Волжане - Ветлужцы

– Николай, свет очей моих, иди принимай выручку. – Голос красавицы опять сменился на мягкую, грудную тональность.

– Ох, договоришься ты, девица! Трофим приедет и взбучку тебе устроит, – сонно пробормотал ей в ответ Николай, пригревшийся на холодном осеннем солнышке чуть выше на холме. Наконец он открыл зажмуренные глаза, приподнялся с земли и сошел к черемиске вниз. – Что же ты парчу-то не взяла… ха, на платочек?

– Такой платочек лишь вместо шелома в битве надевать сгодится. Ох… Скорее бы уж он приехал и устроил взбучку эту… – Поникший тон Улины говорил сам за себя. – Я ведь так рвалась за ним, а он почти и не задержался тут, сразу отбыл! Вот и ты меня бросаешь.

– Не грусти, девонька. Мы все тут, рядом, просто вчера в очередной раз козла выбивали – остыла печь у нас. Почти всю ночь провозились, так что мне поспать бы еще чуток, а земля уже холодноватая… Вон, кстати, Петр идет, ему выручку и отдашь. Он ведь твоему жениху первый друг был с детства, знаешь?

– Знаю…

– Тогда выше носик свой держи, а я пошел. Свару кликнешь, если что, а в помощники я Вышату тебе пришлю, ну… рыжего мальчишку такого. И то не знаю, нужен ли он тебе? Четверти часа не прошло, как товар мы подвезли, а ты уже почин учинила. Да еще какой! – Николай склонился к уху черемиски и перешел на шепот: – Мы и в треть цены не думали продать…

– Так я сызмальства с дедушкой по торгам хожу, – понеслось вслед собравшемуся уходить кузнецу. – С чего бы другого мне язык ваш так знать? Тут моя стихия. – Улина приподнялась на носки и потянулась руками вверх и в стороны, явив всему миру гибкий, почти девичий стан. – Эй, народ честной! Налетай, подешевело! Жарить, парить на чем будете?! Утварь железная, что до внуков ваших доживет! Горшки, что любой огонь выдерживают и на пол упадут – не расколются! Красота неописуемая цветов железных по бокам да ромейских плодов, из которых они вино свое делают! И тебе, Петр, не хворать, – прервалась она на секунду. – Осталось всего ничего, новгородцы славные! Двум продам – третьему не достанется! А вот и покупатель знатный пожаловал! Федор, смотри сам, чем торгуем, поутру я тебе лишь три диковинки заморские и показала.

– Э… кхе, красавица… – Подошедший помощник Захария сначала раскланялся с Петром, а потом уже начал перебирать утварь. – А сказывала, что ушкуй мой до половины забьешь. Тут же одним чихом все накрыть можно.

– Товаром моим и два твоих судна забить легко, – парировала Улина. – Только пока ты чихать тут будешь, местный глава весь товар мой заберет! Вишь, приценивается. А вот бренчит ли в мошне твоей серебро, еще неизвестно. Маленьким крючком большую рыбу не выудишь!

– Ишь, стрекоза, чего надумала, серебро наше с Захарием подсчитывать…

– Ох, наше! Гляньте на него, люди добрые, никак он кошель Захария со своим перепутал!

– Кхм… – покраснел Федор, недовольно оглядывая собирающуюся толпу, привлеченную громким зазывным криком Улины. – Ныне я купец, за него. Давай-ка цены называй свои, а не языком попусту трещи как сорока. И товар показывай!

– Так смотри, за погляд с тебя не возьму ни куны! Только как бы не расхватали до тебя все! – Улыбчивая черемиска размашистым круговым движением показала на потенциальных покупателей, которые сгрудились вокруг нее тесным кругом и неторопливо передавали из рук в руки железную посуду, простукивая ей днища и пытаясь даже принюхиваться.

– Ты меня с ними не равняй, милая, – неожиданно успокоился Федор, понявший, что его пытаются вывести из равновесия. – Я у тебя скопом все возьму, если в цене сойдемся, даже ваш воевода, гхм… не сдюжит против меня, – покосился он на Петра и подпустил чуть ехидства в голосе: – Если ты, конечно, не преувеличила, бабонька, и утвари у тебя хватит на целый ушкуй.

– Хватит, хватит! Только вот не знаю уже, что и спросить с тебя. Воевода местный мне заранее кое-что предложил…

– Тогда прежде поведай нам, какую цену ты хочешь и о чем вы с ним сговаривались!

– Да что говорить-то тут…

– Да ты скажи! – послышалось из толпы, внимательно следящей за происходящим торгом.

– Да что сказать?! Сами товар видите! Такого и в Новгороде не найдешь…

– Да видим мы все, – не выдержал Федор. – От какой цены нам плясать? Давай не рассусоливай!

– Да ты не робей, говори, – опять вмешался какой-то голос, донесшийся из второго ряда людей, тесно обступивших место торга.

– Эх, была не была! Отдаю все по дешевке! Котлы большие по полторы гривны, малые по гривне и пятнадцати кунам пойдут, сковороды по полгривны, а горшки железные с цветами по гривне кун отдам.

Окружающая толпа притихла, и стало слышно, как заблудившийся трудяга-шмель басовито пролетел в сторону леса навстречу холодной осени и своей гибели.

– Одурела, что ли, лапотница? – Федор вытаращил глаза и шагнул в направлении Улины. Та успела рукой придержать Петра, ринувшегося было к ней на защиту, и выставила перед толпой изящный сапожок, чуть приподняв край поневы.

– И в том, что лапотница я, не прав ты, – невинным голоском произнесла черемиска. – И то, что продавца хаешь, в укор тебе пойдет! Может, и цену за такие речи набавлю.

– Да ну тебя! Сколько ты хочешь на самом деле? Ишь заломила!

– Да ты сам скажи, купец, почем взять хочешь?

– Кха… Ну, по десять кун за горшок, по пятнадцать за котел малый и по двадцать пять за большой.

– Тю… Да ты надурить меня хочешь! – возмутилась Улина, уперев руки в бока. – Потом всем рассказывать будешь, как посмеялся над глупой бабой! Надо мной же похохатывать все будут! Скажут, за сколь купила, за столь и продала, да еще все лето рать на свое серебро кормила, что в страны заморские плавала вместе со мной за товаром. Стыд-то какой мне будет!

– Да брешешь ты все! Как баба в заморские земли ходить может?

– А может, и брешу насчет того, что была там! Только много ума не надо, чтобы ратников нанять да купца с ними отправить! А уж ныне это мой товар, не в убыток же себе его отдавать?! А ты задарма все забрать хочешь!

Замолчавшая толпа оттаяла, и даже послышались голоса поддержки смелой черемиски от слегка ухмыляющихся жителей Переяславки.

– Так держи, девонька! Вона какие котлы, без шва единого, даже от молота кузнечного следов нет, истинно чудо заморское!

– Ну… – спустя минуту такого гомона Федор пошел на попятный. – По сорок котел большой возьму и горшок по двадцать. Все, последнее мое слово.

– Будто ты не знаешь, купец, сколь надо припасов для рати судовой! – Улина завертела головой в разные стороны и потащила из толпы новгородца, который недавно купил у нее утварь. – Да я вот ему, как первому покупателю, котел большой за полторы гривны отдала… Так ведь, родненький? – Острый каблучок сапожка впился ратнику в ногу. – А тебе только за то скинула, что ты скопом все берешь! Пойду на Вятку ту же – большая утварь по две гривны разойдется! – Второй каблучок ненароком прошелся по сапогам Петра.

– Да уж что на Вятку идти, красавица, тут расторгуешься хорошо, – вздрогнул Петр, но тоже подключился к торгам. – Я бы у тебя и по гривне все котлы походные скупил. Рать растет, а сухой кусок воям в горло не лезет…

– Ну, твоя взяла, красавица, – обреченно махнул рукой Федор. – Беру все большие по его цене, но на остальную посуду все же убавь половину стоимости.

– Ох, ласковый мой, да я бы с превеликим удовольствием, – всплеснула руками Улина, показывая на пробирающегося через толпу Кузьму. – Но видишь, еще один покупатель идет, а он уж точно на все мои цены согласится. Как уговаривал меня поутру, с товаром встретив, как обхаживал… Только вот имени своего не сказал. Все вы такие, кобели проклятые!

– Кузьмой меня кличут, молодица, – растолкал всех любопытствующих от товара подошедший новгородец и начал перебирать железную утварь. – Только напраслину ты на меня возводишь, хая словами погаными, товар я твой обхаживал, а не тебя. Хотя, не будь ты такова… какая есть, то кобели бы около тебя не крутились.

– Ох, срезал девку на лету, – послышалось из толпы.

– Срезал, срезал, родненький. Поставил на место лапотную, – безропотно согласилась Улина и тяжело вздохнула: – А что делать? Нрав свой на торгу не покажешь – так разденете, разуете и без единой куны оставите. Сколько ты, Федор, за котлы большие дать хотел, по гривне за штуку? Отдать тебе, что ли, весь товар?

– Давай, красавица, – подобрался тот, протягивая ладонь и чуть смущаясь, что скреплять договоренность придется с бабой. – Все возьму. Вот тебе в том мое слово!

– Ну-ка охолонь, Федька! – резко вмешался Кузьма, заставив того отдернуть протянутую руку. – Какое имя от родителей получила, молодица?

– Получать легко, отдавать трудно. Ну да ладно, бери за так, купец: Улиной меня родные зовут.

– Так вот, Улина, набавь куну к каждой цене, что тебе этот… купчишка сказал, и товар на мой ушкуй грузи.

– Эй, Кузьма, да что ж ты делаешь? – Возмущение было написано большими буквами на лице Федора. – Не пожалует тебя Захарий за такое твое вмешательство!

– С Захарием я сам разберусь, если… когда он поправится. И между прочим, Федька, за лечение его я сговаривался заплатить, хотя его монеты все у тебя в мошне лежат целехонькие. Не пришел ты вечор ко мне и не предложил серебро своего хозяина за его же здоровье выложить!

– Кгхм… моя вина, Кузьма. Однако же и ты не прав.

– Ну, раз признал, то отойдем в сторонку и сговоримся, – кивнул в ответ купец и повернулся, чтобы начать выбираться из толпы.

– Ох, теперь гораздо проще все стало, – облегченно вздохнула Улина, провожая взглядом развернувшихся новгородцев. – Ну что, воевода, верно ли то, что возьмешь ты весь мой товар за ту цену, что называлась тут?

– Сговаривались лишь насчет котлов, – подыграл ей Петр. – Однако же и по поводу другого товара я поторговаться не прочь. Прибыток сулит эта утварь изрядный, если развезти ее по поселениям нашим. Однако не уверен я, что такую цену готовы заплатить людишки. Поиздержались они мехами в этот год… Разве что отдать в расчете на зимнюю добычу?

Замершие при первых словах черемиски новгородцы переглянулись и вернулись обратно к разложенному товару, стараясь не обращать внимания на его хозяйку.

– А не дурят ли нас, Федька, а? – внятно произнес в толпу Кузьма. – Вечор сказывали, что черемисы те княжьими ратниками являются. А окрест сей девицы более никого из ее племени не наблюдается…

– Точно! – просиял Федор. – Она же нам про рать толковала, которую нанимала, дабы на полудень ходить. А где она, эта рать-то? Нечистое дело тут творится, сговорились они.

– Что скажешь, девица? – кинул Кузьма вопрос в задорные, полные бесенят глаза Улины.

– А то и скажу, купец, что зря ты пытаешься камешки подводные в таком простом деле найти. Думаешь, что такой поход без ведома ветлужского кугуза мог случиться? А монеты на сей товар я у себя взаймы взяла, мошну из-под поневы достав?! Ох, да что я мелю-то, пустоголовая! – запричитала Улина. – И зачем я тебя обманываю, купец честный новгородский! Да сами они тут горшки эти клепают! Каждый второй у них тут кузнец! И бабы, и дети!

Примечания

1

Д е с я т ь   с о р о к о в – 400 шкурок.

2

А к с а м и т – устаревшее название плотной ворсистой, часто узорчатой ткани из шелка и золотой или серебряной нити, напоминающей бархат.

3

В а ж с к и е   з е м л и – район бассейна реки Ваги, притока Сев. Двины, рядом с Сухоной.

4

И в а н о в с к и е – Иваново ста, купцы золотой сотни Новгорода, делающие вклад в казну церкви Иоанна Предтечи на Опоках, который составлял 50 серебряных гривен, т. е. примерно 200 гривен кун (устройство Иванского купечества завершилось грамотой Всеволода Мстиславовича от 1130 г.).

5

С к о р л а т – сорт дорогого сукна;  в о д м о л  – грубое немецкое сукно.

6

Л о к о т ь – единица измерения длины, не имеющая точного значения и примерно соответствующая расстоянию от локтевого сустава до конца вытянутого среднего пальца руки. Полотно продавали рулонами (штуками), каждый из которых по длине был обычно не меньше 50 локтей.

7

Г о т л а н д – остров в Балтийском море.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.