом не было. Он услышал слабое журчание воды, сердце вдруг заходило ходуном, и он выбежал в коридор. Вода лилась в ванной. Он дернул за ручку, дверь не шелохнулась. Ольга, Ольга, – громко позвал он, он она не ответила. Он еще раз с силой рванул рукоятку, внутри механизма хрустнуло, и ручка беспомощно повисла, покачиваясь. Он затарабанил по стеклянным вставкам, все сильнее и сильнее, приготовившись уже выбить их, но дверь открылась. Ольга стояла в одних трусах. Изо рта торчала зубная щетка, и губы, покрытые белой пеной, застыли в слабой улыбке. В руках ее болтались маленькие черные наушники-бируши.

– Не делай так… больше, – только и смог он выдавить из как будто перетянутого веревкой горла.

– Андрейчик, миленький, – Ольга слегка коснулась его щеки.

Он пил кофе, сидя на кухне под ярким светом единственной стоваттной лампочки, сдавливая кружку дрожащими руками. Ольга в коротком красном халатике бесшумно вошла и села рядом.

– Все хорошо? – спросила она, поглаживая его волосы.

– Хотел дверь выламывать, – сказал он.

– Ну не злись, я же не специально.

– Я в курсе.

– Ты сегодня какой-то не такой пришел.

– Какой не такой?

– Раздраженный какой-то. На работе что-нибудь?

– Да нет, нормально все. Устал, наверное.

– Слушай, а давай на выходных на шашлыки съездим? Сядем в какую-нибудь электричку, и где понравится, выйдем.

– С каких пор ты шашлыки полюбила? – он поморщился.

– Ну просто посидим, купим булок французских, сыра, вина, как на картине… Там пикник еще, забыла чья.

– Моне.

– Ага, я чего-то вспомнила ее, так тепло прямо стало.

– Посмотрим, – сказал он.

В тот вечер он остался один на скамейке возле общаги. Последним сдался Марка, сказав – все, спать – раздавил пластиковый стаканчик с остатками водки и пошел, широко расставляя ноги, на тусклый свет, пробивавшийся из вахтерской кабинки.

В глазах Умрихина кружились деревья, как будто вырезанные из черной бумаги, и он еле сдерживал себя, чтобы не закрыть глаза и не исчезнуть в полной темноте.

Она возникла в тот самый момент, когда он почувствовал под языком кислоту, будто только что съел лимон, и рот наполнился слюной – вот-вот его должно было вырвать.

Не помешаю? – сказала она, и села рядом, закурив тонкую сигарету.

Черт, черт, черт, дебил, – мантрой повторял про себя, – какого хрена ты так нажрался. Он попытался улыбнуться и ответить, но вместо этого только промычал угрюмо, покачивая головой, как пластмассовая собака на торпеде таксиста.

На ней была короткая юбка с серебряным отливом, и он откровенно пялился на ее ноги. Она же не обращала на него внимания, и в отсветах фонарей был виден ее напряженный взгляд, на лбу возникали и разглаживались складки, как будто вела беседу сама с собой – хмурой и нервной отвечала спокойная и расслабленная.

Он резко встал и быстро, стараясь успеть отойти подальше, прошагал в сторону мусорных баков. Его вывернуло, и стало вдруг хорошо, он почувствовал холодок легкого майского ветра.

И первые слова его, когда он вернулся, были – я знаю, где достать траву, пойдем? Она прищурилась насмешливо и сказала – пойдем.

А потом – комната Миши, тихого задротыша-очкарика с вытянутым лошадиным лицом, который приехал из какой-то астраханской рыбацкой деревушки, и в который раз его забубенный рассказ, как он стал счастливым обладателем целого пакета конопли – деревенские друзья прислали обычной почтой, и когда получал бандероль, оттуда просыпалась горсть конопляной шелухи, и как он поспешил уверить почтовых работниц, что это зеленый чай, а им было все равно, и рассказывал это с такой гордостью, что было ясно, что радуется он не пакету с сухой травой, а тем далеким единственным друзьям, которые помнили о нем и ждали на ближайшие каникулы. И она искренне улыбалась его рассказу, и не было в ней той надменности, которая мешала ему раньше просто подойти и заговорить. И пряный, дерущий горло дымок смешался с горячими парами водки, и в голове вдруг просияло, только ноги приклеились к полу. И так они сидели втроем на старом плешивом ковре, время от времени сгибаясь от безудержного смеха, который вызывали самые обычные слова в монотонных мишиных рассказах, до тех пор, пока на востоке не появилась светло-изумрудная полоса. А потом вдруг случилось то, чего он так боялся – память провалилась, и она потом рассказывала, как они завалились в его комнату, и он на полную мощность врубил проигрыватель с пластинкой роллингов, разбудив Марку, который тут же слинял из комнаты как лунатик, закутавшись в одеяло. И как они танцевали вместе, а он пытался перекричать хриплый голос из колонок – давай уедем отсюда, давай уедем, а она смеялась и спрашивала – куда, куда. А ему, похоже, и неважно было куда. В голове уже засело твердое, что отпустить ее он не должен ни в коем случае. И тут на помощь пришел помятый Марка, который организовал поездку за город. Очнулся он уже в электричке, и прислонившись к окну смотрел на нее с идиотской улыбкой и не мог поверить, что она рядом и такая близкая, своя. Они сошли на какой-то потерянной дачной станции по дороге на Питер и чтобы раздобыть поесть направились в единственный магазин. И пока Марка убалтывал продавщиц на бесплатное пропитание в виде завалящейся ржавой банки тушенки или хотя бы хлеба, они вдвоем, сдерживая нервный смех, набирали в пакет картошку из ящика, стоявшего возле прилавка. Ее глаза блестели от чувства опасности, она кивнула два раза и на третий они выбежали на улицу и долго не могли остановиться, как будто за ними гнались фашисты на мотоциклах. И когда остановились, выбитые из сил, они обнялись, повиснув друг на друге, и он почувствовал, как сильно бьется ее сердце. И после сладкой печеной картошки в только-только зазеленевшем лесу они снова сидели в электричке, уже обнявшись, и он зарывался носом в ее волосы, пахнущие костром и далеким ароматом шампуня с алоэ. И он не хотел ехать в общагу, боясь потерять ее, с какой-то болезненной уверенностью представляя, как они разбредутся по разным комнатам, свалятся в долгий сон и на следующий день забудут все то, что с ними было в эти угорелые сутки. Он потащил ее в центр города, который уже сверкал желтоватым светом фонарей и бил по глазам яркими красками подсвеченной рекламы. Они сидели на краю фонтана, напротив вылизанного макдональдса и целовались распухшими губами до ломоты под скулами.

И снова он провалился, и очнулся в середине следующего дня в своей комнате. Он вышел в пустой коридор. Он чувствовал, что прошлой ночью случилось что-то нехорошее. Он добрался до кухни, из которой несло сырыми картофельными очистками. Там уже были Марка и Миша. Он посмотрел на Марку, и тот отрапортовал с серьезно-сочувствующим взглядом, какой бывает только у хранителей пацанских тайн: с утра на серебристой тойоте уехала…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.