Сотник и басурманский царь

– И? – ещё раз спросили все, хотя ответ в целом уже знали.

– В общем, после короткой баталии, завершившейся полной победой русского оружия, он приказал им всем раздеться до исподнего и, игнорируя интимные надежды французов, вытолкал всех участников посиделок на улицу. Последнее послужило причиной серьёзного расстройства здоровья у немецкого посланника, который, перед тем как выйти, упирался и почему-то два раза бился лбом о дверной косяк. Вышел через стену спиной вперёд, но кто ж ему виноват?

– Какой конфуз, Александер! Что же теперь делать?

– А ничего, милая! В Сибирь его отправлю, смутьяна, будет мне каторжан строевой подготовке учить! Подготовьте немедля все необходимые бумаги, я сей же час подпишу.

– Слушаюсь, – грустно вздохнул генерал.

Адъютант голову опустил, да и у матушки царицы тоже сердце не каменное…

– Александер, свет мой, не есть ли это очень сурово? В конце концов, атаман лишь вступился за честь дамы. А это очень благородный поступок!

– Прошу тебя, Натали! Этот рыцарь из Ламанчи мне по дипломатии дел навертел на два года вперёд. Так вот пусть в Сибири голову поостудит…

– Разрешите обратиться? – подал голос адъютант, щёлкнув шпорами.

– Да говори, что там у тебя?

– Государь, получено тайное донесение: к нашим границам движется отборный отряд войск басурманского султана Халила.

Переглянулись царь с царицей. Это известие поважнее какой-то там кабацкой драки будет.

– Вот те раз! А этому-то что неймётся?

– По нашим разведданным султан Халил решил набрать себе новый гарем из наших русских девушек. Под угрозой находятся несколько приграничных казачьих станиц и город Астрахань, южный форпост Российской империи.

– Так в чём, собственно, дело? Срочно мобилизуйте казаков, разработайте план манёвров, а их атаман пусть… хм…

– Всё правильно, солнце моё, – нежно прильнула к груди мужа государыня. – Раз атаман уже постоял за девичью честь, то пусть он и продолжать стоять в том же духе!

– Истинно так, матушка! – воспрянул генерал. – Какая, к лешему, Сибирь? Он же вам любую каторгу своим поведением испортит. Пущай уж, как говорится, искупит вину на поле боя!

– Ваше величество, – продолжил дожимать адъютант, – до басурманской границы нашим регулярным частям не менее двух недель ходу. Атаман же верхом доскачет меньше чем за сутки! Да и местность он знает прекрасно, сам родом оттуда. Позвольте ему отличиться!

– Александер, ну же…

– Да что вы на меня все накинулись? Можно подумать, я один против?! – махнул рукой царь. – И что за беда, потом на гауптвахте досидит! А сейчас пусть прямыми служебными обязанностями займётся. А послам скажите, что если я за каждого француза с немцем по атаману сажать начну, так завтра границу охранять некому будет. Исполняйте! Все свободны!

– Рады стараться, ваше величество! – радостно гаркнули генерал с адъютантом, пожимая друг другу руки.

Государыня, поцеловав супруга в щёку, тоже собралась к выходу:

– Я пора идти, дорогой. Не задерживайся долго…

– Хорошо, хорошо, родная… Я скоро.

Когда все вышли, оставшийся в одиночестве император походил взад-вперёд по кабинету, паркетным полом похрустел, в окошко глянул задумчиво, бумаги на столе поворошил, а потом и говорит вслух:

– Девять иноземцев и один казак… Вот тебе и под дых дышлом! Хм, а ведь это… Один против девятерых! Один – девятерых! Адъютант! Ко мне!

– Да, ваше величество. – В дверях мгновенно возник адъютант, словно бы и не уходил никуда.

– А глянь-ка, любезнейший, не завалялась ли где у нас подарочная шашка?

– Разумеется, государь!

– И чтоб как следует, в золоте, Златоустовского заводу, с печатями, со всеми прибамбасами!

– Будет исполнено! – Адъютант заторопился исполнять приказ, а царь неспешно налил себе стопочку вишнёвой, для лучшего пищеварения, гордо посмотрел на большущую карту мира на стене кабинета и улыбнулся:

– Один – девятерых, и всех в полный драбадан! Вот ведь не хвост собачий, а сын казачий!

Ну, покуда он наливочкой балуется, нас сказка другой дорогой ведёт, через весь дворец, мимо Сенатской площади, на старую гауптвахту…

Скромное такое зданьице, одноэтажное, коричневого цвету. Рядышком будка часовая стоит, а в ней солдатик ружьишко со штыком обнимает, спит на посту, скотина! Хотя, по совести говоря, чего ж не спать-то? Кого тут охранять особенно, офицериков пьяненьких? Так они отоспятся, рубль серебряный охране за уют заплатят и на свободу с чистой совестью!

Вот разве атаман казачий в который раз залетает, но и он себя ведёт прилично. Денег на откуп не имеет, честно улицу пятнадцать суток метёт, никакой работой не гнушается, сидит себе до окончания судебного приговора, в ус не дует. Оно понятно, что в военное время его только на театре боевых действий и видно, но ить и война не на каждый день. Приходится порой в стольном Санкт-Петербурге, при царской свите, орденами погреметь, положение обязывает…

А в этот раз и положенного срока отсидеть не получилось. Пришёл приказ с Дворцовой площади, подарок императорский и высочайшее повеление выдвигаться на границу южных рубежей отчизны для защиты города Астрахани от диких орд бесчинного басурманского султана.

Ну кто ж с прямыми служебными обязанностями спорить станет? Тем паче что подзадержался атаман в столице, пора и до дому до хаты…

– Ты что ж, Василь Дмитрич, покидаешь нас?

– Пора, долг зовёт, – вздохнул бывший узник, садясь на подведённого молодым денщиком коня.

– Храни тебя Господь, – отдал поклон солдатик у будки. – Ты заходи, ежели что…

– Нет уж, – прокашлялся атаман, головой качая, – уж лучше вы к нам. Казаку от столицы подальше и дышится вольнее…

– Ух ты шашка какая, – удивился денщик, когда он и атаман тронули поводья. – Золотая, поди? А дали-то за что?

– За вклад в международную политику.

Дал атаман коню шпоры под бока и вперёд помчался.

– Милейшей души человек, – пустил скупую слезу солдат в будке. – Скучно без него будет.

– Ничего, вернётся, – улыбнулся казачок. – Атаман сюда завсегда возвращается…

И следом за начальством во весь опор дунул. Так и полетели они вдвоём верхами через Сенатскую площадь да по набережной, а там и Невским проспектом отметились – давай Бог коням крылья по пути на астраханскую землю!

Красив Санкт-Петербург, величественны его храмы, роскошны дворцы, прекрасны улицы, а только нет и не будет в нём жаркого южного солнца, открытых сердец казачьих, задушевных песен, широкой степи да возвеличенной у простого люда матушки-Волги. Кто к вольному ветру привык, того в коробке каменной не запрёшь. Кто родину грудью защищает, тот по императорским залам паркет не трёт. Кому честь дороже жизни, не будет за сто вёрст под троном прятаться, когда враг жестокий на пороге…

Помогай им Господь вовремя успеть, а мы взором мысленным расстояния преодолеем да сами вперёд их в станицу Атаманскую пожалуем. Хорошо в конце августа в Астрахани. Жары уж нет, но теплынь душевнейшая, повсюду азиаты арбузами пудовыми торгуют, девки красные у ворот семечки грызут, с парнями молодыми языки чешут, старики на завалинках сидят, детям малым сказки рассказывают. Один работой занят, другой торговлей, третий в поле, четвёртый на низах осетров добывает, а пятый гармошкой народ веселит. Мы же к сотниковой хате подойдём, помните такого? Ну, он ещё в начале нашей сказки басурманских работорговцев побил, а девушек-пленниц от страшной судьбы избавил. Вот в основном о нём-то и дальше вся история будет…

А во дворе сотника страшная картина – пыль да гром: стоит крепкий казак в гимнастерке неподпоясанной, шаровары закатаны, ноги босы, да хлопцев молодых, от шестнадцати годков, кулаками потчует! Один супротив двадцати! И все с вилами, дубьём, палками на него с разных сторон, аки волки на медведя, кидаются.

– Не робей, братцы! Вместе и тятьку бить веселей!

Ну уж и сотник их тоже катает от всего сердца – кому по шеям, кому в дышло, кому коленом под зад, вот она казачья школа. С малолетства должны ребята уметь и сами драться, и оплеухи получать. А в такой драчке привыкают казачата до последнего стоять, за друга биться, своих не сдавать да перед сильнейшим противником не трусить.

Раскидал их казачина по разным углам – кого в крапиву, кого в плетень, кого через забор, к хате подошёл, от порога две шашки из ножен вытянул.

– Ну, что разлеглись-то, словно студенты после демонстрации? Чуток размялись, теперь давай всерьёз. Нападай со всех сторон!

– Да ну тя, дядька, ещё отрубишь чего…

– Не боись, до свадьбы заживёт!

– Дак энто смотря чё отрубишь, а то в свадьбе и смыслу нет, – гогочут хлопцы, но за колья берутся.

Завертел сотник двумя шашками так, словно вокруг него сплошной щит из сверкающей стали – ни пикой проткнуть, ни стрелой пробиться, подступиться-то и то страшно…

– Давай, давай, не робей – кого не убью, того выучу!

А тут сзади голосок женский нежный, но медью позванивающий:

– Ага, попался, мил-дружок! Я весь день у печи, к столу его жду, а он с хлопцами дурью мается?!

Всё, кончен бал, погасли свечи, пришла жена казачья, строгая, «кирдык ханум», ежели по-татарскому выразиться. Обернулись все, хлопцы дубины побросали, сотник шашки в землю уткнул.

– Никакой такой дурью мы не маялись. Так, пошутковали чуток…

А жена казачья меж хлопцев прошлась взглядом внимательным и руки в боки упёрла:

– Вот я те дома пошуткую! Опять у казачков фонари под глазом светятся! Иллюминация, как в самом Санкт-Петербурге, а ко мне вечером их мамки жаловаться набегут…

– Да мы не выдадим! – хором откликнулись казачата. – Скажем, сами подрались! Обычное дело, чё сразу к мамке-то?!

– Да чтоб они вам ещё и от себя добавили! А ты марш домой, девки без тебя за стол не садятся… – рявкнула грозная супруга, цапнула мужа за рукав и до хаты потащила.

А парни уж и вслед им хохочут, один громче всех:

– Не робей, дядь Андрей, не убьёт, так выучит!

Сотник только зубом скрипнул. А вот жена его с полузавода обернулась…

– Ой, Митька! А я думаю, чё я ещё сказать-то хотела? Ты вчера вечером за мельницей был?

– Да что вы, тёть Насть! Не был я нигде! И это… пойду-ка я…

– А вот моя малая говорит, что ты вчерась за мельницей с моей Ксюшей целовался! Это как?

– Кто? Я?! Не-э-э… – поспешил спрятаться за товарищей голубоглазый Митька. – Не я это!

– Не ты, говоришь? Значит, я дура, да? Так, а ну, хлопчики, дайте-ка мне вон ту палочку…

– Дак то оглобля…

– А мне без разницы. – Жена сотника улыбается, дубьё тяжёлое одной левой поднимает. – Иди-ка сюда, Митенька…

– Насть, да брось, – всерьёз встревожился сотник. – Чё ты завелась-то?

– А я его сейчас пристукну да сердцем и отойду! А ты марш домой, не видишь, чё ли, что я вся в нервах…

Старый казак только руками за её спиной и машет, дескать, разбегайся, братва, без оглядки, покуда всем не досталось. Хлопцы так и сыпанули горохом во все стороны!

– Митька, стой! Не доводи меня… Стой, говорю, зять будущий, догоню, хуже будет!

Подняла жена сотникова над головой оглоблю двухпудовую, с места раскручивает и с размаху в сине небушко запускает. Со свистом пушечным полетела оглобля вверх, в облаках кучевых теряясь…

А Митька со товарищи в кустах бузинных спрятался. Сидят, как мыши под веником, тихо, и глаза круглые. Митькин-то друган меньше страху терпит, он первым и подначивает:

– Ух и грозна ж тётка Настя!

– Да я с ейной дочкой всего-то пару раз и чмокнулся, чё сразу-то…

А тут сверху свист протяжный. Парни прислушались, над кустом приподнялися и… хрясь обоим оглоблей по башке! Митька, тот сразу без чувств рухнул носом землю рыть, а товарищ его простонать успел, держась за голову:

– Да мне-то за что?!

– А до кучи! – раздалось издалёка, и пал второй хлопчик рылом в лопухи.

Вот такая жена была у нашего сотника. С мужем нежная да любящая, но, случись что, за драгоценных дочек и сама с любого три шкуры спустит! Казачка, мать её, волшебницу…

Ну да мы их на том и оставим покуда. Нас фантазия своевольная вновь через леса, поля, реки и горы на сопредельную территорию завлекает. И вот уж глазу верь не верь, а стоят перед нами горы Кавказские, высокие, в шапках белых, в туманах синих, и звуки зурны слышатся, и посвист черкесский, звон клинков лихих абреков и распевные мелодии в ритме стука копыт по горным тропам. Однако в этот раз картина иная вырисовывается…

Горный аул на взгорье. Близ аула маленькое кладбище, где скупыми плитами каменными память об умерших чтят. Вот у могилы свежей шестеро человек стоят, мулла старенький по памяти Коран читает, люди лицо в ладони склоняют, мужчины молчат, женщины плачут, стоя поодаль, – традиция такая. И ближе всех к могиле молоденький юноша стоит, лет семнадцати от силы. Сам в черкеске синей, материнской рукой аккуратно залатанной, на поясе кинжал старый, на ногах чувяки разбитые, а глаза карие большущих слёз полны…

Закончил чтение мулла, Коран священный захлопнул, вздохнул сострадательно, да и в аул пошёл. За ним и другие потянулись. Остался только юноша у могилы да дядя его родной с женой стоят, не уходят. Смотрят на юношу, переговариваются тихо:

– Керим, поговори с ним…

– Не сейчас, Фатима.

– Нет, сейчас! Я всё понимала, когда он ухаживал за больной матерью, но теперь…

– Теперь он исполнит волю умершего отца и отправится на поиски своего безумного дяди. Он с детства об этом мечтает.

– Вот этого я и боюсь, Керим. Он же пропадёт! Он совсем ещё ребёнок! Как можно ему идти в отряд дяди-абрека?! Умоляю тебя, Керим, ради аллаха, запрети ему!

– Хорошо, Фатима… Я попробую.

Подошёл дядя сзади, обнял племянника за узкие плечи, прижал к сердцу по-мужски. Попросил в сторону отойти, разговор есть. Встали они у засохшего дерева один на один. Два кавказца с разной судьбой и родной кровью…

– Юсуф, – со вздохом начал дядя, – ты последний из нашего рода. И поэтому всё, что есть у нас, останется тебе. Сакля – твоя, конь – твой, пашня – твоя, все шесть баранов – твои. Живи у нас, прошу тебя. Продли нашу старость.

– Спасибо, дядя Керим. Вы с тётей Фатимой всегда были добры ко мне, и я с благодарностью приму вашу помощь, но сначала мне надо уйти из аула. Ненадолго… Но я должен…

– Я знаю, что ты хочешь найти его. Не надо, Юсуф. Твой дядя избрал свой путь, и теперь он сам в ответе за свои грехи перед Всевышним.

– Какие грехи?! – вспыхнул юноша.

– Аллах запрещает отнимать жизнь. Даже у иноверца. А у Сарама руки по локоть в крови…

– Мой дядя сделал это ради всех нас!

– Юсуф, он сделал это только ради себя. Он ни с кем не делился награбленным золотом…

– Ради себя?! Он там, в землях гяуров, бьётся один за всех нас! Он сражается с врагами! И только благодаря ему мы столько лет живём без войны…

– Юсуф, – терпеливо продолжал мирный кавказец, – ты был мал, мы многое тебе не говорили. На самом деле он выбрал не стезю защиты, а путь нападения… Послушай меня…

– Нет, дядя Керим, – яростно перебил его молодой Юсуф, – я не хочу это слушать! Как вы можете такое говорить?! Ведь он ваш брат! И я всё равно к нему уйду! Отпустите меня – уйду с миром. Запретите – сбегу!

– Я не могу тебя отпустить, мой мальчик, – повесил голову мудрый Керим. – Ты же знаешь. После смерти твоей матери мы с женой несём за тебя ответственность…

– Да знаю я! Знаю, что вы его никогда не любили! И я ещё ребёнком не понимал почему? Как можно не любить человека, сражающего за свой род? Рассуждать, какой путь достоин, а какой нет, – удел слабых женщин. А дядя Сарам настоящий мужчина!

Помолчал добрый родственник, понял, что ни силой, ни уговорами не удержишь орла в курятнике. У каждого в этом мире своя дорога. Если молодости свойственно упрямо набивать себе шишки, то старость не всегда может подать руку помощи, чтобы спасти безумца от самого себя. Да и всегда ли оно нужно? Хоть и говорят, что умные люди учатся на чужих ошибках и лишь дураки на своих собственных, вот только свои лучше запоминаются.

Так что уж пусть Юсуф идёт своим путём, как и предписано Небом, как задолго до его рождения предрешил Всевышний в Книге судеб.

Отступил в сторону дядя Керим, поклонился ему в ноги горячий юноша, попросил обнять тётю Фатиму и бросился бегом по горной дороге от родного аула. Ничего больше не держало его, в сердце горела жажда подвигов, а в быстро темнеющем небе уже пробивалось серебро молодого месяца…

А далеко-далеко от гор Кавказских звучит над притихшей станицей грозной медью колокольный звон. Спешат казаки на площадь перед храмом Божьим, созывает всех на круг старый колокол, от простых станичников до седых георгиевских кавалеров, кто конным, кто пешим – со всех ног бегут, никто опаздывать не хочет, опоздунов в казаках не держат!

На площади у храма уже атаман с денщиком верхами, на конях взмыленных. Видать, сразу, как скакали, так в станицу и влетели, с седла не спрыгивая, чтоб ни минуточки не терять. Дело-то серьёзное, не каждый день сам султан басурманский на Русь идёт…

– Здорово дневали, братцы казаки!

– Слава богу, батька атаман! – хором отозвалась площадь.

Атаман папаху белую снял, на купола золочёные перекрестился и денщику подмигнул.

– Приказ государя императора! – громко проорал атаманский казачок, разворачивая лист бумаги. – Всем нашим верным казакам Астраханского казачьего войска, а также квартирующим полкам войска Донского и Кубанского повелеваем! Выслать усиленные дозоры к границе Российской империи и воспрепятствовать проникновению вражеских отрядов на земли наши!

Станичники слушают да в затылке чешут. У каждого своя правда, свои планы на неделю…

– Опять, что ль, с басурманами драться?

– Вот же неймётся людям… Мало мы им навтыкали в прошлый раз?

– От бесовщина, а я к куме завтра собрался…

– А я в баню!

– Присмотр за исполнением приказа возложить на войсковых атаманов! – заканчивает денщик, а сам атаман на станичников строго посматривает:

– Ну что, братцы, вопросы у кого есть?

– Не-э… Никак нет! Да всё ясно…

– Может, всё ж таки кому ещё раз объяснить? – заботливо улыбнулся атаман. – А то в прошлый раз весь полк походным маршем на Берлин пошёл и только один приказный Семёнов – галопом на Стамбул!

От казачьего хохота аж голуби с крыш станичных взлетели. Красный как свёкла Семёнов, теребя короткие усики, поспешил скрыться в задних рядах. Ну обознался парень, с кем не бывает, а ведь так и будут помнить до самой старости, хоть пять раз георгиевским кавалером стань! Народная традиция: станичники без шуток не могут и детишек воспитывают так же, до старости внуки будут «стамбульским галопом» дедушку попрекать…

– Отпуска и праздники отменить. На завтра назначаю смотр всего личного состава.

– Добро, Митрич! – за всех сотник ответил. – Как в столицу-то съездил?

– Потом расскажу: и как съездил, и кому съездил… А покуда всё! Командуй отбой!

Сотник кивнул казакам, рукой отмашку дал, чтоб разошёлся круг, да вдруг откуда ни возьмись девичий голосок. Подпрыгивает из-за широких казачьих спин махонькая девчушка да ручонкой решительно машет:

– Ваше благородие, дяденька атаман! А ежели у меня вопрос есть?

Улыбнулся атаман, в седле приподнялся.

– Ну, говори, красавица, коли накипело…

Протолкалась вперёд девица кареокая и этак сурово спрашивает:

– Ваше благородие, а можно моего Ваську не брать на войну?

– А это ещё почему?

– Да он из-за этих басурман уже третий раз свадьбу откладывает…

Казаки так и впали в гогот! Голуби, что уже было успокоились, ещё выше воспарили: птицу легко испугать, а тут столько весёлого шуму, не до высиживания яиц…

– От такой отчаянной только на войне и прятаться!

– Ох и влип Васька, по самые астраханские помидоры!

– Да это Катька боится, что от неё жених сбежит!

– Ничего я не боюсь! – с вызовом обернулась девчушка, и глаза грозные так и пылают. – А только мне что ж, из-за вашей дурацкой войны до старости лет в девках ходить?!

Атаман, в усы улыбку пряча, пальцем казакам погрозил, порядок навёл:

– А ну цыц, жеребцы! Скажи, милая, жених-то твой здесь?

– Так где ж ему быть… Тут!

– Ну и где тот молодец, кому такая краса решительная достанется?

Из толпы казаков нехотя выдвинулся жених, здоровенный такой детина, стыдливо глазки опустил и, вздохнув, стал перед атаманом. Катька его за руку берёт и держит крепко, чтоб не вырвался.

– Так это ты жених будешь?

Молча кивнул Василий. Куда деваться-то?

– Ну что, орёл! Богатырь! А разговаривать умеет?

– Да он, дяденька атаман, завсегда молчит, – девица поясняет радостно. – Застенчивый дюже…

– Как же он, застенчивый, такую храбрую девку сосватал?

Васька только плечами и пожал беспомощно, а за него Катя ответила:

– Дак я сама его за рукав взяла, к его батьке привела, да и сосваталась!

Вновь заржали казаки, кто верхами сидели, едва с коней не попадали. А сам атаман, губы кусая, слёзы выступившие вытер и порешил:

– Станичники, слушай мой приказ! Раз уж тут такое дело, то велю сегодня же обвенчать молодых, а свадьбу сыграем, как вернёмся! Любо?

– Любо! – откликнулся казачий круг. – Вот это дело, атаман! Гуляй, Васька, последний денёк холостой! Любо-о!

Стали расходиться по хатам казаки. Разлетелась по станице весть о войне, загоревали бабы, запечалились старики, а ребятишки малые к отцам да братьям пристают, деревянные сабли в руках держат, с собой взять просят. Война – не мать родна, стерва она и с человечьей душой страшные вещи делает. Кто ж по доброй воле живую душу губить захочет? Разве маньяк какой да злодей безбожный. Не любит хороший человек войны, вот и казаки раз уж надо, то так воюют, чтоб как можно быстрей врага погнать да самой войне в грудь осиновый кол вбить!

Потому сейчас не водку пить, не гулять время, а в храм Божий сходить, с детьми поиграться, близких обнять. Кто знает, все ли вернутся? Эх, об этом только песни петь, как предки завещали…

Верный мой товарищ, конь горячий вороной,

С песней разудалой мы пойдём на смертный бой!

Вот та наша служба, чужедальня сторона,

Буйная головушка, казацкая судьба-а…

А близко ли, далёко ли идёт-бредёт где шагом, где бегом, где подпрыгивая, стройный кавказский юноша. Долгая дорога вела Юсуфа на поиски дяди. Многие и слыхом не слыхивали о каком-то там пожилом джигите-герое, который бьётся за родную землю с ненавистными гяурами. Зато в одной из маленьких деревень на бедного юношу с палками бросились, когда он спросил, где Сарама искать.

– Пошёл вон, разбойник! Чтоб он шею свернул, твой Сарам! Последнюю курицу украл, шакал паршивый!

– Мой дядя не паршивый! – праведно возмущался Юсуф.

– Ну хорошо хоть «шакал» не отрицаешь… Всё равно иди отсюда, пока не прибили!

Пошёл он дальше, быстро пошёл, а как не пойдёшь, когда так просят. Кирпичом вслед не запустили, и уже спасибо от всего сердца…

Повела его тропинка узкая лесная в чащобу малопроходимую, кто его так «лесом» направил, бедный Юсуф уже и вспомнить не мог: то ли собаки дворовые, то ли дворник с метлой, то ли собственная фантазия да топографический кретинизм. Места-то незнакомые, гор нет, кругом сосны да ели – мудрено ли без карты с пути сбиться…

Однако шёл он и шёл, песенки всякие героические сочинения собственного под нос мурлыкал, как вдруг видит, лежит поперёк дороги упавшее сухое дерево. Обошёл он его, подумал, за комель приподнял, да и сдвинул в сторону, чтоб другим путникам не мешало. Дальше развернулся и слышит вдруг дребезжащий голос за спиной…

– Внучек! Ты не поможешь старенькой бабушке дорогу перейти?

Обернулся Юсуф и видит горбатую старушку, с клюкой, закутанную в чёрный плащ с капюшоном. Как можно отказать пожилому человеку, на Кавказе такое не принято.

– Конечно, почтеннейшая! Я сейчас…

Подал он руку старушке, впилась она в его локоть словно клещами железными, и пошли они вместе через тропинку. Ни на миг бедному юноше в голову не стукнуло: а с чего это бабулька в чёрном лицо прячет, по глухому лесу шастает, не по тропинке идёт, а поперёк, да ещё и перевести её просит? Уж, поди, не столичная улица без светофора с оживлённым движением? Эх, Юсуф, Юсуф…

– Вай мэ, какой учтивый молодой человек! Наверное, издалека, да? У нас давно таких воспитанных нет.

– Издалека, бабушка. Я иду уже шесть дней.

– Сколько? Шесть?! Какой молодец! И совсем не боишься один идти?

– Кого мне бояться, ведь я джигит!

– Это точно, такого джигита ещё поискать надо, – удовлетворённо покивала старушка, остановившись у ракитовых кустов. – Ну спасибо тебе, мой хороший! А в благодарность за твою помощь я дам тебе один мудрый совет…

– Какой, бабушка?

– Подойди поближе, внучек…

Подошёл юноша, а «старушка» капюшон скинула, и глянула на побледневшего Юсуфа небритая мужская рожа, с кривыми зубами и сросшимися бровями.

– Никогда не помогай в лесу незнакомым бабушкам!

И тут, словно в подтверждение этих слов, кто-то страшно ударил нашего героя по затылку сзади. Юноша и охнуть не успел, рухнув, словно срубленное дерево, гордым носом мох и хвою вспахивая…

Ухмыльнулись два разбойника, ладонями грязными хлопнулись, мешок на голову жертве надели и потащили добычу в тёмный лес. Волокли они его безо всякой жалости, без стыда и совести, на пригорок вдвоём тащили, с пригорка кувырком спускали, столько шишек да колючек наловил бедолага, что и в страшном сне не приснится. Хорошо хоть без сознания был, в полной отключке, ничего не чуял, не так обидно…

А в самой глухой чаще самого тёмного леса, на круглой поляне, в окружении могучих дубов костёр горит огромный, да у костра того злодейские разбойники греются, добычу делят, мясо на огне жарят. Небось ту самую курицу-гриль, о которой так хозяйка в деревеньке сокрушалась. А главарь их, невысокий кавказец в чёрной черкеске, красной тюбетейке, синих штанах, голубых сапогах краденых (на два размера больше, чем надо бы), вкруг поляны расхаживает, кривым носом водит, барыши гипотетические подсчитывает…

– Глянь, кого мы взяли, Сарам! – Двое разбойников, тощий и толстый, несчастного Юсуфа перед костром на колени бросили.

– Э-э, зачем сюда притащили? На дороге ограбить не могли?

– Хотели, да у него в карманах только луковица и мешочек с песком…

– Ну дали бы подзатыльник, чтоб не искушал честных разбойников, а в наше тайное убежище кого попало водить не надо!

– Сарам, – тощий злодей сорвал с головы юноши мешок, – ты сам посмотри! Он молодой, здоровый, давай продадим басурманам? Хороший евнух получится! Эй, ты фальцетом петь умеешь? Ничего, сейчас запоёшь, дайте ножик, пожалуйста…

А Юсуф глазам своим не верит, вот же он, герой его снов, великий джигит, заступник всего Кавказа – благородный абрек Сарам-джан! Как кинется он к нему в ноги с душевным криком:

– Дядя Сарам! Хвала аллаху, я нашёл тебя-а-а!!!

– Да, это я… – невольно отшатнулся главарь. – А ты…?

– Юсуф!

– Юсуф! Да, конечно, Юсуф, сын Лейлы! Как она?

– Мама в лучшем мире, – вздохнул юноша, опуская голову.

– Это большая утрата… Но как ты здесь оказался, племянник?

– Я искал тебя и нашёл! Никто не верил, все смеялись, а я нашёл!

– Э-э… – смутился старый разбойник, приобнимая новоявленного родственничка. – А зачем ты меня искал? Я не крал у твоей мамы её серебряные серьги, это грязная ложь, клянусь бородой пророка, я просто позаимствовал на время и не успел отдать, но, понимаешь ли…

– Какие серьги? Я пришёл к тебе в отряд бить гяуров!

– Чего-чего?! – испуганно переглянулись разбойники. – Храни нас Аллах от таких фанатиков и энтузиастов…

– А ещё я привёз тебе мешочек родной земли. Только, наверное, потерял его, когда упал…

Главарь ещё крепче прижал к себе племянника, а соучастникам своим кулак показал. Дескать, молчать, шайтановы дети, не сметь портить романтическую картину…

– Давай я тебя ещё раз при всех обниму, мой мальчик… Ты так похож на мать, у тебя её глаза и нежные щёки. Вай-вай-вай, как я рад! Ты ведь ненадолго приехал, правда?

– Навсегда!!!

Сарам отстранился и, держа Юсуфа за плечи, слегка взболтал, чтобы унять нездоровый потенциал:

– Нет, мой мальчик! Я не могу рисковать твоей жизнью…

– Но как же…

– Тут очень опасно! Так что сегодня ночью ты погостишь у нас, посмотришь все достопримечательности и… Бабур!

– Э? – зевнул толстый разбойник с голым брюхом.

– Бабур, покажешь ему всё, да?

– Что показать?

– Что, что… Лес, деревья, пеньки, всё такое, достопримечательности всякие! – раздражённо пояснил Сарам. – А завтра утром он отправится домой.

– Но, дядя!!! Я не хочу достопримечательности, я хочу воевать вместе с тобой!

– Здесь очень опасно! Ты можешь погибнуть, а моё больное сердце этого не перенесёт…

– Я не боюсь смерти! – гордо выгнул грудь храбрый Юсуф.

– Хорошо-хорошо, ты не боишься смерти… Но… Понимаешь, война с неверными – это такое неблагодарное дело. Ни выходных, ни санатория, ни пенсии, ни обещанных гурий… Знаешь, сколько лет я не был в отпуске? Э-э, не знаешь…

Сарам уже сам почти верил в ту чушь, что нёс. Нет, он, разумеется, где-то как-то был даже рад увидеть повзрослевшего племянника, но сажать его себе на шею и соответствовать романтическим представлениям горячего юноши о «геройской судьбе настоящего джигита» не собирался абсолютно! Одно дело – ни шатко ни валко грабить беззащитных прохожих на большой дороге, приворовывать кур по деревням и сёлам, вовремя сбегая от урядников и баб с вилами, а другое – корчить из себя кавказского Робин Гуда, избегая косых взглядов ржущих в кулачок товарищей по уголовному настоящему…

– Вот, смотри сюда! Гляди на этих храбрых воинов! Они пришли на войну молодыми, здоровыми, красивыми! А во что превратились сейчас? Саид!

Тощий разбойник, недовольно морщась, шагнул к главарю.

– Открой рот! Видишь? У него нет половины зубов, одни пеньки… Не дыши на меня! Спасибо, Саид, садись… Бабур!