Женат на собственной смерти (сборник)

– Как отсюда выйти? – спросил Кабанов, обращаясь ко всем работницам сразу.

Он не удостоился ни ответа, ни взгляда. Только страшная женщина, сидящая за ближайшим к нему столом, искоса глянула на него и свела к переносице безобразно разросшиеся брови. Кабанов схватил за мосластое плечо ее соседку в сером платке – это была не то усохшая старушка, не то еще не выросшая девочка, но и эта труженица не оторвалась от своего занятия. Пение не прерывалось, даже, напротив, усилилось, и вся нора была наполнена вибрирующими монотонными звуками: «Му-ма-ми-ма. Ма-ма-ми-мо… Бииииии-бизиииии…» И то же самое по второму кругу, а потом снова и снова.

Кабанов решил, что они над ним издеваются. Задыхаясь от злости, он огляделся вокруг, словно выбирая, кого бить первой, и увидел небольшую дыру в стене, достаточную для того, чтобы пролезть в нее на четвереньках. Желание убраться отсюда восвояси было сильнее желания раскидать безумных теток по углам, словно тряпичных кукол. Кабанов, трижды плюнув в проход между столами, опустился на четвереньки и полез куда-то в темноту, еще более плотную и зловонную. Встав на ноги неосмотрительно резко, Кабанов ударился темечком о глиняный свод и отколол от свода приличный кусок прессованного песчаника.

Он долго стоял, согнувшись в три погибели и потирая ушибленную голову, пока его глаза привыкали к мраку. Того ничтожного количества света, которое проникало через дыру, хватило, чтобы увидеть похожие на багажные полки двухъярусные нары. Кое-где валялись подозрительного цвета тряпки. С верхних полок свисали тонкие, плоские чулки, залатанные разноцветные носки, еще какие-то серо-желтые лоскуты со сморщенными резиночками, потертыми шовчиками и редкой щетинкой ниточной рвани… Кабанова чуть не стошнило.

– Блин… Что это за херня? – хотел крикнуть он, но его голос прозвучал на удивление глухо и тихо.

Он выполз назад. Пение вдруг прекратилось. Но Кабанов зря понадеялся, что теперь на него обратят внимание. Толстуха с тифозной стрижкой, сидящая в самом темном углу, где свеча уже давно сгорела и превратилась в затвердевшую лужицу, постучала пяльцами о стол и сказала:

– Подождите, девочки. Тут лучше поделить на два голоса. Послушайте, я буду петь так… – И задрав вверх комковатый, словно неудавшаяся манная каша, подбородок, она мышиным писком издала: – Бизи-бизи-бизиииииии!!! – Быстро перешла на обычный низкий голос: – А вы в это же время чуть пониже: «Му-ма-ми-ма!» Хорошо? Давайте попробуем! И – начали!

Пение возобновилось. Надо сказать, что звуки были достаточно мелодичными, и Толстуха успевала не только звонко пищать, но и ритмично отбивала пяльцами такт. Вот только Кабанову никак не удавалось разобрать слов. Впрочем, текст песни вовсе не интересовал нашего несчастного героя. Ему казалось, что эти омерзительные существа издеваются над ним.

– Как отсюда выйти?! – закричал он, пытаясь заглушить звонко-скрипучие голоса. Но не тут-то было! Песня зазвучала с удвоенной силой.

Дабы покончить с этим гнусным театрализованным действом, он схватил за хлипкий ворот халата Полудевочку-Полустарушку, оторвал ее от табурета и, тряся ее, словно шейкер с коктейлем, выдохнул ей прямо в мелкое обезьянье личико:

– Как ты сюда попала?! Быстро говори, а то придушу!!

Стройность пения была нарушена, ритм сломался, голоса пошли вразнобой, а потом и вовсе затихли.

– Не помню, – печально ответило болтающееся в руке Кабанова существо, приторно пахнущее дешевыми карамельками. Суча ручками и ножками, оно добавило: – Пьяная была.

Кабанов разжал руку и оглядел нору в надежде встретить более-менее осмысленный взгляд. Но все вдруг затихли, пригнули головы, и только было слышно, как шуршат иголки: шик-шик-шик.

Кабанов шагнул к Толстухе. Он не стал делать глупой попытки поднять ее за ворот и лишь сдавил пальцами ее скользкий бугорчатый загривок.

– А я была на празднике, – торопливо заговорила Толстуха, часто моргая, – и там клей нюхала, и экстази кушала, и так радовалась, так радовалась, что даже не заметила, как все вокруг изменилось.

Кабанов отдернул руку от скользкого загривка.

– Так здесь что? Вытрезвитель? – с надеждой спросил он. Наверное, его приняли за пьяного и потому привезли сюда. Если так, то он без труда докажет санитарам, что был оглушен взрывом, а не водкой.

– Ну, вроде вытрезвителя, – ответила страшная женщина, которую, как позже выяснилось, здесь звали Зойка Помойка.

– Только лучше, намного лучше! – добавила Полудевочка-Полустарушка.

– И неужели никто не помнит, как его сюда занесло? – с отчаянием крикнул Кабанов. – Как переодевали? Как мыли?

– А здесь не переодевают. Тут все в своем, – вздохнула Зойка Помойка, прокалывая иголкой ткань.

– Лично я сам сюда пришел, – вдруг донесся откуда-то снизу сиплый мужской голос.

Кабанов огляделся, но вокруг были только женщины.

– Проснулся? – ласково заговорила Полудевочка-Полустарушка тем размягченным и растянутым голосом, каким говорят с любимыми животными. Она встала из-за стола и тотчас опустилась на корточки. – Не спится, бедолага?

– Не спится, – буркнул кто-то из-под стола. – Все думаю о прошлом.

– Может, покушаешь? Ты уже совсем ничего не ешь. На-ка! – Она сунула руку в карман халата и вынула оттуда горсть чего-то похожего на крупные семечки.

Кабанов с брезгливым страхом приблизился к столу и тоже опустился на корточки. Не сразу он увидел тощего, снежно-бледного старика в красной вязаной шапочке, надвинутой на самые брови. На сморщенной, как у черепахи, шее был повязан красный ситцевый платок. Старик нехотя понюхал то, что лежало в ладони Полудевочки-Полустарушки, вяло, по-собачьи куснул, используя не столько губы, сколько язык.

– Кушай, кушай, хорошенький мой, – ласково приговаривала Полудевочка-Полустарушка.

– Была б охота на него «Вискас» переводить, – проворчала Толстуха.

– Так он смешной, – умиленным голосом ответила Полудевочка-Полустарушка, гладя старика по шапочке.

Медленно разжевывая твердые комочки, старик обратил свой взгляд на Кабанова.

– А вот я сам сюда пришел, – произнес он медленно, и взгляд его, пронзив Кабанова, сфокусировался где-то в далеком прошлом, которым, кажется, старик гордился. – У меня спросили: хочешь быть великим и богатым? Я говорю: хочу, хочу, хочу!!! – Он сделал паузу, вздохнул и еще раз лизнул ладонь кормилицы. – Сначала меня везли на машине, очень громко играла музыка. Потом мне дали очень вкусный напиток, на бутылочной этикетке восход солнца был нарисован… Потом показали фильм с голыми женщинами… И тогда мне сказали: иди и властвуй!

– Ну, дальше! – нетерпеливо воскликнул Кабанов. – И ты пошел. И как ты это сделал? Где эта дверь?

– А дверей здесь нет. Зачем нам двери? – пожал угловатым плечом старик.

– Хватит, солнышко мое, хватит! – сказала Полудевочка-Полустарушка, высыпая в карман оставшийся корм. – А то у тебя снова понос будет. – Она повернулась к Кабанову. – Хорошенький, правда? Это наш бывший Командор.

– Бывший? – переспросил Кабанов. – А кто настоящий?

– Как кто… – не поднимая головы, откликнулась Зойка Помойка. – Тот, кому ты пиджачочек подарил.

– Азиат, что ли? – воскликнул Кабанов.

Женщины зашипели и склонили головы. Кабанов заскрипел зубами от злости и жажды драки. Так этот чебурек неотесанный – начальник этого загаженного вытрезвителя? Кому доверили судьбы людей?

– Где он? – воинственно крикнул Кабанов и, смахнув Полудевочку-Полустарушку с табурета, схватил его за ножку и поднял над головой.

– В своем кабинете, – выдал кто-то, но кто именно – выяснить было невозможно.

Кабанов ринулся в темный коридор, пиная ногами стены, чтобы по звуку найти дверь кабинета. То, что азиат оказался не каким-нибудь отпетым мошенником, а должностным лицом, придавало Кабанову храбрости. Должностное лицо, каким бы негодяйским оно ни было, все-таки иногда придерживается норм цивилизованного общества. Значит, его можно убедить в том, что Кабанов попал сюда случайно.

От удара ногой вдруг гулко загремела железная дверь. Кабанов на ощупь попытался найти ручку, но дверь была совершенно гладкой, без каких-либо выступающих деталей. Он ударил по ней еще раз, потом двинул табуретом.

Лязгнул засов, и дверь широко распахнулась. Кабанову, чтобы не получить по физиономии, пришлось отскочить назад. На пороге стоял азиат. Он по-прежнему был в кабановском пиджаке, надетом поверх куртки. Рукав пониже локтя уже был выпачкан в чем-то жирном. Командор вытрезвителя заслонял собой почти весь дверной проем, и все же Кабанов увидел сумрачную комнату с необыкновенно высоким потолком, посреди которого темнела крышка продолговатого люка. Через потолочные щели проникали тонкие лучи света, и пылинки делали их похожими на длинные мутные сосульки. Вдоль стен, обшитых рубероидом, были раскиданы грязные подушки, а дальний угол был даже застелен протертой ковровой дорожкой. Но самая разительная особенность «кабинета» заключалась в том, что здесь, как показалось Кабанову, был чистый и свежий, как горный родник, воздух. У Кабанова даже голова закружилась, и желание вырваться на свободу стало просто неконтролируемым.

– Выводи меня отсюда, пока я тебе башку не проломил! – распаляя в себе буйную агрессию, закричал Кабанов и вскинул табурет.

Командор ничего не сказал и протянул руку к лицу Кабанова. Зря Кабанов в этот миг глубоко вздохнул. Раздалось шипение, и вместе с чистым и свежим, как горный родник, воздухом в легкие Кабанова попала струя нервно-паралитического газа. Дыхание перехватило, глаза обожгло острой болью. Потеряв ориентацию во времени и пространстве, Кабанов машинально шагнул вперед, и тотчас табурет обрушился ему на голову…

Глава 3

Даже если это был бы всего лишь кошмарный сон, его повторение Кабанов вряд ли бы выдержал. Но, на его бездонную беду, все происходило в реальности. И он снова открыл глаза, и снова увидел подпирающие низкий глиняный свод бревна, и ящик, и блики свечей на холодных влажных стенах… Он не захотел верить в эту реальность, вскочил на ноги, но удар табуреткой повредил настройки вестибулярного аппарата, и Кабанова повело. Он оперся о стену и застонал. Потом принялся колотить по ней кулаками.

– Отпустите меня!! Отпустите!! – стонал он, понимая, что готов заплакать.

Опоганенные туфли скользили по удобренному полу, и Кабанов, боясь упасть, пошел к ящику. Он полагал, что это почетное место, своеобразный трон, на котором восседает Командор. Но, приблизившись к ящику, Кабанов почувствовал, что плотность запаха усиливается и что ящик мало пригоден для обычного сидения – посреди, на самой сидушке, не хватало одной рейки. И тогда Кабанов понял, что это место действительно почетное: это персональный унитаз Командора. И Кабанов взвыл с новой силой, ткнулся лбом в холодную стену.

– Я хочу домо-о-о-о-ой…

Мужество, если когда-либо присутствовало в его дородном теле, покинуло его. Как человек, страдающий клаустрофобией, Кабанов кинулся в темноту, вглядываясь в нее безумными глазами, ударился о невидимую стену, свернул куда-то, устремился вниз, в черный зев узкой штольни, там споткнулся о кучу песка и упал.

– Где я? Где я? – бормотал он, ползая по песку и не видя ничего.

Могильная темнота окружала его. Кабанов решил, что сам себя похоронил, издал душераздирающий вопль и принялся скрести ногтями любую твердую преграду, которая оказывалась перед ним. Ему было так страшно, как никогда раньше. Он метался из стороны в сторону, натыкаясь на шершавые неровные стены, бился головой о низкий песчаный свод, и песок уже скрипел у него на зубах, уже наждачил его слепые глаза, и вот-вот разорвалось бы в его груди сердце, если бы вдруг где-то впереди не блеснул огонек. Кабанов с воплем кинулся к нему, на короткое время застрял в штольне, но вырвался вместе с комками сырого песка и едва не снес Зойку Помойку. Страшная женщина держала в руке свечу и с душевной улыбкой смотрела в безумные глаза Кабанова.

– Ты что ж это? Заблудился? – журчала она голоском.

– Там… я… потерял выход… – тяжело дыша, бормотал Кабанов, хватаясь за руки женщины и озираясь на страшный зев штольни. – Темно… ничего не видно…

– А там у нас песчаный карьер. Там мы добываем наше главное природное богатство… Ох ты, бедненький! Тут поначалу все путаются. А потом ходят с широко поднятой головой!

Кабанов дрожал и заикался. Он все еще хватал за руки Зойку Помойку, и она представлялась ему добрым, давным-давно знакомым, почти родным человеком.

– Я не хочу… – бормотал он, – ходить… с широко поднятой… Мне надо домой…

– Домой? – усмехнулась Зойка Помойка. – А ты разве не дома? Пойдем-ка, поспишь немножко. Кровати у тебя своей нет, но, так и быть, полежи на моей…

Кабанов не возражал, не сопротивлялся. Он не слишком хорошо понимал, что говорила ему эта пахучая женщина, но доверялся ей, и его главной заботой было не остаться снова одному в кромешной тьме. Держа Зойку Помойку под локоть, словно слепой своего поводыря, он зашел в нору, где женщины по-прежнему вышивали и тянули свою «ма-му-ми-му», и сейчас это помещение показалось ему необыкновенно светлым, уютным и обжитым. Зойка Помойка подтолкнула Кабанова к Полудевочке-Полустарушке.

– Глянь-ка, что у него с головой?

Полудевочка-Полустарушка проворно вскочила на табурет, поковырялась тоненьким пальчиком в его волосах, как делают обезьянки, отыскивая друг у друга вши, потом плюнула Кабанову на темечко и растерла пальчиком.

– До свадьбы заживет, – пискляво заверила она и лукаво взглянула на Зойку Помойку.

Сдерживая позыв рвоты, Кабанов кивком поблагодарил врачевательницу и последовал за Зойкой в спальню. Зойка проскользнула в нее, словно хорек в свою нору, поставила свечу в пустую консервную банку и сгребла с верхней полки кучу тряпья.

– Ложись! – скомандовала она, похлопывая по засаленным доскам. – А туфли можешь не снимать.

– Они в говне, – признался Кабанов.

– Ну и ладно! – махнула рукой Зойка Помойка. – Песком ототрется.

Кабанов не без труда забрался на полку, вытянул ноги, раскинул руки и расслабился. Но едва он прикрыл глаза, как ему снова стало страшно. Он схватил Зойку Помойку, которая стояла рядом, за плечо.

– Ты здесь?

– Здесь, здесь, конечно, – успокоила она. – Ты спи, а я вышивать пойду.

– Ты там будешь? Никуда не уйдешь?

– Там, конечно. Куда я денусь? Спи, не бойся.

Оставшись один, Кабанов некоторое время прислушивался к доносящемуся пению. Эти звуки успокаивали его, внушали нечто доброе и незыблемое. Он смотрел на глиняный потолок, на который изредка ложился отблеск свечей. Потом он услышал, как кто-то ворочается под ним, ярусом ниже. Свесив голову, Кабанов увидел Бывшего Командора. Старик, натянув шапочку на глаза, тяжко вздыхал, расчесывал крючковатыми пальцами впалые щеки, гремел о доски костлявыми ногами.

– Эй! – позвал его Кабанов. – Старик!

Но Бывший либо не услышал его, либо поленился отвечать. Кабанов снова расслабился на полке и пришел к неожиданному выводу, что, несмотря на весь бытовой ужас этого вытрезвителя, тут, на нарах, вполне удобно и даже ничуть не жестко, а значит, можно хорошо выспаться. С этой мыслью, собственно, он и уснул…

Кабанов не знал, как долго он спал. Временами сон его становился чутким, поверхностным. То у него затекала рука, то он вдруг начал зябнуть и неосознанно шарил по доскам в поисках одеяла. Нащупал ворох тряпок и, не открывая глаз, потянул их на себя. От запаха, который тряпки издавали, у Кабанова закладывало нос, но лишь на время. Привыкая к запаху, он переставал его замечать, а тряпки худо-бедно согревали.

Проснулся он окончательно от оживленного гомона. Сердце его сразу наполнилось тревогой и проворно заколотилось. Кабанов огляделся, увидел сырые стены, плавно переходящие в низкий свод, засаленные нары, развешенное на веревках тряпье, и пробудившаяся тошнота снова подкатила к горлу. «Как я опустился! – подумал он. – Увидела бы меня жена!»

Мысль о жене, тонкой и изящной, как елочная Снегурочка, красавице Ольге, появилась спонтанно и тотчас обожгла сознание невыносимой тоской. «Прочь, прочь отсюда!!» Кабанов посмотрел вниз. Старика не было, вместо него на досках темнело большое пятно, очертаниями похожее на Аляску. Кабанов сполз вниз, наполненный предчувствием радикальных перемен. Может быть, всех обитателей выписывают? Женщины, оживленно переговариваясь, торопливо заканчивали работу с пяльцами, сматывали нитки, втыкали иголки в поролоновые подушечки. Старик, покашливая, бродил между столов, давал какие-то советы, но его никто не слушал. В черноте прохода угадывался мрачный силуэт азиата. Пламя свечей придавало его лицу зловеще-красный оттенок.

– Поторапливаемся, девочки! Поторапливаемся! – еще больше заводил он суету. – Срочный заказ!

Первой из мастерской выскочила Толстуха. Командор потрепал ее по щечке и вручил лопату. Следом за ней орудие труда получила Зойка Помойка. Самая большая лопата, совковая, досталась Полудевочке-Полустарушке. С трудом взвалив ее на плечо, невесомое существо строевым шагом удалилось в темноту.

Командор протянул лопату Кабанову и выжидающе уставился на него.

– Что это? – не понял Кабанов.

– Лопату не узнаешь, крокодил ты калифорнийский? – ответил Командор. – Быстро взял и пошел песок грузить!

– Песок грузить? – криво ухмыльнулся Кабанов. – Нет, дружбан, это слишком большая честь для меня.

– Как хочешь, – не стал настаивать Командор. – Но запомни: кто не работает, тот не кушает.

И он растворился в темноте. Кабанова, однако, заинтересовал этот неожиданный аврал. Он справедливо полагал, что песок, коль был кем-то заказан, должен проделать путь из могильного карьера на свободу. Кабанов сел на стул Толстухи, откуда хорошо просматривался коридор, и стал поглядывать за трудовым процессом. Сам карьер он видеть не мог, лишь слышал доносящиеся оттуда радостные возгласы да дружный скрежет лопат. Но спустя несколько минут из штольни вышли Зойка Помойка и Полудевочка-Полустарушка с носилками в руках. Пригибаясь под тяжестью песка, они прошли по коридору и, к удивлению Кабанова, занесли носилки в кабинет Командора. Вышли они оттуда с опорожненными носилками и снова внедрились в черный зев штольни. «Они высыпают песок в его кабинете?» – с сомнением подумал Кабанов, но и во второй раз, и в третий, и в десятый история с носилками повторилась. Женщины без передышки таскали песок в комнату, огороженную от коридора железной дверью.

И вдруг Кабанов явственно услышал гул мотора, доносящийся из кабинета. Лязгало, скрежетало железо, вращались шестеренки какого-то механизма. Потом откуда-то сверху донесся грохот, словно упал и завибрировал большой лист железа. Женщины в это время по-собачьи звонко и переливисто пели. Лопаты, словно ружья, были составлены в пирамиду. Минут через пять мотор утих, и песчаные работы возобновились.

«Наверняка песок при помощи лебедки поднимают наверх, – думал Кабанов. – И вся эта механизация установлена в кабинете азиата».

Пользуясь тем, что Бывший бродит между штольней и кабинетом, мешая работающим женщинам, Кабанов осмотрел швейную мастерскую, порылся на столах и под ними. Он сам точно не знал, что хочет найти. Может быть, какой-нибудь острый предмет, подходящий для роли оружия. Может, какую-нибудь еду. Последнее, что он ел, это был монастырский гювеч. Сколько прошло с тех пор времени, Кабанов не знал, но голод давал знать о себе все сильнее. Ко всему еще его мучила жажда. Но на столах ничего не было, кроме швейных принадлежностей и красных лоскутков ткани. На углу каждого стола лежала готовая продукция. Кабанов с удивлением увидел, что все женщины вышивали одно и то же: аляповатое изображение Иисуса Христа. Вымпелы с его изображением были отделаны бахромой и веревочкой для подвешивания. Одни были помельче, другие покрупнее.

В дальнем углу мастерской Кабанов обнаружил сколоченный из табуреток и листа фанеры низкий столик, на котором стояла керосиновая плитка да несколько гнутых алюминиевых кастрюль и сковородок с налипшим на них песком. Никакой еды Кабанов не нашел, но если бы нашел, скажем, жареную куриную ногу, не стал бы ее кушать даже под угрозой смерти. Во всяком случае, ему так казалось.

Совершенно случайно он наткнулся на источник воды. У стола, за которым работала Толстуха, стоял эмалированный бак с погнутой крышкой. Когда Кабанов приподнял ее, то уловил запах ржавчины и болотца. Вода была теплой, видимо, нагретой объемным крупом Толстухи – бак с водой она использовала в качестве табуретки. Возможно, таким способом она следила за экономным расходом воды. Стоило Кабанову представить, как Толстуха расставляет ноги пошире, приподнимает юбку и водружается на бак, как чувство жажды тотчас прошло. Поборов брезгливость, Кабанов помыл в баке руки, а потом вытер их об рубашку.

С горящей свечой он заполз в спальню. Здешний воздух снова напомнил Кабанову о своей особенности – по вкусовой насыщенности и консистенции он напоминал протухший кисель. Кабанов стал дышать ртом. Опустившись на четвереньки, он первым делом заглянул под нары и увидел аккуратные ямки, похожие на те, какие вырывают животные семейства кошачьих, чтобы отправить естественные надобности. Каждая ямка была прикрыта тряпочкой или газеткой. Разумеется, Кабанов сразу предположил худшее (впрочем, почему худшее? Скорее, типичное). Но на сей раз он ошибся. В ямках хранилось вовсе не то, о чем он подумал. Там лежали продукты. Бульонные кубики, макароны, супы быстрого приготовления, обгрызенные и раскрошенные кусочки хлеба, печенье, конфеты. В одной из ямок Кабанов увидел половинку шоколадного батончика, причем край его был не откушен, а гладко слизан, как у мороженого. В какой-то ямке продуктов было больше, в какой-то меньше, но, в принципе, набор был один и тот же.

Кабанов долго колебался, прислушиваясь к своим чувствам и оценивая, что сильнее: чувство голода или брезгливость. Брезгливость снова победила, и он не посягнул ни на печенье, ни на конфеты.

Ничего более интересного Кабанов не обнаружил, кроме немыслимого количества тряпичной рвани, из которой, по-видимому, женщины шили себе простыни и одеяла. Углубленное исследование бытовых нор привело Кабанова в состояние глубочайшего уныния. «Довольно! – подумал он. – Пора и честь знать. Нехорошо так долго пользоваться добротой людей, приютивших меня!»

Снова заполучить струю нервно-паралитического газа ему не хотелось, и Кабанов решил в корне поменять тактику действий. Он полагал, что азиат обязательно должен быть падок на лесть и, как всякий мелкий начальник, размякать от угодничества. Работа в карьере тем временем подошла к концу. Женщины, шатаясь от усталости, вернулись в мастерскую, на входе которой стоял Бывший и собирал мзду. Кабанов заметил, что каждая труженица держала в руке небольшой пакет с продуктовым набором и какими-то дешевыми безделушками: платочками, блокнотиками, карандашами. Полудевочка-Полустарушка дала Бывшему упаковку мятных таблеток. Зойка Помойка – восьмушку черного хлеба. Толстуха хоть и поворчала, что ей надоело кормить дармоеда, но все-таки отсыпала ему в ладонь немного заварки. Затем женщины расселись за свои столы и, воровато оглядываясь друг на друга, стали разбирать заработанные сокровища. Полудевочка-Полустарушка немедленно принялась поедать карамельки, а фантики тщательно разгладила и сложила стопочкой. Толстуха к заработанному угощению отнеслась с равнодушием, с кислой физиономией рассмотрела пакет, даже не высыпав его содержимое на стол. Зойка Помойка выменяла на карамельки у Полудевочки-Полустарушки шариковую авторучку, тотчас разобрала ее, извлекла пружинку и ввинтила ее в мочку уха.

Бывший, забравшись под стол Зойки Помойки, затолкал за щеку горсть мятных таблеток, затем присыпал хлеб заваркой и стал жадно поедать его. Заглушая его чавканье, женщины затянули свою песню. Они были усталыми, но довольными. Умиротворенное счастье угадывалось в их сгорбленных позах. Вскоре Полудевочка-Послустарушка уснула, уткнувшись лбом в стол. Зойка Помойка взялась за пяльцы и стала вышивать ухо. Ухо получалось слишком большим и отвислым, но Зойка не обращала на это внимания – должно быть, уверенность в завтрашнем дне ей внушал увесистый пакет и новенькая сверкающая пружинка в ее мочке. Толстуха взялась стряпать. Она наполнила кастрюлю водой и пошла по столам собирать бульонные кубики и макароны. Остановившись подле Кабанова, Толстуха выжидающе посмотрела на него, затем заглянула в кастрюлю, где медленно растворялись три кубика, и сказала:

– Ну? И долго мы будем так стоять?

– Я за него сдам! – неожиданно заявила Зойка Помойка, расковыривая ногтем упаковку кубика и кидая желтый брикет в кастрюлю.

Только теперь Кабанов понял, что он включен в число тех, кто будет допущен к поеданию супа. Промедление было смерти подобно. Прижав ладонь к губам, он немедленно вышел из мастерской. В железную дверь он постучал тихо и робко и изобразил на лице жалкую просящую улыбку. Видимо, раболепие было заложено в кабановских генах, потому как в роль просителя он вошел легко и гармонично.

Дверь, однако, никто не открыл. Кабанов постучал сильнее, на тот случай, если Командор впал в послеобеденную сиесту.

– Чего надо? – вдруг раздался его голос откуда-то из темноты коридора.

Кабанов сделал несколько шагов по коридору, следуя на запах как на свет маяка, и увидел Командора сидящим на ящике. В руке у него были тщательно помятые обрывки долларов. Рассматривая портрет президента, Командор старательно кряхтел.

– Чего тебе? – еще раз спросил он.

Кабанов, по своей наивности полагая, что это не самое удобное место и время для серьезного разговора, промолчал.

– Кушать хочешь? – по-своему расценил молчание Кабанова Командор. – А я ведь тебя предупреждал!

– Послушай, отпусти меня, – очень душевно, очень искренне попросил Кабанов; просьба его вытекала из самых глубинных пластов души, она была выстрадана, вымучена.

Командор вздохнул и с вдумчивым видом использовал президента.

– Не могу, – ответил он, застегивая штаны.

– Почему?! – надрывно спросил Кабанов. – Если ты меня отпустишь, я тебя щедро отблагодарю. Я принесу тебе доллары… – Кабанов осекся и поправился: – Или какую-нибудь другую бумагу. Ты скажи, что тебе нужно, и я тебе все принесу.

– А у меня все есть, – махнул рукой Командор и направился к своей железной двери. Он вынул из кармана большой ключ, похожий на штопор, и загнал его в замочную скважину. Широко распахнул дверь, показывая тем, что позволяет Кабанову зайти.

– Зачем я тебе нужен? – продолжал умолять Кабанов. – Отпусти меня. Я чужой для вас. Я вообще не из этих мест…

– А кто работать будет? Я?.. – усмехнулся Командор, садясь на пол, застеленный рваным ковром, и откидываясь на подушку. – Да отсюда и не уйдешь.

И Командор поднял глаза к потолку, под которым на железных тросах висела платформа размером с приличный стол, которую Кабанов в прошлый раз принял за крышку люка.

– А если меня на ней поднять наверх? – предложил Кабанов, не понимая, в чем проблема.

– Так управление сверху, – ответил Командор, глядя на платформу, словно на солнце. – Когда захочет – поднимет, когда захочет – опустит.

– Кто захочет? – не понял Кабанов.

– Бог, – совершенно серьезно ответил Командор и сложил перед грудью ладони. – Он дает нам хлеб и воду. Он заботится о нас и любит нас.

– Какая же это забота? – горячо зашептал Кабанов, приближаясь к Командору. – По горло в дерьмо уже зарылись! Когда он нас отсюда выпустит?

– Никогда, – ответил Командор удивленно. – А зачем нас выпускать? Нам и здесь хорошо. У нас все есть. Природные ископаемые. Еда. Работа.

– Ты что? – зашептал Кабанов. – Ты что говоришь? Это же подвал! Тут хуже, чем в тюрьме!! Как можно здесь жить?

– Мы тут уже долго живем, – невозмутимо ответил Командор. Глаза его сузились, превратившись в щелочки. – Всем нравится. Никто не жалуется…

Рука Командора медленно заползала под подушку. Голос становился приглушенным, невыразительным, будто он исполнял колыбельную песню. Но Кабанов вовремя почуял неладное. Он едва успел пригнуться, как над его головой просвистела кочерга.

– Я тебе покажу тюрьму!! – закричал Командор, вскакивая на ноги и размахивая кочергой.

Кабанов кинулся к двери, но Командор ощутимо приложился к его плечу. Кабанову показалось, что у него хрустнули кости. Увиливая от новых ударов, он сослепу налетел на дверную коробку и ударился об нее лбом. Обезумев от боли, Кабанов уподобился затравленному зверю и кинулся туда, где было темнее всего, – в штольню. Его ноги увязли в рыхлом песке, и он упал.

Зловонная яма, набитая психопатами! Клоака! Канализационный сток! Кабанов замычал от боли и в бессильной ярости принялся лупить кулаками по песку. Кто его сюда упрятал? За какие такие грехи? А кто взорвал его машину?.. Ага, вот с чего все началось! С того, что на воздух взлетел его роскошный «Мерседес»! Кабанова хотели убить, но с первого раза это не удалось сделать, и тогда его кинули в эту яму! И здесь он должен сгнить заживо, сойти с ума, подохнуть от голода и жажды!

Кабанов выбрался из штольни и кинулся в мастерскую, наполненную мяукающими звуками и приторным запахом химического бульона.

– Вы сумасшедшие!! Вы идиотки!! – кричал Кабанов, мечась по мастерской и задевая столы. – Зачем вы тут сидите?! Что вы поете?! Это дурдом!! Вы сами не понимаете, что это дурдом!!

Он задел ногой столик, и керосиновая плитка, на которой кипела кастрюля с бульоном, упала на пол. Душный пар устремился к потолку. Полудевочка-Полустарушка заверещала тонким голоском. Толстуха упала на стол грудью, закрывая собой стопку готовых вымпелов. Зойка Помойка, бормоча что-то несвязное, пыталась поймать Кабанова. На пол полетел стол Полудевочки-Полустарушки, горячий свечной стеарин плеснул в лицо Кабанову. Тот, взревев от боли, принялся крушить все подряд. Ему под ноги попалась источающая пар кастрюля; она с грохотом покатилась по полу, и в этот момент на нее наступил невесть откуда взявшийся Бывший.